Аравия. Прошлое и настоящее

Саудовская Аравия, Кувейт, Катар, Бахрейн, ОАЭ, Оман — монархии многоликого Аравийского полуострова. Сказочно богатые, они чаруют туристов обычаями седой старины и экзотикой современной жизни, поражают воображение деловых людей грандиозными проектами развития, историков, политиков и дипломатов — ярко выраженным национальным «рисунком» на сочном «гобелене» событий мировой истории прошлого и настоящего.

Большая часть Аравии — пустыня. Все, что находится вне тенистых оазисов, прохладных горных районов и благоустроенных, утопающих в зелени городов, раскалено знойным аравийским солнцем настолько, что невольно возникает мысль, как вообще здесь могли зарождаться и существовать цивилизации. Но исторические хроники, содержащиеся в «глиняных книгах», обнаруженных археологами в очагах древнейших культур человечества в Месопотамии, свидетельствуют, что блистательные царства, легенды и сказания о которых широко разошлись по свету, в Древней Аравии действительно существовали. Коллективная память народов мира, тесно общавшихся с царствами Древней Аравии, сохранила и донесла до нас удивительные лики ее прошлого. Благодаря усилиям ученых и исследователей архивы шумеров и ассирийцев раскрылись, «глиняные рукописи» заговорили — и закутанная в кокон тайн Древняя Аравия, украшенная букетом легенд и сказаний, предстала во всем своем блеске и великолепии.

Запечатленное время. Царства «Острова арабов» жили и развивались, бок о бок, с великими цивилизациями Месопотамии. Шумеры и ассирийцы, вавилоняне и аккадцы оказывали заметное воздействие на все стороны жизни древних арабов. Подтверждением тому — артефакты, эти, дошедшие до наших дней, памятники деяний народов прошлого. Так, произведения гончарного искусства, обнаруженные археологами в захоронениях провинции Аль-Айн (ОАЭ), дают основания говорить о том, что глиняная посуда в Южной Аравии изготавливалась в основном по образцам, завозившимся из Месопотамии.

Торговый обмен великих царств Двуречья с блистательными городами и центрами культуры Древней Индии, такими как Хараппа и Мохенджо-Даро, осуществлялся при посредничестве южноаравийских мореходов. Одним из оживленных коммерческих перекрестков прошлого, куда стекались товары из Индии и Персии, Месопотамии и Египта, где сходились маршруты негоциантов Древнего мира, был остров Умм-ан-Нар (ОАЭ), «жемчужина» королевства Маган (современный Оман), центр региональной торговли медью. Неподалеку от него располагались главные в то время города-порты «Океанской Аравии» — Сухар, Маскат и Джульфар (Рас-эль-Хайма). Оттуда медь поступала на Дильмун (Бахрейн) и в Месопотамию. В одной из «глиняных книг» времен царя Аккад Саргона I (правил в 2369-2314 гг. до н.э.) говорится о главном богатстве Маганкур — о медных горах «страны Маган» («кур» в переводе с шумерского — «страна»), В другой — о том, что боги благословили «знатный Дильмун» (Бахрейн), «уведомив народ его» о том, что «земли Маган даруют ему могущество и силу — медь и шуман-камень» (1).

Информация, содержащаяся на глиняных «страницах» исторических хроник древних цивилизаций человечества, свидетельствует, что заметное место в налаживании диалога культур и в установлении торговых связей между блистательными царствами прошлого в Индии, Персии, Месопотамии и Аравии принадлежит народам Йемена, Омана и земель Эш-Шамал (современные ОАЭ). Со времен ранней истории человечества порты Южной Аравии являлись важным каналом связи Месопотамии с Индией и Персией, Восточной Африкой и Египтом, Левантом и Средиземноморьем.

Товары из Двуречья по Низкому морю (в наши дни одни народы называют его Арабским заливом, другие Персидским) попадали на Умм-ан-Нар, оттуда — в Маскат, Сухар и Аден, затем по Эритрейскому (Красному) морю — в «земли фараонов» (Египет) (2). Через порты Южной Аравии, в том числе Джульфар (Рас-эль-Хайму), пролегали знаменитые водные пути в столицы торговли Древнего Востока — Вавилон и Ормуз. Первый из них славился не только негоциантами, но и архитекторами, и учеными, впервые применившими в строительстве свод и арку. Известен Вавилон и своими «Висячими садами», одним из «семи чудес» Древнего мира. Второй, легендарный Ормуз, «кладовая всех богатств мира», как отзывались о нем арабы Аравии, был знаменит заморской торговлей; сюда прибывали купцы со всех концов света.

Ормуз был основан еще в III веке, и располагался вначале на Персидском побережье Залива, в 20 километрах от Ормузского пролива. Впоследствии, пережив в 1300 г. опустошительный набег монголов, город был отстроен заново (1311-1315 гг.), но не на своем прежнем месте, а на острове Джерун, переименованном впоследствии в Ормуз. Старый Ормуз, город дивный, как отзывались о нем арабы-торговцы, сгинул в огне пожарищ. Новый Ормуз, громко заявивший о себе при Кутб эд-Дине, властелине мудром и щедром, мечтавшем, как гласят легенды, «защитить народ свой от врагов и сделать его богатым», превратился со временем в широко известный среди негоциантов прошлого центр торговли и мореходства.

В период 1060-1262 гг. Старый Ормуз управлялся династией арабских королей, родоначальником которой был йеменский шейх Мухаммед Дерхем Куб’а. В 1272, 1293 гг. Старый Ормуз посетил Марко Поло, назвавший его «великим и знатным городом», «крупнейшим центром торговли[1]». Там, по его словам, он видел «много злата и серебра, слоновой кости и драгоценных камней», а также других товаров из Индии и Африки. Местная кухня, состоявшая в основном, по воспоминаниям Марко Поло, из фиников, соленой рыбы, лимонов и лука, ему не понравилась. Не пришлось по вкусу венецианцу и ормузское вино. Изготавливали его виноделы из особых сортов фиников и пряностей; приятное на вкус, оно «сильно слабило», особенно непривычных к нему европейцев. Существенную статью доходов города составляла, по словам Марко Поло, торговля лошадьми. Занимались ею и в Новом Ормузе. Об этом рассказывают в своих путевых заметках знаменитые арабские путешественники Ибн Батута (посетил Новый Ормуз в 1332 г.) и Абдарраззак Самарканди (побывал там в 1442 г.). Одного из «породистых скакунов» приобрел в Гурмызе (русское название города-острова Ормуз) весной 1469 г. по пути в Индию русский купец-путешественник из Твери Афанасий Никитин[2].

Ибн Батута, повествуя об Ормузе, отзывается о нем как о «большом красивом городе с рынком, наполненным товарами со всего света». Афанасий Никитин, — как о «великой пристани», где «все, что на свете родится, есть». Благодаря наблюдениям Афанасия Никитина и других путешественников, нам, живущим сегодня, известны торговые обычаи и законы Ормуза. Так, имущество умершего там купца, к примеру, невостребованное наследниками в течение года, становилось собственностью властелина Ормуза.

Сохранились и воспоминания путешественников об обычаях жителей Ормуза. Одним из них был обряд оплакивания вдовами умерших мужей... в течение четырех лет. Происходило это ежедневно, по многу часов кряду, и зачастую в присутствии родственников. Для исполнения такого, прямо скажем, нелегкого ритуала вдовы часто прибегали к услугам профессиональных «плакальщиц».

Негоцианты со всего света, делится впечатлениями Ибн Батута (1304-1377 гг.), совершают здесь натуральные и денежные сделки. В Ормузе существует завещанный предками принцип «всеобщей безопасности торговли». Никто не позволяет себе по отношению к кому бы то ни было «несправедливого действия». Поэтому город этот и известен среди народов, с ним торгующих, как «Обитель безопасности», как «Город покоя», заключает, в свою очередь, Абдарраззак Самарканди.

В отношении «торговцев нерадивых» законы Ормуза были крайне суровыми. За плутовство, обман и обвес их наказывали, и телесно и материально; а потом, после прилюдной порки, с позором изгоняли с острова.

Многие из именитых местных негоциантов носили на поясе специальные стеклянные сосуды для воды, непременно в серебряной оправе. Богатство оправы свидетельствовало о достатке торговца. Ежедневно к причалам Ормуза пришвартовывалось до 300 парусников; в самом городе действовало 400 торговых домов и факторий. Жилища ормузцев имели системы воздушного охлаждения (воздух в жилые помещения поступал через установленные на крышах домов специальные ветряные башни-ловушки). Суда в Ормузе, сообщали бывавшие в этом городе путешественники, строились «знатные», «коррозии не поддавались», так как обильно натирались рыбьим жиром (3).

И действительно, не было тогда в той части мира «места более богатого и знатного», чем Ормуз. История Ормуза написана умом его правителей, смекалкой и деловой хваткой торговцев города, бесстрашием и отвагой, кровью и мужеством его жителей, строителей и защитников. Время, к сожалению, не обошло стороной легендарный Ормуз, и оставило от него только добрую память свидетелей времен его величия и расцвета. Но, как оказалось, память об Ормузе, как символе торговли прошлого, честной и достойной, не имеет конца во времени. Об Ормузе помнят, им восхищаются. Ормуз — это нетленная страница истории Востока.

В течение почти 200 лет Ормуз (до захвата его Португалией) был одним из центров коммерции на Востоке. С ним торговали Маскат и Джульфар, Бахрейн и Катиф. «Падение величия» Ормуза (арабы Прибрежной Аравии называли его не иначе как «Алмазом на золотом перстне мира») началось с появлением в «восточных морях» португальцев, надолго подчинивших Ормуз владычеству Лиссабона. Сэр Томас Герберт, участник английской посольской миссии в Персию, посетил Ормуз в 1627 г. В своих воспоминаниях он еще отзывался об Ормузе как об острове-граде, хотя и утратившим, по его словам, былую «державную поступь». Побывавшие же на Ормузе спустя полвека после него английские путешественники уже упоминали о нем только как о месте, «известном своими соляными промыслами», как об острове-царстве, утерянном в песках времени. «Опрокинули» Ормуз, по выражению арабов, история и стечение обстоятельств Подобно тому, как не дожили до наших дней такие величественные мегаполисы прошлого, как Вавилон и Ма’риб, не сохранился под натиском времени и «Ормуз Великолепный». Исторические судьбы у этих овеянных легендами блистательных городов-царств — схожи.

Вавилон, «Столица царей», «Рынок Востока», как его называли мореходы и торговцы Аравии, был основан, согласно легендам, чуть и не сразу же по сотворении мира. Отсюда управляли подвластными им землями легендарные цари Хаммурапи (правил Вавилонией в 1792-1750 гг. до н.э.) и Навуходоносор II (владыка Нововавилонского царства в 604-562 гг. до н.э.)[3]. Этот город стал первым на земле местом, где великие ученые древности положили начало астрономии. Здесь, к слову, были изобретены и солнечные часы, заимствованные впоследствии у вавилонян греками.

Надломил Вавилон натиск неукротимого царя персов Кира Великого (правил в 559-530 гг. до н.э.). И когда в Вавилон ступил Александр Македонский (331 гг. до н.э.), город этот, некогда блистательный и могущественный, предстал перед ним поблекшим и увядшим. И представлял он собой тогда, по выражению историков, лишь «руины былого величия». Стены его не выдержали ударов Кира Великого, Дария I (правил в 522-486 гг. до н.э.) и Ксеркса (правил в 486-465 гг. до н.э.), и город-исполин пал.

Еще во времена Семирамиды Вавилон был обнесен мощной крепостной стеной. «Дорога, пролегавшая по ней», была так широка, пишет древнегреческий историк и географ Страбон (64/63 г. до н.э,-23/24 г. н.э.), что «колесницы в четверку лошадей свободно могли разъехаться при встрече». Вот почему, резюмирует он, к числу «чудес света» вполне можно было бы отнести, наряду с «Висячими садами Семирамиды», и эту крепостную стену. О происхождении «сада-чуда» в Вавилоне есть, к слову, и другая точка зрения. Георг Вебер, автор «Всеобщей истории» (1885 г.), считал, что сотворил оазис-сад в Вавилоне, великий воитель прошлого, завоеватель Иерусалима, царь Небукаднезар (Навуходоносор); и с одной единственной целью — дабы доставить удовольствие своей любимой женщине, жене Амитиде.

Существовал в Вавилоне и широко известный на Древнем Востоке Дом туземных мудрецов (халдеев), прославившихся познаниями в астрологии и «звездном небе» (4). Знаменит этот город и своей Вавилонской башней (жители Вавилона называли ее «Домом основания небес и земли»),

В Библии о Вавилоне говорится как о вместилище человеческих пороков, главным из которых был «порок несбыточных, неосуществимых желаний», таких, к примеру, как «мечты вавилонян о том, чтобы построить Башню до небес».

Поражало воображение посещавших Вавилон «заморских гостей», святилище бога Бела (Ваала). Статуя этого божества была сделана из чистого золота. В дни празднеств на золотом алтаре храма сжигали до пяти килограммов ладана; благовония в Вавилон доставляли из Йемена (5).

Навуходоносор завоевал и разрушил Иерусалим, сжег храм Соломона, и похитил его священные сосуды. Он хотел сделать Вавилон «средоточием торговли». Поэтому «стер с лица земли» финикийский город Тир, основал Тередон (Басру), прорыл Царский канал и соединил им Тигр с Евфратом.

Геродот (V в. до н.э.) упоминает о практиковавшейся в Вавилоне необычной системе врачевания. Больных, по его словам, «выставляли на рынках». И тогда каждый подходил к больному — и давал ему совет, рекомендовал лекарство от болезни; однако делал это только в том случае, если сам он или его знакомый «подвергались» прежде той же болезни. Проходить мимо больного, пишет Геродот, «не поинтересовавшись, чем он болен», было не принято, считалось дурным тоном (6).

О Семирамиде, легендарной царице, Геродот отзывается, кстати, менее лестно, чем о Нитокриде, другой блистательной правительнице Вавилона. Прославилась она тем, что, будучи уже мертвой, опозорила самого Дария. И вот как: на ее гробнице, установленной над воротами Вавилона, была начертана надпись, гласившая, что если кто из царей, живущих после нее, действительно будет нуждаться в деньгах, то он может вскрыть гробницу ее и взять из нее столько богатств, сколько потребуется. Сделать это решился Дарий. Когда же крышка гробницы была снята, то он прочел высеченное на ней изнутри послание следующего содержания: «Если бы не был ты ненасытен так к деньгам и не преисполнен... столь низкого корыстолюбия, то не взламывал бы ты и гробницу мертвеца» (7).

Семирамида, о которой Диодор говорит как об «устроительнице Вавилона», его стен, водоводов и мостов, была женщиной умной и коварной. Красивых воинов, как гласят легенды, она делала своими любовниками и щедро одаривала. Потом, пресытившись ими, не просто отстраняла от себя, а приказывала «отнимать их жизни», и даже, порой, хоронить заживо. Из военных дел ее самое грандиозное и впечатляющее — это поход в Индию, когда для переправы войск через Инд было построено более двух тысяч мостов-понтонов. Прожила Семирамида 62 года, правила более 42 лет.

Ашшур, Ниневия и Нимруд, эти блистательные столицы легендарных царств Месопотамии, также как и Вавилон, поддерживали тесные торговые связи с Прибрежной Аравией. Их тоже поглотило время. Но воспоминания о них, оставленные летописцами прошлого, живы до сих пор. В Нимруде, если верить преданиям древних народов Аравии, имелись дворцы, охранявшиеся колоссами стелами быков и головами людей. Ниневия была опоясана 90-километровой каменной стеной. В этом городе находился священный храм богини Иштар, позолоченный дворец ассирийского царя Синаххериба (правил в 705-680 гг. до н.э.) и величественные покои царицы Семирамиды. Жил в Ниневии, в «роскоши и удовольствиях», как гласят легенды, и баснословно богатый царь Сарданапал, последний владыка Древнеассирийского царства. Жизнь коротка, говорил он, и поэтому нужно «торопиться жить», «не упускать наслаждений». Ценнее них ничего в жизни нет, утверждал Сарданапал. Я имею только то, что я ем, говорил он, чем живу роскошно, чем наслаждаюсь в любви; все остальное — неважно (8).

У гробницы Сарданапала, сообщает Страбон (64/63 г. дон.э. — 23/24 г. н.э.), стоит его каменная статуя. Пальцы правой руки царя сложены так, будто бы он собирается щелкнуть ими. На статуе начертаны следующие слова: «Сарданапал, сын Анакиндараксея, воздвиг в один день Анхиалу и Таре. Ешь, пей, веселись; ведь все остальное в жизни не стоит и этого» (то есть щелчка пальцев).

Сухар и Джульфар, Ормуз и Дильмун, Вавилон и Ма’риб, все эти блистательные и все еще полные тайн города прошлого, и сегодня влекут к себе следопытов-историков и исследователей-археологов. Они пытаются отыскать в песках времени новые тропы в тесно связанное между собой богатое прошлое Аравии и Месопотамии и сдуть пыль веков с располагавшихся там блистательных царств и городов Древнего мира.

Глава 1 АРАВИЯ, УШЕДШАЯ В ЛЕГЕНДУ

На Востоке коммерция и политика всегда шли рука об руку. Вслед за торговыми партиями по маршрутам негоциантов следовали военные экспедиции. Цель и тех, и других состояла в том, чтобы проникнуть в «богатейшие сокровищницы Востока» — в Индию и «Страну благовоний» (Йемен). Главный путь в Индию в Древнем мире пролегал через «Волшебные врата Востока», через Персидский залив (1). Отсюда — и многовековое стремление великих империй прошлого к обладанию этим заливом и к подчинению себе городов-портов Южной Аравии.

Названий у Аравийского побережья Персидского залива в истории «Острова арабов» было несколько, но самые известные из них — это Эль-Хат и Эль-Бахрейн. Первое - греческого происхождения. Дано было вначале только гавани, где останавливались корабли Александра Македонского во время похода адмирала Неарха. Впоследствии греки распространили его на территорию побережья, простирающуюся сегодня от современного Бахрейна до нынешнего Омана. Второе название — арабское. И обозначало оно земли, лежавшие между Тередоном, то есть современной Басрой (Ирак), и Оманом (2).

«Великий морской торговый путь» прошлого из Индии в Европу пролегал через Ормуз, гавани Арабского побережья Персидского залива, Басру, Шатт-эль-Араб, города-порты, располагавшиеся на территории, где находятся сегодня Ливан и Сирия. Там товары загружали на финикийские, а позже венецианские и флорентийские суда, и доставляли на европейские рынки. Так продолжалось до тех пор, пока португальцы с помощью лоцмана из Южной Аравии не открыли морской путь в Индию и не стали силой завладевать древними гаванями «Океанской Аравии», огнем и мечом подавляя своих конкурентов — мореходов и торговцев Джульфара и Маската. Вслед за Португалией в борьбу за обладание Южной Аравией и Арабским побережьем Персидского залива вступили Голландия и Великобритания, Османская Турция и Франция. Серьезные намерения в отношении Персидского залива, о чем еще будет рассказано в других главах этой книги, имелись и у Российской империи.

Пески времени и лица прошлого. История свидетельствует, что первая масштабная военная экспедиция против городов-царств Арабского побережья Персидского залива, в том числе легендарного королевства Маган, была предпринята царем Аккад Саргоном I (2369-2314 гг. до н.э.), вторая — его внуком Нарамсином (2290-2254 гг. до н.э.). Шумерские и аккадские клинописные таблички содержат немало интересных сведений об отношениях Саргона с землями Горького моря (шумеры и вавилоняне называли Персидский залив Нижним морем, Горьким морем или Морем Восходящего Солнца). Месопотамцы активно торговали с этими землями, особенно с Дильмуном (Бахрейном) и Маганом (Оман), откуда в царства Двуречья поступали жемчуг (жители Древней Месопотамии называли его «рыбьим глазом»), медь, красная охра, благовония, ароматы и хна. Юг Аравии — известный в прошлом центр по изготовлению ароматов, то есть духов, и торговле ими.

Богатства Магана влекли к себе владык-воителей Древней Месопотамии. И они регулярно совершали набеги на Маган. Название этого древнейшего государства «Острова арабов» — шумерского происхождения; смысл его — «люди лодок» или «люди моря» (3). И это неслучайно. Ведь королевство Маган, охватывавшее обширные земли Прибрежной Аравии и лежащие вдоль них острова, в том числе, как об этом уже говорилось выше, и остров Умм-ан-Нар (ОАЭ), занималось морской торговлей.

Царь Саргон I, «ходивший на Маган морем», взял там богатую добычу. По пути следования захватил и разграбил Дильмун. Наряду с Маганом, Дильмун был главным торговым партнером Двуречья. Законы Древней Месопотамии, наподобие «Свода законов Хаммурапи», легендарного царя Вавилонии (правил в 1792- 1750 гг. до н.э.), требовали от местных негоциантов обязательной регистрации коммерческих сделок с «внешним миром». Клинописные таблички с такими сведениями, обнаруженные археологами, представляют собой уникальный исторический материал, повествующий о торговых связях Древней Месопотамии с землями Прибрежной Аравии.

Во время похода на Маган царь Нарамсин пленил и увел в Аккад царя арабов Мануданну (некоторые исследователи называют его Маньюмом). Впоследствии, как гласят легенды, в честь «великого пленника» в Месопотамии был заложен город Маньюмки (4).

Ассирийские «глиняные книги» рассказывают и о «большой войне» с народом земель'Армба ассирийского царя Тиглатпаласара III (правил в 745-727 гг. до н.э.), о том, что пленил он их легендарную царицу Забибу и разбил войско другой «владычицы арабов — воинственной Самси». «Глиняные архивы ассирийцев» сообщают, что Тиглатпаласар III наложил на правительницу Самси дань, и она «склонилась у его ног», и присылала потом дары «золотом, ценными камнями и слоновой костью». Во время этого похода, когда «судьба отвернула от арабов свое лицо», ассирийцы «взяли богатую добычу — 30 тысяч верблюдов и 20 тысяч голов скота».

Говорится в «глиняных книгах» и о походах против народов, живших у «большой воды», что за Горьким морем, ассирийского царя Синаххериба (правил в 705/704-681/680 гг. до н.э.). Сообщается, в частности о том, что он покорил он «крепость Адуну» (Аден) и «увез к себе» каменные статуи богов, которым поклонялись жители этого города. Царь арабов, Хазаил, приезжал потом к царю Асархаддону (правил в 681/680-669/668 гг. до н.э.), в Ниневию, «с подарками богатыми, целовал ему ноги» и умолял его вернуть каменные статуи богов, «увезенных отцом его».

Ходил на «народ земель 'Аариба и разбил его мечом своим» ассирийский царь Ашшурбанипал (правил в 669-627 гг. до н.э.). Хроники ассирийцев сообщают, что поход Ашшурбанипала в Южную Аравию, имевший целью «казнить земли арабов и поставить их на колени», состоялся в 655 г. до н.э.

Народы королевства Маган молились богу моря Нентолла и богине овец Ниндулла (5). Через королевство Маган пролегали известные торговые пути прошлого в богатый оазис у подножья гор в провинции Аль-Айн (ОАЭ), где зародилась одна из древнейших в Аравии цивилизаций — бида бинт сауд (здесь обнаружены захоронения железного и бронзового веков) (6), и в богатые города-торжища Южной Аравии. Среди них — Сур и Сухар, знаменитые рынки «Океанской Аравии», широко известные среди мореходов и коммерсантов Древнего мира как места торговли «богатыми товарами». На одной из глиняных табличек, обнаруженных археологами, говорится о том, что именно оттуда дильмунские корабли, регулярно швартовавшиеся у причалов в портах Междуречья, «возили владыке Лагаша благовония», «дорогой и красивый сердолик» (добывался в Йемене) и «могучую медь из земель Маган...» (7).

Основал королевство Маган, как гласят легенды, народ, мигрировавший сюда из земель Древнего Йемена; а один из королей его, воинственный Мардух, совершал даже набеги на Вавилон (8). Шумеры приобретали на рынках Магана медь, ладан и «дерево мес-шаган» для строительства парусников. Благовония и ароматы шли в Маган из Хадрамаута, а древесина — из Индии. В сочинениях Геродота говорится о том, что в Вавилон, и только для храмовых нужд, ежегодно завозилось из Южной Аравии до полутора тонн ладана.

Королевство Маган, его мореходы и купцы, выступали главными посредниками в торговле между царствами Месопотамии и цивилизациями Древней Индии. В городах Вавилон, Ур (уроженцем этого города был Авраам, прародитель евреев и арабов), Урук, Эриду и Исин, где древняя месопотамская цивилизация достигла высокого уровня развития, проживали многочисленные и влиятельные общины коммерсантов из Индии и городов-портов Южной Аравии (9). Чтобы оперативно реагировать на потребности рынков Двуречья маганцы имели складские помещения на Дильмуне (Бахрейне), откуда, по мере надобности, доставляли товары в Месопотамию.

Дильмун был фантастически богат. Там процветали торговля и ремесла. Повышенным спросом у коммерсантов пользовались ювелирные изделия и шерстяные ткани местных мастеров. На Дильмуне действовала отлично налаженная похоронная служба, аналогов которой, как говорят ученые, не было даже в царствах Месопотамии. На этом острове обнаружено, к слову, и самое большое в мире доисторическое захоронение. Бытует мнение, что Дильмун или «Райский остров», как его еще называли арабы Древней Аравии, был во II веке до н.э. своего рода мемориальным кладбищем «Острова арабов». Здесь, будто бы, хоронили своих знатных покойников все кочевые племена, населявшие тогда Аравийский полуостров. Считалось, что быть погребенным на Дильмуне — значит обрести рай, жизнь красивую и светлую в неведомом людям потустороннем мире.

Дильмун — это крупнейший центр коммерции прошлого. Он играл исключительно важную роль во взаимоотношениях древних цивилизаций. Торговцы Дильмуна странствовали по всему известному тогда свету. След их обнаружен во многих уголках планеты — на территории от Греции до Бирмы. Царь Ур-Нанше, владыка шумерского государства Лагаш, правивший ок. 2500 г. до н.э., увековечил на каменных стелах информацию о том, что корабли царства Дильмун доставляли ему из «чужих стран» и товары разные, и дань в виде благовоний, дерева и драгоценных камней. Образцовой считалась таможенная служба Дильмуна. Таможенники метили ввозимые в царство товары специальными печатями; таможенный пост располагался у северных ворот столицы. Небезынтересным представляется и тот факт, что Дильмун — это царство Древнего мира, где медный век сменил каменный намного раньше, чем в легендарных царствах Месопотамии.

Процветание Дильмуна вплотную зависело от транзитной торговли. И в первую очередь предметами роскоши, шедшими из Индии, и благовониями и медью, доставлявшимися из Йемена и королевства Маган. Когда же поставки товаров из Индии на время приостановились, вследствие разграбления городов индской цивилизации ариями (1600 г. до н.э.), а поставки меди из Магана свернулись, из-за вторжения в земли Южной Аравии племен ишхух, носителей индоевропейского языка, позиции Дильмуна, как торгового центра, серьезно пошатнулись.

Отсюда — и то повышенное внимание, что уделяли на Дильмуне вопросам обеспечения безопасности торговли. На острове имелись даже специализированные морские отряды; задача их состояла в эскортировании и защите торговых судов от пиратов, или «жадных людей моря», как их называли мореходы Аравии. Дело в том, что арабские племена, выплеснувшиеся из глубин Аравии на побережье, привнесли с собой в новые места их оседлости и распространили на море укоренившуюся среди них традицию бедуинских набегов (газу).

Яркие рассказы о пиратах, совершавших у берегов Аравии дерзкие налеты на шедшие морем торговые караваны, содержатся в сочинениях знаменитого арабского путешественника и географа Ибн Хаукаля (X в.) (10).

Для поддержания торговых связей с Южной Аравией древние месопотамцы использовали два пути: морской — через Нижнее море (Персидский залив), вокруг мыса Мусандам; и сухопутный, пролегавший вдоль Красноморского побережья и через пустыню Руб-эль-Хали (в то время она была еще доступна для караванов) (11).

Недра столетий. Геродот писал, что потомки древних финикийцев, с которыми он встречался в портах Средиземноморья, говорили, что их предки были выходцами из района Аравийского (Персидского) залива. Финикийцы, долгое время крепко державшие в своих руках торговлю в этом обширном крае, мигрировали и обосновались впоследствии в землях современного Ливана. Там ими была создана великая морская империя, павшая под натиском греков и римлян. В Прибрежной Аравии они заложили два известных в прошлом порта «Острова арабов». Один — в землях королевства Маган, в районе нынешнего Сура (Оман). Другой, для ремонта парусников, — в Джубейле, что на территории нынешнего Королевства Саудовская Аравия.

И сегодня старые кварталы доживших до наших дней легендарных городов-портов Прибрежной Аравии, хорошо известных негоциантам и мореходам Древнего мира, как магнитом притягивают к себе и туристов, и исследователей. И неудивительно. Ведь историей в них пропитан каждый камень. То немногое, что там сохранилось с тех далеких времен, впечатляет и очаровывает. Кажется, что время в этих кварталах остановилось. Старые рынки древних городов-портов Аравии, будь-то Сура или Джубейля, Маската или Джульфара, — это своего рода машины времени; с их помощью можно совершать увлекательные и познавательные путешествия в жизнь и быт прошлого царств и народов Древней Аравии. Представляется, что именно там, на узких улочках старых кварталов древних приморских городов, и проживает сегодня фольклор народов и племен «Острова арабов».

Одно из свидетельств аравийских корней финикийцев, как считают сами арабы Аравии, — финиковая пальма, главная деталь их украшений и декораций. Финиковая пальма — дерево Залива, но не Ливана. Кстати, и в Аравии, и в Ливане, то есть на старой и на новой родине финикийцев, существуют города с одинаковым названием — Сур и Джубейль, например. Они — зримое наследие финикийцев. В них и можно, пожалуй, отыскать сегодня свидетельства таинственного прошлого этого народа.

Небезынтересным — в контексте рассказа об аравийских корнях финикийцев — представляется и тот факт, что именно финикийцы были и первыми землянами, использовавшими нефть. Они называли ее «черной жидкостью». В основанном ими Тире финикийцы применяли ее для подогрева воды в банях.

Финикийцы, покинувшие «Остров арабов» и переселившиеся в земли современного Ливана, по праву считаются величайшим торгово-мореходным народом человечества, появившемся на авансцене истории более чем за двадцать веков до нашей эры. Уже во времена глубокой древности, задолго до легендарного похода аргонавтов, о котором поведал миру Гомер, финикийцы бороздили воды Черного и Каспийского морей, ходили в земли далекой «Белой холодной страны» (России), исследовали побережье Крыма и устье Дона. Они основательно изучили Средиземное море, прошли Гибралтарский пролив, познакомились с Атлантическим океаном, добрались до Балтийского моря и берегов современной Англии, изведали бухты и гавани Западного побережья Африки. И всюду, где побывали, основали торговые фактории. В Индийском океане обратили внимание на направления сезонно сменяющихся ветров (муссонов) — и с пользой для мореходства воспользовались этим.

Во времена легендарных царей Давида (конец XI в. — ок. 950 г. до н. э.) и Соломона (правил в 965-928 гг. до н. э.) суда финикийцев регулярно посещали богатые города-порты Южной Аравии и Индии, швартовались у причалов Дильмуна, Джубейля и Малабара и, можно сказать, довольно плотно контролировали торговлю в Древнем мире. Именно финикийцы оказали помощь царю Соломону при постройке первого израильского флота, а потом «водили и корабли его», как гласят легенды, в древние блистательные царства Южной Аравии, в Индию и на Цейлон. За две тысячи лет до Васко да Гамы они по поручению фараона Нехао II (правил в 610-595 гг. до н. э.), нанявшего их на службу, за три года обошли на судах африканский континент.

Из Индии и Персии, Аравии и Африки финикийские негоцианты вывозили золото и серебро, сандаловое дерево и слоновую кость, жемчуг и благовония, драгоценные камни и экзотических птиц и животных. Через Красное море и Суэцкий перешеек все эти богатства попадали в Тир, а оттуда — через Геную и Венецию — в Европу. Границы распространения финикийской торговли пролегали — в масштабах современного мира — от Англии до Индии и от Крыма до Сенегала.

Финикийцы открыли практически все основные морские торговые пути прошлого, но сведения о них держали в строжайшей тайне. В Древнем мире финикийцы были не превзойденными никем коммерсантами, оптовыми торговцами янтарем и оловом, ими же доставлявшимися из Балтии. Занимались поставками серебра из Испании; и, конечно же, торговали жемчугом, закупавшимся ими на «Острове арабов». Повествования финикийцев о морских экспедициях в «далекие земли» изобилуют вымыслами и небылицами — о Сцилле и Харибде, например. И смысл их, думается, состоял в том, чтобы запутать «мореходов-нефиникийцев», сбить их с правильного пути.

Задолго до времен Гомера финикийцы достаточно хорошо ориентировались на просторах всех известных тогда морей и океанов, могли искусно применять астрономию к мореплаванию, выходить в море в ночное время суток. В Средиземном море они контролировали Сардинию, Сицилию и Корсику. Торговые суда, проходившие мимо их прибрежных сторожевых постов в направлении Геркулесовых столпов без специальных разрешений финикийских властей, безжалостно ими грабились и уничтожались. Также поступали, кстати, и карфагенцы, потомки финикийцев. По торговому договору, заключенному ими с Римской Республикой, корабли римлян не могли выходить за пределы Тирренского моря без разрешения Карфагена.

Лиц, виновных в рассекречивании сведений о морских торговых маршрутах, финикийцы, как правило, казнили. Капитанов «чужих судов», осмеливавшихся вторгаться «без спроса» в пределы «подвластных им морей и океанов», они прилюдно пороли, а потом подвергали смерти. Финикийцы обладали уникальными для своего времени сведениями о землях, царствах и народах Древнего мира. Римский историк-эрудит Плиний Старший (23-79 гг.) рассказывает о том, что финикийцы были не только искусными мореходами, корабелами и маститыми негоциантами, но и опытными земледельцами. В подтверждение тому он ссылается на ставшие известными ему сказания народов Аравии о том, что на Дильмуне и прилегавших к нему островах, во времена проживания там финикийцев, до их переселения в Средиземноморье, имелись якобы плантации по выращиванию винограда и хлопка, дававшие неплохие урожаи.

С учетом всего сказанного о финикийцах неслучайным представляется и упоминание о них в Библии, притом самим пророком Исайей, называвшим финикийцев-мореходов, «владельцев кораблей и купцов Тира», не иначе, как «обладателями моря», «Обладателями суши», по его определению были сезостриды, потомки древних египтян. Один из их правителей, легендарный Рамзес II Великий (правил в 1279-1213 гг. до н.э.), прозванный греками Сезострисом, «покорил много царств и народов». Морем он добрался до Индии, где, как рассказывают Геродот и Диодор Сицилийский, «завоевал города великие по течению Ганга». Пограничные столбы, которыми Рамзес II метил завоеванные ими земли, сохранились до наших дней, в том числе в Ливане, вблизи Бейрута, и в районе Баб-эль-Мандебского пролива. Получается, что в масштабах своего времени древние египтяне или сезостриды, как их называет пророк Исайя, действительно могли именоваться «обладателями суши» — ведь почти весь известный тогда Древний Восток лежал у их ног.

Первым, кто поведал «образованным народам мира» о финикийцах, был «отец истории» Геродот. Ссылаясь на рассказы, «слышанные им от жрецов» в Египте и в Вавилоне, Геродот утверждал, что столица финикийцев, блистательный Тир, была отстроена ими за 2760 лет до Рождества Христова. Из сочинений Геродота известно, что финикийцы были искусными ткачами и долгое время единственными среди людей мастерами, умевшими окрашивать полотна в пурпурный цвет. Славились они и изготовлением цветных стекол; не имели себе равных в обработке металлов.

«Опрокинул» могущество финикийцев Александр Македонский. Он покорил блистательный Тир (333 г. до н.э.) и «поставил на колени» легендарный «народ мореходов». Римляне довершили начатое им дело. Они «стерли с лица Земли Карфаген» (146 г. до н.э.) — великое наследие финикийцев в Северной Африке. Все это обернулось для человечества невосполнимой утратой. Вместе с «падением Тира» и разрушением Карфагена бесследно исчезли архивы со сведениями тирцев и карфагенцев о разведанных ими морских путях в неведомые дотоле никому, кроме них, уголки мира, о народах, там проживавших, их обычаях и традициях, об открытых ими океанах.

Карфагенцы были выходцами из Тира, а значит — искусными мореходами. Они хорошо исследовали Западное побережье Африки. «Геродот Востока», великий арабский географ, историк и путешественник Аль-Масуди (X в.), в своем знаменитом сочинении «Золотые луга» прямо говорит о том, что при написании этого труда он пользовался трактатом Марина Тирского и приложенными к нему картами, а также заметками карфагенских мореходов.

Сенат Карфагена располагал уникальными архивами, в том числе о морях и странах мира, но они были уничтожены римлянами, все разом, без разбора. Римские сенаторы не хотели, чтобы хранившиеся в этих архивах реляции о военных успехах Ганнибала, заклятого врага Рима, сделались достоянием гласности и изучались потомкам. Не сохранилась, к сожалению, в огне войн и пожарищ и знаменитая Карфагенская библиотека, бывшая под стать Александрийской.

Знание финикийцами водных просторов известного тогда мира трудно переценить. Достаточно сказать, что первым из эллинов, прошедшим Гибралтарский пролив и увидавшим воды одного из океанов, задолго до него изведанного уже финикийцами, был Колей Самосский. И произошло это только в 640 г. до н.э. У слова «океан», кстати, — финикийские корни; происходит оно от слова «огеан», что в переводе с финикийского означает «всеобъемлющий». Его переняли у финикийцев и ввели в лексикон народов мира древние греки (12).

В течение столетий финикийцы держали в своих руках монополию на торговлю балтийским янтарем, тщательно скрывая при этом открытый ими путь в Балтию. Янтарь на рынках Древнего мира котировался высоко, использовался для убранства храмовых и дворцовых сооружений, а также для изготовления ювелирных изделий.

Финикийцы, согласно Геродоту, который, в свою очередь, ссылается на «просвещенные умы» древних персов, покинули обжитую ими Прибрежную Аравию и перебрались в Средиземноморье, «стремясь познать мир и раздвинуть горизонты торговли». Историк Страбон отмечал, что наиболее отчетливо следы финикийцев в Прибрежной Аравии «проступали» на Дильмуне (Бахрейне), где, по его словам, и располагались тогда их главные культовые сооружения.

Рост могущества Ассирийской империи и расширение торговых связей Древней Индии с Месопотамией, в первую очередь с Ниневией, столицей Ассирии (конец VIII - VII вв. до н.э.), — все это, безусловно, способствовало усилению посреднической роли королевства Маган и царства Дильмун, то есть Прибрежной Аравии, в торговле земель Двуречья с Индостаном.

Ассирийский царь Синаххериб (705/704 - 681/680 гг. до н. э.) прибегал к услугам финикийцев не только в торговых, но и в воен-них делах. С их помощью он предпринял, например, военную экспедицию против «морского королевства арабов» на юге Аравии. Ответные набеги на Месопотамию — и что интересно, опять-таки при участии финикийцев — совершали и племена «Острова арабов». Строительство мощных оборонительных сооружений в Тередоне (Басре) в царствование Навуходоносора II (605 - 562 гг. дон.э.) было продиктовано целями защиты города от дерзких набегов воинственных племен бедуинов. Передовые охранные посты Тередо-на располагались на острове Бубиян (принадлежит Кувейту).

Финикийцы, занимавшиеся морской торговлей и земледелием, мигрировали из Прибрежной Аравии морем и сушей. Ушедшие морем, обосновались в Средиземноморье. А вот финикийцы-земледельцы, теснимые кушитами, перебрались (через Недж и Хиджаз) в долину реки Иордан и создали там цветущие земледельческие коммуны[4] (13). Одно из дошедших до наших дней их зримых творений того времени — Джерико (этот город в Иордании окружен древнейшей в мире каменной стеной).

Фрески истории. Начало эллинскому периоду истории зоны Персидского залива вообще и Аравии в частности положил Александр Македонский, один из величайших военных умов прошлого. По завершении похода в Индию он решил исследовать ту часть Великого морского торгового пути, что пролегала через Персидский залив. Флотилия, снаряженная им в 326 г. до н.э. во главе с Неархом[5], прошла через Ормузский пролив и в феврале 325 г. до н. э. достигла того места в нынешнем Ираке, где находится сегодня Басра.

Неарху было приказано «вести корабли» из Индии в Вавилон, непременно вдоль побережий Белуджистана и Персии, и во время морского похода «разведать морские гавани и прибрежные цитадели». Судовой журнал флотоводца содержит подробнейшее описание этой экспедиции. По словам древнегреческого историка Флавия Арриана[6] (ок. 89 - ок. 175 г.), Александр Македонский лично встречал Неарха в Вавилоне. Тогда же, у стен Вавилона, Александр распорядился «отстроить гавань, где могли бы приставать военные корабли, а возле гавани возвести верфи». Доверенные лица Александра направились в Финикию и в Сирию с поручением «набирать людей, знакомых с морским делом». Началось строительство кораблей, «частью в Финикии, а частью в Вавилонии». На вавилонских верфях они сооружались, по словам Арриана, «из кипарисовых деревьев увеселительных садов и рощ богов Вавилона».

«Приготовления, начатые Александром, делались, — как сообщает Арриан, — против аравитян», и «под тем предлогом, что многочисленные племена их одни только не присылали ему даров и не изъявляли покорности...». Кроме того, «привлекали Александра в Аравию», по словам Арриана, и богатства царств арабов, где «было много золота и благовоний, где собирали мирру и ладан» (14).

По рассказам, которые Александр слышал от мореходов и торговцев, Аравийское побережье было «не меньшим, чем индийское», с «множеством островов и гаваней, пригодных для стоянок кораблей». И Александр, сообщает Арриан, «загорелся идеей» основать там города, «в будущем цветущие и богатые». Когда же он узнал, что аравитяне поклонялись звездам, луне и солнцу, видя в них «источник всех благодеяний, даруемых им природой», то «возымел надежду», пишет Арриан, что и сам он мог бы стать для них «земным воплощением бога». Ведь так уже было, в Египте, где Александр был объявлен владыкой-фараоном и провозглашен жрецами богом (331 г. до н. э.). Александр полагал, заключает Арриан, что подвиги его, слава покорителя величайших царств и народов мира и победа над племенами «Острова арабов», в чем он нисколько не сомневался, а также «свобода и самостоятельность, оставленные им», сделают его не только «кумиром аравитян», но и «божеством их».

Во время подготовки к аравийской экспедиции Александру, как отмечает Арриан, сообщили, что в море, напротив устья Евфрата, находятся два острова, пригодных для возведения на них сторожевых пограничных постов[7]. Первый из них — Икарос[8]. Там «пасутся дикие козы и олени». «Охота на них запрещена», так как животные эти «приносятся в жертву богам». Жертвоприношения совершаются в храме, что «покоится в зарослях леса». Другой остров «отстоит от устья Евфрата на расстоянии дневного и ночного перехода, при попутном ветре». Он, в отличие от первого, «не лесистый, зато велик». И «все посеянное и посаженное на нем» растет в изобилии. И имя ему — Тилос (Бахрейнский архипелаг).

Александр, подстрекаемый, по выражению Арриана, этими сообщениями и «одержимый желанием покорить Аравию», приказал Неарху, другу молодости и верному соратнику в походах, дать указание опытным мореходам изведать «Побережье арабов». Первым из плавания вернулся Андрофен. На тридцативесельном судне он дошел до Бахрейна (324 г. до н. э.), дальше продвинуться не решился. Именно Андрофен доложил Александру о трех исследованных им островах — Фейлаке, Бахрейне и Мухарраке, названных эллинами Икаросом, Тилосом и Арадосом.

Второй разведчик, Гиерон, добрался до мыса Макета (Мусандам). Дальше всех прошел Архий (ему было приказано «обойти Аравию» и достичь берегов Египта). Побывал Архий, как полагают некоторые арабские исследователи, и в землях, входящих сегодня в состав эмирата Шарджа (ОАЭ). В одном из древних захоронений Шарджи найден ковш для питья с греческими письменами времен Александра Македонского (15). Кроме Шарджи, следы эллинов в виде их руинированных военных поселений, обнаружены археологами в эмирате Рас-эль-Хайма (ОАЭ). Замечены они и в эмирате Умм-эль-Кайвайн (ОАЭ), в местечке Ад-Дур, известном в прошлом торговом центре Южной Аравии. Достаточно сказать, что в свое время Ад-Дур был достойным соперником Герры, торгового форпоста греков в Заливе (16).

Все трое мореходов-разведчиков рассказывали Александру об одном и том же. Южная Аравия, говорили они «немыслимо богата тем, что на вес золота»: пряностями и благовонный смолами — коричным кустарником, ладаном и миррой. Гиерон, в частности, отметил в своем докладе, что «Остров арабов» поразил его «богатой торговлей и величиной своей», что он лишь немногим меньше «земли Индов», и «глубоко вдается в Великое море» (Индийский океан).

«Пристать у мыса Макета» (Мусандам) и побывать хотя бы в одной из «гаваней арабов», по пути следования флотилии греков из Индии в Вавилон, просил Неарха легендарный Онесикрит, лучший кормчий флота Александра Македонского. Неарх его просьбе не внял. И заявил, что послан был Александром, чтобы поближе познакомиться с «прибрежной Фарсидой», разведать ее пристани и колодцы, и узнать — плодородна ли земля «берега персов» или бесплодна.

Как бы то ни было, но на основании информации, полученной от мореходов-разведчиков, Александр принял решение: «Аравийский поход» — предпринять, Аравию — завоевать. Для похода требовались «крепкие корабли» и опытные мореходы. Суда, как отмечалось выше, строили в нескольких местах одновременно, в том числе и на заложенных Александром новых верфях Вавилона, а команды набирали в Финикии. В войсках знали, что Александр горит желанием покорить арабов, и были готовы к тому, что приказ выступить в поход может последовать со дня на день.

Судьба, однако, распорядилась по-другому. За три дня до начала аравийской экспедиции Александр Македонский скончался, от лихорадки (13 июня 323 г. до н.э.). Свершилось предсказание халдеев, предупреждавших Александра, что в Вавилоне он «может найти смерть». И избежать ее ему удастся только в том случае, если восстановит он храм богу Белу, разрушенный персами. К советам мудрецов Александр не прислушался — и «обрел покой в Вавилоне». Так, по велению судьбы, не осуществился один из немногих дерзких замыслов величайшего полководца — план по покорению Аравии, проект поистине грандиозный даже в формате времени настоящего.

Увлеченность Александра Востоком, что бы он ни делал и где бы он ни был, сообщает Арриан, «всегда была рядом». Сказания и легенды о блистательных царствах Аравии, впервые услышанные им от финикийцев в покоренном Тире, никогда потом не покидали его мыслей, будили его воображение[9].

После смерти Александра Македонского друг его, Неарх[10], эллинский первооткрыватель «залива арабов и персов» (Персидского залива), дошел, по преданиям, до Баб-эль-Мандебского пролива. По пути следования укрепил греческий горнизон в Герре и заложил форты на Фейлаке и на Дильмуне.

Торговым форпостом греков в этом районе Древнего мира была, как уже отмечалось выше, Герра. Римский историк Гай Плиний Секунд (23-79 гг.), повествуя о Герре, городе-памятнике Древней Аравии, отзывается о ней как о центре коммерции аравитян. Греческий историк и географ Страбон (ок. 64/63 г. до н.э. — ок. 23/24 г.н.э.) пишет о Герре как о крупнейшем городе Прибрежной Аравии. Рассказывая о внутреннем убранстве жилищ жителей Герры, Страбон отмечает, в частности, наличие в них золотых и серебряных ковшей, изделий из драгоценных камней и мебели из дорогих пород дерева. Предметы и вещи эти, сообщает он, доставлялись в Герру из Индии и Восточной Африки арабскими торговцами и мореходами (17). В своей «Географии» Страбон говорит о том, что жители Герры специализировались на «торговле арабскими товарами» — благовониями и ароматами.

Упоминал о «Герре Аравийской» и ее «проворных торговцах» Аристобул, один из друзей Александра Македонского, начальник корпуса его военных инженеров (сопровождал Александра в походах в Индию и в Персию). Аристобул, как пишет о нем Флавий Арриан, был известным архитектором и вписал свое имя в историю мировой архитектуры тем, что по поручению Александра отреставрировал разграбленную гробницу персидского царя Кира в Пасар-гадах. Дожил Аристобул до 90 лет; в возрасте 84-х начал писать историю Александра Македонского (не сохранилась). Так вот, рассказывая о Герре, он отмечал, что «геррейцы большую часть товаров своих сплавляли на плотах в Бабилонию, откуда спускались на плотах до Фапсака[11], а потом развозили товары повсюду сухим путем».

В истории древних народов Герра прославилась своим миролюбием, приверженностью принципам свободы и нейтралитета. Примером тому — дошедшее до наших дней письмо правителя Герры Антиоху III (241-187 гг. до н.э.), владыке Империи Селевкидов. Имея в виду уберечь Герру, никому не угрожающую, как он отмечал, и ни с кем не враждующую, а только торгующую со всеми, притом достойно, он просил Антиоха III «сохранить жителям Геры всего лишь две вещи, дарованные им богами, — мир и свободу!» (18). В той же Герре, но уже во времена Пророка Мухаммеда, делались, к слову, и самые щедрые пожертвования на нужды ислама (19).

Греческие торговцы, бывавшие в Южной Арави, и видевшие богатсва «земли благовоний», называли юг «Острова арабов» не иначе, как «Счастливой Аравией». Именно там Александр Македонский собирался воздвигнуть морскую столицу его «вселенской империи», которая связала бы воедино задуманные и отчасти заложенные им «семьдесят Александрий», и поставила бы под контроль греков всю морскую торговлю Древнего мира. После покорения Аравии Александр Македонский намеревался «пройти морем вдоль земель эфиопов», добраться до Ливии и, захватив и сокрушив Карфаген, объявить себя «царем всей Азии».

Бесценный источник сведений об Аравии времен эллинов — корабельный журнал флотоводца Неарха. В нем содержится, в частности, информация о мысе Макета (Мусандам). «Корица и другие специи», по словам Неарха, «в обилии» доставлялись оттуда и в Герру, и на рынки Месопотамии. Одним из крупнейших в то время перевалочных центров морской торговли специями, а также ладаном и другими аравийскими благовониями был, к слову, Тередон (Басра) (20).

После смерти Александра Македонского флотоводец Неарх задался мечтой основать «царство мореходов». В поисках земель, где можно было бы заложить такое царство, он предпринял (297 г. до н.э.) морскую экспедицию. Отправившись из Вавилона, досконально исследовал «Берег арабов». Гавани и бухты, увиденные им в Прибрежной Аравии, ему понравились. В частности те из них, что располагались на территориях, входящих ныне в состав эмиратов Шарджа и Рас-эль-Хайма (ОАЭ). Особенно приглянулись Неарху широко известные среди мореходов прошлого легендарные порты Маскат и Сухар (Оман). Он отзывался о них как о «землях, для построения царства мореходов удобных», но, к сожалению, «близко находящихся к Птолемею». Ссориться с этим, могущественным в то время на Востоке, правителем Неарху не хотелось. И флот его проследовал дальше, в направлении юго-восточного побережья Африки. Именно там, судя по всему, и намеревался он заложить поселение, и со временем доставить туда колонистов, из Вавилона, мужчин и женщин, и основать там новое царство (известно, что небольшую группу греков Неарх высадил на Мадагаскаре).

По пути следования из Вавилона в Африку экспедиция Неарха побывала на Сокотре, обстоятельно исследовала этот остров, пополнила запасы воды и затоварилась алоэ.

Посылал на Сокотру в свое время (330 г. до н.э.) экспедицию и Александр Македонский. Из трудов древнегреческих и древнеримских историков известно, что Аристотель, учитель Александра Великого, состоявший с ним в переписке, настоятельно рекомендовал ему «найти Сокотру», остров-царство «лучшего в мире алоэ», «важнейшего лекарственного снадобья». Согласно сведениям Абу Зейда ас-Сирафи, известного арабского путешественника, Аристотель будто бы советовал Александру, овладев «царством алоэ», поселить там греков. И, создав на Сокотре греческую колонию, зорко охранять «лекарственную сокровищницу» от мавров, персов и индусов; собирать алоэ тщательно, и с морскими торговыми караванами направлять «бесценное снадобье» в Египет, Сирию и Грецию. По словам того же ас-Сирафи, после победы Александра Македонского над Дарием он будто бы приказал правителям подвластных ему персидских провинций позаботиться об охране Сокотры и обосновавшихся на острове греческих поселенцев. Как бы то ни было, но греки, действительно, разыскали этот чудо-остров (проживавшие на нем индусы-торговцы называли его «Островом блаженства») и нарекли его Диоскоридой — в честь братьев Диоскуров, Кастора и Поллукса, бывших, согласно греческой мифологии, покровителями мореплавателей. Небезынтересным представляется и тот факт, что и древнеаравийские мореходы считали Сокотру островом, приносящим удачу побывавшим на нем мореплавателям. Именно поэтому, отправляясь в «земли зинджей», то есть в Африку, арабы-мореходы непременно останавливались на Сокотре.

Аравийская одиссея римлян. Неоднократно пыталась завоевать Аравию могущественная Римская империя. Первый аравийский поход римлян, состоявшийся в 25 г. до н. э., предпринял Элий Галл, наместник (префект) Египта. Распоряжение об экспедиции в Южную Аравию отдал ему император Октавиан Август (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.). Древнегреческий историк Страбон (64/63 г. до н.э. — 23/24 г. н.э.), сообщает, что Август «повелел Галлу завоевать Аравию», захватить земли ее, «сказочно богатые золотом и благовониями». Корица (кассия), ладан и мирра, сообщает Страбон, в «обилии поступали на рынки Римской империи из Ладаноносной страны», как называли земли легендарного Химйаритского царства в Южной Аравии римские историки, и широко использовались в Древнем мире как благовонные курения. Притом и в храмах (в культовых целях), и во дворцах (на торжественных приемах), и в домах римской знати.

Другим ценным товаром, поставлявшимся в Римскую империю, но уже из Индии, но опять-таки через Аравию, была корица (кассия). Ее применяли при изготовлении ароматов (духов), употребляли в качестве специй в пищу, использовали в медицине. Спрос на корицу был большой. Товар этот имел широкий сбыт, а значит — приносил неплохие доходы. Поэтому-то он и не мог не обратить на себя внимания римских чиновников, отвечавших за казну империи.

Помимо благовоний и «тонких ароматов», торговцы-аравитяне поставляли на рынки Древнего мира эбеновое дерево, экзотических животных и лекарственное средство ревень (товары эти доставлялись ими из «страны зинджей», то есть из Африки), а также рубины и изумруды (их вывозили из Индии и с Цейлона).

Из сказанного выше видно, что аравийский поход Элия Галла был продиктован соображениями торгово-экономического порядка. Коммерсанты Египта, подвластного в то время Риму, хотели, во что бы то ни стало, прибрать к рукам торговлю благовониями, специями и драгоценными камнями, утвердиться на Южном побережье «Острова арабов», поставить под свой контроль идущие оттуда в Средиземноморье торговые пути, морские и сухопутные (21).

Аравийский поход Галла начался из набатейской гавани Левке Коме, что на берегу Красного моря. Экспедиционный корпус состоял из 10 тысяч солдат и 130 транспортных судов, доставленных из Египта. Пятьсот воинов в помощь Галлу, сообщает Страбон, прислал Ирод Иудейский. Проводником у них был Силлей, брат набатейского царя, «фактически правивший тогда Набатейским царством». В этом походе его сопровождал вооруженный отряд арабов-набатеев, численностью 1000 человек.

Дион Кассий (155-235 г.), римский консул и историк, автор «Римской истории», сообщает, что во время похода в «Счастливую Аравию», продолжавшегося шесть месяцев, от голода, жажды и болезней погибла большая часть экспедиции Галла. В земли химйаритов римляне вошли вконец измотанными и обессиленными. По ходу продвижения Галл захватил несколько южноаравийских городов, в том числе богатый Наджран[12]. Добрался до Ма’риба, но взять столицу Сабейского царства так и не смог. «Страна ладана», по выражению арабских историков, выскользнула из протянутых к ней рук «ненасытных римлян». С немногими воинами, выжившими в этой экспедиции, Элий Галл ни с чем вернулся в Египет. Слава и удача отвернулись от римлян. Результаты аравийского похода не оправдали ни возлагавшихся на него надежд, ни потраченных на него сил и средств...

И провал экспедиции был списан на набатея Силлея, проводника римлян. Обвинили его, немало — немного, в предательстве. Силлий, по словам Страбона, «изменчески», дескать, «подстраивал всевозможные бедствия». Осознанно вел экспедицию исключительно по безводной местности. Более того, срывал своевременную доставку в войска воды и продовольствия, чем нанес, по выражению Страбона, «невосполнимый ущерб войску» еще до начала сражений с южноаравийцами. Силлей был закован в цепи, отправлен в Рим и казнен.

Находясь в Аравии, говорит Плиний Старший, префект Египта Элий Галл «не только покорял ее, но и исследовал». И в целях обеспечения «будущих побед Рима», и на поле брани, и в торговле, собирал всякую сколько-нибудь полезную информацию: о племенах, караванных маршрутах, источниках воды и хозяйственной структуре края. Сведения, полученные Галлом в этом походе, обобщенные и систематизированные им по возвращении из Аравии, были использованы впоследствии, как подчеркивает Плиний Старший, другими императорами и их военачальниками.

После неудачного «аравийского похода» Элия Галла в наступательных действиях римлян на «Счастливую Аравию» образовалась пауза. В это время между Римом и южноаравийскими царствами химйаритов, сабеев и минеев установились даже, можно сказать, союзнические отношения. Один из южноаравийских царей, Карибаил, владыка Химйара, считался «другом» римского императора, иными словами, был его союзником.

Новые попытки прибрать к рукам Южную Аравию были предприняты римлянами при императоре Траяне (правил в 98-117 г.), выдающемся администраторе и талантливом полководце. В 111 г. римляне захватили Синайский полуостров и северо-западную часть «Острова арабов», так называемую «Аравию Каменистую». Весной 115 г. римская армия начала «поход на Восток» и заняла большую часть Месопотамии. Весной 116 г. пал под натиском римлян блистательный Ктесифон, бывший в то время столицей Парфянского[13] царства (ок. 250 г. до н.э. — 224 г. н.э.). Царь парфян постыдно бежал, оставив в Ктесифоне и «золотой трон», и «часть семьи своей», а также святая святых любого из царственных родов Древнего Востока — знамя правящей династии (в данном случае — Аршакидов). Одолев Ктесифон и «перешагнув Евфрат», отделявший владения Рима от земель Парфянского царства, римляне «устремили взор свой» на Дильмун и Южную Аравию. Чтобы попасть в эти земели и покорить их, занялись постройкой кораблей. Месопотамия была провозглашена провинцией Великой Римской Империи. К концу 116 г. корабли, сооруженные на верфях Вавилона, некогда заложенных там Александром Македонским, были спущены на воду. Но так же, как по велению судьбы, не состоялся «аравийский поход» Александра Великого, эллина-первооткрывателя Востока, не осуществилась и задуманная Траяном «восточная экспедиция» римлян к берегам Южной Аравии. Долго и тщательно готовившуюся кампанию в «земли ладана» пришлось свернуть. Сорвали ее мятежи, вспыхнувшие в Двуречье и в ряде других восточных провинций империи (конец 116 — начало 117 г.). Парфян тогда от полного уничтожения спасла смерть Траяна (117 г.).

Римляне потом еще не раз вторгались в Парфию: в 164 г. и в 198-199 гг. Во время последнего похода армия императора Септимия Севера захватила в Ктесефоне богатую царскую сокровищницу и увела с собой 100 тысяч пленных. Пало же Парфянское царство не под натиском Рима, а от ударов Сасанидов, одолевших парфян и продолживших на Востоке борьбу с Римом, в том числе и за Аравию.

Первым, кто столкнулся с Сасанидами в великой схватке римлян с персами за «обладание Востоком», был император и полководец Аврелиан Луций (правил в 270-275 гг.). «Бросок на Восток», в Месопотамию, а оттуда, как он планировал, в Аравию, начавшийся, было, блистательной победой над Пальмирой (273 г.), был прерван мятежом в тылу. Подняли его сторонники поверженной им легендарной властительницы Зенобии Септимии. По свидетельствам древнеримских историков, после гибели мужа своего, Узейна (Одената у римлян), правила Забба или Зейнаб, как ее называют сами арабы, от имени малолетнего сына своего, Вабаллата, мудро и достойно, «как мужчина». Легенды гласят, что была она «красивейшей и умнейшей женщиной Востока», и будто бы даже одним из потомков самой Клеопатры. Муж ее, создатель Пальмирского царства и первый властелин его, по воле своей сделался вассалом Римской империи. По просьбе римского императора «ходил войной на персов». В 261 г. захватил Ктесифон, столицу Парфянского царства, присоединил к Пальмире обширные территории в Сирии.

В благодарность за победу, одержанную им над персами, в Риме стали величать его наместником императора на Востоке. В схватках с персами прекрасная Зенобия всегда была рядом с мужем. Сражалась доблестно, не ведая страха. Со временем Оденат стал настолько могущественным, что, по выражению арабских историков, уже «затмевал собой Рим на Востоке», и поэтому был убит римлянами (266 г.). Отпав, как тогда говорили, от Римской империи, и дерзко разорвав все связи с Римом, Зенобия к 269 г. завоевала Сирию, Палестину, Египет и почти всю Малую Азию. В 271 г. она заставила Рим признать сына ее «Повелителем Египта и Малой Азии». Военный гений этой овеянной сказаниями и легендами величайшей женщины Древнего Востока развивался из непреодолимого и неиссякаемого желания унизить Вечный город, «отобрать себе» его владения на Востоке в отместку за коварное убийство ее мужа.

Покорив легендарную Зенобию, сравняв с землей мощные крепостные стены Пальмиры, разрушив отстроенные в городе величественные храмы, император Аврелиан доставил плененную им царицу в Вечный город; и в цепях, хотя и в золотых, с позором провел «в своем триумфе» по улицам Рима.

Арабы Аравии окружают Заббу ореолом легендарности. Помнят и чтят ее за мужество и отвагу в сражениях с персами и римлянами. Из поколения в поколение передают сказания о ней как о выдающейся женщине Востока, выведшей арабов на авансцену всемирной истории и поставившей Пальмирское царство, хотя и ненадолго, но в один ряд с блистательными державами прошлого — империями римлян и персов.

Судьбы ярких личностей, царицы Зенобии и императора Аврелиана, и после падения Пальмирского царства складывались пораз-ному. Зенобия, которой Аврелиан сохранил жизнь, вышла впоследствии замуж за одного из римских сенаторов, и прожила остаток жизни своей в достатке и благополучии. Аврелиан же обрел покой на Востоке, всегда манившем, как он говорил, и звавшем его. Произошло это во время его очередного «восточного похода» (275 г.). Был он, к слову, первым из римских императоров, кто стал носить драгоценную диадему как символ высшей власти в Древнем Риме. Украшена она была, по преданиям, аравийским жемчугом и другими драгоценностями, взятыми из сокровищницы Зенобии. Пал Аврелиан, однако, не на поле брани, как был того достоин, а стал жертвой заговора. И случилось это опять-таки неподалеку от Вавилона, где, волею судеб, не раз обрывались уже аравийские походы и экспедиции, планировавших и замышлявших их великих древнегреческих и древнеримских полководцев.

Путешествие во времени. В течение довольно продолжительного времени (с третьей четверти IV в. и до 573/4 г.) на юге Аравии властвовала христианская Абиссиния (Эфиопия)[14]. В Сане, Адене и Наджране при содействии египетских миссионеров, привнесших ранее христианство в Абиссинию, были поставлены христианские храмы. Владыки Аксумского царства, одного из древнейших в мире, стали величать себя «королями Аксумитов и Химйаритов». Византийская империя, используя союзную ей Абиссинию, начала целенаправленно продвигаться в Южную Аравию. Цель ее усилий состояла в том, чтобы укрепиться в гаванях и торговых центрах южноаравийцев, установить контроль над пролегавшими там торговыми маршрутами[15], морскими и сухопутными, по доставке в Средиземноморье товаров из Индии и Китая, Персии и Аравии, Цейлона и Африки.

Дипломатия Константинополя в Аравии и в бассейне Красного моря в то время заметно активизировалась. Послы императоров Юстина I (правил в 518-527 гг.) и Юстиниана I (правил в 527-565 гг.), во время правления которых и разворачивалась «аравийская одиссея Византии», регулярно наведывались в Аксум. В посланиях, передаваемых ими от «владык Византии правителям Аксумского царства», содержалась одна и та же настойчивая просьба: максимально, насколько можно, попытаться «подчинить христианству» торговлю в «Счастливой Аравии». Более того, «укрепившись в Йемене, побуждать оттуда бедуинов Аравии против вассалов Персии в Хире», хозяйничавших в Месопотамии и препятствовавших продвижению Византии на Восток.

Посланцев Константинополя, посещавших столицу Аксумского царства, поражал своим архитектурным величием и богатством внутреннего убранства дворцовый комплекс Такха-Марим. Производил на послов впечатление, судя по их донесениям, и внешний вид правителей Аксума.

По описаниям одного из византийских послов, встречавшегося с царем Калебом, стоял он во время аудиенции на «четырехколесной колеснице, обитой золотыми пластинами, с впряженными в нее четырьмя слонами». Шея царя была украшена «золотым воротом» работы химйаритских мастеров. А сам он был окружен многочисленной свитой придворных, в ярких национальных одеждах и в «богатых золотых украшениях»; сопровождала царя группа игравших на флейтах музыкантов.

Морской путь из Византии в Индию через абиссинские гавани в Красном море упирался в Южную Аравию, в мощный узел подвластных арабам городов-портов у Баб-эль-Мандебского пролива. Значение Южной Аравии как центра морской и караванной торговли в структуре мировой коммерции того времени выросло настолько, что в Константинополе земли южноаравийцев одно время стали именовать даже Малой Индией.

Христианизировав Абиссинию, Византия задалась целью сделать то же самое и с Южной Аравией; и, таким образом, если не монополизировать торговлю Средиземноморья со «Страной ладана»[16], Индией и Китаем, то, как минимум, обеспечить себе в ней доминирующие позиции.

Сказано — сделано. При прямом содействии Константинополя увеличиваются и набирают вес колонии проживающих в Йемене христиан-торговцев. В Наджране, что в царстве Химйар (II в. до н.э. - VI в. н.э.), крупнейшем перевалочном пункте караванной торговли на пути в Макорабу (Мекку), управление жизнедеятельностью города полностью переходит в руки христиан. Такая же картина наблюдается и в Тафаре. Здесь, в этих центрах коммерческой деятельности византийских торговцев в Южной Аравии, возводятся первые на «Острове арабов» христианские храмы, притом с утварью, как тогда говорили, «от щедрот» самого императора Византии.

Эллин Александр Македонский открыл для европейцев новый мир на Востоке, ставший впоследствии объектом вожделений и целью завоевательных устремлений императоров Рима и Византии. Торговые пути в Ливанте и Сирии, Палестине и Набатее, Египте и Северной Месопотамии были захвачены еще Римом. Византии нужно было удержать их. Но для этого требовалось остановить продвижение персов из Месопотамии в направлении Средиземноморья. Дабы «не потерять торговлю на Востоке», надо было также упрочить и позиции Константинополя в Красном море, и шире и основательнее, насколько можно, утвердиться в Южной Аравии. Торговля Средиземноморья с Востоком, и в первую очередь с Индией и Китаем, шедшая через земли арабов на юге Аравии, имела для жизнедеятельности римской, а потом и византийской империй большое значение. Водный путь в Индию по Красному морю и Индийскому океану (с учетом границ владений Сасанидов, блокировавших доступ византийцам в Месопотамию и Персидский залив) был для Византии настолько значимым, что определял и стратегические направления, и нюансы, и рисунок ее деятельности на Востоке в целом. Все, что ни делалось Византией на Востоке, делалось с оглядкой на то, как это могло бы отразиться на ее позициях в Красном море и, как следствие, на ее интересах в Южной Аравии. Будучи великой морской державой, со столицей-гаванью мирового значения, с флотом, бороздившим воды всех известных в то время морей и океанов, Византия объективно стремилась к тому, чтобы «список дружественных ей гаваней» вне пределов империи был как можно шире. Отсюда — и повышенное внимание Византии и к Абиссинии, и к ее тогдашним владениям в Южной Аравии.

В византийско-абиссинский период истории Южной Аравии печально прославился один йеменский князь, потомок легендарных химйаритских правителей (последним из них был Абу Кариб Ас’ад по прозвищу «Аль-Камиль», то есть «Совершенный»), Арабы называли его Зу Нувасом («Тот, кто с локонами»). Будучи владыкой Химйара (517-525 гг.), он принял иудейство (520 г.) и взял еврейское имя Иосиф (Йусуф). Мать его была еврейкой, плененной арабами. Потомков древней династии химйаритов, к которой он принадлежал (по отцовской линии), цари Аксума «опасались как проказы», и поэтому пытались их уничтожить, всех поголовно. Перипетии времени преподали Зу Нувасу ценные уроки жизни. Он, как мог, изворачивался, ловчил... и выжил, стал властелином. Но врожденная ненависть к завоевателям-абиссинцам, поставившим на колени и царский род его, и древнее царство химйаритов, не угасла. Ненависть эта, буквально съедавшая его, подогревалась и матерью-иудейкой, и влиятельной общиной местных торговцев, открыто теснимых с рынков Химйара негоциантами-христианами из Абиссинии и Византии.

В 522 г. Зу Нувас поднял мятеж, и развязал кровавое преследование христиан по всему Йемену. Захватил Тафару, где проживала богатая колония христиан-торговцев. Сжег поставленный там христианский храм, но до этого перебил всех укрывшихся в нем христиан. Организовал публичные казни над абиссинскими и византийскими торговцами в Сане — в наказание, как он говорил, за преследование евреев в христианской Византии. Вошел с войском в Наджран и подверг христиан города избиению и пыткам. За отказ принять иудаизм приказал вырезать управлявшие Наджраном христианские семейные кланы, все поголовно. Не пощадил никого, ни женщин, ни детей. Затем распорядился выкопать огромный ров. И жителей города, отказавшихся принять иудаизм, приказал побросать в этот ров и сжечь, вместе с христианскими проповедниками (погибло 770 человек). В то время как христиане, испытывая невыносимую боль, горели в огне, сам Зу Нувас, подбоченись, стоял на краю рва, и с ухмылкой на лице созерцал их муки.

