Аптека Пеля

Глава 7

— Александр, вы спите? — кто-то тихо и блаженно проворковал над Санькиным ухом. Парень обалдело вскочил, и снова повалился на скамейку. Дед Артюхин, изрядно напугал успевшего задремать арестанта. Со сна этот бес в кителе казался еще страшнее — волосы дыбом, в пасти растянутой кривоватой ухмылкой, драгоценный клык, горит кровавым огнем, будто только что после пира. — Александр, хотите знать что было дальше? — как ни в чем не бывало поинтересовался дед каким-то мармеладным голоском, устраиваясь поудобней в облюбованном углу.

Еще бы! Санек не ожидал, что «его превосходительство» так быстро вернутся. Можно сказать, застали врасплох и нарушили все планы побега от себя, от барышни Серёдкиной, от другого Питера. Зевая, он притулился к стенке, на всякий случай зажмурившись — хватит с него отчаянных ужасов.

— Очнулся я, глаза открыл, — неспешно продолжил Артюхин. — Жара невыносимая. Лежу на спине, надо мною прозрачное небо Неаполя. Птички поют. Словом, рай. Привстал, а передо мной проржавевший до дыр вагон-цистерна, позади кирпичная водокачка. А на мне бекеша. Не досталась, думаю, гадам. Все сразу вспомнилось и вагон, и комиссарша с наганом, и как бежал по полю снежному… А на дворе-то лето. Трава зеленая. Да-с. Смотрю, мужик какой-то идет. Я ему осторожно так — товарищ! А он остановился, на меня исподлобья глянул и обложил по матушке, мол, не товарищ, я тебе, пьянь подзаборная. Ну, думаю, не Италия — Россия! Кое-как поднялся, побрел не знаю куда. А сам соображаю, чья власть-то: белые или красные. Вышел на привокзальную площадь. Вроде здание то же, «Армавир» на фронтоне. Людей не видно. Слева стоят автомобили диковинные. Никогда не видел таких. Зашел в вокзал, там двое в креслах дремлют. Одеты так чудно. Будить неловко. Подошел к окошкам кассы — закрыто. На выходе смотрю, из урны газета торчит. Достал. «Армавирский собеседник», как сейчас помню. Развернул, смотрю дату, а там 20 июня 2018. Я глазам не поверил! Читать стал… а там такое… Сто лет, как миг. Я так в пыль и сел. Сижу — вмещаю и вместить не могу. Да-с.

Старик умолк.

— В Питере то вы как оказались? — спросил Саня, чувствуя, как им вновь овладевает жуткое любопытство.

— Реконструкторы привезли. Так, кажется, их называют. Омнибус их заехал на вокзал. Зачем уж не знаю. На площадь они высыпали, а там я сижу в бекеше… френч на мне полковничий еще мой старый, галифе синие с лампасами, сапоги… Один как увидел и давай просить продать ему обмундирование. Я ни в какую. Тогда он предложил с ним ехать. Под Стрельной бой какой-то ставили. Я как услышал, сразу согласился. Уж от Стрельны-то до Питера я и пешком дойду… Приехали. Переодели они меня вот в джинсы, да тапки на шнурках дали, футболку. А бекешу я им не отдал. Нет. Ни за какие деньги. Правда, денег они мне тоже дали. Не знаю сколько, но до Питера я не дошел — доехал. Вот теперь на кладбище живу. Бомжую.

— Ничесе! А на каком? — заерзал Санек, чувствуя, — мысли его бегут в нужном направлении, — может их всех кладбище объединяет.

— На Смоленском.

— Православном?

— За немецким мостом на Голодае, лютеранском. Там народ не бывает. Только эти, черти разукрашенные.

— Готы, что ли?

— Вроде, так их мои сожители называют.

— А сколько вам лет, Петр Михайлович? — осторожно поинтересовался Санек, опасаясь вызвать в старике новую порцию воспоминаний с исчезновениями. Но тот ответил спокойно, даже по-философски равнодушно:

— Если исчислять от рождения, то я уже ветхозаветный старец, а по жизни — шестьдесят два года.

Про ветхозаветных Санек не слышал, а вот по меркам шестидесятилетнего современного мужика дед выгладел действительно скверно. «Может, бухает», — попробовал хоть как-то оправдать неважный вид «его превосходительства» Санек. Однако, распираемый желанием поведать деду и свою историю, он задал наводящий вопрос: «Сто лет то вы где были?»

