Арабская авантюра

Глава 12. «ЗАВАРИ КАШУ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ОНИ БУДУТ ГОТОВЫ»

Перед самым отправлением к двери нашего купе подошел красавец — несомненно арабских кровей с холеной черной бородкой, хотя и одетый в европейский синий саржевый костюм. Костюм был безупречно скроен, а бородка столь же безупречно подстрижена. Араб пристально смотрел на Грима.

Видно было, что каждый мускул его тела послушен ему, да и держался он как настоящий боец. Предположение подкрепляла метка под глазом, которая вполне могла быть шрамом от пули. Этот парень мог подойти и без всяких предисловий попросить у меня взаймы или помочь расправиться с врагами — и получил бы и то, и другое. Более того: он получил бы это снова, даже не расплатившись за первый раз.

Однако Грим удостоил этого человека лишь беглого взгляда и больше не обращал на него внимания, пока поезд не набрал скорость. И тут человек в синей сарже подал голос.

— О, Джимгрим!

Голос у него был высоким и звонким, точно колокол.

— Входи, Хадад, — ответил Грим, едва взглянув на него. — Чувствуй себя как дома.

Вошедший забросил чемодан в сетку, а я уступил угловое место, чтобы он мог сидеть лицом к Гриму. Он ответил на мою учтивость улыбкой, мелькнувшей, как клинок в замахе, не тратя времени на глупые протесты. Он знал, чего хотел. Знал достаточно, чтобы брать, когда предлагают. Понял меня и ожидал, что я его пойму. Потрясающий малый. Он сел, чуть подавшись вперед и не касаясь спиной подушки, а его руки с сильными пальцами неподвижно покоились на коленях. На Мэйбл Тикнор он посмотрел не то что с тревогой — скорее настороженно.

— Есть новости? — спросил Грим.

— Мир звенит от новостей, Джимгрим! — со смехом ответил он по-английски. — Кто эти люди?

— Мои друзья.

— Твои близкие друзья?

Грим кивнул.

— И дама тоже?

Грим опять кивнул.

— Эта рекомендация много стоит, Джимгрим!

Грим представил нас, назвав Джереми Джмилом Расом.

— Ха! Я слышал о тебе, — сообщил Хадад, глядя на Джереми. — Австралиец, который странствовал по всей Аравии? Думаю, я единственный араб, который знал, кто ты на самом деле. Помнишь случай в Вади Хафизе, когда местный священник выдвинул против тебя обвинение, а шейх в желтом куфийи объявил толпе, что знает, что ты пророк? Я и есть тот шейх. Мне понравилась твоя отвага. Я часто думал о том, что с тобой стало.

— Вот теперь сам видишь! — воскликнул Джереми, и они обменялись рукопожатиями.

В течение последующих двадцати минут Хадад и Джереми тараторили, обмениваясь воспоминаниями. Это походило на перестрелку двух пулеметов, и человек, который не знает Аравии, не понял бы и половины. Исключение составляет примерно один из десяти миллионов, и я к этому числу не принадлежу. Однако Грим слушал своего собеседника, как радист тиканье морзянки. Наконец Хадад прервал беседу, иначе Джереми так и болтал бы до самого Дамаска.

— Значит, стервятники слетаются, Джимгрим? Или мы потеряли надежду? Мы собираемся хоронить Фейсала или короновать его?

— Много ли тебе известно? — спросил в ответ Грим.

— Ха! Больше чем тебе, мой друг! Я только что из Европы. Лондон, Париж, Рим… Я останавливался в Дераа, чтобы послушать, как разносятся слухи и переходят через границу туда и обратно. Англичане склоняются в пользу Фейсала и помогли бы ему, если бы могли. Французы против него и предпочли бы видеть его мертвым святым, нежели живой докукой. Но вот какая сплетня встревожила меня больше всего: Фейсал якобы отправил письмо в Иерусалим, призывая мусульман восстать и перебить евреев. Это не похоже на Фейсала, но французский агент в Дераа заверил меня, что письмо попадет к нему буквально на днях.

Грим улыбнулся Мэйбл.

— Может, покажешь ему письмо? — предложил он.

Мэйбл тут же порылась в загадочных глубинах под своей английской блузой и вытащила документ, завернутый в медицинский бандаж из промасленного шелка. Хадад развернул его, внимательно прочел и вручил Гриму.