Для подавления мятежа и восстановления status quo Абиссинии в Южной Аравии к берегам ее была направлена военная экспедиция. В ходе аравийской кампании абиссинцев, поддержанной Византией, войско восставших было разгромлено. Не выжил и Зу Нувас. По одной из легенд, он якобы погиб в бою (525 г.), по другой — покончил собой, преследуемый неприятелем (сбросился с крутого утеса в море, сидя в седле на своей любимой чистокровной арабской лошади). Флотом византийско-абиссинского экспедиционного корпуса командовал, кстати, будущий византийский император Юстиниан I[17].

Владычество Абиссинии (и стоявшей за ней Византии) в Южной Аравии было восстановлено. Однако недовольство йеменцев диктатом абиссинцев, не только обиравших их, но и привлекавших к тяжелым принудительным работам, в том числе по восстановлению дорог и заградительных систем, сооружению плотин и ирригационных каналов, время от времени прорывалось наружу и перерастало в мятежи, трансформировалось в разбои и набеги на военные горнизоны абиссинцев. Чтобы избавиться от них навсегда, йеменцам нужен был сильный, враждующий с Византией союзник, такой, как империя Сасанидов (224-651 гг.), «Государство иранцев»[18].

Включив в границы своих владений обширные земли, принадлежащие сегодня Ирану, Афганистану и Ираку, Азербайджану и Армении, частично захватив территории, входящие в наши дни в состав Пакистана, Иордании и Сирии, империя Сасанидов всей своей мощью устремилась к Средиземноморью. Нацеленная, как и Византия, на то, чтобы максимально обеспечить свои интересы «на путях пряностей и благовоний», империя Сасанидов, также как и Византия, была заинтересована в Южной Аравии; притом не в меньшей, чем Византия степени. И опять-таки, как и Византия, — в целях упрочения своих роли и места в мировой торговле. А для этого Сасанидам непременно нужно было поставить под свой контроль сухопутный торговый путь из Йемена в Сирию (проходил через Хиджаз).

Интересы двух великих империй, Византии и Сасанидов, перехлестнулись. И «Счастливая Аравия» сделалась объектом острой схватки. Борьба за нее между Константинополем и Ктесифоном разгорелась нешуточная. В Йемене образовались две политические группировки, провизантийская и проиранская, равнозначно в политическом отношении активные, и в финансовом плане одинаково состоятельные. «Пришлые люди», как их называли арабы, то есть осевшие в Йемене купцы-христиане, были сердцем группировки сторонников Византии, проводниками и защитниками ее интересов в Аравии. Местные торговцы, арабы и иудеи, тяготели к Сасанидам, видели в них союзников в деле освобождения Йемена от абиссинцев.

В одном из преданий племен Южной Аравии, говорится о том, что йеменский князь Сайф ибн Зу Йазан, потомок древнего царского рода, в борьбе с абиссинцами за восстановление власти Химйаритов в Йемене обращался за помощью к владыке персов Хосрову I (правил в 531-579 гг.).

И с этой целью посещал Ктесифон, столицу империи Сасанидов, один из крупнейших городов поздней античности (располагался неподалеку от современного Багдада). Величественный дворец Сасанидов, к сожалению, руинированный сегодня, с огромной Аркой Хосрова, зримым обелиском-символом его блистательных военных побед, богатые храмы и, как тогда говорили, «дома наук и мудрости», произвели на образованного йеменского князя неизгладимое впечатление. Убедившись воочию в величии Сасанидов, «их богатстве и мощи военной», понял он, что, направившись в Ктесифон, — поступил правильно, и что только империя Сасанидов и в состоянии была помочь ему справиться с Великой Византией, хозяйничавшей в Йемене руками Абиссинии. На аудиенции у царя Хосрова I «высокий проситель из Йемена», как его представили владыке персов, обратился к Хосрову I с просьбой «идти походом», как представится случай, в Южную Аравию, и помочь арабам-химйаритам освободить Йемен от абиссинцев.

Ждать такого случая пришлось недолго. Конфликт, вспыхнувший в Йемене в 570 г. между химйаритами и абиссинцами, не только сделал Сасанидов прямыми участниками этого конфликта, но и проложил персам дорогу в Йемен. Искрой, воспламенившей восстание, «спалившее абиссинцев», стала неудачная военная кампания, предпринятая Абрахой, наместником Абиссинии в Йемене, против Мекки. Цель этой кампании, грандиозной по своим замыслам и поэтому вошедшей в анналы истории «Острова арабов», состояла в том, чтобы не просто наказать арабов за совершенный ими грязный поступок (о чем будет рассказано ниже), но и «опрокинуть» их — разрушить Каабу, «Дом идолов» племен доисламской Аравии, и «раздвинуть границы христианства».

Поводом для похода послужил грязный поступок человека из племени бану малик ибн кинана, осквернившего нечистотами роскошный храм, воздвигнутый Абрахой в Сане (Йемен). Подробно об этом говорится в работах великого арабского географа, ученого и литератора Закарии аль-Казвини (1203-1283 гг.) и знаменитого арабского историка, знатока арабской древности Хишама ибн аль-Кальби (умер в 820 г.). Абраха, как сообщает аль-Казвини, построил этот храм из белого, черного, желтого и красного мрамора; «украсил его золотом и серебром»; инкрустировал драгоценными камнями; «двери сделал из листов золота»; «установил в храме курильницу с алоэ»; «назвал храм аль-Куллайс», назначил в него священнослужителя, и приказал жителям Йемена совершать к храму хадж. Аль-Кальби, в свою очередь, сообщает о том, что «святилище-церковь», возведенная Абрахой аль-Ашрамом в Сане, была из «мрамора и прекрасного позолоченного дерева», и называлась Аль-Калис.

Исторические хроники и работы ученых-исследователей свидетельствуют, что храм, заложенный христианином Абрахой (Авраамом) а Сане, был призван помочь абиссинцам обратить в христианство не только население Южной Аравии, но и всего «Острова арабов», сделать Сану центром христианской веры в Аравии. Когда Абраха узнал, что храм осквернен, то отдал распоряжение идти на Мекку и разрушить Каабу.

Имея в виду «навести страх на арабов» и тем самым, если удастся, «погнать их без боя», Абраха взял в поход слона, животное в тех краях абсолютно неведомое дотоле. Какое впечатление воинство абиссинцев с идущим впереди слоном произвело на бедуинов, жителей пустыни, говорит хотя бы то, что год, когда Абраха «обрушился на бедуинов со слоном» (570 г.), арабы стали называть «годом слона», а самого Абраху — «Человеком слона». Вследствие эпидемии оспы, вспыхнувшей в войсках и основательно покосившей ряды абиссинцев, поход был прерван и Абраха бесславно возвратился в Сану. Весть о провале похода абиссинцев-христиан на Мекку, где хранились божества-идолы племен Аравии, и огромных потерях в войсках абиссинцев тут же разнеслась по всем уголкам Аравии. Эта весть буквально всколыхнула йеменцев. Племена их, как гласят легенды, «созванные» Абрахой на тяжелые принудительные работы по восстановлению Ма’рибской плотины[19], стали уже не просто роптать, а «открыто противиться аксумитам». И Абраха был вынужден, как говорится в преданиях, «отпустить племена». Но было поздно. Огонь мятежа (572 г.) опалил весь Йемен (22).

Хосров I[20] незамедлительно воспользовался ситуацией, возникшей в Йемене, благоприятной к тому же для реализации собственных планов персов в Южной Аравии, и направил к берегам Йемена восемь кораблей с десантом. Армия абиссинцев в Йемене была разбита, «порты аксумитов» на абиссинском побережье Красного моря разрушены, корабли их сожжены «византийско-абиссинские оковы», как говорится в преданиях и сказаниях племен Йемена, «сняты и брошены в море». Йемен от Абиссинии освободился, но не стал свободным, а сделался вассалом Персии. Следует отметить, что после изгнания абиссинцев из Йемена персы посадили на трон Сайфа ибн Зу Йазана (572 г.), которому, судя по всему, доверяли. И служил он им честно, словом и делом. Но выдворял из Йемена поселившихся там ненавистных ему абиссинцев и византийцев так рьяно, что был ими отравлен. Персы на эту акцию византийцев отреагировали незамедлительно — флот с десантом, посланный к берегам Йемена владыкой Ктесифона, вошел в Аденскую бухту и бросил там якорь. Персидский военачальник Вахриз, который руководил и предыдущей экспедицией персов, быстро навел порядок, но вот на родину, в Персию, уже не возвратился, а остался в Йемене, и стал там наместником Персии (Сасанидский Иран владел Южной Аравией с 572 по 628 г.).

Пепел пограничных царств. В 637 г. арабы захватили Ктесифон, а немногим раньше выдавили из Аравии персов (23). Но до того как это произошло, схватки между Византией и Персией на их рубежах на Востоке не затихали. Фехтование чередовавшимися набегами на территории друг друга приносило участникам таких набегов богатую добычу, и поэтому, как магнитом, притягивало под знамена и персов, и византийцев воинственные племена из Аравии. Византийцы в борьбе с Сасанидами использовали вассалов Константинополя — царство арабов во главе с родом Гассанидов. Персы, в свою очередь, — своих сателлитов в лице другого, но уже подвластного им, царства арабов во главе с родом Лахмидов.

Гассаниды, или, как их еще называли, «ромейские арабы», признали вассалитет Византии. Лахмиды, или «персидские арабы» стали сателлитами Персии. Резиденция гассанидских князей (Аль-Джабийа) располагалась в 80 километрах к югу от Дамаска. Столицей царства Лахмидов была Аль-Хира («Военный лагерь»), что возле нынешнего иракского города Эль-Куф.

Царство Гассанидов, прикрывавшее земли Дамаска со стороны Месопотамии, было основано мигрировавшими из Аравии племенами во главе с йеменским племенем бану гассан. Царский титул василевс князь Гассанидов получил из рук императора Византии.

Царство Лахмидов сложилось на западных рубежах Месопотамии. Заложило его племя лахми во главе с династическим родом Лахмидов, тоже выходцев из Аравии. В качестве вассала империи Сасанидов царство Лахмидов просуществовало до начала VII века, и в 602 г. было уничтожено самими же персидами. Королевский титул, дозволявший Лахмидам «править арабами» на территории, охватывающей сегодня Ирак, князь их, Амр ибн Адия, получил из рук персидского царя Шапура I (241-272 гг. до н.э.). Последним царем из династии Лахмидов был Ан-Ну’аман V аль-Мунзир.

Род Лахмидов известен в истории арабов не только служением Сасанидам, но и тем, что участвовал в войнах с легендарной владычицей Пальмиры Зенобией. И дрались Лахмиды с воинством Пальмиры, как гласят легенды, доблестно, и одерживали победы. Гассаниды тогда выступали на стороне Зенобии. И, если верить тем же преданиям, играли при ее дворе «заметную роль».

Из сказанного выше видно, что символом византийско-персидского соперничества на Востоке, на его аравийском направлении, было соперничество арабов во главе с племенами и родами, вышедшими из Аравии и заявившими о себя еще во времена Зенобии. Византийская и персидская империи дрались и слабели. Арабы же Аравии, стоявшие на рубежах Византии и Персии, мужали и крепли, овладевали знаниями и военными навыками, и внимательно следили за ходом событий на Востоке. Будучи объединенными исламом, сплотившись и возмужав, стали раздвигать границы своих владений. И так напористо и целеустремленно, что создали вскоре новую великую империю — Арабский Халифат.

Возвращаясь к рассказу о Гассанидах и Лахмидах, потомках древних арабских родов, вышедших из Аравии и оставивших заметный след в истории Востока, кратко остановимся на упоминаниях о них, их властелинах и стиле жизни, содержащихся в работах таких выдающихся арабских историков, как ат-Табари (ум. 838-923 г.) и Ибн аль-Асир (1160-1234 гг.).

«Отец мусульманской историографии», как часто называют ат-Табари сами арабы, автор знаменитой истории «Пророков и царей», всеобщей истории арабов от сотворения мира до IX века, отзывается о правителях Хиры из династии Лахмидов как о личностях хитрых и изворотливых, коварных и жестоких. Один из них, Имр аль-Кайс II (до 400 года), носил прозвище «Аль-Мухаррик» («Сжигатель»), так как из всех известных и практиковавшихся в то время казней предпочтение отдавал одной — сожжению людей на костре. Другой правитель Хиры, прозванный византийцами «Аламундаросом, королем сарацинов», отличался не только крайней беспощадностью к врагам и политическим противникам, но и «утонченным коварством и необычайной хитростью». Активно вмешивался, с «воинством своим», в самые что ни на есть деликатные дела Сасанидов — в «споры о троне». Ат-Табари, да и многие другие арабские историки считают, что именно он содействовал воцарению в Персии в 420 г. Бахрома V Гора, с которым познакомился и подружился во время принудительного пребывания этого знатного перса в Хире. Еще один повелитель Хиры, ан-Ну’аман I, правивший царством Лахмидов в V веке, был коварным настолько, что один из эпизодов его жизни послужил даже основанием для весьма распространенной у арабов Аравии поговорки — о «награде Синимара» (23). По рассказам Ибн аль-Асира, автора знаменитой «Полной истории» («Полного свода всеобщей истории» от сотворения мира до 1230 г.), Ну’аман I, или «Одноглазый дьявол», как его называли сами арабы, решил построить вблизи Хиры (420 г.) резиденцию для сына, наследного принца, и пригласил для этого знаменитого в то время на Востоке архитектора Синимара. Когда строительные работы были закончены и великолепный замок Хаварнак воздвигнут, то архитектор, щедро одаренный повелителем Хиры, сказал: «Повелитель, если бы я знал, что награда твоя будет столь щедрой, то построил бы дворец, вращающийся вместе с солнцем». Получив утвердительный ответ Синимара на уточняющий вопрос о том, что, действительно ли, дворец, возведенный им, можно было бы создать еще более прекрасным и величественным, Ну’аман приказал «воздать архитектору должное» — сбросить его с самой высокой башни возведенного им дворца, головой вниз. О случившемся стало известно далеко за пределами Хиры. И сложилась тогда у арабов Аравии поговорка о «награде Синимара», смысл которой состоит в том, что и у верных слову своему бедуинов Аравии встречаются порой люди, «злом за добро платящие».

По иронии судьбы, последний владыка Хиры, Ну’аман V, верой и правдой служивший Сасанидам, тоже получил «награду Синимара», но уже из рук персов — за излишнюю, как они говорили, пугавшую их самостоятельность и инициативность в управлении делами в землях Северной Месопотамии, «всего лишь отданными ему под присмотр». Ну’аман V был приглашен в Ктесифон, с почетом встречен там... и по указанию Хосрова II растоптан слонами. Круг замкнулся. Род Лахмидов пресекся. Сыновей у Ну’амана V не было, а единственная дочь его удалилась в монастырь.

Самым знаменитым из правителей Гассанидов был Харис V по прозвищу «Хромой» (530-570 гг.). Царский титул даровал ему император Юстиниан I. Этот правитель известен в истории арабов тем, сообщает нам Ибн аль-Асир[21], что «хитростью завладел Хирой» (554 г.) и устроил там кровавую резню, вошедшую в летописи арабов под названием «побоища Халимы». Сотня отъявленных головорезов Харриса V, под видом перебежчиков, проникла в Хиру и «сдалась» на милость владыке Лахмидов. Им поверили, организовали званый ужин; но на приеме во дворце, устроенном в их честь, они напали на правителя Хиры и убили его. «Степного волка», по выражению Ибн аль-Асира, «покинула осторожность». И случилось, по выражению историка, нечто непредвиденное и никем непоправимое, — он был заколот. В возникшей вследствие этого неразберихе «перебежчикам» удалось пробиться к воротам города и открыть их. Хира пала. Харрис V, захвативший богатую добычу в Хире, получил дары и «от щедрот» владыки Византии.

По свидетельствам византийских летописцев, в 556 г. «Хромой» побывал в Константинополе. И «свирепым видом своим», необразованностью и «дикой свитой своей», сопровождавшей его, оставил такое неизгладимое впечатление на императора и знать Византии, что людей невоспитанных и неряшливых стали называть потом в Константинополе, при дворе императора и в домах знати, «гассанидами».

Прославился Харрис и своим дерзким вторжениям в Северную Аравию (567 г.), где захватил и разграбил богатый Хайбар, город-метрополию евреев (располагался в 150 километрах от современной Медины).

Не менее интересна и судьба последнего царя Гассанидов — Джабала ибн Аль Айхана. В 638 г. он принял ислам, совершил даже паломничество в Мекку. Потом решил отойти от ислама и вернуться в христианство; бежал в Константинополь, где и умер (642 г.).

Помимо царства Гассанидов, византийцы использовали в борьбе с персами (во второй половине V века) воинственный и влиятельный в то время в Центральной Аравии союз племен во главе с племенем кинда. Киндиты, выходцы из Южной Аравии, мигрировали на север полуострова и обосновались в районе Неджда, неподалеку от Мекки. Объединив под своим началом несколько североаравийских племен, они стали совершать набеги (газу) на владения Сасанидов в Месопотамии, и обратили на себя внимание византийцев. Самыми дерзкими из этих набегов были те, которыми руководил Аль-Худжра по прозвищу «Аль-Марир» («Решительный»), глава племени кимда. Захватив и ограбив город или караван, бедуины с быстротой молнии исчезали на «кораблях пустыни» (верблюдах) в море песка бескрайней Аравии, и бесследно скрывались в известных только им бухтах-оазисах. К 480 г. влияние царства Киндов распространилось до Хиры. Один из потомков основателя этого племенного союза, легендарный Харис, вошедший в предания и сказания племен Аравии, наводил просто панический ужас на жителей беспощадно грабившихся им городов в Сирии и Палестине. Его воины-бедуины вели себя в боях отважно и дерзко, не ведая страха, как машины смерти. Города, осаждаемые ими, тут же вставали на колени. Жители их цепенели в ужасе.

В 503 г., во время очередной войны Византии с персами (502-506 гг.), вторгшимися в 502 г. в Византийскую Армению, византийцы вступили в переговоры с Харисом. Была достигнута договоренность, что бедуины Аравии во главе с племенем кинда выступят союзниками византийцев. И «обратят оружие свое», «острые клинки и дальнобойные стрелы», верблюжью и конную кавалерии, против Лахмидов, вассалов персов. Услуги, оказанные тогда Византии бедуинами Аравии, их внезапный удар по Хире с тыла, в спину неприятеля византийцев, обошлись Константинополю недешево. Арабам были выплачены огромные по тем временам суммы, притом золотом, драгоценными камнями и золотыми монетами. Казначеи императора Анастасия (430-518 гг.), как шутят историки, надолго, по-видимому, запомнили «прейскурант» услуг арабов-бедуинов, сынов Аравии. Но «овчинка выделки стоила». Затея Анастасия, прозванного в народе «Дикором», то есть «Разноглазым» (один глаз у императора был карий, другой - голубой), удалась, и окупила себя с лихвой.

В начале VI века в противостоянии Византии с Персией возникла так называемая пауза мира; и в отношениях Константинополя с киндитами. образовалась временная трещина, куда и провалилось царство Киндов. Со временем оно бесследно исчезло в песках Аравии, как многие до него и после него. Но память арабов Аравии о племени, основавшем это царство, не стерлась. И, думается, потому, что имя этого племени было воспето самим Амрулькайсом (Имром аль-Кайсом), величайшим из поэтов Древней Аравии. Был он потомком одного из знатных родов царской династии Хадрамаута; в племенах Аравии его называли «блуждающим принцем». Траектория судьбы этого человека, ярчайшего из поэтов доисламской Аравии, — фантастическая. Биография его до краев насыщена событиями. Всю жизнь Амрулькайс скитался, от племени к племени, как говорится о нем в сказаниях народов Аравии, страстно желая «возродить былые славу и величие рода своего». Был отважным и искусным воином. Но имя свое вписал в историю «Острова арабов» тем, что стал одним из любимых поэтов арабов Аравии. И вознес он на вершину славы, говорится в преданиях, и себя, и имя рода своего. И заставил заговорить о себе и о былых подвигах киндитов не только в племенах и царствах Аравии, но и далеко за пределами ее — в Персии и Византии.

Когда в 530 г. император Юстиниан задумал, выражаясь языком тех лет, «осадить персов», «подготовить им всюду ущерб и вред», то не мог, конечно же, не вспомнить, как помогали в свое время византийцам в борьбе с персами на восточных рубежах империи бедуины Аравии во главе с киндшпами.

И решил Юстиниан восстановить царство Киндов. Имя Амрулькайса гремело по всей Аравии, было, как говорится, на устах всех и каждого. На него-то и была сделана ставка. Однако затея не удалась. Собрать осколки разбитого царства не смог даже Амруль-кайс, с его энергией и авторитетом воина и поэта, умом и смекалкой. В сложившейся в связи с этим, непростой для Амрулькайса, обстановке император Византии повел себя достойно: решил пригласить Амрулькайса в Константинополь, предоставить ему «убежище», дать почетную должность и, таким образом, отблагодарить за предпринятые им усилия.

Амрулькайс в Константинополь прибыл и получил, как тогда говорили, «пышный прием». Юстиниан назначил его филархом Палестины. Но по дороге туда Амрулькайс внезапно скончался. По преданиям арабов, его умертвили по приказу того же Юстиниана. Император до глубины души был оскорблен тем, что красавец-принц из Аравии, «претензии которого на царство Киндитов он поддержал и благородным порывам души которого внял», умудрился за короткое время пребывания в Константинополе соблазнить одну из принцесс, и тем самым нанес оскорбление ему, всесильному владыке Византии.

Тропой легенд. В доисламскую эпоху побережье Южной Аравии, за исключением Йемена, входило в состав могущественного Омана. Сведения о нем содержатся во многих арабских источниках. Историк, мыслитель и философ Ибн Халдун (1332-1406 гг.)[22], например, говорит о Древнем Омане как о царстве с границами от Бахрейна[23] до Хадрамаута.

Могикане Древнего Омана — йеменские племена бану амалик и бану кахтан. Потомки бану амалик во главе с родом Аль Хаксус прославились тем, что совершали дерзкие набеги на «земли фараонов». Кахтане вписали свое имя в анналы истории «Острова арабов» созданием в Южной Аравии (VII—VIII вв. до н.э.) могущественного царства во главе с Йа’рубом ибн Кахтаном. Название Оман землям, охватывающим сегодня территории Омана и ОАЭ, дало мигрировавшее туда (I в.) племя азд. Оман — одно из мест, располагавшееся вблизи Ма’рибской плотины. По древнему обычаю арабов-йеменитов, племена, уходившие жить в «другие края», часто нарекали места их нового обитания именами родных земель (24).

Под предводительством отважного вождя Малика ибн Фахма и сына его Хина, говорится в сказаниях арабов, азды наголову разбили персов, хозяйничавших тогда в тех землях в Южной Аравии, куда и переселились из Йемена арабы во главе с Маликом ибн Фахмом. Битва продолжалась три дня. Исход ее определила победа Малика ибн Фахма в единоборстве с военачальником персов Марзабаном.

Легенды гласят, что Малик ибн Фахм прожил 120 лет; в течение 70 из них правил Оманом. Погиб случайно — от рук любимого сына. Воины-стражники, да и другие служилые люди, не раз докладывали правителю, что сын его, Салем, недостойно несет караульную службу; случается, что во время ночных дежурств развлекается с женщинами. Малик, решивший лично убедиться в правдивости слов о Салеме, вышел ночью в сад, где в то время должен был дежурить сын. Женщина, находившаяся с Салемом, услыхала шорох и разбудила его. Салем выпустил стрелу — и сразил отца. Впоследствии, «гонимый позором и стыдом», бежал вместе с преданными ему людьми в Персию, где, якобы, основал, на побережье, в районе Джаска, арабское королевство (25).

С течением времени Оман и княжества Эш-Шамал окрепли, и заявили о себе как о центрах морских коммерческих связей Аравии не только с Индией, Цейлоном и Персией, но и с Китаем. В VIII в. оманский купец Абу Обейда, а в IX в. торговец Сулейман, житель одного из поселений арабов в Заливе (Персидском), «ходили морем» в Китай, в Гуанчжоу (Кантон), — с поручением правителей своих «оживить торговые связи» Китая с арабами.

Расцвет торговых сношений городов Оманского побережья (Омана и земель Эш-Шамал) с Китаем — время правления Халифатом династиями Омейядов (661-750 гг.) и Аббасидов (750- 1258 гг.). Большое внимание рассмотрению данного вопроса отводится в работах мусульманского географа Ибн Хордадбеха[24] (ок. 820-913/914 гг.), оставившего потомкам в своей «Книге путей и стран» яркие повествования о маршрутах следования мореходов «Океанской Аравии» в Китай. Рассказал он и о древних сухопутных «торговых магистралях» в Аравии, и о проживавших вдоль них племенах. Из Йемена в Багдад негоцианты, по его словам, везли в основном благовония, «амбру и варс», а также «драгоценный сабур».

Амбра — это парфюмерный ингредиент; издревле использовался «мастерами ароматов», в том числе в Южной Аравии, для создания изысканных парфюмерных композиций. В Древнем мире амбра применялась также и в качестве благовоний (в храмах и дворцах) в культовых и дворцовых церемониях. Поскольку амбра — это не что иное, как желчная секреция кашалотов, то поставки амбры из Южной Аравии, свидетельствуют о том, что прибрежные воды «Острова арабов», как об этом писал Неарх, флотоводец Александра Македонского, действительно «кишели кашалотами». Арабы Аравии называли амбру «сокровищем моря». Амбра была непременной составной частью «подарков царей Йемена владыкам других земель». О парфюмерных свечах из амбры и «ароматах для женщин», поступавших в Багдад и Дамаск из Йемена, упоминает в своих сочинениях и знаменитый арабский географ аль-Масуди. Из работ других арабских историков, географов и путешественников известно, что дорогие седла, изготавливавшиеся мастерами Древней Аравии из ценных пород дерева, доставлявшихся из Индии, богато инкрустировались серебром, жемчугом, цейлонскими рубинами и аравийской амброй. В сказаниях южноаравийцев говорится о том, что, подмешивая амбру в кофе, йеменцы использовали ее для «возбуждения любострастия».

По сведениям Ибн Хордадбеха, центром поставки амбры в царства Востока и Средиземноморья был йеменский порт Аден. Упоминает о сборе амбры на побережье Адена и аль-Мукаддаси, арабский историк X века. Собирали амбру, по его словам, от Адена до Мохи, кофейной столицы Йемена; несли затем к чиновнику-сборщику и получали взамен кусок ткани и динар. Заметки о сборщиках амбры у берегов Аравии (на острове Сокотра) содержатся и в путевых заметках Марко Поло.

Варс, также как ладан, мирра и шафран, широко использовался во дворцах владык и правителей Древней Аравии и Месопотамии в качестве благовоний и «душистых составов» — для «наполнения ароматами», как тогда говорили, одежд и помещений.

Сабур — это сгущенный древесный сок алоэ. Арабы Южной Аравии до сих пор называют алоэ словом «сабур» («терпение») — за стойкость растения к жаре и засухе Применяли сабур в качестве ингредиента при изготовлении эликсира «долгой жизни». Торговцы из Южной Аравии регулярно поставляли сабур ко «дворам фараонов» и других «владык Востока». «Рощами алоэ», по выражению эллинов, знаменит был в Древнем мире остров Сокотра, что вблизи побережья Южной Аравии. Листьями алоэ, как гласят легенды, пользовалась Клеопатра — для «освежения кожи и придания шелковистости волосам». Греки, получавшие алоэ из Южной Аравии, платили за него высокую цену. Товар этот пользовался у них повышенным спросом. Именно поэтому Аристотель, великий философ и учитель Александра Македонского, и советовал полководцу, как об этом уже говорилось выше, «найти» остров Сокотру, «сокровищницу бесценного алоэ».

«Арабский Геродот», знаменитый географ-путешественник и историк аль-Масуди (896-956 гг.), о котором высоко отзывался Ибн Халдун, достаточно полно описал в своих сочинениях торговые связи жителей «Океанской Аравии» с царствами и народами Индии и Восточной Африки. Ибн Халдун «ходил», как тогда говорили, в «земли индийские» и к «берегам зинджей» (в Восточную Африку) на знаменитых парусниках оманских торговцев. Лично убедился в высоких профессиональных навыках мореходов из «числа жителей Омана», «арабов из аздитов». Рассказал он и о мощи Оманского царства, «раскинувшего власть свою на города, богатые и знатные», в Восточной Африке, вплоть до Занзибара. Жители Южной Аравии, отмечал аль-Масуди, особенно оманцы, были не только маститыми мореходами, но и искусными корабелами. Часто суда свои они строили в Индии, «вблизи лесов Малабара», загружали их товарами, и с попутными ветрами возвращались на них в Аравию.

О богатстве древних земель Омана и городов-княжеств Эш-Шамал говорит размер ежегодного налога, взимавшегося с их правителей халифами династии Аббасидов, — в размере 300 тысяч динаров. Во времена посещения Омана «Арабским Геродотом» правил там султан Ахмед ибн Аль Кайтал.

В своем произведении «Золотые копи и россыпи самоцветов» аль-Масуди говорит о том, что из Омана и Йемена в Багдад и Дамаск «шли купцы с богатыми товарами», поступавшими в Южную Аравию из Африки. Везли они шкуры «красных леопардов» (ими обивали седла), «черепаховые панцири» и «клыки слонов» (бивни). Доставлялись все эти богатства в «земли ислама», сообщает аль-Масуди, в «огромном количестве». Среди других товаров, поступавших из Африки в Халифат, аль-Масуди называет ад-дурру (сорго) и плоды аль-калари (сравнивает их с трюфелями). Много «плодов аль-каларш», по словам аль-Масуди, видел он на рынках в «стране Адена», а также в тех местах, что «примыкали к нему из земель Аль-Йемена». Обратил внимание аль-Масуди и на огромное количество меда на рынках Южной Аравии (любимого лакомства оманцев и йеменцев).

Упоминает он и о «местности Заб’йд, что в землях Аль-Йемена». Правил тогда там, как пишет аль-Масуди, шейх Ибрагим ибн Зий-ад, по прозвищу «Владеющий рутой» (лекарственное растение). Арабы-торговцы вывозили оттуда в земли Халифата не только само это растение, но приготавливаемые на его основе медикаменты. Многолетний кустарник рута, в изобилии произраставший в то время в Йемене, использовался, к слову, и в лечебных целях, и как пряность. О лекарственном растении рута писали в своих сочинениях древнегреческие и древнеримские историки. Из руты, по словам Плиния, делались отменные желудочные отвары и настои для улучшения пищеварения. Входила рута и в состав противоядий. Именно поэтому бывал в портах Йемена и всемирно известный арабский ученый Джабир ибн Хайян — основоположник алхимии (жил на рубеже IX и X столетий). История сохранила имя этого человека как создателя «яда ядов» — мышьяка. До второй половины XVIII века обнаружить следы мышьяка в телах отравленных этим ядом людей не представлялось возможным. Мышьяк широко применялся в царствах Востока — в целях быстрого и эффективного разрешения династических споров.

Обращают на себя внимание и свидетельства аль-Масуди (родословная его восходит, к слову, к одному из сподвижников пророка Мухаммеда) о том, что, будучи в Египте, встречал он там «много переселенцев из Хиджаза и других мест в Аравии». Хорошо и богато жили, по его словам, и обосновавшиеся в Египте потомки древних йеменских племен бану кахтан и бану ибн раби’а. Занимались они в основном коммерцией. Многие из них слыли людьми именитыми и знатными.

Связи египтян с народами и царствами Йемена уходят своими корнями в глубокое прошлое. Торговцы древних йеменских царств доставляли из «Страны ладана» в «земли фараонов» благовония и «ароматы», хну и жемчуг, черные кораллы и амбру.

Регулярными были торговые экспедиции южноаравийцев и к берегам Восточной Африки. В заметках о своих путешествиях в африканские земли с «владельцами кораблей из жителей Омана» аль-Масуди сообщает, что познакомился во время пути с «ходившими туда по торговым делам» купцами-работорговцами. Мореходы и негоцианты Южной Аравии, пишет аль-Масуди, называли в то время народы Восточной Африки зинджами, то есть «людьми черными», а воды вдоль восточноафриканского побережья — Морем зинджей. В Софале, по словам аль-Масуди, торговцы из Омана, Йемена и княжеств Эш-Шамал закупали слоновую кость, золото и «другие сокровища».

В Малинди, еще одном популярном среди негоциантов Южной Аравии коммерческом центре Восточной Африки, где зинджи, как отмечает аль-Масуди, «владели рудниками и торговали железом», арабы приобретали руду. Везли ее в Индию. Размещали там заказы на изготовление железа. Потом поставляли его в Сирию. Дамасские оружейники ковали из него мечи, известные в истории под названием «клинков из дамасской стали». Крестоносцы, воевавшие в Палестине с сарацинами, свидетельствовали, что лучшие мечи арабов и кольчуги их были сделаны дамасскими мастерами из металла закаленного в Индии.

Широко известными среди негоциантов мира рынками-портами в Южной Аравии, наряду с Маскатом и Аденом, были Дибба, Хор Факкан и Джульфар. О жизни этих «столиц аравийской коммерции» прошлого говорится в «Книге чудес Индии» (середина X века), знаменитой антологии преданий арабов «Океанской Аравии» об их отважных мореходах (26).

Свиток древних народов Аравии. Арабский историк Иби Халдун (1332-1406 гг.), повествуя об Аравии, писал, что древнейшими ее обитателями были «арабы первородные» араба), «арабы вторичные» (мутариба или «чистые арабы») и «арабы третичные» (мустариба, то есть арабы натурализовавшиеся, смешавшиеся с «чистыми арабами»),

К разряду первых, к «арабам первородным» или «арабам потерянным», Ибн Халдун причислял племена ад, самуд, таем и джа-дис. Эти, давно «исчезнувшие с лица земли», народы легенд и преданий упоминаются во множестве пословиц и поговорок арабов Аравии. Как рассказы о тасме, скажет и сегодня коренной житель Аравии, услышав нечто такое, во что трудно сразу поверить.

Вторую группу древних народов Аравии составляли, по мнению Ибн Халдуна, племена, ведущие свое начало от Кахтана (библейского Иоктана), внука Сима, старшего сына Ноя. Кахтан стал родоначальником кочевых племен арабов Южной Аравии, а его брат Химьяр — родоначальником оседлых племен. Тринадцать сыновей Кахтана и дали начало группе южноаравийских племен, йеменитов, известных под именем мутариба («чистых арабов» или «истинных арабов»). Легенды гласят, что потомки Йа'раба ибн Кахтана (сына Кахтана) назвали именем ’Ариба одно из мест их проживания в Тихаме (Йемен), а народ его — арабами. Расселившись потом по всей Аравии, они и нарекли, дескать, земли эти «Островом арабов».

И, наконец, к третьей группе древних народов Аравии — к «арабам нечистым» (мустариба), а смешавшимся с «чистыми арабами» и ставшими «арабами натурализовавшимися», — Ибн Халдун относил исмаилитов, то есть племена бедуинов Северной Аравии. Родоначальниками их считаются 12 сыновей Исмаила, сына Авраама от египтянки-наложницы Хаджар (библейской Агари). После рождения Саррой (законной женой Авраама) сына Исаака (прародителя евреев), «отделил» Авраам, по велению Бога, Исмаила от Исаака и отослал Исмаила с матерью его в земли Северной Аравии. Обитали там тогда потомки Джурхума, одного из сыновей Кахтана, основателя древнего арабского царства в Хиджазе. Матерью 12 сыновей Исмаила, ставшими родоначальниками племен Северной Аравии, была женщина-потомок древнего рода джурхумитов, среди которых рос и воспитывался Исмаил. Так, по словам Ибн Халдуна, и произошли арабы мустариба, то есть «арабы натурализовавшиеся». Смешавшись с «чистыми арабами», джурхумитами и аднамшпами (Аднан — брат Кахтана), они образовали группу северных племен Аравии.

Легенды гласят, что адшпы, («арабы первородные») облюбовали и заселили земли Йемена на границе с Хадрамаутом. Прародитель их, Ад, человек «роста гигантского и телосложения богатырского», имел «четыре тысячи детей мужского пола от одной тысячи жен», и прожил 1200 лет.

После смерти Ада царствовали над адитами сыновья его Шадид и Шаддад. И основали они царство «могучее и богатое». Высокий уровень развития, равно как и материальный достаток адитов, с одной стороны, и свобода нравов — с другой, сделали их аравийской притчей во языцех.

У адитов, по рассказам Геродота, «была общность имущества среди братьев под управлением старшего» и обычай полиандрии — «сожительства всех братьев с одной женщиной». Именно адшпы ввели в Аравии действующую до сих пор систему колен и родов, создали касты. Геродот и Страбон, рассказывая в своих сочинениях о древних народах Аравии, упоминают о наличии пяти таких каст у сабейцев, а именно: воинов, земледельцев, ремесленников, сборщиков и торговцев миррой, сборщиков и торговцев ладаном. Касты эти, по словам древних историков, «браком между собой не соединялись».

Властелин адитов Шаддад ибн Ад строил царство свое, как гласят предания южноаравийцев, на фундаменте величия и славы рода своего. О его амбициях правителя и аппетите завоевателя чужих земель слагались легенды. Библейское нашествие пастухов на Египет связывают с именем Шаддада. Именно он приказал отстроить город-дворец Ирам, с величественными колоннами и пышными садами, «бесподобный в мире город», как говорится о нем в сказаниях и преданиях арабов Аравии (Ирам отожествлялся у них с земным раем). «Радужные башни» и колонны города, «покрытые золотом, серебром и драгоценными камнями», архитектурно-садовое великолепие и богатство дворцов и домов его «завораживали всяк в него входившего» (впоследствии Ирам Многоколонный арабы называли Убаром, городом, исчезнувшим в песках). Столь грандиозное сооружение мыслилось Шаддадом как зримый символ-подтверждение могущества и богатства его древнего и знатного рода.

И обуяла адитов гордыня, говорится в сказаниях арабов. И тогда явился к ним пророк Худа. В течение 50 лет он терпеливо призывал адитов поубавить гордыню и признать единого Бога. Но адиты не вняли его призывам. И тогда, как гласят легенды, страшная засуха «опечалила страну адитов». И послали они трех выбранных ими знатных и мудрых мужей в священную долину Мекки, чтобы «принести жертвы богам и испросить дождь у неба». В долине этой испокон веков проживали амалики, народ, связанный с адитами кровными узами. Поэтому послов адитов приняли там радушно. Один из них совершил жертвоприношение на вершине священной горы. И тотчас над головой его появилось три облака, и небесный голос сказал: «Выбирай для народа своего то облако, что пожелаешь». И выбрал он облако самое темное, ошибочно полагая, что оно-то и дарует адитам долгожданный дождь. Но «изнутри облака вышел не дождь, а страшный ураган». И погубил адитов, за исключением тех немногих из них, кто внял наставлениям пророка Худа. Так Аллах покарал Шаддада и уничтожил народ его, говорят арабы Аравии. И сделал это в назидание людям, чтобы не боготворили они никого из смертных, ни деяния их земные. Ирам был разрушен и стерт с лица земли. Город уничтожил ураган, такой «ревущий и свирепый», что от него у адитов «лопались уши». Бушевал он, как сказано в Коране, «семь ночей и восемь дней». И когда стих, то валялся повсюду народ Ирама, им погубленный, подобно стволам деревьев пальмовых, срубленных.

В числе нескольких выживших был и легендарный Локман, один из трех упомянутых выше послов адитов. Он внял наставлениям пророка Худа, и в Бога единого уверовал. И Всевышний не покарал его, а «даровал жизнь, равную жизни семи коршунов». «Обретя единого Бога и заново родившись», Локман основал новое царство. Предания гласят, что он, а потом и дети его, «удерживали за собой царское достоинство» в течение тысячи лет. И Господь хранил их. Древний Йемен утопал в зелени, изобиловал ручьями. Процветало земледелие. Строились оросительные каналы и возводились плотины (по подсчетам современных ученых, они орошали земли, способные накормить 200-тысячное население). В стране обитало много диких животных. На них охотились. Мяса и хлеба было вдоволь. Люди в Йемене жили в мире и согласии. И стали тогда называть эти земли в племенах Аравии краем счастья и благополучия.

Как бы то ни было, но Ирам Многоколонный и народ его, адиты, «исчезли с лица земли», как говорят арабы, сделались легендой, стали аравийской Атлантидой.

Другим, таким же легендарным, как и адиты, «потерянным народом» Древней Аравии были самудяне. В Коране о них говорится как о гордецах-идолопоклонниках. Самудяне, гласит легенда, «возгордились без меры», высекли жилища в горных недоступных утесах и, укрывшись в них, «вздумали усомниться в могуществе Бога». В правление одного из царей их, легендарного Джонды, послан был к ним пророк Салих, дабы усмирить их «гордыню великую», предостеречь от «дел неправедных» и призвать к покаянию. Долго и терпеливо убеждал их Салих внять гласу Всевышнего. Они же требовали от него чуда, как доказательства его пророческой миссии. Притом чуда не какого-нибудь, а сотворенного в соответствии с их пожеланиями и фантазиями, а именно: чтобы «вышла из скалы верблюдица, беременная, и тут же разродилась детенышем». И чудо свершилось. Но и тогда в Бога единого они не уверовали. Всего лишь несколько человек вняло пророчествам Салиха. С ними пророк и удалился, а неуверовавшим самудянам сказал, что Всевышний терпелив и милосерден. И чудом явившая им себя верблюдица, которую он с детенышем ее оставляет с ними, будет зримым напоминанием им о Боге всесильном. Но если верблюдице «причинят вред», то тогда самудян постигнет кара небесная. Случилось так, что один из самудян убил верблюдицу. И повторили тогда самудяне судьбу предшественников своих, адитов. И постигло их «сотрясение». Ударом молнии испепеляющей, стихийным бедствием дотоле в землях их невиданным, говорится в легенде, самудяне были уничтожены, все поголовно. И превратились в «подобие сухой травы в загонах для скота». Люди вымерли, жилища опустели, и «исчезли самудяне с лица земли».

Два других «потерянных народа» Аравии — это племена таем и джадас.

Из преданий аравийцев известно, что один из царей тасмитов, коварный Амликан, покорил племя джадас, и правил им «непристойно», всячески притеснял народ его. И когда ввел для себя «право первой ночи», то терпению джадиситов настал предел. И по призыву брата одной из невест люди из племени джадас собрались и решили: Амликана низвергнуть, оковы тасматов разорвать и всех их смерти предать.

В соответствии с этикетом племен Древней Аравии владыка Амликан со своей семьей и свитой, и все члены племени таем, с женщинами и детьми, прибыли на свадьбу, справлявшуюся в племени джадас. И во время свадебного пира были безжалостно перебиты джадиситами, все поголовно. Власть в царстве перешла в руки племени джадас. Чудом спасся лишь один из тасматов. Он то и поведал о случившемся властелину хадрамататов Хасану ибн Табе, союзнику тасматов. Тот пошел на джадиситов войной — «и их не стало».

По одной из легенд, была в племени джадас женщина по имени Зарка аль-Ямама, «способная видеть как коршун». Хасан ибн Таба, «шедший войной» на джадиситов, знал об этом. Чтобы скрыть наступление войск от дозоров неприятеля, приказал воинам двигаться осторожно, прикрывшись выдернутыми из земли кустами. Темнело, но Зарка заметила движение кустов и разгадала хитрую уловку хадрамататов. Она тут же предупредила соплеменников о грозящей всем им опасности. К сожалению, на сей раз словам ее никто не поверил. Ведь у входа в долину, отделявшую лагерь племени джадас от хадрамататов, никто, кроме нее, ничего не заметил. Все подумали, что зрение подвело Зарку, и враг ей привиделся. «Хадраматиты напали ... и племени джадис не стало». Оно пополнило собой список «потерянных народов» Аравии. Название племени вошло в предания и легенды, а имя Зарки — в пословицы и поговорки арабов. «Он видит лучше, чем Зарка аль-Ямама», скажут сегодня в Аравии о человеке дальновидном, предвидящим опасность.

«Первичных арабов не стало», и историю Аравии продолжили писать «арабы вторичные». Перечисляя народы Древнего Йемена, которых эллины называли «арабами удачливыми», древнегреческие историки упоминают о хадраматитах, сабейцах, минеях и каттабанийцах. Об одном из них, о хадраматитах, они отзываются как о «самом богатом народе на земле». Столицей ха-драматитов был город Сабвах. Торговали там ладаном; собирали его с «кустарника ладанника». Страбон и Плиний отзываются о Южном Йемене того времени или «Ладаноносной стране», как о «крае, украшенном поражающей красоты храмами и дворцами», как о «земле благовоний и ароматов». Кроме ладана, «в обилии», к слову, собирали тогда в Южной Аравии еще и амбру. Ее выбрасывали на песчаный берег волны Красного и Аравийского морей. Применялась амбра, как уже говорилось в этой книге, при исполнении храмовых обрядов и дворцовых церемоний, а также в ювелирном деле. И стоила амбра на рынках Древнего мира, сообщают историки прошлого, «как золото».

Рассказывая в своих сочинениях о Южной Аравии, Страбон упоминает о четырех, известных ему, древних народах южноаравийцев; о минеях со столицей в Карнане (юг Красноморского побережья Аравии); сабейцах со столицей в Ма’рибе; каттабанийцах со столицей в Тамне (контролировали Оманское побережье вплоть до Ормузского пролива), и хадраматитах со столицей в Сабвахе.

Йемен в переводе с арабского языка — «земля, лежащая справа». Для аравийцев, ориентировавшихся на восток, Йемен находился по правую руку. А поскольку у древних аравитян правая рука считалась еще и рукой, «дающей человеку воду и пищу», то есть самое, что ни на есть дорогое в Аравии, то и назвали они земли на юге «Острова арабов», богатые к тому же благовониями, миррой и ладаном, «Счастливым Йеменом». Здесь располагались бойкие торговые гавани. Отсюда еще в X веке до н.э. уходили в Египет и Месопотамию, груженные товарами, знаменитые верблюжьи караваны и легендарные парусники южноаравийцев. Где-то здесь, согласно легендам, лежала и «Золотая страна», Офир, заставлявшая помышлять о ней, «богатством и красотой своей знатной», и фараонов Египта, и владык Тира, и самого царя Соломона.

Когда распространились дети Ноя по земле, говорится в Святом Писании, то те из них, кто ушел на запад, пересекли Нил. Затем разделились, образовали Египет (Миер), и дали начало африканским народам. Как бы то ни было на самом деле, но в памяти египтян, потомков Ноя по линии Хама, Древний Йемен жил всегда. Он неизменно оставался в зоне пристального внимания всех владык Египта. Активно и целеустремленно развитием торговых связей со «Счастливым Йеменом» занимались фараоны XVIII династии (1550-1292 гг. до н.э.). Около 1482 г. до н.э., когда блистала в Египте мудрая и прекрасная Хатшепсут, «женщина яркая как африканское солнце», состоялась легендарная экспедиция египтян за мирровыми деревьями и кустарниками ладанника в страну Пунт (в древнем мире ее ассоциировали с юго-восточной частью Красноморского побережья Африки и юго-западными землями Красноморского побережья Йемена).

Покорить «Счастливый Йемен» и царства его мечтал Тутмос III (XV век до н.э.). Историки нашего времени прозвали его «Наполеоном Египетским» (за размах и масштабы военных походов). Достаточно сказать, что держава, созданная им, превосходила по размерам своим все существовавшие до него великие государства прошлого, в том числе царства Саргона Аккадского и Хаммурапи. Анналы Тутмоса III рассказывают о его блистательных победах и завоеваниях Сирии, Палестины, Финикии и Нубии, о том, что «никакая страна не могла устоять против него», что «пленял он властителей городов великих и уводил их в Египет».

Фараон Рамзес II (правил в 1279-1213 гг. до н.э.) «возвратил величие Египта», как тогда говорили, в бассейн Красного моря и в «земли благовоний». Жрецы египетские рассказывали, сообщает Геродот, что Рамзес II (греки называли его Сезострисом) прошел по Красному морю на «длинных кораблях» и «покорил все жившие вдоль этого моря народы».

В память об «опрокинутых» им царствах и завоеванных землях Сезострис устанавливал мемориальные пограничные столбы. Если побежденный им народ сражался мужественно, то на таком столбе обязательно упоминались и имя царя, оказавшего ему достойное сопротивление, и что «поставлен он был на колени оружием». Если сдавались без сопротивления, то в память потомкам о завоевании таких народов и их бесславных правителей Сезострис приказывал выбивать на столбах, помимо общей информации о них, «женский детородный орган». Тем самым он хотел показать, что народ этот — труслив, и «сражался как женщина». По словам Геродота, пограничные столбы Сезостриса он видел в Сирии и в Палестине.

Причиной, побуждавшей фараонов Египта «ходить походами в Йемен» были «богатства этой страны, стекавшиеся туда отовсюду», — из Индии и Персии, с Цейлона и из Африки. Храмовые барельефы в Фивах свидетельствуют, что из Йемена торговцы доставляли в Египет слоновую кость, сандаловое дерево, экзотических животных, ладан и мирру, золото и драгоценные камни.

В те далекие времена управляла Йеменом, как гласят легенды, мудрая и прекрасная царица, лично посещавшая Фивы для выражения «вассального почтения» властительнице Хатшепсут. Известно также, что и к царю Соломону (правил в 965-928 гг. до н.э.) приходила из Аравии, чтобы «послушать его мудрости и испытать его загадками», женщина-правительница, легендарная Билкис. Нельзя в этой связи не вспомнить и том, что и ассирийский царь Тиглатпаласар III (правил в 745/744-727 гг. до н.э.) в войнах с арабами пленил, как сообщают «глиняные книги», владычиц-женщин, цариц Забибу и Самси. Из сказанного выше видно, что властвовали в Древней Аравии не только мужчины, но и блистательные женщины; и «правили царствами как мужчины».

Военные экспедиции против арабов Аравии предпринимали и древние народы Месопотамии. На одной из глиняных ассирийских табличек, датированных 715 г. до н.э., рассказывается об отношениях царя Саргона II (правил в 721-705 гг. до н.э.) с царствами Аравии. Говорится, в частности, о «подати богатой», полученной им от Исамара, сабейца. В списке подати фигурируют золото и «травы Востока» (благовония и пряности), рабы и слоновая кость, лошади и верблюды. В надписях южноаравийцев сабеец этот именуется Иаса’маром, князем Сабы. «Глиняные архивы» Двуречья свидетельствуют, что царства Древнего Йемена, существуя и развиваясь, бок о бок, с великими цивилизациями Месопотамии, были не менее богатыми и не менее известными среди народов Древнего мира, чем царства шумеров и ассирийцев. Поэтому-то они и привлекали к себе внимание владык-воителей из Месопотамии. Первые письменные упоминания об арабах Аравии встречаются, кстати, на страницах ассирийских «глиняных книг»; в них говорится о войне государства Ассирийского с арабами.

Города-царства Южной Аравии, управлявшиеся монархами, как пишет Страбон, находились в «цветущем состоянии»; были «роскошно украшены храмами и дворцами». Царская власть в них наследовалась, но «не сыном от отца», а первым ребенком, появлявшимся на свет в любом из знатных родов после восшествия на престол очередного царя. Поэтому, как только новый царь вступал на престол, «беременные женщины знатных мужчин тут же переписывались», и к ним, «для наблюдения», приставлялась стража, дабы избежать «подлогов и подмен». Мальчика, родившегося первым от любой из «переписанных женщин», «принимали согласно закону», и воспитывали по-царски, как наследника (27). «Катаба-ния, — сообщает Страбон, — производила ладан, а Хадрамотида — смирну». Все благовония на рынках Южной Аравии продавались купцами «в обмен» на «богатые товары других земель». Так, торгуя благовониями с эфиопами, сабейцы, по словаам Страбона, приобретали у них в обмен золото, бивни слонов и шкуры диких животных. К эфиопам сабейцы попадали водным путем, в «кожаных лодках».

Благодаря торговле, южноаравийцы, по словам Страбона, были людьми «очень богатыми», владели «большим количеством золотых и серебряных предметов». Жилища их отличались «роскошным убранством»; двери, стены, потолки домов были «украшены слоновой костью, золотом и серебром».

Древний Хадрамаут процветал. Караваны с богатыми товарами шли оттуда сначала в Ма’риб, столицу «страны сабеев», затем в Макорабу (Мекку), и дальше, через Синай — в «земли фараонов». Из Макорабы товары попадали также в «Город набатеев в скалах», в легендарную Петру, откуда перевозились потом в Аш-Шам (Сирию, Ливан и Палестину). Чтобы торговля развивалась, нужен был мир. Арабы Аравии это понимали, и торговлю, как могли, оберегали. И вообще, помышляли они больше, по свидетельству Элия Галла, об операциях торговых, нежели о военных (28).

В порты Южной Аравии поступали, складировались и широко расходились оттуда во все концы света самые драгоценные товары Древнего мира. Из Индии завозились пряности, перец и корица, драгоценные камни и серебро; из Африки — страусовые перья, золото и слоновая кость; из Йемена — фимиам, мирра, ладан и агат; с острова Сокотра — алоэ, а с Барейна — жемчуг. Остров Сокотра, один из главных, к слову, наряду с Бахрейном, рынков торговли жемчугом (помимо алоэ), был на протяжении своей истории индийским и финикийским, греческим и арабским, португальским и английским.

Активно торговали с Южной Аравией финикийцы. До изобретения ими денег торговля была меновой. Взамен товаров, приобретаемых у арабов, финикийцы предлагали им серебряные слитки, стекло, а главное — льняные пурпурные ткани. Пурпуром в древности называли краски красного цвета. Получали их не из растений, а из содержимого морских моллюсков. Предание гласит, что пурпур, то есть краситель красного цвета, был случайно открыт пастухом. Его собака разгрызла валявшуюся на берегу морскую раковину...и окрасила пасть в цвет крови. Для получения 50 фунтов цветной шерсти требовалось 300 фунтов содержимого «пурпуровых раковин». Поэтому пурпурные ткани были очень дорогими. Одежду из них носили только цари, верховные жрецы и представители царских родов. Знатные граждане довольствовались лишь пурпурной каймой на подоле одежды. Из пурпурной шерсти ткали ковры для храмов. Словом, пурпур в Древнем мире был одно время и мерилом богатства, и элементом престижа в обществе, а пурпурная мантия — символом верховной власти (29).

Царства Древней Аравии, как уже отмечалось выше, вели торговлю с Древним Египтом. Для того чтобы облегчить доставку товаров из Пунта (под этим названием древние египтяне подразумевали также земли и царства Южной Аравии), во времена XII династии фараонов решено было проложить канал, который соединил бы Нил с Красным морем. Канал был прорыт и получил название Канала Фараонов. Со временем великое сооружение египтян пришло в упадок, и было занесено песками. Восстановить канал пытался Рамзес II (правил в 1279-1213 гг. до н.э.). Этот деятельный владыка грезил о том, чтобы направить через Египет морские торговые караваны, идущие из Йемена с богатыми товарами из Индии, Персии и Аравии.

В 900-х г. до н. э. активизировались связи царств Южной Аравии с царем Соломоном (правил в 965-929 гг. до н. э.). При содействии Тирского царя Хирама (правил в 969-936 гг. до н.э.) царь Соломон заложил судостроительную верфь, построил корабли и направил их в Офир, в «земли арабов, что у пролива в Красном море». Оттуда купцы его привезли в Иерусалим «множество товаров дивных и 420 талантов золота». В Библии говорится, что Бог дал Соломону «ум обширный», как «песок на берегу».

И пришла к нему с подарками в Иерусалим царица Савская, дабы испытать его загадками и убедиться в «разуме его великом». Видя мудрость царя Соломона, богатства дворца его, «разнообразие яств на столе, блеск одежд и мастерство виночерпиев», царица Савская призналась ему, прилюдно, что то, что она увидела, — «выше того, что она слышала о нем». Надо сказать, что и царя Соломона не оставила равнодушным ни ослепительная красота царицы Савской, ни острый ум ее, ни натура деятельная и целеустремленная.

Легенды о царице Савской живы и не подвластны времени. Их до сих пор пересказывают и в Аравии, и в Израиле, и в Эфиопии. При правителе Эфиопии, Хайле Селассие, имя царицы Савской попало даже в конституцию этой страны (1955 г.). В ней говорилось, что верховная власть в Эфиопии закреплена за линией Хайле Селассие I, за наследником короля Сале Селассие, «линия которого, не прерываясь, происходит из династии Менелика I, сына царицы Эфиопии, царицы Савской, и царя Соломона Иерусалимского».

С вступлением на царство фараона Псамметиха I (правил ок. 664-610 гг. до н.э.) торговые связи Египта с Южной Аравией по Красному морю вновь активизировались. Этот фараон, по свидетельствам древних историков, не просто открыл, а распахнул двери Египта для коммерсантов Древнего мира, торговцев из Аравии и негоциантов из Греции и Финикии, и буквально «осыпал их милостынями».

Властвовавший после него фараон Нехо II (правил в 610- 595 гг. до н.э.) не только продолжил торговую политику своего предшественника, но и попытался даже восстановить Канал Фараонов[25], и таким путем «завладеть всей торговлей» на водной магистрали в Красном море. Но не сумел, или не успел. Сотворил чудо, «оживил Канал Фараонов» легендарный персидский царь Дарий (правил в 522-486 гг. до н.э.). При проведении восстановительных работ погибло 120 тысяч египтян (30), и поэтому канал этот долго еще в народе называли «Кровавым». Сохранились памятные надписи Дария, оставленные им по случаю открытия канала. В них говорится: «Я повелел копать канал от реки Пирав (Нил), текущей по Египту, к морю...и он был выкопан, как я и повелел; и корабли двинулись по нему из Египта в Персию, как и была на то моя воля...».

Активно содействовали торговле Южной Аравии с Египтом, равно как и с Суданом, проживавшие в тех землях йеменцы из числа коммерсантов и мастеров-ювелиров. Во времена царствования в Египте фараонов VII—XI династий несколько йеменских племен, мигрировавших в свое время в Хиджаз и обосновавшихся там, снялись с насиженных мест, пересекли Красное море и переселились в Судан. Еще раньше имело место, как уже говорилось в этой книге, переселение древних арабских народов из Йемена в Абиссинию (Эфиопию). Памятники древнеабиссинской цивилизации, обнаруженные археологами в Аксуме, столице Древней Абиссинии, имеют сходство с древнейеменскими, найденными в Ма’рибе (древнегреческие историки и географы причисляли абиссинцев к арабской, сабейской, народности).

Йеменские царские династии Сабеев и Химйаритов были хорошо известны народам Древнего мира. Внук легендарного Йа’раба ибн Кахтана (именно ему приписывают сотворение одного из чудес Древней Аравии — Ма’рибской плотины), воинственный Абд аш-Шам, прозванный Сабой, объединил под своей властью все царства на юге Йемена. Прославились и сыновья его, Химйар и Калан. В легендах и сказаниях южноаравийцев Химйар предстает мужчиной статным и красивым, воином храбрым и отважным, наездником искусным, «лучшим в царстве». Первым из династии Химйаритов он надел, кстати, золотую корону; и она стала знаком царской власти. Брат его, Калан, любивший охоту и кочевой образ жизни, широко почитается среди бедуинов Южной Аравии. Потомки его облюбовали пустыню и сделались воинами-кочевниками, совершавшими дерзкие набеги на земли Хиджаза и Месопотамии. Один из них, отважный Малик, основал независимое воинственное княжество в Омане (31).

Особо заметный след цивилизации сабейцев и химйаритов оставили в истории архитектуры Древнего мира. Достаточно вспомнить о йеменских храмовых сооружениях и дворцовых комплексах (о них упоминают в своих сочинениях все арабские историки «золотого века»). Воистину великим был вклад их и в развитие террасного земледелия. Что же касается искусства возведения плотин, то имя Древнего Йемена в этом списке исторического наследия человечества вписано золотыми буквами (помимо знаменитой Ма’рибской плотины, была в Древнем Йемене еще одна, менее известная, но столь же величественная плотина в районе Саны).

Древнегреческий философ, историк и географ Агатархид (ок. 200-120 гг. до н. э.; жил при дворе Птолемеев в Александрии) отзывается о сабейцах как о людях, «сказочно богатых». По его словам, они имели в своих домах «множество сосудов и домашней утвари из золота», «кровати и треножники из серебра», и другие предметы «необыкновенной роскоши». Первым из Йемена мигрировало на юго-восток полуострова племя кудха’а, за ним — племя азд. Причиной миграции йеменских племен в Хадрамаут и дальше, в земли Омана, стало, как считают сами арабы, разрушение Ма’рибской плотины. Легенда гласит, что чудо-плотина, защищавшая Ма’риб и его окрестности от горных потоков, и поившая в периоды засух и сады их, и поля с зерном, прорвалась, и вода затопила город, смыла поля и лишила людей и крова, и пропитания. Поэтому население Ма’риба вынуждено было покинуть насиженные места и искать пристанища в «чужих землях». Один миграционный поток устремился на юго-восток, другой — на север полуострова. Так и произошло расселение «вторичных арабов», потомки которых и основали впоследствии шейхства Аравии, ставшие со временем государствами, по праву считающимися в наши дни одними из самых богатых и благоустроенных в мире.

Глава 2 ПЕРСИДСКИЙ ЗАЛИВ, «ОСТРОВ АРАБОВ» И КРУПНЫЕ МОРСКИЕ ДЕРЖАВЫ-КОНКИСТАДОРЫ ПРОШЛОГО: ПОРТУГАЛИЯ, ГОЛЛАНДИЯ, АНГЛИЯ

До эпохи Великих географических открытий Арабское побережье Персидского залива и Аравийский полуостров в целом находились вне сферы влияния крупных европейских держав, активно расширявших границы своих владений в мире. Начало целенаправленного проникновения европейцев в Прибрежную Аравию и в бассейн Персидского залива можно датировать 1498-1499 г., временем появления в Индийском океане флотилии Васко да Гамы. Целью его экспедиции был поиск новых морских путей к «рынкам пряностей». Задача последовавших за ним других португальских мореплавателей состояла в вытеснении с этих рынков арабов «Океанской Аравии», державших в своих руках монополию на торговлю с Индией.

Давние и тесные торговые связи «Острова арабов» с Индией, Цейлоном и Восточной Африкой способствовали образованию постоянно проживавших там арабских колоний, крупных и влиятельных (1). Южноаравийцы контролировали торговлю в таких знаменитых в прошлом центрах коммерции Восточной Африки как Могадишо (Сомали)[26], Момбаса (Кения) и Малинди (Кения)[27](2). Могадишо был колонизирован арабами в 902 г. — мигрировавшим туда из Аравии племенем харис. Известный арабский историк-путешественник аль-Масуди, прошедший морским путем из Омана в порты восточного побережья Африки, упоминает в своих сочинениях о существовавшем там, в 922 г., мусульманском городе-королевстве Софала (Мозамбик) (3). Васко да Гама, в свою очередь, рассказывает о форпостах арабов Аравии на территории между Мозамбиком и Могадишо, о влиятельных гильдиях арабских торговцев в городах-портах Восточной Африки, о поддержании ими регулярного морского сообщения с Индией, а также о мусульманском населении Занзибара.

Исторические хроники свидетельствуют, что прибрежные города на востоке современного Сомали долгое время были подчинены Оману. Там сложилось даже управлявшееся арабами королевство Буэйми (4). Широко известный в прошлом форпост мусульман в Восточной Африке — колония Кильва-Кисивани (была основана персидским купцом; в колонии чеканили свою монету).

Раскопки «Португальской Аравии». Васко да Гама во время первого плавания в Индию (1497-1499 гг.) обстоятельно исследовал порты и гавани вдоль Восточного побережья Африки. Проживавшие там арабские торговцы поначалу встречали португальцев тепло и гостеприимно. Потом, познакомившись поближе и с самим Васко да Гамой, и с португальскими моряками, и сообразив, что португальцы, «рвущиеся в Индию», могут стать их соперниками в торговле со всеми странами бассейна Индийского океана, резко изменили к ним свое отношение. И если в Софале (Мозамбик) Васко да Гаму принимали радушно, то уже в Момбасе (Кения), по его же словам, — настороженно и подчеркнуто прохладно.

Судьба, однако, была благосклонна к Васко да Гама. И в Малинди (Кения), считавшимся влиятельным конкурентом и давним соперником Момбасы, португальцев, в пику Момбасе, приветствовали как дорогих гостей; там явно рассчитывая на их помощь и поддержку в торговом соперничестве с Софалой. Именно в Малинди португальцы, по выражению Васко да Гамы, и «заполучили ключи от дверей в Индию». Их преподнес им знаменитый мореход «Океанской Аравии» Ахмад ибн Маджид. Случилось так, что, по иронии судьбы, великий арабский лоцман и мореход, гордость и слава навигаторов «Океанской Аравии», житель Джульфара (нынешней Рас-эль-Хаймы), помог португальцам открыть морской путь в Индию и положить тем самым начало крушению монополии южноаравийцев на торговлю с Индией (5).

Открытие Васко да Гамой морского пути в Индию (1498 г.) расширило и активизировало торговлю Европы с Востоком; и, конечно же, упрочило в ней положение самого Лиссабона. Притом настолько, что португальские короли одно время стали даже именовать себя «лордами-покровителями навигации и коммерции с Индией, Эфиопией, Аравией и Персией» (6).

Продвижение Португалии в направлении Аравии и зоны Персидского залива в целом преследовало, помимо задач торговых, и ярко выраженные политические и даже религиозные цели. Бросок Лиссабона на Восток был логическим продолжением наступательных антиарабских действий португальцев на Пиренейском полуострове. Документы свидетельствуют, что во время первой экспедиции в Индию эскадра Васко да Гамы захватила арабское судно с 400-ми пилигримами-индусами на борту, направлявшимися в Мекку из Индии. Пытаясь спасти жизнь мусульман-индусов, капитан судна обещал португальцам, что если они не тронут паломников, то по прибытии в Каликут суда их будут бесплатно загружены перцем и другими специями. Ответ Васко да Гамы на предложение капитана-сарацина, родом из Джульфара, был резко отрицательным. Содержание этого ответа и его тональность свидетельствовали о том, что действовать у берегов Южной Аравии и в зоне Персидского залива он намеривался жестко и бескомпромиссно, в том числе и в плане противостояния исламу. Паломники, заявил Васко да Гама, будут сожжены, заживо. И ничто в этом мире не переубедит меня поступить иначе. И если бы я только мог, заключил он, то без колебаний предал бы всех мусульман сотням смертей (7).

За 150 лет своего владычества в зоне Персидского залива португальцы оставили там, особенно в землях современных ОАЭ и Омана, такой кровавый след, что недобрая память о них жива у арабов Южной Аравии и поныне.

Путь в «восточных морях» наместников Лиссабона во владениях Португалии в Индии, отмечен тысячами человеческих жизней, сотнями разоренных и сожженных городов. Изуверством и крайней жестокостью отличался Афонсо д’Альбукерки (1453 -1515 гг.). Стремясь раздвинуть на Востоке границы Португалии как можно шире, он огнем и мечом подавлял встречавшееся на его пути любое сопротивление сарацинов, даже ничтожно малое. Дотла сжигал бунтующие города. Также поступал и Тристан да Кунья. Он руководил операциями португальского флота в Красном море и кампанией по захвату острова Сокотра.

В 1506 г. Тристан да Кунья и сопровождавший его в этом морском походе д’Альбукерки силами эскадры в составе 28 кораблей захватили остров Сокотру. Португальцы штурмом овладели крепостью арабов. И переименовав ее в форт Святого Михаила, и разместив в нем военный горнизон, превратили этот остров в сторожевой пост Лиссабона у Баб-эль-Мандебского пролива. Таким образом, Португалия блокировала проход в Индийский океан через Красное море для торговых судов веницианцев и других своих конкурентов в торговле в Средиземном море (8). Оставив на Сокотре комендантом форта дона ди Норонья, племянника д’Альбукерки, эскадра, разделившись, проследовала дальше. Тристан да Кунья с отрядом в составе 14 кораблей направился в Индию; д’Альбукерки во главе другого отряда кораблей проследовал в направлении Маската.

В ходе южноаравийской экспедиции д’Альбукерки захватил Аден, Маскат, Хор Факкан и Джульфар (Рас-эль-Хайму). Два последних города, оказавших воинству д’Альбукерки достойное сопротивление, были разрушены до основания. Пленных из числа молодых и крепких мужчин д’Альбукерки распорядился использовать на кораблях. Остальным, оставшимся в живых, даже пожилым людям и женщинам, приказал отрезать уши и носы — поставить «клеймо Афонсо», как говорили арабы Южной Аравии (9). Такое поведение португальцев не укладывалось в рамки военных традиций и обычаев народов и племен Аравии. Старики, женщины и дети издевательствам и надругательствам во время войн не подвергались (зверства португальцев долгое время ассоциировались потом в Аравии с христианством) (10).

Спалив дотла Хор Факкан, крупнейший торговый центр «Острова арабов», где, к слову, размещались резиденции торговавших с Прибрежной Аравией «заморских негоциантов», и, установив власть Португалии над Южной Аравией, д’Альбукерки продолжил свой кровавый поход на Ормуз. Сокрушив Ормуз (1507 г.), этот овеянный легендами остров-цитадель, португальцы сделали важный, если не решающий шаг на пути к становлению господства Лиссабона в зоне Персидского залива.

К встрече с д’Альбукерки на Ормузе готовились. На острове был собран военный горнизон, численностью 30 тысяч человек, а вокруг острова сосредоточено 400 парусников с 2,5 тысячами матросов (11). Сражение, тем не менее, ормузцы проиграли. Шквал огня, обрушенный на флотилию Ормузских парусников орудиями палубной артиллерии португальцев, высокая маневренность их кораблей и профессиональная военная подготовка моряков сделали свое дело и стали главными составляющими успеха португальцев. Осажденный, лишенный возможности поддержки извне, Ормуз пал. Его правитель Сейф эд-Дин, «Всесильный сюзерен Персидского залива», как его называли негоцианты из Европы, сделался вассалом Португалии.

Захватив Ормуз, д’Альбукерки направил властелину Персии письмо следующего содержания: «Я, — писал он, — ценю демонстрируемое тобой в твоей стране уважение к христианству. Предлагаю тебе флот свой, солдат и оружие в борьбе против турок и арабов. Если ты решишь напасть на сарацинов, то найдешь во мне союзника. Я буду или в Красном море, в районе Джидды, или в Адене, или в Заливе — скорее всего на Бахрейне или в Катаре — или у Ормузского пролива» (12). Это послание Афонсо д’Альбукерки шаху Персии свидетельствует о том, что в отношении Аравии у д’Альбукерки имелись серьезные намерения. Поэтому в лице шаха Персии он хотел обрести союзника, на помощь которого он мог бы рассчитывать в борьбе с арабами. Имеются свидетельства современников, что д’Альбукерки вынашивал даже план захвата останков Пророка Мухаммеда в Медине и Черного камня Каабы в Мекке, чтобы в обмен на их возвращение потребовать в качестве выкупа исход сарацинов из Иерусалима.

