Араб у трона короля

Глава 4

Я задумался и не успел ответить, когда Говард переспросил:

— Во что это они у вас одеты, Питер?

— А! Извините, Томас, замечтался. Это непромокаемая одежда.

— В смысле, непромокаемая?

— Она не промокает и не пропускает воду. Каучук.

— А-а-а! Это из которого сделаны ваши дутые мячи? Оригинально. И они… Ваши индейцы сейчас сухие? Хоть и стоят в воде?

— Надеюсь. Вон, начальник стройки бежит. Сейчас у него и спросим.

Котсу подтвердил, что все рабочие сухие и что он сам лично проверяет, не замочил ли кто ноги.

— Доложи обстановку.

— Убитых, раненых нет, больных — двадцать голов. Находятся в госпитале, — Котсу показал на стоящие на свежеотсыпанной и забученной каменной площадке большие жёлтые палатки. — Питание хорошее. Жалоб нет.

Палаточный город раскинулся по обоим берегам двух рек на приличное расстояние. Сами строители жили под жёлтыми тентами и спали на соломенных тюфяках на деревянных настилах. Не раздеваясь.

— Банно-прачечные дни проводите?

— По графику семьдесят человек в сутки. В этот же день у моющихся выходной. Желающие идут на заготовку дичи.

Котсу показал на дымящиеся трубы бани, построенной по моему проекту. Длинное низкое здание, стоящее на каменных плитах под которыми по особым каналам проходило тепло и дым от нескольких, стоящих вдоль длинной стороны здания, наружных печей, чьи трубы находились с противоположной стороны барака.

Сверху печей стояли вмурованные в них громадные медные котлы с греющейся водой. Помывочный процесс шёл ежедневно и непрерывно.

— Некоторые и после работы моются. Работы ведутся в три смены. Ночью при факелах и кострах. Правую часть протоки уже закончили. Воду перепустили вспять. Доканчиваем мост на шлюзах. Занимаемся левой частью протоки и расчисткой нашей реки.

Мы с Говардом смотрели на укреплённые камнем берега протоки Темзы до моста, отделённой от основного русла мощным двухворотным шлюзом. Говард смотрел на обновлённую Темзу с восхищением. И мне она нравилась.

— А мы думали засыпать эту канаву, — сказал Говард. — Красиво.

— Сюда уже заходят наши самые тяжёлые корабли. Стабильная глубина — десять футов, как вы и рассчитали, сэр, — сказал начальник строительства.

— Хорошо. Смотрю, движетесь вглубь болот?

— Отсыпаем потихоньку. Но… Холодно. И топко. Роем ещё один канал в Темзу из будущего озера, но пока не соединили.

Мы остались с Говардом на месте строительства на ночь. Я его предупреждал, что комфортных условий при ночёвке не предвидится, но это его не испугало. Ночевали мы, как и все нас сопровождающие, в бане, заодно, как говориться, и помылись.

Обойдя месяц назад «мои земли», я понял, что осушать их я буду лет двадцать, если не углублю протоку. Когда-то давно, тут не было дороги, и воды Тайберн свободно соединялись с Темзой, образуя широкую заводь.

После отсыпки насыпи и прокладки дороги, ведущей в Лондон, русло Тайберна и протока заилились, низина наполнилась водой и закисла. Я исправлял чужие ошибки.

Наутро мы скромно перекусили, и поехали вдоль укреплённого камнем левого берега Тайберна. Правый берег реки был довольно высок и не требовал пока внимания. Мы доехали до участка, где берег повышался естественным образом и болота переходили в густой лес.

На правом берегу появилась деревушка, тоже называвшаяся Тайберн. Рядом с поселением через реку был перекинут мост, и в лес вела узкая одноколейная дорожка. На неё мы и свернули. Я знал, что она ведёт в монастырь с часовней и больницу, к которым мы выехали примерно через милю.

Въехав на взгорок, разделённый дорогой, мы остановились у стен монастыря, очень старого двухэтажного каменного здания с пристроенной к его торцевой стене такой же древней часовней. По стенам тут и там рос мох и серо-коричневый лишайник, словно и строения нуждались в помощи стоящей неподалёку больницы.

Монастырь был женский. Если бы не этот факт, я бы, наверное, разогнал бы его ещё месяц назад, однако, когда ко мне вышли монашки с испорченными проказой лицами, сердце моё дрогнуло.

