Араб у трона короля

Глава 22

Мне всего лишь перерубило отросток бедренной подкожной вены на правой ноге, и это было не самое худшее, что могло бы случиться со мной в этом бою. Индейцы, перевязав рану, почти насильно спустили меня со стены в страховочной системе и на руках эвакуировали на противоположный берег.

Взятие нами башен на общий ход боя, как мне кажется, особо не повлияло, но битва складывалась из малых побед. Там кусок стены захватили, там башню, там отбили переулок и дом. Мы сделали свою часть общего дела.

Санчес, разведав обстановку в крепости, вернулся в лагерь на правый берег Казанки, взять небольшой отряд «влатанных» индейцев и снова ломануться в город. Он знал, что надо было делать.

Сапёры укрепили деревянные мостки через реку, по которым уходили отряды, возвращались из пролома раненные, и занялись расчисткой поля боя от тел павших, складывая их на повозки. Тела увозились к огромной, заранее выкопанной, яме, где выгружались.

Обрядом погребения заведовали похоронные бригады, руководимые индонезийскими, яванскими шаманами и уполномоченными мной представителями тупи и гурами. Они, отбирая среди погибших воинов «своих», оказывали павшим подобающие им почести и проводили соответствующие ритуалы.

Лезть в пекло городского боя не имело смысла, и мы с Мигелем снова вернулись на уже очищенную от врагов и их тел стену казанского кремля, и расположились на ней, как наблюдатели.

Сразу под нами находился ханский двор, хорошо освещённый факелами. Он был огорожен собственной стеной с башенками, внутри которой располагался фонтан с садом и сам ханский дворец. Не сказать, что основная битва проходила там, но там точно скопилось больше всего защитников, которые строили и строили «крепость» из своих тел.

Наша «санитарная» команда уже в который раз разбирала образовавшиеся «завалы», собиравшиеся всё ближе и ближе к ханскому дворцу.

В самом кремле битва уже стихла и переместилась в средний город, а потом и в посад, ворота которого были взяты нападающими, прошедшими по стене и открыты изнутри.

Я разослал посыльных к воеводам с приказом: «победу не форсировать и людские ресурсы зря не „жечь“», поэтому Казань пала только к полудню. Последними сложили оружие защитники мечети.

Соблюдая традиции я, в сопровождении визирей и полководцев, торжественно, под бой барабанов и звуки труб и дудок, вошёл в город через ворота, для чего пришлось обойти город с внешней стороны.

В городе кровь засыпали песком, но собрали его в кучи. Кучи песка и снега стояли по сторонам улицы, и мы шли мимо них, как мимо жертвенных костров, горящих холодным и кровавым мертвенным огнём.

Сафа Гирей, год назад изгнанный пророссийскими бунтовщиками из Казани, горделиво стоял у входа в ханский дворец, построенный когда-то давно его дядей Сахиб Гиреем. Хан считал, что ему есть, чем гордиться. Он не прятался за спины своих воинов и одним из первых ворвался в город. В руках бывший хан держал жёлтый флаг казанского ханства.

Я помнил, что Сафа Гирей был последним «настоящим» ханом Казани, умершим, или, вернее, погибшим, кажется в тысяча пятьсот сорок девятом году. Скорее всего, его убили сторонники Московского царя. А в тысяча пятьсот пятьдесят втором году Казань пала, а Иван Грозный уничтожил всю Казанскую знать, практически, сровняв с землёй постройки Казанского ханства. Теперь я постараюсь не допустить этого «хулиганства».

— Мы захватили герб Казани, великий шахиншах! — проговорил Гирей и протянул мне распахнутое руками полотнище.

На жёлтом фоне флага был изображён крылатый дракон, высунувший стреловидный язык. Дракон смотрел на восток.

Я подумал, что если удастся переподчинить себе Русь, трёхголовый дракон был бы неплохим гербом нашей империи. Эдакий Змей Горыныч. Где-то, когда-то давно я читал, что дракон — символ сарматско-монгольской культуры, сопротивлявшейся сначала западной культуре, а потом и Московскому Царству. Вот его Георгий Победоносец, — символ Москвы, копьём и победил. На гербе московском он, вроде как, с правления Ивана Третьего появился. А я-то теперь наследник Золотой орды. Мои «геральдисты» прописали род Шиловских, от которых шла «моя здешняя родословная», от Чингизидов. Однако сейчас надо закрепиться в Крыму и на Волге, а дальше видно будет, кто кого на копьё насадит. Не хочу я отдавать Орду, протянувшуюся от чёрного моря до Тихого океана, русским царям.