Артюхин только плечами пожал, не знаю, мол, и немного погодя, добавил:

— Для меня и не было этих ста лет. Вроде моргнул, а века, как не бывало. Не знаю, чем наполнил пузырек профессор, но это спасло от смерти. Теперь я думаю, может, лучше бы тогда пуля в спину и сразу в рай или в ад. А там, где был я, ничего нет: ни ощущений, ни воспоминаний, ни света, ни тьмы… Время сжалось, пространство схлопнулось. Да-с. — Погрустневший Артюхин, шумно вздохнул и, наконец, улегся на скамейку, подобрав к животу ноги и сунув ладошки под голову. Саня не посмел его тревожить, отчего-то жалея старого летуна. Сам-то он прекрасно ориентировался в своих перемещениях. И мог предугадать, когда его накроет в очередной раз, а вот старик, похоже, совершенно измучен своим странным свойством теряться в этом мире и находиться через сотню лет. Санькина же участь легка. Вернись он теперь в деревню и шныряй там из века в век — особо и не заметишь. Что в двадцатом, что в двадцать первом — лес, река, коровы, навоз, огород… Вот разве, что электричество, да мобильный интернет… хотя он и в двадцать первом у них в Гороховом ни фига не ловит, да и газ провести забыли.

— Я, Александр, тогда в первый раз с плотью и, как говориться, со всем нательным имуществом переместился. А теперь по мелочи летаю, точно джин какой. И без одежды. А в голове мысли, вот возвращусь ли снова в свое или куда голым забросит… вот как вас теперь…

Санька рухнул на колени и подполз к Артюхину не в силах сдержаться, речь его, путанная и страстная, заставила деда подняться и взглянуть на сокамерника с недоверчивым изумлением.

— И вы? — только и смог вымолвить он, нервно подергивая бородку, по-прежнему изящными пальцами аристократа. — И вы… Позвольте, позвольте… — Артюхин пытался перебить сокамерника, чтобы тот не спешил вываливать на него потоки своих злоключений. Но Санек уже разогнался и не желал тормозить — рассказал все, что мог, и внутри стало легко. Опустошенный он, не вставая, откинулся к стене и закатил глаза в каком-то изуверском блаженстве. Теперь их трое. Одержимых одним и тем же. «Не зря охранка копала под профессора, ох, не зря…» — крутилось в голове. Пусть теперь «его превосходительство» складывает этот чертов пазл. Ему одному ни за что его не собрать, а уж самоварной бабе и подавно.

— Тут нужно все осмыслить. Выдвинуть версии и проверить.

— Я только за. Самому надоело шарахаться. Ясен пень, что химик этот нахимичил чего-то. Вы же грамотный. Лично его знали. Не зря газетчики ему шили криминал. Что там за видения у людей были от его газов? Не помните?

— Не помню…

— Мы с Лушей каких-то тварей видели, вроде птица, а задница с хвостом, как у льва. И прозрачная такая тварина! Накрыла меня первый раз тогда. Может газы эти и были… Луша там прибиралась у профессора в подвале, где он химичил. Тоже могла глотнуть каких испарений. У меня в школе ни одной четверки не было… Откуда мне химию знать. Химичке сено валял в сарай… Эта… она мне трояк поставила… за труды. За сено. — Уши Санька вспыхнули, но камерные сумерки не выдали позорной связи. Да и было это всего-то раз. О чем и вспоминать стыдно.

— Химеры?

— А хрен их знает… Хотя… Я же в привычном Питере был, когда меня накрыло. Никаких там опытов давно никто не ставил. Двор закрыт. Башня тоже. Ее вообще снести хотели… здесь что-то другое… — И тут он вспомнил, как Луша обмолвилась про склянку с чем-то вроде мелкой соли. Ту, что в лаборатории нечаянно своротила, просыпала, пол с ней помыла, а после притащила в дом, чтобы доктор не заметил. А ведь и Санька тогда во время потопа какой-то пузырек задел.

Подозрения свои он тут же изложил Артюхину, чем заставил его надолго замолчать. Санек уже и не чаял получить ответ, но тут «ваше превосходительство» подал голос:

— Возможно, вещество это есть катализатор и ускоритель процессов… — глубокомысленно изрек дед и снова погрузился в размышления, не обременяя ими легкий мозг собеседника. Благодарный Санек не мешал образованному человеку строить догадки. Его собственный мозг, не тренируемый ни чем практически со школы, настолько одеревенел, что с трудом складывал слова в предложения.