Я знал, что проказа, инфекционная болезнь, и фактически, не излечимая. Только когда Европа стала мыться мылом, с проказой смогли покончить.

И в моё время проказа, или как её называли за пределами России — лепра, существовала в жарких странах, там, где не умывались по причине отсутствия воды.

Имея в наличии озерцо серной кислоты в жерле остывшего вулкана на острове Апи, находящегося рядом с моей крепостью на острове Нейра в Индонезии, и россыпи минерала «сильвина», я давно научился сам и научил своих индейцев добывать и «марганцовку», и «хлорку», и такой важный компонент для изготовления мыла, как соду, двууглекислый калий.

Сельвин — обычный хлорид калия, после нескольких химических реакций, превращался в обычный чистейший «поташ», который добывали во многих странах, уничтожая окружающие леса, вываривая золу от сожжённых деревьев.

В Бразилии наряду с пряностями мы высадили семена Масличных пальм и уже через три года стали получать пальмовое масло.

Смешивая масло с бикарбонатом калия, мы стали получать сначала жидкое мыло, а потом научились его вываривать до твёрдого состояния.

Индейцам пузырящая и жгущая глаза жижа сначала не понравилась, но я показал, как она хорошо смывает жир и грязь и заставил применять его в быту. Особенно купая детей.

За десятилетие подросло поколение индейцев, которые без мыла уже не представляли своего быта.

В мыло добавлялись различные компоненты, улучшающие его свойства. В вулканах острова Ява мы добывали серу. Мыло, в которое добавляли серу, обладало заживляющими и антисептическими свойствами.

Вот такое мыло мы и привезли в подарок монастырю и больнице.

Надо сказать, что мыло в Англии только начинало входить в моду и стоило сумасшедшие деньги. Один кусок ароматного мыла можно было обменять на мула, а два — на хорошую лошадь.

Поняв это, я стал аккуратно поставлять к королевскому двору мыла с разными наполнителями: какао, манго, и даже корицей. В качестве загустителя использовали, в основном, пчелиный воск безжалых бразильских пчёл, коих в Южной Америке оказалась масса[1].

В этот раз монашки меня встретили приветливее, чем месяц назад. Настоятельница Софья, которую мы предупредили о своём визите с вечера, провела нас к небольшому двухэтажному дому, собранному из стволов австралийского эвкалипта, и недавно выстроенному моими строителями. От него всё ещё пахло струганной и пиленой древесиной.

От левого нижнего угла фасада к правому торцу второго этажа вела лестница с перилами.

У левой стены дома на настиле из тисовых досок под навесом стоял длинный стол с двумя деревянными лавками. С правого торца угадывался навес с поленницей колотых дров.

Верхний этаж был жилым, нижний этаж являлся баней с помывочной и ванной комнатами.

— Экий вы себе необычный дом соорудили, уважаемый герцог. С помывочной. А ведь ещё совсем недавно за мытьё на костре сжигали.

— Да и сейчас ещё не все принимают ванну чаще одного раза в месяц, — хохотнул я. — А потом на них приходится десять вёдер воды тратить, чтобы грязь смыть.

Говард покрылся густой краснотой. Он вчера, увидев, как индейцы «драят» себя и друг-друга серным мылом, находился близко к шоковому состоянию, пока я не налил ему хороший стакан бразильской кашасы — выдержанного в бочках из французского дуба дистиллята перебродившего сиропа сахарного тростника.

Потом, видя, как моюсь я, он не выдержал, тоже разделся и принялся тереть себя, сначала намыленным мочалом, а потом нежной мягкой губкой.

Я смеялся:

— Я, Томас, не предлагаю потереть вам спину, чтобы вы не заподозрили меня в садомском грехе, поэтому возьмите вот эту длинную, плетёную мочалку с ручками и сами потрите себя сзади.

Я показал, как действовать мочалкой, и Говард с упоением чесал себе ею спину и всё, что ниже.

Сегодня я решил устроить ему настоящую «русскую» парилку, и во вчерашнем послании к настоятельнице просил начать топить баню с самого утра.

— Вы со своим оружием пойдёте, или с нашим? — Спросила Софья.

— А что у вас?

— Боевые арбалеты и копья.

— Боевые не тяжеловатые?

— Наши монахини ходят.

В это время одна из монахинь зашла под навес и сняла со стены дома арбалет — громадную машинку около метра длинной и чуть меньшими по разлёту «рогами».

