Арденнская операция. Последняя авантюра Гитлера

Глава 3 Битва за Ахен

На северном фланге 1-й американской армии, в Маастрихте, закрепился 19-й армейский корпус, но для продолжения наступления ему не хватало боеприпасов и топлива. 5-й корпус, стоявший на правом фланге 1-й армии, тем временем продвинулся в бельгийские и люксембургские Арденны. В его состав входили 4-я пехотная дивизия, в которую добровольно вступил Эрнест Хемингуэй, и 28-я пехотная, та самая, что прошла маршем через Париж. Блеск того триумфального парада давно померк. Казалось, в медленном, утомительном и часто опасном покорении линии Зигфрида было не столь много славы. «Мы проезжаем блиндаж, – писал солдат 30-й пехотной дивизии, – и я вижу бойца. Он лежит на земле, жалко раскинув руки и ноги, лицом в грязи, рядом с головой – каска. Из задних карманов штанов торчат упаковки “К”-рациона. Ему их уже не съесть» {72}.

Даже для того, чтобы проложить себе путь через бетонные пирамиды, прозванные «зубами дракона», «Шерманам» приходилось стрелять до полусотни раз. Американцы поняли, что для переброски войск между минометными огневыми позициями и блиндажами немцев им придется проходить эту зону ночью. Каждый блиндаж брали штурмовые группы – по меньшей мере двенадцать человек – при поддержке танков, «самоходок» или противотанковых орудий. Бетон был слишком прочным, его могли пробить разве что 155-мм САУ. Впрочем, противотанковые пушки, стрелявшие бронебойными снарядами по амбразурам, тоже могли вывести врага из строя, ибо вызывали контузии. «Раненые выходят ошарашенными, из носа и рта у них хлещет кровь» {73}, – говорилось в американском отчете. Бронебойные снаряды американцы использовали и при подрыве стальных дверей – наряду с шестовыми и ранцевыми подрывными зарядами, содержащими не менее тридцати фунтов в тротиловом эквиваленте. «Если они по-прежнему отказываются сдаться, оглушите их осколочной гранатой, сбросив ее в вентиляционную шахту, – советовали в том же отчете. – А зажигательная граната с белым фосфором, брошенная в ту же шахту, будет весьма способствовать пересмотру их [взглядов]». Потом они должны закричать: Kamerad? и Wir schießen nicht! («Мы не стреляем!»). «Если все окажется бесполезным, вызовите танк, чтобы взорвать заднюю часть блиндажа, или танковый бульдозер, чтобы завалить дыру [и похоронить их]».

Солдатам советовали никогда не входить в блиндаж; они должны были выманить защитников. «Когда мы взорвали двери и проходы, – сообщал 41-й мотопехотный полк 2-й бронетанковой дивизии, – и подавили вражеский автоматный огонь, пехотинцы двинулись к той стороне блиндажа, откуда их не могли заметить, и крикнули, чтобы все выходили. Те без промедления подчинились. Из одного блиндажа вышли только тринадцать солдат. Мы бросили в разрушенный проход гранату, и появились еще семеро» {74}.

Если немецкий боец кричал, что не может двигаться из-за ранения, руководство рекомендовало устроить еще один взрыв. «После второй шашки тротила им как-то удается выйти» {75}. Но штурмовая группа все равно должна была бросать гранаты или стрелять из огнемета: а вдруг кто прячется? Бойцам приходилось смотреть в оба и выискивать «шкатулочные мины», очень маленькие, чуть больше пяти сантиметров в ширину, а в толщину – всего два с половиной. А под конец нужно было запечатать стальные двери паяльными лампами или зажигательной термитной гранатой, чтобы немцы не заняли блиндажи снова. У одного подразделения на участке было шесть блиндажей, и их пришлось захватывать трижды. Однажды солдаты целого взвода, измученные, вымокшие под непрестанным ливнем, набились в захваченный блиндаж и уснули. Вернулся немецкий дозор, и весь взвод взяли в плен без единого выстрела.