С первой аравийской военно-морской экспедицией Афонсо д’Альбукерки пробыл у берегов Персии и «Острова арабов» до 1508 г. Был оклеветан влиятельными завистниками при дворе короля и отозван с Ормуза. Покидая остров, будто бы поклялся, что сбреет бороду только тогда, когда вновь ступит на землю Ормуза и «наглухо закроет сарацинам путь в Индию». Рассказывают, что борода его отросла ниже пояса, и сбрил он ее буквально накануне своей кончины. И только после того, как, действительно, еще раз побывал на Ормузе и, будучи правителем португальских владений в Азии, «оттеснил сарацинов» от торговли пряностями.

Несмотря на происки завистников и клеветников, д’Альбукерки устоял и стал правителем португальских владений в Азии. В феврале 1515 г. с военно-морским отрядом в составе 26 кораблей и полутора тысячами солдат вновь появился у берегов Аравии. Цель похода состояла в «усмирении мятежного Ормуза». Уничтожив арабский флот в сражении неподалеку от Адена, погасив мятеж на Ормузе (комендантом на острове он оставил Алфонсо ди Норонья, своего племянника), д’Альбукерки возвратился в Индию, где в том же 1515 г. вскоре и скончался[28].

Заметим, что должность коменданта Ормуза была, как теперь бы сказали, хлебной, а значит — и востребованной у португальской элиты. За назначение на нее, что оформлялось, кстати, личным указом короля, в Лиссабоне брали крупную по тем временам взятку. Поэтому после смерти д’Альбукерки племянник его тут же лишился своего поста, и был отозван с Ормуза в Лиссабон.

За годы своей деятельности в Индии д’Альбукерки основательно укрепил позиции Португалии в бассейне Индийского океана. Поставил, как говорили сами арабы Аравии, торговлю пряностями под плотный контроль Лиссабона, «утвердил владычество Португалии над всем Океаном». Гавани и порты вдоль морских магистралей в Индийском океане, даже мало-мальски значимые, находились под бдительным и неусыпным надзором португальских гарнизонов и сторожевых постов. Крепостями и торговыми факториями португальцев было покрыто практически все побережье Южной Аравии. Арабская торговля, а с ней и генуэзская, а потом и собственно индийская сошли на нет. Конкуренты и соперники были повержены. В то время, когда владениями Португалии в Индии управлял д’Альбукерки, ни один корабль, ни один парусник не смел показаться на торговых водных магистралях в Индийском океане, не имея на то письменного разрешения португальцев.

Рассказывают, что находясь на посту правителя португальских владений в Азии и будучи генерал-губернатором Португальской Индии, д’Альбукерки зарекомендовал себя искусным и талантливым администратором. После смерти д’Альбукерки индусы нередко приходили к его могиле, чтобы пожаловаться на алчность его преемников. Когда же в Португалии, с течением времени, решили перезахоронить д’Альбукерки в Лиссабоне, то жители Гоа будто бы воспротивились этому; и только вмешательство Папы Римского помогло урегулировать ситуацию.

В 1515 г. генерал-губернатором Португальской Индии стал Лопо Соарес. Он вошел в историю арабов Аравии кровавыми пресечениями антипортугальских выступлений: в 1521 г. — на Бахрейне, и в 1522 г. — на Ормузе, Бахрейне, в Катифе и Маскате.

Вооруженное восстание арабов в 1521 г. было подавлено португальцами с невероятной жестокостью. Рассказывают, что эмир Бахрейна, смертельно раненый, до последнего дыхания находился в стане восставших, где и скончался. Пытаясь уберечь тело своего поверженного правителя от возможных надругательств португальцев, бахрейнские воины попытались, было, под покровом ночи, тайно переправить тело эмира с острова на материк, в Эль-Хасу, и там с почетом захоронить. Однако парусник их был перехвачен португальским морским дозором. Капитан Антонио Корреа собственноручно обезглавил бездыханное тело эмира, а отрубленную голову его доставил на Ормуз, где выставил на всеобщее обозрение на центральной площади города. За этот «подвиг» король Португалии высочайше именовал своего офицера капитаном Корреа Бахрейнским, и герб рода Корреа пополнился новым элементом — «головой мавра в тюрбане с короной» (13).

Антипортугальское выступление арабов в 1522 г. было организовано бывшим правителем Ормуза. Португальцам удалось нарушить координацию действий между восставшими, расчленить их силы, пленить поддержавших Ормуз вождей племен Омана и Кати-фа (были схвачены и обезглавлены в Сохаре) (14). Видя неизбежность поражения, предводитель восставших, бывший правитель Ормуза, отдал приказ поджечь город; после чего бежал и скрылся на соседнем острове Кешм, где впоследствии был схвачен и прилюдно казнен португальцами.

Турецкая страница в истории «Острова арабов». Много неприятностей доставили португальцам за время их правления в зоне Персидского залива турки. Несмотря на то, что турецкопортугальское вооруженное противостояние в этом районе было по масштабам незначительным, оно, тем не менее, оказывало существенное воздействие на ход развития там политических событий. Турки впервые появились в Персидском заливе в 1509 г., практически вслед за португальцами. В отличие от первых, активных военных действий до 1538 г. не предпринимали. Их основные усилия, и политические, и военные, были сосредоточены на Ираке. Именно поэтому, как представляется, султан и не реагировал на неоднократные обращения к нему с просьбой о помощи правителя Ормуза Шарафа эд-Дина, вассала Португалии. Последнее письмо, адресованное им туркам, было перехвачено португальцами (1530 г.). Узнав о готовящемся на Ормузе мятеже, они вовремя его локализовали. Шараф эд-Дин был арестован и доставлен в Лиссабон. Его место занял шейх Рашид бен Ахмад, сторонник португальцев; он-то и донес им о готовившемся заговоре (15).

В 1534 г. Сулейман I Великолепный (правил в 1520-1566 гг.) захватил Багдад, и стал распространять влияние Османской империи на зону Персидского залива. В 1538 г. турецкий флот в составе 30 кораблей и 16 тысяч янычар под предводительством самого наместника Порты в Египте Сулеймана-паши вышел из Суэца и взял курс на Маскат. Это был ответ турок на блокаду Лиссабоном Красного моря. Вторично турецкая эскадра появилась у побережья Южной Аравии только в 1546 г. Под прицелом турецких орудий оказался Маскат. Однако овладеть городом туркам не удалось.

В 1550 г. в Аравии вспыхнуло новое восстание против португальцев. Подняло его население Катифа. Несколько шейхств Прибрежной Аравии заявили о поддержке восставших и переходе под эгиду Порты. В Персидский залив — с миссией «очистить Аравию от неверных» — был немедленно направлен отряд военных кораблей во главе с Пири-беем, легендой турецкого флота. В 1552 г. после 18-дневной осады Маската турки овладели городом и взяли в плен португальского коменданта. Последовавший затем морской бросок на Ормуз успеха не возымел. Португальцы разузнали о планах Пири-бея, успели подготовиться, и отразили морскую атаку турок. Пири-бей проследовал дальше. Захватил остров Кешм, овладел Катаром, где оставил небольшой военный горни-зон, и устремился на Бахрейн. Там плененному в Маскате португальскому коменданту чудом удалось бежать. Под видом сарацина он с купцами добрался до Ормуза, а оттуда с почетом был доставлен в Индию. Его смелость и отвага были по достоинству оценены командованием. Повышенный в звании и обласканный властями, он, тем не менее, в Гоа, как ему предлагали, не остался. В составе португальской военно-морской эскадры бравый офицер вернулся в Персидский залив и посчитался с турками, достойно ответил им за все нанесенные ему оскорбления и причиненные издевательства (16).

Судьба Пири-бея сложилась иначе. Потеряв во время бури в Персидском заливе большую часть богатой военной добычи, захваченной им в Басре, и упустив именитого пленника, Пири-бей был оклеветан, обвинен в ротозействе, в утаивании трофеев от султана, даже в казнокрадстве, вызван в Стамбул и в 1554 г. обезглавлен (17).

Его место занял Мурад-бей, личность на турецком флоте тоже достаточно известная. Султан поручил ему сделать все возможное и невозможное, но португальцев из Персидского залива изгнать. Выполнить высочайшее распоряжение Мурад-бею не удалось. И возмездие разгневанного владыки последовало незамедлительно — военачальник был предан смерти.

Руководство военно-морскими действиями турок в зоне Персидского залива возглавил Али Шалаби, блестящий офицер, участник многих сражений в Средиземном море. Однако и его постигла неудача. Туркам катастрофически не везло. Португальцы, извещенные лазутчиками о выходе турецких кораблей из Басры, устроили им засаду в районе Маската. Практически все корабли турок были потоплены. Спасаясь от гнева султана и печальной участи своих предшественников, капитан Али с преданной ему командой одного из сохранившихся кораблей бежал в Индию (18).

В 1559 г. турки по указанию султана предприняли еще одну морскую экспедицию в Персидский залив. Планировал ее лично турецкий наместник в Багдаде. Был он в таких делах человеком сведущим. Достаточно сказать, что именно он подчинил Османской империи Эль-Хасу, важный в стратегическом отношении район на севере Аравии. Однако и ему не повезло, а португальцам и на сей раз сопутствовала удача. Им удалось взять корабли турок в клещи. Для того чтобы вернуть их целыми и невредимыми в Басру, туркам пришлось выплатить португальцам огромную контрибуцию, золотом и оружием.

Последняя турецко-португальская схватка в зоне Персидского залива состоялась в 1581 г. Наместнику турецкого султана в Йемене, лично возглавившему поход на Маскат, ставший цитаделью португальцев в Южной Аравии, удалось на время захватить этот древний город. Однако, услышав о приближении к берегам Омана португальской эскадры, специально направленной из Индии к берегам Южной Аравии, чтобы восстановить status quo Португалии в Маскате, он понял, что город, имеющимися в его распоряжении силами, не удержать, ретировался и покинул Маскат (19).

После этой неудачной для турок попытки овладеть Маскатом турецко-португальское соперничество развернулось вдоль побережья Восточной Африки. Эхо его докатывалось, конечно, и до Южной Аравии, состоявшей в тесных торговых сношениях с восточноафриканцами. В ходе двух военно-морских кампаний (1585-1586 и 1588- 1589 гг.) турецкому флотоводцу Али-бею удалось, хотя и ненадолго, подчинить власти султана практически все, за исключением Малинди, располагавшиеся там и находившиеся под контролем португальцев, крупные города-порты. Турки пленили даже наместника Лиссабона в Восточной Африке капитана Р. Брито (20). Однако вскоре они были выбиты португальцами и оттуда.

В 1550 г., в разгар соперничества Османской Турции с Португалией в зоне Персидского залива, на южном побережье Аравии, родились два будущих вождя крупных племенных союзов, сыгравших важную роль в политической жизни этого района. Первый из них — Фаллах, ставший впоследствии главой рода Аль Бу Фаллах, отец Нахайана, великого предка правящего ныне в ОАЭ, в эмирате Абу-Даби, семейства Аль Нахайан из племени бану яс. Второй — Каид бен Удван, по прозвищу «Решительный», легендарный предок нынешних правителей в эмиратах Рас-эль-Хайма и Шарджа. Со временем он стал лидером могущественного некогда племенного союза аль-кавасим, включавшего в себя племена Рас-эль-Хаймы, Шарджи, Фуджайры, а также нескольких мелких племен северного побережья нынешних ОАЭ. В союзе с ним выступали семейства Аль Нуэйми (основатели эмирата Аджман) и Аль Муалла (основатели эмирата Умм-аль-Кайвайн).

Чтобы перевернуть «турецкую страницу» повествования о бурных событиях в жизни Персидского залива и Аравийского полуострова, представляется обоснованным дополнить ее всего лишь несколькими строками, важными, однако, с точки зрения более широкого восприятия истории политики и дипломатии турок-османов в Аравии. Речь идет о захвате ими в XVI веке эмирата Хиджаз (север Аравийского полуострова).

Политическое значение Хиджаза заключалось и заключается в том, что на его территории находятся главные святыни ислама, паломничество к которым (хадж) является одной из обязанностей мусульман. Претендуя на роль халифа, то есть защитника всех мусульман, турецкий султан Селим I (правил в 1512-1520 гг.), по прозвищу «Явуз» («Грозный»), в 1517 г. нанес удар в «сердце Аравии» — покорил Хиджаз. Он стал новоявленным халифой и «слугой Святых городов Ислама — Мекки и Медины». Среди трофеев, захваченных во время похода и доставленных в Стамбул, была и мантия Пророка Мухаммеда. Хранилась она потом в Стамбуле, в золотом ковчеге. Установление контроля над Меккой и Мединой, перенос священной мантии Пророка Мухаммеда в Стамбул и избрание султана Селима I халифом знаменовало собой утверждение Османской Турции (1299-1922 гг.) в качестве главы исламского мира.

Власть в захваченных районах Аравии турки удерживали двумя испытанными средствами — подкупами и военной силой. Особое место в политике Турции в Аравии занимала Хиджазская железная дорога. Задумана и построена она была султаном Абдул-Хамидом II (1842-1918 гг.). Ее сооружением султан преследовал две цели. Соединив этой дорогой Дамаск с Меккой, он имел в виду, во-первых, облегчить мусульманам совершение паломничества (хаджа) к Святым местам в Мекке и Медине. И, во-вторых, обеспечить туркам возможность для быстрой переброски войск в Аравию, дабы оперативно, если потребуется, реагировать на то и дело вспыхивавшие там мятежи и волнения арабов.

Строительству дороги Абдул-Хамид придал ярко выраженную религиозную окраску. Реализовывался «святой проект», как его называли турки, на пожертвования исламского мира; функционирование дороги контролировалось министерством вакуфов Турции. Благодаря заботе султана, трубили повсюду турки, мусульмане-паломники со всего света могут теперь совершать хадж и посещать Мекку и Медину, «передвигаясь по мусульманской колее», а не на пароходах «неверных», будь то англичан, французов или русских. Проложили железную дорогу за восемь лет (1900-1908 гг.), и довели до Медины. Руководил строительными работами немецкий инженер Генрих Мейснер (21).

Антипортугальское выступление арабов (калейдоскоп событий). Прямое присутствие португальцев в Южной Аравии продолжалось с 1506 г. по 1650 г. Последние опорные пункты Лиссабона в этих землях располагались на территориях, входящих сегодня в состав Омана и ОАЭ. Выбил их оттуда Насер бен Муршид Аль Йа’руба (22), представитель правящего семейства города Росток (23). Став имамом (1624 г.) и укрепив свои позиции среди племен Омана, Йа’руба в 1630 г. вступил в схватку с португальцами, одержал победу и заключил с ними договор о мире (23).

Чтобы сохранить за собой форты в Сохаре, перешедшие в руки арабов, португальцы обязались выплачивать имаму налог — «за временное использование земель и строений» (24). В том же году из Ростока к берегам Эш-Шамал (ОАЭ) выдвинулась военно-морская экспедиция арабов.

В результате кампании, предпринятой ими, в руки Йа’руба перешел Джульфар (Рас-эль-Хайма). В 1635 г. португальцы, теснимые повсюду арабами, вынуждены были заключить с Йа’рубой еще один договор — об уплате налога за крепости, удерживаемые ими в Маскате. В 1640 г. руководство войском имама возглавил его двоюродный брат, Султан бен Сейф бен Малик Аль Йа’руба, будущий правитель Омана (с 1649 г.) и освободитель от португальцев Восточной Африки (в 1654 г. — Момбасы, в 1655 г. — Занзибара) (25).

В 1650 г. португальцы были выдворены из Маската, единственной на тот момент цитадели Лиссабона в Южной Аравии. Отношения их к тому времени с правителем оманцев накалились до предела. Последней каплей, переполнившей чашу терпения арабов, стала глупейшая выходка губернатора Маската. Готовясь к военному походу против одного из прибрежных шейхств, правитель Омана направил из Матры, где стоял его флот, в Маскат доверенное лицо с письмом к португальскому губернатору. В нем содержалась просьба, помочь его войску провизией. В ответ на обращение имама, недалекий, судя по всему, губернатор прислал ему кусок свинины, завернутый в грязную бумагу. В сопроводительном письме в грубой форме говорилось о том, что если имам нуждается, дескать, в такой провизии, то португальцы вполне могли бы ее организовать. Не зная, что находится в посылке португальского губернатора, посланец имама вручил ее своему владыке. Выходка была глупейшей. Мусульмане не едят свинину. Употребление ее запрещено исламом. Такой поступок в отношении имама, светского и религиозного лидера оманских племен, был самым грязным, какое можно было только придумать, оскорблением. Униженный, имам вместе с тем обиды не выдал. Сохранил спокойствие и уравновешенность. Но слухи о нанесенном ему оскорблении поползли по армии. Достигли они ушей и любимой жены имама, всегда сопровождавшей мужа в походах. Женщина поклялась, что не тронется с места и не выйдет из шатра своего господина до тех пор, пока Маскат не будет очищен от португальцев. Именно она убедила мужа не оставлять оскорбление без ответа, действовать незамедлительно и решительно. Неожиданно для португальцев арабы появились у крепостных стен Маската и вскоре овладели им. Видя неизбежность плена и казни за совершенный им поступок, губернатор покончил жизнь самоубийством — сбросился на скалы с одной из башен форта Мирани. Так, шутят арабские историки, любимая португальцами свинина, стала эпилогом их аравийской эпопеи (26).

Династия Йа’руба, объединившая племена Омана, изгнавшая португальцев из Южной Аравии и создавшая к 1699 г. могучую морскую империю, раскинувшую свои границы от берегов Восточной Африки до побережья Персии, просуществовала более 120 лет (1624-1748 гг.). История ее падения, следствием чего стала кровопролитная междоусобная война 200 аравийских племен, заслуживает внимания. Знание ее поможет понять характер современных межплеменных отношений южноаравийцев.

Нарушая хронологический порядок повествования, представляется обоснованным затронуть этот вопрос именно в данном разделе исследования. Итак, избрание имамом Маската (после смерти в 1719 г. Султана II бен Саифа) 12-летнего сына бывшего правителя вызвало раздражение среди ряда племен и представителей других ветвей правящего семейства, несогласных с таким решением. Целью передачи власти в руки подростку было намерение правящего в то время рода закрепить принцип династического престолонаследия. В качестве альтернативной фигуры на пост имама оппозиция выдвинула кандидатуру Мухаммеда бен Насера, верховного шейха (тамимы) племени бану гафир. На его стороне выступили племена так называемого крыла аднани, или, следуя племенной терминалогии арабов, низариты. Как и гафириты, низариты. были потомками племен, мигрировавших в Оман не прямо из Йемена, а из Центральной и Северо-Восточной Аравии, где вначале обосновались их предки, ушедшие из Йемена (то есть низариты были арабами «не чистыми», а «смешанными»), Однако и эта кандидатура оказалась приемлемой не для всех. Не устроила она, в частности, шейха племени бану хина, Халафа бен Мубарака. Он был не только шейхом крупного племени, но и лидером влиятельной в Южной Аравии конфедерации племен йа’мани, или йеменитов, как их еще называли, то есть потомков племен кахтани, «чистых арабов». Они пришли сюда из Йемена и расселились вдоль Оманского побережья задолго до аднани (27). Мирным путем решить возникший спор не удалось. Племена раскололись на два непримиримых лагеря. Один составили низариты и гафиршпы, то есть «арабы нечистокровные», другой — йемениты, то есть «арабы чистокровные». Спорадические стычки между ними вылились в многолетнюю и кровопролитную войну (28).

Когда первые переселенцы из Северной Аравии появились в Омане, то обнаружили, что его горная часть уже заселена племенами йамани (йеменитами). Тогда они двинулись дальше и обосновались вдоль побережья к северу от Омана, и назвали эти места кратко и ясно — Эш-Шамал (Земли, лежащие на севере). Впоследствии район этот с подачи англичан стали называть «Пиратским берегом», потом Договорным Оманом; сегодня это — Объединенные Арабские Эмираты. Племена Эш-Шамал поддержали лагерь гафиритов-низаритов.

Имам Саиф II бен Султан, будучи не в состоянии сам справится с возникшей ситуацией, совершил роковую для страны ошибку. Чтобы положить конец затянувшейся межплеменной войне между сторонниками бану гафир и йеменитами во главе с бану хина, он обратился за помощью (1737 г.) к владыке Персии Надир-шаху (правил в 1736-1747 гг.). Персы не заставили себя долго ждать. В считанные дни они высадили десант Джульфаре (современный эмират Рас-эль-Хайма) и Хор Факкане (находится на территории эмирата Фуджайра). Племена низаритов-гафиритов, выступившие, по их словам, против владычества йеменитов, как таковых, были разгромлены. Однако персы, сделав свое дело, щедро оплаченное к тому же, из Южной Аравии не ушли. Удерживая за собой Джульфар (под предлогом имевшейся у них информации о готовящемся новом восстании), стали скрытно, но планомерно превращать Джульфар в плацдарм для реализации своих планов по оккупации Омана. И когда в 1741 г. Саиф II, испуганный очередным всплеском межплеменной розни, еще раз обратился за помощью к Надир-шаху, то персы, ничтоже сумяшеся, захватили Оман (29).

Жесткое сопротивление персам оказали жители Сохара во главе с Ахмедом бен Саидом из рода Аль Бу Саид. К 1749 г. возглавляемая им коалиция племен смогла нанести сокрушительное поражение персам. Межплеменная война была прекращена. Ахмен бен Саид стал имамом (30). Династия Аль Бу Саид, заложенная им, правит Оманом до сих пор (со второй половины XIX века правитель носит титул султана).

Состоявшееся тогда разделение племен Южной Аравии на две политические партии — гафири (аднани и низари) и хинави (пахтана и йа’мани) — сохраняется и поныне.

Странички персидских хроник. Возвращаясь к теме повествования о противоборстве в зоне Персидского залива крупных держав прошлого, следует, думается, начать со времени восшествия на престол Персии шаха Аббаса I (правилв 1587-1629 гг.). Приход его к власти знаменовал собой начало нового этапа в истории зоны Персидского залива — этапа вступления в соперничество за него Персии и Великобритании, сначала союзников (в борьбе с Португалией), потом — противников. Главным инструментом Персии в этой борьбе был союз южноаравийских племен аль-кавасим, а Великобритании — Ост-Индская компания.

Образована она была 31 декабря 1600 г. по указу королевы Елизаветы; получила привилегии исключительной торговли с Индией[29]. Ее первоначальное название — «Директор и компания лондонских купцов, торгующих с Ост-Индией»; круг участников — 217 человек (31). Толчком к созданию Ост-Индской компании явилось решение голландцев поднять цены на перец (с 3 до 8 шиллингов за фунт), а также публикация нашумевших в свое время заметок об Ормузе английского торговца Р.Фитча (посетил остров в 1533 г.) «Права на судоходство и торговлю в Восточных Индиях» были предоставлены лондонским купцам (1559 г.) на условиях осуществления данного предприятия «на их собственный страх и риск», со всеми вытекающими из этого для них возможными негативными последствиями финансового и любого иного характера.

Готовясь к схватке с Португалией за влияние в Персидском заливе, Аббас I не мог обойтись без помощи арабов Южной Аравии. В отличие от персов, они располагали достаточным флотом для того, чтобы, когда потребуется, создать трудности для действий португальцев на море. Притом как в водах Персидского залива, так и на подступах к нему. В лице лидера племени касими шейха Каида Аль Касими шах Персии нашел решительного сторонника своих планов по развертыванию активных действий против португальцев. Перебравшись из Линге в район Джульфара, шейх Каид начал объединять вокруг племени касими все проживавшие там бедуинские племена. С тех пор место, где он разбил палатку и воткнул у ее входа копье, заявив тем самым, что именно здесь, а не в Линге находится теперь резиденция шейха племени, арабы стали называть Рас-эль-Хаймой (в переводе с арабского языка — Мысом палатки). Впоследствии наименование это распространилось на все лежащие вокруг земли и утвердилось в качестве официального названия одного из семи эмиратов современных ОАЭ (32).

По преданиям южноаравийцев, был среди воинов шейха Каида Аль Касими военачальник по имени Фагум. Благодаря его мужеству и отваге, славе воина смелого и дерзкого, приобретенной среди бедуинов успешными набегами на гарнизоны португальцев, шейх Аль Касими, сам человек мудрый и храбрый, смог довольно быстро утвердить влияние и первенство племени касими среди других племен, проживавших в районе Рас-эль-Хайма и соседней с ним Шардже. О том, что легендарный Фагум действительно зорко охранял от неприятеля рубежи земель племенного союза кавасим, говорит сохранившаяся в народе и дожившая до наших дней поговорка: «Не приближайся к Шардже, пока жив Фагум» (33).

Изгнать португальцев из зоны Персидского залива самостоятельно, без внешней помощи и поддержки, персам и арабам было не под силу. Они отчаянно нуждались в союзнике, более того, — равном Лиссабону и в экономическом, и в военном отношении. В силу целого ряда обстоятельств таким союзником стала для них Великобритания.

Попытки получить торговые концессии в Персии предпринимались Англией еще в середине XVI века. В 1555 г. лондонские купцы основали знаменитую «Московскую компанию», направившую в 1556 г. специальную экспедицию в Персию. Возглавил ее Антони Дженкинсон, первый посол Англии в России. Однако выполнить главную задачу экспедиции — получить привилегии в торговле с Персией через территорию России — Дженкинсону, несмотря на его богатый опыт дипломата, так и не удалось.

Сделать это англичане смогли только в 1598 г. На сей раз, они действительно преуспели — установили доверительные отношения с шахом и добились от него широких преференций. Притом как экономического, так и политического характера. Главная задача усилий Лондона состояла в том, чтобы в политическом отношении склонить шаха к совместным действиям в зоне Персидского залива, а в экономическом — убедить его открыть прямую торговлю с Англией. Вести ее они предлагали по коридору, проложенному в Европу из Персии через Кавказ и Россию. Миссия по реализации данного плана была возложена на братьев Шерли. Для этого они нанялись на военную службу к шаху, и незамедлительно отправились в Персию с отрядом рыцарей-наемников, численностью 28 человек. Официально братья Шерли должны были заниматься обучением персов военному делу, неофициально — изучением страны и выстраиванием доверительных отношений с шахом и его ближайшим окружением (34). Надо признать, что действовали рыцари-дипломаты расчетливо и умно, и с возложенной на них миссией справились. В 1603 г. старший из братьев, Антони Шерли, покинул Персию и направился в Англию с поручением Аббаса I «установить мосты дружбы» между Персией и Европой. До Англии, однако, он так и не добрался; по пути неожиданно скончался, в Мадриде. Судьба Роберта Шерли, ставшего к тому времени главным военным инструктором персидской армии и доверенным лицом шаха, была к нему более благосклонной. В отличие от брата, в Англию он вернулся, и письмо шаха по назначению передал. Однако на обращение шаха в Лондоне не отреагировали (35). Дело в том, что к тому времени активно уже действовала Ост-Индская компания. Поэтому для продвижения интересов Англии на Востоке, в том числе в зоне Персидского залива, было решено использовать богатые возможности этой компании в Индии, ее финансово-торговый потенциал и военно-морской арсенал.

Именно оттуда, из индийских владений Ост-Индской компании, и началось наступательное продвижение Англии в зону Персидского залива.

В 1617 г. по заданию Ост-Индской компании в Персию из Индии со специальной миссией отправился Э.Кеннок, крупный торговец и изощренный дипломат-разведчик. Он доставил шаху послание короля Якова I Английского с обращением насчет предоставления Ост-Индской компании привилегий в торговле с Персией. Действовал Э.Кеннок расчетливо и тонко. С возложенной на него миссией справился блестяще. Привилегии для коммерческих операций Ост-Индской компании в Персии получил — на торговлю шелком. В 1619 г. Ост-Индская компания основала торговые фактории в Джаске и Ширазе, и английские купцы развернули оттуда широкие коммерческие операции не только в Персии, но и в бассейне Персидского залива в целом (36).

Шаги, предпринятые Англией по упрочению своих позиций в Персии и расширению формата политико-дипломатического диалога с шахом, равно как и активная политика самого Аббаса I в зоне Персидского залива не остались незамеченными в Лиссабоне. Настроенность персов на совместные с арабами Южной Аравии действия против португальцев, их отчетливо проявившаяся нацеленность на захват Ормуза, где складировалось продовольствие и боеприпасы для португальской эскадры в Персидском заливе, — все это не могло не насторожить Лиссабон. Король Филипп не преминул обратить внимание своего наместника в португальских владениях в Индии на возможность крайне неблагоприятных для Лиссабона последствий от англо-персидского сближения, равно как и от повышенной торгово-политической активности в регионе Ост-Индской компании. Несмотря на энергичные контрмеры, предпринятые португальцами, исправить положение уже едва ли представлялось возможным. В 1622 г. Ормуз перешел в руки Персии. Крушение владычества Португалии в зоне Персидского залива приобрело необратимый характер.

Аравийская, эпопея голландцев. Уход из бассейна Персидского залива Португалии оставил Англию один на один с Голландией, ее новым, появившимся здесь, сильным и влиятельным соперником в мировой торговле. Впервые голландцы во всеуслышание заявили о себе в этом районе в 1625 г. И по иронии судьбы — в совместной с англичанами военно-морской операции против португальцев в Бендер-Аббасе, крупнейшем центре морской торговли того времени.

Активизации деятельности Голландии в зоне Персидского залива способствовала коммерция, стремление к тому, чтобы, во что бы то ни стало, сокрушить монополию Португалии на торговлю пряностями. Дело в том, что долгое время единственным в Европе оптовым рынком пряностей был Лиссабон. Для того чтобы разрушить эту монополию португальцев, весьма к тому же прибыльную, голландцам необходимо было узнать «тайну тайн» Лиссабона — разведанный португальцами морской путь в Индию. Действовали голландцы, дипломаты и разведчики, коммерсанты и мореплаватели, слаженно и напористо, и преуспели. И надо сказать, «раскололи» португальцев не силой, а хитростью. Путем подкупа португальских таможенников голландцам удалось подсадить на один из португальских кораблей, шедший в Гоа, своего шпиона. Под видом миссионера он смог просочиться через морские кордоны и погранично-сторожевые посты португальцев и добраться до Гоа, штаб-квартиры Лиссабона в «восточных морях». Там этот человек, судя по всему, умный и изворотливый, провел целых 13 лет, не разу не вызвав ни у кого никаких подозрений. За время пребывания в Гоа он собрал довольно полные сведения о морских маршрутах португальцев из Европы в Индию и располагавшихся вдоль этих маршрутов гаванях и портах; систематизировал полученную им информацию о сезонных ветрах; но самое главное — умудрился достать и скопировать хранившиеся в строжайшей тайне морские карты. Выполнив поставленную перед ним задачу, этот гениальный лазутчик прошлого, имя которого история, к сожалению, не сохранила, возвратился на родину.

Собранной им информацией воспользовался известный голландский предприниматель-авантюрист Гутман. На четырех судах, снаряженных им при финансовой поддержке голландских купцов, он предпринял попытку проникнуть в «индийские воды». По возвращении из этой экспедиции Гутман инициировал основание знаменитой голландской Ост-Индской компании (1602 г.), ставшей впоследствии главным инструментом Голландии в реализации ее планов в Индии и в бассейне Персидского залива (37). Деятельность «детища Гутмана» была поддержана голландскими властями, притом сразу же и решительно. С разрешения и при поддержке правительства компания обрела профессиональный военный флот (к 1669 г. в компании, функционировавшей в период 1602-1798 гг., насчитывал 150 коммерческих судов, 40 военных кораблей, 50 тысяч служащих и 10 тысяч солдат). Флот этой компании и помог Голландии одержать верх над португальцами в коммерческой схватке в «восточных морях» и перехватить у них пальму первенства в торговле пряностями (38).

Со смертью шаха Аббаса I (1629 г.) Великобритания лишилась в его лице главной своей опоры в зоне Персидского залива. Ситуацией тут же не преминула воспользоваться Голландия. Действуя оперативно, она помешала возобновлению торговых привилегий Великобритании в Персии, полученных ею от шаха Аббаса I. Осознанно платя за персидские товары больше, чем бритты, голландские купцы стали просто-напросто выдавливать английских негоциантов с рынков Персии. Благодаря своей целенаправленной и скоординированной политике Голландия к 1640 г. приобрела в зоне Персидского залива такие прочные позиции, что сделалась, по сути, ведущей там военно-политической силой, с влиянием которой вынуждены были считаться все другие крупные торговые и морские державы мира.

В руки Голландии переходит Бендер-Аббас, центр морской торговли Персии. Голландские купцы получают разрешение шаха на беспошлинный ввоз товаров во все персидские порты, расположенные на побережье вдоль Индийского океана (39). Имея в виду еще больше упрочить свои позиции в зоне Персидского залива, Голландия прибегает к двум испытанным средствам — подкупам и запугиванию местных правителей угрозой применения в отношении них военной силы. Осенью 1645 г. у входа в Персидский залив появляется мощная голландская военная эскадра. Действия голландцев не оставляют ни у кого сомнений в том, что, если потребуется, то Голландия силой заставит и шаха Персии, и арабов Южной Аравии принять ее условия ведения торговли в этом крае. Демонстрация силы дает результаты. Шах Персии устраивает в Исфагане пышный прием в честь командующего голландской эскадрой командора Блока, и в присутствии приглашенных на этот прием аккредитованных в Персии иностранных послов объявляет о предоставлении голландским купцам права на закупку шелка на всей территории Персии и его беспошлинном вывозе из страны.

Англия вынуждена ретироваться. Центр ее деятельности в зоне Персидского залива перемещается в Басру. Активизируются контакты англичан с шейхами Кувейта, Бахрейна и княжеств Эш-Шамал. Однако о действиях англичан, несмотря на все предпринятые ими меры предосторожности, становится известно бдительным голландцам. И они отвечают им карательной экспедицией. У Басры неожиданно появляется голландская эскадра. Английская фактория в Басре перестает существовать, сжигается дотла.

Первая англо-голландская война (1652-1654 гг.), которой Кромвель ответил на ущемление Голландией торговых интересов Великобритании на Востоке, повлекла за собой и обострение англо-голландского противостояния в зоне Персидского залива (40). Именно в это время голландцы активизировали свои действия непосредственно в шейхствах Южной Аравии, в том числе в землях Эш-Шамал, где тогда и были открыты их первые в Прибрежной Аравии торговые фактории (1653 г.). Документы из голландских архивов, повествующие о бурных событиях в зоне Персидского залива в период 1623-1765 гг., характеризуют земли Эш-Шамал как один из трех ведущих коммерческих центров зоны Персидского залива.

Именно поэтому, как представляется, в 1666 г. голландская Ост-Индская компания и принимает решение о направлении к побережью Эш-Шамал специальной экспедиции. Цель ее состоит в том, чтобы обстоятельно — в «плане коммерческом и навигационном» — исследовать прибрежную полосу между городами-портами Дибба и Кальба. Донесение, подготовленное участниками экспедиции, — бесценно; оно содержит обширные географические, этнографические и торгово-экономические сведения о землях Эш-Шамал второй половины XVII века (41).

К середине XVIII века Голландию, теряющую свои прежние позиции в мировой торговле, начинают теснить и с главных морских коммерческих магистралей (в зоне Персидского залива — Англия). Под натиском англичан голландцы вынуждены оставить Басру и Бендер-Бушир (1753 г.), а затем и Бендер-Аббас (1759 г.). Последний оплот голландцев в зоне Персидского залива — остров Харк. Однако и на нем располагались они уже не так, как в былые времена, а испросив на то разрешение у местного шейха. Более того, — на условиях аренды, выплачивая довольно крупную сумму за содержание на острове военного горнизона в заложенном ими же небольшом форте (был основан бароном Книпхаузеном). Вместе с тем, несмотря ни на происшедшие изменения в расстановке сил, ни на утрату былого могущества, вести себя в Персидском заливе голландцы продолжали так, как и прежде: по отношению к англичанам — подчеркнуто вызывающе, а по отношению к коренному населению — традиционно пренебрежительно, всячески притесняя и обирая его. Когда же голландцы задумали прибрать к рукам жемчужный промысел, то есть завладеть один из главных источников доходов прибрежных племен, то недовольство арабов выплеснулось наружу.

И приобрело такой размах и такие ярко выраженные формы, что голландцы, вынуждены были ретироваться. Однако изменить ситуацию к лучшему уже не представлялось возможным. Последствия предпринятого ими шага не замедлили сказаться и на их отношениях с коренным населением обоих побережий Персидского залива, и на политической ситуации в этом районе в целом. Испытывая на себе мощный военно-торговый прессинг со стороны Англии, противиться чему Голландия была уже не в силах, и, сталкиваясь с открытым бойкотом местных племен, она оставила остров Харк (1765 г.) и ушла из Персидского залива.

Много неприятностей доставил голландцам гроза местных корсаров Муханна (42). Знаменитый исследователь Аравии и путешественник Нибур отзывался об этом человеке, как о самом «кровожадном пирате» Персидского залива. Согласно одной из легенд, Муханна собственноручно, якобы, убил свою мать, публично осудившую его за творимые им злодеяния (43). Разбойничьи действия Муханны, дерзкие и жестокие, корежили судоходство и торговлю в Персидском заливе. Исторические документы свидетельствуют, что персы, чтобы «обуздать Муханну», были вынуждены даже задействовать для этого крупные военно-морские силы. В 1769 г. персы блокировали пиратский флот Муханны на рейде у острова Харк, где легендарный пират обосновался после ухода оттуда голландцев. Однако захватить самого Муханну не смогли; он умудрился выскользнуть из окружения и скрыться. Бежал сначала в Кувейт, а оттуда в Басру, где и был, в конце концов, схвачен и казнен по личному указанию турецкого наместника в Багдаде (44).

Размах действий пиратов под предводительством Муханны побудил английского консула в Басре внести на рассмотрение своего правительства предложение о предоставлении платных услуг по эскортированию торговых судов в Персидском заливе; причем кораблей любого из судовладельцев, невзирая на его национальную принадлежность. Для этого требовалось лишь сделать официальное обращение в одну из дипломатических миссий Великобритании в зоне Персидского залива и выплатить в казну Британской империи безвозвратный аванс в размере 100 рупий (стоимость услуги сроком на год). В Лондоне на данное предложение отреагировали прохладно. В ответе консулу говорилось, что в практическом плане реализовать такое предложение представляется едва ли возможным, так как для эскортирования судов на должном уровне необходимо будет держать в зоне Персидского залива неоправданно большой флот (45).

Как бы то ни было, но сама идея насчет эскортирования торговых судов не канула в Лету. Систему морских конвоев ввела для своих судов Ост-Индская компания. Корабли ее военно-морской эскадры непременно сопровождали все принадлежавшие компании торговые суда во время их нахождения у берегов Южной Аравии, в Ормузском проливе и в самом Персидском заливе.

Вопрос о пиратстве в Персидском заливе — не такой простой, как может показаться на первый взгляд. Английские историки-востоковеды, делают, как правило, акцент на «вынужденном», по их выражению, характере репрессивных действий британского флота в отношении «пиратских племен Океанской Аравии»; и прежде всего — племенных союзов бану кавасим и бану яс, проживавших на территориях, входящих сегодня в состав ОАЭ. Впоследствии все эти земли с подачи англичан стали называть «Пиратским берегом» (с 1820 г. — Договорным Оманом).

Отрицать факт наличия пиратства в Персидском заливе было бы, конечно, неверно. В этом районе пролегали древнейшие в мире судоходные артерии и водные торговые магистрали. Морской разбой существовал там с незапамятных времен. В ассирийских «глиняных книгах» содержатся сведения о военной экспедиции, снаряженной в 690 г. до н. э. специально для «усмирения хищных людей Горького моря». О коварных морских разбойниках у берегов Аравии упоминают также и адмирал Неарх, флотоводец Александра Македонского, и историк Плиний. Рассказывая о мерах по борьбе с ними, Плиний, в частности, говорит о командах «искусных лучников», которые набирали на торговые суда для защиты от нападений пиратов. Излюбленными местами налетов корсаров на торговые суда были, по его словам, Баб-эль-Мандебский и Ормузский проливы. Экспедиция к берегам Южной Аравии, предпринятая римским императором Траяном, была продиктована, в том числе, и целями пресечения там действий пиратов. Боролся с пиратами и персидский шах Шапур II (правил в 309 - 379 гг.). Чтобы раз и навсегда, по его выражению, отучить арабов от морских набегов на торговые суда и прибрежные города-порты персов, он с войском вторгся Эль-Хасу. Там базировался флот пиратов. Для пущего, как он говорил, устрашения Шапур устроил кровавую резню. Захваченных в Эль-Хасе мужчин, всех, без разбора, «сковывали», как отмечается в сказаниях арабов, «оковами Шапура» — веревкой, продетой сквозь отверстия в плечах пленных, проткнутые копьями персов. За такое бесчеловечное отношение к людям Шапур II получил у арабов прозвище «Кровавый» (46).

Надо сказать, что отношение Шапура II к арабам Аравии было, действительно, крайне враждебным. И причиной тому— убийство ими его предшественника, шахиншаха Урмозди Нарси. Смерть эта, им неотомщенная, лежала, по словам самого Шапура II, «тяжелым камнем на его душе». Мысль о мести арабам не давала покоя. Жажда отмщения и подтолкнула его к военному походу в Аравию. Были спроектированы и построены быстроходные военные корабли. Задача их состояла в том, чтобы напрочь лишить арабов возможности уйти от погони на море и укрыться в хорошо известных им прибрежных лагунах. Армада, собранная Шапуром, в составе 30 транспортных судов (для переброски морского десанта) и 3 быстроходных кораблей нового типа, хорошо оснащенных в военном отношении, выдвинулась, как говорится в хрониках тех лет, в направлении «Берега арабов», чтобы «усмирить арабские племена». И «ступил Шапур на землю арабов», сообщают историографы прошлого, и «раздавил их».

В одном из сожженных приморских городов, в разрушенном до основания доме, воины Шапура обнаружили старика. Им оказался, как выяснилось позже, шейх местного племени по прозвищу «Корень жизни». Легенды гласят, что будто бы он и предрек Шапуру «неизбежность отмщения» за все содеянные им злодеяния в отношении мирных жителей. Настанет день, сказал он, когда персы, «побежденные собственной слабостью и беспечностью», будут «опрокинуты арабами и обращены ими в бегство». Предсказание это, как свидетельствует история, оказалось пророческим.

Следует отметить, что разбойничали в Персидском заливе не только местные пираты. Процветавшие там богатые города-порты и регулярно посещавшие их торговые морские караваны манили в район Персидского залива флибустьеров и из других частей света. Арабский географ и путешественник X века Ибн Хаукаль (арабы часто называют его любознательным торговцем из Мосула) упоминает в своей «Книге путей и стран» о пиратской флотилии, пожаловавшей в IX веке к берегам Южной Аравии из Индии, о ее грабительских набегах на порты в Омане и в землях Эш-Шамал. Прославился дерзкими разбойничьими действиями в Персидском заливе и знаменитый в «восточных морях» английский пират Гиллиам, известный также как Джеймс Келли (пойман и казнен в Лондоне, в 1700 г.) (47). Яркие заметки о пиратах Прибрежной Аравии содержатся и воспоминаниях бывавшего в этих краях Марко Поло. Каждое лето, сообщает он, более ста пиратских парусников арабов выходят на свой опасный промысел в море. Метод их прост: окружив цепью своих парусников приглянувшееся им судно, они берут его на абордаж и грабят; после чего разрешают судну следовать дальше (48).

Из рассказов Марко Поло и других путешественников следует, что пираты-арабы, грабившие торговые шхуны, насилия над экипажами и пассажирами не чинили, захваченные ими суда, как правило, не присваивали и не сжигали. Такие случаи начинают отмечаться только с появлением в Персидском заливе англичан. И это неслучайно. На действия Великобритании, нацеленные на то, чтобы силой прибрать к рукам богатые города-рынки Прибрежной Аравии и подчинить своему влиянию судоходство в Персидском заливе, арабы «Океанской Аравии», потомственные мореходы и торговцы, вынуждены были отвечать силой, и вести себя в отношении англичан столь же решительно и жестко. Другого пути, чтобы сохранить свои позиции в торговле и отстоять свои жизненно важные интересы на морских торговых магистралях, у них не было. Архивные документы, собранные и опубликованные правителем Шарджи (один из эмиратов современных ОАЭ), крупным исследователем истории Южной Аравии, свидетельствуют, что с появлением в Персидском заливе Англии морские набеги племен кавасим на иностранные суда в Персидском заливе и в прилегающих к нему водах начинают приобретать ярко выраженную антианглийскую направленность. И цель этих набегов в отличие от, конечно же, имевших место, наряду с ними, рейдов пиратов состояла в том, чтобы защитить свои экономические интересы, более того, отстоять независимость и свободу.

Вооруженное сопротивление арабов силовому вмешательству Англии в торговые дела края воспринимали в Лондоне болезненно. Таким выступлениям англичане незамедлительно приклеивали ярлыки разбойных акций. И под предлогом искоренения пиратства и обеспечения безопасности морского судоходства предпринимали в отношении арабов Южной Аравии карательные экспедиции (1800-1803, 1805-1806, 1808-1809, 1819-1820 гг.), как правило, крупномасштабные и крайне жесткие. Один из участников кампании 1808-1809 г., Дж. Букингем, высказывался в том плане, что «утихомирить арабов племен кавасим.» можно, дескать, только путем их «полного истребления». Таким образом, осуществляя репрессивные меры, другими словами масштабные акты насилия, в отношении коренного населения Южной Аравии, англичане действовали осознанно. Арабы, в свою очередь, противились английской политике силы, как могли, в том числе и вооруженным путем (49). С учетом всего сказанного выше известное утверждение вицекороля Индии лорда Джорджа Натаниэла Керзона (1859-1925 гг.) о том, что английское имя в водах Персидского залива было, дескать, ничем иным, как «синонимом порядка и свободы», едва ли можно считать корректным (50).

В целях водворения такого, с позволения сказать, «порядка» англичане, что интересно, прибегали к помощи пиратов, с которыми они, по их словам, бескомпромиссно боролись. Услуги такого рода оказывал им и Рахма бен Джабер, некоронованный король пиратов Персидского залива. В течение 20 лет (1800-1820 гг.) он безнаказанно промышлял разбоем в водах, омывающих Аравийский полуостров, и считался грозой этих мест (51). Однако англичане, почему то, именно на его действия никак не реагировали, попросту закрывали глаза. Более того, когда требовалось, предоставляли пирату квалифицированную медицинскую помощь. А не трогали они его только потому, что он оказывал им услуги, притом довольно ценные. Выполнял, к примеру, функции доверенного лица в их секретных контактах с ваххабитами, участвовал в совместных с ними акциях против судов племен кавасим в Персидском заливе.

Арабы Прибрежной Аравии справедливо считают Рахму бен Джабера самым кровожадным пиратом Залива (52). Истории об этом флибустьере, родом из Кувейта, до сих пор можно слышать из уст профессиональных рассказчиков в кофейнях на старых рынках в городах-портах Прибрежной Аравии. Начинал Рахма бен Джабер как торговец лошадьми. Дельцом слыл честным. Слово свое держал крепко. Судьбе, однако, угодно было распорядиться так, что впоследствии упоминание одного только имени этого человека наводило ужас на немало повидавших на своем веку отважных арабских мореходов. История жизни Рахмы бен Джабера, по кусочкам разбросанная на страницах работ исследователей-востоковедов, но, как говорится, смонтированная и собранная воедино, может поведать любознательному читателю немало интересного о жизни шейхств и племен Аравии прошлого. Поэтому она и заслуживает того, чтобы быть рассказанной, хотя бы вкратце.

Пиратствовать Рахма начинал на небольшом паруснике, в компании всего с двенадцатью сотоварищами. Действовал дерзко. Закончил жизнь сражением с целым флотом, бахрейнским. Правитель Бахрейна был его главным противником и неприятелем. О маниакальной ненависти Рахмы к правящим семействам Бахрейна и Кувейта слагались легенды. Став, благодаря своему уму, смелости и отваге, предводителем всех «хищных людей» (так называли пиратов арабы Аравии), промышлявших разбоем на морских торговых магистралях вдоль Аравийского полуострова, Рахма бен Джабер начал бороться с правящими семействами Кувейта и Бахрейна отчаянно и бескомпромисно. Водил дружбу с ваххабитами[30]. Надо сказать, что и сам он был представителем довольно известного в Аравии рода (аль-Джалахима), одного из трех знатных родов племени бану утуб, из которого вышли, кстати, правящие династии Аль Сабах в Кувейте и Аль Халифа на Бахрейне. Племя бану утуб было образовано группой семейно-родовых кланов племенного союза бану аназа, выходцев из Неджда.

В 1710 г. они мигрировали в прибрежную Аравию и обосновались в местечке Курейн, известном впоследствии под именем Эль-Кут («форт», «крепость»), а позже — Эль-Кувейт. В 1766 г. семейно-родовые кланы аль-Джалахима и Аль Халифа покинули Кувейт и перебрались на остров Забара, где постороили форт и занялись жемчужным промыслом. Однако острые разногласия, возникшие между ними, вынудили род аль-Джалахима возвратиться в Кувейт. Встретили их соплеменники прохладно. И род аль-Джалахима был вынужден вновь мигрировать. На сей раз — в Катар, в район гавани Хор Хасан.

В 70-х годах XVIII века семейно-родовой клан Аль Халифа переселился на Бахрейн и получил от шаха Персии право на аренду и управление островом, сроком до 1782 г. Однако в 1779 г. был изгнан оттуда проживавшими на острове шиитами. Смириться с этим члены клана Аль Халифа не захотели, и в 1783 г., при поддержке со стороны семейства Аль Сабах и некоторых племен из Катара, напали на Бахрейн, выбили оттуда персидский гарнизон и стали управлять островом. Род Рахмы бен Джабера выступил на стороне клана Аль Халифа. И, надо сказать, сыграл заметную роль в его борьбе за власть на Бахрейне. Став правителем Бахрейна, шейх Ахмад бен Халифа, получивший прозвище «Завоеватель» за то, что отобрал Бахрейн у персов, щедро одарил поддержавших его шейхов племен и глав семейно-родовых кланов, в том числе рощами финиковых пальм, главным богатством арабов Аравии прошлого. Что касается Рахмы бен Джабера, то степенью внимания и знаками благодарности, проявленными к его роду, он остался неудовлетворенным, обозлился и поклялся поквитаться с семейством Аль Халифа. Чтобы выполнить данную им клятву, занялся морским разбоем. Бахрейнские суда, а заодно кувейтские и персидские, грабил беспощадно. Не трогал корабли только своих союзников и покровителей — ваххабитов и англичан.

В конце 1809 г. Рахма совершил акт насилия, потрясший своей жестокостью и бесчеловечностью все племена Прибрежной Аравии: захватил 20 кувейтских парусников, шедших с товаром из Маската; товар изъял, парусники сжег, пленных матросов обезглавил, тела их выбросил за борт, в живых не оставил никого (54).

Несмотря на устроенную им кровавую резню, беспрецедентную даже для того времени, Англия на учиненный Рахмой разбой никак не отреагировала. Никакой обеспокоенности у Ост-Индской компании происшедшее не вызвало. Намерений пресечь действия Рахмы, определенно разбойные и жестокие, не возникло. Английские суда он не трогал. Налеты же, устраиваемые им на парусники арабов, были только на руку Англии. Они помогали ей (под видом борьбы с пиратством) реализовывать задачи по устранению главных оппонентов ее политики в этом регионе — арабов Прибрежной Аравии во главе с племенным союзом кавасим.

Так называемая непримиримая борьба Англии с арабами-корсарами была, таким образом, ничем иным, отмечает в своей работе «Миф об арабском пиратстве в Заливе» правитель Шарджи шейх Аль Касими, как частью проводимой Англией политики «большой лжи» (55). Главным инструментом этой политики выступала Ост-Индская компания. Анализ ее деятельности в зоне Персидского залива показывает, что она делала все от нее зависящее, чтобы сломать «становой хребет» южноаравийской торговли -задушить морской флот племен Южной Аравии, взять под свой контроль оптовую торговлю арабов в портах Омана и гаванях Эш-Шамал. Чтобы зримо представить себе флот арабов Прибрежной Аравии тех лет, приведем некоторые, почерпнутые из архивов времени, данные. Так, согласно информации все тех же англичан, в 1798 г. флотилия только одного племенного союза кавасим насчитывала 63 крупнотоннажных парусных судна и 669 небольших парусников; общая численность экипажей составляла 18 760 человек (56). Согласитесь, что такой флот, действительно, мог быть грозной силой даже для Англии. С его помощью племена кавасим контролировали не только гавани Арабского побережья Персидского залива, но и некоторые крупные порты в Прибрежной Персии, в том числе Линге, а также хорошо укрепленные в военном отношении крепости на островах Кешм и Кайе.

Торговля и мореходство являлись для племен «Океанской Аравии» основой их жизнедеятельности, а Индия — ключевым коммерческим партнером. Именно из Индии в шейхства Южной Аравии поступали главные для местного населения товары: продукты питания и дерево для строительства судов. Видя в англичанах, в их деятельности в Индии и в зоне Персидского залива, опасного конкурента, имевшего целью лишить арабов «Океанской Аравии» их роли и места в торговле с Индией, а значит — и источника существования, южноаравийцы пытались, как могли, противиться этому.

Заметное место в их противостоянии действиям Англии в регионе принадлежит, как уже отмечалось выше, племенному союзу кавасим во главе с родом Аль Касими (из него вышли правящие семейства Аль Касими в эмиратах Рас-эль-Хайма и Шарджа). Племена кавасим издревле занимались жемчужным промыслом, морскими перевозками и караванной торговлей (57). Всемирно известный исследователь «Острова арабов» Карл Нибур (1733-1815 гг.), посетивший в первой половине 1760-х годов Джидду, Йемен и Маскат, отмечал в своих путевых заметках, что флот шейха Рашида ибн Матара Аль Касими (1727-1777 гг.) был «значительным» и вел «активную торговлю в Заливе и вне него». Член совета управляющих Бомбея Ф. Варден с восхищением отзывался, в свою очередь, о деловой хватке и «оборотистости» арабов-торговцев из племен кавасим; в 1770-х годах они, по его словам, «управляли на рынках Бомбея самыми доходными делами»(58).

Основал племя, заложившее легендарный племенной союз кавасим, отважный воин и поэт Касими. По преданиям, был он одним из потомков рода Пророка Мухаммеда. Парусники племен кавасим отличались быстротой хода и маневренностью, лоцманы — доскональным знанием морских торговых магистралей и сезонных ветров, матросы — мастерством и бесстрашием.

Начало организованного выступления южноаравийских племен кавасим против Англии можно датировать 1745 г., временем предъявления ими знаменитого ультиматума Великобритании об уплате английскими судами налога племенам кавасим «за пользование их водами и портами» (59). История борьбы племен кавасим с Англией свидетельствует, что вначале арабы нападали не на все подряд английские суда, а только на те, что в ответ на их требование об уплате налога угрожали им оружием, или же вторгались, «не спросись», в воды и порты в прибрежной полосе мест их компактного проживания (60). Акциями такого рода арабы племен кавасим пытались продемонстрировать англичанам, что мириться с их притеснениями на морских торговых маршрутах, связывающих Индию с шейхствами Южной Аравии, а тем более в портах и гаванях, испокон веку им принадлежащих, они не намерены и не будут. В Лондоне же действия племен кавасим квалифицировали исключительно как пиратские, а земли, где они проживали, называли не иначе, как Пиратским берегом (61). Именно с подачи англичан название это, незаслуженно данное землям легендарных мореходов и ловцов жемчуга, надолго вошло в обиход стран и народов мира.

Независимость и свободу племена кавасим отстаивали не только в неравной борьбе с Англией, но и в острой схватке с ваххабитами, распространению власти которых в Южной Аравии они решительно противились. Помощь ваххабитам в борьбе с племенами кавасим оказывал уже известный читателю пират Рахма бен Джабер. Ваххабиты приютили его у себя после поражения, нанесенного флибустьеру флотом эмира Бахрейна.

С бахрейнской стороны тем боем руководил старший сын эмира. Флагманское судно, на котором он находился, оказалось бок о бок с кораблем Рахмы — ив упор было расстреляно пиратами. Сын эмира погиб. Сгорел и корабль Рахмы. Однако пирату, пересевшему на подошедшую, на помощь ему, быстроходную самбуку (вид арабского парусника), удалось спастись. Он с боем прорвался сквозь цепь кораблей неприятеля, блокировавших его флот в одной из гаваней Катара, и ушел в Даммам, к ваххабитам, куда бахрейнцы сунуться не осмелились. Истекая кровью, Рахма поклялся, что эмир Бахрейна дорого заплатит за то, что сжег его корабли. Заявил, что пока он жив, — мира и безопасности бахрейнским судам в Заливе не видать. С тех пор любой противник эмира Бахрейна, кем бы он ни был, в каких бы отношениях с союзниками Рахмы в Заливе (ваххабитами и англичанами) не состоял, всегда мог рассчитывать на помощь и поддержку пирата, полную и безвозмездную. Примером тому — предложение им услуг турецкому султану, врагу ваххабитов и англичан, задумавшему в 1818 г. карательную экспедицию против Бахрейна. Рахма, успевший уже частично восстановить свой флот, сожженный бахрейнцами, предложил в распоряжение султана, ни много ни мало, а девять новых быстроходных кораблей с двумя тысячами поднаторевшими в морских делах отчаянными парнями из числа освобожденных им рабов. В свое время он снял их с галер, и поэтому преданы они ему были беззаветно. Надо сказать, что по тем временам такое воинство представляло собой довольно внушительную силу. И поэтому реакция ваххабитов на поступок Рахмы последовала незамедлительно, и была предельно жесткой: пирату с его сотоварищами-разбойниками указали на выходные двери Даммама. Ему решительно заявили, чтобы убирался он из города подобру-поздорову, и как можно быстрее. Хранившаяся в Даммаме богатая добыча пиратов, взятая ими во время морских разбоев, была изъята и перешла в руки ваххабитов — в качестве компенсации, как было заявлено Рахме, за многолетние услуги по стоянке его флота в Даммаме.

Внешность этого человека, по описанию встречавшихся с Рахмой английских офицеров, была настолько безобразной и пугающей, что «запоминалась невольно, сразу и навсегда». С лицом, испещренным шрамами, одноглазый, в грязной и истертой до дыр рубашке, босиком, с ног до головы увешанный оружием, в сопровождении огромного роста, под стать ему по внешнему виду, телохранителей, пират внушал своим видом страх и отвращение. С англичанами, с которыми он сотрудничал, встречался только по крайней надобности — либо по вызову их резидента в Бендер-Бушире, где его конфиденциальные встречи с ними, как правило, и проходили, либо в связи с необходимостью попасть на прием к практиковавшему там врачу-англичанину. Ему одному, пожалуй, среди англичан и доверял Рахма, и только у него (с разрешения Ост-Индской компании, конечно) лечил свою ужасно обезображенную левую руку. На ней он носил, к слову, выполненный ювелирами роскошный серебряный цилиндр, инкрустированный драгоценными камнями.

Легенды об этом пирате, из поколения в поколение передаваемые в племенах Прибрежной Аравии, гласят, что за свою долгую и опасную жизнь Рахма бен Джабер ни разу ни перед кем не спасовал, в боях с противником демонстрировал чудеса храбрости и отваги. Таким был и его старший сын Башир, корсар отчаянный, смекалистый и до мозга костей преданный своему отцу и братству пиратов. Рассказывают, что одного из своих сыновей, которого он тоже любил, Рахма «вычеркнул из памяти» и «навсегда потерял для себя» только за то, что тот в схватке с противником струсил, и позорно бежал. В назидание пиратам-сотоварищам Рахма будто бы собственноручно связал сына-труса и выбросил за борт — на съедение акулам. Сыну чудом удалось освободиться от пут и спастись, Узнав, что он выжил, Рахма прилюдно заявил, что сын-трус для него умер.

Под нажимом англичан Рахма бен Джабер в 1823 г. заключил с эмиром Бахрейна «пакт о мире и дружбе». Продлился он, однако, всего два года. Сильно сдавший под тяжестью прожитых лет, почти слепой, ветеран пиратов разорвал этот пакт, и вновь вступил на тропу войны со своим заклятым врагом — эмиром Бахрейна и всем семейно-родовым кланом Аль Халифа.

В 1826 г. в водах Персидского залива произошла их последняя встреча-схватка. Рахма, будучи окруженным кораблями бахрейнцев, бесстрашно ринулся навстречу врагу. Когда стало ясно, что плена не избежать, — он отдал приказ взорвать «Гатрушу», флагман его пиратской флотилии. Помимо самого Рахмы и преданной ему команды, на ушедшем на дно овеянном легендами пиратском корабле находились его младший (восьмилетний) сын и гигант-телохранитель Таррар, родом из Африки. Так закончился жизненный путь некоронованного короля пиратов Персидского залива Рахмы бен Джабера (62).

Аравийская сага Британской империи (события и факты). Автором плана колонизации Великобританией зоны Персидского залива был офицер английских колониальных войск в Индии Джон Малькольм (1769-1833 гг.), ставший впоследствии губернатором Бомбея (1827-1830 гг.). Этот человек справедливо рассматривается исследователями-востоковедами в качестве одной из наиболее заметных, после португальца д’Альбукерки, фигур, когда-либо появлявшихся на авансцене истории колониализма в этом районе мира. Основные положения «Плана Малькольма» были рассмотрены на военно-политическом совете при генерал-губернаторе Индии, одобрены и утверждены английским правительством. Смысл их состоял в том, чтобы, добившись абсолютного контроля Англии над районом Персидского залива, превратить его в рынок сбыта исключительно для английских товаров, а закрепившись в Южной Аравии, сделать ее плацдармом для экспансии Англии в глубь полуострова в целях его колонизации и установления контроля Англии над всей Аравией (63).

Траектория блистательной карьеры Джона Малькольма, сумевшего за короткий период времени продвинуться по службе от капитана до бригадного генерала и стать губернатором Бомбея, говорит о нем, как о человеке целеустремленном и амбициозном, умном и прозорливом. Рассказывают, что Малькольм был одержим идеей колонизации Великобританией Востока. Практические дела его не оставляют ни малейших сомнений в том, что на своем месте делал он все от него зависевшее, чтобы максимально, насколько можно, расширить границы Британской империи и в Аравии, и в Месопотамии, и в зоне Персидского залива в целом. Там располагались важные перекрестки древних морских и сухопутных торговых магистралей (64). Под стать масштабам целей «Плана Малькольма» были и предлагавшиеся им тактика действий и средства для достижения этих целей; конкретно в Аравии — с упором на разжигание вражды и межплеменной розни среди арабов, на превращение шейхов арабских племен в вассалов Англии. Если мы «упрочимся» в Персидском заливе, писал в одном из своих донесений Джон Малькольм, то определенно добьемся в этом районе всего, что пожелаем, и в наших отношениях с Персией, и с Турцией и с племенами Аравии (65).

В январе 1800 г. офицер английской колониальной армии в Индии Джон Малькольм во главе специальной миссии прибыл в Бен-дер-Бушир (Персия). Состав его команды, по сообщениям российского консула Скабичевского, насчитывал около тысячи человек. В течение четырех месяцев «малькольмовцы», по сведениям Скабичевского, трудились, не покладая рук, и обстоятельно исследовали не только прибрежные города-порты Персии, ее острова в Персидском заливе, транспортные коммуникации и форты, но и некоторые районы в Южной Аравии, в том числе Маскат, а также города-порты и гавани в шейхствах Эш-Шамал. Деньги, потраченные миссией Малькольма на вербовку агентов и подкуп шейхов, были настолько огромными, отмечают историки, что английское правительство еще долго потом не могло забыть о «восточной расточительности» Малькольма. При всяком удобном случае Лондон напоминал ему о крупных финансовых средствах, «утекших из казны в Аравию» и необходимости их восполнения — путем увеличения «портфеля колониальных приобретений» Британии в Аравии.

В основе «Плана Малькольма» по колонизации зоны Персидского залива, лежала идея «абсолютного упрочения» Англии в этом районе мира. Притом в такой форме, чтобы «присутствие Англии в Заливе внушало страх и надежду» в отношении нее народам и племенам, там проживающим. Страх — перед силой и могуществом Британской империи, и надежду — на ее доброе к ним отношение.

Реализовывать свои цели и задачи в зоне Персидского залива Малькольм предлагал решительно и незамедлительно; содействовать «межплеменным междоусобицам и сопровождающей им разрухе» — всемерно; вмешиваться во внутренние дела арабов — обязательно; «вводить их в состояние анархии» — непременно. И все это с одной единственной целью, чтобы как можно быстрее и как можно эффективнее «подчинить себе» арабов и персов, и установить в зоне Персидского залива «открытый диктат» Англии.

Ведя переговоры с персами о трех приглянувшихся англичанам островах в Персидском заливе (Кешм, Харк, Хенгам), Малькольм открыто заявлял о желании Англии получить их от Ирана, во что бы то ни стало, на любых условиях — от дружественной, по его выражению, оккупации до покупки. Тональность заявлений Малькольма не оставляла сомнений в том, что намерения Англии в отношении того, чтобы прибрать эти острова к рукам и превратить их форпост Англии в Персидском заливе — серьезные и корректировке не подлежат.

Во время пребывания английской миссии в Персии Малькольм лично посетил Маскат. Там между ним, посланником генерал-губернатора Индии, и правителем Маската была достигнута договоренность насчет учреждения в Маскате поста представителя Ост-Индской компании (66). Фундаментом достигнутых в Маскате договоренностей, как подчеркивалось в документах по результатам переговоров, были установленные между сторонами прочные отношения дружбы и взаимопонимания. Оберегать и сохранять их они намеривались вечно, до тех пор, «пока солнце и луна не прекратят сменяемого друг друга движения по небосклону» (67).

В ходе переговоров в Маскате Дж. Малькольм добился пролонгации чрезвычайно важных для Лондона англо-оманских договоренностей (от 1798 г.), категорически запрещавших имаму вступать в какие бы то ни было контакты с Голландией и Францией, главными в то время соперниками Англии в зоне Персидского залива. Следует отметить, что согласно англо-оманским договоренностям от 1798 г. Маскат обязался «держать сторону» Англии во всех возникавших тогда в том районе мира межгосударственных спорах. Кроме того, не предоставлять ни голландцам, ни французам, ни кому бы то ни было другому, ни баз, ни льгот, ни преференций; а также изгнать из Маската французские корабли и лишить Францию права иметь в Маскате угольную станцию.

Дипломатические, по выражению Дж. Малькольма, реверансы в сторону Маската, он рассматривал как явление временное, необходимое Англии лишь на этапе «обустройства» в Персидском заливе. В перспективе он видел и Маскат, и другие шейхства Аравии только в роли вассалов Англии. Подтверждением тому — его письмо генерал-губернатору Индии. В нем Дж. Малькольм — заметим, практически сразу же после прозвучавших в Маскате громких заявлений насчет «вечной» дружбы — предлагал сделать все возможное, чтобы как можно скорее «отодвинуть Маскат» от прямой торговли с Индией (68).

«Центральную коммерческую базу» Великобритании в зоне Персидского залива Дж. Малькольм предлагал основать на острове Кешм, а «военный опорный пункт» — на острове Харк. По его мнению, такая схема «территориального размещения» Англии непосредственно в водах Залива позволила бы ей держать в поле зрения торговые сношения между Индией, Персией, Аравией и Месопотамией, наблюдать за судоходством в Персидском заливе, следить за развитием обстановки в этом районе в целом.

В декабре 1800 г. должность английского резидента в Маскате занял капитан Д. Сетон (до него обязанности полномочного представителя исполнял врач Богле, оставленный в Маскате Малькольмом по завершении его переговоров с имамом). Капитан Д. Сетон сыграл, пожалуй, наиболее заметную роль на начальном этапе практических действий Англии по колонизации Южной Аравии вообще и шейхств Эш-Шамал в частности. Достаточно сказать, что именно под его давлением в 1803 г. правитель Маската не принял прибывшую в его страну французскую дипломатическую миссию и тем самым нанес, по выражению англичан, «звонкую пощечину» Парижу. Главную ставку в проводимой им политико-дипломатической игре Англии на юге Аравии Д.Сетон делал на правителя Маската. Влияние на него он имел огромное. Будучи кадровым военным, в качестве советника неоднократно сопровождал имама в военных вылазках против племен Шарджи и Рас-эль-Хаймы. И, надо сказать, действовал при этом на свой страх и риск, вопреки рекомендациям Ост-Индской компании насчет того, чтобы вмешиваться в споры Маската с племенами бану кавасим и бану яс лишь по завершении переговоров с шейхами Эш-Шамал. Переговоры эти были для компании крайне важными. Она добивалась от шейхов получения льгот в торговле и исключительных прав на использование портов арабов кораблями компании.

На рубеже 1800-1801 г., имам, рассчитывая, видимо, на дружбу с Англией и ее поддержку, попытался, было, реализовать одно из своих сокровенных желаний — прибрать к рукам Бахрейн и его богатый жемчужный промысел. Амбиции и намерения правителя Маската едва ли, однако, соответствовали его реальным возможностям, военным и финансовым. Бахрейн он захватил, но вот удержать не смог. И через несколько месяцев был изгнан с острова восставшими бахрейнскими племенами. Договорится с ними ему не удалось. Денег, достаточных для их подкупа, у него не было. Возможностями для удержания острова силой он не располагал. Англия, сама имевшая взгляды на Бахрейн, следила за ходом событий внимательно, никак не выдавая своей к ним причастности. Иерархию семейно-родовых кланов и расстановку родоплеменных сил на острове определила точно. И как только подходящее, по ее мнению, время для установления над Бахрейном своей «опеки», настало, сделала это грамотно и результативно.

В начале XIX века, когда Англия активно занялась реализацией планов по колонизации Аравии, на полуострове во весь голос заявили о себе ваххабиты. И своими действиями, масштабными и дерзкими, они, можно сказать, сбили темпы «колониального обустройства» Англии и в шейхствах Эш-Шамал, и в Прибрежной Аравии в целом. В 1800 году ваххабиты захватили оазис Бурайми. Этот оазис был весьма важным и в экономическом, и военно-стратегическом отношениях районом в юго-восточной части Аравийского полуострова. Превратив его в форпост своих действий в Южной Аравии, они стали совершать оттуда регулярные набеги на Оман и земли Эш-Шамал. Одна из целей таких набегов как раз и состояла в том, чтобы «стреножить действия англичан» на юге полуострова и воспрепятствовать дальнейшему продвижению Англии в Аравию. Племена кавасим платили дань ваххабитам, и поэтому едва ли испытывали к ним добрые чувства. Вместе с тем они все же сочли для себя правильным встать на сторону последних в их противостоянии с Маскатом. Ведь Маскат был главным их соперником-неприятелем в торговле, на суше и на море. Племена кавасим заключили с ваххабитами военно-политический союз. Благодаря поддержке племен кавасим, ваххабитам удалось навязать имаму трехлетнее перемирие (1800-1803 гг.) и, таким образом, на время нейтрализовать Маскат, вывести его из арсенала сил и средств английской политики в Аравии.