— И ты дал себя этим обмануть? — возмутился он. — Разве Фейсал так говорит или пишет? С каких пор он стал трусом и подписывается числами вместо имени?

— Что ты об этом думаешь? — спросил Грим.

— Ха! Ясно, как чернила на бумаге. Это письмо написано, чтобы использовать его против Фейсала. Во-первых, оно навлечет на него подозрения британцев. Во-вторых, у французов появится повод напасть на него. В-третьих, они смогут уличить его в измене, а за такое можно посадить его в тюрьму или казнить… правда, сначала его надо схватить. Что ты думаешь с этим делать, Джимгрим?

— Собираюсь показать его Фейсалу.

— Хорошо! Я тоже еду повидать Фейсала. Возможно, нам вдвоем удастся объяснить ему, как лучше поступить.

— Если мы сперва договоримся, — ответил Грим, сухо улыбнувшись.

— Ты согласен, что дважды два четыре? Это так просто, Джимгрим. Фейсалу не выстоять против французов. Финансисты развернули свою сеть, чтобы накрыть Сирию. У Фейсала, можно сказать, нет артиллерии. Нет газа, нет газовых масок. А у французов всего этого полно, нет только денег. Дух Сирии подорван пропагандой и коррупцией. Пусть Фейсал перебирается на британскую территорию, а оттуда в Европу, где его друзьям представится случай потрудиться для него. Британцы отдадут ему Месопотамию, и тогда нам, арабам, придет черед доказать, что мы едины. Так я думаю. Договорились?

— Если таков твой план, Хадад, я с тобой, — ответил Грим.

— Тогда я тоже с тобой. По рукам!

— Шуай, шуай (попридержи лошадей)! — проговорил Грим. — Лучше присоединяйся ко мне в Дамаске. В вагоне впереди едут шестеро, и им не терпится расправиться с нами. Они завладели письмом и считают, что оно настоящее. Но едва обман обнаружится, начнется драка.

— Я хорошо дерусь, — отозвался Хадад.

— Мой друг Нарайян Сингх впереди и наблюдает за ними, — сообщил Грим. — Скорее всего, как только правда выплывет наружу, они сделают все, чтобы всех нас арестовали на каком-нибудь полустанке. Предлагаю их опередить.

— Я хорошо опережаю! — сказал Хадад.

— Тогда не опережай меня, — рассмеялся Джереми. — Там есть парень с лицом, похожим на свиной зад, — Юсуф Дакмар. Оставь его мне.

— Я хороший мусульманин. И не стану прикасаться к свинье, — с улыбкой заявил Хадад.

Потом мы заговорили о Фейсале и Аравии.

— О, если бы с нами был Лоуренс! — взволнованно воскликнул Хадад. — Маленький, маленький человек — ростом чуть выше миссис Тикнор. Но он как Давид против Голиафа! И хотите верьте, хотите нет, ходят нелепые слухи, будто Лоуренс вернулся и скрывается в Дамаске. Французы этим не на шутку обеспокоены. Они связались по кабелю со своим Министерством иностранных дел и получили официальное опровержение. Но официальные опровержения нынче мало значат. Пятеро из десяти французов в Сирии верят, что Лоуренс присоединился к Фейсалу и если попадется, с ним быстро разделаются. Но, Джимгрим, если бы это было правдой! Уаллахи!

Грим не ответил, но я поймал его долгий взгляд, устремленный на Джереми. Затем он около тридцати секунд разглядывал Мэйбл Тикнор… После этого он довольно долго глядел в окно, и его голова не шелохнулась, даже когда верховой отряд бедуинов подлетел к поезду ярдов на пятьдесят и обстрелял нас — «просто чтобы показать удаль», как поспешил заверить нас Хадад.

К этому времени мы завершали путь по Ливанской Долине. Ковры цветов, зеленая трава, водопады, на двадцать квадратных миль — единственная хижина под тростниковой крышей, а между ней и следующей хижиной разбросаны убогие черные шатры. Все каменные здания — в руинах; козы пасутся там, где следовало бы пастись тучным коровам; относительно современная железная дорога, гудя, проходит по землям, где трудно достать жидкое топливо и смазку… Таков Ливан.

Мы приуныли. Затем смолкли. Наши раздумья нарушило внезапное появление Нарайяна Сингха. Он возник в дверях купе, сияющий, как и подобает доброму вестнику.