В центре 1-й армии 7-й корпус продвинулся к Ахену, древней столице Карла Великого и святыне Священной Римской империи, поистине lieu sacré. Корпусом командовал молодой генерал-майор Дж. Лоутон Коллинз, очень энергичный, в корпусе его называли «Джо-молния». Ахен стоял на небольшом выступе немецкой территории. Линия Зигфрида огибала его с западной и южной стороны, а за городом проходила еще одна линия укреплений. Коллинз, стремясь избежать изнуряющих уличных боев, решил окружить Ахен в надежде, что немцы решат уйти, но в своих рассуждениях он не учел менталитет Гитлера и его навязчивую идею превратить каждый город в крепость и не сдавать, а уж тем более такой исторически важный. Позже, в 1945 году, Геринг сказал на допросе: «Фюрер хотел защищать Ахен до последней капли крови, сделать его примером для всех городов Германии и, если придется, стоять до конца, пока город не сровняют с землей» {76}.

11 сентября американские войска внезапно пошли в атаку, и в стане немцев вспыхнула паника. Нацистские руководители, зенитные подразделения люфтваффе, местные чиновники, полиция, войска – все ринулись на восток, в сторону Кёльна. По словам начальника штаба 7-й армии вермахта, «вид отступающих солдат люфтваффе и эсэсовцев с командирами, возглавляющими отступление, очень плохо подействовал на моральный дух. Они просто расселись по машинам и удрали. От такого в Ахене случился бунт» {77}.

Гитлер приказал эвакуировать гражданское население – и в случае необходимости даже силой. Он подозревал, что жители предпочтут американскую оккупацию, которая положит конец бомбардировкам. Всех, кто не покидал город, записывали в предатели. Но вышло не так, как он ожидал. 12 сентября в сектор срочно отправили 12-ю народно-гренадерскую дивизию, но 116-я танковая дивизия, отступавшая из Нормандии, прибыла сюда первой. Командир дивизии генерал-лейтенант Герхард граф фон Шверин оперативно отменил приказ гауляйтера об эвакуации. По мнению коллег, Шверин был слишком умен и, к его чести, слишком презирал нацистов. В Нормандии его уволили за то, что он высказал в лицо командующему корпусом все, что о нем думал, но потом восстановили в должности, ибо руководителем он был чрезвычайно эффективным. Возможно, поэтому он и решил, что ему все сойдет с рук.

Сначала Шверин восстановил порядок, его гренадеры получили приказ расстреливать мародеров на месте. Затем отправил послание американскому командующему, в котором сообщил, что прекратил «абсурдную» эвакуацию, и потребовал, чтобы с населением обращались милосердно. Коллинз, однако, продолжил свой план окружения. 1-я пехотная дивизия наступала с юго-востока, а 3-я бронетанковая дивизия защищала ее правый фланг. Но ее ударная мощь была весьма ограниченной, во-первых, в связи с плачевным состоянием танковых двигателей после долгого наступления из Нормандии, а во-вторых – с нехваткой снарядов всех калибров. 1-й дивизии даже пайков не хватало. «Пришлось нам утешаться экстренными пайками класса “D”. Это были шоколадки с полным набором искусственных питательных веществ, твердые, как булыжник, – писал лейтенант Гарднер Ботсфорд. – Три плитки шоколада в день… это уже перебор» {78}.

Когда нацистскому руководству стало ясно, что немедленной угрозы Ахену нет, чиновники бросились обратно – возобновить эвакуацию мирных жителей; с северо-востока была предпринята контратака, чтобы предотвратить окружение. Тем временем стало известно о письме Шверина Коллинзу, и недальновидному юному генералу пришлось скрываться от ареста по обвинению в пораженчестве и даже измене. Гитлер, как ни странно, позже его простил. Принудительную эвакуацию проводили жестко. Почти все гражданские хотели остаться. Распространялись дикие слухи, будто союзники забросали Кёльн бактериологическими бомбами и там теперь эпидемия тифа. Многие верили, что у союзников есть бомбы с бациллами проказы и чумы {79}.