В 1803 г. лидером племенного союза кавасим стал шейх Султан бен Сакр Аль Касими — правитель прозорливый, политик осторожный и расчетливый. Действовать, когда требовалось, он мог быстро и решительно. Строить политические комбинации и заключать союзы был способен самые неожиданные, но для него — определенно результативные. Примером тому — его совместные с ваххабитами действия против Маската. Головной боли и неприятностей англичанам они доставили много. Именно в период правления шейха Султана бен Сакра племена кавасим потеснили Маскат и восстановили свое превосходство на морских просторах у берегов Южной Аравии (70).

В менявшейся политической ситуации и действовать нужно было по-новому. Следует признать, что англичанам удалось выстроить, притом весьма оперативно, адекватную новым реалиям политическую комбинацию. Суть ее состояла в том, чтобы, с одной стороны, не потерять Маскат, а с другой — навести «мосты взаимопонимания» с ваххабитами.

В июле 1806 г. власть в Маскате перешла в руки нового правителя. Держаться, по его выражению, за англичан, он намеревался твердо. В письмах, адресованных губернатору Бомбея и совету директоров Ост-Индской компании, правитель Маската писал, что надеется и рассчитывает на то, что договоренности о дружбе и взаимопонимании между Маскатом и «Высокочтимой компанией», действовавшие до него, «будут и впредь соблюдаться» (71). Декларируемые им намерения имам подкреплял практическими делами. Спустя лишь два месяца после прихода к власти он развязал военную кампанию против племен кавасим, досаждавших и Маскату, и Англии. Пятого сентября 1806 г., обвинив племена кавасим в захвате городов-портов Хор Факкан и Кальба, имам во главе военного флота Маската выступил походом против Рас-эль-Хаймы. Надо сказать, что обвинение, предъявленное им племенам кавасим, было безосновательным — эти два порта издревле принадлежали не Маскату, а племенам земель Эш-Шамал. Авантюра не удалась.

О готовившемся нападении стало заблаговременно известно племенам кавасим, и они успели к нему основательно подготовиться. Нападение было отбито. Наступление на Хор Факкан и Кальбу захлебнулось. Имам возвратился в Маскат ни с чем (72).

Шейх Султан бен Сакр решил ответить ударом на удар. В мае 1807 г. двадцать два маневренных парусника из состава флотилии племен кавасим попытались захватить порт Сур. Большие надежды в предпринятой им кампании шейх Султан бен Сакр возлагал на поддержку нескольких племен Маската, враждебно настроенных по отношению к новому имаму. Однако и его кампания не увенчалась успехом.

Обмен ударами наглядно продемонстрировал, что оба противника достаточно сильны, но, чтобы победить, — нуждаются в союзнике. Правитель Маската стал искать помощи у англичан, а шейх племен кавасим — у ваххабитов.

Имея в виду лишить имама Маската поддержки англичан, шейх Султан бен Сакр честью поклялся им не нападать на суда Ост-Индской компании. И сделал это, как говорится, загодя, еще в 1806 г., то есть до начала затеянной им кампании против Маската. Как истинный сын Аравии, верный древним обычаям и традициям предков, слово свое сдержал. В одном из донесений губернатору Бомбея за 1807 г. английский резидент в Маскате Д. Сетон отмечал, что племена кавасим «взятым на себя обязательствам в отношении Ост-Индской компании верны» (73). Аналогичные сообщения поступали в Бомбей, штаб-квартиру компании, и от английского резидента в Басре С. Монести. «Не видно, — писал он 31 марта 1808 г., — чтобы арабы кавасим даже намеревались предпринять акты пиратства в отношении английских судов со времени установления мной и капитаном Д.Сетоном, в мае 1806 г., сношений с их шейхами в Линге и Рас-эль-Хайме. И я думаю, что они будут и впредь придерживаться данных ими обещаний» (74).

Англичане, в свою очередь, имея в виду, не допустить дальнейшего упрочения военного союза племен кавасим с ваххабитами, чреватого опасными последствиями для позиций Британской империи в Маскате, тоже установили контакты с ваххабитами. В качестве официального канала для поддержания связи между ними был избран представитель предводителя ваххабитов в Кувейте (75).

Выше уже говорилось о том, что еще во время первой поездки Дж. Малькольма в Персию (1800 г.) им в ходе переговоров с шахом ставился вопрос о «приобретении Англией островов в Персидском заливе» (76). Решить тогда этот вопрос Дж. Малькольм не смог, как, впрочем, и во время второй поездки (1806 г.), когда он, по меткому выражению лорда Минто, «портфелем дипломата прикрывал жерла британских орудий» (77).

Прикрывать, действительно, было что. Число военных кораблей, сопровождавших Дж. Малькольма во время его второй поездки в зону Персидского залива, которую он называл «экспедицией доброй воли», составляло 30 единиц (78). Однако добиться от шаха согласия на передачу Англии желанных ею островов в Персидском заливе ему опять не удалось. После очередного фиаско Дж. Малькольм предложил английскими колониальными властями в Индии предпринять военно-морскую экспедицию и занять остров Харк. Создав на этом острове английскую базу в Персидском заливе, писал он, и, превратив ее в штаб-квартиру военноморской деятельности Британской империи в этом районе, в место для проведения переговоров и консультаций и с персами, и с арабами, мы приобретем в бассейне Персидского залива достойные Англии вес и позиции. Это позволит нам, с одной стороны, свести на нет деятельность там других европейских наций, а с другой — действовать в этом районе в формах, параметрах и границах, нами же устанавливаемых (79). По сообщениям российского консула Скабичевского во время своих миссий в Иран Дж. Малькольм добивался от шаха «целого набора привилегий для Англии», в том числе права на строительство кораблей, если потребуется, на побережье Персии.

По отзывам современников, Дж. Малькольм страдал манией величия — представлял себя никем иным, как «хозяином английских угодий в Персидском заливе», «лордом острова-крепости Харк» и даже, порой, «вершителем судеб Персии и Аравии» (80). По мнению правителя Шарджи (эмират ОАЭ) шейха Султана Касими, он был «до мозга костей человеком военным», «предпочитавшим вначале стрелять, а уж потом разговаривать» (81).

В соответствии с главными положениями «Плана Малькольма» и под предлогом борьбы с пиратством английские колониальные власти в Индии предприняли против арабских племен на юго-востоке Аравии серию карательных экспедиций (1805-1806, 1808- 1809, 1816, 1819-1820 гг.). Центр их тяжести пришелся на шейхства Эш-Шамал, то есть на княжества современных ОАЭ.

В конце 1804 - начале 1805 г. племена кавасим объединились с соплеменниками из Линге и при поддержке племен, населявших острова Кешм и Ормуз, совместными усилиями овладели ими. Выпроводив с них наместников правителя Маската, племена кавасим установили плотный контроль над Ормузским проливом. Тогда-то англичане, чтобы показать, как они говорили, «кто в доме хозяин», и решили ответить на действия арабов акцией с применением военной силы, и предприняли в отношении них первую карательную экспедицию.

В ходе второй карательной экспедиции (1808-1809 гг.) «акциям возмездия» подверглись Рас-эль-Хайма (ноябрь 1808 г.), где англичанами было сожжено 100 кораблей племен кавасим, Хор Факкан, Линге и остров Кешм. Арабы дрались отчаянно. Жесткое сопротивление англичанам оказали жители Рас-эль-Хаймы (82). Каждый дом там был превращен в крепость.

Рас-эль-Хайму удалось взять штурмом (13 ноября 1808 г.), и только после поджога и трехчасового непрерывного обстрела крепостных стен города и его сторожевых башен всеми орудиями палубной артиллерии английской эскадры. Эта акция была проведена англичанами в ответ на захват кораблями племен кавасим английского судна «Минерва» (23 мая 1808 г.). На борту «Минервы» находилась плененная арабами жена влиятельного в зоне Персидского залива английского чиновника, лейтенанта Тейлора, члена английской дипломатической миссии в Бендер-Бушире. В силу этого данная акция арабов была расценена англичанами как крайне для них оскорбительная и требующая «должной сатисфакции». Инцидент с «Минервой», собственно, только ускорил начало уже готовившейся ими очередной кампании по «демонстрации силы» в отношении арабов «Океанской Аравии».

На долю плененной арабами жены лейтенанта Тейлора, к слову, выпали тяжкие испытания. Попав, вместе с другими пленниками, в Рас-эль-Хайму, «бандитское гнездо арабских пиратов», как отзывались об этом шейхстве английские офицеры, и, будучи выставленной на продажу на располагавшемся там невольничьем рынке, одном из крупнейших тогда в Аравии, она чудом избежала рабства. Женщину купил знавший ее в лицо араб-торговец с Бахрейна, и за вознаграждение в одну тысячу серебряных луидоров Марии Терезии передал ее английскому резиденту в Персидском заливе.

Крупный знаток истории Прибрежной Аравии правитель Шарджи шейх Султан Касими считает, что кое-что в истории с «Минервой» преувеличено. Инцидент этот, действительно, имел место. «Минерва» на самом деле была захвачена, и даже использовалась впоследствии племенами кавасим в их морских набегах на англичан в Персидском заливе. Однако насилий над членами экипажа и пассажирами, на чем акцентируют внимание английские исследователи политики Британской империи в этом районе мира, арабы не чинили (84).

«Акцию возмездия» 1808-1809 г. англичане проводили совместно с Маскатом. Только с английской стороны в ней было задействовано два фрегата военного флота Великобритании, 6 крейсеров и 2 канонерские лодки Ост-Индской компании, 4 транспортных судна, 700 военнослужащих-англичан, 500 солдат-сипаев и 183 орудия (85). Акция завершилась полным разгромом племен кавасим, сожжением их флота, созданием на острове Кешм хорошо укрепленного в военном отношении пункта базирования для английских войск и открытием в Рас-эль-Хайме неофициального представительства английских колониальных властей в зоне Персидского залива. Таким образом, основные цели и задачи операции по «демонстрации силы», состоявшие в максимально возможном устрашении местного населения и создании, «не зависимого ни от чьей воли», плацдарма для дальнейших наступательных действий Англии в Персидском заливе, были ею реализованы.

Решение вопросов, по выражению англичан, «второго порядка», связанных с урегулированием споров между их «младшим партнером» в Южной Аравии, имамом Маската, и ваххабитами, было отложено до «лучших времен». Иными словами, — до времен, более подходящих, с точки зрения Англии, в плане обеспечения ее интересов в Заливе. Ответ генерал-губернатора Индии на соответствующее обращение к нему правителя Маската был подчеркнуто прохладным. В нем отмечалось, в частности, что вмешиваться в спор правителя Маската с ваххабитами британское правительство не хотело бы, и оказание ему помощи в данном вопросе находит «делом едва ли возможным» (86).

Имам, покинувший, как шутят историки, праздничный стол англичан по случаю их совместной победы над племенами кавасим не солоно хлебавши, решил обратиться за помощью к персам. Реакция шаха на его обращение последовала незамедлительно. Отряд наемников, сформированный в Персии, численностью в 1500 человек, прибыл в Маскат уже в декабре 1810 г. (среди них, к слову были и 42 русских казака, попавших в плен к персам). Однако надежд, возлагавшихся на них в Маскате, они не оправдали, и имам оказался перед необходимостью вновь обратиться за помощью к англичанам.

В июне 1811 г. правитель Маската направил с этой целью в Бомбей своего личного эмиссара, искусного переговорщика Маджида ас-Сури. Однако английские колониальные власти в Индии и на сей раз отреагировали на обращение имама, как и прежде, то есть отрицательно. Дело в том, что к тому времени англичане уже установили контакты с ваххабитами, и вынашивали в отношении них далеко идущие планы.

Посредником в этих контактах выступал уже хорошо известный читателю пират Рахма бен Джабер. Четвертого марта 1810 г. английский резидент в Бендер-Бушире У. Брюс обратился к пирату с просьбой передать послание «предводителю ваххабитов Сауду» (88). Поручение было выполнено — письмо по назначению доставлено. Сообщая об этом, пират не преминул высказать заверения в преданности Британской империи, подчеркнув, что он не ведет, и не будет вести войны на море против английских судов (89). Вскоре был получен ответ и от Сауда ибн Абдель Азиза. Также как и Рахма, он обещал У. Брюсу «не трогать» английские корабли в Персидском заливе, напротив, — «привечать их в своих портах». Выражал готовность к поддержанию с Англией «отношений мира и согласия». Подчеркивал, что, в свою очередь, ожидает от У.Брюса такого же, письменного, заверения насчет «взаимного нейтралитета» (90). Содержание послания Сауда было для англичан настолько важным, что ответил на него сам губернатор Бомбея Дункан. Он писал, в частности, что цель английских силовых акций в Персидском заливе состоит не в демонстрации враждебности по отношению к ваххабитам, а в попытке усмирить пиратов племен кавасим, и обеспечить безопасность на пролегающих там судоходных артериях. Дункан подчеркивал, что данным письмом он подтверждает установление личной связи с Саудом, которая будет поддерживаться впредь через английского резидента в Бендер-Бушире (91).

Обмен этими посланиями вскрывает факты предательства: англичанами — имама Маската, своего сторонника в Южной Аравии, а ваххабитами — племен кавасим, поддержавших ваххабитов в их кампании против Маската.

Неся тяжелые потери от египетской армии, брошенной турецким султаном на подавление движения ваххабитов в Аравии (в ноябре 1812 г. турки освободили от ваххабитов Медину, а в январе 1813 г. — Мекку), Сауд ибн Абдель Азиз развернул (май 1814 г.) активные политико-дипломатические усилия. Суть их состояла в том, чтобы застраховать себя от «неожиданностей на восточном фланге», то есть со стороны Персии, Маската и племен кавасим. И в этих целях он направил туда своих эмиссаров. Задача их заключалась в том, чтобы, с одной стороны, «навести мосты взаимопонимания с шахом», а с другой — примирить имама Маската с шейхами племен кавасим. Посланник Сауда, прибывший в Персию, встретился там (в Бендер-Бушире) и с У.Брюсом, и заверил его в «дружеском расположении» Сауда к Британской империи (92). В мае 1814 г. английский резидент в Маскате сообщал в Бомбей, что находившийся в Дубае посланник Сауда направил оттуда письмо имаму Маската, отметив в нем, что цель возложенной на него миссии состояла в установлении мира между Саудом, правителем Маската и шейхами племен Рас-эль-Хаймы и Шарджи.

В том же 1814 г. было подписано и знаменитое соглашение Ост-Индской компании с племенами кавасим. В соответствии с этим соглашением каждая из заключивших его сторон брала на себя обязательство «уважать суда друг друга» в контролируемых ими водах и разрешать друг другу «свободно торговать» в управляемых ими портах. Для племен кавасим этот документ был чрезвычайно важным, так как восстанавливал силой отобранное у них ранее право на свободную торговлю с Индией. В нем фиксировалось, в частности, разрешение на заходы торговых судов кавасим в индийские порты на условиях, действовавших в то время в отношении других стран.

Соглашение такого рода должно было означать, что в поведении Англии в отношении племен кавасим наметились подвижки. Но не тут-то было. Не успев появиться, оно сразу же попало под сукно (93). Никакой практической заинтересованности в том, чтобы племена кавасим получили свободный выход на индийские рынки у Ост-Индской компании, конечно же, не было и в помине. Соглашение это, как показали последующие события, рассматривалось англичанами не более как «дымовая завеса», как удачный дипломатический маневр, нацеленный на то, чтобы притупить бдительность племен кавасим. И они это со временем поняли. Разногласия вновь обострились. Напряженность в отношениях стала набирать критическую массу.

17 января 1815 г. английский резидент в Бендер-Бушире обратился к губернатору Бомбея с просьбой направить в его распоряжение 5-6 боевых кораблей, — чтобы проучить «неблагодарных арабов», «сжечь суда мятежных кавасим». Одновременно с этим он поставил вопрос об «ужесточении контроля над закупками племенами кавасим судостроительного материала в Индии» (94). И сделать это предлагал незамедлительно, так как в противном случае, как он отмечал, была реальная опасность, что племена кавасим вновь могли бы обрести свою «былую морскую силу». Действительно, к 1816 г. флот племен кавасим, ранее сожженный англичанами, был практически восстановлен. В нем насчитывалось 60 крупнотоннажных и 40 малотоннажных судов, рассредоточенных — в целях обеспечения их безопасности — между Рас-эль-Хаймой, Шарджой и Линге.

Ситуация в отношениях Англии с арабами Аравии в тот период времени была настолько сложной, что, случись новое антианглийское выступление племен кавасим, к нему вполне могли бы примкнуть шейхи Бахрейна и Катара. В Бомбее это понимали. Поэтому обеспокоенность У. Брюса в связи с «инсинуациями арабов» — услышали, и отреагировали должным образом. Ответом Англии на проявление арабами «настроений единения» стали карательные экспедиции (1816, 1819-1820 гг.). Они явились важной вехой на пути Англии к установлению в зоне Персидского залива абсолютного, непререкаемого никем, господства Британской империи.

Экспедицией 1819-1820 г. руководил генерал-майор сэр Уильм Грант Кейр. В ней участвовало около семи тысяч солдат, в том числе не менее четырех тысяч оманцев (95). Воссоединение английской эскадры с флотом правителя Маската произошло у острова Кешм, откуда и был предпринят их совместный бросок на Рас-эль-Хайму. После продолжительной осады город был взят (9 декабря 1819 г.). Базировавшиеся там корабли племен кавасим — сожжены. Фортификационные сооружения — разрушены. Стойкость и мужество, проявленные защитниками Рас-эль-Хаймы, вынуждены были признать даже англичане. Достаточно сказать, что никто из арабов в плен не сдался. Жители, оставшиеся в живых, покинули разрушенный город и укрылись в землях соседей. Предстать перед врагом, побежденным и униженным, не захотел никто.

Вслед за Рас-эль-Хаймой пали Умм-эль-Кайвайн, Аджман, Шарджа и Дубай. Англичане тщательно исследовали всю прибрежную полосу в шейхствах Эш-Шамал. Ни один сколько-нибудь значимый населенный пункт не остался нетронутым. Усмирению огнем и мечом подверглись также и «мятежные» Бахрейн и Катар. Уничтожив флот «Океанской Аравии» и сломав, таким образом, сопротивление арабов, Англия силой, буквально под жерлами орудий, навязала им кабальные двусторонние договоры и соглашения.

8 января 1820 г. шейхи поверженных арабских племен в землях Эш-Шамал были доставлены на флагманский корабль сэра Уильяма Кейра, стоявший на рейде спаленной им дотла Рас-эль-Хаймы. Там они подписали с англичанами коллективный документ — Генеральный договор о мире. Днями раньше с каждым из них был заключен отдельный договор — о «капитуляции и сдаче всего, что составляло их силу», то есть фортификационных сооружений, пушек и уцелевших кораблей. Генеральный договор о мире знаменовал собой установление господства Британской империи над землями Эш-Шамал, то есть над важной в судоходно-портовом отношении прибрежной полосой «Океанской Аравии». В соответствии с этим договором англичане впоследствии сами себя наделили полномочиями третейских судей в урегулировании межплеменных споров и междоусобиц среди «усмиренных арабов». Без консультаций с кем бы то ни было закрепили за собой исключительные права по контролю над судоходством и торговлей в зоне Персидского залива, а территорию земель Эш-Шамал вновь переименовали. Так появился Договорный Оман.

Генеральным договором о мире от 1820 г. Англия силой лишила все шейхства в землях Эш-Шамал (современные ОАЭ) их национальных флагов. Отныне все «усмиренные арабы» должны были иметь стяг единого образца — «белый, пронизанный красным», с надписями или без надписей на нем, по их усмотрению. Такой флаг англичане называли знаменем-знаком мира. Он отличал в море суда «усмиренных арабов», то есть шейхств, находившихся с англичанами в договорных отношениях о мире, от судов других, не состоявших с ними в таких отношениях, арабов Прибрежной Аравии.

В 30-х годах XIX столетия англичане создали в зоне Персидского залива сеть агентских постов (в Рас-эль-Хайме, Шардже, на Бахрейне и в ряде других мест) и ввели систему патрулирования вод данного района кораблями английского флота (96). Особое внимание при этом они уделяли побережью Договорного Омана. Под прицелом орудий трех английских военных кораблей, регулярно крейсировавших вдоль побережья, постоянно находились Рас-Хайма, Шарджа, Дубай, Хор Факкан, Абу-Даби, Аджман, Умм-эль-Кайвайн и Бахрейн — наиболее «беспокойные», с точки зрения англичан, места компактного проживания «прибрежных арабов» (97).

Задачу по упрочению присвоенной самими себе роли третейского судьи в урегулировании межплеменных отношений арабов Прибрежной Аравии англичане решали путем заключения с ними новых договоров и соглашений, непременно содержавших в себе положение о третейских полномочиях Англии. В 1835 г. они подписали с арабами коллективное Соглашение о морском мире (в нем фиксировалось обязательство арабских шейхств не предпринимать в отношении друг друга никаких силовых мер на море во время ежегодного, 6-месячного, сезона лова жемчуга); в 1843 г. заключили с ними 10-летний Договор о прекращении военных действий на море; в 1847 г. — Договор о борьбе с работорговлей. Во всех этих документах единственным арбитром и судьей в урегулировании любых, имевших отношение к данным договорам, вопросов, выступала Англия. Подписание всех этих документов и сделало возможным установление Англией плотного контроля над экономической жизнью племен Прибрежной Аравии, над их сношениями между собой и с внешним миром, притом уже не только де-факто, но и де-юре.

В мае 1853 г. появился на свет еще один документ — Договор о вечном мире. В соответствии с этим договором Англия признавалась арабами единственным арбитром при решении уже любого рода противоречий и разногласий, возникавших во взаимоотношениях племен Договорного Омана, более того, — их защитником и консультантом-наставником в сношениях с внешним миром (98).

Подписание Англией в 1892 г. на двусторонней основе с шейхствами Договорного Омана новых, так называемых исключительных, соглашений предоставило ей «право вето» и в том, что касалось заключения этими шейхствами различного рода договоров, включая концессионные, со всеми без исключения странами и народами мира (99). Со своей стороны, Англия брала на себя обязательства, — иными словами, не интересуясь мнением арабов, сама себя наделяла ими, — защищать договорные с ней шейхства от любой внешней угрозы, а также представлять их политические и торговые интересы в сношениях с третьими странами (100).

С помощью военной силы и навязанных арабам договоров Англия полностью изолировала шейхства Эш-Шамал (Договорного Омана) от внешнего мира, поставила под свой плотный контроль их морскую торговлю и судоходство (101).

В отношении договоров и соглашений, инициированных Англией и заключенных ею с арабами Аравии, имеется две точки зрения: английская и арабская, притом диаметрально противоположные. Если английские исследователи находят в этих документах достаточное количество позитивных, на их взгляд, моментов, то арабские — в основном отрицательные. Наиболее ярко такая полярность мнений отражается в статьях Д. Робертса и X. аль-Бахарны (статьи помещены в коллективном исследовании «Арабский залив и Запад») (102).

Первый из авторов — в прошлом политический агент Великобритании в Договорном Омане, а потом и ее посол в ОАЭ. Признавая факт использования Англией всего этого договорно-правового массива в целях легализации английского присутствия на юго-восточном побережье Аравийского полуострова, то есть на территории современных ОАЭ,

Д. Робертс вместе с тем говорит и об их «защитной», по его выражению, функции в отношении арабов (103). Суть его точки зрения состоит в том, что претворение в жизнь в зоне Персидского залива идеи “Pax Britanica” содействовало, дескать, и обеспечению безопасности данного района, и государственному становлению арабов — созданию в шейхствах должной административно-хозяйственной и судебно-правовой системы (104).

Второй автор — бывший министр юстиции Бахрейна. Он считает, что цель Англии при подписании с арабами инициированных ею договоров состояла лишь в том, чтобы под благовидным предлогом борьбы с пиратством подавить антианглийское выступление арабских племен и установить в этом районе, в том числе и на ее судоходных артериях, свою абсолютную власть (105). Договор от 1820 г., говорит аль-Бахарна, венчал собой начальную фазу процесса становления гегемонии Британской империи в зоне Персидского залива, когда Англия, силой присвоив себе полномочия «морского жандарма», установила свое господство на море. Последующие же договоры, навязанные арабам Англией в 1835-1853 гг. и в 1892 г., были заключительной фазой этого процесса, знаменовавшего собой установление в данном районе мира безраздельного и повсеместного контроля Британской империи, на море и на суше (106).

Думается, что арабская точка зрения, нашедшая концентрированное выражение в исследовании Хусейна аль-Бахарны, ближе к истине. Как справедливо отмечают некоторые историки, окружив арабов плотным частоколом договоров и соглашений, Англия, по сути, изолировала шейхства юго-восточной Аравии от внешнего мира (107). Представлять и защищать их интересы в сношениях с другими странами стала Великобритания.

Самим себя наделенным «правом» выступать от имени «договорных шейхств» в межгосударственных отношениях англичане впервые официально воспользовались в 1903 г. (108). Поводом для этого послужил инцидент с рыболовецким судном из княжества Дубай. Спасаясь от надвигавшегося шторма, его капитан принял решение укрыться в одном из персидских портов, где оно и было задержано местными таможенниками. Освобождение судна и экипажа последовало только после жесткого официального заявления на этот счет, сделанного персам английскими колониальными властями в Индии. Появился, таким образом, прецедент.

Он-то и лег в основу долголетней впоследствии практики представления Англией интересов шейхств Договорного Омана в их сношениях и с Персией, и с внешним миром в целом.

Анализ договорно-правового массива колониальной деятельности Англии в шейхствах Договорного Омана дает основания говорить о том, что с помощью договоров и соглашений, заключенных Англией с шейхствами Договорного Омана, Британская империя свела на нет суверенные права последних. Арабы Юго-Восточной Аравии были лишены права самостоятельно устанавливать и поддерживать дипломатические отношения с иностранными державами, заключать с ними любого рода соглашения и договоры, предоставлять им концессии, самостоятельно распоряжаться собственными природными ресурсами. Англия силой закрепила за собой, другими словами, узурпировала права по защите шейхств Договорного Омана от внешней угрозы. Сама себя наделила функциями по отстаиванию их торгово-экономических и политических интересов в сношениях с другими странами и народами мира, по обеспечению их правовой защиты в межгосударственных спорах и разногласиях (109).

В специальном соглашении, заключенном с Англией в 1922 г., «договорные шейхства» обязались не разрешать эксплуатацию нефтяных ресурсов на своих территориях никому, кроме лиц, уполномоченных на то британским правительством. Аналогичные соглашения Англия подписала также Бахрейном (14 мая 1914 г.), Катаром (3 ноября 1916 г.) и Маскатом (10 января 1923 г.).

Что касается упоминавшейся выше идеи “Pax Britanica” для зоны Персидского залива, то впервые она была высказана лордом Керзоном, 19 ноября 1898 г., в послании, адресованном английским колониальным властям в Индии (110). Не будет преувеличением сказать, писал он, что мирную жизнь и благосостояние сотен тысяч людей в Персидском заливе обеспечивает британский протекторат; и будь он «демонтирован», на море или на суше, это определенно обернулось бы для региона хаосом (111). По лорду Керзону получается, что колониальная политика Великобритании в зоне Персидского залива была ничем иным, как благородным бременем Британской империи по отношению к коренным народам этого района мира.

В начале XX столетия цели и задачи политики Британской империи в зоне Персидского залива стали формулировать в Лондоне уже не столько под углом зрения защиты и отстаивания там торгово-экономических интересов Англии, сколько сквозь призму нацеленности на установление в этом районе своей абсолютной монополии на власть, никем и никак неоспоримой. Такой подход нашел свое концентрированное выражение в знаменитой речи лорда Кранборна, заместителя госминистра по иностранным делам Великобритании, в палате лордов в 1902 г. Мы не можем, подчеркивал он, отказываться от наших прав на доминирующее там влияние; «превосходство» Англии в Заливе — это уже «факт реальной действительности».

Идеи лорда Керзона, главного апологета английского экспансионизма в зоне Персидского залива, и его сторонника в этом вопросе лорда Кранборна нашли впоследствии свое отражение в «декларации Лансдоуна» (известном выступлении лорда Лансдоуна в 1903 г. в английском парламенте). Решительно отстаивая монопольные права Британской империи на зону Персидского залива, он высказывался в том плане, что всякая попытка какой бы то ни было другой державы, кроме Англии, укрепиться в Персидском заливе должна оцениваться английским правительством не иначе, как casus belli, то есть как повод для объявления войны. Обустройство в Персидском заливе, какой бы то ни было иностранной державой морской базы или укрепленного пункта, подчеркивал он, мы будем рассматривать как серьезную угрозу британским интересам, и, разумеется, станем противиться этому всеми имеющимися у нас средствами (112).

Важную для Англии роль в колонизации Британской империей племен Арабского побережья Персидского залива вообще и земель Эш-Шамал в частности сыграли Дж. Мальколм и Д. Сетон. Первый, став губернатором Бомбея, крепко, по выражению российских дипломатов, держал руку на пульсе британской политики в зоне Персидского залива. Рекомендовал английским колониальным властям в Индии действовать в отношении народов этого района целеустремленно и решительно, без оглядки на интересы, имевшиеся там у других крупных держав мира. Соображения и рекомендации аналогичного характера поступали и от английского резидента в Маскате капитана Д.Сетона. Лейтмотив его донесений — обеспокоенность ростом «свободолюбивых настроений» среди арабов Аравии, чреватых, как он подчеркивал, крайне негативными последствиями для интересов Британской империи в Персидском заливе, и требующих, поэтому, незамедлительных контрдействий. Лучшим средством для «устранения» такого рода настроений Д. Сетон считал незамедлительное проведение карательных акций в отношении племен Договорного Омана, «генератора» таких настроений (113),

Анализируя деятельность Англии в зоне Персидского залива, следует отметить, что в фокусе ее внимания там неизменно находилась Персия. Во-первых, она представляла собой один из емких рынков сбыта для товаров Ост-Индской компании. Во-вторых, была объективно заинтересована в Англии. Мечтая вернуть назад порты, захваченные у нее иностранными державами-конкистадорами, Персия остро нуждалась в союзнике, сильном и влиятельном; была готова в ответ на предоставление ей Англией горантий помощи и поддержки установить с Ост-Индской компанией максимально плотные торговые отношения, предоставить ей широкие льготы и преференции. Именно под углом зрения расчетов шаха на военно-политическую помощь Англии в борьбе Персии с Турцией и Португалией и следует рассматривать получение Ост-Индской компанией разрешения на строительство форта в Джаске, а затем и предоставление ей права на торговлю на всей территории Персии.

Успешное продвижение Ост-Индской компании на персидском направлении было одной из блестящих политико-дипломатических побед Англии. Де-факто, а потом и де-юре за спиной этой компании, — уникального в истории мирового колониализма военно-политического инструмента, — неизменно находилось правительство Британской империи. Со временем оно стало выступать соучастником не только торговых соглашений Ост-Индской компании с Персией, а потом и с шейхствами Аравийского полуострова, но и проводимых этой компанией военно-силовых акций в районе Персидского залива. Впервые прямое подключение государственных структур Британской империи к акциям «демонстрации силы» состоялось в 1621-1622 г. — в ответ на обращение персов помочь выбить португальцев из Ормуза.

Ост-Индская компания была основана в 1600 г., по указу королевы Елизаветы. Помимо монопольного права на торговлю с Индией, ей были предоставлены впоследствии и полномочия заключать от имени правительства Ее Величества договоры со всеми странами бассейна Индийского океана, а также вести войны с теми из них, кто противился там экспансии Англии. Со временем Ост-Индская компания превратилась в эффективный инструмент английской колониальной политики на Востоке. Британская Индия, созданная Ост-Индской компанией, стала влиятельным субъектом межгосударственных отношений в зоне Персидского залива; и как таковая вступила в борьбу за него с ведущими региональными силами — персами и арабами.

В 1727 г. агент Ост-Индской компании в Бендер-Аббасе предпринял военную акцию в отношении племен кавасим на острове Кешм. Силой оружия — при поддержке находившихся в его распоряжении английских военных кораблей — заставил арабов уступить компании часть таможенных пошлин, собиравшихся ими на этом острове с заходивших туда судов. Дело в том, что до 1720 г., когда правитель Рас-эль-Хаймы захватил этот остров, ввел на нем льготные условия ведения торговли и превратил его в крупный коммерческий центр, составивший конкуренцию Бендер-Аббасу, именно этот порт давал англичанам солидные доходы.

Для реализации своих планов в зоне Персидского залива Британской империи необходимо было, с одной стороны, результативно противостоять там действиям других крупных держав, противников Англии, в том числе Франции, пытавшейся использовать (о чем еще будет рассказано в этой книге) Персидский залив в качестве трамплина для прыжка в Индию.

С другой стороны, — эффективно противодействовать сопротивлению арабских племен английской военно-торговой экспансии в регионе. Чтобы успешно реализовывать эти цели, Англия, несмотря на имевшиеся у нее богатые возможности, нуждалась в союзнике из числа влиятельных и заинтересованных в ней местных правителей, хорошо осведомленных о расстановке сил в родоплеменных кланах и межплеменных союзах арабов Аравии.

И таким союзником стал для нее правитель Маската. В 1798 г. он заключил с Ост-Индской компанией соглашение о сотрудничестве в зоне Залива (114). В этом документе подчеркивалось, что враг одной из сторон данного соглашения автоматически становился врагом другой из них; и в случае военных столкновений Англии в этом районе с любой из иностранных держав, Маскат обязан был выступать на стороне Англии. Помимо этого, правитель Маската обязывался не предоставлять никаких привилегий и «не выделять никакой части своей территории» никому, кроме Англии. Кораблям Франции и Голландии, главным в то время конкурентам Англии в торговле в «восточных морях», отныне запрещалось даже заходить в подконтрольные Маскату порты; правом стоянки в них пользовались только английские корабли (115). Заинтересованность правителя Маската в Англии объяснялась, в свою очередь, такой же, как и у англичан, потребностью в сильном союзнике — в целях противоборства с племенами кавасим.

Они являлись главным конкурентом Маската в региональной морской торговле. Поэтому уничтожение их флота Англией, конечно же, было на руку Маскату (116). Вместе с тем, правитель Маската отдавал себе отчет в том, что противник его, хотя и сломлен, но не устранен окончательно. Хорошо зная племена кавасим, присущие им смекалку в делах, любовь к свободе, мужество и отвагу, правитель Маската не мог не страшиться предпринимаемых ими усилий по возвращению своих прежних позиций на морских торговых коммуникациях, не обращать внимания на их действия по обустройству фортов и восстановлению флота. Мореходы и торговцы племен кавасим были, по выражению арабских историков, «неизлечимым бельмом на глазу имама Маската».

Карательные экспедиции Англии против шейхств Эш-Шамал (Договорного Омана) носили ярко выраженный колониальный характер — были нацелены на установление военно-политической и торговой гегемонии Британской империи в зоне Персидского залива. Без подавления сопротивления племен Юго-Восточной Аравии колониальной политике Англии дальнейшее продвижение Британской империи в направлении Персидского залива и налаживания там эффективной военной и торговой инфраструктуры было едва ли возможно.

Генеральный договор с шейхствами Эш-Шамал от 1820 г. заложил принципиально новый тип отношений Британской империи с племенами Юго-Восточной Аравии — юридически закрепил статус Англии как гаранта их внешней безопасности. Англия, как шутят арабские историки, «прибрала к рукам хлебную должность полицейского зоны Персидского залива», к услугам которого местные племена обязаны были прибегать в случае невозможности урегулирования возникавших между ними споров и разногласий собственными силами и средствами. Последующие договоры с шейхствами Эш-Шамал (1835-1853 гг.) только упрочили этот ее статус, самою же себе Англией и предоставленный.

История свидетельствует, что заключение Англией всех этих кабальных для арабов по сути своей договоров и соглашений стало возможным вследствие усилившихся межплеменных разногласий и противоречий между самими арабами. Так, первый из серии предварительных, по выражению англичан, то есть односторонних договоров арабов Персидского залива с Британской империей, заключенный 6 января 1820 г. правителем Шарджи Султаном бен Сакром, был подписан им и от имени шейхов Аджмана и Умм-эль-Кайвайна, пожелавших освободиться от плотной опеки Рас-эль-Хаймы (117).

1820 год можно считать переломным в истории сопротивления племен Эш-Шамал английской экспансии в Персидском заливе. Именно в этом году они, по сути, и стали вассалами Британской империи, приняв английский протекторат. В 1823 г. на побережье Эш-Шамал, конкретно в Шардже, был учрежден пост английского морского агента (в 1954 г. его штаб-квартира была перемещена из Шарджи в Дубай, откуда до 1961 г. включительно он наблюдал за положением дел во всех шейхствах Договорного Омана) (118).

Первым в длинном ряду договоров и соглашений, заключенных Англией с шейхствами Эш-Шамал, арабские исследователи ставят договор от 1806 года. По этому договору арабы юго-восточной Аравии брали на себя обязательство «уважать флаг и имущество» Ост-Индской компании, вместе с тем, резервировали за собой право аннулировать данный договор в случае объявления джихада, то есть священной войны (119). Последующие договоры и соглашения — от Генерального договора (1820 г.) до Договора о вечном мире (1853 г.) — никаких прав на приостановку их действия для шейхств Эш-Шамал уже не предусматривали и не фиксировали. Напротив, будучи дополненными специальными соглашениями о борьбе с работорговлей (1839, 1847, 1856 гг.), еще в большей степени, чем прежде, позволяли Англии вмешиваться как во внутренние, так и во внешние дела арабов Юго-Восточной Аравии.

В декабре 1887 г. резиденту Англии в Персидском заливе полковнику Россу удалось добиться от шейхов племен в землях Эш-Шамал письменных обязательств, что ни при каких обстоятельствах они не будут входить ни в какие соглашения и договоренности ни с кем, кроме Англии. Более того, не будут разрешать представителям других иностранных держав, не проконсультировавшись прежде с Англией, находится и действовать на территориях своих шейхств (120). Однако в конце 1891 г. французам все же удалось, хотя и ненадолго, но пробить брешь в этой, как они ее называли, «аравийской стене английских договоров» и убедить правителя шейхства Умм-эль-Кайвайн разрешить им «поднять в его землях французский флаг». Архивные документы свидетельствуют, что шейх хотел избавиться от диктата англичан. И поэтому решил установить полнокровные, по его выражению, дружеские отношения с французами, гарантируя «должный прием у себя французских граждан» (121).

Реакция Англии на активизацию Францией политико-дипломатической деятельности в Южной Аравии последовала незамедлительно. В марте 1892 г. майор Тэлбот, который сменил на посту английского резидента в Персидском заливе полковника Росса, используя весь имевшийся у англичан арсенал средств подкупа и давления, принудил шейхов Договорного Омана или Договорного Побережья подписать так называемое Исключительное соглашение. Этот документ обязывал правителей шейхств в землях Эш-Шамал и их наследников строго придерживаться англо-арабских договоренностей от 1887 года. Предписывал им не входить ни в какие контакты, ни с кем из иностранных государств, кроме Великобритании, и «не привечать у себя» никаких иностранных представителей без разрешения на то английских властей в Британской Индии (122).

Это соглашение стало базовым юридическим документом для заключения впоследствии Англией аналогичных договоров с шейхами Бахрейна, Кувейта и Катара, где военно-политическое утверждение Великобритании произошло несколько позже.

После серии проведенных Англией «акций усмирения» Рас-эль-Хаймы и других шейхств в землях Эш-Шамал, после уничтожения их флота и, как следствие этого, — подрыва их позиций в торговле авторитет шейхов племен кавасим среди других племен юго-восточной Аравии пошатнулся. Усилились сепаратистские тенденции, в частности в шейхствах Аджман и Умм-эль-Кайвайн; и прочное некогда здание союза арабских племен Эш-Шамал дало трещину (123). К 1892 г. разногласия между ними углубились и обострились настолько, что центробежные тенденции окончательно взяли верх, и здание союза племен Эш-Шамал, державшееся на фундаменте племенного объединения кавасим, покосилось и стало разваливаться. Ситуация усугублялась еще и тем, что пошатнувшийся альянс племен на территории земель Эш-Шамал, географически разделенных на две части горами Хаджар, как бы раскололся на две, утратившие друг с другом связь, половинки вследствие выхода из него племен шихух и шаркиин, контролировавших связывавшие эти части горные проходы (124).

Справедливости ради следует отметить, что росту сепаратистских тенденций среди племен-участников антианглийского альянса на юге Аравии способствовало обозначившееся еще в 1823 г. обострение разногласий между двумя ведущими племенами этого альянса — бану кавасим и бану яс. Принадлежали они к разным, исторически противостоявшим друг другу, родоплеменным партиям Южной Аравии — гафири и хинави (о них уже упоминалось в этой книге). Объединение племен кавасим оказалось, таким образом, в «клещах» далеко не благоволивших к ним Маската, на юго-западе полуострова, и Абу-Даби (там проживало племя бану яс) — на юго-востоке.

Разлад среди племен в землях Эш-Шамал, положенный межплеменной войной 1624-1749 гг. между гафири и хинави, искусно впоследствии подогревался Англией. Когда племена шихух и шаркиин, поддержанные имамом Маската, решили выйти из конфедерации племен во главе межплеменным союзом кавасим (1855 г.), то шейх Султан бен Сакр (1803-1866 гг.) попытался, было, не допустить такого развития событий, и в качестве средства нажима на эти племена блокировал их порты с моря (125). Англичане добились прекращения блокады и тем самым опосредованно, но поддержали племена, ставшие в оппозицию шейху Султану. Раздробленность арабов была им на руку. Пытаясь генерировать центробежные тенденции среди арабских племен, англичане искусно играли на самолюбии и амбициях шейхов. Примером тому — поддержка ими отделившихся от союза племен кавасим. шейхов Аджмана и Умм-эль-Кайвайна (126).

Одновременно с усилиями по размыву конфедерации племен кавасим англичане поощряли, как могли, и процесс дезинтеграции другого мощного племенного объединения на юго-востоке Аравии — бану яс. Думается, что не без их участия в 1833 г. одна из крупных родоплеменных ветвей племени бану яс во главе с родом Аль Бу Фаласа отделилась от бану яс, оставила Абу-Даби и создала на побережье новое шейхство — Дубай.

К концу XIX века двумя главными составляющими политической обстановки в землях Эш-Шамал выступали такие, рельефно обозначившиеся к тому времени, тенденции, как формирование новых городов-княжеств и утверждение в структуре родоплеменной «иерархии» края новой семейно-родовой элиты.

Глава 3 ПЕРСИДСКИЙ ЗАЛИВ И АРАВИЯ В ПОЛИТИКО-ДИПЛОМАТИЧЕСКОМ КАПРИЧЧИО ФРАНЦИИ И ГЕРМАНИИ

В 1890-х годах в борьбу с Англией в зоне Персидского залива вступили Франция, Германия и Россия. Цель их действий в регионе состояла в том, чтобы обеспечить свободу доступа своим промышленным товарам на рынки Персии и Аравии и воспрепятствовать превращению Персидского залива в «британское озеро».

Выход на политическую арену зоны Персидского залива трех крупнейших держав мира не на шутку встревожил Лондон. Английская дипломатия приложила максимум усилий к тому, чтобы затруднить их продвижение в Аравию и в этот район мира в целом. В острой борьбе с ними Англии удалось одержать верх над новоявленными конкурентами и вытеснить их из бассейна Персидского залива: Францию — в 1904 г., Россию — в 1907 г., Германию — в 1913г. (1).

Кокон тайн французской дипломатии в Аравии. Соперничество Великобритании с Францией в зоне Персидского залива просматривалось уже в XVII веке. Для противодействия там английской экспансии министром финансов Франции Кольбером была основана (1664 г.) знаменитая Торговая компания (ее еще называли французской Ост-Индской компанией) (2). В фокусе внимания деятельности Торговой компании находились Индия, Персия и Маскат. И поначалу удача ей сопутствовала. Уже первая разведмиссия, направленная ею в Персию (1673 г.), увенчалась успехом — приобретением торговых концессий. Открыть двери Персии помогли компании смелость, находчивость и неутолимая жажда славы ее первопроходцев в «восточных морях».

Французы, оказавшиеся в 1673 г. в Персии, действовали на свой страх и риск, никаких поручений от французских властей не имели. Капитан судна-разведчика, авантюрист по натуре, горел желанием разбогатеть и прославиться. И он решил, под видом представителя официальной миссии, добиться аудиенции у шаха и получить разрешение на торговлю в его землях.

К затеянной им авантюре предложил подключиться переводчику экспедиции — попросил его сыграть роль «посла» Франции, прибывшего, дескать, в Персию со специальным поручением от французского правительства. Переводчик, будучи, похоже, человеком не из робкого десятка, предложение капитана принял. Был он профессиональным торговцем. Достаточно долго в молодости прожил в Персии. Хорошо изучил язык, обычаи, традиции и нравы персов. Сопровождавшие экспедицию монахи, рискнувшие — в интересах дела, как они потом говорили, — затею капитана поддержать, составили для «посла» соответствующую «посольскую грамоту». Несмотря на то, что от нее за версту, по выражению Д. Шардена, автора нашумевшей в свое время книги «Путешествие в Персию», веяло подделкой, грамота-фальшивка сработала. Шах «миссию» принял. «Посол» с отведенной ему ролью справился блестяще. Шах Персии распорядился наделить французов, «посол» которых пленил его своим обхождением и знанием персидского языка, торговыми концессиями, позволил им открыть торговую факторию в Бендер-Аббасе (3).

Другим заметным шагом Франции на «пути в Персидский залив» явилось учреждение в 1740 г. французского генерального консульства в Багдаде. Возглавил его епископ Балейя. Он стал первым дипломатическим представителем Франции в Месопотамии и прилегающих к ней областей в Аравии. Началом проникновения Франции в Месопотамию, а оттуда в Аравию можно считать 40-е годы XVII столетия — время появления в Багдаде французских монахов. В 1638 г. там было учреждено епископство Вавилонское.

В 1755 г. Франция направила резидента в Басру. Работал он толково и инициативно. За ситуацией в регионе следил внимательно. Именно по его предложению в октябре 1759 г. французская эскадра обстреляла Бендер-Аббас. Под нажимом французов англичане были вынуждены, хотя и на время, но покинуть этот порт. Интересам Британской империи в данном районе мира был нанесен тем самым ощутимый урон. Притом как в торговом, так и в военно-стратегическом отношении. В 1769 г. французы еще раз не на шутку встревожили англичан — стали «активно осваивать» остров Харк; заложили на нем торговую факторию и разместили там военный гарнизон. Иными словами, своими широкими наступательными действиями в бассейне Персидского залива, как сообщали российские дипломаты, Париж ясно давал понять Лондону, что на шкале внешнеполитических приоритетов Франции имеется место и для этого района мира.

Эхом военно-дипломатических и торгово-политических акций Франции в зоне Персидского залива отозвалась англо-французская война 1793-1802 г. Она заметно активизировала действия Франции на «восточном направлении». На Ближний и Средний Восток были делегированы специальные миссии, имевшие целью прозондировать возможность расширения на Востоке торговых и политических позиций Франции. Исключительное значение для Парижа, с точки зрения определения на перспективу ключевых направлений французской политики конкретно в зоне Персидского залива, имела «восточная миссия» политических агентов Оливье и Брюгьера (1793-1796 гг.). Решая поставленную перед ними задачу, связанную с выявлением безопасных для Франции каналов торговли с Востоком, агенты внимательно ознакомились и с положением дел в бассейне Персидского залива. Соображения и рекомендации, представленные ими по окончании миссии в докладной записке правительству Франции, обращали внимание Парижа на необходимость внесения корректив в «рисунок поведения» Франции в районе Персидского залива.

Так, в целях сохранения позиций Франции на персидском рынке агенты считали необходимым идти на снижение цен на реализуемые там французские товары, и в первую очередь на изделия из шерсти. Для должного обеспечения политико-дипломатических и торгово-экономических интересов Франции в зоне Персидского залива в целом находили обоснованным укрупнение штата французского консульства в Басре (в целях экономии средств и времени предлагали сделать это путем направления в Басру нескольких дипломатов из штата французской дипломатической миссии в Багдаде). Агенты полагали, что именно в Басре, в одном из центров деловой активности региона, французская дипломатическая миссия, должным образом укомплектованная, и должна была «взять под плотное наблюдение» все без исключения вопросы, связанные с деятельностью иностранных держав в Персидском заливе. Будучи укрупненной, такая миссия, по мнению агентов, могла и должна была оперативно и полно информировать официальный Париж и коммерческое сообщество Франции о военно-политической обстановке в регионе и торговой ситуации на рынках Месопотамии, Аравии и Персии. Более того, вовремя корректировать номенклатуру поставок в регион французских товаров, график движения в Персидском заливе французских торгово-пассажирских судов, равно как и рисунок военно-дипломатических акций Франции. «Удержание» за собой острова Харк — на условиях его дорогостоящей, по их мнению, аренды — Оливье и Брюгьер находили делом нерациональным и для казны обременительным, и предлагали от такой формы собственности в Персидском заливе отказаться (4).

Соображения и предложения, представленные ими французскому правительству, были найдены в Париже обоснованными. Во время своего пребывания на Востоке французские разведчики посетили Турцию (1793 г.), Египет (1794-1795 г.) и Персию (1796 г.). С задачами, стоявшими перед ними, справились, по оценке российских дипломатов, блестяще. Их «восточное турне» довольно рельефно высветило, по мнению МИД Российской империи, и антироссийские акценты в политике Франции (5). Нацеленность Парижа на то, как отмечали российские дипломаты, чтобы попытаться максимально, насколько можно, расширить на Востоке круг враждебных России стран и народов, а если удастся, то и добиться военного союза Ирана с Турцией, заточенного против России, просматривалась в ходе их поездки по странам Востока вполне отчетливо.

И, надо сказать, такая оценка была правильной. 27 апреля 1807 г. Наполеон принял персидского посла Мирзу Реза-Казвини в замке Франкештайн, где и был подписан известный союзный договор Франции с Персией. Наполеон гарантировал шаху неприкосновенность его земель, включая Грузию, как территорию, «законно», по мнению Парижа, принадлежавшую Персии. В том же году в Персию прибыла французская военно-дипломатическая миссия во главе с генералом Гарданом, одним из адъютантов Наполеона. В контексте рассматривавшейся тогда в Париже возможности военной экспедиции в Индию французские офицеры досконально изучили города-порты Прибрежной Персии, специализировавшиеся на торговых операциях с Индией, график движения судов, их национальную принадлежность.

Политико-дипломатическое, по выражению российских дипломатов, соприкосновение Парижа с Маскатом, еще одним, наряду с Персией, центром активности Франции в зоне Персидского залива, было вначале, в сравнении с деятельностью французов в Персии, не только безрезультативным, но и вообще мало что обещающим. Переговоры, проведенные в 1793 г. с правителем Маската специально направленным туда из Парижа искусным дипломатом М. Лушамом, закончились ничем. Талантливому переговорщику просто-напросто не повезло. Судьба не благоволила к нему. Англичане, вовремя разузнав о готовившемся французами «дипломатическом десанте в Маскат», с самого начала посадили М. Лушама, как говорится, «под колпак», и прокатили его «дипломатический дилижанс» в Маскате по ими же проложенной переговорной колее.

Потерпев поражение от обыгравших их англичан, французы вновь появились в Южной Аравии, на сей раз в шейхствах Эш-Шамал, только в 1797 году. Главная задача «аравийской команды» Парижа состояла в том, чтобы обстоятельно изучить вопрос о возможности использования французскими судами одного из портов в землях Эш-Шамал.

Следующий, 1798 год, знаменовал собой открытие «наполеоновской страницы» в истории Арабского Востока (6). Помышлял Наполеон и о зоне Персидского залива. Он серьезно рассматривал данный район в качестве одного из возможных путей для проникновения Франции в «индийскую сокровищницу» Британской империи. Во время «египетского похода» (1798-1801 гг.) Наполеон вынашивал планы насчет того, чтобы, покорив Египет, «идти оттуда в Индию» (через Красное море, с заходом по пути следования в порты Моха и Маскат). От посещавших Египет торговцев арабам Аравии было известно, что в религиозных празднествах мусульман в Египте Наполеон принимал самое деятельное участие, что к мечетям, имамам и муфтиям призывал французских солдат относиться с уважением. Прозвище «Любимец побед», данное Наполеону египтянами, прижилось и в Аравии. Симпатии к нему среди шейхов местных племен были, по свидетельству российских дипломатов, повсеместными и ярко выраженными. В племенах были наслышаны о многочасовых беседах Наполеона с улемами мечети Аль-Азхар, о намерениях «Любимца побед» освободить Аравию, о его обращениях к шейхам аравийских племен помочь французам в этом «достойном деле». Симпатии арабов Аравии к Наполеону подогревались и сообщениями улемов из Каира, информировавших шерифа Мекки о покровительстве, оказываемом исламу французской армией.

В целях создания в Южной Аравии плацдарма для броска в Индию Наполеон попытался, было, «навести мосты взаимопонимания» с правителем Маската. В личном письме, адресованном «владыке Маската», Наполеон предлагал ему дружбу и сотрудничество, широкие льготы для оманских торговых судов в Суэце. «Пишу Вам это письмо, дабы лично уведомить Вас о том, — говорилось в послании Наполеона, — что Вам, думается, уже и так известно, а именно то, что французские войска заняли Египет. Считая Вас другом, хотел бы заверить Вас в искреннем желании взять под свою защиту суда Вашего государства», а также сообщить Вам, что негоцианты Вашей страны могут, смело и беспрепятственно отныне, вести торговые дела в Египте (7).

О содержании обращения Наполеона к правителю Маската стало известно англичанам (им удалось перехватить письмо Наполеона). И вскоре он был низложен, и оказался в изгнании, в Бомбее, под неусыпным оком английских колониальных властей в Индии.

Следует отметить, что эмиссары и лазутчики Парижа энергично действовали в то время не только в Южной Аравии и Месопотамии, но и в Индии. Примером тому — инициированная ими попытка переворота в Бенгалии. Цель этой акции состояла в том, чтобы, создав в Бенгалии «внутренний очаг напряженности», подогреть тем самым антианглийские настроения во всей Индии. Особенно болезненными для Англии были успехи французов по налаживанию связей с княжеством Майсур, правителя которого англичане рассматривали в качестве «главного возмутителя спокойствия в Индии».

Когда англичанам стало известно, что, помимо установления контактов с проживавшим в Бомбее по их воле бывшим правителем Маската и налаживания связей с «мятежным магараджей Майсура», Наполеон «вошел в отношения» и с шерифом Мекки, в Лондоне отчетливо осознали, что действовать, чтобы устранить «французскую угрозу», надлежит жестко и незамедлительно. Срочно был усилен отряд английских кораблей в Персидском заливе, направлены специальные представители в Джидду и Маскат (8). Миссия по проведению переговоров с правителем Маската была возложена на махди Али-хана, служащего Ост-Индской компании, иранца. Ему было поручено, сделать все возможное и невозможное, но «французов из Маската вышвырнуть»; и в этих целях первым делом договориться с правителем о замене всех состоявших у него на службе «франков», будь-то врачей или чиновников-инженеров, на англичан. Махди Али-хан прибыл в Маскат 2 октября 1798 г. И уже через 10 дней добился заключения печально известного в истории деятельности французской дипломатии в Аравии англо-оманского договора, согласно которому правитель Маската обязывался «французов у себя не привечать». Иными словами, разрешений на открытие ими агентств, будь-то дипломатических, торговых или пароходных, не давать; пользоваться портами, подконтрольными Маскату, в случае ведения военных действий между Англией и Францией — не позволять.

Надо сказать, что меры, предпринятые англичанами, оказались своевременными. В декабре 1798 г. возникла угроза захвата французами Баб-эль-Мандебского пролива. «Тень Наполеона», нависшая над Индией, как сообщали в своих донесениях российские дипломаты, подтолкнула англичан к решительным контрдействиям, притом не только в бассейне Персидского залива и на юге Аравии, но в Красном и Средиземном морях. Разгром адмиралом Нельсоном французского флота в Абукирской бухте, близ Александрии, и захват английским экспедиционным корпусом важного в стратегическом отношении острова Перим в Баб-эль-Мандебском проливе поставили крест на планах Наполеона насчет того, чтобы пытаться прорваться в Индию через «двери» Красного моря. «Двери» эти англичане заколотили наглухо и надолго.

Обрести «жемчужину британской короны», то есть завоевать Индию, Наполеон мечтал всегда. И, сделавшись императором Франции, вновь задумался о походе в Индию. Занялся данным вопросом целеустремленно, с присущим ему азартом. Продвигаться в Индию он планировал уже не через Красное море, как прежде, закрытое для него англичанами, а через Месопотамию и Персидский залив, и дальше, либо по суше — при содействии и с согласия персов, либо по морю — с помощью и при поддержке арабов Аравии. Центром по сбору информации, необходимой для разработки обдумываемого им грандиозного предприятия, по дерзости и масштабу под стать «индийскому походу» Александра Македонского, стало французское генеральное консульство в Багдаде. Именно оттуда тайные агенты Наполеона начали пытаться выстраивать отношения с ваххабитами Неджда и курдам Мосульского вилайета, а также с профранцузски настроенными племенами в шейхствах Эш-Шамал, Йемене и Омане.

По личному поручению Наполеона генеральный консул Франции в Багдаде предпринял попытку установить канал связи с ваххабитами — наладить переписку императора с эмиром Неджда. Удача, однако, не сопутствовала французам. Расположения к себе предводителя ваххабитов они не добились, и диалог Наполеона с Саудом, на что в Париже очень рассчитывали, так и не состоялся.

Безрезультатными оказались и попытки Наполеона реанимировать (через своего консула в Басре) «добрые чувства» к Франции и у некогда благоволивших к Парижу индийских раджей, из числа противников Англии, и обрести в их лице опору и союзников в замышлявшейся им французско-английской схватке за Индию (9).

Не преуспел Наполеон и в том (в который уже раз), чтобы склонить на свою сторону правителя Маската. Повсюду и везде, денно и ношно англичане были начеку. Его послание сутану с предложением о дружбе и сотрудничестве было опять перехвачено. На сей раз английским агентом в Мохе (Йемен); туда письмо Наполеона доставила прибывшая в Йемен за кофе французская торговая экспедиция. История распорядилась так, что дерзким замыслам Наполеона захватить Индию не суждено было осуществиться.

Изучение архивных материалов о деятельности Франции в зоне Персидского залива в XVII — XIX веках, хранящихся в фондах исследовательских центров ОАЭ, дает основания утверждать, что в фокусе региональной политики Франции в Аравии особое место занимали Оман вообще и Маскат в частности. Одно время население древнего оманского города Сур, не поверите, пользовалось французским подданством. Именно в Маскате французы устроили в свое время угольный склад. Документы свидетельствуют, что стратегическая задача французской дипломатии состояла в том, чтобы «вызволить Маскат из английского капкана» и сделать его ключевым союзником Франции в Аравии.

В 1894 г. французам удалось возобновить работу своего консульства в Маскате, а главе дипмиссии, месье Оттави, — установить доверительные отношения с правителем Маската Фейсалом бен Турки. Ослабление англо-маскатских отношений в период 1895-1899 гг. — это результат деятельности французской дипломатии. Сближение Маската с Францией негативно отразилось на интересах Великобритании в землях Эш-Шамал (Договорного Омана). Авторитет Франции среди арабских шейхов возрос. Про-французские настроения появились, в частности, у правителя Абу-Даби, легендарного Заида бен Халифы, лидера крупного племенного союза бану яс. Он, как и некоторые другие шейхи племен Эш-Шамал, разделял недовольство тогдашнего правителя Маската, султана Фейсала, колониальной, репрессивно-насильственной политикой Англии в зоне Персидского залива (10).

Определенные планы имелись у французов и в отношении шейхства Умм-эль-Кайвайн. Предпринимались даже попытки создания там французской военно-морской базы. В этих целях в 1891 г. Умм-эль-Кайвайн посетили два эмиссара из Парижа. Архивные документы свидетельствуют, что во время переговоров с шейхом они ставили вопрос не только о базе, но и о заключении Францией с Умм-эль-Кайвайном долгосрочного военного союза (11).

Напористые действия французов явились причиной направления к берегам «Острова арабов», в марте 1899 г., крупной военноморской экспедиции во главе с адмиралом Дугласом, командующим флотом британских колониальных властей в Индии. Во время похода английские корабли посетили Маскат, Кувейт, Рас-эль-Хайму и некоторые другие шейхства Арабского побережья Персидского залива. Цель «аравийской экспедиции» состояла в том, как отмечалось в донесении российского консула в Багдаде А. Круглова, чтобы «сгладить впечатление, произведенное на арабов Аравии слухами об антианглийских волнениях в Маскате, и напомнить им о силе английского флота» (12). «Объезд адмиралом Дугласом берегов Залива, особенно арабских», подчеркивал А. Круглов, был «ответом Англии на проявление арабами «Пиратского берега» явных симпатий к французам». Инициировал экспедицию вице-король Индии лорд Керзон. Официальный Лондон, восхищенный «волей и энергией» лорда, не преминул отметить это в своих публичных отзывах о его деятельности в Индии.

Активизации действий Франции в зоне Персидского залива способствовало создание в Париже в 1901 г. Франко-азиатского комитета. Задача его состояла в том, чтобы путем объединения усилий общественных деятелей страны способствовать динамизации политико-экономической деятельности Франции в «различных частях азиатского материка» — с акцентом на Китае, Турции, Персии и Аравии. В июне 1901 г. руководство комитета инициировало направление в Залив специальной миссии в составе М. Борде и Ж. Куртельмона. Им было поручено исследовать политико-экономическое состояние края, его экономические ресурсы, прозондировать возможность открытия пароходной линии (13). Давая оценку результатам работы, проделанной французами, российские дипломаты отмечали такой интересный факт, как абсолютную идентичность маршрутов и целей миссии Борде — Куртельмона задачам и маршрутам экспедиции российского путешественника-разведчика С. Н. Сыромятникова (Сигмы), побывавшего по заданию российского правительства в Персидском заливе двумя годами раньше[31].

Предложение об организации регулярного пароходного сообщения между Францией и портами Арабского побережья Персидского залива внес на рассмотрение официальных инстанций в Париже французский консул в Багдаде месье Пантон (1897 г.). К соображениям его прислушались — и пароходная линия «Messagaries Maritimes», пролегавшая через Бомбей, была открыта. Однако средств на поддержание компании, обслуживавшей новую линию, не нашлось, и в 1989 г. компания была распущена (14). Французские промышленники, опасаясь, что английский капитал в ответ на действия правительства Франции по налаживанию пароходного сообщения с портами Персидского залива вообще бойкотирует импорт французских товаров для их последующего реэкспорта на Восток, в том числе в Аравию, на возобновлении приостановленного пароходного сообщения с портами Персидского залива не настаивали.

Идея об учреждении пароходной линии в Персидском заливе (по маршруту Марсель — Басра) вновь зазвучала в коридорах власти в Париже в 1901 г. Реанимировал ее, к слову, голландец, господин Хоц, личность примечательная. Хлопоча в Санкт-Петербурге об установлении пароходного сообщения между Персидским заливом и Россией, он в то же время, по сведениям российских дипломатов, «с не меньшей, если с не большей энергией», отстаивал в Париже идею насчет открытия «аналогичной французской линии» (15). Представляя докладную записку в Министерство торговли Франции, сообщали российские дипломаты, господин Хоц «ручался, что объем ежемесячного грузооборота для французских судов на новой линии будет составлять не меньше одной тысячи тонн».

Идею господина Хоца поддержали в МИД Франции, и предложили установить морское сообщение с Персидским заливом по маршруту: Марсель — Константинополь — Сирийское побережье — Джидда — Ходейда — Маскат — «Пиратский берег» — Кувейт — Басра. Французские дипломаты считали, что, направляя суда по такому маршруту, новая пароходная линия могла бы быть использована для «обслуживания потребностей всего арабо-мусульманского мира».

В 1900 г. в Париже довольно активно обсуждался вопрос о координации действий Франции в зоне Персидского залива с Россией. Генератором идеи объединения российско-французских «антианглийских устремлений» в этом районе мира выступал консул Франции в Санкт-Петербурге. Восемнадцатого января 1900 г. в депеше на имя мининдел Франции он прямо высказывался в пользу совместных с Россией действий в Персидском заливе и просил разрешить ему обсудить данный вопрос с российским министром иностранных дел графом М.Н. Муравьевым (16).

В Санкт-Петербурге обеспокоенность Парижа действиями Англии в зоне Персидского залива разделяли. Российские дипломаты регулярно и довольно точно информировали свое правительство о политико-дипломатических ходах «бриттов» в регионе. Сообщали о повышенной, по их выражению, «настойчивости Англии в том, что касалось ее желания превратить Персидский залив в закрытое море», «подчинить исключительно своему протекторату всю его береговою линию» (17). Подчеркивали, что «... ни Турция, ни тем более Персия, — не в состоянии воспрепятствовать этим замыслам Англии ввиду отсутствия у них сколько-нибудь значительного флота в водах Залива» (18). Великобритания, отмечал в донесении из Багдада от 5 апреля 1899 г. консул А. Круглов, действует в Персидском заливе умело. «Вступив в сношения со всеми владетельными шейхами Арабского берега Персидского залива», она делает все возможное, чтобы «подчинить их английскому протекторату».., «Мера эта уже проведена ею в отношении Маската, «Берега Пиратов» и острова Бахрейн, а ныне та же участь не замедлит, вероятно, постигнуть Эль-Катар и гавань Кувейт» (19).

Анализируя действия Франции в Персидском заливе в начале XX века, российский консул в Багдаде А. Круглов писал следующее: «Невольно является мысль, что французы идут за нами по пятам в деле торговых начинаний в этом районе...». Очевидно, «мы присутствуем при рождении нового направления ... экономической борьбы» в регионе, в которую «намереваются вступить здесь французы, а за ними, скорее, может быть, чем мы думаем, и более грозные конкуренты — немцы, которые на рынке, конечно, не пощадят противника, к какой бы национальности он не принадлежал» (20).

Несколько опережая хронологию повествования, следует отметить, что в 1905 г. Гаагский третейский суд признал за Францией право предоставлять французский флаг местным судовладельцам в маскатских водах. Этим решением престижу Британской империи в бассейне Персидского залива была нанесена, по выражению российского посланника в Гааге Н.В. Чарыкова, «звонкая пощечина». Получая разрешение на поднятие французского флага, местные парусные суда выходили из-под полицейского надзора, осуществлявшегося в маскатских территориальных водах английскими военными кораблями. Тем самым как бы подчеркивалось наличие там прав и интересов не только у Англии, но и у Франции.

Аравия и Германия: путешествие в историю. Прогноз российских дипломатов относительно появления в лице Германии нового претендента на «жемчужную корону» Персидского залива полностью подтвердился. Начиная с 1895 г., то есть со времени учреждения в Багдаде немецкого консульства, «демонстрация Германией кайзеровского флота в бассейне Персидского залива становится, — по выражению российского консула А. Круглова, — явлением периодическим, основанном на расчете напомнить англичанам о том, что воды названного залива находятся еще не в исключительном их владении» (21).

Заинтересованность Берлина в Персидском заливе объяснялась целым рядом факторов торгово-экономического и военно-политического характера. Во-первых, задачами по укреплению позиций Германии в торговле Восточной Африки (где у нее к 1884 г. появились колонии) с Персией и Аравией, двумя давнишними, по выражению немцев, коммерческими партнерами восточноафриканцев. Во-вторых, обеспокоенностью в связи с «антитурецкой активностью» англичан в Персидском заливе, их, как выражались в Берлине, давлением на Порту (главного союзника Германии на Востоке) всей тяжестью «аравийского пресса».

Самыми яркими страницами в аравийском дневнике событий, связанных с деятельностью Германии в зоне Персидского залива, можно считать, пожалуй, те из них, что посвящены планам сооружения Багдадской железной дороги, коммерческим операциям торговой фирмы Р. Ванхауса и усилиям пароходной компании «Гамбург — Америка» по налаживанию морского сообщения с портами Персидского залива (22).

История вопроса о строительстве Багдадской железной дороги и связанных с этим проектом политико-дипломатических коллизиях исследована российскими учеными довольно основательно. Сооружение ее было «становым хребтом», если так можно сказать, колониальной деятельности Германии на Востоке, являлось, по меткому выражению английских дипломатов, ничем иным, как «крупнокалиберным орудием немецкого экспансионизма, прицельно наведенным на грудь Британской Индии».

Намного меньше известно о деятельности фирмы Роберта Ванхауса. Впервые предприниматель громко заявил о себе в районе Персидского залива в 1897 г. — открытием в Линге отделения своей фирмы по торговле жемчугом и совершением нескольких крупных сделок (23). По мнению российских дипломатов, фирма Р. Ванхауса была не только серьезным коммерческим конкурентом английским купцам, но и «достойным соперником» самой Ост-Индской компании — «ловким проводником» на Востоке интересов германского империализма. Англичанам пришлось приложить немало усилий, чтобы «обуздать строптивого Ванхауса». Достаточно будет упомянуть лишь об одной «головной боли», доставленной Р. Ванхаусом бриттам, — инспирированном им инциденте с нападением на представителя своей компании на Бахрейне, — чтобы представить себе степень ненависти англичан к этому человеку. Инцидент, им же ловко спровоцированный, чуть было не перерос в предлог для развязывания Германией военной интервенции против Бахрейна и некоторых других, по выражению немцев, «недружественных Германии», протекторатов Англии в Персидском заливе (24).

«Тяжелой головной болью» была для Англии и деятельность в районе Персидского залива одной из крупных пароходных компаний того времени — «Гамбург — Америка». Ее деятельное присутствие в регионе, начиная с 1906 г., и размах коммерческих операций представляли собой, по мнению российских дипломатов, «серьезный вызов морской монополии и политико-экономическим интересам Англии» в зоне Персидского залива. Региональным представителем этой компании была уже хорошо известная англичанам фирма Р. Ванхауса. В Лондоне такую «команду» считали, и совершенно обоснованно, чрезвычайно опасной для интересов Британской империи. Английские дипломаты называли ее «восточным локомотивом» Германии, «Не требуется много ума, чтобы понять, — писала «Таймс оф Индия», — что решение Германии об открытии пароходной линии в Персидском заливе продиктовано не одними только коммерческими интересами» (25).