— А что если вода… — беспокойно ворочаясь с боку на бок, беседовал сам с собой Артюхин, выдавая в окружающее пространство лишь обрывки сентенций.

«Только бы не смылся, только бы не…» — млея в генеральской бекеше, заклинал Санек неизвестную силу, пока не заснул.

Тычок пришелся аккуратно в почку.

— Ты погляди на него! Отжал тулуп у бомжика, нехристь, — хохотнул полицейский, надевая на еще не совсем проснувшегося парня наручники.

— Сам дал, — огрызнулся Санек. Остаток их общей с дедом ночи пролетел для него в богатырском сне. Да таком крепком, что исчезновение сокамерника он не почувствовал и теперь осоловело глядел в пустой угол, где ни «градоначальника», ни его вещей не наблюдалось. — Я верну…

— Ага. Если догонишь. Выпустили его, сиганул оленем… — Лицо полицейского светилось, каким-то неземным счастьем, так словно ему присвоили внеочередное звание и вместо старшего сержанта, дали сразу майора ФСБ. — Сейчас расскажешь, какого хрена голый возле участка околачивался и пойдешь кофе пить с круассанами.

От неаппетитных шуток сержанта Санька замутило. Он скрючился, поднес руку к желудку потом ко рту, крякнул, подавляя рвотные спазмы, и едва выпрямился, умоляюще глядя на сопровождавшего его полицейского.

— Давай, давай, — безжалостный охранник погнал его на второй этаж, не дав заглянуть в сортир. — Не дуркуй. Сперва допрос, потом понос, — рассмеялся он за спиной у Санька.

Возле кабинета, где его тормознули, уже устроились рядком две тетки с помятыми лицами. В руке у одной дрожала повестка. Появление босого парня в тулупе неожиданно их развеселило. Перешептываясь и хихикая, они разглядывали бледноногого разбойника, очевидно строя версии насчет его преступления.

Конвоир приказал сесть и Санек тяжело бухнулся на стул. Не сдерживаемая застежками бекеша разошлась на животе, обнажив, интимные подробности гардероба. Тетки изумленно ойкнули и больше не отрывали глаз от стенда «Внимание, розыск!»

Санька завели первым. Сняли наручники и оставили один на один с капитаном. Тот с ходу щелкнул на него зубами, как крокодил на лань:

— Фамилия? Имя? Год рождения?

Внезапно озябший в царском тулупе Санек громыхнул на весь кабинет и до того глядевший в экран компьютера начальник, рывком выскочил из-за стола и мимо парня бросился к дверям. «Воронов! Потапов здесь? Пусть ко мне бежит!» — крикнул он кому-то в коридоре и стремительно вернулся на место.

— Чепухин, Чепухин… — повторял он, один, за другим, выдвигая ящики стола. Странное волнение хозяина кабинета передалось Саньку. В затылок дунуло холодком обреченности, и белесая щетина на голых икрах встала дыбом.

Поиски закончились, когда в руке у капитана блеснули ключи. «Садись, Чепухин, — кивнул он, и Саня неуклюже шлепнулся задом мимо стула, но в последний момент изловчился, зацепив его краешек, да так и остался сидеть скромным отличником в кабинете директора. — А ты чего в тулупе? На Северный полюс собрался? Или все остальное в стирке?» — Начальник не выпускал из виду доставленного к нему нарушителя, продолжая шуровать в сейфе. Наконец он выудил из недр металлического ящика багровый паспорт — без сомнений это был его, Чепухинский документ, задняя обложка в отпечатках несмываемой китайской краски! — закрыл сейф и обернулся на робкий стук.

— Разрешите? — В кабинет протиснулся навьюченный спецсредствами патрульный, и Санька обожгло — полицейский его тоже узнал.

— Чепухин Александр Невзорович, — окатив задержанного холодным взглядом, отчеканил тот. Я его как устав патрульно-постовой службы заучил. Колобок хренов! Не знаю как ушел. Я только в паспорт глянул, а его уже нет. Ребята за мной стояли, говорят, исчез, как в цирке.

— Клоуны, б-я, — хмыкнул капитан. Словно гипнотизируя настороженно-притихшего парня, он монотонно помахивал паспортом возле его носа, не понимая, как оформлять задержанного. Явного преступления тот не совершал, да и по базе не числился, но уж больно подозрительный и видом, и повадками.

— Чепухин, ты что ночью возле полицейского участка делал? В одних трусах… — Капитан вернулся на свое место за стол, все еще поигрывая его документом. — Потапов, свободен.

Патрульный вышел, но беседа не клеилась.