«Видели бы вы, как немцы относились к своему народу в зонах эвакуации, – сообщал унтер-офицер Хаттари. – Забирали скотину, не дав даже расписки. А потом выгоняли самого хозяина. СА [нацистские “коричневорубашечники”] угоняли целые стада» {80}. Солдат инженерных войск по фамилии Байер добавлял: «А когда дома пустели, они их грабили. Развешивали листовки или объявляли, мол, там-то или там-то с двух до четырех будут давать хлеб без всяких норм. Женщины занимали очередь, подъезжали грузовики, их хватали и запихивали в кузов. Подбирали детей на улице и тоже забрасывали в машины, потом просто вывозили из зоны непосредственной опасности, по дороге всех высаживали и оставляли на произвол судьбы» {81}. Страх перед возможным восстанием пленных – иностранных граждан, вывезенных в Германию на принудительные работы, – заставил СС задуматься о массовых казнях, но в таком хаосе никто ничего не сделал {82}.

Во второй половине сентября как в Вашингтоне, так и в штабе Главного командования шла жаркая дискуссия относительно формулировки, которую Верховный главнокомандующий должен использовать, обращаясь к немецкому народу. Слишком примирительный тон немцы могут воспринять как признак слабости и воспрянут духом. Если же его слова окажутся слишком резкими, это убедит их в необходимости сражаться до победного конца. 28 сентября Главное командование наконец опубликовало заявление Эйзенхауэра: «Союзные силы под моим командованием вошли в Германию. Мы идем как победители, но не как угнетатели» {83}. Далее подчеркивалось, что они «уничтожат нацизм и германский милитаризм». Вскоре нацистские власти предприняли собственные, довольно странные попытки пропаганды: они даже сбрасывали листовки с бомбардировщиков над немецким фронтом, стремясь усилить решимость своих войск. В одной из таких листовок солдат уверяли, что «американские офицеры стегают немок кнутами», и обещали, что «каждый немец будет сражаться, тайно или явно, до последнего человека» {84}. «Тайный» бой был первым намеком на нацистское движение сопротивления «Вервольф», которому предстояло продолжить борьбу в том числе и против немцев, сотрудничавших с союзниками. Но листовки не смогли поднять боевой дух армии. По словам одного немецкого сержанта, «войска негодовали, опасаясь, что союзники захватят одну из этих листовок и что их неизбежный скорый плен окажется малоприятным» {85}.

Битва за Ахен.

В начале октября 9-я армия США заняла левый фланг 12-й группы армий Брэдли рядом со 2-й британской армией. Это обеспечило 1-й армии Ходжеса необходимую концентрацию, что было особенно важно в окрестностях Ахена, где 1-я пехотная дивизия, идущая с юго-востока, подходила к 30-й пехотной, наступавшей с севера, чтобы полностью блокировать город. К тому времени американцы починили технику и возобновили поставки боеприпасов.

12-я народно-гренадерская дивизия, недавно прибывшая с Восточного фронта, столкнулась с 1-й пехотной дивизией под Штольбергом. Один из ее офицеров писал другу, что его «некогда гордый полк был полностью разбит в Могилеве» {86}. Из всего полка уцелело только шесть офицеров, и трое из них были в госпитале. Полк полностью переформировали, обновили личный состав, перевооружили и отправили в бой. Брошенный в контратаку сразу же после высадки из эшелонов, полк понес большие потери. «Американцы вели столь сильный заградительный огонь, что многие ветераны с Восточного фронта были потрясены». У автора письма была в ноге дыра «размером с кулак», и писал он из госпиталя.

С 11 октября 9-е тактическое авиационное командование два дня бомбило и обстреливало Ахен, а 14 октября началась битва за город. Несмотря на попытки нацистских властей эвакуировать 160 тысяч мирных жителей, примерно 40 тысяч человек остались. Женщины со стариками в ужасе смотрели, как немецкие войска превращают их дома в бункеры из железобетона. Силы обороны, насчитывающие почти 18 тысяч человек, представляли собой весьма разношерстную группу под командованием оберста Герхарда Вилка: солдаты регулярных войск, ваффен-СС, моряки кригсмарине – в качестве пехоты – и плохо обученные крепостные батальоны[11]. К 16 октября Ахен был полностью блокирован, но немцы успели доставить в город еще один батальон СС, артиллерию 246-й пехотной дивизии, 219-ю штурмовую бригаду и нескольких саперов. Бойцы из крепостных батальонов, скорее всего, сдались бы при первой возможности, но майор Хайманн из 246-й пехотной дивизии заметил: «У меня были превосходнейшие солдаты, половину из которых составляли матросы, воевавшие на подлодках» {87}. В его распоряжении находились также 150 бойцов из дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», но те хотели вырваться из окружения самостоятельно. Хайманну пришлось строго предупредить их, что приказ фюрера держать город до последнего касался их так же, как и остальных.