Деятельность Р. Ванхауса, отмечали в своих депешах российские дипломаты, изобиловала неожиданными и, как правило, неординарными ходами в той партии «политических шахмат», которую разыгрывала в регионе Германия. Примером тому — приобретение концессии на поисковые работы и разработку природных ресурсов на острове Абу-Муса, что в Персидском заливе, чрезвычайно важном в военно-стратегическом отношении. Такими ходами-акциями, усиливавшими авторитет Германии и «маравшими престиж» Британской империи в зоне Персидского залива, Р. Ванхаус наносил, по выражению российских дипломатов, «болезненные удары» англичанам.

Об истории с островом Абу-Муса, наделавшей в свое время немало шума, стоит, пожалуй, рассказать поподробней. Случилась она в 1898 г. Шейх Сакр бен Халед, правитель Шарджи, шейхства, которому тогда принадлежал этот остров, совершал паломничество в Мекку. Во время отсутствия шейха его дядя, Салем бен Султан, исполнявший обязанности правителя, заключил неплохую, как он считал, сделку: предоставил концессию на практически незаселенном острове, а взамен приобрел новый, притом весьма солидный по тем временам, источник доходов. Вроде бы ничто не предвещало беды: концессию получал соплеменник, некий Хасан Сумайа из Линге, и его компаньон, Абдель Латиф, уроженец Шарджи, временно исполнявший к тому же обязанности английского агента в землях Эш-Шамал. Однако, как выяснилось позже, за спиной этой сделки, хорошо просчитанной, ловко обставленной и мастерски проведенной юристами, стоял Р. Ванхаус. Только в июне 1906 г. он вышел из тени. И оказалось, что настоящим концессионером является все тот же, ненавистный англичанам, «изворотливый и ловкий немец». Для бриттов, как отмечали в своих донесениях российские дипломаты, «трубивших на всех перекрестках мира» об «исключительных правах» Великобритании в районе Персидского залива, это был «дипломатический нокдаун». Исполнявший обязанности английского политического агента в Персидском заливе майор Кокс[32]получил специальное указание (27 августа 1907 г.) незамедлительно встретиться с шейхами Договорного Омана (земель Эш-Шамал). Ему поручалось напомнить шейхам, притом в максимально жесткой, и даже ультимативной форме, что предоставление подобного рода концессий есть нарушение ими третьей статьи договора от 1892 г.[33] Шума вокруг этой сделки и в Лондоне, и в Бомбее было много. И конец тяжбе, возникшей из-за острова Абу-Муса между Р. Ванхаусом и Управлением торговли английских колониальных властей в Индии, а по сути, между Берлином и Лондоном, смогла положить только Первая мировая война (26).

Инцидент с островом Абу-Муса послужил для майора Кокса основанием для того, чтобы поставить перед центральными властями вопрос об учреждении консульства в Линге. Одновременно с этим П. Кокс инициировал и назначение на должность агента в шейхствах Эш-Шамал англичанина — для эффективного, как он писал, противодействия опасным для интересов Англии комбинациям немцев, виртуозно исполняемым изворотливым Р. Ванхаусом (27).

О «громких триумфах» Р. Ванхауса над англичанами в зоне Персидского залива докладывали в Санкт-Петербург и российские дипломаты. Архивные документы свидетельствуют, что пристальное внимание при этом они уделяли анализу налаженной им сети агентов. Консул в Басре С. Тухолка, например, сообщал следующее: «В декабре 1910 г. Германия открыла в Басре консульство с нештатным консулом Р. Ванхаусом», имеющим здесь торговый дом и представляющим интересы пароходного общества «Гамбург — Америка». Р Ванхаус находится в основном в Гамбурге, поэтому повседневными делами консульства поручено управлять г-ну Гессе, немецкому консулу в Багдаде (28). Торговый дом Р. Ванхауса располагает, продолжал С. Тухолка, «широкой сетью торговых агентов», в том числе в Басре, Мохаммере, Бендер-Бушире, Бендер-Аббасе, Линге и на Бахрейне; «хлопочет, как стало известно, и о допуске агентов в Кувейт». Иными словами, действует энергично и напористо (29).

Несмотря на «частую убыточность» рейсов, подчеркивал С. Тухолка, пароходное общество «Гамбург — Америка», «цепко держится за регион, ежегодно совершая в порты Персидского залива не менее 12 заходов». Анализируя всю имеющуюся в наличии информацию о деятельности Германии в Персидском заливе, резюмировал российский дипломат, есть основания полагать, что в Берлине «намереваются, видимо, перейти к более активной политике». И в этих целях имеют в виду, с одной стороны, с помощью сооружения Багдадской железной дороги обеспечить себе надежный выход к водам Персидского залива и на его побережье, а с другой — использовать в своих интересах острое соперничество в регионе между Турцией и Англией.

Кампания, предпринятая Францией по «завоеванию Южной Аравии», ее действия на исторических подмостках зоны Персидского залива в целом, изобиловали блестящими дипломатическими сценами и виртуозно исполненными эффектами политико-экономического, военно-силового и иного характера. В их числе — антианглийская пропаганда. Документы архивов внешней политики России и Франции свидетельствуют, что под эгидой Министерства иностранных дел Франции издавался — специально для распространения среди стран и народов зоны Персидского залива — информационно-пропагандистский бюллетень под названием «Открытыми глазами», переименованный впоследствии, в 1902 г., в «Путеводитель мыслей». Главная цель пропагандистской кампании вообще и содержавшихся в этом бюллетене статей в частности состояла в том, чтобы «возбуждать религиозные чувства арабов Аравии против Англии» (30). Материалы, посвященные анализу политики Великобритании в зоне Персидского залива, яркие по содержанию и резкие по тональности, публиковались также и в профранцузской египетской газете «Аль-Ахрам». Антианглийская пропагандистская кампания в зоне Персидского залива была прекращена Парижем в 1904 г. — в связи с уходом Франции из Персидского залива.

Не менее интересными представляются и те места политического каприччио Франции, посвященного зоне Персидского залива, что были виртуозно исполнены Парижем на таком деликатном инструменте как торговля оружием. Развертывание «оружейной дипломатии» Франции в Южной Аравии, то есть начало целенаправленных поставок ею оружия арабам, можно датировать 1880 годом. С «французской оружейной волной», регулярно накатывавшейся на владения англичан в Прибрежной Аравии, бриттам удалось покончить лишь в 1914 г. И только потому, что разразилась Первая мировая война, внесшая коррективы во внешнюю политику Франции.

Контрабандные поставки французского оружия в шейхства Южной Аравии шли в основном через Дубай. И были настолько масштабными, что в 1890-х годах весь Договорный Оман, как сообщали российские дипломаты, превратился в один из крупнейших центров торговли оружием не только на Аравийском полуострове, но и на Ближнем Востоке в целом. Занимался этим вопросом, иными словами, «курировал оружейные поставки», также как, кстати, и ведение антианглийской пропаганды в Аравии, месье Гогуйер (Goguyer) — дипломат-разведчик, человек-легенда. Ранее, кстати, аналогичную работу он выполнял в Тунисе. Имея широкие связи в газетно-издательском мире Франции, сторонников среди влиятельной в то время в структурах власти, так называемой колониальной партии, и, конечно же, аппарат французской разведки за спиной, действовал он ловко и «жалил англичан», по выражению российских дипломатов, больно. Торговля Францией оружием в зоне Персидского залива имела, помимо аравийского оттенка, еще и магрибийский — была ответом Парижа на поставки оружия Англией в Марокко. Оттуда английское оружие контрабандным путем попадало в Алжир, считавшийся сердцем колониальных владений Франции в Северной Африке.

Блестящей дипломатической аранжировкой отличался и «региональный политический каприччио Германии». Информация российских дипломатов о деятельности Германии в зоне Персидского залива, содержащаяся в документах Архива внешней политики Российской империи, показывает, что одним из самых эффективных инструментов внешней политики кайзеровской Германии в данном районе был Торговый дом Р. Ванхауса. Этот талантливый человек являлся, по выражению российских дипломатов, «удачным прикрытием» стоявших за ним мощных государственных структур Германии и «надежным проводником в жизнь» их колониальных планов.

Разговор о «русской дипломатической матрешке», как отзывались о многоцелевой и хорошо просчитанной «политике дела» Российской империи в зоне Персидского залива английские дипломаты-интеллектуалы, требует отдельного и обстоятельного анализа. Этому вопросу и посвящается следующая глава книги.

Глава 4 РУССКИЙ СЛЕД В АРАВИИ

Голос памяти. Проявление Российской империей интереса к зоне Персидского залива вообще и к шейхствам Прибрежной Аравии в частности можно датировать 80-ми годами XIX столетия, временем «наступательной политики» России в Азии. Именно в этот период отечественной истории русские военные инженеры посещают Бендер-Аббас и Ормуз для изучения вопроса об открытии угольной станции (1887 г.). В Санкт-Петербурге во всеуслышание говорят о планах по прокладке на Персидское побережье железной дороги из Туркестанского края и нефтепровода из Баку. Военно-морское ведомство совместно с Министерством иностранных дел России планируют и осуществляют акции военной дипломатии — целевые заходы в Персидский залив кораблей Военно-морского флота Российской империи (1901-1903 гг.). Начинает функционировать пароходная линия «Одесса — порты Персидского залива» (1903 г.). Активизируется деятельность в шейхствах Прибрежной Аравии российских купцов и предпринимателей. Все это, вместе взятое, свидетельствует, отмечается в отчетах и донесениях того времени английских и французских дипломатов, что у русских здесь появились конкретные планы, и что намерения их в отношении данного района — серьезные

Активизация деятельности Российской империи в бассейне Персидского залива вызвала настоящий переполох в Лондоне. Пятого мая 1903 г. в парламенте Великобритании состоялось известное выступление лорда Лансдоуна, в котором он сформулировал концепцию английской политики для зоны Персидского залива — с акцентом на недопустимости, никоим образом, создания там порта «ни Россией, ни любой другой державой» (1).

Серьезную обеспокоенность в связи с «наступательными действиями» России в Персидском заливе, снискавшими ей уважение среди племен Арабского побережья, проявлял вице-король Индии лорд Керзон. Его политико-дипломатический вояж в Персидский залив, явившийся практической реакцией Англии на действия там России, имел целью провести политическую рекогносцировку, проанализировать ситуацию на месте и внести соответствующие коррективы в региональную политику Англии. Результатом проделанной им работы стало секретное распоряжение (от 21 января 1904 г.) английским колониальным властям в Индии с указанием незамедлительно и вплотную заняться выбором мест для обустройства английской военно-морской базы и угольной станции непосредственно у входа в Персидский залив (2).

События, связанные с русско-японской войной и трагедией русского флота в Порт-Артуре, помноженные на настоятельную необходимость России в кредитах, — все это, вместе взятое, и заставило Санкт-Петербург свернуть «политику дела» в зоне Персидского залива. В 1907 г. Россия, подточенная целым рядом обстоятельств внутреннего и внешнего характера, вынуждена была подписать соглашение с Англией, знаменовавшее собой ее поражение в схватке с Великобританией за расширение своего влияния в Аравии и в бассейне Персидского залива (3).

История дипломатии Российской империи в этом районе мира — увлекательная и захватывающая, одна из интереснейших, пожалуй, в анналах ее восточной политики. В работах зарубежных авторов данная тема практически не фигурирует. Если и затрагивается, то непременно под углом зрения модного у английских исследователей тезиса о пресловутой «тяге России к теплым морям». Иногда даже — ив контексте абсолютно не соответствующих действительности неких «тайных планов» России относительно военного противостояния Англии в бассейне Персидского залива.

Российское государство, самодержец которого собрал в 1899 г. Гаагскую мирную конференцию, где по его инициативе обсуждался вопрос о решении конфликтов, зревших в то время в Европе, мирными средствами, была настроена на аналогичную тональность поведения и в зоне Персидского залива. Архивные документы свидетельствуют, что акцент в своих практических делах в этом регионе Россия ставила на конкуренции с иностранными державами в торгово-предпринимательской деятельности, и, заметим, мирными средствами. От акций военно-силового характера, чреватых воспламенением региональных конфликтов, Россия дистанцировалась (4). Подтверждением тому — представленный ниже анализ главных параметров так называемой новой политики Российской империи для зоны Персидского залива — «политики дела».

С началом XX столетия, отмечается в аналитических записках МИД России того времени, «Императорское правительство признало необходимым начать новую политику в Персидском заливе — политику дела»(5).

В контексте такого подхода «оно установило с этим регионом непосредственные торговые сношения, открыло банк в Бендер-Бушире, направило в воды Залива с миссией мира российские военные корабли «Гиляк», «Варяг», «Аскольд» и «Боярин», и, наконец, создало там сеть своих дипломатических представительств». Из документов Архива внешней политики Российской империи видно, что именно дипломатические миссии, «с божьей помощью», и должны были выступать «проводниками этой новой политики» (6).

До 1901 г. всеми вопросами, связанными с зоной Персидского залива, занималось российское консульство в Багдаде. В инструкции МИД России от 1899 г. отмечалось, что консульству в Багдаде, «ввиду полнейшего отсутствия русских агентов в здешних краях», предписывалось внимательно «наблюдать за деятельностью англичан на юго-восточной окраине Персии, в бассейне Персидского залива, в Аравии и в Месопотамии». Перед консульством ставилась также задача «получать, по возможности, сведения, политического и торгового характера, из Бендер-Бушира; следить за ходом дел в долине Евфрата, открывающей англичанам доступ со стороны Персидского залива в глубь Азии» (7). Из сказанного выше видно, что российское консульство в Багдаде было в то время главным наблюдательным пунктом Российской империи в зоне Персидского залива (в 1901 г. к работе по отслеживанию текущей ситуации в этом районе подключились российские консульства, открытые в Басре и Бендер-Бушире)[34].

Судя по архивным материалам, дипломатическая миссия России в Багдаде достойно справлялось с поставленной перед ней задачей. Отмечая «поступательное движение Англии на Басру и берега Персидского залива», работавшие в консульстве дипломаты совершенно верно характеризовали деятельность Англии как «самый существенный элемент военно-политической обстановки в регионе» (8). Меры, предпринимаемые здесь Англией, отмечается в одном из документов Архива внешней политики Российской империи того времени, ведут к «постепенному установлению гегемонии Британской империи на весь Персидский залив», и, конечно же, «в ущерб влиянию России в Персии и в Аравии». Донесения российских дипломатов из Басры, Багдада и Бендер-Бушира, свидетельствуют, что «антирусский аспект», занимал тогда важное место в политике Англии в Персидском заливе. В аналитических записках МИД России конца XIX — начала XX веков отмечается возросшее значение района Персидского залива, — «приковавшего к себе взоры всей Европы», — в системе международных отношений. Подчеркивая своевременность «новой политики» России для данного района мира, МИД Российской империи акцентирует внимание своих представительств на том, что роль их в регионе «должна перейти из скромно-наблюдательной в активную». И что в Санкт-Петербурге ожидают от них конкретных рекомендаций относительно путей и методов расширения политических и торговых позиций России в Персидском заливе (9).

Четко представить себе цели и задачи дипломатии Российской империи в зоне Персидского залива в рассматриваемый нами период времени помогут изложенные ниже инструкции, дававшиеся российским консулам в Басре: А. Адамову — в 1901 г., С. Тухоле — в 1910г.

«К №201

Конспль 1901

Копия инструкции, данной Послом в Константинополе Консулу в Басре Колл. Асс. Адамову 31 августа 1901 г. за № 468.

Документ, предложенный вниманию читателя, чрезвычайно важен с нескольких точек зрения. Во-первых, как подтверждение коммерческих, а не военных намерений России в Персидском заливе. Во-вторых, как свидетельство филигранного анализа российской дипломатией политической ситуации в регионе и желания избежать там политических коллизий, чреватых обострением противоречий и, как следствие, — возникновением региональных конфликтов. В-третьих, как демонстрация (на примере Кувейта) политического курса России в отношении аравийских шейхств — с акцентом на защите их законных интересов (в случае с Кувейтом — перед турецким правительством). И, наконец, как документальное свидетельство отсутствия у России планов относительно военного противостояния Англии в Персидском заливе.

Не менее интересен и другой документ.

«К № 18

Конспль 1910

Копия инструкции консулу в Басре надв. сов. Тухолке от 22 января 1910 года, № 15.

Дистанция между первым и вторым документом — 10 лет. Годы 1901 и 1910 отличаются друг от друга как с точки зрения формата деятельности России в Персидском заливе, так и в плане ее международных интересов и внешнеполитических приоритетов в целом. Если время появления на свет первого документа — это апогей политики Российской империи в зоне Персидского залива, то второго — ее перигей, если так можно сказать. Вместе с тем лейтмотив второго документа, также как и первого, — один и тот же: «забота о развитии» в Персидском заливе российской торговли, «всяческое ее поощрение», притом, заметим, в форме неконфронтационной, а по отношению к Англии — максимально корректной. Из документов, приведенных выше, хорошо видно, что досужие рассуждения относительно «русской дипломатической матрешки» в Персидском заливе, каких-то «коварных планах» России относительно захвата этого района силой, — не состоятельны.

«Когда говорят о выходе России к «теплому морю» на южных берегах Персии, — отмечается в специальном исследовании российских специалистов, посвященном разработке в начале XIX столетия перспективной программы военно-морской деятельности России, — то обыкновенно имеют в виду создание там (в Бендер-Аббасе или в другом пункте Персидского побережья) сильно укрепленного военного порта». Предполагается, что, обустраивая такой порт, цель его должна состоять в том, чтобы он был способен «служить постоянной базой и главным местопребыванием для могучей боевой эскадры». «Вдумываясь в смысл и цель существования в этой местности такого порта и такой эскадры, — подчеркивается в исследовании, — представляется, что ни смысла, ни цели, которые оправдывались бы интересами и потребностями народногосударственного организма России, в подобном начинании усмотреть нельзя». Строить в Персидском заливе военный порт и заводить эскадру «ради только охраны наших нынешних там торговых интересов» нет никаких оснований.

Вместе с тем, подчеркивается в исследовании, «мы весьма далеки от мысли, что России доступ к Персидскому заливу совершенно не нужен, ибо подобное утверждение было бы другою крайностью. Персидский залив уже ныне составляет важный торговый путь, значение которого со временем, весьма вероятно, удесятерится. Вполне естественно, что для русской торговли доступ к этому пути мирового значения представляется делом весьма важным» (11*).

В контексте такой оценки российские дипломаты высказывают ряд конкретных соображений. Из их донесений следует, что получение своевременной и правдивой информации о положении дел на морских торговых путях в зоне Персидского залива без «прямого дипломатического присутствия» России в Южной Аравии, скажем в Ходейде (Йемен), представляется едва ли возможным. Управляющий российским консульством в Джидде Дмитриев высказывается в том плане, что такую информацию могло бы давать «вицеконсульство в Ходейде, с факультативной, по примеру англичан, резиденцией в Сане». Оно «могло бы внимательно, — пишет Дмитриев, — следить за тем, что происходит и в Асире, выделенном теперь от Йемена, и особенно в Адене», региональном центре морских перевозок. Располагаясь в Ходейде, «вдали от пристального внимания англичан, всячески и повсюду мешающих работе русских дипломатов», в том числе непосредственно в Адене, «ходейдинско-санский вице-консул», как его называет Дмитриев, «мог бы добывать, и без всякого труда», сведения, нужные для торговых и морских интересов России в Персидском заливе.

И поставлять их, что важно, — своевременно. При этом нужно иметь в виду, пишет Дмитриев, что и «проживающие в Ходейде купцы из числа русскоподданных бухарцев (150 чел.), и экипажи пароходов Добровольного флота и Русского общества пароходства и торговли, регулярно посещающие Ходейду, имеют постоянную надобность в русском консульском представителе». Совершаемые в Ходейде различного рода «акты по торговым сделкам, — заключает Дмитриев, — присылаются для перевода в Джидду». И все это «с большой потерей времени»; не говоря уже о «необходимости выдачи различного рода свидетельств русскоподданным, постоянно проживающим в Ходейде» (11**).

Разработка и реализация «политики дела» России в зоне Персидского залива проходила при непосредственном участии Министерства иностранных дел. В период 1900 -1906 гг. внешнеполитическое ведомство России возглавлял граф Владимир Николаевич Ламздорф — выдающийся дипломат, «ходячий архив» внешней политики России, как о нем отзывался Сергей Юльевич Витте, министр финансов Российской империи (1893-1903 гг.), личность в истории России такая же яркая, как и граф Ламздорф.

Оба эти человека внесли, пожалуй, наиболее заметный вклад в реализацию «политики дела» — в укрепление позиций России на Востоке. Самые «звонкие пощечины», которые «англичанка», как на мидовском сленге называли Великобританию российские дипломаты, получила от России на Востоке, были нанесены ей С. Витте и В. Ламздорфом.

Являясь сторонниками активных действий России на Востоке, в том числе в Персии и в зоне Персидского залива в целом, С. Витте развернул там, как сейчас бы сказали, бурную финансовую деятельность. Англичане, почувствовавшие в действиях С. Витте угрозу своим национальным интересам, притом в масштабах всего Среднего Востока, отзывались об «азиатской деятельности» министра финансов России не иначе, как о «финансовой экспансии Витте в Азии».

В апреле 1893 г. С. Витте создал при своем министерстве специальную межведомственную комиссию — «особое совещание» — по вопросам развития торговли России с Бухарой, Персией, Афганистаном и Китаем. В 1894 г. откупил у купца Я. С. Полякова за 11 миллионов рублей принадлежавший ему частный банк в Тегеране, и сделал его лучшим банком Персии. И если российские дипломатические миссии в зоне Персидского залива были эффективным орудием политико-дипломатических акций России, проводимых в торгово-экономических интересах Российской империи ведомством графа Ламздорфа, то Учетно-ссудный банк в Тегеране — главным инструментом финансовой дипломатии С. Витте, нацеленной на решение тех же задач. Архивные документы свидетельствуют, что деятельность этого банка способствовала развитию русской торговли в Персии, расширению сбыта туда «изделий русских фабрикантов» и «вытеснению из Персии английских промышленных произведений».

Согласно статье, опубликованной в газете «Голос правды» (30 января 1908 г., № 713, с. 2) со ссылкой на слова английского консула, некоторые города в Персии сделались в то время «совершенно русскими, настолько русские товары стали получать в них перевес над другими». Конкурировать в силу этого, по его мнению, уже не имело никакого смысла. И консул рекомендовал английским предпринимателям не тратить в таких городах попусту время и «махнуть на них рукою», например, на Йезд.

Следует отметить, что в рассматриваемый нами период времени и российская дипломатия, и русский капитал действовали в зоне Персидского залива столь же инициативно и изобретательно, как и деятельная английская дипломатия, и пронырливый, по выражению русских коммерсантов, британский капитал. Судите сами. В 1889 г. русский подданный Я. С. Поляков основал в Персии уже упоминавшийся выше Учетно-ссудный банк. В том же году российское правительство получило от шаха исключительное право (сроком на 5 лет) на разработку проектов строительства в Персии железных дорог и выбор компаний для осуществления этих проектов. Тогда же русский купец Лианозов приобрел концессию на рыбные промыслы на Персидском побережье Каспия, а российские предприниматели Хомяков, Третьяков и Корф начали переговоры с персидским правительством о предоставлении им концессии на строительство Трансперсидской железной дороги (от Решта до южного побережья Персии). При непосредственном участии России была создана и знаменитая Шахская казачьей бригада (численностью в 1750 человек, под командованием российских офицеров). Официально она подчинялась военному министру Персии, но фактически руководил ею русский посланник в Тегеране (на основании инструкций Военного министерства России). Русский язык в бригаде был «обязательным к изучению», воинский устав — российским. Бригада считалась главной опорой власти: охраняла шаха, министерства, дипломатические миссии, банки, и даже взимала налоги с населения. Руководил легендарной бригадой полковник Владимир Ляхов. В 1908 г. шах назначил его генерал-губернатором Тегерана. Из сказанного выше видно, что Россия в Персии, то есть в крупнейшем государстве зоны Персидского залива, действительно была серьезным соперником Англии.

В 1906 г. министром иностранных дел России становится Александр Петрович Извольский. Суть программы российской внешней политики, предложенной новым министром, состояла в ликвидации «наследства графа Ламздорфа в Азии», то есть в урегулировании там, во что бы то ни стало, англо-русских противоречий, и в «развороте спиной к обдорам», то есть к азиатам, а значит — и к Персидскому заливу. Ослабленная войной с Японией, остро нуждавшаяся в иностранных займах, Россия оказалась перед неизбежностью политических компромиссов, в том числе с Англией, главным политическим соперником и торговым конкурентом в Персии и в зоне Персидского залива в целом. В переговорах о займах Лондон ясно дал понять, что положительное решение данного вопроса возможно, но только на определенных условиях. И остро поставил перед Санкт-Петербургом вопрос о «размежевании сфер влияния в Азии», и в этом контексте — о «сворачивании действий» России в Персидском заливе.

«Желание англичан нагадить России на Востоке», как отмечали российские дипломаты, и поквитаться с Петербургом за унижения, нанесенные ей С. Витте и В. Ламздорфом, было настолько сильным, что не оставалось ни малейших сомнений в том, что имена этих выдающихся государственных деятелей Российской империи «ловкие бритты» запомнят надолго.

Российские дипломаты, работа которых дала позитивные результаты в плане упрочения интересов Российской империи в зоне Персидского залива, конечно же, испытывали досаду и разочарование в связи с «коррективами Извольского». И это понятно. Ведь ко времени начала переговоров России с Англией по «азиатским делам» российской дипломатии удалось сделать то, о чем все время помышляла Англия. Россия де-факто вышла на принципиальные договоренности с Персией насчет, как теперь бы сказали, гарантий обеспечения независимости и территориальной целостности Персии взамен обязательств Тегерана не участвовать ни в каких действиях, которые могли бы, прямо или косвенно, быть направлены против России. Иными словами, был сделан шаг в сторону усиления безопасности южных рубежей России. Однако от подписания официального документа, де-юре фиксирующего эти договоренности, Россия вынуждена была уклониться — опять-таки по причине ее новой внешнеполитической программы, объявленной англофилом А. Извольским. Заметим, что блестящая работа, проделанная в Тегеране выдающимся российским дипломатом, бывшим директором Азиатского департамента МИД России Н. В. Гартвигом, направленным, что показательно, на работу в Персию сразу же после ухода с поста министра иностранных дел графа Ламздорфа, по достоинству оценена А. Извольским не была.

31 августа 1907 г. состоялось подписание англо-русского соглашения, разделившего Персию на так называемые зоны влияния: русскую — на севере страны, нейтральную — в ее центральной части и английскую — на юге. Каждая из подписавших соглашение сторон обязывалась «не искать» концессий политического или коммерческого свойства в «чужой зоне».

Русские купцы в Персидском заливе. В фокусе внимания Российской империи в зоне Персидского залива находились вопросы торговли и коммерции. Русские промышленники и предприниматели с удивительной прозорливостью видели в этом районе мира перспективный торговый рынок, держались за него и критиковали правительство хотя и за вынужденный, но отход от региональной «политики дела».

Первым из россиян, обстоятельно изучившим положение дел на рынках Прибрежной Аравии, по-праву можно считать С. Сыромятникова. В 1900 г. он посетил порты Персидского залива, в том числе побывал в Маскате и на «Побережье пиратов». Как следует из донесений в Париж французского консула в Маскате месье Оттави, С. Сыромятников имел поручение своего правительства подготовить докладную записку по вопросу об «учреждении морской торговой навигации по маршруту Одесса — Басра». Одна из «тайных струн» Сыромятникова, сообщает французский дипломат, — обостренное, даже гипертрофированное, чувство «собственной исключительности». Говоря о результатах своей миссии в Персидский залив, С. Сыромятников, по словам Оттави, подчеркивал, что возвращается на родину с «трофеями», потому что « дрался и побеждал» (12). Вместе с тем, резюмирует французский консул, С. Сыромятников — профессионал, человек умный и прозорливый, «горячий сторонник развития российской торговли в Персидском заливе».

Оттави знал, что говорил. Он великолепно разбирался в людях, был талантливым дипломатом, хорошо владел арабским языком. У англичан «пронырливый француз» слыл «интриганом». Занимая пост консула Франции в Маскате (консульство было учреждено в 1894 г.), Оттави установил доверительные отношения с местным правителем, более того, — смог даже на некоторое время настроить его против англичан.

Архивные документы свидетельствуют, что выводы и соображения, содержавшиеся в докладной записке С. Сыромятникова на имя С. Витте по результатам служебной командировки в Персидский залив, были учтены и взяты на вооружение российским правительством. С. Сыромятников утверждал, в частности, о наличии в Аравии «потенциального рынка для русского сахара» (там в то время продавался только французский сахар, низкого, по его словам, качества), а также для «шерстяных и хлопковых изделий» и керосина; рекомендовал русским купцам немедля заняться этим делом. И был прав. Российские дипломаты в своих донесениях не раз потом отмечали, что на рынках Персидского залива «хорошо шел наш сахар», пользовались «повышенным спросом русский ситец (мануфактур Морозова и Людвига Ребенека), репс и атлас, керосин и свечи» (свечи из России составляли тогда «более одной трети всех свечей, имевшихся на базарах Аравии»), В целях «активизации российской коммерции» на Аравийском полуострове и в зоне Персидского залива в целом С. Сыромятников предлагал открыть русскую пароходную линию и отделения банков. Для «упрочения политических позиций России в этом крае» считал обоснованным «учреждение сети консульских агентств». Рекомендовал «организовать угольную базу в Бендер-Бушире» и многое другое[35].

Наряду с правительством, миссию С. Сыромятникова субсидировала также группа промышленников и купцов юга России. Будучи им убежденными в «имеющихся в Аравии возможностях для российского капитала», они уже в следующем году (1901 г.) снарядили туда первую торговую экспедицию. Однако эпидемия холеры, вспыхнувшая в Прибрежной Аравии, и связанные с ней жесткие санитарные ограничения на вход судов в Персидский залив вынудили предпринимателей изменить маршрут экспедиции и направить ее в красноморские порты (13).

Вторым разведчиком российского капитала в зоне Персидского залива, оставившим свой след и в истории российского предпринимательства в Аравии, был коммерсант И. Косых. Отдел торговли Министерства финансов России и группа российских промышленников («Товарищество Кузнецова», «Торговый дом Прохорова» и др.) поручили И. Косых тщательно исследовать в коммерческом отношении юго-западную часть Персии и Прибрежную Аравию. Ему предписывалось детально ознакомиться — в контексте намерений российского правительства по установлению прямых торговых связей с Арабским побережьем Персидского залива и открытию в этих целях пароходной линии — с крупными рынками региона, в том числе Исфагана, Шираза, Бендер-Бушира, Маската, Басры, Багдада и некоторых других.

Из деловой поездки по Персии, Прибрежной Аравии и Месопотамии, отмечается в документах Архива внешней политики Российской империи, «названное лицо вынесло убеждение, что торговые сношения России со здешним краем не только возможны, но будут, вероятно, и выгодны в коммерческом отношении, лишь бы дело было поставлено основательно» (14). Во время пребывания в Багдаде (23 сентября — 7 ноября 1901 г.) И. Косых удалось заключить первую торговую сделку России на месопотамском рынке — «заполучить заказ на 10 тыс. рублей фарфорового и стеклянного товара» с доставкой его «на русских пароходах прямого сообщения до Басры» (15).

Документы Архива внешней политики Российской империи свидетельствуют, что И. Косых и С. Сыромятников целиком и полностью поддерживали идею российских дипломатов насчет «своевременности расширения сферы торговли российской» на весь район Персидского залива. В этих целях «первой и настоятельной необходимостью» пионеры-разведчики российской коммерции в Аравии считали, также как, кстати, и генеральное консульство России в Багдаде, «поэтапное основание» в регионе «русской торговой агентуры», и в первую очередь в Бендер-Бушире, Басре и Багдаде (16). «Туда должны быть посланы не теоретики, — подчеркивалось в соображениях на этот счет генерального консульства в Багдаде, — а хорошо знакомые с мелочами торговли практики», которые «могли бы сами лично войти в коммерческие сделки с купцами Залива», досконально изучить «обычаи местной торговли, вкусы потребителей, потребности рынков и вопросы цен».

В аналитических записках о «первых попытках выхода отечественной торговли на рынки Персидского залива», в том числе Прибрежной Аравии, российские дипломаты делали упор не на успехах русских коммерсантов, а на их ошибках и просчетах, причем как крупных, так и мелких, но одинаково, на их взгляд, «болезненных». Главная из ошибок, по их мнению, заключалась в том, что «все товары сдавались представителями российских мануфактур на комиссию “Торгового дома Хоца”», то есть иностранца, который был едва ли заинтересован в «даче российским купцам полных сведений» относительно «сбыта их товаров».

«Во всяком случае, — отмечалось в одном из донесений российского генерального консульства в Багдаде, — вопрос о том, как отнесутся местные потребители к новому на их рынке товару, русскому, для наших коммерсантов все еще остается неисследованным». «Самое важное и необходимое» от их внимания ускользает, «Стоит только посмотреть на наш товар в конторе торгового английского дома «Блекки и Хоц» в Багдаде, избранного нашим агентом, чтобы убедиться в том вреде, который нам несут уже в самом начале эти исконные недоброжелатели России. Местные купцы не захотят, вероятно, не только покупать, но и смотреть на куски русского мануфактурного товара — смятого, перепачканного и сваленного в кучу в амбаре». А о нерасторопности агента, подчеркивалось в донесении, и говорить не приходится. «Товар прибыл с первым рейсом «Корнилова», то есть 7-8 месяцев тому назад, и до сих пор даже не показывался». Конечно, ошибки и промахи неизбежны, особенно «в начале всякого дела, но количество их могло бы значительно сократиться, если бы агентом был русский специалист-практик». Такой специалист «постепенно, без шума и гама, на деле ознакомился бы со всеми потребностями новых для России рынков, чтобы затем расширить операции соответственно их объему, как это делают и уже сделали немцы, основавшие здесь сначала небольшое отделение, а потом и целый Торговый дом «Борк-Путман», проворачивающий теперь хорошие дела». На первый взгляд может показаться, говорилось в донесении, что «учреждение таких агентств обойдется недешево. Но это только на первый взгляд». В пункте, подобном Басре, одно и то же лицо могло бы совмещать «несколько должностей: представителя торгового дома, страхового общества, агентуру Русского общества пароходства и торговли и банковского корреспондента»(17).

Ставили российские дипломаты и вопрос об учреждении в зоне Персидского залива «банковской агентуры»: в Багдаде, а также в ряде портов Персидского залива, притом «на обоих его побережьях».

В целях «продвижения русской торговли» в Месопотамии и Аравии они предлагали «присылать в Басру, на комиссию агенту Русского общества пароходства и торговли, небольшие партии товаров». Мотивировали это тем, что «местные торговцы не рискуют делать заказы по образцам». Рекомендовали посылать товары не через комиссионные конторы, которые, по их наблюдениям, «завышали цены», а «непосредственно, то есть самими фабрикантами» (18). Новороссийский цементный завод, говорится в донесении российского консульства в Басре от 22 января 1904 г., «отправил сюда пробную партию своих изделий через одну из одесских комиссионных контор, результатом чего стало существенное завышение заводских цен на цемент и, как следствие, — падение его конкурентоспособности» (19).

Пытаясь сориентировать русских фабрикантов и заводчиков относительно номенклатуры товаров, представленных на местном рынке, консульство России в Басре совместно с представителем Русского общества пароходства и торговли отправило в 1904 г. в адрес биржевых комитетов Санкт-Петербурга, Москвы и Лодзи «полную коллекцию образцов наиболее ходких здесь сортов мануфактуры».

«Существенным препятствием на пути к увеличению отечественного экспорта» в зону Персидского залива, помимо завышения цен фирмами-комиссионерами, было, как отмечается в документах Архива внешней политики Российской империи, «стремление русских товароотправителей вести дела лишь за наличный расчет». По незнанию, видимо, сообщалось в донесениях российских дипломатов, русскими коммерсантами не учитывалось то обстоятельство, что «местные торговцы привыкли к весьма широкому кредиту» и отсрочке по платежам, предоставляемых им английскими фирмами (20).

Среди российских компаний, активно в начале XX столетия осваивавших рынки Арабского побережья Персидского залива и Месопотамии, можно было бы назвать следующие:

— одесскую комиссионную контору «Черкес», торговавшую ситцами, стеклянной и фаянсовой посудой и «пришедшимися по вкусу арабам самоварами»;

— одесскую комиссионную фирму «Братья Зензиновы», поставлявшую на рынки Персидского залива цемент, сахарный песок, свечи и керосиновые лампы;

— одесскую мукомольную фабрику «Олов и Дурьян»;

— Новороссийский цементный завод;

— лесопильный завод Рабиновича в Херсоне (экспортировал в регион строительный лес и ящики для фиников) (21).

Большой вклад в развитие отечественной торговли в зоне Персидского залива внес капитан парохода «Трувор» Г. Венгржиновский. Обслуживая на своем судне пароходную линию «Одесса — порты Персидского залива», он, согласно сообщениям российских дипломатов, проявлял «живой интерес» не только к своим непосредственным обязанностям, но и к «вопросам развития внешней торговли России с этим краем», «заботился об улучшении деятельности в Персидском заливе российских пароходных товариществ и повышении их конкурентоспособности» (22).

Знакомство с архивными документами позволяет достаточно точно говорить сегодня о главных причинах, стопоривших развитие «русской коммерции» в Месопотамии и Аравии. Среди них на первое место российские дипломаты ставили «поручение интересов зарождавшейся торговли нашей в этом крае агентам английского и англо-голландского торговых домов», ««осознанно сдерживавших русскую коммерцию» (23).

Критически высказывались они и по поводу отсутствия расписания захода российских судов в порты Персидского залива. Это «исключало возможность для здешних экспортеров заготавливать ко времени отхода судов достаточное количество товаров», и обратно суда шли полупустыми. Положение усугублялось еще и тем, что администрация РОПиТ абсолютно не учитывала, по мнению наших дипломатов, традиционные для местного рынка «мертвые сезоны» в торговле, приходившиеся на время празднования Рамадана и период паломничества к Святым местам ислама в Мекке и Медине.

Среди других причин, тормозивших отечественную торговлю, наши дипломаты называли и «отсутствие у России специального производства дешевых товаров, равно как и практики коммерческого сбыта фабричного брака». Дешевый товар, сообщали они в Санкт-Петербург, «вполне удовлетворяет неприхотливый вкус здешнего населения, весьма падкого до частых обновок, но только при условии их дешевизны» (24).

Негативно отражалась на объемах российской торговли в зоне Персидского залива «непредставленность в здешних краях русских торговых людей». Отрицательно сказывалось на масштабах отечественной коммерции в регионе и отсутствие в России отделений Оттоманского банка; и прежде всего в Санкт-Петербурге, Москве, Одессе, Нижнем Новгороде, Тифлисе, Варшаве и Батуми, то есть в городах, «торговый люд» которых, как отмечали наши дипломаты, «первым появился в шейхствах Прибрежной Аравии и в Месопотамии».

Более тщательно, по мнению российских дипломатов, «должно было бы подходить и к формированию направлявшихся в регион торговых экспедиций и миссий». Так, не совсем удачным, на их взгляд, был состав специальной торговой миссии, посетившей Персидский залив в 1901 г. на пароходе «Корнилов». «Присылка в эти края, на первом пробном рейсе «Корнилова», компании удивительно не подходящих людей в качестве наших торговых пионеров, — отмечается в сообщении генерального консула в Багдаде российскому послу в Константинополе от 10 октября 1901 г., — нисколько не содействовала успеху начинания». Лица эти оказались «совершенно не подготовленными к выполнению возложенной на них задачи». Притом как «по незнанию ими иностранных языков и нравов, так точно и по отсутствию у них всякого образовательного ценза и просвещенного кругозора», а также должного «патриотического устоя». Так, «состоявшие в миссии армяне..., — подчеркивается в донесении, — вскоре подпали под влияние здешних торговцев-армян, тяготеющих к Англии». Ничего подобного, резюмирует консул, «не встречается у англичан, среди коих даже самый невидный агент является удивительно приспособленным к своим обязанностям» (25).

Ахиллесовой пятой российской коммерции в Прибрежной Аравии российские дипломаты считали «отсутствие на местах русских коммерческих агентов». Некому было «контролировать ни разгрузку, ни хранение поступавших из России товаров». А контролировать было что, так как в таможнях, по их сведениям, над русским товаром «проделывали операции искусственной аварии». Английские страховые агенты «признавали после этого товар испорченным». На него «существенно сбрасывались цены», и торговля для предпринимателей из России становилась недоходной. «Умело дирижируя подобными манипуляциями», подчеркивали дипломаты, страховое общество “Assuarance Meritime” (деятельность его субсидировало, кстати, английское правительство), «корректировало и регулировало конкуренцию цен на местных базарах исключительно в интересах английской торговли». Только те товары способны были эту «конкуренцию» выдержать, отмечается в документах МИД Российской империи, «кои приняты были вышеуказанным обществом в свою страховку» (26).

«Выступая на незнакомом для нас рынке зоны Персидского залива, мы не должны забывать, — писали в 1903 г. в своих отчетах дипломаты А. Адамов и А. Савинов, — что западноевропейские промышленники, давно здесь работающие, хорошо изучили местные требования, и успели пустить весьма прочные корни. Ввиду чего, для успеха наших торговых начинаний, необходимо тщательно изучить край в коммерческом отношении. Работу эту нельзя, однако, поручать лицам, командируемым русскими коммерсантами время от времени, и преимущественно на кратковременные сроки. Основываясь зачастую на случайно набранных сведениях, они строят, сплошь и рядом, совершенно неверные выводы. К этому делу следовало бы специально привлечь агентов Русского общества пароходства и торговли.

По самому характеру своей деятельности они находятся в постоянном общении с иностранным торговым миром и поставлены, таким образом, в самые благоприятные условия в отношении ознакомления с торговлей» (27).

Нелишне было бы, считали российские дипломаты, «обратить внимание Русского общества пароходства и торговли на имеющуюся у него возможность монополизировать перевозку грузов от Константинополя и сирийских портов до Басры и обратно». Такая возможность, как они полагали, основывалась на том, что практиковавшаяся русскими судами «доставка товаров без разгрузки в Порт-Саиде» давала русскому пароходству «громадные преимущества» перед всеми остальными судоходными компаниями (28).

Анализируя соображения российских дипломатов, справедливости ради следует отметить, что добиться преимущественного положения именно в том, что касалось перевозки грузов в зону Персидского залива, не говоря уже об установлении монополии на нее, было делом довольно сложным. Такая монополия, английская, там уже имелась. И «оберегалась» она, как сообщали агенты службы разведки Российской империи, тщательно. И в первую очередь самими «английскими пароходными обществами, получавшими на эти цели субсидии от правительства» (29). Так, из 284 судов, посетивших, например, Маскат в 1902-1903 гг., 276 были английскими и только 8 — русскими (30).

Серьезное внимание изучению «путей и методов прорыва российских товаров» на рынки бассейна Персидского залива уделяли французские дипломаты. Подтверждением тому — донесения, хранящиеся в Архиве МИД Франции. Русские, прибывшие сюда на судне «Корнилов» (1901 г.), отмечается в депеше в Париж консула в Маскате г-на Оттави, «были приняты для краткой аудиенции султаном, который положительно в целом отреагировал на их торговые начинания в этом крае» (31). Учитывая, что в роли переводчика на встрече российских коммерсантов с правителем Маската выступал французский консул, свидетельства эти приобретают особое звучание. Ведь информация о миссии «Корнилова», распространявшаяся англичанами, была и по тональности, и по содержанию совершенно иной. «Сообщения англичан из Бомбея о фиаско «Корнилова», — писал в другом своем донесении Оттави, — подхваченные французской прессой, являются полностью лживыми и противоречащими действительности» (32). Согласно свидетельствам Оттави, «русские коммерсанты посетили в Маскате основных местных купцов-оптовиков и провели с ними довольно удачные переговоры». «Появление на рейде Маската российского флага произвело в городе, — по его словам, — сенсацию... Пристани были заполнены народом, интерес к русскому судну... и товарам был повсеместным и неподдельным» (33).

В специальных обзорах-донесениях, посвященных «деятельности русских», Оттави обращал внимание МИД Франции на «частоту заходов «Корнилова» в порты Арабского и Персидского побережий Залива» (март, апрель, октябрь 1901 г.), высказывал предположение относительно их «разведывательной окраски». Отмечал «высокопрофессиональную подготовку командного и матросского состава гражданского судна, одетого, однако, в униформу Военно-морского флота России, а главное — негражданский, порой, характер вопросов, ставившихся русскими перед султаном».

Дипломатический представитель Франции в Маскате считал, что «координация в этом крае некоторых действий Парижа с Санкт-Петербургом была бы в интересах Франции» (34).

Архивные документы свидетельствуют, что Париж видел в Санкт-Петербурге «сторонника своих мыслей и действий» по недопущению превращения Англией «Персидского залива и его окрестностей» в сферу исключительных интересов Британской империи. Так же рассматривала Францию и Россия. Не располагавшая тогда «достаточной сетью» торговых и дипломатических представительств в зоне Персидского залива, особенно в Прибрежной Аравии, Россия была заинтересована во Франции, в накопленном ею арсенале сил и средств. Следует отметить, что русские купцы, разворачивавшие деятельность в Аравии, наделяли работавших там французских коммерсантов полномочиями представлять их торговые интересы на местных рынках. И, надо сказать, что «на первых порах» французы неплохо, как считали российские дипломаты, «выражали там интересы русской торговли», в частности в Маскате.

Намерения обеих сторон действовать в бассейне Персидского залива «антианглийским тандемом в строго очерченном формате» на практике реализованы не были. Не успев, как следует, окрепнуть и набрать силу, тандем попал под колеса исторических событий. Благодаря обстановке, складывавшейся тогда в мире, Англия смогла не допустить проведения скоординированных русско-французских акций в зоне Персидского залива, «распилить тандем» и избежать возможных негативных для Британской империи последствий от планировавшихся совместных русско-французских действий. Вначале Англии удалось вывести из игры Париж (1904 г.) и, таким образом, сузить возможности для политико-дипломатического маневрирования Санкт-Петербурга. Затем, подписав в 1907 г. соглашение с Россией о разделе сфер влияния в Азии, стреножить и деятельность в бассейне Персидского залива самой России.

Возвращаясь к рассказу о торгово-дипломатических миссиях в Персидский залив судна «Корнилов», следует отметить, что они имели большое значение для укрепления в Аравии имиджа России как крупной торговой и миролюбивой державы. Экспедиции «Корнилова», предпринятые Россией в рамках «мирного проникновения в Аравию», квалифицировались иностранными дипломатами, судя по донесениям в Париж поверенного в делах Франции в Тегеране г-на Куже, как хорошо просчитанные с точки зрения политико-экономических интересов России. В коммерческом отношении они были, по его мнению, «первыми заметными акциями русских в Персидском заливе» (35). В политическом — «яркой демонстрацией усиления в регионе влияния и авторитета России», отражением результативной деятельности ее дипломатии.

О степени повышенного внимания Санкт-Петербурга экспедициям «Корнилова» можно судить по тому, что во время первого рейса (март 1901 г.) на борту «Корнилова» находились два высокопоставленных российских дипломата — генеральный консул в Бендер-Бушире П. Покитонов и консул в Басре А. Адамов. Судно пришло в Персидский залив «с крупной партией сахара из Одессы». Русские, сообщал г-н Куже, «намеревались продавать свой сахар по ценам, ниже установленных на местном рынке англичанами», чем основательно их встревожили.

Во время первой торговой экспедиции в Персидский залив пароход «Корнилов» посетил Джидду, Маскат, Бендер-Аббас, Линге и Басру (судно вышло из Одессы 21 марта 1901 г.; путь в один конец занял более трех недель). В Маскат «Корнилов» доставил «золотой галун, сахарный песок, хлопчатобумажные ткани и керосин». В Бендер-Аббас — большую «партию ящиков керосина», в Линге — «три тюка мануфактурных изделий и сто ящиков стеклянной посуды». В портах Персидского залива на судно было погружено 4,6 тысяч упаковок табака (для Бейрута), 60 ящиков камеди (для Одессы и Лондона), 2 ящика опиума (для Александрии) и 17 тюков хлопка(для Одессы).

В отличие от сообщений французских дипломатов, в информации о миссиях «Корнилова» их российских коллег превалировали политические аспекты анализа — с акцентом на «двух весьма прискорбных, — по выражению А. Адамов, — для престижа российского на Персидском заливе инцидентах» (36). Хотя и были они «сугубо протокольного характера», однако вполне могли, как полагал А. Адамов, повлечь за собой серьезные негативные последствия политического порядка — «создать зазор» в отношениях, налаживаемых Россией с шейхствами Аравии. При открытии новой линии «Одесса — порты Персидского залива», писал А. Адамов, во главу угла ставились, конечно, торговые цели. Но «на Востоке торговля и политика идут рука об руку», и Русскому обществу пароходства и торговли при направлении своих судов в Персидский залив «придется считаться с этим обстоятельством». В противном случае, резюмировал А. Адамов, «может повториться то, что имело место при первом заходе «Корнилова» в порты Аравии». Речь идет о Маскате, где «на обратном пути из Залива «Корнилов», согласно инструкции, салютовал флагу местного шейха; однако с нарушением протокола — 9 выстрелами вместо положенных 21». Инцидент этот, по словам А. Адамова, получил широкий резонанс еще и потому, что во время первого захода «Корнилова» в Маскат (по пути следования в Персидский залив) правитель Маската «специально разъяснил капитану российского торгового судна, нарушившему протокол, церемониал салюта». Капитан знал, что салют надлежит производить 21 выстрелом из орудий палубной артиллерии. Именно такое количество выстрелов означало на языке протокола «демонстрацию уважения иностранным судном флагу независимого правителя», гостем гавани которого оно становилось. Если производилось меньшее количество выстрелов, то это рассматривалось как «акт пренебрежительного отношения капитана иностранного судна к статусу султана как независимого правителя», со всеми вытекающими из этого негативными последствиями в отношении самого государства, судно которого «пренебрегло нормами протокола». Заметим, подчеркивал А. Адамов, что речь в данном конкретном случае шла о самом чувствительном для арабов Прибрежной Аравии вопросе — об их суверенитете. Понятно, что «на наш салют ответа не последовало» (37). Инцидент, к счастью, удалось уладить. Помог французский вице-консул, пользовавшийся расположением султана. Российское судно повторило заход в гавань, и салютовало, как положено, — 21 выстрелом. Так французский дипломат, г-н Лоране вписал свое имя в анналы истории отношений России с Маскатом. «Нечего и говорить о том, — отмечал А. Адамов, — какое впечатление должен был произвести на местное население этот эпизод, и с какими прикрасами и преувеличениями известие о нем было незамедлительно распространено англичанами по всему Персидскому заливу» (38).

После «Корнилова» порты Персидского залива посетило еще одно российское судно — «Азов» (август 1901 г.). Торгово-дипломатическая миссия «Азова», отмечали российские дипломаты, закрепила сложившуюся уже к тому времени неплохую в целом коммерческую репутацию в регионе новой пароходной линии «Одесса — порты Персидского залива». Ее успешному в целом функционированию содействовало, прежде всего, то, как считали французские дипломаты, что она «находилось под патронажем правительства России» (39).

Обозначившаяся тенденция к расширению Русским обществом пароходства и торговли коммерческих перевозок в зону Персидского залива не могла остаться незамеченной ни в Бомбее, ни в Лондоне, и не вызвать обеспокоенности в «стане англичан». «Бритты открыто заявляют по всему Заливу, — сообщал российский генеральный консул в Багдаде А. Круглов, — что начнут жесткую борьбу», и готовы будут «за ничтожную плату» перевозить все грузы, идущие в Персидский залив, «лишь бы не оставить ничего пароходам Русского общества» (40).

Заявления такого рода подкреплялись практическими действиями. Великобритания, по выражению французских дипломатов, делала все возможное, чтобы «покончить с российским Посейдоном в аравийских водах». Обеспокоенность англичан «деятельной политикой России в бассейне Персидского залива» была, по мнению французов, вполне обоснованной. Русские, как отмечалось в донесениях, поступавших в Париж от французских дипломатов из Маската и Санкт-Петербурга, были «серьезно настроены на то, чтобы организовать альтернативное англичанам пароходное обслуживание обоих побережий Персидского залива судами Торгового флота России» (41). И задача эта, считали французские дипломаты, если бы не война России с Японией, следствием чего и стал «уход русских с политической сцены Персидского залива», была бы ими определенно выполнена.

Свернув (под прессом обстоятельств) свою активность в регионе, Россия вместе с тем себя из списка его торговых партнеров не вычеркнула. Об этом говорится, в частности, и в «Очерке Басрского вилайета и арабо-турецких владений в Персидском заливе». Автор очерка, российский консул в Басре С.Тухолка, отмечал (октябрь 1912 г.), что «за год в Басру из Европы и Индии приходит до 200 пароходов». При этом большая часть суммарного объема доставляемых в Басру грузов выпадает на английские пароходы («до 85% общего тоннажа»). Объем немецких поставок не превышает 9% от суммарного тоннажа доставляемых в Басру грузов, русских — 4% и турецких — 2% (42). В 1911 г. тоннаж английских судов, по сведениям российских дипломатов, составил 256 906 тонн, немецких — 39 249 тонн, русских — 9 178 тонн, турецких — 5 576 тонн (43).

Торгово-пассажирская линия «Одесса — порты Персидского залива» являлась важным инструментом Российской империи по реализации коммерческих планов в бассейне Персидского залива. Просуществовала она, несмотря на «козни бриттов» и непростую для России внешнеполитическую атмосферу и внутриполитическую обстановку, 14 лет (1901-1914 гг.). «Появление флага Торгового флота России в водах Залива», отмечали французские дипломаты, можно было бы приветствовать уже только потому, что русские подрывали «дьявольскую монополию» англичан на морские перевозки. По данным французов, до появления в Персидском заливе русских торговых судов «на суммарный здесь годовой тоннаж в 400 000 тонн (1900 г.) выпадало только 5 пароходов не под британским флагом», в том числе 1 — австрийский и 4 — турецких (44). Англичане, сообщали французские дипломаты, «не переставали трубить на всех коммерческих перекрестках мира», что политическое влияние Британской империи в Персидском заливе и «триумф английской торговли в этом крае» — бесспорны и непоколебимы. Неудивительно поэтому, писал французский консул в Бомбее г-н Восьйон, что «рождение линии «Одесса — порты Персидского залива» вызвало такой переполох в стане англичан».

Архивные документы свидетельствуют, что французы внимательно наблюдали за деятельностью россиян не только в Персидском заливе, но и в Индии, на долю которой приходилось более половины суммарных объемов торговли шейхств Аравии с внешним миром. Ничто не ускользало от их цепкого взгляда, никакая мелочь. Даже такая, казалось бы, мало о чем говорящая деталь, как размер вализ с дипломатической почтой. Генеральный консул России в Бомбее М. де Клемм, сообщал в Париж французский дипломат, «держится, вроде бы, в стороне от всего здесь происходящего, но вализы, получаемые и отправляемые им, топорщатся, что говорит о его активной переписке с Санкт-Петербургом». Известно, что русская дипломатическая миссия, продолжал дипломат, активно работает над налаживанием торговых отношений России с местными коммерсантами, а также с торгующими с ними арабами Аравии и персами, хотя по известным причинам тщательно скрывает это (45). В целом можно констатировать, отмечал французский консул, что функционирование торгово-пассажирской линии «Одесса — порты Персидского залива» позитивно сказывается на имидже российской торговли на рынках Арабского Востока и Индии.

Как бы то ни было, но дипломатия и бизнес-сообщество Российской империи работали в зоне Персидского залива действительно активно и слаженно — с прицелом на то, чтобы проводимая ими в жизнь «политика дела» оборачивалась для Отечества приумножением его славы, чести и достоинства. Через Константинополь, писал в «Отчете о командировке в Хиджаз» (1899 г.) штабс-капитан Давлетшин, Мекка получала из России «весь запас муки» и достаточное для нужд населения количество «бакинского керосину»(46).

Торгово-пассажирская линия «Одесса — порты Персидского залива» функционировала вплоть до Первой мировой войны; обслуживалась пароходами «Тигр» и «Евфрат», совершавшими четыре регулярных рейса в год. Суда принадлежали Русскому обществу пароходства и торговли (РОПиТ было основано «Высочайшим указом от 3 августа 1856 г.»). Главное управление этой легендарной компании находилось в Одессе. По мнению А. А. Скальковского, авторитетнейшего российского историка-краеведа, которого называли «Геродотом Новороссийского края», РОПиТ со всем основанием можно было считать одним из «рычагов успехов российской внутренней и внешней торговли». Анализируя деятельность РОПиТ в Персидском заливе, в том числе в шейхствах Аравии, нельзя не согласиться с оценкой А. Скальковского, что РОПиТ, созданное в целях «развития судоходства и торговли для пользы Южной России», всемерно содействовало росту «нравственного влияния русского флага на всех берегах и во всех гаванях». И подтверждением правильности таких слов может служить «аравийская страница» истории РОПиТ.

Надо сказать, что деятельность РОПиТ находилась в фокусе пристального внимания Британской империи и других крупных держав мира, хорошо осведомленных не только о торгово-коммерческих аспектах работы данного общества, но и о его функциях военного и разведывательного характера. В контексте известных положений Парижского мирного договора от 18 марта 1856 г. Великий князь Константин Николаевич предложил Александру II «учредить на Черном море частное пароходное общество на акциях». Задача общества состояла в том, как свидетельствуют архивные документы, чтобы оно «постоянно содержало», притом «сколько возможно большее число, самых больших пароходов, построенных с таким расчетом, чтобы, когда понадобиться, правительство могла нанять, или купить их для перевозки десанта», иными словами, — для «обращения их в боевые суда»[36].

Общество «открыло свою деятельность» пятью пароходами 21 мая 1857 года. Возглавил его флигель-адъютант капитан первого ранга Николай Андреевич Аркас[37]. К концу 1857 г. РОПиТ располагало уже 17 пароходами.

Первые капитаны набирались исключительно из офицеров Военно-морского флота. Управляющему Морским министерством барону Фердинанду Петровичу Врангелю предписывалось «сохранять в тайне военную сторону создания нового пароходства». Со всем основанием, думается, можно говорить о том, что Русское общество пароходства и торговли было мощным резервом военного флота России.

Из распоряжения и инструкции директора Российского общества пароходства и торговли Е. А. Барановскому в связи с его командировкой в Англию, Францию, Египет и Индию (лето 1869 г.) следует, что ему надлежало основательно изучить вопрос о «поставках товаров индийского происхождения в Россию». Во-первых, он должен был собрать в Москве, Нижнем Новгороде и Петербурге, а если потребуется, то и в «других частях России», полные сведения о «поставляемых в Россию индийских товарах, их количестве и способах доставки», а также о «возможностях ведения Россией прямой торговли с Индией при существующих ныне торговых путях». Во-вторых, во время пребывания в Англии «подробно изучить торговые сношения Британии с ее индейскими владениями», «определить объем торгового движения», разобраться в деятельности «важнейших пароходных обществ», номенклатуре товаров, словом, «разъяснить вопрос о торговле Ост-Индии с Англией по отношению к торговле с Россией».

В-третьих, побывать в Марселе и «изучить торговые операции Франции с английскими владениями в Индии», номенклатуру и количество «предметов привоза и вывоза», деятельность обслуживающих эти операции пароходных обществ. В-четвертых, посетить Египет и «исследовать торговые сношения этой страны с Индией». Обратить особое внимание на деятельность египетского пароходного общества «Azizie». Выяснить, нельзя ли будет РОПиТ «со временем извлечь пользу для своих пароходов из движения поклонников в Мекку, через Джидду».

Самое пристальное внимание во всех местах своего пребывания Е. А. Барановский должен был уделить изучению вопроса «об обратных грузах из России в Индию». Составить список «привозимых в Индию из Англии и других стран товаров», аналогичных русским, «производство которых, однако, обходится в России дешевле», а значит — делает их конкурентоспособными на индийских рынках.

Из сказанного выше видно, что РОПиТ серьезно занималось изучением всего комплекса вопросов, связанных с налаживанием Россией прямых торговых отношений с Индией и Аравией «по путям через Суэцкий канал в Одессу, и далее по железным дорогам из Одессы и Таганрога в Москву и Нижний Новгород». Русское общество пароходства и торговли действительно делало все возможное, как об этом справедливо говорилось в специальном обращении руководства РОПиТ к русским купцам по случаю открытия пароходных линий в Персидский залив, Индию и Китай, чтобы «освободить торговлю нашу... от посредничества иностранцев и иностранных капиталов». Для того чтобы представить, насколько важной для России была эта задача, достаточно будет сказать о том, что, например, в 1851-1852 гг. на Англию приходилось 40% всего объема шедших на экспорт в Европу русских товаров и более 30% суммарного объема поставлявшихся в Россию заграничных товаров.

Корабли Военно-морского флота Российской империи открывают «закрытые шейхства» Аравии. Большой вклад в «политику дела» России в зоне Персидского залива, в укрепление ее престижа внесли походы в этот район русских боевых кораблей: канонерской лодки «Гиляк»[38] (1900г.), легендарного крейсера «Варяг» (1901 г.), крейсера 1-й категории «Аскольд» (1902 г.) и крейсера 2-й категории «Боярин» (1903 г.) (47).

Канонерская лодка «Гиляк», говорится в одном из документов МИД России того времени, «отправляется в Персидский залив лишь с целью показать побережному населению наш флаг и поколебать глубоко укоренившееся в этих местах убеждение, что залив этот доступен для одних только английских судов» (48). С данной задачей политико-дипломатического характера командование «Гиляка» справилось блестяще. «Население Персидского и Арабского побережий, — сообщал в донесениях в Париж французский консул в Маскате г-н Оттави, — приветствовало заход в Залив русского военного корабля». Посещение им портов Прибрежной Аравии «повлекло за собой заметное усиление антианглийских настроений среди арабского населения» (49). В информации по данному вопросу другого французского дипломата, г-на Руве, консула в Багдаде, говорится об удачном, по его мнению, «дипломатическом ходе России», а именно: о «совмещении по времени первого появления в водах Залива флага российского с предоставлением Тегерану кредита в размере 22,5 млн руб. взамен права на беспошлинный экспорт российских товаров через персидские порты» (51).

Вопрос о «демонстрации русского военного флага» в Персидском заливе впервые был поставлен министром иностранных дел России графом Михаилом Николаевичем Муравьевым (1845-1900 гг.)[39] перед управляющим Морским министерством России генерал-адъютантом Павлом Петровичем Тыртовым (1836- 1903 гг.)[40] в 1899 году. В ответном письме М. Н.Муравьеву от 17 мая 1899 г. адмирал П. П. Тыртов отмечал, что российские корабли, отправляющиеся на Дальний Восток, «никогда прежде не показывали русского военного флага в Персидском заливе». И только потому, чтобы «необычным появлением своим в той местности» случайно «не возбудить» ни у кого каких-либо подозрений или неудовольствий (52).

Судя по всему, инициатива министра иностранных дел была воспринята Морским ведомством позитивно. В обращении к М. Н. Муравьеву от 2 сентября 1899 г. П. П. Тыртов спрашивает, будет ли, по мнению МИД России, своевременным посещение Персидского залива в текущем году канонерской лодкой «Гиляк», отправляющейся в Тихий океан в сентябре месяце (1899 г.), и какие порты, если поход корабля состоится, «надлежало бы посетить» (53).

В ответе на этот запрос управляющего Министерством иностранных дел России Владимира Николаевича Ламздорфа (1844- 1907 гг.)[41] говорится, что, по мнению МИД России, «представлялось бы желательным посещение названным судном Кувейта, Басры, Мохаммеры, Бендер-Бушира, Линге и Бендер-Аббаса» (54).

Суть похода канонерской лодки «Гиляк» в Персидский залив, отмечается в письме В. Н. Ламздорфа на имя П. П. Тыртова (23 октября 1899 г.) — одна. И состоит она в том, «чтобы появлением русского флага в Персидском заливе указать англичанам, а равно и местным властям, что мы считаем воды этого залива вполне доступными плаванию всех наций». Мы делаем это «в противность стремления великобританского правительства обратить их в закрытое море, входящего в сферу его исключительных интересов». Наша цель, подчеркивает В. Н. Ламздорф, — «произвести на местное население известное нравственное впечатление», и только. Мы не имеем ни «агрессивных замыслов», ни «стремления к территориальным приобретениям» (55).

Суть соображений В. Н. Ламздорфа, отраженных документально, подтверждает отсутствие у Российской империи военных намерений по утверждению своих позиций в Персидском заливе.

В. Н. Ламздорф рекомендует П. П. Тыртову обратить особое внимание командира «Гиляка» на необходимость соблюдать во время плавания «особую осторожность и осмотрительность». «Образ действий» судна и экипажа, подчеркивает В. Н. Ламздорф, должен быть таким, чтобы «ни в чем решительно не мог подать повода заключить, что необычное появление русского военного флага в этих портах скрывает за собой какие-либо тайные намерения...» (56). Во время стоянок в портах Персидского залива и в «сношениях с прибрежными властями и иностранными агентами командир нашего судна должен придерживаться общепринятых норм международной вежливости».

Из донесения командира канонерской лодки «Гиляк» капитана 2 ранга Ивана Бернардовича Индрениуса главе Военно-морского ведомства России генерал-адмиралу великому князю Алексею Александровичу видно, какой переполох вызвало у англичан посещение Персидского залива первым российским военным кораблем. «Когда стало известно, — сообщает И. Б. Индрениус, — что «Гиляк» идет в Персидский залив, а в Бендер-Аббас придет пароход с углем, то началась усиленная деятельность английского генерального консульства в Бушире с целью затруднить наше плавание».

В этих целях в Бендер-Бушир англичанами был незамедлительно направлен крейсер «Помона». Командир этого корабля, согласно донесению И. Б. Индрениуса, «не переставал убеждать губернатора, как последний сам потом признавался, что выгрузка на берег угля для русского военного судна есть только начало занятия Бендер-Аббаса русскими» (57).

Вслед за этим, слухи о стремлении России к установлению контроля над персидским портом Бендер-Аббас, отмечали российские дипломаты, стали, «как по мановению волшебной палочки», активно муссироваться в английской и индийской прессе. Их тут же подхватили турецкие и проанглийские персидские газеты. Сообщения на этот счет появились даже в нескольких русских периодических изданиях. «Дипломатические представители Турции и Персии в России не замедлили обратиться, — как отмечал В. Н. Ламздорф в упомянутом уже выше письме от 23 октября 1899 г. к П. П. Тыртову, — за соответствующими разъяснениями в Министерство иностранных дел России».

Воспользовавшись представившимся случаем, англичане попытались, было, «вызвать подозрительность и настороженность» у шейхов Бахрейна и Кувейта в отношении действий в Заливе «пришлых русских». Во время пребывания нашего в Кувейте, сообщал в донесении командир «Гиляка», шейх Мубарак, специально «приехавший накануне из своей резиденции в пустыне, чтобы нас встретить», рассказывал, что «командир парохода «Сфинкс» и секретарь английского консула долго убеждали его ничего не устраивать по случаю нашего прихода, и самому оставаться в пустыне» (58). Советуя шейху от «приема русских уклоняться и заявлениям их ни в коем случае не верить», англичане, по словам шейха Мубарака, утверждали, что истинной целью русских является «желание захватить в Кувейте часть земли», как это они уже, дескать, сделали в Персии.

Шейх Мубарак к советам англичан не прислушался, а поступил по-своему. Командир корабля и находившиеся на нем российские дипломаты А. Круглов и Г. Овсеенко были приглашены к нему «откушать по арабскому обычаю». Прием в резиденции шейха проходил в лучших традициях гостеприимства арабов Аравии. Среди блюд с рисом и различными восточными сладостями на столе в специальных огромных подносах «красовались два целиком зажаренных ягненка».

«Судя по тому радушию и любезности, — отмечал в донесении главе Морского ведомства России командир «Гиляка», — с которыми принимали нас власти, и по добродушию и внимательности к нам местного населения,... появление русского военного судна в портах Персидского залива не вызвало ни в ком, кроме англичан, подозрения в каких-либо агрессивных замыслах России». Демонстрация флага Военно-морского флота России в водах Персидского залива, делает вывод И. Б. Индрениус, является «желательной и в будущем» (59).

Аналогичные рассуждения содержались и в специальном отчете о миссии «Гиляка», подготовленном российским консулом в Багдаде А. Ф. Кругловым. Он разделял мнение И. Б. Индрениуса насчет «продолжения политики направления в Персидский залив русских военных кораблей». В то же время проводил идею о целесообразности «постоянного их там пребывания в течение всего зимнего сезона», чтобы корабли имели возможность посетить «все пункты обоих берегов» и «всюду показать наш флаг», ни в коем случае «не минуя таких мест», как «Пиратский берег», Ормуз, ЭльКатар и Бахрейн.

Заход первого российского военного корабля в Персидский залив и «впечатление, произведенное им на арабов Прибрежной Аравии», могло пошатнуть, как выражались английские дипломаты, престиж Великобритании в этом районе мира. Справедливости ради следует отметить, что ответ англичан на демонстрацию Россией Андреевского флага в водах Персидского залива не заставил себя долго ждать. И был таким же неожиданным, а главное, не менее болезненным (для интересов России в Персии), чем акция военно-морской дипломатии России в Персидском заливе. Англия спровоцировала антишахские выступления клерикальных кругов Неджефа и Кербелы, Святых мест мусульман-шиитов. Они стали во всеуслышание обвинять шаха, ни много ни мало, — в «продаже Персии России» (60).

Дело в том, что в то время Россия вела переговоры с Персией о прокладке нефтепровода от Каспийского моря к Персидскому заливу. С идеей этого проекта русский инженер С. Е. Палашковский выступил еще в 1884 г. По его расчетам, «уже за первый год работы такой нефтепровод принес бы 10 млн руб. прибыли, а в дальнейшем приносил бы по 100 млн руб. прибыли ежегодно». При всей видимости коммерческой целесообразности проекта его решили «оставить без последствий», как тогда говорили, так как «не было уверенности в постоянных симпатиях к нему со стороны персидского правительства». Проект С.Е. Палашковского реанимировал министр финансов С. Ю. Витте, в августе 1901 г. В докладной записке на имя императора Николая II он отмечал, что если обычная транспортировка нефти из Баку до Индии, например, обходится в 17 копеек, то через нефтепровод — 6 копеек, то есть почти в три раза дешевле. Нефть, перекачиваемую по нефтепроводу на побережье Южной Персии, подчеркивал С. Витте, можно будет продавать на Дальнем Востоке на 14,5 копеек дешевле нефти, перевозимой туда на судах через Суэцкий канал. Проект императора заинтересовал. Для переговоров в Персию с миссией столь деликатного характера С. Витте направил свое доверенное лицо, датчанина Грубе, которого лично знали и принимали у себя мать Николая II и жена брата императрицы.