Взяв полотнище, я не стал бросать его себе под ноги и топтать, как было принято, а, подержав немного, разглядывая, аккуратно свернул его, и громко сказав: «Казань, милостью аллаха, наша, как и многие иные земли», — сунув флаг себе подмышку, двинулся во дворец.

По толпе сторонников Сафа Гирея прошёл недовольный ропот. Сафа Гирей удивлённо воззрился на меня, и когда я проходил мимо сказал:

— Но-о-о… Как же так, шахиншах? Мы ведь в Крыму с тобой говорили, что Казань…

— Давай не здесь? Во дворце чисто? — спросил я Санчеса.

— Прибрали уже. Как могли, шахиншах. Это мы дворец взяли, — сказал Санчес горделиво. — И флаг Казани, между прочим, тоже мы захватили.

— Тогда, пройдёмте вовнутрь, — сказал я, остановив рукой хвастовство Санчеса.

Я шагнул на ступеньки лестницы дворца. Гирей шагнул за мной. Охранники оттеснили, сунувшихся было за нами, трёх ханских биев-воевод, и закрыли высокие двустворчатые двери. Патагонцы в сверкающих латах остались снаружи.

— Где тут, что? — спросил я Санчеса.

Тот распахнул передние из трёх дверей, и мы прошли в небольшой зал с конусообразным куполом. Холодное ноябрьское солнце струилось через вставленные в него разноцветные стёкла. Других окон в зале не было.

По углам помещения стояли четыре кувшинообразных глиняных «тандыра», с подведёнными к ним с боков и выходящими в стены трубами. Тандыры, сверху прикрытые крышками.

Я подошёл к правой от двери «печке» и выставил перед собой ладони, ловя тепло.

Команда Санчеса прибралась во дворце кардинально. Они просто вынесли все, видимо испачканные кровью, ковры, кое-как ими же затерев лужи крови. Сильно пахло железом и нутряным духом.

— Пока так, шахиншах, — сказал Санчес, увидев, как я оглядываю тронный зал.

Трон тоже стоял без подушек и мантии. Наши с Санчесом взгляды остановились на ханском кресле, мы переглянулись, и я спросил:

— Трон хоть чистый?

— На троне никого не убивали, шахиншах.

— А почему подушки нет? — удивился я.

— Рядом дрались. Брызги летели. Подушку убрали, но сам трон вытерли.

— Понятно, — сказал я и подошёл к трону. — Присяду? — спросил, обращаясь к Сафа Гирею.

Тот нервно дёрнул плечами.

— Честно говоря, я не знаю, Сафа, что с тобой делать. То ты с Ордой на Московию в набеги идёшь, то с Московией на Орду. Ты бы определился, кто ты, охотник или пидорас[22].

Сафа взялся за рукоять меча и потянул его вверх. Он знал греческий язык.

— Ты не обижайся, — сказал я, останавливая его рукой. — У меня нет желания тебя обидеть. И не думай, что у тебя сейчас есть шанс меня убить.

— Шанс есть всегда, — прошипел Сафа Гирей, посылая клинок обратно в ножны, косясь на Санчеса, стоявшего у него за спиной, и на четырёх индейцев, окруживших трон.

— Это иллюзия, которая туманит твой мозг. Даже если бы у тебя был шанс, тебе нельзя меня убивать. Я — гарантия твоей жизни. Где, кстати, Булат Ширин? — спросил я Санчеса.

Сафа Гирей вздрогнул.

— Мы его нигде не нашли, — ответил Санчес. — Ни среди мёртвых, ни среди живых. Слышал, что он защищал мечеть.

— Мечеть ты брал? — спросил я Гирея.

— Я.

— И где Ширин? Он же там был?

— Я не знаю, — понурил голову Сафа.

— Зна-а-аешь, — я рассмеялся. — А ведь ты специально отпустил его. В мечети должен быть подземный ход. И ты знаешь это. Ты надеешься, что я отдам тебе Казань, уйду, и вы с этим хитрожопым бием дальше будете дурачить то меня, то Московского царя, требуя деньги на оборону с нас обоих?

У меня по привычке частенько вырывалось «царь», когда я говорил про Московию, чем я всегда «ошарашивал» собеседников. На самом деле, царём русские государи себя ещё не «мазали». Юрию не до того было, всё с новгородцами да литовцами воевал, даже со мной не повстречался, как было договорено, а Иван Четвёртый пока ещё не дорос до шестнадцати лет.