— Чепухин, какого хрена ты в окно лез?

— Не лез я. Смотрел.

— И чего там удивительного? — со скучающим видом листая паспорт, поинтересовался дознаватель. — Прописан ты у черта на рогах. Ни жены, ни детей. Может ты из дурки сбежал? Так мы тебя мигом назад определим.

Внутри головы, как вода в походном котелке медленно закипала боль. Нет, он не мог ошибаться, накатывало то самое, после чего уже свобода и нет преград. Сейчас или никогда.

— Мы тебя Чепу…

Ясно, что Чепухина никто не собирался представлять к правительственной награде. «Мы тебя Чепу…» — нереализованная мечта начальника застряла у него в глотке, когда Санек с проворством белого медведя, навалился на стол и рванул из рук капитана документ, не дав полицейскому довершить свою трогательную речь.

Выскочив в двери, он с разбегу отбросил счастливого конвоира на коленки к заверещавшим теткам, а сам сиганул вниз через ступеньки, еще ощущая их гранитную твердь у себя под пятками. За спиной кто-то орал не благим матом и грохотал по лестнице тяжелыми берцами.

Зажмурившись, отчаянным паровозом Санек пролетел сквозь преграждавших ему путь полицейских, разметав их невесомые тела по сторонам и не открывая дверей, очутился на улице.

Немой Питер встретил его крестным ходом.

Пытаясь отдышаться, беглец согнулся и, опершись на колени, размеренно закачивал в легкие пыльный столичный воздух, пропитанный непривычным запахом ладана. Сквозь и мимо Санька по Малому, огибая часовню и заворачивая на Восьмую линию, текла темная река богомольцев.

Едва переведя дух, он сунул паспорт за резинку трусов, пристроился в хвост процессии, и кое-то время в первозданной тишине смиренно шел между траурно одетой публики, в основном мастерового и крестьянского сословия с чадами и домочадцами, сбившимися в небольшие стайки черных птиц. Все они, время от времени, обильно крестились и дружно раскрывали рты, вероятно славя Бога. Санек хоть и был крещен во младенчестве, но в церковь не ходил, а Бог для него было лишь нарисованным образом в красном углу их деревенского дома. И все же он решил не попирать святое, не рассекать безбородых дьяконов и нарядных попов, диковинными птицами неспешно плывущих в своих золоченых фелонях.

Подводы и коляски стояли на обочинах, пропуская толпу с иконами и хоругвями. В некоторых люди крестились, в других разговаривали и улыбались. «Может, кого хоронят», — закралось в Сашкину голову.

На Большом остановились трамваи. В окнах мелькали шляпки и картузы безропотно пережидающих столпотворение пассажиров. На открытых площадках составов покуривали любопытные граждане. Обогнув преграду, крестный ход устремился к Неве, будто новым людским притоком стремясь войти в ее мрачные воды.

Не дойдя до пристани, толпа остановилась и растеклась по набережной. Любопытство толкнуло Санька в людскую пучину и уже через несколько метров, он стоял возле самой воды и смачно плевал в нее, наблюдая за ровными орбитами кружков расходящихся от плевка. Вода была настоящая! Это открытие ненадолго отвлекло от богослужения, а когда он вновь обернулся, то обнаружил, что все стоят на коленях. В первых рядах попы и купцы бились лбами, мели бородами пыль, перемешенную с опилками. Санек сумел разглядеть древесный завиток, даже на щегольски подкрученном усе городового. Похоже и он, не взирая на должность и бравый вид, ухнулся оземь вымаливая что-то у Бога.

Понимая, что все это неспроста, Саня развернулся к дому. Ему не терпелось увидеть Лушу. Хотелось побыстрее уточнить кое-какие подробности. Не мешало бы узнать какой теперь год, месяц и что за страшная сила погнала толпу к Неве с коленопреклоненными мольбами.

Удостоверение личности, обретенное в неравной борьбе, грело душу и уже не холодило кожу, надежно прилипнув к раскаленному под бекешей, потному Санькиному животу. Главное не обронить его в другом Питере. Санек еще раз проверил резинку — тугая. Паспорт — это пропуск в сытую реальность. С ним-то он заживет! Ну, или смоется к себе в деревню от всех этих купцов, посыльных, дворников с бляхами на белых передниках, самовлюбленных городовых с «селедками» на боку, от мужиков, баб, пролеток, кружевных зонтиков… Вот только барышня Евлампия недосягаемым ангелом кружилась над смрадным Питером… «Дыша духами и туманами… дыша духами и туманами» — фиг знает из какого закутка его памяти вдруг выпал изящный оборот, не сам же он это выдумал… а может и сам.