— Они вскрыли письмо, сахиб! И обвиняют Юсуфа Дакмара в обмане. Грозят ему смертью. Мне вмешаться?

— Бригады не видно? — спросил Грим.

— Нет, все играют в карты в тормозном вагоне.

Грим пристально поглядел на Хадада.

— Каковы твои полномочия?

— Никаких. Я друг Фейсала. И все.

— Ладно, сделаем вид, будто ты имеешь право их арестовать. Рэмсден, ты внезапно хватился письма. И обвинил Джереми в краже. Он сознался, что продал письмо Юсуфу Дакмару. Изобрази ярость, ступай вперед и требуй вернуть письмо. Завари кашу, прежде чем они будут готовы. Тут и мы подтянемся.

— Юсуфа Дакмара оставьте мне, — напомнил Джереми. — За ним должок — за дивизию Анзака. — Надеюсь, я ни разу и пальцем не тронул человека, который не заслужил бы, чтобы его тронули, или не мог бы дать сдачи. Но должен признать, что Гриму не потребовалось повторять приглашение. Я поспешно припустил вперед, а Джереми пристроился сбоку к Нарайяну Сингху, дабы последовать за мной.

Австралийца, как известно, хлебом не корми, а дай показать себя в драке.

К тому времени, как я попал в следующий вагон, поезд вкатился в дикое ущелье, двигаясь по кривой, коей инженеры бросали вызов природе. Пыхтящий паровоз теперь полз почти со скоростью улитки: ему не хватало топлива, чтобы разом справиться и с поворотом, и с подъемом. Справа от нас поднималась на высоту четырехсот футов отвесная стена, а у ее подножия, среди глыб известняка, бурлил поток.

Но нам было некогда любоваться красотами за окном. Из среднего купе донеслись крики о помощи и звук глухих ударов и возни, который ни с чем не спутаешь. Люди дерутся по-разному, и, видит Бог, хуже всего так называемые цивилизованные способы. Но даже зеленый юнец на пространстве от Нома до Кейптауна и от Китая до Перу, услышав эти звуки в темноте, отличит настоящую драку от шуточной.

Я добежал до дверей купе как раз вовремя, чтобы увидеть, как трое головорезов оттесняют Юсуфа Дакмара к окну, причем у двоих из этой троицы на физиономиях уже красовались кровавые метки. Все четверо неистово размахивали ножами, кружили и раскачивались. Пятый не лез в гущу свалки и прятал левую руку, зато правой пытался всадить нож в ребра Юсуфу Дакмару, стараясь при этом спасти свою шкуру. Шестым был тот мерзавец, которого я пнул сапогом. Ему было негде развернуться — а может быть, он не горел желанием участвовать в потасовке. Так или иначе, он первым меня увидел, и особого приглашения ему не потребовалось. Быстрым кошачьим движением, уверенно — сразу стало ясно, кто в этой банде главный — он схватил пятого за плечи, чтобы привлечь внимание ко мне. В следующий миг оба прыгнули на меня, как черти из табакерок.

Узкая дверь в купе — не самое удобное место для драки, но бьюсь об заклад: мы с Джереми не пожалели сил, чтобы защитить Юсуфа Дакмара. Забавно, если подумать. Грязный убийца, вор, лжец, изменник, шпион — с какой радости мы должны испытывать к нему симпатию? Джереми вдобавок еще и жаждал ему отомстить. Так что заставило нас встать на сторону этого выродка, невзирая на все за и против?

До чего же скверная вышла драка… У всех наших противников были ножи, а нам приходилось полагаться лишь на свои руки. Мне самому при случае доводилось пускать в ход и пистолет, и рукоятку какой-нибудь кирки или лопаты. Но в целом я считаю, что применять в драке оружие недостойно приличного человека. И мне кажется, что большинство тех, кто ходит по земле, со мной согласны.

Мы планировали ворваться к ним, словно тайфун, и ошеломить противников натиском. Как бы не так. Еще один шарахнулся от Юсуфа Дакмара, который слишком ослаб и запыхался, чтобы поднять крик. В следующую секунду мы впятером бросились на пол между сидений: один оказался подо мной, и при этом моя рука обвила его шею; другой, рядом, исступленно колол ножом кожаный чемодан, уверенный, что бьет меня под ребра. На самом верху бился, словно тигр, Нарайян Сингх. Он выворачивал руки и ноги моим противникам, пока я не смог снова подняться… лишь для того, чтобы меня отбросил в сторону Джереми, который встал и кинулся на парочку, занятую Юсуфом Дакмаром.