Проекты России в Персии, помноженные на эффективность ее военной дипломатии и результативность работы на рынках бассейна Персидского залива «пронырливых русских купцов», не могли не повлечь за собой контрдействий со стороны Англии. Поведению России начинает подражать Франция, сообщали английские дипломаты. Русских требуется остановить!

«В высшей степени серьезное впечатление», произведенное на местное население посещением «Гиляка» портов Персидского залива, отмечал консул в Багдаде А. Круглов, оказало «заметное воздействие на поведение здесь Франции», также решившей «показать свой флаг» в водах Персидского залива и направить туда военное судно «Дром» (61).

Вторым кораблем Военно-морского флота России, посетившим Персидский залив, был легендарный крейсер «Варяг»; поход состоялся в ноябре — декабре 1901 г. «Имею честь уведомить Вас, — говорится в письме министра иностранных дел России управляющему Морским министерством (20 октября 1901 г.), — что те соображения, которые легли в основу инструкции, данной командиру «Гиляка», сохраняют и ныне полную силу. Не преследуя никаких агрессивных замыслов или стремлений к территориальным приобретениям, Императорское Правительство и в настоящее время имеет в виду подтвердить, что оно считает воды Персидского залива вполне доступными плаванию русских судов» (62).

Данное письмо — это одно из документальных свидетельств настроенности России на мирное соперничество с Англией в регионе, притом в подчеркнуто корректной форме. Подтверждением тому — содержащиеся в нем соответствующего характера рекомендации МИД России командиру корабля, капитану 1-го ранга Владимиру Осиповичу Бэру (геройски погиб 14 мая 1905 г. в морском сражении в Цусимском проливе, командуя броненосцем «Ослябя»), Командир крейсера «Варяг», отмечает российский министр иностранных дел, «должен соблюдать особую осмотрительность, дыбы его образ действий не мог дать повод заключить, что появление русского военного флага в портах Персидского залива скрывает за собой какие-либо тайные намерения Императорского Правительства»(63).

Замечание В.Н.Ламздорфа об «особой осмотрительности» капитана и экипажа крейсера «Варяг» было неслучайным, и объяснялось сложностью политической обстановки в зоне Персидского залива. Двумя главными ее составляющими выступали: во-первых, планы Германии по сооружению Багдадской железной дороги, и связанный с этими планами сложный клубок политико-дипломатических интриг Англии по противодействию такого рода замыслам. Во-вторых, обострение межплеменных отношений в Аравии вследствие вооруженного противостояния между правителем Кувейта, принявшим у себя изгнанных из Неджда Саудитов, и новым хозяином Неджда — кланом Рашидитов.

Проектируемая Германией железная дорога из Турции, сообщали российские дипломаты, через Багдад, «с конечным пунктом в Кувейте», может серьезно подорвать исключительные права Англии в этом районе. Англичане, которые «всегда были готовы считать Персидский залив сферой исключительного своего влияния», отмечается в документах Архива внешней политики Российской империи, незамедлительно воспользовались «столкновением, происшедшим между шейхами Кувейта и Неджда», и попытались использовать противостояние крупных арабских племенных союзов в собственных целях — для расширения интересов Англии на Арабском побережье Персидского залива. Из Бомбея в Кувейт в срочном порядке были направлены английские военные суда.

Турецкое правительство, также как и английское, тоже «нашло минуту эту благоприятной» для отстаивания собственных интересов в Заливе — для «закрепления за собой прав на территорию Кувейта». И тоже послало туда, говорится в письме В.Н.Ламздорфа управляющему Морским министерством П.П.Тыртову (20 октября 1901 г.), войска из Басры. Попытки Англии и Турции вмешаться — в собственных интересах — в межплеменные противоречия арабов Кувейта и Неджда чуть было не привели к прямому столкновению между ними. Его удалось избежать достигнутым между Турцией и Англией соглашением (от 6 сентября 1901 г.) о сохранении status quo. По этому соглашению Кувейт оставался в составе Турции, но сохранял автономию; Англия и Турция обязывались не вводить на территорию Кувейта свои войска.

Исходя из сказанного выше, В.Н.Ламздорф убедительно просил П.П.Тыртова поручить командиру «Варяга» проверить «какое положение занимает ныне Англия на берегах Персидского залива, в частности в Кувейте», и «разведать, по возможности, дальнейшие намерения» англичан(64).

Распоряжение о военно-дипломатической миссии «Варяга» в Персидский залив (по пути следования на Дальний Восток) отдал лично Николай II. Инструкция о походе с указанием «проведать, что делают англичане в Персидском заливе» и преподать урок военной дипломатии бриттам, была отправлена почтой 22 октября в русское консульство в Пирее (Греция), где в то время находился «Варяг».

Накануне выхода «Варяга» из Адена, первого порта, который крейсер посетил по пути следования в Персидский залив, на рейд Адена пришел русский пароход «Корнилов». Во время встречи с командиром «Варяга» капитан «Корнилова» информировал В.О. Бэра о «явном противодействии англичан русской торговле в этом крае». Рассказал о «проникновении англичан на все серьезные административные должности в портах Персидского залива, включая карантинные». Отметил, что «английские канонерские лодки повсюду сопровождают» русские торговые суда; и что «это имело место быть и во время первого рейса «Корнилова» по портам Персидского залива».

До выхода крейсера из Адена цель экспедиции «Варяга» в Персидский залив предписано было держать в секрете; команду на берег не пускать; разговоров о походе не вести, «даже среди офицеров за столом кают-компании». Маршрут крейсера был известен только командиру и старшему офицеру Крафту. Несмотря на меры предосторожности, утечка информации о походе «Варяга» в Персидский залив все же произошла. Как и каким образом — непонятно. Но англичанам о миссии «Варяга» стало известно.

Ночью 27 ноября «Варяг» при включенных прожекторах вошел в живописную бухту Маската. Военно-дипломатическая миссия крейсера началась утром следующего дня — салютом в 21 выстрел. Первый министр правителя, прибывший на корабль, пригласил В. О. Бэра с офицерами на прием к правителю, в его дворец. Утром следующего дня султан со свитой посетил «Варяг», и внимательно осмотрел крейсер. Попросил исполнить русский гимн, и выслушал его, стоя перед командой корабля и приложив руку к сердцу. Перед съемкой с якоря на судно привезли подарки султана — 4 коровы и 20 пудов овощей. Причем коровы были доставлены на борт крейсера живыми, — чтобы гости, как объяснил командиру «Варяга» посланник султана, «не сомневались в качестве подарка-угощения».

В Бендер-Бушире «Варяг» встречал русский консул Г.В Овсеенко. На берегу был выстроен почетный караул персидской армии в «красочных одеяниях», специально «нанятый консулом для приветствия российских моряков». 6 декабря на приеме в консульстве по случаю тезоименитства царя играл оркестр «Варяга». В донесении российскому посланнику в Тегеране Г.В. Овсеенко писал: «Появляясь в портах Персидского залива, «Варяг» привлекал к себе всеобщее внимание и тотчас становился предметом напряженного интереса... Внушительные размеры судна, его величественный внешний вид, роскошь, чистота и опрятность внутри, сильное электрическое освещение, его гигантские пушки, не виданный еще в Заливе оркестр духовой музыки, ... численность экипажа ... очаровали всех посетителей судна».

После посещения Бендер-Бушира (2-7 декабря) крейсер «Варяг»[42] продолжил свою военно-дипломатическую миссию в Кувейте (8-11 декабря). Шейх Мубарак в городе отсутствовал. Он находился в местечке Джахра, в арьергарде войска, располагавшегося в пяти пунктах под Кувейтом и ожидавшего с часу на час нападения на Кувейт эмира Неджда Ибн Рашида. Управлял делами в городе старший сын шейха Мубарака шейх Джабер. 9 декабря в 10 часов утра шейх Джабер в сопровождении многочисленной свиты посетил «Варяг» (прибыл на корабль на барже). Визит проходил на виду у стоявшего напротив английского крейсера «Помона», экипаж которого внимательно наблюдал за всем, происходившим на «Варяге».

В сравнении с «судном руссов», говорили потом кувейтяне, «Помона» выглядела как «замарашка». Шейх внимательно осмотрел корабль, «попросил показать портрет царя» и при прощании, покидая «Варяг», пригласил к себе в гости командира корабля В. Бэра и консула Г. Овсиенко. Приглашение было принято. Командир корабля, старший офицер и консул посетили шейха Мубарака. В традициях гостеприимства арабов Аравии навстречу им шейх выслал «трех лучших своих коней в блестящих серебряных чепраках и покрытых бархатом седлах», и лично встречал гостей за воротами дома. Для приема русских был разбит бедуинский шатер, устланный коврами и уставленный верблюжьими седлами. Немедленно по прибытии, доносил консул, до начала деловой беседы, были поданы кофе, потом приготовлен арабский ужин. На ночлег гости расположились в установленном для них шатре.

На следующее утро «посланцам Белой страны» были представлены «четыре батальона бедуинов со знаменами», собранные у дома шейха; присутствовали «руссы» и на военных учениях. Наибольшее впечатление на российских морских офицеров произвела верблюжья кавалерия шейха. В.Бэр не преминул отметить, что «местных артиллеристов учили стрелять британские канониры». Прощаясь, шейх Мубарак сказал, что «хотел бы видеть у себя русских как можно чаще», в том числе «их торговые суда с товарами» (65).

Англичане, по воспоминаниям В. Бэра, сопровождали «Варяг» повсюду; держались высокомерно, «почитая себя полновластными хозяевами в этих водах». О самом В. Бэре арабы, по словам российских дипломатов, отзывались с чувством искренней симпатии. Говорили, что внешне он холоден, как истинный представитель «Белой страны руссов», но гостеприимен, как арабы, и «безукоризненно почтителен» к их обычаям и традициям.

Во время визита «Варяга» в Кувейт русский консул Г.Овсеенко встретился там с находившимся под защитой шейха Мубарака эмиром Неджда Абдуррахманом Саудом. В ходе беседы эмир поделился с Г.Овсеенко «мыслями о возвращении отнятой у него Ибн Рашидом провинции Неджд с городом Рияд». Абдель Азиз, старший сын Абдуррахмана, будущий основатель Королевства Саудовская Аравия, был в Кувейте вместе с отцом.

Российский ученый Н.В. Богоявленский, посетивший Персидский залив летом 1902 г., писал, что крейсер «Варяг» произвел, можно сказать, «ошеломляющее впечатление» на все Арабское побережье Персидского залива. И в первую очередь «своей величиной, четырьмя трубами и электрическими огнями, которых не было у стоявших здесь британских военных судов». Чтобы восстановить престиж своего флота, сообщали российские дипломаты, в Персидский залив вслед за «Варягом» был направлен английский 4-трубный броненосный крейсер «Амфитрита».

На пути из Кувейта командир корабля В. Бэр, штурман С.Свербеев и консул Г. Овсеенко побывали на «каменном острове Ормуз», «осмотрели его соляные промыслы и развалины некогда знатного города». О прошлом величии легендарного Ормуза напоминала, по словам Г. Овсеенко, только одна могильная плита 1388 г.

На обратном пути «Варяг» вторично посетил Маскат. По воспоминаниям французского консула, выполнявшего, по просьбе русских, роль переводчика, «встреча, оказанная в Маскате «Варягу», была подчеркнуто теплой». На следующий день по прибытии в Маскат (16 декабря) «капитан корабля В.Бэр с 12 офицерами, при полном параде, — отмечал в донесении в Париж французский дипломат, — сошли с судна на берег и к назначенному часу были во дворце султана» (66). Ответный визит нанес командиру «Варяга» и правитель Маската. «Его Величество внимательно осмотрел судно. По обыкновению своему султан заявил, что еще никогда не видел такого прекрасного военного корабля. Однако на сей раз, слова его, — сообщал французский консул, — были сущей правдой. Потому что этот чудесный крейсер... с 42 орудиями и экипажем, численностью 550 человек, был самым большим судном, какое когда-либо появлялось в Маскате» (67). Неизгладимое впечатление произвели на жителей Маската, по словам французского дипломата, мощные прожекторы крейсера, его орудия и оркестр духовой музыки.

18 декабря 1901 г. военно-дипломатическая миссия «Варяга» в Персидском заливе была завершена. Провокационные попытки англичан, отмечал впоследствии в своих воспоминаниях английский агент Рональд Энсон, наталкивались на непробиваемую стену решительного спокойствия русских. У русских чересчур хорошее воспитание, чтобы наши провокации удались, писал он. Мне бы уметь так — с невозмутимым видом и с ангельским выражением — выставлять своих недоброжелателей в неприглядном свете, явно ничего для этого не предпринимая.

Успех военно-дипломатической миссии «Варяга» был очевидным даже для англичан. Российские дипломаты и военные действовали слаженно. Управляющий генеральным консульством в Бушире титулярный советник Г. В. Овсеенко и консул в Басре коллежский асессор А.А. Адамов получили указание министра иностранных дел «внимательно следить за ходами англичан», и достойно, но дипломатично на них реагировать. Сопровождать крейсер в походе непременно, и оказывать командиру корабля всемерную помощь и поддержку. Планируя и реализуя политико-дипломатические акции в Персидском заливе, русские не на шутку встревожили Лондон. У бриттов, отмечали работавшие в Англии русские дипломаты, появилось даже выражение насчет «российской дипломатической матрешки» в Персидском заливе.

С учетом позитивных для интересов Отечества результатов первых походов в Персидский залив кораблей Военно-морского флота Российской империи В. Н. Ламздорф внес на рассмотрение управляющего Морским министерством П.П.Тыртова предложение о «предоставлении стационера в распоряжение генерального консульства России в Бушире». Военное судно, постоянно находящееся в Бушире в распоряжении российского диппредставительства, способствовало бы, по мнению МИД Российской империи, поддержанию среди народов Персидского залива должного имиджа России как великой державы. Из отчета П.П.Тыртова видно, что и он лично, и его ведомство позитивно в целом реагировали на инициативу графа Ламздорфа. Но в силу того, что на тот момент судов, которые «удовлетворили бы особым требованиям для плавания в Персидском заливе» (то есть судов с малой осадкой) в российском флоте не было, то и «назначить стационер не представлялось сразу возможным». Вместе с тем глава Морского министерства обещал В.Н.Ламздорфу, что «при обсуждении в будущем году новой судостроительной программы вопрос о постройке такого судна будет принят во внимание» (68).

Что же касается предложения В.Н.Ламздорфа о «более продолжительном пребывании в портах Персидского залива посылаемых туда наших военных судов», то реакция П. Тыртова на него была определенно позитивной. Со своей стороны, отмечал П.П.Тыртов в письме на имя В.Н.Ламздорфа от 27 апреля 1902 г., «не встречаю к тому никаких препятствий». И если «в таком судне в то время не будет особенной надобности на Дальнем Востоке», то мы непременно так и поступим (69).

Документы Архива внешней политики Российской империи и Российского государственного архива Военно-морского флота свидетельствуют, что сам Государь Император положительно относился к такой инициативе дипломатов и военных. Так, в письме П.П.Тыртову от 3 марта 1903 г. В.Н.Ламздорф информирует управляющего Морским министерством о том, что депеша российского посланника в Персии, действительного статского советника Петра Михайловича Власова от 15 января 1902 г. «по сему предмету была повергнута мною на Высочайшее благовозрение Государя Императора». Его Императорскому Величеству, подчеркивает В.Н.Ламздорф, «благоугодно было собственноручно начертать на оной: ‘‘Заключение правильное”» (70).

Упоминает о миссиях доброй воли в Персидский залив кораблей Военно-морского флота Российской империи и зоолог, коллежский асессор Н.В. Богоявленский. В его отчетах, представленных управляющему генеральным консульством в Бушире Г.В.Овсеенко, говорится о том, что «посетив Мохаммеру, Кувейт, Бахрейн и Маскат», он встретил там «самый живой интерес и симпатии к России». «Обаяние русского имени на всем побережье Персидского залива, — отмечает зоолог, — стоит очень высоко», «арабские шейхи ... желают ... видеть у себя русских и, в особенности, представителей их могущества — морские боевые силы» (71).

Н.В.Богоявленский рассказывает, что со слов арабских шейхов и султанов, с которыми он часто встречался, видно было, что «все они тяготятся игом Англии». И в «появлении русских крейсеров в Персидском заливе черпают силы для борьбы с этим игом, как и надежды, что они не совсем еще забыты и покинуты на произвол англичанам»(72).

Н.В.Богоявленский высказывает мнение, что «продолжать поддерживать престиж России» в Персидском заливе, «возникший столь счастливо для нас с появлением в водах его «Гиляка», произведшего весьма сильное впечатление на арабские племена, населяющие побережье оного», стоит непременно (73).

Относительно «Варяга», сообщает Н.В.Богоявленский, «я должен заметить, что он произвел невероятно громадное впечатление на жителей Арабского побережья, которые разнесли славу о нем в те места, где он не был» (74). «Сильное впечатление, произведенное «Варягом», — подчеркивает Н.В.Богоявленский в письме Г.В.Овсеенко, — не осталось неизвестным англичанам, которые старались парализовать это впечатление тем, что завели электрические огни на своих судах, которые до прихода «Варяга» их не имели». Более того, на днях «прислали крейсер «Амфитриту», похожий на «Варяг». Притом и величиной, и 4 трубами, и электрическими огнями». Однако «успеха, как кажется, не имели» (75).

Третьим судном Военно-морского флота Российской империи, посетившим порты Персидского залива, был 5-трубный крейсер 1-й категории «Аскольд» во главе с капитаном I ранга Николаем Карловичем Рейценштейном. Крейсер нанес визиты вежливости в Маскат, Бендер-Бушир и Кувейт (ноябрь-декабрь 1902 г.). Военно-дипломатическая миссия «Аскольда», по словам российских дипломатов, была знаменательной во многих отношениях — как в плане «напоминания об истинном могуществе географически отдаленной от этого края России» (76), так и сточки зрения дальнейшего упрочения в регионе «создавшегося уже к тому времени имиджа нашего Отечества» как державы-друга арабов Аравии.

Яркие заметки о походе «Аскольда» оставил российский консул в Басре А.Адамов. Ступив на берег Кувейта, сообщает дипломат, «представители России были с почетом встречены и с большой помпой доставлены на верховых лошадях, высланных шейхом Мубараком, в его дом. Нас ввели в приемную, убранную по-европейски, где все, начиная с мягкой мебели бомбейской работы и европейского ковра на полу и кончая плохими ... портретами английской царствующей четы и покойной королевы Виктории, было подарком англичан ... На пороге нас встретил сам Мубарак... Извинившись, что из-за бури он не смог сразу послать на крейсер своего сына с традиционными арабскими подарками ... Мубарак заметил, что уже третьего русского консула принимает в этом доме» (77). Коснувшись вопроса о посещении Персидского залива коммерческими пароходами России, «шейх высказал сожаление, что ни один из них до сих пор не посетил Кувейт. Между тем как он, со своей стороны, готов был сделать все возможное для развития в своих владениях русской торговли».

Свидетельство это — чрезвычайно важное. Притом как с точки зрения понимания мотивов традиционно теплых отношений между Кувейтом и Россией, так и в плане подтверждения позитивной реакции шейхов Аравии на торговые начинания в их владениях российских купцов.

В ходе беседы с российскими консулами в Багдаде и Басре А. Кругловым и А.Адамовым, генеральным консулом в Бендер-Бушире Г. Овсеенко и офицерами крейсера «Аскольд»[43] шейх Мубарак «особо интересовался тем, что пишут европейские газеты о постройке Багдадской железной дороги». Реакция правителя Кувейта на слова А.Адамова о том, что «иностранная пресса высказывается за возможность ... Кувейта как конечного пункта будущей железной дороги», была довольно бурной. И отражала, как свидетельствуют документы Архива внешней политики Российской империи, желание шейха Мубарака, во что бы то ни стало, сохранить независимость Кувейта. «Ведь я же здесь шейх, — говорил он, — и никому не позволю распоряжаться своими владениями» (78).

О повышенном интересе шейха Мубарака к строительству Багдадской железной дороги сообщал в письме управляющему российским генеральным консульством в Бушире и упоминавшийся уже нами ученый-зоолог Н. Богоявленский. Шейх Мубарак, писал он, «хотел точно знать, сколько времени потребуется после окончания постройки дороги для проезда от Константинополя до Басры». Когда же я сказал, продолжает Н.Богоявленский, что «есть предположение окончить эту дорогу в Кувейте», то шейх Мубарак тяжело вздохнул и заявил, что «все в руках Аллаха», и, быть может, «Аллах не допустит до такого несчастия». Шейх Мубарак, замечает Н.Богоявленский, «активно, как мог, противодействовал» планам прокладки железной дороги в Кувейт (79).

При расспросах шейха Мубарака о Багдадской железной дороге мне пришлось показать, замечает Н. Богоявленский, «карту земного шара». И я должен сказать о том «большом эффекте», который произвела на шейха Мубарака, равно как и других «моих слушателей», «величина России» на этой карте. Шейх Мубарак, сообщает Н.Богоявленский, «несколько раз просил меня показать границы России, Англии и Франции. Громадное протяжение России ... произвело на шейха Мубарака прямо ошеломляющее впечатление», также как потом и на бахрейнского шейха (80).

По окончании встречи, отмечает в своем отчете Н.Богоявленский, шейх Мубарак просил довести до русского царя, что он — «друг русским, и считает их за своих братьев», что хотел бы «войти в более тесные и более частые с ними отношения».

Следует отметить, что в аналогичном духе шейх Мубарак высказывался и на состоявшейся ранее встрече с тремя консулами России и офицерами крейсера «Аскольд». Шейх Мубарак и его ближайшее окружение, сообщали российские дипломаты, «выражали желание встать под защиту русского царя». Шейх, по мнению присутствовавших на встрече с ним россиян, «изыскивал через Россию возможность принять меры для обеспечения безопасности Кувейта... и, если потребуется, водрузить в этих целях российский флаг на территории Кувейта».

В связи с данным обращением шейха Мубарака в директиве В.Н. Ламздорфа дипмиссиям России в Персидском заливе отмечалось, что «какое бы то ни было вмешательство в кувейтское дело сейчас нежелательно, ввиду неопределенности положения на месте, грозящего осложнениями». Посол в Константинополе И.А. Зиновьев в депеше консулу в Басре А. Адамову писал по этому поводу, что в данный момент в Петербурге лишены возможности удовлетворить ходатайство шейха Мубарака.

Документальное отражение реакции России на обращение Кувейта о покровительстве является ярким подтверждением отсутствия у Российской империи каких бы то ни было иных, кроме торгово-экономических, интересов в бассейне Персидского залива.

Делясь впечатлениями о пребывании крейсера «Аскольд» в Кувейте, российский консул в Басре писал, следующее: «Чувствуя себя по случаю поста изнуренным и будучи не в состоянии лично приехать с ответным визитом на крейсер, шейх Мубарак поручил эту почетную миссию своему старшему сыну Джаберу». И вскоре, сообщает А.Адамов, шейх Джабер посетил «Аскольд». Он «прибыл на корабль на огромном паруснике... , в сопровождении многочисленной свиты из почетных лиц города и подвластных Мубараку шейхов». При прощании командир русского крейсера преподнес шейху Джаберу подарок — охотничий штуцер, а шейху Мубараку, как правителю Кувейта и главнокомандующему (это было подчеркнуто особо), просил передать «никелированный, отменно инкрустированный револьвер». Подарки понравились. «В знак благодарности экипаж «Аскольда» получил от шейха 3 телят и 10 баранов».

Думается, что, готовясь к походу, командир «Аскольда» Н. Рейценштейн познакомился с имевшейся тогда в наличии литературой об обычаях и традициях арабов Аравии. Понял, что знаки гостеприимства и щедрости — это основа основ этикета бедуинов. Как бы то ни было, но он убедил командование флота выделить средства, заметим, довольно крупные по тем временам (500 рублей золотом), на приобретение подарков. И закупил пользовавшиеся у арабов Аравии спросом, по наблюдениям побывавших уже там офицеров «Гиляка», «хорошие керосиновые лампы, оружие, кофейные и чайные сервизы, и самовары».

Крейсер «Аскольд», по сообщениям российских дипломатов, запомнился местному населению еще и тем, что на нем, в отличие от всех побывавших до него в Персидском заливе иностранных кораблей, в том числе английских, было пять труб. Даже красавец «Варяг» имел четыре трубы, не говоря уже об однотрубных или, в лучшем случае, двухтрубных английских судах.

Согласно донесениям российских дипломатов, англичане «в поте лица» трудились над тем, чтобы сорвать миссию «Аскольда». Так, Кувейт накануне прибытия туда российского крейсера посетил английский вице-консул в Бендер-Бушире (на яхте «Лоуренс»), Как стало известно А.Адамову, он «старательно уговаривал шейха выехать ... в свою загородную резиденцию» и «русских у себя не привечать». «Просвещенные мореплаватели», как иронично отзывались об англичанах российские дипломаты, нервно реагировали, видя Андреевский флаг там, где его, по их определению, быть не должно было.

Притчей в языцех у англичан, отмечается в отчетах МИД Российской империи, сделалась пятая труба «Аскольда», «наделавшая так много шума» среди арабов Аравии; она, как известно, стала даже причиной громкого политического скандала в английском парламенте. Однако чтобы не делали англичане, говорится в донесении российского консула в Бушире А.Овсеенко, как бы ни хотели «нагадить русским», все их усилия очернить и унизить Россию в глазах арабов и персов оказались тщетными, «вылетели в трубу». Мнение местного населения о мощи русского флота, сообщал российский консул в Бушире, «поколеблено не было». Не изменилось оно и после посещения Персидского залива «недавно модернизированным» английским броненосцем «Ринаун». Он был направлен в Персидский залив специально в целях «парализовать впечатление», произведенное на арабов русскими военными кораблями.

Во время стоянки «Аскольда» в Бендер-Аббасе, где экипаж крейсера отмечал день «тезоименитства Его Императорского Величества Государя Императора Российского», произошел курьезный, по словам русского дипломата, случай, «сыгравший на авторитет России». «Во время праздничного молебна и торжественного построения экипажа корабля, на котором присутствовал генерал-губернатор Бендер-Аббаса, в порт вошла английская канонерка (“Cossack”), и сделала салют». При этом число произведенных ею выстрелов соответствовало тому их количеству, что предусматривались нормами протокола для приветствия правителей. На рынках города долго потом, сообщал российский консул, можно было слышать шутки торговцев насчет того, что англичане, дескать, стали уже уважать русских настолько, что готовы салютовать им как «монархам Залива».

Во время стоянки «Аскольда» в одном из портов Персидского залива (скорее всего в Кувейте) с него сошел на берег интересный человек — Борис Шелковников, почетный член Института археологии и член Российского географического общества (так значилось в его документах), а на самом деле — профессиональный военный, капитан артиллерии. Прибыл он с судном по заданию Закавказского военного округа. Дело в том, что округ этот соприкасался в то время с 6-м турецким корпусом, расквартированным в Багдаде, Мосульском и Басрийском вилайетах. Российское военное ведомство интересовало все, что было связано с деятельностью этого корпуса, с сооружением знаменитой Багдадской железной дороги (проложить ее, к слову, планировали по маршруту, которым в древности двигался в Месопотамию Александр Македонский), а также с ситуацией в Месопотамии и в зоне Персидского залива в целом. В мае 1903 года российский разведчик вернулся в Россию. За время командировки он обстоятельно исследовал Месопотамию, побывал в святых для мусульман-шиитов городах, Кербеле и Неджефе, и в 200-страничном отчете представил российским штабистам интересовавшие их сведения о дислокации 6-го турецкого корпуса и о деятельности в регионе представителей европейских держав. Описал даже открытое в районе Каср-Ширина месторождение нефти.

Архивные документы МИД Франции свидетельствуют, что в ходе подготовки похода крейсера «Аскольд» рассматривался вопрос о совместной миссии в Залив военных кораблей России и Франции. Русские информировали меня о том, сообщал в Париж французский посол в России, что крейсер «Аскольд», направляющийся в Персидский залив, «мог бы повстречаться там, в ноябре, с одним из наших военных кораблей» (81).

Предложение Санкт-Петербурга о совместных, российско-французских, походах военных кораблей диктовалось целым рядом соображений практического порядка. И в первую очередь желанием Морского министерства России получить разрешение Парижа на пользование кораблями русского военного флота французским угольным складом в Маскате. Забегая вперед, заметим, что получить такое разрешение, несмотря на множество связанных с ним перипетий, России все же удалось, но только в сентябре 1903 года. Российское посольство в Париже было официально уведомлено (нотой МИД Франции) о том, что уголь русским военным кораблям, «в случае надобности», отпускаться со склада в Маскате будет, но «не более одной трети имеющегося там в наличии». При этом подчеркивалось, что Морское министерство Франции никак не может связывать себя обязательством отпускать уголь «во всякое по требованию России время, имея в виду надобности по снабжению им своих собственных судов».

Совместный поход в Персидский залив российского и французского военных кораблей состоялся в феврале — марте 1903 г. — в составе русского крейсера 2-й категории «Боярин», во главе с капитаном II ранга В. Сарычевым, и французского крейсера «Инферне». Цель похода заключалась в том, чтобы продемонстрировать в Персидском заливе «морские силы двух дружественных наций» и «наличие у них в этом районе интересов».

Подготовка к походу началась еще в феврале 1902 года. Министр иностранных дел России, сообщал в Париж французский посол в Санкт-Петербурге (19 февраля 1902 г.), срочно пригласил меня для беседы «по поводу плана совместного посещения вод Персидского залива русской и французской эскадрами». Он попросил оперативно, насколько можно, проинформировать его относительно «количества и категории судов», которые могла бы «выделить Франция для данной экспедиции» (82).

Документ этот — чрезвычайно интересен. Он свидетельствуют, что масштабы «проектного эскиза похода» были грандиозными — планировалась военно-дипломатическая миссия в Персидский залив, к берегам Аравии, двух эскадр крупных мировых держав. Таким ходом российская дипломатия имела в виду «резко склонить чашу весов» симпатий населения Прибрежной Аравии, завоеванных уже к тому времени Россией, в том числе экипажами «Гиляка», «Варяга», «Аскольда», а также российскими дипломатами, купцами и учеными-путешественниками, в сторону Российской империи.

Заинтересованности в упрочении позиций России в Персидском заливе у Франции, конечно же, не было. В Санкт-Петербурге понимали это, и на обеспокоенность Парижа в связи с возможными крупными для России дивидендами политико-дипломатического характера от совместного похода к берегам «Острова арабов» военно-морских эскадр реагировали гибко. Главным для российской дипломатии было то, чтобы идею о совместном военно-морском походе, «неважно в каком формате», но реализовать.

В появившемся вскоре первом «рабочем варианте» похода речь уже шла не об эскадрах, а о двух отрядах кораблей. «Довожу до Вашего сведения, — писал министру морского флота мининдел Франции (28 февраля 1902 г.), — что российское правительство, как нам стало известно, отдало приказ трем военным судам... оставаться в Индийском океане и ожидать дальнейших указаний в виду посещения Персидского залива» (83).

Архивные документы свидетельствуют, что после взвешивания всех «за» и «против» Франция намеревалась послать в Персидский залив два крейсера — «Шослу-Собаль» и «Катиналь» (84). Местом встречи русских и французских кораблей должен был стать Маскат.

В случае Вашего согласия с моими соображениями относительно названных выше судов, сообщал министр морского флота Франции в письме французскому министру иностранных дел (11 марта 1902 г.), мною будут отданы соответствующие распоряжения.

Вопрос о совместном походе кораблей был, видимо, к тому времени согласован окончательно. В докладной записке МИД Франции от 16 марта 1902 г. упоминалось даже об указаниях французскому консулу в Маскате «насчет организации приема в честь офицеров французского и российского кораблей, и выделения на эти цели 1,5 тысяч франков» (85).

Вместе с тем, когда российская сторона поинтересовалась возможностью загрузки русских военных судов, направлявшихся в Персидский залив для совместного похода, углем с французского склада в Маскате, в контактах Санкт-Петербурга с Парижем образовалась многозначительная, по выражению российских военных, дипломатическая пауза (86). Устранить ее удалось только к концу 1902 г. Именно в это время в переписке МИД Франции со своим посольством в Санкт-Петербурге, а также в документах Министерства морского флота Франции вновь стала фигурировать тема о «совместной с русскими акции военной дипломатии в Персидском заливе» (87).

Однако речь теперь уже шла даже не об отряде кораблей, и тем более не об эскадре, а только об одном судне — о крейсере «Инфер-не». «Правительство Его Императорского Величества, — сообщал в Париж французский посол в России (18 ноября 1902 г.), — хотело бы знать, не намерено ли французское правительство отдать распоряжение одному из своих военных судов присоединиться к крейсеру «Боярин» для совместных заходов в порты Персидского залива. От нас, — подчеркивал посол, — ждут краткого и безотлагательного ответа» (88).

И такой ответ поступил, но только в январе 1903 г. «В ответ на Ваше письмо от 8 января, — писал министру иностранных дел Франции министр морского флота, — ... имею честь сообщить, что я назначил крейсер «Инферне» для совместного с русским военным судном «Боярин» похода в Персидский залив...» (89). Планировалось, что корабли встретятся в Джибути, где и будут согласованы все детали их совместной экспедиции (90). Руководство ее вменялось в обязанность старшего по званию — командира французского крейсера «Инферне» (91).

По пути следования в Персидский залив корабли посетили Маскат, где командиры и старшие офицеры были «удостоины встречи с султаном».

В Бендер-Бушире офицеры в сопровождении русского и французского консулов нанесли визит губернатору. Прием, оказанный русским и французским морякам населением и администрацией Бендер-Бушира, отличался, по воспоминаниям русских офицеров, теплотой и радушным. В их честь власти города устроили «шикарный банкет в резиденции генерал-губернатора». На следующий день он посетил «Инферне» и «Боярин», где наблюдал за организованными для него учебными стрельбами. Все это свидетельствовало об одном, сообщал в Париж французские консул, — «о живом желании дальнейшего упрочения отношений Персии с Францией и Россией» (92).

После Бендер-Бушира корабли «почтили своим вниманием» Кувейт, где командиры обоих судов в сопровождении Г. Овсеенко были приняты «по всем правилам бедуинского протокола» шейхом Мубараком. Посетили они и находившегося в то время в Кувейте шейха Абдель Азиза, старшего сына и наследника эмира Неджда шейха Абдуррахмана Фейсала. Как писал в своем отчете российский консул, шейх Абдель Азиз «радушно принял гостей в своем... доме среди многочисленной свиты и вооруженных бедуинов». На следующий день братья шейха Абдель Азиза, сопровождавшие его, побывали с ответными визитами на русском и французском крейсерах, «произведших в их честь салют в 5 выстрелов».

На обратном пути, во время краткой стоянки в Маскате[44], корабли «Боярин» и «Инферне» посетил султан Фейсал (2 марта 1903 г.). В сопровождении сына Таймура и многочисленной свиты султан присутствовал на организованных для него показательных стрельбах по морским целям из орудий палубной артиллерии; особый интерес у высоких гостей вызвала русская скорострельная пушка «Максим». Командир крейсера «Боярин» преподнес султану в качестве подарка серебряный чайный сервиз. Тронул султана, по словам Г.Овсеенко, и сам церемониал встречи: салют из палубных орудий и громкое приветственное «ура» команды русского судна. «В знак благодарности за полученное удовольствие, — сообщал в Париж французский консул, — Его Величество прислало на «Инферне» и «Боярин» множество подарков» (93).

Целью совместного похода в Персидский залив военных кораблей Франции и России было продемонстрировать Британской империи несогласие России и Франции с попытками Англии «в одностороннем порядке отменить в этих водах право свободы плавания кораблей под любыми флагами».

Результаты совместного военно-морского похода оценивались и российскими, и французскими дипломатами, как «определенно положительные». Одновременное появление в Персидском заливе крейсеров двух крупных мировых держав, считали они, стало существенным «контрбалансом английскому влиянию» в этом регионе (94).

Лаконичными были и донесения командиров кораблей. «Поход завершен, — говорилось в телеграмме командира «Инферне». — Крейсеры посетили Маскат, Бендер-Бушир, Кувейт, Линге и Бендер-Аббас. Впечатление, произведенное ими повсюду, — огромное, особенно в Кувейте. Русский командир и офицеры — само совершенство, их знание и мастерство морского дела — отменные...» (95).

Командир крейсера «Боярин», капитан II ранга В. Сарычев, сообщал из Санкт-Петербурга в Париж временный поверенный в делах Франции, ссылаясь на свою беседу с российским министром иностранных дел графом Ламздорфом, считает, что после совместного похода русских и французских военных кораблей «влияние России на берегах Залива, особенно Персии, возрастет». Влияние же Англии в Аравии, если и будет усиливаться, то не в «такой пропорции», как российское в Персии(96).

Граф Ламздорф, говорится в другой депеше временного поверенного Франции в России (27 марта 1903 г.), от имени своего правительства высказал удовлетворение российской стороны итогами совместного похода. Этот поход, как выразился российский министр, «высветил политическую гармонию России и Франции в водах Персидского залива», «вернул храбрость и отвагу тем, кому постоянно угрожают там английские пушки» (97).

Посещение Персидского залива кораблями российского Военно-морского флота способствовало упрочению там авторитета России. Есть основания считать, что без помощи и содействия Военноморского флота Российской империи, открывшего для Отечества «закрытые шейхства Аравии», деятельность в Персидском заливе российской дипломатии по реализации там задач новой политики, «политики дела», была бы сопряжена с большим риском срывов и разочарований.

Архивные документы свидетельствуют, что русские военные корабли находились в фарватере большой политики Российской империи в Персидском заливе. Военно-дипломатическая миссия кораблей Военно-морского флота России в этом районе мира была определенно успешной, а для интересов России — чрезвычайно важной. Подтверждением тому — и достигнутая во время этих миссий договоренность о дипломатическом присутствии России в Маскате, и просьба эмира Кувейта шейха Мубарака о российском покровительстве (98), и доверительные контакты, установленные с семейством Саудов, и лично с шейхом Абдель Азизом, будущим основателем Королевства Саудовская Аравия. Ко всему этому следует добавить и полученные из первых уст заверения в заинтересованности и готовности Маската, Бахрейна и Кувейта в налаживании с Россией более тесных торговых связей.

По результатам военно-дипломатической деятельности в Персидском заливе канонерской лодки «Гиляк» и крейсеров «Варяг», «Аскольд» и «Боярин» император Николай II «решил ввести в традицию» кораблей Военно-морского флота, следующих на Дальний Восток, «совершать заходы в Бендер-Бушир», — дабы демонстрировать тем самым, что международные морские конвенции действуют. Притом на всех, без исключения, морских просторах. И что никто не вправе посягать на них, кем бы он ни был (Министерство иностранных дел совместно с Морским ведомством России рассматривали даже вопрос о «постоянном пребывании Андреевского флага в водах Персидского залива»; претворению в жизнь этой инициативы помешала русско-японская война).

Походы в Персидский залив русских военных кораблей, по характеру своему сугубо политико-дипломатические, позитивно отразились на состоянии международных отношений в этом районе мира. В то же время они рельефно высветили его значение в системе мирового морского судоходства, равно как и в структуре внешнеполитических и внешнеэкономических координат Великобритании, Франции и Германии.

Высокой памяти потомков достоин вклад офицеров и матросов Военно-морского флота Российской империи в «усиление обаяния» России среди народов Аравийского полуострова. Или, как выражались российские дипломаты, — в «обозначение силуэта Державы Российской на “Острове арабов”».

До посещения Персидского залива кораблями Военно-морского флота России, отмечал коллежский асессор Н.Богоявленский в докладной записке управляющему генеральным консульством в Бендер-Бушире титулярному советнику Г.Овсеенко (от 16 июня 1902 г.), «арабы были ... уверены» в том, что «у русских много войска, но военных судов совсем нет» (99). Демонстрация же арабам наличия у России таких судов произвела на них должное впечатление: «обаяние России, как могучей державы», подчеркивает Н. Богоявленский, возросло среди племен Прибрежной Аравии многократно.

И в заключение этой темы следует, думается, отметить, что первым русским военным кораблем, побывавшим в портах Аравии (в Персидский залив судно не заходило), был крейсер «Нижний Новгород», посетивший Маскат в сентябре 1893 г.

«Остров арабов» и дипломатия Российской империи. Повышенное внимание в рамках новой политики Российской империи в бассейне Персидского залива, «политики дела», уделялось российской дипломатией Маскату и Бендер-Буширу. Необходимость учреждения в этих портах «штатных представительств», подчеркивалось в аналитической записке Министерства иностранных дел (март 1904 г.) вытекает, если рассматривать данный вопрос сточки зрения отечественных интересов в регионе в целом, из совокупности следующих факторов. Во-первых, географического местоположения и роли Бендер-Бушира и Маската как «двух важных передовых пунктов Персидского и Оманского заливов по отношению к южноперсидскому побережью» (находилось в то время в зоне повышенного внимания внешней политики России). Во-вторых, «характера деятельности в этом районе Англии». Была она, по мнению российских дипломатов, «беззастенчиво своекорыстной», целиком и полностью нацеленной на «подготовку почвы для завладения всем этим краем».

И требовала, поэтому, самого пристального к себе внимания. В-третьих, политико-дипломатических и торгово-экономических координат России в зоне Персидского залива. Задача российской дипломатии здесь состояла в том, чтобы, с одной стороны, «мирными средствами парализовать означенную деятельность англичан», и «постепенно ослабить их влияние в крае». А с другой стороны, «наладить экономическую связь между Россией и Южной Персией». Создать там плацдарм для постепенного разворачивания торговой деятельности России на Арабском побережье Персидского залива (100).

Особое место в дипломатической стратегии России в зоне Персидского залива отводилось Маскату. В документах Министерства иностранных дел Российской империи отмечалось, что Маскат, как «передовой и важнейший пункт Оманского залива», обладал «прекрасной якорной стоянкой»; и был в то время «одним из главных сборных мест мореплавателей всего Индийского океана» (101). «Являясь столицей Маскатского имамата, — сообщали российские дипломаты, — город Маскат притягивал к себе арабское население многочисленных оазисов юго-восточной части Аравийского полуострова», в том числе земель Эш-Шамал. Находился в динамичных торговых сношениях не только с шейхствами Арабского побережья Персидского залива, Индией, Белуджистаном, Аденом, Джиддой и другими городами-портами Красного моря, но и с более отдаленными от него портами Египта, Западной Европы, Америки и Восточной Азии. Поддерживал оживленные связи с племенами Центральной и Северной Аравии. И в силу всего этого имел чрезвычайно важное политическое, торговое и военно-стратегическое значение в масштабах Аравийского полуострова и зоны Персидского залива в целом. Мог служить для «русского представителя отличнейшим пунктом для наблюдения за текущими событиями как в смысле политическом, так и в отношении торгово-экономическом» (102).

Англичане, отмечалось в документах Министерства иностранных дел Российской империи, «уже давно обратили внимание на политико-дипломатические и торговые возможности Маската для расширения своего влияния на всю Аравию». Не встречая «серьезного сопротивления» со стороны других держав и «пользуясь слабостью и беспомощностью местных правителей», англичане, как считали российские дипломаты, «целенаправленно подготавливали почву для последующего надвижения с юга Аравии на все Аравийское побережье». Дальнейшее «бесконтрольное утверждение англичан в Маскате, а через него... и на всем Аравийском побережье Персидского залива, — полагали они, — должно быть Россией теперь же и мирными способами задержано». В противном случае, такое «надвижение», несомненно, создало бы для них «весьма удобную и близкую базу для успешного воздействия и на соседнее, южноперсидское, побережье с прилегающими к нему островами» (103).

Пристальное внимание российской дипломатии к Маскату объяснялось еще и тем, что «с открытием русской торговой навигации в Персидском заливе» Маскат становился «этапным пунктом» для русских торговых судов. Представлял Маскат интерес и для кораблей Военно-морского флота России, заинтересованным в посещении Маската для загрузки углем (104).

«Учрежденное в Маскате русское представительство, — подчеркивается в докладной записке МИД Российской империи, — правильно осведомленное на месте о событиях в крае, несомненно, могло бы ... своевременно предвидеть и предупреждать нежелательные там, с точки зрения отечественных интересов, явления». Вступив в «непосредственные и ближайшие дружеские сношения» как с самим маскатским султаном, так и с «многочисленными правителями независимых пока арабских береговых шейхликов», русское представительство, помимо «утверждения русского имени в массе арабского населения», контрастно высвечивало бы — на фоне «нескончаемых притязаний англичан» — отсутствие у России колониальных намерений в регионе. Русский представитель в Маскате, говорится в этом документе, «имел бы возможность... служить проводником отечественных интересов на всем юго-восточном побережье Аравийского полуострова» (105).

Цель дипломатических замыслов Российской империи в бассейне Персидского залива была сугубо мирной. И состояла, как видим, в том, чтобы, с одной стороны, «мирными способами парализовать дальнейшие своекорыстные действия англичан в этом крае», а с другой — «развить и укрепить русское влияние среди местного населения», «создать ...более широкое торгово-экономическое общение» России с Южной Персией и Прибрежной Аравией (106).

Преследуя, параллельно с экономическими целями, и наши политические интересы в зоне Персидского залива, писал министр иностранных дел граф Ламздорф послу в Константинополе И.А.Зиновьеву в январе 1904 г., «мы силою вещей должны будем войти в известное общение с арабскими шейхами; ... в этом отношении почва является отчасти уже подготовленной, о чем свидетельствует ... проявление арабами симпатий к России, вплоть до ... ходатайства о принятии в русское подданство». «Факт исключительного преобладания» Великобритании в бассейне Персидского залива, отмечал граф Ламздорф, «отнюдь не может почитаться достаточным основанием для ... полного там бездействия с нашей стороны». Опыт показывает, что «именно деятельность России на побережье Залива в сравнительно короткое время... изменила к худшему положение там англичан, считавшееся тоже, якобы, всецело преобладающим» (107).

«За последние годы, — писал он, — благодаря совместным усилиям министерств иностранных дел и финансов, налажены ... торговые отношения между Россией и побережьем Персидского залива. Русское общество пароходства и торговли установило шесть ежегодных рейсов в местные порты; русские товары проникают... в глубь Аравии. Словом, русская торговля там приобретает себе прочное основание, и обещает с каждым годом все более развиваться» (108).

Существенную роль в плане укрепления престижа России в зоне Персидского залива сыграло, по мнению В.Н. Ламздорфа, Морское ведомство, направлявшее «военные суда для посещения портов Залива с целью дать прибрежному населению понятие о мощи России и подорвать укоренившееся в нем преувеличенное представление о могуществе Англии» (109).

В пользу дальнейшего продвижения интересов России в Аравии, отмечает граф Ламзддорф, выступает и Главное управление мореплавания и портов. В отчете, подготовленном им по распоряжению российского правительства (февраль 1904 г.), проводится мысль о своевременности создания в Маскате угольного склада — для «обеспечения надобностей пароходов торгового флота и военных кораблей» (110).

Находясь в таком «важном стратегическом пункте как Маскат», полагал граф Ламздорф, российский консул мог бы, отстаивая интересы России, оказывать, таким образом, и «нравственную поддержку» султану. И сдерживать тем самым «своевольные притязания англичан». Их «беспрепятственное хозяйничанье» в Персидском заливе, подчеркивал В.Н.Ламздорф, конечно же, «отзывается и на политической судьбе» Маската, и обоих, соседних с Маскатом, побережий Персидского залива(111).

Соображения В.Н.Ламздорфа относительно возможности политико-дипломатического «утверждения Государства Российского в Маскате», посол в Константинополе И.А.Зиновьев, курировавший в то время деятельность российских дипломатических миссий в зоне Персидского залива, разделял. Вместе с тем к идее графа Ламздорфа насчет «российского противовеса» сложившемуся к тому времени в регионе мощному политическому влиянию Англии относился критически. Указывал, в частности, на не прошедшие бесследно «продолжительные связи султана с англичанами». Отмечал готовность Лондона оказать ему «помощь и покровительство» (в чем султан тогда, заметим, крайне нуждался). Притом в решении острых и деликатных для него, как правителя, вопросах. В то время, действительно, только англичане могли реально помочь султану как в его усилиях по «обеспечению безопасности своих владений от посягательств на них ваххабитов, пытавшихся распространить свое влияние на всю Аравию», так и в плане «поддержания ... власти султана среди племен Омана».

В складывавшихся тогда в регионе условиях претворение в жизнь идеи о создании в Маскате равного Англии «противовеса влияния» в лице России И.А.Зиновьев считал делом маловероятным (112). Мы просто «не в состоянии будем, — писал он, — восполнить все те выгоды, которые султан извлекает ныне из тесных сношений с Англией». Если бы даже мы и могли сделать это, отмечал посол, то в таком случае «англичане не поколебались бы, конечно, принять более решительные меры в видах закрепления своего влияния в Маскате...» (113).

«Еще менее благоприятных для нас результатов, — полагал И.А.Зиновьев, — можно ожидать от попытки вступить в сношения с арабскими племенами, населяющими побережье на юго-востоке от Омана, а именно «Берег пиратов». Шейхи этих племен связаны с Англией договором 1892 г., в силу коего они обязались не входить в сношения с другими державами, кроме Англии, не допускать к себе их агентов и не уступать никакой части своих владений никому, кроме Англии. Засим, — продолжал И.А.Зиновьев, — остаются Кувейт и Бахрейн, где влияние Англии равным образом ... уже присутствует.

Одним словом, — резюмирует посол, — все Аравийское побережье Персидского залива представляется мне пока почвой весьма малоудобной для политического соперничества нашего с Англией. Соперничество это неизменно приведет нас к ... отрицательным результатам; ...ввиду этого я полагаю, что наше консульство в Маскате может иметь значение лишь с точки зрения наблюдения за деятельностью англичан и покровительства нашей торговле...

Россия не связана с Маскатом никакими договорами, и на маскатского султана нельзя смотреть как на самостоятельного государя... Наша попытка утвердить в этом городе консульство будет, без всякого сомнения, встречена англичанами с предубеждением... Необходимо поэтому позаботиться, чтобы... обеспечить нашему консулу такой прием, который не поставил бы его на первых порах в неловкое положение» (114).

И.А. Зиновьев, как видим, разделял точку зрения графа Ламздорфа насчет «полезности наличия российского консула в Маскате». Вместе с тем считал, что в практическом плане реализовать «такой замысел» непросто. Высказывал мнение, что в случае успеха акцент в работе консула должен быть сделан на «наблюдательном характере его деятельности», на исключительно консульском формате работы представительства — с упором на действия по защите и продвижению торгово-экономических интересов России. Отстаивал целесообразность «поэтапного продвижения России в Маскат» и рациональности действовать там вначале через Францию, «поручив защиту интересов России в Маскате французскому консулу» (115). Соображения И. А. Зиновьева в МИД Российской империи сочли обоснованными.

В 1873 г., к слову, султану Маската, как следует из документов Архива внешней политики Российской империи, было назначено «ежегодное пособие английского правительства в размере 9 тыс. фунтов стерлингов».

Ознакомление с архивными материалами, в том числе с копиями документов МИД Франции, хранящимися в отделении исторических документов Культурного фонда Абу-Даби, дает основания для выдвижения гипотезы о том, что впервые, в практическом плане, возможность «политико-дипломатического утверждения России в Маскате» зондировалась Санкт-Петербургом в 1901 г. Пионером российской политико-дипломатической разведки в Омане можно считать В.Леонтьева, брата дипломатического представителя России в Абиссинии. В марте 1901 г. он в этих целях специально посетил Маскат по пути в Джибути (116). Из донесения в Париж французского консула в Маскате следует, что во время своего пребывания в Маскате В.Леонтьев «проявлял повышенный интерес к персоне султана», старался понять «насколько реальны возможности России в плане налаживания с султаном политического диалога». Неоднократно встречался и подолгу разговаривал с ним с глазу на глаз (интересный штрих, и говорит он о том, что В.Леонтьев знал арабский язык). В знак благодарности за оказанное ему гостеприимство В.Леонтьев подарил султану «богатый револьвер».

Работавшие в регионе российские дипломаты считали, что более «широкие перспективы» для разворачивания политико-дипломатической работы в Аравии могут открыться у российской дипломатии на кувейтском направлении. С обеих сторон здесь отмечались взаимная симпатия и настроенность на конструктивный диалог. Правитель Кувейта шейх Мубарак, лавировавший, по выражению российских дипломатов, между «турецкой Сциллой и английской Харибдой» дабы «оградить свою независимость» от «притязаний Турции» и от «покровительства Англии», не скрывал своей заинтересованности в присутствии в Кувейте российского консула.

Документы Архива внешней политики России свидетельствуют, что шейх Мубарак был правителем умным и осторожным, фантастически предусмотрительным и невероятно изворотливым. Поэтому, думается, предания арабов и нарекли его Мудрым, а история — Великим. По словам российских дипломатов, он мастерски выходил, и неоднократно, из ситуаций, «чреватых для него потерей независимости». Даже такой прожженный интриган и искусный дипломат, как английский консул в Кувейте капитан Шекспир, и тот вынужден был признать «искусство дипломатического лавирования» шейха Мубарака, «на протяжении многих лет безболезненно ускользавшего от прямого подчинения Турции». Капитан Шекспир, с которым я говорил о положении дел в Кувейте, отмечал в одном из донесений консул в Басре С.Тухолка, «прямо заявлял мне, что реально Турция никогда не имела никаких прав в Кувейте». По его мнению, «кувейтский шейх столь же независим от Турции, сколько и маскатский султан» (117).

Мотивы такого рода заявлений английского дипломата понятны. Цель их, как отмечал С.Тухолка, — отстоять право Англии на то, чтобы «без сношений с Турцией» вести дела с Кувейтом, считающимся одним из санджаков (районов) Басрского вилайета. Но в одном он, несомненно, был прав, подчеркивал российский дипломат, — шейх Мубарак «на самом деле был самостоятелен от турок в управлении Кувейтом». Более того, внимательно следил за тем, чтобы турки и англичане «не свили у него гдезда».

В своих отношениях с Турцией шейх Мубарак старался избегать такого развития событий, когда, по выражению С.Тухолки, «он оказался бы загнанным в угол» и «заставленным принять турецкое подданство». Был предельно осторожен и осмотрителен во всем. Даже в том, что касалось «получения от валин Басры именной купчей на громадное имение в Фиддахии, приобретенное им у Ахмада Зухейра-паши за 50 тысяч лир». Старался «уйти от уловок наместника султана, пытавшегося хитростью подвести его под турецкое подданство путем соответствующего оформления купчей». Шейх Мубарак, сообщал С.Тухолка, разгадал замысел валин и добивался «выдачи купчей на свое имя и на имя своих детей без упоминания в ней подданства».

«Располагая большими, — как сообщали российские дипломаты, — владениями на территории Турецкой Аравии, особенно по берегам реки Шатт-эль-Араб», шейх Мубарак, казалось, «был связан ими в своих действиях в отношении Турции». На самом деле, наоборот. Пользовался, благодаря этому, влиянием среди местного населения. Арабы смотрели на него, как «на правителя ловкого», умудрявшегося «сохранять свою независимость от турок и в то же время обладать собственностью в их аравийских владениях», контролировавшихся, ко всему прочему, самим наместником султана(118).

Авторитет шейха Мубарака среди племен Аравии был высоким. Бедуины признавали наличие у него «чутья опасности» и таланта организатора набегов (газу), приносящих добычу. И довольно охотно, по выражению российских дипломатов, участвовали в про-вдимых им военных походах. «Постоянного войска, — сообщал в сентябре 1907 г. консул в Басре В.Иванов, — Мубарак держит ок. 460 чел. Однако в случае войны или военной экспедиции под ружье призывается ... все мужское население Кувейта. Кто не хочет идти, может выставить вместо себя другого, снарядить его и уплатить большую сумму в казну; и чем богаче человек, тем большее число людей он должен выставить за себя. Сверх этого, Мубарак в таких случаях набирает и наемников», в том числе с Бахрейна, из племен Северной Аравии и из жителей обоих берегов Шатт-эль-Араба. «Обязаны выступать с отрядом Мубарака и все племена, кочующие с его разрешения близ Кувейта» (119). Зимой 1903— 1904 г. отряд, собранный шейхом Мубараком, насчитывал 15 тысяч человек (120).

Во времена шейха Мубарака вилайет (округ) Басра делился на 4 санджака (района): Басра, Мунтафик, Амара, Неджд; а санджак Басра, в свою очередь, — на 3 казы (префектуры): Басра, Турна, Кувейт. В самом городе Эль-Кувейт в 1901 г. проживало 12 тыс. чел., а во всей казе Кувейт — 25 тыс. жителей (121).

Знакомство с документами Архива внешней политики Российской империи дает основания утверждать, что русским людям, встречавшимся с шейхом Мубараком, правитель Кувейта был глубоко симпатичен. Их отзывы о нем — самые восторженные. Российские дипломаты восхищались его «политическим чутьем», а офицеры Военно-морского флота — мужеством и «военной смекалкой», или, как они еще говорили, «военной сметкой генерала-шейха». Российские корабли, посещавшие Кувейт, «салютовали шейху Кувейта как независимому правителю».

Понимая, что ожидает Кувейт в случае «утверждения в нем Англии», Россия, с одной стороны, пыталась «разбудить Константинополь», «указать султану на желательность и целесообразность предупредить всякое столкновение с шейхом Мубараком», чреватое лишь усилением в Кувейте и на полуострове в целом влияния Англии (122). С другой стороны, старалась донести до шейха Мубарака мысль о том, или, как выражались русские дипломаты, «показать шейху», что «слабая Турецкая империя менее опасна для ... арабов, чем Англия»(123).

Такой же «монетой» платил русским и шейх Мубарак — был в отношениях с ними предельно, насколько можно, конечно, честен. Российские дипломаты и купцы, военные моряки и путешественники, посещавшие Кувейт, находили в землях Мубарака «более чем радушный прием». Командиров военных кораблей и сопровождавших их дипломатов шейх непременно принимал в своей резиденции. Доставляли их туда на породистых, «нарядно убранных» лошадях, в сопровождении почетного караула верблюжьей кавалерии. На языке бедуинов Аравии это является, к слову, выражением «высшей степени уважения и почета к гостю». Русские купцы подарили шейху Мубараку меховую шубу. В зимнее время, довольно прохладное, заметим, в Кувейте, шейх принимал в ней в своем дворце «иностранных гостей, демонстрируя тем самым, что дружен с Россией», с могучей, как он говорил, «Белой страной, самой большой на карте земли».

Документы Архива внешней политики Российской империи свидетельствуют, что шейх Мубарак «взирал на Государя Российского», как на союзника в деле отстаивания независимости Кувейта (124).

Яркие воспоминания о Кувейте, равно как и о Бахрейне, оставил российский ученый-зоолог Н. Богоявленский (побывал в Персидском заливе в 1902 г.). В Кувейте, в самом городе, «я шейха не застал», сообщает ученый; «он был в лагере, на расстоянии пяти часов езды от города. Сын его, Джабер (наследник), принял меня в высшей степени любезно; поселил во дворце, и тотчас же известил о моем прибытии старика-отца». Шейх Мубарак, отмечает Н. Богоявленский, «приезжал из своего лагеря специально для свидания со мной», а потом — и «во второй раз, чтобы проститься» (125).

Во время встреч и бесед с шейхом Мубараком он, по словам Н.Богоявленского, просил его передать русскому генеральному консулу в Бушире «пожелание состоять с ним в переписке», а также «довести до сведения Государя Императора в Петербурге», что он — «друг русским» и «считает их за своих братьев» (126).

Шейх Бахрейна, продолжает Н. Богоявленский, «просил сообщить русскому генеральному консулу в Бушире о желательности захода русских торговых пароходов на Бахрейн». Интересовался «о числе магометан среди русскоподданных; живут ли магометане в Москве, имеют ли мечети». И задавал эти вопросы, как выяснилось позже, неслучайно. Пытаясь не допустить «распространения на Бахрейне влияния России», англичане пустили слух, что русские, дескать, «душат ислам», насильно обращают мусульман в христианство.

Из воспоминаний Н.Богоявленского видно, что русских, побывавших в шейхствах Прибрежной Аравии до посещения Кувейта и Бахрейна самим Н. Богоявленским, можно было «сосчитать по пальцам». «До сих пор я не знал русских, — говорил, со слов Н. Богоявленского, шейх Бахрейна. — Теперь знаю только Вас, да имею письмо от Вашего консула». Очень хорошо, по словам шейха, «писал о русских в письме к нему ... шейх Неджда Абдуррахман». Он встречался с «руссами» в Кувейте, во время захода туда крейсера «Варяг». Из отчета Н. Богоявленского управляющему генеральным консульством в Бушире Г. Овсеенко, следует, что шейх Бахрейна, познакомившись с «первым в своей жизни русским», составил о нем хорошее впечатление. И поэтому счел возможным передать с ним письмо, адресованное Г.Овсеенко шейхом Неджда. «Я этого письма не передал раньше, — говорил шейх Бахрейна, — так как совершенно не знал русских»; теперь знаю, и доверяю им.

Интересным представляется и замечание Н. Богоявленского о высказывании шейха Бахрейна насчет отношения арабов к англичанам. «Ничего нет удивительного в том, — говорил шейх, — что арабы боятся англичан. Англичане здесь почти сто лет. Их здесь все знают; у них есть здесь и пушки, и военные суда. Других же европейцев здесь нет; и если какой-либо шейх поступит против воли англичан, то англичане сейчас же могут сделать с ним все, что хотят; а русские совершенно не могут помочь, даже если бы хотели, так как силы их очень далеко» (127).

Представляется, что приведенное выше высказывание шейха Бахрейна колоритно и точно отражает политико-дипломатическую ситуацию тех лет в зоне Персидского залива. Россия, пытавшаяся расширить свои позиции в регионе, наталкивалась на жесткое сопротивление этому со стороны Англии. Противостояние в регионе англо-российских интересов и англо-российское соперничество там как таковое в целом было захватывающим и интригующим. И осветив его главные сюжеты и аспекты, притом «прожекторами» уникальных архивных документов, мы поймем, насколько виртуозной должна была быть в то время в Аравии деятельность российской дипломатии.

Нельзя не видеть, отмечается в отчете российского консульства в Багдаде за 1893 г., что англичане, «несмотря на свое и без того уже исключительное положение» в Южной Аравии, «не переставали в отчетный период времени стремится к еще большему упрочению там своего могущества». Смысл их действий — «постепенный мирный захват» в свои руки всего Оманского побережья. «Подобное направление деятельности англичан, видное уже невооруженным глазом», побудило французского представителя в Багдаде «возобновить в 1893 г. ходатайство перед своим правительством о необходимости учреждения в Маскате французского агентства, а также о полезности установления в Персидском заливе рейсов какой-либо французской компании, чтобы этим создать там хотя бы какой-то противовес, англичанам» (128).

О «надвижении» Британской империи на Маскат регулярно упоминали в своих донесениях и российские дипломаты. «Я уже имел честь, — писал в 1896 г. консул в Багдаде послу в Константинополе В. Жадовскому, — в ряде своих донесений довести до сведения Императорского посольства о замечаемых в последнее время настойчиво-агрессивных действиях англичан в Персидском заливе» (129).

Временная дистанция между первым документом и вторым — менее трех лет. Но какой разительный контраст в оценке российскими дипломатами характера действий Англии в зоне Персидского залива вообще и в Южной Аравии в частности: от «мирного захвата» до «настойчиво-агрессивных действий». Причиной тому — обеспокоенность Англии, вызванная «продвижением в Залив России» и активизацией там деятельности Франции и Германии.

Английский консул, полковник Моклер, говорится в сообщении дипломатической миссии Росии из Багдада, «по-видимому, крайне озабочен тем престижем, которое ... приобрело Императорское консульство». И поэтому «старается произвести впечатление на местное население различными театральными эффектами, долженствующими напомнить арабам о могуществе и исключительном положении здесь Англии... Английский стационер «Комета», без всякой надобности, слишком уж часто прогуливается под парами по Тигру» (130). Вопрос о поддержании среди местного населении имиджа Британской империи как «владычицы Персидского залива» — один из главных в деятельности ее дипломатических представительств.

«Для меня ясно как день», писал российскому послу в Константинополе консул в Багдаде В. Машков, что Англия «безоговорочно решила завладеть долиною Тигра и Евфрата, а также всем Аравийским побережьем Персидского залива» (131). «Проживающие в Багдаде англичане, как гражданские, так и принадлежащие к офицерским сферам, и не скрывают своего глубокого убеждения, что, рано или поздно, эти намерения их правительства осуществятся». Они смотрят «и на Месопотамию, и на Аравию, как на свое наследие». Похоже, что для осуществления этих, далеко идущих, замыслов Англия ожидает лишь «первой удобной возможности, как-то: большой европейской войны». «Уповая на такую возможность», Англия, по выражению В. Машкова, «страстно подготавливала» раздел территориальных владений Турции в Аравии и мечтала об «оккупации Ирака Арабского и всей Месопотамии» (132).

«Стреножить нашествие Англии на регион» можно было, как считали российские дипломаты, «противодействием материальным», в том числе и в форме «непрерывного присутствия в Персидском заливе русских военных кораблей» (133). Такое присутствие «более чем желательно», писал В.Машков. Если «на каждые десять английских матросов, высаженных здесь, мы высадим только одного — единоличному хозяйничанью англичан уже не будет места» (134).

«Пытаясь не допустить упрочения позиций русских в бассейне Персидского залива», Англия, по словам российских дипломатов, «не гнушалась ничем», и распространяла заведомо ложную информацию о намерениях России в этом районе мира. «Англо-индийские агенты на юге Персии и в Багдадском вилайете, — отмечается в одном из донесений А. Круглова за август 1899 г., — усиленно распространяют ... слухи об агрессивных замыслах русских в отношении Персидского залива», всячески стараются очернить Россию. Так, они пытались внушить коренному населению, что беспорядки, происходившие в Бендер-Бушире вследствие предпринятых там «стеснительных для края карантинных мер против чумы», были, дескать, спровоцированы русскими — консулом России в Исфага-не. Цель англичан — «возбудить у местного населения недоверие к политике России»(135).

На «крючки антирусской пропаганды бриттов» попадались не только персы и арабы, но и дипломаты-профессионалы крупных европейских держав. Подтверждением тому — донесение в Париж посланника французской миссии в Тегеране г-на Сугарта (от 18 января 1900 г.), содержавшее «испеченную англичанами» дезинформацию о «переброске с Кавказа к границам Афганистана 60-тысячного русского экспедиционного корпуса». При этом посланник ссылался на «заслуживающий внимания источник» — афганского посла в Константинополе, что, действительно, придавало такой, с позволения сказать, «информации» повышенное звучание(136).

Неплохо сработала и «деза» англичан о якобы имевшем место (1900 г.) «зондаже Россией вопроса об аренде Бендер-Аббаса», сроком на 25 лет. «На нее купились» практически все дипломаты, аккредитованные в то время в странах зоны Персидского залива. (137).

Действия Российской империи в бассейне Персидского залива Англию определенно беспокоили. В своей знаменитой работе «Персия и персидский вопрос» лорд Керзон, один из идеологов и проводников политики английского экспансионизма, писал по этому поводу следующее. Подобно тому, как Россия претендует на особые права в Каспийском море, Англия претендует на аналогичные права в Персидском заливе. «Водворение там порядка» обошлось ей в миллионы фунтов стерлингов и в сотни жизней английских подданных. В целях сохранения мира, который она там установила и поддерживает, Англия выступает против всего, что было бы чревато «проявлением на местной политической сцене каких бы то ни было деструктивных явлений». Причину возникновения таких явлений лорд Керзон связывал с появлением в бассейне Персидского залива русских. И только потому, что, следуя его логике, деятельная политика России способствовала расширению торговли и росту ее авторитета в этом регионе мира, котырый Англия считала зоной своих исключительных интересов.

Особенно пугала англичан возможность «открытия Россией порта в Персидском заливе» (лорд Керзон заявлял, что «русский порт в Персидском заливе» был, дескать «мечтой многих российских патриотов на берегах Невы и Волги», и, по его выражению, мечтой, ими «долго лелеемой»). Основание такого порта, на его взгляд, поколебало бы «чувствительное политическое равновесие» в регионе, установленное там Англией, и определенно подорвало бы ее многомиллионную коммерцию (138). Уступку любой страной Персидского залива порта России, говорил лорд Керзон, следует рассматривать как нанесение «намеренного оскорбления» Великобритании, более того, как повод-провокацию к войне. «И я обвиню британского министра, который допустит это, — заявлял лорд Керзон, — в предательстве своей родины» (139).

«Противодействие Англии появлению Российской империи в Персидском заливе», отмечали русские дипломаты, наблюдалось в этом районе повсеместно. «Прибывающие сюда чиновники англо-индийской службы, — говорится в депеше консула в Багдаде А.Круглова, — все, без исключения, — русофобы. Напуганные действиями русских,...они во все глаза смотрят за всяким шагом чужестранца, а тем более русского, видя за каждым из них полки русской армии», надвигающиеся уже на их колониальные владения в Персидском заливе (140). «Я имел возможность, — сообщает К. Круглов, — лично испытать на себе это, с позволения сказать, «удовольствие», когда во время пребывания в Карачи за мной неотступно следовали четыре секретных агента». Они «записывали все, что мною покупалось», «снимали копии с моих телеграмм в Багдад». И это притом, замечает российский консул, что находился я в Карачи официально, действовал открыто, и «звания своего не скрывал» (141). Появление любого иностранца в зоне Персидского залива, а тем более русского, сейчас же, по словам А.Круглова, преподносилось англо-индийской прессой как «признак интриг, плетущихся против Англии».

Маниакальную подозрительность англичан в отношении всех посещавших район Персидского залива русских, кем бы они ни были, отмечал и упоминавшийся уже нами зоолог Н.Богоявленский. Так, одному из бахрейнских торговцев, хаджи Джум’а, английский вице-консул на Бахрейне, г-н Гаскин, «несколько раз», по словам Н. Богоявленского, «открыто высказывал свое неудовольствие по поводу частых его бесед с русским».

Действовали англичане в бассейне Персидского залива, по оценке российских дипломатов, напористо и по всем направлениям. В последнее время, говорится в одном из донесений главы российской миссии в Багдаде начальнику Азиатского департамента МИД Российской империи (от 2 января 1890 г.), владения Турции в Аравии и Месопотамии, а также «долина Каруна и вообще Персия стали местами, которыми особенно интересуются как английские путешественники, так и офицеры английской службы». На днях Багдад посетили Дж. Керзон, член парламента Англии и автор нашумевшей книги «Русские в Центральной Азии», и майор Сойер. Их маршрут пролегал через Бендер-Бушир, Карун, Мохаммеру, Шустер, Багдад, Кербелу, Неджеф и дальше, через Персидский залив и порты Аравийского побережья, в Аден, а оттуда в Лондон (142).