— С этим на охоту? — Удивился Говард. — Увольте, сэр. Им только с упора стрелять.

Он взял арбалет и сказал:

— Так и есть. Вот отверстие под упор.

— Спасибо, сестра, мы обойдёмся своим оружием. Нам бы только сопровождающего.

— У нас диакон[2] — главный охотник. Он в здешних местах все тропки в болотах и кабаньи лёжки знает.

— Тогда пошли к дьякону? — Спросил я, но дьякон уже шёл нам навстречу.

Это был худосочный человек с бородой, заплетённой в косицу, цивильной одежде: тёмно-коричневой куртке с пышными рукавами, коричневых штанах, типа галифе, но не галифе, заправленных в высокие сапоги-ботфорты и круглой, облегающей голову и закрывающей уши шерстяной шапочке.

— Здравствуйте, герцог, — поздоровался он. — Всё же рискнули обживать наши болота? Приехали поохотиться?

— Решил совместить полезное с приятным. Вы готовы нас поводить по лесу? Может какую животинку встретим?

— Обязательно встретим. Здесь же никто не охотится! Во-первых — герцог запретил, а во-вторых — проклятого места и монашек отпетых[3] боятся. А вы, значит, не боитесь заболеть лепрой?

— Всё в руках божьих, — сказал я серьёзно. — Вы здесь долго живёте?

Старик задумался.

— Лет двадцать уже.

Я развёл руками.

Мы, уже уставшие и удовлетворённые, возвращались с охоты, когда в впереди в зарослях ежевики, которой здесь было очень много, как и на берегах обеих рек, рыкнуло громко и протяжно, и на тропку выкатились два годовалых медвежонка. Лошадь двигавшегося впереди Говарда вздыбилась и, прянув в сторону, сбросила седока наземь. Томас приложился о тропку так, что лежал и не шевелился. Наши с Джоном (так звали священника) кони тоже застопорились и попятились. Я, несмотря на европейское седло с высокой спинкой, едва усидел на крутившемся на месте мерине.

Джон, крутнувшись пару раз, дал лошади шпоры, выровнял её шаг и натянул поводья.

На тропу вышла медведица и остановилась, сильно и шумно втягивая ноздрями воздух. Лошадь Джона прыгнула в кусты ежевики и скрылась в зарослях, а сам Джон лежал распластавшись на тропинке без чувств.

Наши арбалеты были ослаблены, копьё было только у Джона, но он против бурой мамаши не потянул бы, да и стоял за мной на узкой тропе.

— Копьё, — крикнул я и едва не получил остриём в спину, так как мой мерин от моего крика вздрогнул и прянул назад.

— Джон, млять! Ты охренел?! — Крикнул я снова, и перехватил его копьё сразу за остриём.

Медведица опустила голову к земле и косолапо перебирая передними лапами медленно зашагала к Говарду. Я спрыгнул с мерина и сделал три шага вперёд. Честно говоря, мне не хотелось сражаться с медведицей. Даже на четырёх лапах она была чуть меньше меня ростом.

Я совершенно не чувствовал себя достойным для неё соперником. Она, вероятно, тоже не видела во мне угрозу и двигалась к Говарду не торопясь, но уверенно.

Когда она подошла на дистанцию, с которой смогла дотянуться носом до головы Томаса, она остановилась и снова шумно втянула в себя воздух.

Я не мог заставить себя двинуться вперёд. В животе вдруг заурчало так, что медведица глянул на меня, а я «шикнул» на свой кишечник: «Тихо, млять» и непроизвольно подался назад, оперев копьё о землю.

Медведица смотрела на меня своими карими глазами, явно раздумывая, «хватит ей одного человека на ужин, или нет»?

Похоже, что она решила запастись едой надолго, потому что она двинулась в мою сторону, аккуратно перешагнув голову Говарда, но наступив ему левой передней лапой на левое бедро. Томас очнулся от боли, вскрикнул, попытался приподняться, получил правой передней лапой по груди и лицу, и его верхняя часть тела отлетела в сторону.

У меня от увиденного так скрутило живот, что я заскрежетал от боли зубами.

Медведица, не прерывая движение, словно и не заметив препятствия в виде Говарда, медленно шагала ко мне. Моё трёхметровое копьё вот-вот должно было коснуться её морды, когда «забумкали» жилы арбалетов. Медведица взревела и встала на задние лапы, пытаясь одновременно развернуться через правый бок.