Но при всей своей быстроте Джереми опоздал на десятую долю секунды. Негодяй уже был беспомощен — не удивлюсь, если они сломали ему хребет, навалившись всем скопом. Бывшие сообщники потащили его дальше, так что его голова высунулась в окно. Джереми попытался поймать его за ноги, но промахнулся, когда лезвие ножа, уже влажное от крови Юсуфа Дакмара, просвистело и впилось Джереми в бедро.

Какая глупость! Нет ничего глупее, чем уколоть австралийца. Либо убейте его, либо оставьте в покое. Еще лучше, если вы подружитесь с ним или, на худой конец, скажете, что сдаетесь. Но ничего не делайте наполовину — вот главное правило при обращении с австралийцами. Это люди, которые всегда готовы идти до конца — когда пытаются всучить вам свою последнюю рубашку или сделать из вас мокрое место.

Джереми расправился с парнями у окна. Он схватил обоих за шею и сталкивал лбами до тех пор, пока не послышался звук, какой издает старый мотор Форда с разболтанными поршневыми кольцами. Тогда Джереми разжал руки, и когда обе его жертвы без чувств упали на пол, он поспешил мне на выручку. Клянусь, как нельзя вовремя.

Они были сильными, эти сирийцы, и гибкими, как дикие коты, и прекрасно понимали, какие преимущества давала узкая дверь. Один сцепился с Нарайяном Сингхом и серьезно осложнил ему жизнь, загромоздив проход своей тушей, так что Гриму и Хададу оставалось лишь праздно ошиваться в коридоре. Двое других набросились на меня, точно мясники на бешеного быка, которого намерены забить. Мой кулак несколько раз достигал цели, но всякий раз это стоило мне крови. В конце концов я схватил руку, сжимавшую нож, и начал ее выворачивать, одновременно налегая на нее, чтобы сбить противника с ног, но вторая рука оставалась свободной, и лезвие эрзерумского кинжала длиной восемнадцать дюймов вертелось как живое, норовя проникнуть сквозь мою защиту.

Левый кулак Джереми угодил в подбородок моему противнику в тот самый миг, когда сириец собрался для решающего удара. Головорез рухнул, как подкошенный, и его лезвие прошло в шести дюймах от моего живота. Совокупной силы броска и удара Джереми хватило, чтобы оружие вошло в деревянную перегородку, где и оставалось, пока я его не вытащил, чтобы взять на память.

Дальше все пошло гладко. Вошли Грим и Хадад, мы разорвали одежду сирийцев на лоскуты, чтобы связать им руки и ноги. Хадад направился в хвост поезда, пробрался по подножкам третьего класса до служебного вагона. Не знаю, что он наплел кондуктору, но он прибежал к нам. Называя меня «полковник», а Хадада — «его превосходительство», кондуктор осмотрел наших пленников, не узнал в них своих недавних знакомцев и заявил, что все «в полном порядке» и он знает, что делать. На всякий случай мы оставили на страже Нарайяна Сингха, поскольку у кондуктора могли быть довольно своеобразные представления о том, что надлежит делать в таких ситуациях. Но наши опасения оказались напрасны. Все было старо как мир. Нарайян Сингх вернулся и рассказал нам:

— Представь себе, сахиб, он обшаривал их одежду, точно обезьяна в поисках блох. Я видел. А когда забрал все, что было ценного, уложил сирийцев на подножку. Затем мы проезжали мимо какого-то лагеря бедуинов, и он сбросил их. Но он, похоже, честный малый, ибо оставил им кое-какую мелочь, чтобы купить еды, если что подвернется.

После сикх стоял с полчаса, сверкая белыми зубами, и наблюдал, как Мэйбл перевязывает нас с Джереми, ибо сикхов всегда развлекает вид белого человека, вынужденного терпеть неудобства. Сикхи — славный народ, но любопытный во всех смыслах этого слова и питающий склонность ко всякого рода странным развлечениям. Когда Мэйбл, наконец, освободила меня, я отпустил в его адрес шпильку, и он рассмеялся, принимая ее как комплимент.