Характеризуя майора Сойера, офицера разведывательного управления Генерального штаба англо-индийской службы, российский дипломат отмечал, что он в совершенстве владел фарси, арабским и русским языками (последний в течение двух лет изучал в России) и обладал уникальным «двойным зрением» — военного и дипломата. Поэтому, как никто другой, был способен на должном профессиональном уровне произвести и рекогнасцировку местности, съемки дорог и фортификационных сооружений, и со знанием дела «прощупать на месте настроения и намерения русских». Другой участник этого великолепного дуэта, лорд Керзон, хорошо разбирался в делах Британской империи на Востоке, а значит, — мог трезво и максимально емко оценить политико-дипломатическую обстановку в регионе.

Действия Российской империи в бассейне Персидского залива были, как шутили русские дипломаты, «бревном в глазу лорда Керзона». Чтобы вынуть его и при этом, как говорится, не повредить «роговицу британских интересов», лорд Керзон должен был действовать с полным знанием дела. Поэтому, став вице-королем Индии и вплотную занявшись данным вопросом, он, прежде чем начать «антирусскую кампанию», решил на месте ознакомиться с положением дел в данном регионе в свете активизации там деятельности России, и в ноябре 1903 г. посетил его. Находясь в шейхствах Договорного Омана, лорд Керзон выступил на дурбаре (ассамблее правителей) в Шардже (21 ноября 1903 г.). Именно там и тогда он и обозначил главные векторы региональной политики Великобритании (143).

Вы знаете, сразу же и безапелляционно сказал лорд Керзон собравшимся на его судне шейхам, что в прошлом в Заливе было полным полно мародеров. Здесь процветало пиратство, и любое судно, направляясь в Залив, подвергалось опасности разбойного нападения. Жемчужный промысел представлял собой арену кровопролитных распрей и междоусобиц. В общем, не было в этом регионе до прихода сюда Англии, заявил оторопевшим от его слов шейхам, ни безопасности, ни мира в торговле.

По лорду Керзону выходило, что Персидский залив до появления в нем Великобритании был ничем иным, как подобием ада. Навести порядок в этом приюте пиратов и мародеров волею судеб выпало ей, Британской империи. И она блестяще справилась с данной миссией, возложенной, дескать, на нее самой историей. Когда во все происходившее здесь, волею судеб, было вовлечено английское правительство, говорил вице-король Индии, и в водах Залива появились корабли английского флота, то положение дел в регионе тут же изменилось к лучшему. Были подписаны соглашения о мире и прекращении пиратства — и настало спокойствие.

Из речи лорда Керзона следовало, что поскольку, дескать, именно Англия установила в бассейне Персидского залива долгожданный порядок, то поэтому именно ей, Англии, и вверено судьбой поддерживать там мир и безопасность. Правда, при этом он не сказал ни слова о карательных экспедициях против местных племен, не пожелавших принять силой навязанный им «английский порядок». Не упомянул он и о том, что Англия, как говорили российские дипломаты, сама себя наделила «почетным правом защитника региона». Цель речи Керзона состояла в том, чтобы закрепить в сознании правителей арабских княжеств, притом в манере безапелляционной, не терпящей с их стороны ни малейших возражений, мысль о том, что без Англии им никуда не деться. Порядок, привнесенный в регион Англией, давал понять лорд Керзон, мог быть сохранен там только Англией, и никем другим (144).

Дальше — больше. Мы спасли вас от вымирания, заявил изумленным вконец шейхам лорд Керзон. Мы открыли воды Персидского залива для судов всех наций, сказал он, не памятуя, очевидно, всуе, о легендарных мореходах «Океанской Аравии» во главе блистательным лоцманом Ахмедом ибн Маджидом, показавшим морской путь в Индию европейским первопроходцам. И были ими, как известно, не англичане, а португальцы.

Мы не захватывали ваши земли и не попирали вашу независимость, говорил лорд Керзон шейхам, забывая при этом, что пресловутые «мирные договоры» с Англией были подписаны ими не по своей воле, а под жерлами орудий английских военных кораблей.

Мир в этих водах, резюмировал лорд Керзон, заканчивая свою речь, должен быть обеспечен. Независимость шейхств — надежно защищена. Все это, вместе взятое, означает, в свою очередь, что влияние Великобритании в этом крае должно быть сохранено, и «оставаться наивысшим» (145).

Следует отметить, что «вектору Керзона» в британской политике в Персидском заливе Англия следовала неизменно и на протяжении десятков лет. Примером тому — хорошо сохранившийся в памяти арабов «Океанской Аравии» еще один дурбар. Состоялся он в той же Шардже, но тридцатью годами позже, в сентябре 1933 года. И примечателен тем, что выступивший на нем английский политический резидент в этом крае предложил вниманию шейхов рисунок региональной политики Великобритании, идентичный начертанному в 1903 г. лордом Керзоном. Тем самым новое поколение английских политиков и дипломатов как бы продемонстрировало новому поколению правящих семейств в шейхствах Прибрежной Аравии, что «порядок», установленный в регионе Англией, — «единственно верный»; и в силу этого — замене не подлежащий (146).

Паломничество к Святым местам ислама в Мекке и Медине мусульман из России. Материалы Архива внешней политики Российской империи свидетельствуют, что путем инспирирования беспорядков среди закавказских шиитов Англия планировала помешать продвижению России на Восток, в том числе в район Персидского залива.

Из донесения консула А. Адамова от 29 апреля 1904 г. следует, что в середине апреля этого года генеральный консул Великобритании в Багдаде встречался с «приближенными муштеида Шерабьяни, известного и популярного среди шиитов религиозного деятеля». Английский дипломат предлагал им «три тысячи турецких лир» за то, чтобы попытаться «склонить главу шиитского духовенства издать фетву с призывом поднять против России шиитов Закавказья и Персии» (147). К чести Шерабьяни, учениками которого были «почти все приезжавшие в Неджеф для изучения богословия мусульмане Закавказья», на такое «деловое предложение» англичан он ответил отказом. При этом попросил английского генерального консула «обязательно передать в Лондон», что «не видит причин для того, чтобы поднимать против русского правительства закавказских шиитов, пользующихся в России весьма широкими правами и значительным благосостоянием» (148).

С аналогичным предложением к Шерабьяни обращалось, кстати, и турецкое правительство. При этом турки, как следует из донесения А.Адамова, намеривались «создать России трудности не только в соседней Персии, но и на самой русской окраине». Управляющий Багдадским вилайетом муишр Ахмед Фейзи-паша, через которого велись переговоры с Шерабьяни, писал А. Адамов, «обещал помощь оружием и боеприпасами».

Информируя Санк-Петербург о попытках Англии и Турции использовать в противоборстве с Россией на Востоке «религиозный фактор», А. Адамов не исключал, что Англия, чтобы спровоцировать беспорядки мусульман Закавказья, может пойти на все, даже на подлог. «Подделка фетвы неджефских муштеидов, якобы отлучивших от ислама бывшего первого министра Персии, — отмечал он, — указывает на то, что для достижения намеченной цели англичане не остановятся ни переднем» (149).

В контексте рассматриваемой нами темы представляется обоснованным рассказать вкратце о мусульманских паломниках из царской России к святым местам шиитов в Неджефе и Кербеле. Владения Турции в Ираке, отмечается в справочно-информационных документах дипломатической миссии России в Багдаде за 1890 г., «являются, как известно, местом поклонения для мусульман шиитского толка. Из 100 000 поклонников, прибывающих сюда ежегодно со всех концов мира, около 13 500 падает на долю русскоподанных, преимущественно жителей Кавказского края» (150). Никто из паломников, из числа русскоподданных, подчеркивается в материалах консульства, «не имеет не только заграничного паспорта, но и какого-либо другого документа, удостоверяющего его личность...». Поэтому «в случае смерти кого-либо из них, или совершения преступлений, как-то: убийств, грабежей и увода лошадей», явлений в то время, по сообщениям российских дипломатов, «заурядных», консульство сталкивалось с серьезными трудностями. Оно было «лишено всякой возможности проверить самоличность жертвы преступления» и выполнить «надлежащие в связи с этим действия».

Пользуясь тем, что шиитские паломники из России «никаких документов не имеют», говорится в одном из донесений российских дипломатов из Багдада, «и персидские, и турецкие власти, особенно последние, чинят на глазах консульства такие злоупотребления, которые не могут быть допущены без ущерба его авторитету» (151).

По подсчетам российских дипломатов, «пилигримы из России оставляли в караван-сараях Турции и Персии более 1 000 000 рублей» (152). «Убытки, чинимые беспаспртными паломниками государству», были, как сообщали наши посольства, тоже немалыми. Прямой ущерб казне от «неизысканных консульских сборов» только в Багдаде оценивался ими в 13 500 рублей золотом (153).

«Это, впрочем, — лишь одна сторона вопроса, — сообщал консул Н. Панафидин. — Гораздо важнее по своим последствиям может быть тот вред, который беспаспортные паломники в состоянии нанести всему Отечеству в те годы, когда, по санитарным соображениям, паломничество бывает воспрещено; и когда, несмотря ни на что, наши паломники не только являются сюда тысячами, но даже при возвращении на родину увозят с собой трупы ... Между тем, паломнические караваны... служат одним из каналов-распространителей инфекционных болезней на всей линии движения... Принимая во внимание, что следование наших паломников совершается... в различные местности Кавказского края шестью различными путями, ... зараза может быть перенесена одновременно в различные пункты Империи...» (154).

Особое внимание в донесениях российских дипломатов акцентировалось на намерениях Англии «возбудить и обуздать религиозный фанатизм жителей Закавказья, а также ряда районов Средней Азии» в целях реализации «подрывных замыслов в отношении России».

Для того чтобы «контролировать поток паломников» и не допускать «оказания враждебного влияния на них со стороны Англии», консульству России в Багдаде в 1900 г. было предписано «поддерживать в Кербеле и Неджефе, в главных местах поклонения шиитов, своих агентов» (155).

Паломники-шииты из числа русскоподданных прибывали из Российской империи в Неджеф и Кербелу из Закавказья, а также из «Самаркандской и Ферганской областей Туркестанского края, и из Бухары». Паломничество, читаем мы в донесении консула в Багдаде А. Орлова от 24 апреля 1910 г., продолжается круглый год. «Однако апогей его приходится, как правило, на конец года. В это время — в зависимости от урожая в Закавказье — через Багдад и Казмейн проходит от 6 до 9 тысяч паломников. Точных цифр привести нельзя, так как большинство паломников прибывает или без заграничных паспортов, или с персидскими паспортами и паломническими пароходными свидетельствами, выдаваемыми на границе за 1 пран» (156).

Пытаясь упорядочить передвижение мусульман-шиитов и лишить Турцию и Англию возможности использовать паломничество в качестве инструмента в их противостоянии России в Азии и на Востоке, российское правительство «установило на границе для прохода паломников три специальных пограничных заставы: в Джульфе, Баку и Астаре» (157).

«Главными маршрутами шиитских паломников из России, пролегавшими до Ханекина по территории Персии, были следующие:

Ардебиль — Хамадан — Керманшах — Ханекин (45 дней).

Белясувар — Тавриз — Керманшах — Ханекин (30 дней).

Баку — Энзели — Решт — Казвин — Керманшах — Ханекин (ок. 30 дней)».

За проход персидской территории с паломников взималось по «16 кранов пошлины топрак-бастш». От Ханекина путь паломников из России «пролегал по землям Турции — через Кизилар-бат — Шахрабан — Бакубу — Самарру (посещение этого места паломниками тоже считалось обязательным) — и дальше на Кербелу и Неджеф». Возвращались пилигримы теми же маршрутами.

Паломничество совершалось обычно группами, численностью до 100 человек, под предводительством чуашей, то есть, по словам А. Орлова, «опытных людей, несколько раз побывавших уже в священных городах и сделавших сопровождение паломнических караванов своим ремеслом» (158). Часто сын «состарившегося чуаша, — сообщает русский дипломат, — сам становился чуашем». В круг его обязанностей входило «не только указывать путь паломникам, но и защищать их от нападений, содействовать в сношениях с властями, подыскивать удобные места для ночлега и приискивать... пропитание». Заботы о паломниках «начинались для чуаша еще в России». «Он объезжал крестьян-шиитов, проживавших в отдаленных от губернских и областных центров местах, собирал у них прошения о выдаче заграничных паспортов и другие необходимые для этого документы, и по ним выправлял заграничные паспорта. За что получал, конечно, проездные деньги и вознаграждение». Однако такие «предусмотрительные чуашш», как их называет А. Орлов, встречались нечасто. Обыкновенно это происходило следующим образом: чуаш приезжал на базар, в село или в город, объявлял, что завтра или послезавтра он отправляется на поклонение шиитским святым местам и произносил зажигательную речь, приглашая присоединиться к нему всех «страждущих и ищущих спасения». Под влиянием речи «наиболее впечатлительные слушатели» поспешно «ликвидировали свои дела», прощались с домашними, и на следующее утро являлись в указанный чуашем сборный пункт. Заграничного паспорта ни у кого из них, конечно, не было, но они полагались «на опыт чуаша, который сумеет провести их через границу и без паспорта»(159).

Пересечение беспаспортными паломниками границы происходило, по описанию А. Орлова, следующим образом. Те, у кого они имелись, старались «отвлечь внимание пограничной стражи расспросами о месте, где разрешено проходить границу паломникам», а те, у кого паспортов не было, «скрыто пересекали тем временем границу, в том числе переправляясь и через Араке. Успех перехода границы зависел от бдительности стражи». Случалось, и нередко, «когда из 10-12 человек переплыть реку удавалось двум-трем; остальные либо тонули, так как не умели плавать, либо гибли под пулями пограничной стражи» (160).

«Строго фиксированной платы за свой труд», сообщает А. Орлов, у чуашей не было. Вместе с тем, «приводя партию паломников в тот или иной хан, на ночлег, указывая паломникам ту или иную лавку», где они могли дешевле приобрести все необходимое, «служа посредниками между паломниками и персидскими и турецкими правительственными агентами», они не только «даром кормились в пути», но и получали вознаграждения. Притом и от заинтересованных содержателей ханов, и от лавочников, и от чиновников. Кроме того, в целом ряде населенных пунктов на пути к Святым местам, где по установившейся традиции «чуаши совершали молитву, им на ковер всякий паломник бросал, что мог: от 1 крана до 20 рублей». Затем, возвращаясь из паломничества, «чуаши обыкновенно опережали паломников и везли от них радостные вести родственникам о благополучном завершении паломничества, за что также получали вознаграждение уже от благодарных родственников».

А. Орлов не исключал, что муджтехиды, то есть религиозные авторитеты в Святых городах шиитов, могли быть «неравнодушны» именно к тем чуашам, которые пользовались влиянием у паломников и могли «склонить их посетить и оставить свои пожертвования именно этим, а не другим муджтехидам.» (161).

Неопытный закавказский крестьянин, отмечал А.Орлов, очутившись за границей без паспорта и боясь обратиться в консульство за содействием, «всецело попадал в руки чуаша». Наличие персидского паспорта нисколько не облегчало путешествия паломника по Персии, и тем более по Турции, служило «весьма малой защитой от злоупотреблений турецких агентов». Поэтому паломник не только «практически сразу» расходовал все имевшиеся у него деньги, чтобы «за мзду решать» возникавшие у него проблемы, но «основательно должал, тому же чуашу», с которым впоследствии рассчитывался «в течение целого ряда лет». Беспаспортные паломники, по словам А.Орлова, конечно же, понимали, что их «бессовестно грабят, но из страха ответственности за беспаспортность не смели являться в консульство с жалобой» (162).

Главной причиной злоключений паломников-шиитов из России была, таким образом, «беспаспортность», а почвой для произрастания этого явления служили, в свою очередь, трудности, сопряженные с получением загранпаспорта на Родине. По закону от 8 июля 1903 г. паломникам, «уплатившим казне 15 рублей», выдавались паспорта, в которые вписывались все члены их семейств; случалось, что «не только взрослые сыновья, но и братья, и племянники владельца паспорта». Вместе с тем в данном вопросе существовала, по мнению российских дипломатов, «определенная дискриминация между христианскими и мусульманскими паломниками»; и устранить ее они рекомендовали правительству как можно быстрее. Подчеркивали, что, по их мнению, это определенно способствовало бы «поднятию престижа Отечества» и среди мусульман-шиитов России, и Персии, и владений Турции в Аравии.

«Я полагал бы, — отмечал консул в Багдаде А.Круглов, — что убеждение мусульман в том, что Императорское Правительство относится с одинаковым уважением к религиозным чувствам всех, без исключения, русскоподданных — заслуживает внимания». Находил бы также «желательным применение к мусульманским паломникам правил о христианских паломнических паспортах, по которым взыскивается лишь бланковый сбор». «Не следует забывать, — подчеркивал А. Орлов, — что предоставление мусульманским паломникам тех же льгот, что и христианам, явилось бы лишь возвращением к существовавшей ранее практике. Так, по пункту «в» ст. 253 «Устава о паспортах» (закон от 22 сентября 1844 г.) всем обитающим...в Закавказье... мусульманам при отлучках их в сопредельные персидские или турецкие области, а равно при отправлении на богомолье в Мекку, выдавались паспорта с платою только за напечатание бланков» (164).

«Осознавая степень угрозы, таящейся для России в использовании Англией исламского фактора» в своих целях, российские дипломаты обращали внимание Санкт-Петербурга на «недопустимость недооценки политического аспекта паломничества». Указывали на то, «отсутствие на этот счет специальной правительственной программы, способной сыграть роль своего рода противовеса панисламистским устремлениям Турции и честолюбивым замыслам англичан, конкретно в Закавказье и Средней Азии, является серьезным и досадным упущением». Считали обоснованным и своевременным в таком контексте «подумать и о чуашах». Предлагали «зарегистрировать» их и, «не признавая официальными агентами правительства», предоставить им «некоторые права по надзору за паломниками» (165). Поскольку влияние чуашей на «направление паломников с их пожертвованиями к тому или иному муджтехиду не вызывает сомнений, — отмечается в одном из дипломатических донесений, — то, может быть, кавказской администрации представилось бы возможным — путем соответствующих внушений чуашам — поддержать, в случае надобности, желательных для нас муджтехидов». Оказывая, таким образом, «влияние на прилив их доходов и учеников», можно было бы содействовать и росту их популярности среди верующих (166).

Всесторонне вопрос об «исламском факторе», как таковом, рассматривался в МИД Россиийской империи в июне 1911 года, на специальном межведомственном совещании. В принятых на нем рекомендациях говорилось о необходимости «оперативного устранения трудностей, связанных с паломничеством русскоподданных мусульман в Святые места шиитов и суннитов», о должном противодействии «политическому воздействию на них» со стороны Англии и Турции (167).

В практическом плане всем этим вплотную должны были заняться дипломатические миссии России в Аравии (Джидда) и Месопотамии (Багдад, Басра), а также российские власти на Кавказе и в Средней Азии.

Внимательно наблюдая за действиями англичан, турок и персов, российские дипломаты сообщали, что в целях «усиления своего престижа» в глазах мусульман России персидские и турецкие власти — конечно же, не без участия во всем этом англичан — «шли на предоставление мусульманским паломникам из России вполне конкретных льгот». Что касается «путешествия их по Персии и Турции, — сообщал А. Орлов, — то для Персии консульские визы не требуются, разрешение на въезд дается уже post factum, на основании необременительной для паломников пошлины топрак-басти в 16 кранов (1 руб. 20 коп)» (168). Для Турции «таковая виза требовалась», но за ее получение паломники платили сумму, по словам А.Орлова, тоже незначительную, в размере 1 меджидие (около 1 руб. 60 коп.) (169).

«Беспрепятственно пропуская паломников из России на свою территорию», отмечали российские дипломаты, и, оказываясь, на первый взгляд, в проигрыше (в плане получения доходов с консульских сборов), персидские и турецкие власти «потом уж сполна брали свое», и «обдирали паломников как липку». «Путь паломников, — докладывал А.Орлов, — пересекает несколько рек, где имеются мосты, за переход по которым для вьючных животных установлена следующая такса: с мулов, ослов и лошадей без груза — 20 пара, с грузом — 1 пиастр; с верблюдов без груза — 2 пиастра, с грузом — 2,5 пиастра» (170). При скоплении перед мостом большого числа паломников «сборщики налогов берут взятки — за пропуск вне очереди. Часто случается, что мосты, отведенные для пересечения рек паломниками, «ломаются», и именно в моменты наиболее оживленного движения. Тогда сборщики мостовой пошлины, которые являются в то же время и владельцами перевозных средств, взимают с каждого перевозимого животного до четверти меджидие, что в 10, а порой и 20 раз выше официально установленной таксы». И русским паломникам, замечает А.Орлов, хочешь, не хочешь, приходится раскошеливаться.

«Экипажей для обеспечения сообщения между Неджефом и Кербелой нет», говорится в сообщении другого российского дипломата, вице-консула в Неджефе А. Фархаты. «Есть только десятиместные арбы, в которых и возят паломников. Арбы эти отправляются со станции лишь один раз в сутки, в строго определенное время. Желающие выехать приобретают места — и пестрая разноязыкая кавалькада трогается в путь. Следуют группой, не отрываясь друг от друга. Остановка одной арбы вызывает остановку остальных. Вместе с паломниками и путешественниками всякий раз едут по два вооруженных турецких жандарма» (171).

Встречаются в донесениях российских дипломатов и описания Священных городов мусульман-шиитов. Перелистывая пожелтевшие со временем страницы архивных документов, живо представляешь себе Неджеф и Кербелу начала XX столетия. «Сюда ежегодно привозится из различных стран, — сообщает в своих путевых заметках А. Фархата, — преимущественно из Персии, Индии и с Кавказа, до 80 тысяч шиитских погребений: урн с прахом отцов, матерей, жен и детей. Считается, что быть погребенным здесь — значит попасть в рай, и жить там беззаботно».

Добраться из России до Священных городов и захоронить там умерших родных или родственников, замечает А. Фархата, непросто (172). Утрясать связанные с этим делом вопросы, помогали русскоподданным мусульманам-шиитам проживавшие в Неджефе и Кербеле их соотечественники. В 1914 г. в Неджефе насчитывалось до 300 человек русскоподданных, а в Кербеле — 40 (173). Из 70-80 тысяч паломников-шиитов, ежегодно посещавших тогда эти города, «от 3 тыс. до 10 тыс. человек, то есть около 10 процентов, составляли русскоподданные, преимущественно из Закавказья» (174).

С каждого из них российским консульством в Багдаде, если «паломники попадали в сферу его внимания», «взималось 75 копеек пожертвований». Однако, почему-то «в пользу Николаевской больницы в Константинополе», хотя услугами ее, как подчеркивали российские дипломаты, паломники-мусульмане из России практически не пользовались (175). В связи с этим консул в Багдаде В. Машков ставил вопрос, и вполне обоснованно, как считали в МИД России, об использовании таких пожертвований на «организацию медицинской помощи паломникам-мусульманам из числа русскоподданных, следующих через Багдад». Сам В. Машков готов был «вносить на эти цели пожертвований не менее 100 рублей в год» (176).

Документы свидетельствуют, что российские дипломаты обращали внимание Санкт-Петербурга на необходимость безотлагательного решения проблем, связанных с паломничеством мусульман из России. Иными словами, затрагивали вопросы, имевшие отношение к судьбам сотен тысяч подданных из числа многомиллионного мусульманского населения Российской империи. И что важно, акценты в своих соображениях и предложениях на этот счет ставили на гуманной, «нравственной стороне» паломничества.

Надо сказать, что ограничений на паломничество мусульман из России к началу XX столетия практически не было. Если таковые и вводились, то крайне редко; главным образом вследствие неблагоприятных в санитарном отношении условий в местах паломничества; чаще всего из-за холеры (177).

В 1891 г., например, имела место масштабная вспышка холеры. На турецкой границе были установлены дополнительные многочисленные военно-санитарные кордоны. По этой причине в 1891 году Неджеф и Кербелу посетило значительно меньшее количество паломников, чем в предыдущие годы. Согласно донесениям российских дипломатов, «их было 1547 человек, в том числе из Ереванской губернии — 538 чел., Бакинской — 712 чел., из Бухарского ханства — 21 чел.» (178).

Мусульмане-сунниты, в отличие от шиитов, совершают паломничество к Святым местам ислама в Мекке и Медине. О паломничестве мусульман-суннитов из России в Аравию в конце XIX ярко рассказано в «Отчете штаб-капитана Давлетшина о командировке в Хиджаз». По наблюдениям российского офицера, «много паломников из числа русскоподданных прибывало в Святые места ислама в Аравии с караванами из Сирии и Египта». Сирийский паломнический караван 1898 г., который наблюдал Г. Давлетшин, был многотысячным; его охранял военный отряд, численностью 550 человек. Во главе каравана, по сложившейся традиции, шел красивый верблюд с водруженным на него богато украшенным шатром-паланкином с кисвой (покрывалом) для Каабы.

Во время посещения Мекки штабс-капитаном Г. Давлетшиным в городе насчитывалось — из числа постоянно проживавших там мусульман, эмигрировавших из России, — «восемь семей татар, две семьи киргиз и учащихся в медресе семь человек..., а в Медине — 31 семья татар».

Средства к существованию все они «добывали», по выражению Давлетшина, обслуживая пилигримов из России: встречали караваны, размещали паломников у себя на квартирах, «столовали их». «Я видел только одного из здешних эмигрантов, — сообщает Г. Давлетшин, — бывшего состоятельного купца, бежавшего в Медину от запою, который один только не интересовался хаджиями, и зарабатывал себе на хлеб своими трудами».

Во главе мединской общины мусульман-эмигрантов из России стоял Абд ас-Сатар. На собранные им пожертвования было построено известное в Медине Казанское медресе, а также мечеть и шесть домов. В самом медресе, где во время хаджа размешались пилигримы из России, было «42 учащихся из татар». «Они выгодно отличались», по мнению Г. Давлетшина, от «собратьев своих из бухарских медресе». Были «менее фанатичны», имели «значительно более широкий кругозор, более правильные взгляды, и всем интересовались». Объяснением тому, как считал Г. Давлетшин, — «более свободный, чем в Бухаре, дух коренных жителей Медины». Во времена турецко-османского владычества в Аравии Медина, к слову, и отчасти Таиф, «служили местами ссылки для лиц, неугодных султанам, а также для женщин и евнухов, изгнанных из Сераля».

Колония мусульман-эмигрантов из России жила в Медине «своей замкнутой жизнью». В случае смерти жены, читаем мы в отчете Г. Давлетшина, вдовец «выезжал для новой женитьбы в Россию». Возвращаясь, «привозил невест не только для себя, но и для подраставших сыновей своих и братьев». Союзов с «местными арабками, находя их слишком требовательными и своенравными», мусульмане-эмигранты из России «старательно избегали» (178*).

В 1898 г. Мекку и Медину посетили «450 мусульман-паломников из России, в том числе 6 человек из Санкт-Петербурга и 2 человека из Москвы». Все они были в основном людьми состоятельными: коммерсантами, представителями купеческого сословия, муллами. Перед совершением хаджа паломники «производили все необходимые денежные расчеты, покрывали долги, если таковые имелись, писали духовные завещания». Среди предметов, «обязательно бравшихся ими в дорогу», были самовар, чай, несколько мешков с ржаными сухарями и сушеная черная смородина.

«Паломнические паспорта выдавались российскими властями и визировались турецкими консулами». Кроме этого, в Константинополе пилигримы обзаводились специальными «паломническими разрешениями турецких властей», а в Александрии и Суэце «запасались еще и египетскими паспортами». Без них паломников на египетские пароходы, доставлявшие паломников в Джидду, «просто не сажали».

Через Одессу и Севастополь выезжали в Аравию паломники из «Внутренней России и Сибири, а через Батуми — из Средней Азии и Закаспийского края».

Перевозкой паломников занимались четыре пароходных компании, в том числе «Русское общество пароходства и торговли». На судах этого общества паломники доставлялись только до Александрии. Там они передавались в руки агента пароходного общества «Магри Рини энд Компани». Оно, в свою очередь, везло паломников по железной дороге в Суэц — «для дальнейшей отправки на своих пароходах в Джидду».

В Мекке у паломников из России было три представителя. Один из них занимался лицами, прибывавшими с Кавказа, другой — мусульманами из Крыма, третий — всеми остальными. Проживали «паломники-русскоподданные» в Мекке в восьми небольших домах, купленных на пожертвования и переданных в распоряжение мусульманских общин эмигрантов из России. Многие паломники селились в них бесплатно.

Обращает на себя внимание и то место в отчете Г. Давлетшина, где говорится о «наличии в обращении в Мекке российских кредитных бумаг». По словам штабс-капитана, пользовались они там «большим доверием» и «оценивались очень высоко». Так, «за сто рублей кредитных, — сообщает Г. Давлетшин, — я получил около 90 рублей золотом». Основной денежной единицей в Мекке была в то время, по его словам, турецкая лира, а самой ходовой - голландская серебряная монета. И если «голландка» оценивалась в меняльных лавках в 11 турецких пиастров, то «русский серебряный рубль — в 12-13 пиастров».

Возвращаясь в Россию, паломники везли сувениры и подарки для родных и близких; чаще всего — запаянную в жестяные банки воду из священного источника Замзам. Мастерили такие банки-сувениры мекканские жестянщики. Они же заполняли их водой и продавали пилигримам. Дорогим подарком считался приобретенный у хранителей Каабы кусочек кисвы, то есть покрывало, закрывающего главную святыню ислама, Каабу, Дом Аллаха. Хорошим подарком считались приобретенные в Святых местах четки. Повышенным спросом пользовались четки из черного коралла. Добывали его в Красном море. Согласно данным, опубликованным в Сборнике консульских донесений за 1906 г. (СПб., 1906, с. 16), ежегодно в Мекке, Медине и Джидде «мастерами выделывалось до 2 млн штук четок, стоимостью от 8 до 32 копеек за штуку». Янтарные четки стоили намного дороже, цена на них доходила до 25 рублей за штуку.

Делясь своими наблюдениями, штабс-капитан Г. Давлетшин отмечал, что «в противоположность России», пользовавшейся «особым обаянием среди населения далекого Хиджаза», англичане «слыли» у них, «хотя и искусной, но коварной и бессердечной нацией». Им там «отводилась роль самых хитрых людей, преследующих только свои выгоды».

Проанализировав все увиденное и услышанное им во время хаджа, Г. Давлетшин делает вывод насчет необходимости «упорядочения паломнического вопроса», как такового в целом. Говорит об этой «потребности», как о «насущной и неотложной». Высказывает мнение, что, может быть, российское правительство, в силу своего «политического положения среди мусульманских народов, найдет нужным взять на себя инициативу в этом важном деле». По мнению Г. Давлетшина, целесообразно было бы иметь консулами в Джидде «русскоподданных из числа мусульман».

Совершал хадж к Святым местам в Мекке и Медине, к слову, и легендарный Шамиль. Тема эта представляется интересной и заслуживающей внимания. Разрешение на паломничество Шамилю было выдано по личному указанию императора Николая I (1870 г.). На Святой земле Шамиль и скончался (4 февраля 1871 г.). Был похоронен в Медине. Гази Магомет (Кази-Магом), один из двух сыновей Шамиля, сопровождавших его во время хаджа, в Россию не вернулся. Тем самым клятву, данную им российскому императору вместе с отцом и братом Шафи Магометом (Шафи-Магомом), «присягнувшими на верноподданство России» (26 августа 1866 г.), нарушил. Шафи-Магом, в отличие от брата-перебежчика, клятве царю и Отечеству не изменил. Поступил в конвой Его Величиства Государя Российского и дослужился до звания генерал-майора.

Шамиль, имам Дагестана и Чечни, воевавший с Россией почти четверть века, сдался главнокомандующему Кавказской армии генерал-адъютанту князю Барятинскому (26 августа 1859 г.). В депеше императору российскому Барятинский писал: «От моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги Кавказ покорен Державе Вашей. Сорок восемь пушек, все крепости и укрепления неприятельские — в Ваших руках».

Жизнь Шамиля была полна драматических событий, тяжких лишений и испытаний, побед и поражений. Одаренный острым умом, как отмечали все воевавшие на Кавказе русские офицеры, чувством предвидения опасности и талантом военачальника, Шамиль в годы войны с Россией железной рукой удерживал в повиновении разноязычные, порой враждовавшие между собой, народы Кавказа. За непослушание на войне и неповиновение приказам, за нарушение норм и правил ислама карал беспощадно. Повинных казнил прилюдно — дабы не было никаких пересуд и кривотолков.

Был безжалостным по отношению к горцам, замеченным в связях с русскими. Предавал смерти за предательство, обман и грабеж, разбой и стяжательство. В отношениях с людьми слыл человеком прямолинейным, чуждым хитростям, верным данному им слову, щедрым и бескорыстным.

Получил неплохое образование. Выучил арабский язык. Хорошо знал Коран. Искусно владел кинжалом и саблей. Был отличным наездником.

Воюя с Россией, привечал у себя бежавших в горы раскольников. Позволял им возводить часовни и отправлять в них богослужение.

Перед законом в подвластных ему землях были равны все, без исключения. Рассказывают, что он подверг публичному наказанию (избиению палками) даже свою мать. Известно, что Шамиль ее очень любил. Просьбы матери, как того и требует Коран, внимательно выслушивал и, как правило, исполнял. Наказание ей вынес только за то, что она, по его выражению, «поддалась подкупу» — передала ему, имаму, и небескорыстно, просьбу горцев. Уставшие от войны с Россией чеченцы просили Шамиля «подумать и признать над Кавказом власть Российской империи». За содействие в передаче этой просьбы мать Шамиля будто бы получила 200 туманов, что составляло по тем временам 200 рублей, С пожилой женщины сняли чадру, и Шамиль лично нанес ей первые пять — из назначенных 100 — ударов. Когда же она после этого лишилась чувств, то остальные 95 ударов Шамиль принял на себя, приказав исполнить наказание без каких-либо послаблений.

Надо ли говорить о том, какое впечатление произвел этот поступок на горцев, каким наглядным примером верности Шамиля нормам ислама и введенным им законам стало для них прилюдное наказание Шамилем своей матери.

После приема при дворе царя в Санкт-Петербурге Шамиль отбыл на постоянное жительство в Калугу. 26 августа 1866 г. он с сыновьями присягнул на верноподданство России. Происходило это в зале Калужского Дворянского Собрания, в присутствии предводителя калужского дворянства действительного статского советника Щукина.

Скончался Шамиль в возрасте 74 лет (1797-1872 гг.). На кладбище Аль-Бакия, где покоится легендарный Шамиль, захоронены, как гласят легенды, тысячи сподвижников Пророка. Находится это кладбище вблизи Усыпальницы Пророка Мухаммеда, в Медине. Город Пророка, как называют Медину, был основан, по преданиям арабов Аравии, Амаликом, внуком Сима, сына Нуха (Ноя). Считается, что тот, кто умирает в Медине и хоронится на кладбище Аль-Бакия, может надеяться на заступничество Пророка Мухаммеда в день Страшного суда. На кладбище Аль-Бакия, говорят арабы, покоится и легендарный Осман бен Мазем, первый из мухаджиров. Пророк будто бы собственноручно поставил над его могилой два надгробных камня.

Интересные рассказы о Медине и ее святынях — Усыпальнице Пророка, Колодце Пророка и Саде правоверной Фатимы (дочери Пророка) — содержатся в воспоминаниях знаменитого английского путешественника Ричарда Бертона (в 1853 г. он под видом мусульманского принца побывал в Мекке и Медине). В храме с Гробницей Пророка, скрытой от глаз паломников занавесом, Р. Бертон видел, по его словам (через окно), висевшее на этом занавесе «дивное украшение». Арабы называли его «Созвездием жемчужин». А среди даров, оставленных там, приметил великолепные жемчужные четки. Плоды с деревьев из Сада Фатимы, как сообщает Р.Бертон, по сложившейся традиции ежегодно посылались в те времена султану Османской империи. Воду из Колодца Пророка в Медине, также как и из колодца-источника Замзам в Мекке, паломники везли с собой на родину в качестве подарка-сувенира по возвращении из хаджа. Арабы верят, что воды в Колодце Пророка в Медине соединены с водами источника Замзам в Мекке подземным сообщением, и, также как и в Мекке, очищают человека от совершенных им грехов.

По свидетельствам арабских историков, когда ваххабиты захватили Медину, то их предводитель, решившийся вломиться в Святилище Пророка и заглянуть за занавес, воззреть на саму Гробницу Пророка не осмелился. Вместе с тем сокровищницу Храма безжалостно разграбил. Именно тогда бесследно исчезли хранившиеся в ней бесценные драгоценности, в том числе и украшение «Созвездие жемчужин». Все они были доставлены в свое время в Медину с почетными паломническими караванами — в качестве даров от владык и правителей стран и народов исламского мира. Половина похищенных ценностей будто бы сразу же была продана ваххабитами шерифу Мекки. А вот знаменитые чаши Храма (те из них, что сохранились, конечно) были выкуплены впоследствии (1815 г.) у ваххабитов египетским генералом Туссун-пашой и возвращены на место.

Рассказывают, что ваххабиты намеревались даже содрать с Храма Пророка полумесяц, ошибочно полагая, что сделан он был из золота. Двое грабителей забрались с этой целью на крышу Храма, но, поскользнувшись, свалились и разбились. Остальные мародеры сочли случившееся недобрым презнаменованием, и быстро удалились. И Храм, хотя и подвергся надругательству, но был спасен от уничтожения.

На востоке от Мекки расположена возвышенность Джабаль Абу Кубайс. По преданиям племен «Острова арабов», там похоронены Адам и Ева. Невдалике возвышается гора Арафат. С ней тоже связаны легенды об Адаме и Еве. По одной из них, прародители рода человеческого, ослушавшиеся Бога, вкусившие запретный плод и потерявшие вследствие этого свою первородную чистоту, были изгнаны из Рая и отправлены на землю. Адам оказался на Цейлоне, а Ева — на горе, именуемой сегодня Арафат (змей — в Исфагане, павлин — в Кабуле). Тоскуя по жене и мечтая найти ее, Адам отправился в путь. Шагая по земле, он придавал ей ее ныне известный нам облик. Там, где ступала большая нога Адама, строились со временем города, а в местах между его широкими шагами возникали села и деревни. Странствовал Адам долго, не год и не два. И вот, наконец, добрался до горы, где жила Ева (она называла ее горой Милосердия). Денно и нощно Ева молила Бога о прощении, умоляла положить конец ее разлуке с Адамом. Так вот, проходя мимо этой горы, услыхал Адам голос Евы. И поднялся к ней, и встретились они на вершине горы. И назвали ее горой Арафат (местом встречи и воссоединения). Адам построил на вершине горы первый на земле храм, где они с Евой молились Богу. Прожили в том месте Адам с Евой остаток дней своих в согласии и в счастье. По другой легенде, Адам, найдя Еву, будто бы удалился с ней в Индию. Но ежегодно, на протяжении 44 лет, приходил потом с любимой женой к месту их земного воссоединения. Ева ушла из жизни раньше Адама. И похоронил ее Адам недалеко от Медины, в получасе от места, где раскинулся город Джидда, город Праматери рода человеческого. Похоронена Хавва (Ева), говорят арабы, по мусульманскому обычаю — лицом к Каабе.

Великая Россия и Аравия. Исследуя все, связанное с российской «политикой дела» в зоне Персидского залива, с уверенностью можно говорить о том, что Россия, в отличие от Англии, была далека от мысли колонизации Аравийского побережья. «Политики канонерок», методов шантажа и угроз применения военной силы в арсенале ее дипломатических сил и средств не было.

Повышенное внимание в Прибрежной Аравии во времена «политики дела» уделялось российской дипломатией Маскату и Кувейту. Архивы внешней политики Российской империи свидетельствуют, что поведение Санкт-Петербурга в отношении Маската было в целом корректным. Испытывая необходимость в учреждении в Маскате консульства и угольного склада, Россия вместе с тем отдавала себе отчет в том, что практическими возможностями для этого она там в то время не располагала. Маскат занимал одно из ключевых мест в системе английского колониализма в зоне Персидского залива и находился под жестким контролем Англии.

Отношения Российской империи с Кувейтом имели более широкие перспективы. Правитель Кувейта шейх Мубарак, лишь формально подвластный Турции, был человеком дальновидным. Умело лавировал в отношениях и с турками, и с англичанами. Налаживал связи с Россией. Во взаимотношенях с турками искусно использовал родственные связи своего рода с влиятельными в крае турецкими чиновниками (вице-губернатор Басры Рад-жаб-эфенди и его сын Талиб-паша были женаты на родственницах шейха Мубарака ас-Сабаха). О ловкости, гибкости и коммуникабельности шейха Мубарака говорит хотя бы то, что по представлению турецких властей Басрского вилайета он был награжден орденом и пожалован титулом паши.

В свете притязаний Англии на Кувейт повышенную обеспокоенность вызывала у англичан деятельность русского консула в Багдаде А.Ф. Круглова — «неутомимого интригана», как они его называли. Действовал «пронырливый русский», по их словам, сноровисто. Вошел в доверие к шейху Мубараку, и сделал многое для укрепления в крае симпатий к России. Следует отметить, что именно благодаря усилиям А. Ф. Круглова русский промышленно-торговый капитал шагнул в Кувейт, а оттуда — в Центральную Аравию. А. Круглов буквально бомбордировал российского посла в Константинополе, которому был непосредственно подчинен, депешами, содержавшими предложения по расширению торговых операций России с Кувейтом и Бахрейном. Именно по инициативе А. Круглова Кувейт в марте 1899 г. посетил — для «ознакомления с местным рынком» — русскоподданный купец Ованесов. Вслед за ним в Кувете побывал — для «дальнейшего изучения торговых вопросов» — С.Н. Сыромятников. Согласно донесению генерального консула Англии в Санкт-Петербурге г-на Мичела, целью миссии С. Сыромятникова в Персидский залив (лето 1900 г.) было «ознакомление с торговлей в тамошних портах». Поездка выполнялась по поручению Министерства финансов России и в соответствии с личным распоряжением князя Александра Михайловича. Мнение С. Сыромятникова относительно того, что Кувейт — это перспективный рынок сбыта для отечественных товаров, особенно для керосина, сахара, сукна и ситцев, А. Круглов поддерживал, целиком и полностью. Солидарен был он с С. Сыромятниковым и в том, что именно Кувейт мог бы стать «плацдармом для российского купечества на Аравийском полуострове» и «основным каналом проникновения русских товаров в Северную и Центральную Аравию», включая города Рияд и Хаиль.

Разворачивая «политику дела» в зоне Персидского залива вообще и в Аравии в частности, российское правительство постепенно приходило к мнению о необходимости учреждения там консульских представительств. Потребность России в консульстве в Джидде, к примеру, объяснялась в первую очередь целями и задачами по защите прав и интересов паломников, направлявшихся из России к Святым местам ислама в Мекке и Медине. «Агент наш в Джидде, — отмечал в служебной записке начальник Азиатского департамента МИД Российской империи И.А.Зиновьев, — служил бы, прежде всего, интересам наших паломников». В этом и «проявилось бы достоинство России как державы, насчитывающей немалое число подданных мусульман». Политическую целесообразность открытия консульства в Джидде И. А. Зиновьев видел в «возможности получения через него достаточно полной информации о состоянии дел в исламском мире», равно как и о ситуации в самой Аравии и в прилегающих к Красному морю странах, в том числе о «колонизационной деятельности там европейских держав».

Далеко не такими насыщенными, как с Кувейтом, но не менее интересными были контакты Российской империи с шейхствами так называемого «Жемчужного пояса Аравии» — Бахрейном, Катаром и землями Эш-Шамал (Договорного Омана). Название это дал шейхствам Прибрежной Аравии консул в Багдаде А. Круглов.

Внимание российской дипломатии к Бахрейну определялось ролью и местом этого шейхства в мировой торговле жемчугом. Бахрейнские острова — это всемирно известный в прошлом центр жемчужного промысла. Крупный, дорогой жемчуг поставлялся оттуда и в Россию. Ко времени появления на Бахрейне русских в «жемчужной ловле» там ежесезонно участвовало около 25 тыс. человек и 4 тыс. парусных лодок. Бахрейн жестко контролировался англичанами. Разбором тяжб бахрейнцев занимался английский консульский представитель. В мае 1905 г. англичане издали распоряжение, в соответствии с которым при продаже или залоге своих земель бахрейнцы должны были получать на то разрешение местных английских властей.

Самым загадочным уголком многоликого Аравийского полуострова была для российской дипломатии конца XIX — начала XX века Юго-Восточная Аравия, земли Эш-Шамал (с подачи англичан их называли «Пиратским берегом», а потом — Договорным Оманом). Донесений российских дипломатов о шейхствах Эш-Шамал в Архиве внешней политики Российской империи немного. Контактов с шейхами проживавших там племен у русских в то время практически не было.

Первыми документами МИД Российской империи, посвященными Катару, можно считать информационно-справочные материалы российского консула в Багдаде А. Круглова. В составленной им «Заметке о местности Эль-Катар» (1892 г.) дается довольно полная характеристика обитавших тогда там племен во главе с правящим родом Аль Тани. Оставаясь полновластным хозяином Катара, отмечал А. Круглов, шейх Джасим распоряжался там по своему усмотрению, «податей никаких не платил», «турецких чиновников третировал»(178**).

Следует отметить, что в отличие от шейхов Эш-Шамал (Договорного Омана), заключивших с Англией серию кабальных для них договоров, в том числе печально известный Договор о вечном мире, шейх Катара еще долгое время (до 1868 г.) оставался вне договорных отношений с Англией.

В период «политики дела» российские министерства, занятые ее реализацией, действовали слаженно и целеустремленно. Главная установка их скоординированных акций в зоне Персидского залива состояла в усилении там «престижа России», в расширении ее торгово-экономических позиций.

О том, насколько «политика дела» была успешной, можно судить не только по упомянутым уже выше отчетам дипломатов и военных, но и по воспоминаниям посещавших шейхства Прибрежной Аравии российских ученых, путешественников и предпринимателей.

Рассказывая в путевых заметках о своих впечатлениях от научных экспедиций в Кувейт, на Бахрейн и в Мохаммеру, ученый-зоолог Н. Богоявленский с восторгом отзывается о том, как тепло его там встречали. И это правильно. По тому, как тебя принимают в Аравии, можно довольно верно судить о том, как относятся там и к твоему народу, и к твоей стране в целом. В Мохаммере Н. Богоявленского разместили в личной резиденции правителя, в специально отведенном для него помещении. Там же состоялась и его встреча с правителем. Во время беседы шейх, по словам Н. Богоявленского, говорил о том, что русские, и это ему, дескать, доподлинно известно, — «держат слово», и что они «хорошие соседи Персии». Для сопровождения ученого во время его пути в Кувейт шейх выделил вооруженную охрану. В Кувейте шейх Мубарак поселил Н. Богоявленского во дворце, и «принял в высшей степени любезно». На Бахрейне ученому предоставили «покои в гостевом помещении» во дворце правителя; во время беседы шейх, по словам Н. Богоявленского, высказывал «явную заинтересованность» в налаживании торговых связей с «руссами».

Из встреч и бесед с шейхами и из разговоров с местными жителями, сообщает Н. Богоявленский, «я увидел, что на арабском берегу существуют большая симпатия и уважение к России, и очевидное недовольство Англией». «Всеобщим желанием там является присутствие русской военной силы в виде военного судна в водах Персидского залива». «Обаяние там России, как могучей державы, — свидетельствует русский ученый, — очень велико», и у шейхов есть «огромное желание войти в более тесные и в более частые отношения с русскими» (179).

Ключевыми фигурами российской «восточной политики», способствовавшей распространению в Аравии симпатий и уважения к России, являлись граф Сергей Юльевич Витте (1849- 1915 гг.) и гофмейстер граф Владимир Николаевич Ламздорф (1845- 1907 гг.).

Министр иностранных дел Российской империи граф Ламздорф происходил из старинного немецкого аристократического рода. Дед его был генерал-адъютантом, воспитателем императора Николая I. Выросший, по выражению А. Извольского (сменил В. Ламздорфа на посту министра иностранных дел), «на ступенях трона», граф Ламздорф отличался «большим опытом» и отличным, по мнению того же А. Извольского, «знанием дипломатической техники»; обладал «замечательной памятью», и «никогда не забывал воспользоваться аргументами, почерпнутыми из архивов его министерства».

Из «Воспоминаний» А. Извольского (1856-1919 гг.) видно, что, завидуя авторитету графа Ламздорфа среди дипломатов, а порой, и нелестно отзываясь о нем, как преемнике «манер и идей старых времен», унаследованных им от «многих поколений высших чиновников Императорского двора», А. Извольский вместе с тем признавал ум и профессиональные знания В. Ламздорфа. «Никто не был так опытен во всех тонкостях дипломатии», как В. Ламздорф, замечает А. Извольский. Наедине со мной, отмечает, в свою очередь С. Витте, граф Ламздорф «всегда выражал свое мнение толково и с большим знанием дела». По воспоминаниям А. Мосолова, начальника дворцовой канцелярии (1900-1916 гг.), граф Ламздорф был человеком высокообразованным и честолюбивым.

В.Н. Ламздорф окончил Пажеский корпус, самое элитное учебное заведение Императорской России. Был карьерным дипломатом; и заметим, доверенным лицом четырех министров иностранных дел: князя А.М. Горчакова, Н.К. Гирса, князя А.Б. Лобанова-Ростовского и графа М.Н. Муравьева. Граф Ламздорф, говорили российские дипломаты, — это истинный сын своего Отечества, горячий сторонник Великой России.

Граф Сергей Юльевич Витте (1849-1915 гг.), возглавлявший российское правительство в 1903-1906 гг., характеризовался, к примеру, французским послом в Санкт-Петербурге г-ном Бомпара, как «талантливый администратор большой интеллектуальной силы». А. Извольский в своих «Воспоминаниях» отмечает, что «ум графа Витте всегда был направлен на практическое решение вопросов». Основная черта С.Ю. Витте, пишет в своих сочинениях историк Е.В. Тарле, — «жажда деятельности». Единственным и главным для него в жизни были дела и еще раз дела. Не слова и люди, а дела. Хорош для него был тот, кто помогал графу Витте, говорит Е.Тарле; худ тот, кто мешал или вредил графу Витте; безразличен («как муха») тот, кто был не нужен графу Витте (180).

Главной целью его деятельности на посту министра финансов, а потом и главы Совета министров было развитие российской промышленности и торговли. По воспоминаниям современников, С.Ю. Витте отличался лаконичностью речи и «изворотливостью ума». «Всякий раз, — подчеркивает Е. Тарле, — когда русская политика шла не по той дороге, которую указывал Витте, дело кончалось неудачами и опаснейшими осложнениями». Да, он ошибался, допускал просчеты, но умел их вовремя, по выражению Е.Тарле, «обезвреживать».

Судя по воспоминаниям А. Извольского[45], С.Ю. Витте[46]и В.Н. Ламздорф, «никогда не порывали личной дружбы и близких рабочих отношений». Действовал этот тандем слаженно и энергично, творчески и инициативно. По выражению А. Извольского, работали они «рука об руку». Небезынтересным представляется и тот факт, что сразу же после ухода С.Ю.Витте с поста главы Совета министров (14 апреля 1906 г.), оставил свой пост и вышел в отставку и В.Н.Ламздорф (май 1906 г.).

Интеллектуально-мозговым противником политико-дипломатического тандема С.Ю. Витте — В. Н. Ламздорф в схватке России с Англией в Персидском заливе выступало политико-дипломатическое трио англичан в лице лорда Лансдоуна, лорда Керзона и майора П. Кокса. Они сыграли, пожалуй, главную роль в реализации экспансионистских, колониальных устремлений Англии в зоне Персидского залива.

Лорд Лансдоун, занимавший посты вице-короля Индии (1888- 1894 гг.) и секретаря по иностранным делам Великобритании (1900-1905 гг.), вошел в историю английской политики в зоне Персидского залива как автор знаменитой «декларации Лансдоуна» (5 мая 1903 г.). В своей речи в парламенте, сразу же названной журналистами «декларацией Лансдоуна», он сформулировал видение им целей и задач политики Британской империи в бассейне Персидского залива. Суть их состояла в том, что всякая попытка любой другой, кроме Англии, державы укрепиться там должна была рассматриваться английским правительством как casus belli, как повод к объявлению войны (181). «Я решительно заявляю, — подчеркивал лорд Лансдоун, — что создание морской базы или укрепленного пункта в Персидском заливе какой бы то ни было державой мы должны рассматривать как очень серьезную угрозу британским интересам; и мы определенно будем противиться этому всеми имеющимися у нас средствами» (182).

Заметную роль в политико-дипломатических акциях Великобритании в зоне Персидского залива сыграл лорд Керзон. Так же, как и лорд Лансдоун, он продолжительное время исполнял полномочия вице-короля Индии (1899-1905 гг.). Именно он блокировал продвижение в Персидский залив Франции и сорвал замыслы Парижа по утверждению своих позиций в Маскате (1899 г.). Добился распространения влияния Англии на Кувейт. Не пропустил в Персидский залив Германию. Создал колоссальные трудности для деятельности там российской дипломатии. Лорд Керзон был единственным из вице-королей Индии, кто лично посетил район Персидского залива (1903 г.) и во всеуслышание декларировал там незыблемость региональной политики Англии и неизменность ее миссии по поддержанию статус-кво в регионе (183). Персия и шейхства Аравии были для лорда Керзона, по его собственному выражению, лишь «фигурами на шахматной доске мировой политики, где шла игра за мировое господство».

Майор П. Кокс занимал посты политического агента в Маскате (1899-1904 гг.) и политического резидента в Бендер-Бушире (1905-1914 гг.). Характеризовался российскими дипломатами как блестящий аналитик, интеллектуал-востоковед и профессионал высочайшего класса. Он был тем человеком, прислушавшись к соображениям и рекомендациям которого, Лондон смог бы, пожалуй, «не упустить» Абдель Азиза Аль Сауда, а значит — и реализовать замыслы англичан по объединению всех шейхств Аравии под протекторатом Британской империи.

Хорошо известен П.Кокс и в истории земель современных ОАЭ и Омана. Именно он составил дошедшие до наших дней яркие политические портреты местных правителей. Шейха Дубая, в то время Бути бен Сухейля (1906-1912 гг.), П. Кокс характеризовал как человека дотошного, «договариваться с которым было непросто». Прежде чем ответить на то или иное поступившее ему предложение шейх Бути, по словам П.Кокса, как правило, «обсуждал его со своими советниками», и к мнению их прислушивался (184).

Драматические события русско-японской войны явились началом конца новой политики Российской империи в зоне Персидского залива — «политики дела» (активно реализовывалась российской дипломатией в период 1890-1905 гг.). Ослабленная войной и нуждавшаяся в иностранных займах, Россия оказалась перед неизбежностью политических компромиссов. 31 августа 1907 г. в Петербурге было подписано англо-русское соглашение, знаменовавшее собой поражение России в схватке с Англией в Персидском заливе. Хотя английской дипломатии и не удалось включить в это соглашение специальное положение о Персидском заливе и, таким образом, добиться от Петербурга официального, де-юре, признания Россией монопольного положения Великобритании в бассейне Персидского залива, ей удалось нечто другое, не менее важное для ее интересов в этом регионе. Англия смогла разломать жесткий каркас соперничества в Заливе в четырехугольнике Англия — Германия — Россия — Франция; вывести из игры Петербург; сузить возможности для политического маневрирования Германии; свести на нет роль Франции; основательно упрочить позиции Англии.

Уход России с политической сцены Персидского залива сократил арсенал политико-дипломатических возможностей Турции. 29 июля 1913 г. была парофирована англо-турецкая конвенция. По этому документу Турция фактически признала английский протекторат над Кувейтом и Бахрейном, отказалась от претензий на Катар, согласилась с наличием у Англии исключительных прав на осуществление военно-полицейских функций в Персидском заливе.

Россия и «национальная идея арабов». Всесторонний анализ деятельности Российской империи в зоне Персидского залива, снятие четкого документального отпечатка с ее политико-дипломатического и торгово-экономического «следа» в Аравии на рубеже XIX-XX веков представляется едва ли возможным без исследования вопроса об отношении России к «национальной идее арабов» вообще и к национально-патриотическому движению на Аравийском полуострове в частности.

«С точки зрения экономических интересов Отечества, — отмечается в инструкции МИД Российской империи консулу в Басре С. Тухолке, — Вам, конечно, надлежит заботиться о развитии в Персидском заливе русской торговли..., а с точки зрения политической — ...обратить, в частности, внимание ... на национальную идею среди арабских племен» (185).

«В числе наших естественных союзников и друзей, — подчеркивается в вышедшем в 1910 г. двухтомном исследовании российской внешней политики в контексте военно-морской деятельности России в зоне Персидского залива, — мы называем арабов... Вопрос об арабах, составляющих одну из наиболее важных проблем восточного вопроса, требует величайшего внимания со стороны русской дипломатии» (186).

В другом коллективном исследовании («Аравия и европейские державы»), появившемся 14 годами позже упомянутого выше, подчеркивается, что «арабский вопрос — это вопрос одновременно и социальный, и религиозный; он может быть резюмирован несколькими словами: пробуждение нации... Арабы хотят самостоятельности; они не желают более терпеть владычества и гнета турок и диктата англичан. Они требуют себе самоуправления» (187).

Затянувшаяся «цитатная увертюра» преследует вполне определенную цель: показать неизменность позиции Российской империи, притом на принципиально разных временных отрезках ее истории, в отношении национально-патриотического движения арабов.

Среди главных событий-предвестников «пробуждения нации» на Аравийском полуострове со всем основанием, думается, можно было бы назвать выступление Абдель Азиза Аль Сауда, будущего короля Саудовской Аравии, совместно с правителем Кувейта шейхом Мубараком ас-Сабахом, против эмира Неджда Ибн Рашида, сторонника и союзника Турции, ее опоры в Аравии (188). Подтверждением сказанному выше об эмире Ибн Рашиде является донесение российского консула в Багдаде А.Ф. Круглова послу в Константинополе И.А. Зиновьеву от 2 февраля 1902 года. В этом документе говорится, в частности, следующее: «... по разрешению турецких центральных властей Багдадский вилайет направил в Неджд 300 скорострельных ружей для ... эмира Ибн Рашида». Султан спешит вооружить Ибн Рашида, делает вывод А. Круглов, чтобы «заложить в его землях опорный пункт». Не вызывает сомнений то, что «акция эта тесно связана с событиями в Кувейте, конкретно с антитурецкими действиями шейха Мубарака, его сближением с Англией». И имеет, по-видимому, целью «силой оружия подчинить окружные племена Центру, отвлечь их от влияния Берега», то есть от влияния шейха Мубарака ас-Сабаха и его сторонника и союзника — семейства Аль Сауд (189).

В последних числах февраля 1903 г., сообщается в депеше российского консульства в Басре, «в Кувейте состоялось свидание между шейхом Мубараком и Абдель Азизом Аль Саудом... Вызвано оно было главным образом стремлением Абдель Азиза заручиться помощью кувейтского шейха для дальнейшей борьбы с эмиром ... Ибн Рашидом. Мубарак дал согласие» (190).

Данная депеша есть документальное свидетельство российской дипломатии об имевшей место координации действий в Аравии двух крупных политических фигур того времени в интересах решения «национального вопроса».

Абдель Азиз Аль Сауд — выдающаяся личность. Обращают на себя внимание слова, сказанные о нем сэром Перси Коксом, по мнению которого, за годы своей деятельности по созданию Королевства Саудовская Аравия (1902-1932 гг.) Абдель Азиз не сделал ни одной серьезной ошибки.

Не менее яркой личностью был и правитель Кувейта шейх Мубарак. Он преследовал далеко идущие цели. В определенной мере они рифмовались с политическими амбициями и установками Абдель Азиза Аль Сауда. Время показало, что оба эти человека стремились, в конечном счете, к одному и тому же. Смысл замыслов шейха Мубарака состоял в утверждении Кувейта в качестве доминирующего «центра силы Аравии». Чтобы решить такую задачу, ему нужно было не только нейтрализовать (при помощи Абдель Азиза) семейство Рашидитов, но и обеспечить поддержку своим действиям со стороны Англии. Иными словами, он должен был основательно «подготовить тылы» на случай прямого выступления против Кувейта Османской Турции, союзницы Рашидитов. Отсюда — и довольно сложные политические комбинации шейха Мубарака и его виртуозное лавирование в отношениях и с Саудитами, и с Турцией, и с Англией.

Обеспокоенный действиями Абдель Азиза и шейха Мубарака, султан Абдул-Хамид предпринял меры по укреплению военизированных бедуинских формирований Ибн Рашида — выделил ему на эти цели деньги и оружие. В распоряжение Ибн Рашида было срочно откомандировано восемь батальонов регулярных турецких войск с шестью пушками. Получив известие о серии закрытых встреч эмиссара Абдель Азиза с британским политическим агентом на Бахрейне (1903 г.), где, как стало известно султану, в практической плоскости обсуждался вопрос о координации действий между сторонами для изгнания турок из Эль-Хасы, Абдул-Хамид пошел на грандиозное предприятие — распорядился о немедленном начале строительства железной дороги из Дамаска в Медину (под наблюдением немецких инженеров) (191).

По замыслам султана, сооружение этой дороги должно было стать центральным звеном в цепи практических мероприятий турецкого правительства по упрочению власти Османской империи в арабо-исламском мире. Имея ярко выраженную военно-политическую окраску, строительство железной дороги в пропагандистском плане подавалось турками как мероприятие гуманно-религиозного характера, имевшее, дескать, целью облегчить нужды паломников(192).

Первое крупное вооруженное столкновение Абдель Азиза Аль Сауда (при поддержке со стороны шейха Мубарака) с Ибн Рашидом произошло летом 1904 г. в районе Букерийа. Каждая из сторон оставила на поле боя по одной тысяче воинов. Потери для того времени — значительные. Результатом этой схватки стало подписание соглашения о мире. Абдель Азиз Аль Сауд признал турецкий сузеренитет и стал каймакамом (вице-губернатором) Неджда. Соглашение явилось крупным политическим успехом Саудитов: военно-политическая коалиция в лице турок и Ибн Рашида была разломлена, отношения Абдель Азиза Аль Сауда с Османской империей формализованы, позиции Ибн Рашида существенно ослаблены.

В апреле 1906 г. имело место еше одно серьезное вооруженное столкновение между Абдель Азизом Аль Саудом и Ибн Рашидом. Победу одержал Абдель Азиз. Для Ибн Рашида все закончилось трагически — он погиб. Авторитет Абдель Азиза Аль Сауда среди племен Аравии вырос. Это, в свою очередь, подвело турок к осознанию необходимости безотлагательной корректировки своей деятельности в Аравии и целесообразности создания там — в целях лавирования и балансирования во взаимоотношениях с Рашидитами и Саудитами — механизма «политических качелей». Под прессом неблагоприятных для Турции обстоятельств султан сделал еще один, роковой для него, шаг навстречу Саудитам — вывел турецкие войска из района Эль-Касим, буферной зоны между Недждом (территория Саудитов) и Хаилем (земли Рашидитов).

Взаимодействие семейств Аль Сауд и ас-Сабах в том, что касалось «собирания под своим крылом» антитурецки настроенных бедуинских племен Аравийского полуострова — одна из доминант сложной политической обстановки, складывавшейся на Аравийском полуострове в период «пробуждения нациии».

В марте 1910 г., сообщал в МИД Российской империи консул А. Орлов, в Кувейт прибыл эмир Абдель Азиз Аль Сауд в сопровождении большой свиты. Повидимому, делает вывод русский дипломат, «составилась коалиция, в которую вошли Абдель Азиз Аль Сауд со своими людьми, шейх Мубарак, за спиной которого 1 тысяча хорошо подготовленных в военном отношении всадников, и племя аджман. Общая численность новой политической коалиции в Аравии — 10 тысяч человек». Одной из ее целей является «отстранение от власти... Рашидитов», сторонников Турции.

В центрах политической активности в Аравии, замечает А. Орлов, «с нетерпением ожидают известия о столкновении, которое, есть основания считать, сыграет важную роль в вопросе объединения арабов Севера под властью Неджда» (193).

Рассказывая об антитурецких выступлениях арабов Аравии языком документов Архива внешней политики Российской империи, нельзя не упомянуть об «антитурецком мятеже в Катаре». Так турки-османы назвали первое (в масштабах целого шейхства) из антитурецких волнений в истории национально-освободительного движения Аравийского полуострова.

Будучи недовольным размещением в Катаре турецкого гарнизона (1871 г.) и последующим увеличением его численности, правитель Катара Касем Аль Тани, личность, по словам российских дипломатов, «свободолюбивая и независимая», поднял восстание. Подавлением его занимался лично губернатор Басры Хафиз-паша, в ведении которого находился Катар. Размах антитурецкого выступления племен Катара, эхом отозвавшегося во всей Аравии, не на шутку встревожил турок. Архивные документы свидетельствуют, что к событиям в Катаре приложили руку англичане. Их целью было выдавить Турцию из Катара. И использовать впоследствии «неопределенность границ» этого шейхства в собственных интересах — чтобы «шире трактовать вопрос о пространстве, входящем в сферу влияния Великобритании в Персидском заливе» (194).

Восстание продолжалось шесть месяцев. Турецкий десант, высадившийся в Эль-Бида’а, у стен древней столицы Катара, в феврале 1872 г., был наголову разбит повстанцами. «Лишь небольшая часть турецкого гарнизона, человек около 50, — отмечается в справочно-информационных документах российского консульства в Багдаде, — успела спастись бегством, покинув Катар на судне». Поражение турок в Катаре характеризовалось российскими дипломатами как «сокрушительное», а само восстание катарских племен, как событие и для арабов, и для турок — знаковое (195).

Режим в турецких владениях в Аравии, отмечается в информационно-справочных материалах российского консульства в Багдаде, «несущий с собою повсюду лишь притеснения и злоупотребления», глубоко не симпатичен арабам, которые «привыкли к независимому образу жизни». Режим этот «вызывает среди них лишь недоверие и недовольство, которые заставляют арабов зорко следить за мероприятиями турецких властей и чутко прислушиваться к самым малейшим переменам в политической жизни их сородичей по пустыне. Естественно, что при таких условиях поражение значительного турецкого отряда (500 чел.) в Катаре способно лишь еще больше уронить престиж названного правительства в глазах хотя и подвластных, но не сочувствующих ему арабских племен» (196).

Победа, одержанная над турками племенами Катара, отмечали российские дипломаты, «рассеяла миф о несокрушимости власти Османской империи в Аравии», показала и бедуинам Катара, и племенам других прибрежных шейхств, что, объединившись, «похоронить турецкое владычество в сыпучих песках Аравии можно», и что арабам это под силу.

Документы Архива внешней политики Российской империи свидетельствуют, что к 1902 г. процесс «пробуждения национального сознания» затронул уже несколько крупных районов Аравийского полуострова и Месопотамии. Четыре области, сообщал в июне 1902 г. российский генеральный консул в Багдаде, — Ирак, Неджд, Хиджаз и Йемен — «все более и более деятельно стараются подвизаться на исторической сцене, побуждаемые к этому пробудившимся сознанием своих сил» (197). При этом Ирак и Неджд «настолько тесно связаны между собой, что всякое движение в первом отражается подобным же движением во втором» (198). Говоря конкретно о Неджде, сообщали российские дипломаты, можно смело утверждать, что в основе всего там происходящего сегодня «лежит династическая борьба» древнего и влиятельного рода Саудитов, «господ Эр-Рияда», с союзным Турции семейным кланом Рашидитов, «господ Хаиля». «На сторону первых (Саудитов) склонились практически все прибрежные шейхи Неджда». К ним примкнул и кувейтский шейх Мубарак ас-Сабах, «приверженец и покровитель Саудитов». Шейхи Эль-Катифа, Бахрейна, Катара и «Берега пиратов», Омана и Адена — «сочувствуют делу Саудитов» (199). На стороне последних и «английская политика, а также, кажется, и политика всех государств христианской культуры, от времени до времени показывающих свои флаги у гостеприимных берегов Неджда» (200).

Что касается партии «господ Хаиля», то она, по мнению российских дипломатов, явно уступала партии Саудитов, «господ Эр-Рияда»; и прежде всего с точки зрения ее внутреннего единства. Будучи составленной большей частью из «покоренных ... племен Центрального Неджда, связанных между собой лишь силой оружия Рашидитов, — отмечается в документах Архива внешней политики Российской империи, — а поэтому и несколько тяготящихся их принудительно подчиненным по отношению к ним положением, такая партия едва ли могла противиться партии Саудитов».

В противоположность «партии Рашидитов» она отличалась «единством цели племен, в нее входивших, а главное — широкой поддержкой среди всего населения обширной Аравии». Племена приморского Неджда, отмечали российские дипломаты, представляли собой «группу народов, объединенных принципом гораздо более жизненным и идейным», чем «удерживаемые силой оружия в подчинении Рашидитов племена континентального Неджда», — надеждой на независимость (201).

Рисуя портреты двух крупных, враждебно настроенных друг против друга, «племенных партий» Северной Аравии, Саудитов и Рашидитов, российские дипломаты довольно точно передавали их главные черты, хорошо отражавшие внутреннее состояние обеих «партий». В первом случае — это добровольное объединение, общность цели и, как результат, — эффективность действий. Во втором — отсутствие «целевой гармонии», «призрачность единства». И, как следствие, — ничтожно малая, практически нулевая результативность деятельности.

«Политический и вооруженный спор» Саудитов с Рашидитами, как совершенно справедливо отмечали российские дипломаты, зримо отражался не только на характере межплеменных отношений в Аравии, но и на состоянии англо-турецкого противостояния на полуострове (202).

Успех в борьбе сопутствовал Саудитам. «Симпатии, оказываемые Европой Приморскому Неджду (направление к его берегам своих военных кораблей, обмен дружественными письмами), являются куда более как действенными», говорится в одном из донесений российского консула в Багдаде. Особенно в сравнении с «вялым заступничеством турецкого правительства за дело Рашидитов», которое выражается в «посылке в Кувейт полуголодных базалтонов в целях попытаться расколоть ряды сторонников Саудитов». Неспособность турецких властей удерживать в своих руках «рвущиеся к свободе племена Аравии», что особенно рельефно, по мнению российских дипломатов, проявлялось на фоне успешных действий «партии Саудитов», крайне негативно отражалась на «престиже Турции в глазах всей Аравии» (203).

«Явное бессилие турецких властей в Эль-Хасе», сообщали российские дипломаты, «неуклюжие действия безликих валиев в Басре и в других опорных владениях турок в Аравии»,- все это служило для местных племен зримыми приметами «угасания мощи турок». И, как следствие, — подталкивало арабов к расширению сопротивления им. Более того, подпитывало «стремление арабов к самостоятельности», или же к «отдаче себя под более серьезное покровительство». Мало-помалу, отмечается в документах Архива внешней политики Российской империи, но и «шейхи Саиха, Эль-Хасы, Эль-Катара и Эль-Катифа начинают уже сбрасывать с себя турецкое господство» (204). Признаки такого, по выражению российских дипломатов, «постепенного отпадания арабов Аравии от власти Турции» проявлялись и в «разграблении турецких караванов и почт», и в «вооруженном сопротивлении племен турецким властям», и в «отказе выплачивать туркам различного рода повинности», и, наконец, «чуть ли не в осаде городов, где размещались турецкие гарнизоны».