— Он не царь, — буркнул Сафа Гирей, поглаживая эфес сабли. — Это я — царь.

— Вот я и думаю, что с тобой делать? — задумчиво произнёс я. — Возьмите его.

Индейцы шагнули вперёд и схватили его за руки.

— За что? — выкрикнул Сафа Гирей, пытаясь выдернуть руки и вынуть из ножен меч.

— За попытку покушения на шахиншаха. Все же видели, что он схватился за меч и пытался достать его? — я оглядел визирей.

Визири утвердительно качнули головами.

Однако бывший хан крутнулся на носках на сто восемьдесят градусов, шагнул левой ногой назад и, подняв руки скрестил их, оказался между охранников, один из которых, державший правую руку, завалился на пол.

Меч Гирея по окружности рассёк воздух слева направо и упал на меня. Его полёт я не видел, а просто на автомате нырнул вперёд и «вкрутился» левой рукой в сторону его правой руки.

Лезвие его меча скользнуло по созданной мной плоскости: по наручи и панцирю, громыхнув так, что у меня заложило уши. Острие его меча, не найдя иного препятствия, впилось в спинку трона. Я ударил левым плечом и локтем в живот Сафа Гирею, а правой рукой зацепил его пятку и потянул на себя.

Хан отпустил рукоять меча и, отлетев назад, упал на спину. Он хорошо приложился затылком о мраморный пол и отключился. Перехватив его левое запястье, я крутанул его руку, переводя хана в положение «лицом вниз» и применил «первый контроль» из приёмов айкидо. Мои охранники уже опомнились и навалились на бездыханное тело.

— Вот сука! — выругался я, переводя дыхание и отдавая запястье хана индейцу.

Сердце колотилось не только в груди, но и в голове. В очередной раз спасла реакция и вбитые в тело и мозг рефлексы.

— Санчес, всех ханских биев и их ближних арестовать или перебить, если будут сопротивляться. Ты видел их настрой.

— Они окружены, светлейший. Наши командиры предупреждены. Им никуда не деться, — сказал Санчес и вышел из тронного зала.

Я махнул рукой и, потерев вдруг запульсировавшие виски, оглядел визирей.

— Мандар Саха, принимай в управление Казань и прилегающие земли.

Старший сын султана Табаридже шагнул ко мне и приклонил колени перед троном. Это был уже зрелый муж, отягощённый не только годами, но и ранней сединой.

— Наконец-то ты обретёшь достойное место в нашей империи. Не скажу, что спокойное, — смеясь сказал я, — но, думаю, что ты со своими яванцами, наведёшь тут порядок. И встань уже!

— Без твоих индейцев, навряд ли, — поднимаясь с колен, но не поднимая голову от пола, произнёс Мандар Саха.

— Твои, мои… — хмыкнул я. — Любишь ты считаться. Конечно, мы дадим тебе кроме армии и правильных чиновников. Мы же с тобой всё обговорили.

Я тоже встал с кресла и обнял его за плечи.

— Не переживай, то, что мы с тобой спланировали, так и будет. Уже сейчас стоят гружённые металлом, брусом и цементом баржи. Всех пленных горожан прямо сейчас на восстановление стен и домов. Неспособных или нежелающих работать добровольно, не обращая внимание на ранги и статус, отправить в Крым на рынок. Всё местное духовенство: сеидов, шейхов, мулл, абазов, шейхзад и муллазад… Их тут слишком много… Всех казнить. Прямо сегодня. Не оставляя на потом. Они оказали нам вооружённое сопротивление.

Мы встретились взглядами с Балым-Султаном главным суфием Ордена Бекташи. Он понял мой молчаливый вопрос.

— Они не выполняют предписания Корана, шахиншах-баба, — сказал он, называя меня одновременно и светским, и духовным «титулом».

С помощью бекташей был распространён слух о том, что Питер Араби не простой завоеватель трона в Османской Империи, а «обычный» баб, то есть — пророк, восстанавливающий справедливость перед пришествием Махди[23].

Баб, то есть я, заявил, что Махди придёт не куда-то, а именно в Турцию, и не когда-то, а буквально в ближайшие годы. Ибо нет места на Земле, где бы было больше горя и бед, чем в Турции, и нет у людей более сил, чтобы терпеть всё это зло. Махди придёт, чтобы утвердить царство справедливости и благоденствия.