Американское наступление началось с выдвижения двух батальонов 1-й дивизии с севера и северо-востока; «миссия, которую должны были выполнять два полка», – сетовал позднее один из офицеров {88}. Наиболее существенным было обеспечить тесный контакт между соседними ротами, чтобы не дать противнику проскользнуть между ними и атаковать с фланга или тыла. «Чтобы убедиться, что мы не пропустили ни одного человека и ни одной группы, мы обыскали все комнаты и чуланы в каждом доме. Кроме того, взорвали все канализационные трубы. Это не только придало нашим войскам уверенности в том, что их не обстреляют с тыла, но и позволило командованию и снабженцам более эффективно действовать за линией обороны» {89}.

1-я дивизия с танками и «самоходками» ушла далеко вперед. Каждое орудие охранял отряд пехоты: немцы угрожали артиллерии одноразовыми гранатометами – «панцерфаустами». На «Шерманах», на правой передней части башни, установили дополнительные пулеметы «Браунинг М2». Это оказалось очень полезным на улицах Ахена для подавления огня с верхних этажей зданий. Зная, что немецкие солдаты перебегали из подвала в подвал, танковые экипажи сначала, если могли, стреляли в подвалы фугасными снарядами из главного орудия, а потом вели огонь по первому этажу и прокладывали себе путь. С остальными немцами, которые все еще прятались в подвалах, расправлялись, забрасывая их гранатами – осколочными или зажигательными с белым фосфором. Огнеметы часто «приводили к быстрой сдаче врага» {90}.

От дома к дому пробивались сквозь стены, круша все из базук или с помощью взрывчатых зарядов: этот подход вскоре стал известен как «тактика мышиных нор». Было безопаснее подорвать стену и контузить тех, кто был в комнате за ней, чем проникнуть через дверь. Как только в ближайшем доме пробивали дыру, один из команды бросал в смежную комнату ручную гранату, а после взрыва все бросались вперед. Солдаты тащили с собой бронебойные снаряды – стрелять сквозь потолок или вниз, через пол, – потом рывком поднимались на верхний этаж и двигались сверху вниз, загоняя немцев в подвал. Зачистив все помещения, ставили охрану, чтобы немцы не смогли пробраться обратно. Немцы использовали свои «панцерфаусты» примерно так же. «При подобной атаке, – признавали в отчете, – расчеты американских опорных пунктов почти всегда сдавались немедленно, ничего не видя из-за облаков пыли после взрывов» {91}.

Вскоре американцам стало ясно, что минометный и дальний артиллерийский огонь неточен и в городских боях часто опасен для своих же солдат, поэтому они настаивали на стрельбе прямой наводкой везде, где только возможно. В любом случае взрыватели на американских минометных снарядах были настолько чувствительными, что взрывались, как только касались крыши, и повреждения внутри части здания были незначительными. Но их артогонь был настолько сильным, что оберсту Вилку, командующему немецкими войсками в городе, пришлось переместить свой командный пункт в бомбоубежище. «Смехотворное количество штурмовых орудий, которые мы только что получили, тут же вывели из строя, – рассказывал Вилк впоследствии. – Вам не удержать город одними карабинами!» {92} На самом деле у немцев были не только карабины, и им удалось весьма эффективно использовать свои тяжелые 120-мм минометы.

Самолеты союзников находились под непосредственным управлением наземного диспетчера, но среди развалин было невозможно определить ориентиры, и «операции по ближней бомбардировке не проводились» {93}. В любом случае присутствие дружественных самолетов над головой, безусловно, укрепляло боевой дух войск на земле, а немцы не могли высунуть головы. Солдаты получили четкий приказ не нанести ущерб собору[12], и огонь с земли его миновал. Тем не менее разрушения были настолько велики, что 7-й армейский корпус сообщал: «уплощенное состояние зданий» позволяет «поддерживать фактический физический контакт между соседними подразделениями».