Количество племен Аравии, «охваченных свободовольческим движением, враждебным турецкому правительству, — сообщали в Санкт-Петербург дипломаты, — с каждым месяцем растет. И, конечно, если бы только не племенная рознь, соперничество родов, кровная месть и родовая вражда, Аравийский полуостров давно уже представлял бы из себя самостоятельное арабское государство. А пока английские агенты ловко пользуются смутным состоянием этого края. И, быть может, еще один раз на глазах у всей Европы стяжательная политика Англии увенчается успехом, введя в сферу своего политического и коммерческого влияния необъятные пространства Аравийского полуострова» (205).

Приведенный выше отрывок из текста дипломатической депеши содержит в себе одно из самых, пожалуй, точных определений российской дипломатией состояния и перспектив развития политической обстановки на Аравийском полуострове в начале XX столетия. Примечательно оно и с точки зрения содержащегося в нем анализа характера межплеменных отношений арабов Аравии, «едва-едва начинавших» в то время, по оценке российских дипломатов, «видеть свою историческую перспективу».

В условиях, складывавшихся тогда в Аравии, хорошо срабатывала в интересах англичан привычка бедуинов, выработанная многовековыми трудностями их существования в пустыне, «вставать в тяжелые времена под власть более сильного», в данном конретном случае — под покровительство Англии. И под ее эгидой пытаться реализовывать себя и с национальной точки зрения. «Цепкие стереотипы жизни», наблюдаемые в княжествах Аравии, писали российские дипломаты, которые «довлеют, более того, превалируют над едва пробуждающимся национальным сознанием аравийцев, удерживают племена от консолидации в масштабах всего полуострова». Их все еще больше волнуют «династическо-территориальные противоречия. Дух свободовольческого движения только-только зарождается». Вместе с тем, подчеркивали дипломаты, «развитие этого движения нарастает стремительно, приобретает масштабы, заставляющие турок идти на меры кардинального порядка». Османам, чтобы выжить, пишет в донесении послу в Константинополе Н.В. Чарыкову консул в Багдаде А.Орлов, «необходимо сломить сопротивление местного арабского населения», а для этого, в свою очередь, — «разоружить племена, перекрыть каналы снабжения их оружеем», и в первую очередь — ближайший из них, пролегающий через Кувейт (206).

Анализируя свой арсенал методов и средств по «удержанию арабов», турки находят, что меры обычного, то есть административного порядка для Аравийского побережья уже недостаточно эффективны. Арабы сплачиваются и вооружаются. Требуются экстренные действия, чтобы воспрепятствовать поступлению оружия в племена. Турки принимают решение «блокировать подвоз оружия», идущего в Аравию морским путем через порты Персидского залива. Губернатор Басры дает распоряжение об «открытии в крае новых таможенных постов» (в Таифе, Аджаре и Беда’а) и об «усилении погранично-таможенной службы в местечке Зубейра, что на границе Кувейта и Ирака». По сведениям российских дипломатов, именно оттуда «оружие, ввозившееся на судах в Кувейт из Маската, поступало в Месопотамию и глубинные районы Аравии» (207).

Несмотря на меры, предпринятые турецкими властями, «османы были уже не в состоянии, — как сообщал в 1910г. российскому послу в Константинополе консул в Басре С. Тухолка, — удерживать в повиновении и порядке арабские племена Басрского вилайета и области Неджд» (208).

«Следует отметить, — писал С.Тухолка, — что турки называли Недждом и прибрежный санджак Эль-Хаса, чтобы показать, что в него входит и Средняя Аравия, где они на самом деле никакой властью не располагали» (209). Во Внутренней Аравии отмечал С. Тухолка, «шейхи Мохаммед ибн Абдель Азиз ибн Рашид, опекаемый дядей Асхаб-ханом, и Абдуррахман ибн Сауд ... разграничились таким образом, что области Берейда и Эль-Касим, а также большая часть Неджда считаются за Абдуррахманом ибн Саудом, а Онейза, Харб и Шаммар — за малолетним Мохаммедом ибн Рашидом» (210).

Противостояние «сильных партий Аравии» (Саудитов и Рашидитов) должно было разразиться финальной схваткой. То, что она произойдет, не сомневался никто. В январе 1912 г. датчанин Ра-ункьер, побывавший в Неджде, сообщил консулу С.Тухолке, что светская власть в Недже перешла в руки Абдель Азиза Аль Сауда (на основании «волеизъявления его отца», сохранившего за собой лишь функции религиозного лидера ваххабитов Неджда). И тогда, как писал С. Тухолка, стало понятно, что решительные действия со стороны Абдель Азиза в отношении Рашидитов не заставят себя долго ждать (211).

Разделение функций власти в Неджде было событием знаменательным и даже знаковым для Аравии по целому ряду соображений. Во-первых, в связи с появлением вследствие этого в «полный рост» на политической авансцене «Острова арабов» «политика ловкого и прозорливого», «великого мастера интриг», человека, по мнению С.Тухолки, одержимого идей «собирания под своей рукой разрозненных земель аравийских», иными словами, «фигуры первой величины» — Абдель Азиза Аль Сауда. Во-вторых, потому, что с его приходом к власти начался качественно новый этап в процессе исторического развития Северной Аравии — этап национального возрождения.

Турки, в отличие от англичан, сразу же и по достоинству оценили лидерские качества Абдель Азиза. «Имея в виду обозначить свое присутствие в его владениях», писал С. Тухолка, они в мае 1912 г. попытались завязать с ним политический диалог. В качестве удобного повода для этого использовали ситуацию с назначением в Неджд кадиев (судий). Направление их туда «мыслилось турками», по словам С. Тухолки, как «шаг в сторону установления в землях Саудитов видимого знака власти султана». Имея в виду «польстить Абдель Азизу», сообщал С. Тухолка, турки предоставили ему «право указать своих кандидатов в кадии» (212).

Видя, что позиции Турции в Аравии день ото дня ослабевают, Абдель Азиз начинает действовать, энергично и решительно. В июне 1912 г. он направляет басрскому валию письмо, ставя в нем вопрос о том, чтобы «турецкое правительство признало его независимым» (213). Отдавая себе отчет в негативных для интересов Турции в Аравии последствиях такого развития событий, пишет С. Тухолка, но, не имея уже сил «подавить крамолу оружием», басрский валим «прибегает к тактике увещевания». Отвечая на это письмо, он делает акцент на том, что Абдель Азиз, как мусульманин, обязан, дескать, «оставаться верным турецкому султану как халифу», то есть религиозному лидеру всех мусульман (214). Позитивных результатов такая тактика туркам не дает. Напротив, в очередной раз демонстрирует их немощь. «Власть турок в Неджде, — сообщает С. Тухолка, — чисто номинальная, а в столице оного (Эр-Рияде) нет ни турецких чиновников, ни солдат» (215).

Несмотря на то, что обстановка в целом складывается в пользу Саудитов, Абдель Азиз, по словам С. Тухолки, тем не менее, не спешит ставить точку над «и» в своих отношениях с Турцией. Не решены до конца внутриплеменные разногласия, не улажены взи-моотношения с Англией, еще одним, наряду с Турцией, «сильным мира сего в Аравии». Иными словами, для решающего разговора с турками, замечает С.Тухолка, «тылы» Абдель Азиза все еще, как следует, не обеспечены. «Заявляя на словах о покорности и преданности султану», говорится в отчетах С.Тухолки, Абдель Азиз «умело строит свою политическую комбинацию». Принимая же во внимание то, что он — «большой приятель Мубарака кувейтского», резюмирует С. Тухолка, можно полагать, что «шейх Мубарак осведомлен о его планах. Тогда, вероятно в дело посвящен и небезызвестный нам вездесущий капитан Шекспир, английский агент при шейхе Мубараке».

Следует отметить, что, по сведениям российских дипломатов, «нить антитурецкой коалиции на севере и северо-востоке Аравии шла через шейха Мубарака дальше на юг, в племена муттафи-ков, с шейхом которого, Хазалем, у правителя Кувейта был уговор о взаимной поддержке в политических делах» (216).

Национально-патриотическое движение в Аравии имело свой печатный орган - газету «Эр-Рияд». «Издавалась она багдадским представителем неджского эмира и защищала, — как сообщал российский консул в Багдаде А.Орлов, — интересы арабов» (217). «Располагая широкими связями в арабском обществе, как в самом Багдаде, так и во Внутренней Аравии, — писал А.Орлов, — газета имеет возможность давать своевременные и точные сведения обо всем происходящем среди арабских племен...» (218). Основанная в августе 1909 г., газета выходила дважды в неделю, тиражом 650 экземпляров.

Выделялась своими симпатиями к национально-патриотическому движению в Аравии и другая крупная багдадская газета — «Се-да-Бабиль». Существуя на «дотации аравийских шейхов», сообщал А. Орлов, газета эта «пользуется всяким случаем, чтобы восхвалить их патриотизм».

Политические требования арабов Аравийского полуострова, высказывавшиеся, в том числе, и через упомянутые выше газеты, подкреплялись ими и акциями экономического характера. В 1912 г., например, несколько крупных аравийских торговцев образовали в Бомбее «Арабское общество пароходства». Восемь судов его обслуживали линию Бомбей-Басра-Джидда. Формально оно являлось английским, так как его учредители, будучи арабами-аравийцами, постоянно проживали в Бомбее и считались, поэтому, подданными Великобритании. Суда общества ходили под английским флагом. Вместе с тем, есть основания говорить о том, что по сути своей оно носило ярко выраженный национальный характер. Достаточно сказать, что среди акционеров «Арабского общества пароходства» был правитель Кувейта шейх Мубарак. Главная цель общества состояла в том, сообщали российские дипломаты, «чтобы создать в его лице конкурента англо-индийской торгово-пароходной ассоциации «Бритиш Индия», образованной специально для обеспечения политических и экономических интересов Англии в Персидском заливе» (219).

«Движение арабов, — информировал МИД Российской империи в апреле 1914 г. А. Орлов, — продолжает развиваться, не встречая сопротивления со стороны местных турецких властей» (220). На исторических подмостках Арабского Востока появляются первые, в полном понимании этого слова, «партии и организации патриотов», к голосу которых внимательно прислушиваются в Аравии. Лейтмотив лозунгов, выдвигаемых арабскими патриотами, — «идея децентрализации в подвластных Турции территориях на Арабском Востоке», в том числе на Аравийском полуострове. Пропаганда «идей децентрализации», отмечает А. Орлов, «ведется четырьмя источниками».

Первый из них — «Каирсий комитет». Не имея непосредственных связей ни с Месопотамией, ни с Аравией, говорит А. Орлов, этот комитет «использует для распространения своих агитационно-пропагандистских материалов богатые возможности Басры, посылая туда прокламации почтовой связью, контролируемой англичанами».

«Комитет арабских патриотов», как его называет А.Орлов, существовал, и в самой Басре. «Он обеспечивал доставку листовок и воззваний своего каирского центра в Месопотамию и Аравию» (221).

Другим «источником распространения свободомыслия» на Аравийском полуострове был, согласно донесениям А. Орлова, «Багдадский военный комитет». Через свое отделение в Мосуле, пишет А.Орлов, «он действовал в достаточно тесном контакте с патриотами Сирии». В отличие от «Каирского комитета», организации чисто политической, «Багдадский военный комитет» имел «хорошо налаженные военизированные структуры», и соблюдал, поэтому, строгую конспирацию. Сведений о его деятельности в Архивах внешней политики Российской империи практически нет, за исключением краткой информации о составе руководства. В него входили: «начальник Багдадских офицерских курсов кологаси турецкого Генерального штаба Рашид-бей (председатель), слушатель тех же курсов юзбаши Теврик-эфенди, интендант инспекции радифов бимбаши Ахмад-эфенди, интендант Багдадской дивизии низана юзбаши Шакир-эфенди, бимбаши Хильми-эфенди». Состояли в нем и «штатские: М. Гиляни и студент Высшей школы права Шит-эфенди, через которого и поддерживалась связь с другими группами патриотов».

Одним из видных общественных деятелей Месопотамии тех лет, к голосу которого, судя по донесениям А. Орлова, прислушивались в Аравии, был Талиб Накиб-заде, «сторонник широкой децентрализации власти на всех подвластных Турции арабских территориях». Контакты с ним поддерживали и шейх Мубарак, и Абдель Азиз Аль Сауд.

Существовал в Багдаде еще один патриотический комитет — строго законсперированная военизированная организация «Ас-Савра» («Революция»), специализировавшаяся на проведении различного рода террористических актов в отношении турок (222). Сведений о ней обнаружить в российских архивах, к сожалению, не удалось.

Заметный след в истории борьбы народов Аравии за независимость оставило антитурецкое выступление (1909-1911 г.) племен Асира (юго-запад современной Саудовской Аравии). Организатором и вдохновителем его был Мухаммед ибн Али аль-Идриси, потомок переселившегося в Асир из Марокко (1830 г.) видного мусульманского богослова Ахмада ибн Идриса, одного из потомков Пророка Мухаммеда. Благодаря своей «неукротимой энергии, тонкому уму и большой религиозности», как сообщали российские дипломаты, Мухаммед бен Али аль-Идриси стал «фактическим властелином» этого края (24 декабряя 1908 г. был провозглашен имамом Асира).

К восставшим примкнули и племена Центрального Йемена, находившегося под управлением Яхьи Хамида ад-Дина, имама шиитской секты зейдитов (возглавляемые им племена выступили против турок еще в 1904 г.). Подавил восстание шериф Мекки Хусейн (1911 г.), бывший в то время вассалом Порты. Шейх Яхья пошел с турками на сделку: заключил с ними договор о мире (27 октября 1911г.), принял сюзеренитет Турции, а взамен этого получил внутреннюю автономию и был признан турками в качестве имама Йемена. Аль-Идриси в ответ на предложение о вассалитете поставил перед турками вопрос о предоставлении Асиру прав и пономочий, выходящих за рамки внутренней автономии, в том числе на создание собственных военизированных формирований и свободное ведение дел с иностранными державами, вплоть до заключения договоров. Требования имама аль-Идриси приняты не были.

К началу Первой мировой войны, сообщали российские дипломаты, на Красноморском побережье Аравийского полуострова оформилась «линия противостояния» между национально-патриотическим Асиром и примирившимся с Турцией Центральным Йеменом, а во Внутренней Аравии — между «рвавшимся к национальной независимости Недждом», под руководством Абдель Азиза Аль Сауда, и территориями под управлением Рашидитов, сторонников Турции.

Особое место в расстановке политических сил на полуострове занимал Хиджаз во главе с шерифом Мекки Хусейном. В качестве такового он был утвержден турецким султаном, и до Первой мировой войны являлся сторонником турок в борьбе с Саудитами и с имамом аль-Идриси. Оказав туркам помощь в подавлении восстания в Центральном Йемене и Асире, шериф Хусейн предпринял затем военную операцию и против прилегающих к Хиджазу восточных территорий. В 1911 г. он вклинился в пределы племени отейба, не присоединившегося ни к Хиджазу, ни к Неджду, и столкнулся там с отрядом Абдель Азиза во главе с его любимым братом Саадом, и пленил его. Саад занимался вербовкой добровольцев для похода против внуков дяди Абдель Азиза (Сауда ибн Фейсала), бежавших в 1910 г. из Эр-Рияда, и заявивших о своих правах на власть. Надо сказать, что в свое время (1904 г.) Абдель Азиз вызволил их из плена Рашидитов, но «к власти не допустил». Они затаили обиду и восстали против него. Мятежная база родственников Абдель Азиза располагалась в районах Харик и Хута, что южнее Эр-Рияда. Подавив в 1912 г. поднятый ими мятеж, Абдель Азиз предложил родственникам либо покаяться и возвратиться в лоно семьи, либо принять ссылку. Старший из них, Сауд, покаялся, женился на сестре Абдель Азиза (Нуре) и сделался его сторонником. Вернулся в Эр-Рияд и его брат Мохаммед. Третий из внуков бежал в Эль-Хасу. Пленил Саада, брата Абдель Азиза, шериф Мекки Хусейн, и в обмен за его освобождение вынудил Абдель Азиза подписать договор о выплате контрибуции (впоследствии договор был денонсирован).

Архивные документы показывают, что заметная роль в генерировании национально-патриотических настроений в Аравии принадлежала египетской и сирийской интеллигенции. «Сирийскими патриотами» разрабатывалась даже «программа объединения всех арабских национально-патриотических сил во владениях Османской империи». По сообщениям российских дипломатов, «англичане на первых порах поддерживали идею панарабского движения, видя в нем удобный для себя инструмент для борьбы с Турцией». Более того, вынашивали планы относительно использования этого движения в целях «создания под протекторатом Великобритании “Pax Britanica” не только в масштабах Аравийского полуострова, но и в рамках Арабского Востока в целом» (223).

Придание организационных форм всеарабскому национально-патриотическому движению путем создания его координационных центров в Париже («Лига арабского отечества», «Центральный сирийский комитет») и в Каире («Центральный комитет Оттоманской партии децентралистов») содействовало дальнейшей динамизации этого движения. Повсюду на Арабском Востоке, сообщали российские дипломаты, стали появляться дискуссионные клубы и культурно-просветительные общества.

Особенно выделялся в этом плане Бейрут — один из крупнейших на Арабском Востоке центров торговли и образования. Там действовал «Комитет реформ», широко известная в арабском мире общественно-политическая организация. Главная идея ее, состоявшая в приобретении «национальной автономии» (в данном случае для Сирии) получила широкое распространение в Аравии.

В 1913 г. в Париже собрался Всеарабский конгресс национально-патриотических сил. Выступление на нем младотурков, по отношению к которым арабы испытывали поначалу симпатии и возлагали на них определенные надежды, показало, что политика Турции в «арабских провинциях» едва ли коренным образом изменится и под младотурками, и будет, судя по всему, представлять собой «половинчатость реформ и принудительную ассимиляцию народов»(224).

Весной-летом 1913 г. Абдель Азиз (при поддержке правителя Кувейта шейха Мубарака и стоявших за ним англичан) захватил Эль-Хасу, важную в стратегическом отношении провинцию во владениях Турции в Восточной Аравии, а затем и весь Недждский санджак.. Эти победы, отмечали российские дипломаты, свидетельствовали, что «национально-патриотическое движение на Аравийском полуострове стало приобретать наступательный характер» (225).

Население Аравии, сообщал в мае 1913 г. русский консул М. Попов, — полностью на стороне Саудитов и их сторонника шейха Мубарака. Подтверждением тому — взятие Абдель Азизом (апрель 1913 г.) города Эль-Хуфаф, «население которого напало на турецкий караул, перебило часовых у крепостных ворот и впустило в город воинов Абдель Азиза». В Катифе, продолжает русский дипломат, «войска последнего вообще не встретили никакого сопротивления со стороны турок - гарнизон в панике бежал». Удивительно, но факт, восклицает А. Попов, — «весь Недждский санджак был очищен от турок в течение нескольких дней и почти без кровопролития»(226).

Для турецких властей в Багдаде выступление Абдель Азиза Аль Сауда явилось, по словам М. Попова, «полной неожиданностью». Усыпленные его «заверениями в полной покорности турецкому правительству» и «письменными проявлениями верноподданнеческих чувств к нему», турки к такому развороту событий «оказались не готовыми, и были загнаны в угол». Они опасались, и вполне обоснованно, говорит М. Попов, «как бы и другие арабские шейхи не последовали этому примеру». Основания для таких опасений были, и серьезные. Население Аравии, по словам русского дипломата, «недолюбливавшее турок вообще, а нынешнее правительство в особенности», к Абдель Азизу относилось, напротив, «сочувственно» (227).

Турецкие власти в Аравии и Месопотамии, сообщал М. Попов, во всем происходившем склонны были видеть «руку Англии», и правильно. Смысл ее устремлений состоял в том, отмечал дипломат, чтобы, во что бы то ни стало, «закрепить за собой все побережье Эль-Хасы» и, таким образом, довершить начатое дело — «превратить Эль-Хасу во второй Кувейт». Ведь там к тому времени позиции Англии были уже неоспоримы (228). «Нелюбовь к туркам здесь настолько велика», писал М. Попов, что как в Месопотамии, так и в Аравии повсеместно можно слышать сегодня одни и те же слова: «Довольно турок!»

Национально-патриотическое движение в Аравии накануне Первой мировой войны имело своей целью освобождение арабов от гнета и произвола Турции. При этом идея о смене Турции, старого сюзерена, на нового властелина, Англию, более сильного, была арабам тогда совсем не чужда. На политическом менталитете бедуинов Аравии сказывался веками вырабатывавшийся у них инстинкт самосохранения и защиты от врага посредством «припадания к сильному», путем поиска достойного союзника-покровителя, как гаранта безопасности на случай непредвиденных родоплеменных или межплеменных катаклизмов.

«Недовольство нынешним турецким правительством, — отмечается в донесениях российских дипломатических миссий, — принимает все большие и большие размеры. Арабские племена, видя слабость турок, открыто отказываются платить налоги... Если турки и решатся направить в Аравию военную экспедицию для усмирения племен, то потребуется не меньше 10 тысяч человек» (229). «Не встречая уже никакого сопротивления со стороны турецких властей в Аравии, Басрском и Багдадском вилайетах», выступление арабов, как полагали российские дипломаты, «могло бы еще тогда, то есть в момент его зарождения, стать общенациональным». Однако, «отчасти вследствие несогласия между отдельными вожаками, отчасти вследствие апатии, присущей местным арабам, ... общенационального, общеаравийского движения не получилось» (230).

Большую моральную поддержку арабам Аравии в их борьбе с турками оказывало, по сообщениям российских дипломатов, «ядро национально-патриотических сил Ирака Арабского» во главе с «Национальным обществом знаний». В истории народов Аравийского полуострова оно широко известно под названием «Национального клуба» («Эн-нади аль-ватан»). Общество это было учреждено с разрешения турок, и с одной единственной целью — «попытаться снять накал страстей, полыхавших вокруг темы о недостаточности внимания турецких властей к вопросам распространения просвещения в крае», к изучению населением арабского языка и к «сохранению арабского культурного наследия». «Национальный клуб» объединил и сплотил образованных и патриотически мыслящих арабов. И превратился со временем из общества культурно-просветительного в сообщество национально-патриотическое, с ярко выраженной антитурецкой окраской его деятельности. Члены «Национального клуба» поддерживали отношения с «сирийскими и египетскими патриотами, с арабскими национальными комитетами в Париже и Каире» (231).

В Архиве внешней политики Российской империи хранится уникальный документ — копия телеграммы председателя «Эн-нади аль-ватан», адресованная от имени населения вилайета великому визирю, а также министру внутренних дел Турции. Документ этот, резкий и ультимативный по форме и содержанию, был беспрецедентным для турок за всю историю их владычества в Аравии. Игра, которую ведет турецкое правительство, говорилось в телеграмме, «окончится тем, что правительство будет вынуждено безотлогательно приступить к осуществлению децентрализации, и сделает это не на словах, а на деле. Никакого соглашения между вами и нами не произойдет, пока правительство не сменит местных чиновников юстиции, жандармерии и народного просвещения, не знающих арабского языка, языка Корана, и приносящих вред местному населению. Жители... просят вас поспешить с проведением коренных реформ; оно (проведение реформ) не может удовлетвориться теми частными уступками, которых добилась Сирия. Наша Родина нуждается в большем, и для нее это — вопрос жизни. Комитет «Эн-нади аль-ватан» не может поступиться насущными интересами арабов. Чтобы доказать истинность своих намерений, пусть правительство начнет реформы с замены местных чиновников арабами или лицами, знающими арабский язык. Если правительство этого не сделает, то мы не будем больше верить его обещаниям.

Музахим ас-Салим» (232).

Ответа турок на эту телеграмму не последовало. Османская империя на Арабском Востоке буквально трещала по швам под натиском национально-патриотического движения арабов. Огонь свободомыслия опалил Сирию, Бейрут, и в 1913 г. разгорелся и заполыхал в Аравии. Турецкое правительство, занятое войной на Балканах, было не в состоянии действовать в своих владениях в Аравии и в Месопотамии решительно и масштабно. Оно «абсолютно не располагало необходимыми для этого военными возможностями». Турецкие власти на местах, сообщал М.Попов, «бездействовали и не пытались оказать никакого сопротивления национально-патриотической агитации». Прокламации-обращения египетского и парижского комитетов распространялись повсеместно (233). Активное участие в пропагандистской работе принимали «агенты известного общественного деятеля из Басры Талиба Накиба-заде». Благодаря щедрой финансовой поддержке со стороны состоятельных арабов ему удалось, как сообщали российские дипломаты, превратить некоторые из местных арабоязычных печатных органов, газету «Дустур», например, в «рупор пропаганды идей децентрализации»(234).

Следует отметить, что вначале «мирное», а затем — с появлением в бассейне Персидского залива России и Германии — «жесткое» наступление Англии на Аравию поставило Порту (1890-е годы) перед необходимостью принятия экстренных мер по упрочению там своей власти. Был «составлен проект широких реформ», затрагивавших, по сообщениям российских дипломатов, «практически все сферы деятельности турецкой администрации в крае». Командированы в Багдад и Басру «особые чиновники» — для «наблюдения за правильным отправлением правосудия и производства преобразований по жандармерии». Проектом реформ предусматривалось: прокладка дорог, улучшение систем орошения и «наделение арабских племен известным количеством земли» (235). «Однако вследствие ли отдаленности Аравии от Турции, отсутствия ли необходимых знаний у багдадских администраторов, — отмечал А. Круглов, — но принятые... меры практически никак не повлияли на улучшение положения дел. Подкупы и вымогательства в судах и полиции по-прежнему продолжались, способствуя лишь усилению недоверия среди населения к начинаниям турецкого правительства» (236). Начинания же эти, в случае их «незамедлительного и полного», как считали российские дипломаты, проведения в жизнь могли уже на рубеже XIX-XX веков кардинальным образом изменить политическую ситуацию в Аравии — «надолго блокировать усилия Англии по полному вытеснению с полуострова Турции и подчинению его своей власти».

Реформы, задуманные турками, так и не были реализованы. И остались, по сути, лишь благими намерениями, что и привело впоследствии к уходу Турции из Аравии. Под натиском обстоятельств, связанных с событиями на Балканах, и вследствие действий Англии, инспирировавшей и широко поощрявшей антитурецкие выступления племен, «Турецкая Аравия» пала, Турция из Аравии ушла. 29 июля 1913 г., после двух лет напряженных переговоров, состоялось подписание известной англо-турецкой конвенции о Персидском заливе. Она зафиксировала отказ Турции от притязаний на Бахрейн и Катар и ее согласие на предоставление Кувейту статуса автономной области (с правом иметь свой флаг). Так была поставлена точка над «и» в почти 40-летнем соперничестве Турции и Англии в Аравии (237).

«Что относится к исторически изношенным одеждам России и что к самой ее душе и телу, без которых Россия не Россия?!», — задавался вопросом в своей известной статье «Лицо России» русский философ-мыслитель Георгий Петрович Федотов. Мы должны изучать Россию, писал наш великий соотечественник, любовно вглядываться в ее черты, чтить ее героев — князей, царей и граждан, — изучать летописи их деяний, вдохновляясь подвигами предков.

Взгляд в историческое прошлое Отечества, изучение архивных документов, посвященных деяниям Российской империи в зоне Персидского залива, дает возможность по достоинству оценить масштабы ее замыслов и высокую для того времени этику межгосударственного общения.

Работа российских дипломатов в Аравии в конце XIX — начале XX вв. была трудной и рискованной. Знакомясь с их донесениями сегодня, исследователь имеет возможность довольно точно представить себе картину бурных событий «Острова арабов» тех лет. Более того, укрепиться во мнении, что России нынешней, пробудившейся, наконец, от гипнотического сна коммунистического тоталитаризма, почетно было бы не просто унаследовать архив политико-дипломатических успехов Российской империи в Аравии, но и пополнить его, и понести славу дипломатии российской и багаж наследия предков «дальше и выше», как говаривал Георгий Петрович Федотов.

С подписанием 31 августа 1907 г. англо-российского соглашения, документально зафиксировавшего «политико-дипломатический проигрыш» Санкт-Петербурга в «аравийской партии» с Лондоном, «российский след» надолго теряется в песчаной Аравии. В рамках новой внешнеполитической программы на Востоке, предложенной министром иностранных дел А.П. Извольским, суть которой состояла в ликвидации «наследия графа Ламздорфа в Азии», в том числе в зоне Персидского залива, и урегулирования, таким образом, блока англо-российских противоречий, происходит отход России и от «политики дела» в Аравии. Позиции, приобретенные там Российской империей, утрачиваются.

Управлял дипломатической частью «отложения российской политики от Аравии» Александр Петрович Извольский (1856-1919 гг.). Внук придворного, лицеист, «человек-монокль», как его называли между собой российские дипломаты, А. Извольский был ярким представителем новой генерации российских политиков. За ними стояли, по меткому выражению русских историков, империи Рябушинских, Носовых, Морозовых, Коноваловых и Терещенко, «империи, пронизанные золотыми жилами иностранного капитала». Виднелись за спиной А. Извольского, как поговаривали, и связи с международным масонством. Об этом человеке современники говорили, что «ходивший всю жизнь в долгах, как в шелках, он бывал, порою, в большой зависимости от неизвестных международных сил». И, надо сказать, что силы эти достаточно четко обозначили себя в предложенной А. Извольским концепции российской политики на Востоке. Речь в ней шла уже не о «мирном соперничество» России с Англией, как при блистательном графе Ламздорфе, а о «повсеместном», по выражению российских дипломатов, «умиротворении Англии».

В отличие от довольно активных контактов России с Кувейтом и территориями Северной Аравии, где в Джидде функционировало российское консульство, связи с Бахрейном, Катаром и особенно с шейхствами Договорного Омана отсутствовали, можно сказать, полностью. Вплоть до 80-х годов XX столетия эти шейхства являлись для отечественной дипломатии terra incognita — землей необитованной. И если Бахрейн и Катар, и даже Оман русские торговые и научные экспедиции еще изредка и посещали, то шейхства Договорного Омана (современные ОАЭ) открыли свои двери для нашего Отечества только во второй половине 80-х годов прошлого столетия.

Первым россиянином, кто посетил Бахрейн и оставил о нем воспоминания, был Николай Васильевич Богоявленский, член Московского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. С научной экспедицией он побывал на Бахрейне в 1902 г. Прямо скажем, довольно поздно для «любознательных русских», учитывая, что Бахрейн (Дильмун) издревле был хорошо известен многим народам мира. Шумеры считали Бахрейн «земным раем», эллины и римляне — одной из «столиц мировой навигации и торговли», а сами россы — «знатным местом торговли чистым жемчугом». Неслучайно, поэтому, за Бахрейн дрались и столетиями «удерживали за собой» персы и турки, португальцы и голландцы, и все те же англичане.

По донесениям российских дипломатов, население Бахрейна, составлявшее в 1910 г. не более 60 тысяч человек, славилось «способностями к торговле и жемчужным промыслом». Перламутр и жемчуг с Бахрейна поступал на все рынки мира, в том числе и в Россию.

Россияне, посещавшие Бахрейн в начале прошлого века, отмечали такую «национальную черту бахрейнцев», как присущее им «обостренное чувство собственного достоинства», одним из проявлений которого было наличие у бахрейнцев «собственного флага чисто красного цвета» (238).

Известен Бахрейн и тем, что здесь был центр царства легендарных карматов. Являясь своего рода «аравийской Спартой», с блестяще организованной системой военной подготовки молодежи, царство карматов успешно противостояло могущественному Багдаду. Карматы вошли в историю народов и племен Аравии, равно как и в историю ислама, хищническим набегом на Мекку, похищением и удержанием-пленением в течение довольно длительного времени священного для мусульман Черного камня. Карматы — это последователи Кармата, наставника исмаилитов (течение в исламе). Настоящее имя этого человека — Хамдан. В народе его звали «Курмато», что в переводе с одного из арабских диалектов означает «Человек с обезображенным лицом». Бедуины Аравии стали называть его Карматом. Под этим именем он и вошел в анналы истории арабов (239).

Поселившись в предместьях Багдада, Кармат начал проповедовать идеи исмаилитов среди проживавших там племен; и вскоре обрел многочисленных последователей. Как бы то ни было, но к 890 г. карматы прочно обосновались в Ираке, где, в местечке Севад, на берегу Евфрата, выстроили хорошо укрепленную крепость Дар-эль-Хиджра (Место убежища). Впоследствии центром государства карматов (894-1082 г.) стал Бахрейн. Во владения карматов вошли многие земли Прибрежной Аравии, вплоть до Кувейта, в том числе Катар, где размещался один из отрядов их легендарной верблюжьей кавалерии.

Учение свое карматы распространяли в Аравии не столько с помощью миссионеров, сколько силой оружия. Необычной, даже для бедуинов Аравии, смелостью и отвагой отличался Абу Тахир Сулейман, один из вождей карматов. В 919 г. Абу Тахир захватил Басру, в 925 г. осадил Багдад, а в 930 г. совершил дерзкий набег на Мекку, притом в разгар хаджа. Войдя в Мекку, перебил тысячи ни в чем не повинных паломников. Терзал их, как гласят предания, прямо у Каабы, навиду Дома Аллаха. Разорив Мекку и покинув ее, прихватил с собой и святая святых мусульман — Черный камень. Вернуть святыню на место удалось только в 951 г.

Первыми россиянами, посетившими Катар, были дипломаты. Интересный материал о Катаре начала прошлого столетия содержится в брошюре российского консула в Басре А. Адамова (1901-1905 г.) «Ирак Арабский. Бассорский вилайет в его прошлом и настоящем» (СПб, 1912). «Поселки на полуострове Эль-Катар, — пишет А. Адамов, — представляют собой разбросанные на далеком друг от друга расстоянии небольшие группы убогих землянок и еще более жалких шалашей из пальмовых ветвей, которые обязательно обнесены стенами ради охраны их от разбойничих нападений бедуинов. Кроме того, по холмам вокруг каждого поселка построены особые укрепленные башни, высотою до 30 футов, — для убежища поселян на случай бедуинских набегов ... Столица Катарского полуострова Эль-Бида’а выглядит одним из таких поселков, хотя и более значительным по своим размерам, так как в ней насчитывается до 6 тысяч жителей. Посреди возвышается, похожий на тюремную башню, замок правителя ... С 1871 г. он носит титул турецкого каймакама, поднимает над своим замком турецкий флаг и содержит в столице отряд регулярных турецких войск, численностью 250 человек. Население Катара, ввиду исключительной бесплодности полуострова, живет только морем, которое доставляет ему пищу в виде рыбы и средства к безбедному существованию в виде заработка от жемчужной ловли» (240).

Небезынтересными представляются, особенно на фоне Катара сегодняшнего, одной из богатейших стран мира, и «Заметки о местности Эль-Катар», управляющего российским консульством в Багдаде А. Круглова (241). «Резиденцией шейха Джасима Аль Тани, — сообщает А. Круглов, — считается Да’айан, что неподалеку от Эль-Бида’а, на юго-восточном побережье полуострова. Население Катара — воинственное. Часто перехватывает караваны купцов. Ведет в основном кочевой образ жизни». Среди обитавших тогда в Катаре племен, «более или менее значимых», по выражению А. Круглова, он называет сбэ, ад-довасыр, аль-мурр’а, аль-аджман и бану хаджр.

Представителей племени сбэ (мигрировало в Катар из Южного Неджда) А. Круглов характеризует как «истинных бедуинов». Говорит о них, как о «сынах пустыни», с «презрением относящихся к земледелию» и «проводящих жизнь в газу», то есть в «грабительских набегах на соседние с ними племена». Членов племени ад-довасыр относит к «тому же типу бедуинов», отличающихся от племени сбэ занятием по «разведению финиковых пальм». Бедуинские племена аль-аджман и аль-мурр’а описывает как «хороших наездников» и «владельцев большого количества породистых лошадей». О племени бану хаджр отзывается как о «знатных верблюдоводах и разбойниках, занимающихся набегами и грабежами».

Бедуины, расселившиеся по побережью деревнями, отмечает А.Круглов, гордо именуют свои земли «громким именем Биляд Эль-Катар» (Страна Эль-Катар), а сами места их оседлого обитания — «городами Страны Эль-Катар». Племена Катара, сообщает А.Круглов, «очень воинственны», «занимаются корсарством, дерзко грабя суда», проходящие вдоль их берегов. И в этом отношении они «совершенно похожи» на племя бану яс, обитающее в местечке Абу-Даби. Главой этого могущественного племени «Берега пиратов», пишет А. Круглов, является шейх Заид ибн Тахнун ибн Халифа, человек решительный и мужественный.

Военные экспедиции, направлявшиеся турками в Аравию из Египта в начале XIX века во главе с Туссум-пашой и Ибрагимом-пашой, хотя и содействовали «продвижению Турции в Катар», но подчинить его своей воле и поставить племена Катара под свой абсолютный контроль так и не смогли.

Долго не удавалось, как отмечали российские дипломаты, «полностью прибрать к рукам» правящее семейство Катара и англичанам. Шейх Катара был единственным из правителей влиятельных княжеств Прибрежной Аравии, кто в 1853 г. не подписал силой навязанного ими арабам так называемого Договора о вечном мире (Treatyof Perpetual Peace). Лишь в 1868 г. английскому резиденту в Персидском заливе удалось все же склонить шейха Катара к заключению с Англией договора о мире. И, заметим, договора не коллективного, а двустороннего, и не «вечного», как того хотели англичане.

Шейх Джасим Аль Тани, сообщал А. Круглов, «всегда оставался почти полновластным хозяином своей страны, распоряжаясь в ней по своему усмотрению. Податей никаких не платил. И, не отличаясь спокойным характером, свысока третировал турецких чиновников»; перед англичанами не заигрывал.

Корни столь независимого и достойного поведения правителей Катара в отношении и Турции, и Англии, лишь силой заставлявших катарских шейхов мириться, до поры до времени, с ограниченным иностранным присутствием в их землях, следует, по-видимому, искать в легендарном прошлом Катара, в гордом и свободолюбивом характере его племен.

Описывая бедуинов Катара и Абу-Даби, русские путешественники и дипломаты отмечали такую, общую для них, черту характера, как «благородное сочетание решительности и мужества, великодушия и чувства собственного достоинства». Правилом их повседневной жизни было строгое следование обычаям и традициям предков, а самым драгоценным в ней — честь и свобода. Особенно восхищало россиян, «поистине рыцарское отношение бедуина Аравии к женщине», насмешка над которой, как правило «неараба», приводила бедуина в ярость, и была чревата для насмешника печальными для него последствиями. Бедуины Аравии, отмечали российские дипломаты, — храбры и простодушны. Превыше всего для них в жизни — это честь семьи, рода и племени.

Среди соображений и предложений наших дипломатов времен российской «политики дела» в Аравии встречаются и довольно неожиданные. К их числу можно отнести знаменитый «План Машкова». В августе 1896 г. он был представлен на рассмотрение российского посла в Константинополе консулом в Багдаде В.Ф. Машковым. В нем предлагалось — с помощью России и под руководством влиятельного в Аравии лица — объединить арабские племена. Подчеркивалось, что такой племенной союз, вооруженный и сплоченный, предсталял бы собой силу, с которой Англия, определенно, вынуждена была бы считаться. Для осуществления всего этого нужна была «сильная личность», руководитель, по выражению В. Машкова, «одинаково уважаемый всеми арабскими племенами», способный «собрать бедуинов под свое знамя», «подогреть их ненависть к англичанам» и, взяв на себя инициативу, «направить их удары». Таким человеком, по мнению В. Машкова, мог бы стать бывший офицер «инородческого эскадрона Его Величества конвоя» Магомет-паша Дагестани, племянник легендарного Шамиля. «Перейдя в турецкую службу», Дагестани дослужился до чина бригадного генерала, был дворцовым комендантом и командиром расформированного впоследствии знаменитого «черкесского конвоя султана». Турецкие царедворцы, сообщал В. Машков, «завидовавшие его близости к султану и влиянию на него», сумели, с помощью «интриг и наветов», удалить Дагестани из дворца, а потом и «отправить в почетную ссылку», в Багдад.

«Отличаясь, равно присущим черкесам и арабам, гостеприимством, щедростью, твердостью слова, удалью и храбростью, Дагестани снискал себе необычайную популярность в крае». Не к турецким властям, а к нему лично, отмечал В. Машков, «часто обращались арабы из отдаленных мест в Аравии за разрешением споров». «Довольно слухов, что Магомет-паша назначается начальником какой-нибудь экспедиции, чтобы волнение тут же улеглось». Его уважали и боялись. Магомет-паша, утверждал В. Машков, — это человек, «обладающий, подобно своему знаменитому родственнику, нашему искусному противнику Шамилю, большими природными военными дарованиями» (242).

«План Машкова» примечателен тем, что задолго до знаменитого Лоуренса Аравийского действия, аналогичные акциям, предпринятым с его помощью англичанами, предлагал осуществить, используя Дагестани, российский консул В. Машков.

Не менее оригинальный, если так можно сказать, проект силовых действий в отношении Англии, но не в Аравии, а в Индии, предлагал генерал-лейтенант Евгений Андреевич Егоров. Из архивных документов следует, что «проект был читан автором Михаилу Дмитриевичу Скобелеву», и что тот «был от него в восторге».

Политика ведущих европейских государств, отмечал в своем «проекте» под названием «Поход русской армии в Индию» (1855 г.) генерал-лейтенант Е.Егоров, имеет целью «уничтожить или, по крайней мере, ослабить Россию... Главный двигатель всех этих замыслов — Англия. Она чутьем бульдога ощущает, что владычество ее в ... Индии никем не может быть так сильно... потрясено, как Россией». По мнению генерала, 1850-е годы давали России возможность нанести Англии такой «чувствительный удар», после которого ей «пришлось бы значительно понизить тон и умерить, навсегда, свои нескончаемые требования по вопросу урегулирования границ наших в Азии». Генерал предлагал, ни много ни мало, «совершить поход русской армии в Индию». Для этого «великого мероприятия», писал он, «потребуется 61 тысяча русского войска». С ним, как он считал, можно было в то время «пройти Индостан без всяких особенных препятствий и затруднений». Английское правительство в Индии, говорил он, «на всем ее пространстве, не оставило себе ни одной подпоры»; оно «едва-едва удерживает там равновесие на волнующем песке народной ненависти». Главной целью похода должен был стать, по мнению генерала, Бомбей. Занятие Бомбея, отмечал Е.Егоров, «точки опоры» англичан в их владениях в Индии, «нанесет смертельный удар британскому владычеству во всем Индостане». «Отнять Бомбей» — значит «отрезать все сообщения», «уничтожить все силы Ост-Индской компании». Это тоже, что «отрубить голову у змеи».

Интересно, что маршрут похода русской армии в Индию, предложенный генералом Е.Егоровым, перекликался с маршрутом знаменитого «Плана Наполеона», также помышлявшего о походе в Индию, и даже предлагавшего России предпринять его совместно.

Яркая страница в истории дипломатии Российской империи в Аравии — деятельность российского консульства в Джидде. Обосновывая необходимость его открытия, начальник Азиатского департамента МИД Российской империи И.А.Зиновьев отмечал, что «консульский агент наш в Джидде служил бы, прежде всего, интересам наших паломников». И в этом, по его мнению, и проявилось бы «достоинство России как державы, насчитывающей немалое число подданных мусульман». Предложение об открытии консульства в Джидде было утверждено Александром III 15 августа 1890 г.; консульство проработало с 3 июня 1891 г. по 26 октября 1914 г., и было закрыто в связи с началом военных действий Турции против России и разрывом дипломатических отношений. Первым консулом Российской империи в Джидде был действительный статский советник Ш. М. Ибрагимов, «мусульманин из русскоподданных», последним — К. А. Гранстрем (покинул Джидду 26 октября 1914 г.).

Донесения и отчеты дипломатических миссий, бережно хранящиеся в Архиве внешней политики Российской империи, эти памятники российской дипломатии, как говорил Н.М.Карамзин, заслуживают тщательного и всестороннего изучения. Деятельность российской дипломатии в Аравии была яркой и результативной. С задачей, стоявшей перед дипломатами, — добиваться того, чтобы «Государство Российское имело в Аравии высокое, подобающее ее могуществу, положение» и «пользовалось любовью и уважением местного населения» — они справлялись достойно.

Глава 5 АРАВИЯ, АБДЕЛЬ АЗИЗ АЛЬ САУД И АНГЛИЯ

Переход к повествованию о событиях в Аравии в период бурных 20-30-х годов прошлого столетия требует анализа отношений Англии с Абдель Азизом Аль Саудом, основателем Королевства Саудовская Аравия. Во многом характер именно этих отношений определял и мотивировал дипломатические ходы и политические комбинации Абдель Азиза, серьезно воздействовавшие, в свою очередь, на политическую атмосферу в Аравии в целом. Взаимоотношения Англии с Абдель Азизом Аль Саудом были далеко не однозначными. В них наблюдались периоды спадов и подъемов, охлаждений и подозрительно-враждебной настороженности.

Абдель Азиз Аль Сауд внимательно наблюдал за действиями Британской империи в Прибрежной Аравии и понимал, что без поддержки Англии разгромить Рашидитов, опрокинуть турок и справиться с теми крупными задачами по объединению племен Северной Аравии, которые он ставил перед собой, ему будет трудно. Поэтому, захватив в январе 1902 г. Эр-Рияд, древнюю резиденцию Саудитов, изгнав оттуда Рашидитов и создав там плацдарм для последующих действий в Неджде, Абдель Азиз обратился за помощью к Англии. В письме, адресованном английскому политическому резиденту в Персидском заливе, Абдель Азиз отмечал, что хотел бы наладить с Британской империей отношения дружбы; предлагал распространить на подконтрольные ему земли договорную систему Англии с княжествами Юга Аравии; был готов принять у себя английского политического агента (1).

Реакция англичан на обращение Абдель Азиза была подчеркнуто прохладной. Тогда они еще не верили ни в Саудитов, ни Абдель Азиза лично, ни в саму возможность объединения северных племен Аравии. От открытого вмешательства в дела Внутренней Аравии Англия в то время дистанцировалась. В телеграмме госсекретаря английских колониальных властей в Индии (от 30 сентября 1904 г.) в адрес британских представителей в бассейне Персидского залива прямо говорилось о том, что интересы Великобритании сосредоточены пока на побережье Юго-Восточной Аравии. Подчеркивалось, что в складывавшейся тогда международной обстановке линия поведения в отношении Турции, располагавшей богатыми возможностям в плане создания трудностей для Британской империи на Ближнем Востоке, должна была быть всесторонне взвешенной и детально выверенной. «Ничего не должно было быть сказано или сделано, — отмечалось в телеграмме, — что могло бы, даже косвенно, указать на причастность Англии к военным событиям, разворачивавшимся во Внутренней Аравии» (2). Как бы то ни было, но на все инициативы и предложения Абдель Азиза о сотрудничестве и совместных действиях Англия в 1903-1905 гг. реагировала сдержанно.

Очередную попытку выйти на конструктивный диалог с англичанами — теперь уже через правителей Катара и Кувейта — Абдель Азиз предпринял в 1906 году. На должность английского резидента в Персидском заливе был назначен тогда сэр Перси Кокс, выполнявший до этого обязанности политического агента в Маскате (1899-1904 гг.). Он хорошо разбирался в межплеменных отношениях в Аравии, имел доверительные связи со многими влиятельными шейхами. Абдель Азиз считал, что П.Кокс был именно тем человеком, кто мог бы ему помочь. В обращении Абдель Азиза к П.Коксу говорилось, что в ответ на гарантии Англии защитить его от турок он готов был принять протекторат Британской империи и передать в ведение англичан вопросы сношений его земель с внешним миром. Перси Кокс, наблюдавший за действиями Абдель Азиза и видивший рост его популярности среди племен, убеждал английскую колониальную администрацию в Индии позитивно реагировать на обращение Абдель Азиза. Однако и к его рекомендациям не прислушались. Вместе с тем отношений с Абдель Азизом распорядились не прерывать, и диалог, установившийся между ними, — поддерживать. И строить его таким образом, чтобы «питать надежду» Абдель Азиза на возможность пересмотра Англией своего к нему подхода, но только при условии упрочения его позиций, по мере превращения его в один из центров силы в Аравии (3).

П. Кокс был достаточно хорошо осведомлен о ситуации в Неджде и о царивших там настроениях. Знал о тайных встречах Абдель Азиза с шейхами Катара и Кувейта, о его договоренностях с ними насчет поставок оружия в Эр-Рияд. Будучи профессионалом высокого класса, человеком проницательным, которого многие исследователи по праву называют одним из самых талантливых представителей английской дипломатии в Аравии, П.Кокс не мог не видеть роста антитурецких настроений среди арабских племен. Он хорошо понимал, что в условиях обозначившегося антитурецкого единения арабов дистанцирование Англии от политических процессов во Внутренней Аравии уже не должно было быть, как он выражался, столь «категоричным» и «завышенным», как прежде, что «время для внесения корректив настало». Обстоятельно излагая свою точку зрения по данному вопросу в донесении (от 16 сентября 1906 г.) английским колониальным властям в Индии, П. Кокс прямо говорил о недопустимости «дальнейшего затягивания с установлением взаимопонимания с Абдель Азизом Аль Саудом». Однако убедить английские власти сделать это он так и не смог. Лорд Морли, министр по делам Индии, в ответном послании П.Коксу (от 9 ноября 1906 г.) повторил известную позицию Англии по данному вопросу, подчеркнув, что английские интересы в Аравии все еще «ограничены Побережьем». Соображения Перси Кокса насчет выстраивания иных, чем прежде, отношений с Абдель Азизом Аль Саудом не нашли, к слову, поддержки и у английского посла в Константинополе(4).

В 1910 г. Абдель Азиз вновь «попытался достучаться до Англии». Выяснив, что к его натянутым отношениям с шерифом Мекки приложили руку младотурки, и что питать каких-либо надежд в отношении них не приходится, он инициировал встречу с английским агентом в Кувейте, капитаном Шекспиром. Состоялась она весной 1910 г., при посредничестве шейха Мубарака. Собеседники друг другу, судя по всему, понравились.

В отчете капитана Шекспира об этой встрече, так же, как раньше и в докладных записках П.Кокса, красной нитью проходила мысль о целесообразности налаживания Англией политического диалога с Абдель Азизом и оказания ему реальной помощи. Однако понимания у английских властей, и в Бомбее, и в Лондоне, эти соображения не встретили. Ответ, поступивший из Лондона, ясно давал понять, что прежней линии поведения в отношении Абдель Азиза следует придерживаться, и до тех пор, пока вопрос об изменении подхода к нему не будет официально поставлен перед Лондоном администрацией вице-короля Индии (5).

В 1911 г. состоялась еще одна встреча Абдель Азиза Аль Сауда с капитаном Шекспиром. На этот раз Абдель Азиз предложил ему разработать план совместных действий по «изгнанию турок из Эль-Хасы». Просил оказать помощь «на случай возможных контрдействий турок с моря». В ответ выражал готовность принять в Эль-Хасе английского политического агента. На это предложение Лондон тоже отреагировал отрицательно.

«Имея в виду войти в переговоры с Турцией по всем аспектам арабских разногласий», сообщали российские дипломаты, включая вопросы строительства Багдадской железной дороги, и учитывая «деликатность момента в европейской политике», Англия «старалась избегать проявления осложнений в своих и без того непростых отношениях с Турцией». И прежде всего на Аравийском полуострове, считавшемся «болевой точкой» Порты в ее арабских владениях.

Открыто выступить против турок, не заручившись поддержкой со стороны Англии, Абдель Азиз не решился. До 1913 г., то есть до заключения англо-турецкой конвенции о сферах влияния в бассейне Персидского залива (29 июля 1913 г.), он не располагал необходимыми для этого (для «продвижения на Восток», в Эль-Ха су) ни военными средствами, ни финансовыми возможностями, ни политическими тылами в лице Англии. Сделал он это только на стадии завершения англо-турецких переговоров. Толчком к походу стал вывод значительной части турецких войск из Эль-Хасы (для их последующей переброски на Балканы). Захват Абдель Азизом Эль-Хасы (май 1913 г.) поставил англичан в довольно деликатную ситуацию. С одной стороны, они вынуждены были признать, что с Абдель Азизом, которому долгое время «указывали на дверь», надо считаться. С другой стороны, не знали, как это лучше сделать. Ведь налицо, как отмечал в своих донесениях П.Кокс, было явное противоречие между содержанием положений готовившейся к подписанию англо-турецкой конвенции, согласно которой Англия признавала присутствие турок в Эль-Хасе, и фактом перехода Эль-Хасы под контроль Абдель Азиза Аль Сауда.

Взяв в мае 1913 г. г. Хуфуф, а затем и г. Катиф, другой крупный центр Эль-Хасы, Абдель Азиз рассчитывал на то, что, закрепившись там и став, как и намекали ему англичане, одним из «прибрежных центров силы», он тем самым заставит Великобританию изменить ее к нему отношение.

С учетом событий, происшедших в Эль-Хасе, П. Кокс предложил английскому правительству пересмотреть готовый к подписанию проект англо-турецкой конвенции — в целях использования новой расстановки сил в Эль-Хасе в собственных интересах. Внес ряд конкретных соображений на этот счет (6). В Лондоне к инициативе П. Кокса отнеслись как к предложению, «не поспевающему за процессом переговоров».

Англо-османская конвенция, разделившая Аравийский полуостров на зоны турецкого и английского влияния, была подписана 29 июля 1913 г. Земли к северу от нее, включая Неджд и Эль-Хасу, закреплялись за Турцией, а к югу — за Англией. В контексте, договоренностей, достигнутых с Турцией, министр иностранных дел Великобритании лично указал П.Коксу воздерживаться от «активных контактов» с аравийскими правителями, не состоящими в договорных отношениях с Англией (7).

Будучи неуслышанным англичанами и опасаясь контрдействий в отношении него со стороны Турции, Абдель Азиз предпринимает дипломатический маневр — завязывает, по выражению российских дипломатов, «политический флирт» с Турцией, Критической точки игра его с турками достигает в ноябре 1913 года. Очерчивая формат «турецкого присутствия в Северной Аравии», турки прямо говорят о передаче в их ведение вопросов внешней политики контролируемых Саудитами территорий и о запрещении деятельности на этих территориях иностранных агентов без специального на то разрешения турок. Абдель Азиз оказывается перед необходимостью решать, как быть дальше, какой ход делать после «турецкой комбинации», разыгранной им на доске политических шахмат в Северной Аравии.

15 декабря 1913 г. он встречается в Кувейте с капитаном Шекспиром и английским политическим агентом на Бахрейне Тревором. Результатом беседы с ними становится договоренность о затягивании Абдель Азизом переговоров с Турцией — минимум на три месяца. В течение этого времени они обещают информировать Абдель Азиза о видении Лондоном перспектив выстраивания отношений с Саудитами. Однако по истечении установленного срока никакого ответа от англичан так и не последовало; и в мае 1914 г. Абдель Азиз заключил договор о дружбе и союзе с Турцией, признав ее суверенитет над Недждом. Думается, что немаловажной причиной сдержанного отношения англичан к Абдель Азизу были и хорошо известные им умонастроения этого целеустремленного и решительного человека — его намерения расширить сферу своих действий в пределах всей Аравии, в том числе в княжествах Договорного Омана, в «аравийской вотчине» англичан. Оснований для опасений, что Абдель Азиз может затеять «политическую интригу» и в «договорных шейхствах», было у англичан предостаточно. Их не могло не настораживать «крепнущее», по их выражению, «свободомыслие» некоторых шейхов Договорного Побережья, все чаще и чаще высказывавшихся теперь в пользу того, чтобы последовать примеру Абдель Азиза, воспользоваться ситуацией, складывавшейся в Аравии, «отмобилизовать племена» и «взять инициативу в свои руки». Не могли не принимать они во внимание и открытый переход под эгиду Абдель Азиза влиятельного на Оманском побережье племени аль-мурра. Настораживали их и слова самого Абдель Азиза, прямо заявлявшего им, что от активных действий в Прибрежной Аравии его удерживает только одно — неутраченное пока желание сохранить по отношению к себе симпатии Англии (8).

Англичане видели рост просаудовских, как они их тогда уже называли, настроений в Прибрежной Аравии (среди племен блока гафири — оного из двух, наряду с химави, влиятельных племенных альянсов в шейхствах Договорного Побережья). Было известно им и об активной переписке Абдель Азиза с правителем Умм-эль-Кайвайна и шейхами племен в оазисе Бурайми. Все это не могло не беспокоить и не раздражать их, а значит — и не отражаться соответствующим образом на их подходе к Абдель Азизу.

Первая мировая война, освободившая Британскую империю от взятых на себя обязательств перед Турцией по англо-османской конвенции 1913 г. о Персидском заливе, знаменовала собой и начало нового этапа в отношениях Великобритании с Саудитами. В этот период времени Абдель Азиз представлял собой интерес и для турок, и для англичан. И Англия, и Турция, как отмечали российские дипломаты, «потянулись к нему». Более того, стали вводить «компонент Саудитов» в схемы своих политико-дипломатических комбинаций на полуострове. Складывалась, порой, довольно забавная ситуация, сообщали российские дипломаты. Турки обращались к Абдель Азизу с просьбой помочь им не допустить падения Басры и перехода города в руки англичан, а бритты, в свою очередь, — просили его оказать им содействие в овладении Басрой.

Одна из главных задач Англии в Аравии во время Первой мировой войны состояла в нарушении функционирования Хиджазской железной дороги, основной артерии снабжения турецких гарнизонов на полуострове продовольствием и боеприпасами. Стратегия, которой пользовались в этих целях руководимые англичанами бедуинские отряды, подготовленные и обученные английскими офицерами, получила название стратегии «разрушения перевозов», а тактика — тактики «опрокинуть и бежать».

Военные операции, проводившиеся диверсионными отрядами верблюжей кавалерии, напоминали собой, по воспоминаниям английских офицеров, маневры кораблей во время морских сражений. Эти отряды, имевшие при себе, как и корабли, все необходимое, могли безопасно «крейсировать» вдоль линии военного соприкосновения с противником, совершать неожиданные набеги, и отступать, когда потребуется, столь же стремительно, в глубь хорошо известной им пустыни, куда турки войти не решались. Каждый воин снабжал себя сам; имел при себе запас продовольствия на шесть недель. На худой конец, когда питаться было вообще нечем, забивали и съедали одного из верблюдов. Правда, мясо боевых верблюдов, было настолько жестким, что сами арабы-диверсанты называли его «железным пайком».

В 1915 г. Англия вышла на конкретные договоренности с шерифом Мекки Хусейном и эмиром Неджда Абдель Азизом. Переговоры с Хусейном велись через сэра Артура Генри Мак-Магона, британского Верховного комиссара в Египте и Судане (1914-1916 гг.), а с Абдель Азизом — через капитана Шекспира.

В письме Г. Мак-Магона (от 24 октября 1915г.) шерифу Хусейну ибн Али Аль Хашими говорилось о готовности Англии поддержать восстание арабов против Османской империи. Подчеркивалось, что Британия признает «арабскую независимость» под началом Хашимитов в освобожденных ими от турок землях на Арабском Востоке (за исключением Ливана, запада Сирии, юга и юго-востока Аравии). Особо отмечалось, что Британская империя гарантирует неприкосновенность Святых мест ислама в Аравии и защиту их от любой внешней агрессии.

Результатом переговоров англичан с Абдель Азизом стало подписание в Даране договора «О дружбе и союзе с правительством Британской Индии» (26 декабря 1915 г.). Абдель Азиз признавался Англией независимым от Османской империи эмиром и «свободным главой племен» Неджда, Эль-Хасы и Эль-Касима, с правом передачи власти по наследству. Со своей стороны, он брал на себя обязательство не вмешиваться в дела Бахрейна, Кувейта, Катара и шейхств Договорного Омана (9).

30 апреля 1915 г., то есть немногим раньше эмира Абдель Азиза и шерифа Хусейна, договор о дружбе и сотрудничестве заключил с англичанами имам Асира аль-Идриси.

Заручившись поддержкой англичан, они стали готовиться к выступлению против турок. В Хиджазе первыми восстали мединцы (5 июня 1916 г.). Турки тут же назвали это выступление «арабским бунтом». 9 июня командир турецкого гарнизона в Мекке, численностью более 1 тысячи человек, испуганный подкатившей к городу 50-тысячной волной восставших, связался по телефону с шерифом Мекки Хусейном и сказал буквально следующее: «Бедуины восстали против правительства. Найдите выход». На что шериф будто бы ответил: «Конечно, найду». И тотчас обратился с призывом к племенам Хиджаза начать выступление, повсеместно, и освободить Аравию из-под гнета турок. В этот же день (9 июня 1916 г.) Англия признала шерифа Мекки Хусейна королем Хиджаза. 10 июня повстанцы взяли Мекку; 16 июня капитулировал турецкий гарнизон в Джидде.

Судьба восстания в Хиджазе во многом зависела от снабжения повстанцев продовольствием, а также, что не менее важно, от возможности лидеров восстания вознаграждать бедуинов (в соответствии с их традициями) материально, если им не удавалось захватывать добычу во время набегов (газу) на турок. Если продовольствия не хватало, добычи не было, и вознаграждения не выплачивались, то формирования бедуинов, по словам российских дипломатов, «распадались», и исчезали в песках Аравии, как мираж в пустыне. Организованность, не присущая бедуинам, сообщали дипломаты, поддерживалась среди восставших с помощью английских денег. Зачастую случалось так, что в армии шерифа служили все взрослые мужчины одной и той же семьи, но не одновременно, а поочередно, сменяя друг друга и пользуясь одним и тем же оружием. Для них такая служба была неплохим источником пополнения семейного бюджета. Шериф Хусейн, сообщали дипломаты, «тряс» своих наставников-англичан не переставая, требуя от них новых и новых финансовых дотаций.

Хиджаз полностью зависел от поставок продовольствия извне. Подвозилось оно туда из Индии — английскими судами, и из Турции — по Хиджазской железной дороге. Когда в ответ на «вероломную измену» шерифа Мекки, Турция блокировала поставки продовольствия и перекрыла паломничество, вся тяжесть продовольственной и финансовой ситуации в Хиджазе легла на плечи англичан. Только благодаря организованным ими «продовольственным транспортам» по доставке в Джидду продуктов из Индии и щедрым финансовым дотациям, и удалось обеспечить продовольствием и сами воинезированные отряды арабов, и их семьи, и удержать бедуинов на театре военных действий[47] (10). Английские дипломаты-очевидцы отмечали, что арабы «смотрели на британскую казну как на неиссякаемый золотой поток, льющийся на них, как вода из душа, — путем простого открытия ручки крана». Поддержка восстания обошлась Англии в 4 млн фунтов стерлингов золотом (11).

Политической стороной восстания в Хиджазе руководил Генри Мак-Магон, английский Верховный комиссар в Египте, военной — звезда британской разведки, полковник Томас Эдвард Лоуренс, легендарный Лоуренс Аравийский. Контакты с повстанцами в Асире поддерживались через Аден.

В ответ на назначение турками новым главой Мекки Али ибн Али аль-Хайдара восставший шериф Хусейн объявил себя (2 декабря 1916 г.), ни много ни мало, «королем арабов». Для Англии такое «самопровозглашение» Хусейна явилось полной неожиданностью, притом таящей в себе немалую опасность. Нанося тем самым обиду и Абдель Азиз Аль Сауду, эмиру Неджда, и имаму Асира, и другим влиятельным шейхам-правителям аравийских княжеств, шериф Мекки не только восстанавливал их против себя, но и создавал реальную угрозу появления зазора в их отношениях с Англией.

Британский Верховный комиссар в Египте тотчас направил Хусейну телеграмму с выражением неодобрения происшедшего. Официальные представления по этому случаю были сделаны Хусейну английским и французским правительствами. В них говорилось о готовности Лондона и Парижа признать Хусейна лишь «королем Хиджаза» и «вождем восстания арабов против турок» (12).

Антитурецкое восстание, поднятое Хусейном в Хиджазе при поддержке Англии, и последующее его признание Британией королем Хиджаза усилили подозрения Абдель Азиза насчет «тайных намерений» англичан в отношении Хашимитов, притом не только в Аравии, но и в Месопотамии и в Трансиордании. Именно поэтому, несмотря на неоднократные (теперь уже их к нему) обращения выступить против Хаиля, еще одного, наряду с Недждом и Хиджазом, «центра силы» Северной Аравии и оплота Турции на полуострове, Абдель Азиз до конца Первой мировой войны так и не сделал этого. Надо сказать, что свои обращения к нему по данному вопросу англичане подкрепляли и предоставлением ему финансовой помощи; в годы войны Абдель Азиз получал от них финансовую субсидию в размере 5 тыс. фунтов стерлингов ежемесячно: на поддержание в походном состоянии 4 тысяч вооруженных всадников (13).

Политико-дипломатическое лавирование англичан в отношениях с Недждом и Хиджазом в период 1914-1918 гг. объяснялось не столько взятой ими тогда линией на «политическую многовариантность», сколько отсутствием единства мнений по вопросу о фигуре их основного ставленника в Северной Аравии между центральным министерством иностранных дел и соответствующим ведомством английских колониальных властей в Индии. Если в Лондоне благоволили к шерифу Мекки Хусейну, то в английской администрации в Индии симпатизировали Абдель Азизу.

Большая привлекательность для Лондона (в выстраиваемых Англией политических комбинациях в Северной Аравии) кандидатуры короля Хиджаза Хусейна, нежели эмира Неджда Абдель Азиза, четко проявилась в 1921 г., когда англичане решили сделать сыновей Хусейна Аль Хашими, Фейсала и Абдаллаха, правителями Ирака и Трансиордании соответственно. Как только об этом стало известно Абдель Азизу, он тут же начал военную кампанию (весна 1921 г.) против Хаиля, где, как ему донесли, сторонники Хусейна готовили план воссоединения Хаиля с Хиджазом. В 1922 г., после захвата Хаиля, Шаммара и Асира, независимость которого аль-Идриси провозгласил 3 августа 1917 г., началась решающая схватка между Недждом (Саудитами) и Хиджазом (Хашимитами) за объединение племен и земель Северной Аравии под своим началом.

Этот период в истории взаимоотношений Англии с Абдель Азизом может быть характеризован как время «политических качелей». Его главными составляющими выступали: с одной стороны, взаимная заинтересованность в сближении и практические шаги в данном направлении, а с другой стороны, лавирование и тактическое дистанцирование, необходимые обеим сторонам для реализации в своих интересах тех или иных политических схем и дипломатических комбинаций.

В марте 1924 г., после провозглашения Турецкой Республики, Хусейн Аль Хашими объявил себя халифом. Для него этот шаг стал роковым. Посягнув на титул верховного повелителя всех мусульман, он восстановил против себя имама Йемена и вызвал раздражение у всех, без исключения, правителей шейхств Прибрежной Аравии; не говоря уже о взрыве негодования среди ваххабитов, поклявшихся «низложить самозванца». Эмир Неджда объявил ему войну — и выиграл ее: 3 октября 1924 г. король Хиджаза Хусейн[48] отрекся от престола в пользу своего сына Али, а год спустя (декабрь 1925 г.) Абдель Азиз сверг и его, захватив до этого Мекку (октябрь 1924 г.) и Медину (декабрь 1924 г.). Взяв 23 декабря 1925 г. Джидду и завоевав, таким образом, весь Хиджаз, он объявил себя правителем Хиджаза и Неджда. Подчинение Хиджаза власти Абдель Азиза (1925 г.) и провозглашение его в Большой мечети в Мекке (8 января 1926 г.) королем Хиджаза, султаном Неджда и присоединенных областей сделало его лидером племен Северной Аравии (14).

16 февраля 1926 г. Абдель Азиз Аль Сауд был признан в новом его качестве Советским Союзом, установившим с ним дипломатические отношения, а вслед за СССР — и многими другими государствами мира. Это создало объективные предпосылки для постановки им перед англичанами вопроса о пересмотре его статуса, закрепленного в ранее подписанном с ними договоре. 20 мая 1927 г. в Джидде был заключен новый договор, констатировавший признание Англией Абдель Азиза Аль Сауда королем Хиджаза, султаном Неджда и присоединенных областей, независимым от Британской империи (15). Со своей стороны, он обязался поддерживать отношения дружбы и мира с Кувейтом и Бахрейном, а также с шейхами Катара и Договорного Омана, находившимися в договорных отношениях с британским правительством (16).

Отношения Англии с Абдель Азизом в 1930-е годы характеризовались его постепенной переориентацией на США и избранием Вашингтона в качестве главной финансово-политической опоры Саудитов.

Что касается «южноаравийского среза» отношений Англии с Абдель Азизом, то главными факторами, под воздействием которых в 1918-1925 гг. формировалась линия «сдержанного поведения» Абдель Азиза на «южноаравийском направлении» выступали его непростые отношения с Англией, и, в конечном счете, его в ней заинтересованность. Бездеятельность Абдель Азиза на юге Аравийского полуострова в этот период времени объяснялась также острой необходимостью решения ряда задач по укреплению основ власти Саудитов в Северной и Центральной Аравии, прежде всего в Хиджазе.

Регулярный характер работа Абдель Азиза с югом приобретает, начиная с 1926 года. Стремясь заручиться поддержкой в своем «прорыве на юг» со стороны упоминавшегося уже выше влиятельного альянса племен гафири, Абдель Азиз направляет в шейхства Эш-Шамал (Договорного Омана), конкретно в Шарджу, Аджман, Умм-эль-Кайвайн и Рас-эль-Хайму, группу преподавателей и судей — для работы в тамошних школах и органах власти.

С их помощью он имеет в виду содействовать предпринимаемым им усилиям по распространению среди южноаравийских племен симпатий по отношению к нему, новому повелителю Северной и Центральной Аравии. Активно задействует он в этих целях и издающиеся в Каире популярные среди образованной и состоятельной части населения Прибрежной Аравии исламские журналы — «Аль-Манар» и «Аль-Фас».

Воссоздав картину сложных взаимоотношений Англии с Абдель Азизом Аль Саудом, вскрыв их основные цели и мотивы, мы тем самым нанесли один из важных штрихов в реставрируемый нами рисунок политико-дипломатических действий Британской империи в Аравии в период первых трех десятилетий прошлого столетия. Сделать это надо было как с точки зрения более четкого отображения условий, в которых приходилось работать в Аравии российским дипломатам, так и в плане проведения сравнительного анализа подходов России и Англии к «национальному вопросу арабов», к взглядам Санкт-Петербурга и Лондона на конечные цели «пробуждения нации» на Аравийском полуострове.