Отходить далеко от дома он опасался, чтобы снова не оказаться в привычном городе в непривычном виде. Да и непонятно как поведет себя бекеша, может точно сказочный артефакт исчезнет или захочет возвратить хозяина в свое жаркое лоно.

В тулупе нараспашку Санек слонялся по Большому проспекту, пытаясь отыскать хоть где-то намек на год и месяц, а быть может и сегодняшний день. В голову лезли дурные мысли — украсть из другого Питера Лампушку.

Так чтобы она стала реальной, обрела плоть и воркующий голос. Идея неплоха, осталось найти средство. Этот хренов катализатор, о котором твердил дед Артюхин.

Гоняя в голове беспечные мысли, он уже несколько раз протопал от антично-строгой лютеранской церкви, до кирпично-красной пожарной части с каланчой посредине. В общем-то, все это по-прежнему жило и дышало в привычном Питере с той лишь разницей, что лошадей заменили машины, а людей… а люди остались прежними все с теми же грехами и просьбами к вечному Богу.

На углу Первой и Большого стоял мужик в картузе с сумкой полной газет, разложенных веером. Саня попытался разглядеть дату на листках, но все они лежали друг на дружке, скрывая не только дату выпуска, но и основную часть букв названия «Веч…», «Бирж..», «Прав…», «Трезв…»…

Не похожее на призрак питерское солнце, припекало все яростнее и укрыться от него было негде. Даже тени здесь были липовыми, лишь темные пятна на земле, а вступишь, — и нет защиты — жарит и жарит. Какое-то время Саня еще таскал на себе трофейную шкуру, но вскоре умаялся так, что на перекрестке бросил на землю, упал на нее и даже не заметил, что под ним рельсы. Ему хотелось есть, ему хотелось пить, ему хотелось в привычный Питер. Но вместо этого навстречу, беззвучно звеня и гремя на стыках колесами, бежал деловито столичный трамвай. Желтый фонарь на его красной «морде» сверкал и переливался, Саня даже разглядел белые цифры номера «2020». «А что если он меня переедет», — отчаянная мысль мелькнула и погасла. Он даже не успел испугаться, а трамвай, проскочив его, уже покачивался за спиной, летел в сторону Невского.

Хлопотливый столичный день набирал обороты. Улицы заполнялись народом деловым и праздным. Туда-сюда шныряли мужики в разноцветных фуражках. У каждого на околыше виднелась металлическая бляха с надписью: «посыльный». Конные гвардейцы в мундирах и с шашками беспечно прогарцевали сквозь Санька. Их холеные лошади, задрав на ходу хвосты, беспардонно уложили на брусчатку аккуратные горки навозных камушков.

Бесчисленные торговцы, умещавшие на головах огромные лыковые корзины с зеленью, бочонки с рыбой, лотки с мясом, толпились на рыночной площади, что-то выкрикивали, зазывая народ. Кто-то таскал свой товар за плечами, кто-то на животе, иные катили впереди себя тележки со всякой снедью. Саня шатался вдоль лавок со всевозможной жратвой, уговаривая брюхо еще чуток потерпеть. Но в нос лезли невообразимые запахи ванильных булок, румяных кренделей и розанчиков. Пряно пахли голландские сельди в деревянных кадушках, и ровненькие, как на подбор ревельские кильки. Сводил с ума копченый дух в мясных лавках. Остро несло апельсинами и маринованным чесноком. Мороженщик ловко зачерпывал из медного цилиндра, стоящего во льду его переносного лотка, разноцветные шарики — земляничные, фисташковые, сливочные, — полукруглой ложкой и, заложив между поджаристых вафель, протягивал счастливой ребятне.

Да и его свистун-коробейник снова на посту. Прохаживается неспешно взад-вперед, поглядывает на Санька, цепким взглядом, но как завидит идущего мимо малыша, растекается в гниловатой улыбке.

«Странно, чего он на меня пялится. Он же меня не видит», — удивился Санек, стоявший возле зеркальной двери аптеки Пеля и уже минут пять взиравший на суету вавилонскую: безмолвную и ароматную.