«Операция проходила без спешки, – говорилось в докладе 7-го корпуса. – Стало ясно, что уличные бои – дело медленное и утомительное и требует значительных усилий и времени, если тщательно обыскивать здания» {94}. По словам солдат, зачистка дома велась так: сначала непрестанная стрельба по каждому окну – до тех пор, пока они не окажутся внутри дома, а затем трое солдат – один уже наготове, с гранатой в руке, и два прикрывавших его, с винтовками, а в идеале с автоматами Томпсона, – переходили из комнаты в комнату. Но вскоре оказалось, что нужно помечать дома, занятые их же войсками. «Много раз у нас были потери, когда наши же бойцы закидывали гранатами дома, уже захваченные нами, или стреляли по ним» {95}.

Как обнаружила Красная армия, самым экономичным и при этом самым разрушительным средством наступления на близком расстоянии была тяжелая артиллерия. Американцы в Ахене использовали 155-мм самоходные орудия «Длинный Том» даже на малой дистанции 150 м. Оберст Вилк после капитуляции признался, что «стрельба прямой наводкой из 155-мм самоходного орудия была невероятно разрушительной и деморализующей. Один снаряд, прежде чем взорваться, пробил три дома, а при взрыве разрушил четвертый» {96}.

«Гражданское население необходимо незамедлительно и решительно удалять с любого участка, занятого нашими войсками, – подчеркнул один американский офицер в Ахене. – Расплатой за неисполнение этого требования могут стать человеческие жизни» {97}. Такие участки обнесли оградой, их охраняла военная полиция, но в корпусе Коллинза не хватало подготовленных переводчиков или сотрудников контрразведки, способных вычислить нацистских сторонников или опросить сотни иностранцев, занятых на принудительных работах. Однажды во время битвы трое мальчишек нашли винтовку и открыли огонь по американскому взводу. Сержант заметил их, подбежал, отобрал оружие и надел наручники на мальчика, который держал винтовку. Этот случай каким-то образом стал широко известным, и немецкая пропаганда использовала его как пример героизма и, бессовестно преувеличив, заявила, что мальчики «сдерживали все вражеские войска» {98}. Но, как отмечал в своем дневнике Виктор Клемперер, пример этот был безусловно неудачным. Теперь нацисты сами утверждали, что используют партизан, которых они всегда осуждали как «террористов». Это также подчеркнуло слабость немецких сил, ведь, если верить нацистским газетам, «Эйзенхауэр атаковал с семью армиями и двумя миллионами солдат (мужчин, а не детей!)» {99}, – подчеркнул Клемперер.

16 октября 30-я и 1-я дивизии, понеся тяжелые потери, наконец-то встретились к северо-востоку от Ахена. Два дня спустя Гиммлер заявил, что «каждый немецкий дом будут защищать до последнего» {100}. Но 21 октября оберст Вилк сдался вместе со своими измученными и голодными бойцами. Он не был преданным приверженцем Гитлера и знал, что убийства продолжаются лишь потому, что тот живет в мире собственных фантазий. «Даже адъютант фюрера рассказывал мне, какой ложью тот окружен, – делился он впечатлениями, будучи в плену. – Зная, что это понравится Гитлеру, Гиммлер приходил с сияющим лицом и говорил: “Я пришел доложить о создании новой дивизии!”» {101}

Позже один из людей Вилка пожаловался, что худшим моментом его плена были минуты, когда их вели строем по Ахену. «Гражданское население вело себя хуже французов, – говорил он. – Кричали, оскорбляли нас, и американцам пришлось вмешаться. Мы не можем помочь, если от их домов остались одни руины» {102}. Вскоре из заваленных подвалов выбрались немки в поисках еды. На глазах у солдат они разделывали тушу лошади, павшей под артогнем, и катили нагруженные репой маленькие деревянные детские коляски.

Геббельс пытался смягчить последствия поражения. Немецкая пропаганда заверяла людей, что «время, выигранное в Ахене, Арнеме и Антверпене, сделало крепость “Германия” неприступной. Люфтваффе обретает новые крылья, а у Германии теперь еще больше артиллерии и танков, чтобы бросить их в бой» {103}.