Странно, как быстро люди успокаиваются после возбуждения. Совсем как птицы. Вот ястреб камнем падает на живую изгородь. Шум, трепыхание… и тишина. А минуту спустя над изгородью снова слышно чириканье, словно не было разбойника, который схватил и унес одну из этих пташек. Так и мы. Даже Грим расслабился и увлеченно рассказывал о Фейсале и давно минувших днях, когда Фейсал, подобно легендарному Саладдину, вел арабские войска к победе.

Но вот что особенно странно. Нельзя сказать, что мы были единственными пассажирами в поезде. Например, в нашем вагоне ехала целая толпа армян, арабов и прочей публики, которую принято именовать левантинцами, если нет желания вдаваться в тонкости. Следующий вагон, где произошло наше славное сражение, не то чтобы ломился, но и не был пуст, да и в других вагонах тоже кто-то ехал. И все же никто не попытался вмешаться. Каждый занимался своим делом. Отсюда вывод: в основе правил хорошего тона лежит благоразумие.

Когда поезд, медленно преодолев гору, покатился, подпрыгивая, по плодородным, но давно не возделанным сирийским нагорьям, все армяне в поезде, как по команде, сняли шляпы и заменили их красными фесками. Понятное дело: лучше, чтобы на голове красовался головной убор новообращенного, чем она станет мишенью какого-нибудь бедуина с винтовкой.

Все путешествие представляло собой коктейль из удивительных событий и вещей. И не меньше всего нас удивило то, как спокойно и уверенно наш поезд бежал по одноколейке. Ее состояние было таково, что каждый толчок наводил на мысль, что следующий станет последним в нашей поездке. Имелись фонари, но не было керосина, чтобы зажечь их, когда стемнеет. Как-то нас тряхнуло над водопропускной трубой, и из ржавого тендера просыпалась пара бушелей угольной пыли. Машинист остановил поезд, и его помощник побежал назад с совковой лопатой и куском мешковины эту драгоценную пыль собирать.

За окнами ничто не радовало взгляд, кроме убогих деревень и развалин, среди которых паслись козы да изредка можно было увидеть верблюда. Германский Генштаб подошел к выполнению своей задачи со всей ответственностью. В этой местности есть мед, много меда, и он хорош, потому что пчел трудно забрать и увезти. Но единственные твари, которые дают здесь молоко, — это козы, их стада трудно назвать многочисленными, и если вам захочется пообедать кувшином козьего молока, придется выдоить два десятка этих скотинок. Богатство Сирии — в ее прошлом и будущем.

Еще не стемнело настолько, чтобы лишить нас возможности любоваться пейзажем, когда Гриму полностью удалось убедить нас в том, что Сирия — не место для личности такого масштаба, как Фейсал. Здешние арабы-землевладельцы обобраны дочиста.

Деньги есть только у иностранцев, а они заботятся лишь о том, чтобы правительство благоволило к той или иной вере и племени. Учредить здесь королевство — все равно что проповедовать новую веру на Эстер Стрит. Можно раздавать брошюры, суп и одеяла, но веры у вас должно быть с кита, а не с горчичное зерно, иначе вы бросите дело, не дождавшись, пока пожертвования окупят расходы.

Все это время в глубине моего сознания шевелилась одна мысль… которая в ходе нашего путешествия переросла в уверенность: вся затея Грима — чистой воды авантюра. До сих пор я не числился советником королей, да и они не обращались ко мне за советами. А если бы один из них обратился — не сомневаюсь, я принял бы это близко к сердцу и подумал бы десять раз, прежде чем предложить человеку, ставшему надеждой для пятидесяти миллионов, собрать вещички и вкусить неведомо насколько горечь изгнания. Я сам ни за какие коврижки не согласился бы стать королем. Но доживи я до такого, мне пришлось бы не по душе послать все к черту. И, пожалуй, захотелось бы отвесить малому, выступившему с подобным предложением, крепкого пинка.

Но после любования видом из окна вагона и беседой Грима с Хададом я пришел к выводу, что Сирия недостаточно хороша даже для крикуна с уличных митингов, не говоря уже о человеке со славой и характером Фейсала. И когда, наконец, мы увидели убогую россыпь огней и поняли, что приближаемся к Дамаску, я был готов посоветовать кому угодно, включая Фейсала, делать отсюда ноги, пока можно.