Бекташи вычистили «авгиевы конюшни» янычар, исключив из элитных рядов потомственных дворян и детей духовенства. Янычар указом снова подчинили шахиншаху, о чём они, судя по всему позабыли, и разрешили жениться после двадцати пяти лет. Ранее янычарам вступать в брак до сорока лет запрещалось.

Я и в «своё время» так до конца и не разобрался в исламской иерархии, а сейчас и думать не хотел. Меня вполне устраивал суфизм и именно его мы провозгласили, как основу миропорядка, преобразовав Орден Бекташи в Церковь, создав соответствующую структуру, и подчинив его правителю государства, автоматически становившемуся «генералом» Ордена.

Преобразования, произошедшие в течении первых лет правления, реально убедили народ, что Махди пришёл, ибо порядка в империи стало больше. Я не стал ломать систему рабовладельчества, а лишь ввел закон, названный «меморандум рабовладельца и раба». Документ ограничивал права «собственников» на наказания, и вводил нормы содержания для рабов. Попутно мы создали службу контроля, надзиравшую за содержанием рабов и соблюдением их прав.

— Они не выполняют предписания Корана, шахиншах-баба, — повторил Балым-Султан, видя, что я о чём-то задумался, — и противятся законной власти в твоём лице. А вся власть, как мы знаем, от Аллаха.

— Да-да. Делайте, что считаете правильным, — согласился я, прислушиваясь к доносящимся снаружи дворца звукам резкого и сильного соприкосновения металла с металлом, вскриков, ругани и проклятий.

— Вам, визири, сейчас предстоит важная и сложная работа. Главное — измерить и описать прилегающие к Казани земли и раздать их нашим людям, возложив на них план по заготовкам продовольствия. При соблюдении законности и порядка. В случае выявления мздоимства, вы знаете, что будет с виновником. Это касается, в основном, моих османских руководителей, коих за эти годы сильно поубавилось именно по вышеназванным причинам.

У каждого визиря с некоторых пор в помощниках находилось несколько индейцев тупи, перенимавших и контролировавших работу визиря и его кабинета. Но всё равно ежегодно, одного-двух чиновников-османов приходилось показательно казнить. Однако их оставалось ещё слишком много.

Звуки сражения за стенами дворца стихли и вскоре появился Санчес. Удивительно спокойный.

«Словно выходил купить сигареты», — подумал я, увидев в руке Санчеса какой-то предмет.

— С бунтовщиками покончено, ачык[24].

— Много их было?

— Человек тридцать. Остальные сложили оружие, когда я крикнул: «Именем светлейшего».

— А остальных сколько?

— Человек сто… Кто их считал?

— Ну, да ладно, — я встал с трона. — Всё, наместник, принимай власть и гостей на сегодняшнем пиру. Тут найдётся нормальное помещение чтоб собраться?

— Найдётся, ачык, — сказал Санчес.

— Ладно, пошли посмотрим, что ты там «натворил»?

— Ничего особенного, — пробубнил Санчес по-испански. — Они первые начали. Может подождёшь пока приберут?

— Пошли-пошли, — хмыкнул я. — И Сафа Гирея прихватите. Он уже пришёл в себя. Покажем ему плоды деяний его. Не замыслил бы худого, глядишь и вышло бы иначе.

Хан, действительно, уже шевелился, валяясь перед троном животом вниз и даже несколько раз посмотрел на меня, скосив глаза и вывернув голову.

Обойдя лежащего на полу Сафа Гирея, я подошёл к двери и вышел на улицу. Войско, увидев живого шахиншаха, радостно взревело. Минутами раньше мне было слышно, как Санчес кричал: «Измена! Измена! Покушение на жизнь шахиншаха! Именем светлейшего, сдать оружие!»

Площадь перед дворцом была усеяна телами. Не тридцать, конечно. Человек шестьдесят. В основном утыканные стрелами и арбалетными болтами. Я вскинул голову и посмотрел на стоящих на стене лучников и арбалетчиков. Помахал им рукой. Тупи и гурами радостно взвыли, отвечая на приветствие.

— Пытались вырваться? — спросил я тихо.

— Ну да…

— Нормально так… А за ханским двором?

— Там некому было. Бии все тут.

Я обернулся к Сафа Гирею, стоящему… нет, почти висящему на связанных за спиной руках, удерживаемый вертикально двумя индейцами.

— Киньте его к его нукерам! — приказал я. — Лицом вверх.

Бывшего хана подтащили и уложили на двух, лежащих рядом убитых татар. Я снова махнул лучникам. Застучала «очередь» и тело Сафа Гирея ощетинилось стрелами.