Самая неприятная для союзников задержка была обусловлена невозможностью использовать порт Антверпена. Это дало немцам передышку, столь необходимую для восстановления сил и передислокации армий в соответствии с новым планом Гитлера. Однако и другие факторы сыграли свою роль. Воодушевленные лихорадкой победы и надеждой, что европейская война закончится к Рождеству, американские командиры в Тихоокеанском регионе воспользовались возможностью нарастить собственные силы. Главное командование неожиданно осознало факт, что установка «первым делом – Германия», первоначально согласованная в 1941 году, больше не актуальна; это привело к опасной нехватке боеприпасов и людей.

Теперь, когда Германии угрожали с востока, юго-востока и запада, нацисты грызлись между собой. 15 октября, после тайных переговоров с Советским Союзом, адмирал Миклош Хорти объявил по радио, что Венгрия переходит на другую сторону. Немцы знали о его предательстве. Коммандос во главе с оберштурмбаннфюрером СС Отто Скорцени, огромного роста австрийцем, вызволившим Муссолини из Гран-Сассо, незадолго до трансляции устроили уличную засаду, похитили сына Хорти и взяли его в заложники. (За освобождение Муссолини Скорцени получил Рыцарский крест Железного креста. Но офицеры немецкой армии шутили, что ему добавили бы и «дубовые листья [еще более высокую награду], если бы он отвез того обратно» {104}.) Самого Хорти вернули в Германию, а у власти в Венгрии поставили фашистскую партию «Скрещенные стрелы», ярых антисемитов.

В те дни, когда Красная армия впервые вступила на территорию Германии, в Восточной Пруссии усилилась закулисная борьба за власть. Генерал авиации Крайпе, начальник штаба люфтваффе, теперь считался в «Волчьем логове» персоной нон грата. И Кейтель, и даже адъютант Гитлера из люфтваффе оберст фон Белов отвернулись от него как от «пораженца». Геринг решил продлить охоту на оленей в находившемся неподалеку Роминтене, ибо теперь, как отмечал Крайпе в своем дневнике, все вышло так, что «ему приходится следить за Гиммлером и Борманом более внимательно. Гиммлер запросил несколько эскадр для своих СС» {105}. Похоже, это было его первой попыткой расширить свою военную империю за пределы наземных войск СС. Подобное «поигрывание мускулами» в окружении Гитлера в какой-то мере зависело от двух его цепных псов: Бормана, который контролировал доступ к фюреру любого, кроме тех, кто относился к вермахту и СС, и Кейтеля. «Прежде чем генералы или кто-либо еще доберется до Адольфа, чтобы представить доклад, – рассказывал сокамерникам пленный генерал, – Кейтель дает им подробные инструкции, что сказать, как сказать, и только после этого им разрешают предстать перед Адольфом» {106}.

Осматривая зенитные батареи, расположенные ближе к передовой, 18 октября Крайпе писал о вторжении Красной армии: «Страхи в Восточной Пруссии, первые беженцы… ужасно» {107}. Герингу пришлось в спешке покинуть Роминтен, а Кейтель попытался уговорить Гитлера покинуть «Волчье логово», но тот отказался. Через несколько дней Крайпе посетил танковый корпус «Герман Геринг» в Гумбиннене. «Гумбиннен в огне, – отметил он. – Колонны беженцев. В Неммерсдорфе расстрелянных женщин и детей прибили к дверям амбара» {108}. В Неммерсдорфе свершились злодеяния, почти наверняка преувеличенные нацистской пропагандой, и Крайпе, вероятно, не присутствовал при этом лично.

В тот же день, 18 октября, когда битва за Ахен близилась к концу, Эйзенхауэр, Брэдли и Монтгомери встретились в Брюсселе. Поскольку англичане и канадцы были сосредоточены на расчистке устья Шельды, главнокомандующий решил, что 1-я американская армия сконцентрирует свои силы на переправе через Рейн к югу от Кёльна, а недавно прибывшая 9-я армия будет тем временем защищать ее левый фланг. Как и следовало ожидать, Монтгомери не слишком обрадовало, что приоритет отдают 1-й армии, но после позорного провала он был вынужден молчать. С другой стороны, эта стратегия предусматривала проход американцев через Хюртгенский лес. Ни командиры, ни солдаты не имели ни малейшего представления о кошмарах, которые их там ожидали.