Ему хотелось снова увидеть барышню Евлампию, но дресс-код, что теперь на нем имелся, позволял зайти лишь в общественную баню и то без бекеши. И все же желание созерцать и обонять петербургского ангела пересилило, и он вошел, как всегда, не встретив преграды. Живо вбежал на второй этаж и остановился на последней ступеньке. За стеклянной дверью хорошо просматривался просторный аптечный зал. Удивительно, но все лестницы в огромном дом Пеля с флигелем в переулке, будто и не участвовали в заговоре против Санька, держали его крепко и в том и в другом Питере, как, впрочем, и злосчастная квартира. А вот все остальное… Парень, словно боязливый купальщик, ощупал пол большим пальцем ноги и, убедившись, что тот и твердый, и холодный ступил на просторную площадку перед входом в аптеку. Пол не казался зыбким и выдержал, теперь нужно сделать шаг за двери и войти. Санек вытянул руку, и она пробила стекло, будто его там и не было. Оставалось занести ногу и уверенно шагнуть вперед. Но нога, потеряв опору, скользнула куда-то в пустоту, вторая подогнулась, и он рухнул задом на мраморный пол. Если бы не бекеша, — капут копчику. Санек попятился, осторожно и медленно, загребая руками, отполз на пятой точке подальше от дверей. Хоть и не высоко, но ломать конечности не хотелось ни в том, ни в другом Питере.

Однако, желание лицезреть душистого ангела за стеклом припекало не меньше полуденного питерского светила, но все же Саня решил переждать на площадке, пока его не закинет обратно. Это самое приятное из возможных ожиданий, рассудил он. Если что, отсюда и до флигеля пару минут. Хотя как попасть туда без ключей… Да он об этом и не думал, когда совершенно очумевший рванул за барышней в питерской ночи. Возможно, правильней было бы теперь вернуться в ненавистную хату, пока для него нет преград. И все же любоваться через стеклянную дверь на Евлампию, намного приятней, чем шарахаться и краснеть от напора самоварной Луши.

Каменная прохлада парадной, будто специально созданная для людей утомленных редким питерским зноем, делала вполне сносным теперешнее существование. Санек сбросил с плеч на пол артюхинский подарок, прилег и задумался о бренности бытия. Нет, он не знал этих слов, никогда не слышал, и даже услыхав, не понял бы значения, но задумался он именно об этом: вот так живешь, живешь и — бац! — помер.

Ему хотелось жить респектно, чтобы тачка, чтобы шмотки и бабла для путешествий. А получилось, что сидишь голой жопой на ледяном полу. Не голой, конечно, и не на полу… но все же неприятно. И сколько так просидишь? А вдруг всю оставшуюся жизнь. И никогда Артюхин не откроет их тайны. И даже если ему это удастся, то Саня об этом не узнает, потому, что другой Питер сожрет его мозг, высосет, переварит…

Спину пекло, он сморщился, приподнялся и, закинув руку, стал ощупать воспаленную кожу. Под пальцами она горела огнем. Санек распластался звездой по мрамору площадки, каменная анестезия подействовала и утолила жар.

Он лежал тихо и даже умиротворенно, в немом созерцании разглядывая хрустальные подвески люстры, пока на лицо ему не опустился башмак. Подошва была изрядно поношена, так что на ней зияла дыра. Нет он не почувствовал боли, но внутренне униженный от самого факта, пусть и воображаемого, вскочил и зло уставился в спину, того кто перешел его так дерзко и внезапно.

Наглецом был молодой мужчина, точно не из простых. Пиджак, брюки. Высокий жесткий воротничок белоснежной рубашки прикрывал кадык, а криво повязанный галстук-шнурок выдавал в нем интеллигента. Санек не носил галстуков и всех кто еще не распрощался с этим атавизмом современного гардероба, считал либо интеллигентами, либо понторезами.

Опасно балансируя на краю двух реальностей, вытягивая шею, он пытался разглядеть обидчика: бравый чубчик надо лбом, прямо по нынешней моде, жгуче-черные глаза, под густыми бровями, прямой нос, чуть пробивающаяся щетина в усах и бороде переходящей в баки. И тут Санек понял, кого тот ему напоминает — ни дать, ни взять резидент Камеди клаба. Вот только фамилию забыл. Хмыкнув, парень уже было собрался снова прилечь на бекешу, как вдруг заметил, что за прилавком появилась барышня Евлампия и каким-то неведомым еще Саньку сиянием заиграли ее глаза. Улыбка тронула кончики губ, и даже рука ее, быстро опустившаяся на прилавок рядом с банкой, где резвились пиявки, была на мгновение прикрыта ладонью наглого «резидента», бессовестно пялившегося на Лампушку.