Я толкнулся правой ногой, как конькобежец, как каратист, рассчитывающий на один, но смертельный удар. Одновременно я перехватил копьё и левой рукой, выставляя его вперёд, толкая остриё под левую лапу. И оно туда вошло.

Медведица рванулась в мою сторону и почти упала на меня, проткнув себя на сквозь. Если бы это было местное копьё, оно бы наверняка сломалось ещё на входе в тело, но это было моё бразильское копьё из бразильского железного дерева. Я его подарил Джону, потому, что оно ему сильно понравилось, а он, не смотря на то, что с виду был щуплым, как оказалось, силу имел значительную.

Я отпрыгнул назад, оттолкнувшись передней левой ногой точно так же сильно, как до этого задней правой, и успел выскочить из-под упавшей на землю туши, лишь «слегка» зацепившей меня каким-то когтем правой передней лапы.

От этого «слегка», располосовавшего меня по лицу, груди и левой ноге, я тут же потерял сознание.

Я открыл глаза и лёжа в темноте подумал, грешным делом, что снова нахожусь в заточении, но, почувствовав тонкий запах эвкалипта, вспомнил всё и понял, что лежу в «своём» доме.

— Сходили, млять, в баньку, — сказал я.

Голос прозвучал тихо и сипло. Услышав сопение я, кашлянув, спросил:

— Есть тут кто?

Где-то рядом зашевелились.

— Святые апостолы, очнулся!

Послышались звуки постукивания кресала. По потолку задвигался свет и тёмные пятна человеческой тени. Колеблющийся свет приблизился, и краем глаза я разглядел фигуру и лицо диакона.

«Как на иконе», — подумал я.

— Ты не шевелись. Рана только коркой взялась. Заляпали тебя твои вои какими-то жёванными кореньями и вонючими растертыми сухими листьями.

— То, табак, — сказал я тихо.

— Что? — Не расслышал или не понял Джон.

— Никотинус.

— Святые апостолы! Это жуют который? И нюхают? Прости, Господь, грешных!

— Он раны заживляет.

— Есть такое, да. Три дня не прошло, раны не кровят уже. Деранула тебя медведица, будь она неладна, от макушки до пят. Думал, истечёшь кровью, ан нет. Твои вои набежали и как давай над тобой ворожить и выть, что я испугался их пуще медведицы. А кровушка-то и перестала течь. То ли от ворожбы, то ли от табака этого…

Диакон помолчал.

— Раны тебе шёлковыми нитками стянули. Два дня они над тобой ворожили, и я туточки ночевал. Не гоже, если добрый хозяин земли нашей Богу душу отдаст, подумал я. София порывалась ухаживать, да не допустил я её до тела господского. Голый ведь лежишь. Водички дать? — Спросил он вдруг.

Я только теперь почувствовал, что лежу без одежды, но не мёрзну. В помещении чуть пахло дымом.

— Дай воды, — попросил я, и Джон приложил к моим губам тонкий «носик» маленького медного чайничка, ранее лежавшего в моей дорожной сумке. В нём я хотел заваривать чай для банного пития. Хотел Говарда, становившегося мне почти другом, угостить.

— Вот и попарил я сэра Томаса, — вырвалось у меня. — Что я сейчас королю скажу? Тело его где?

— Не кори себя, сын мой. Нет в том вины твоей. Все видели, как ты старался отбить его у медведицы и сам пострадал через это. А тело казначея гвардейцы увезли в тот же день. Монахини крапивой да полынью обложили останки, и в саван замотали. Так и увезли.

Я вспомнил, как стоял скованный страхом и не мог заставить себя шагнуть вперёд к клыкастой смерти. Я скривил правую часть лица и с ужасом подумал, не запачкал ли я тогда штаны?

— Да уж, старче. Я чуть было не обделался со страха.

Диакон как-то расслабился и усмехнулся.

— Но ведь, не обделался же. Я тоже когда-то был рыцарем, так после сражения мало кто не стирал своё бельё. Да и вонь стояла над полем брани ещё до сражения такая, что хоть святых выноси. Чистый ты был, не переживай, а вот казначею королевскому сильно не повезло, царство ему небесное.

Джон усмехнулся и перекрестился.

— Спи. До рассвета ещё долго. Первые петухи не кричали. И я присну. Заутренняя скоро.

— Оставь свет, — попросил я, но скоро, наблюдая за движением бликов на потолке, и слушая мерное посапывание Джона, заснул.