Архангелы: Битва за Землю

41

Следователь ФСБ подполковник Лопахин сегодня был даже серьезнее, чем обычно. Он сидел за большим старым столом, на котором в совершеннейшем хаосе покоились фотографии, листы с протоколами допросов и заключения экспертов.

Подполковник в очередной раз поправил настольную лампу, взял одну из фотографий, повертел в руке и снова отбросил. Бойня в заброшенном пионерском лагере «Дельфин» никак не желала складываться в ясную картину, а дополняющие ее события так и вовсе выбивались из канвы.

Капитан Семшов, сидевший напротив, нервно постукивал по столу ручкой.

— Прекрати, — велел подполковник и потер виски. — Итак, еще раз. Кто все эти ребята в черном, расстрелянные в лагере, мы не знаем?

— Паспортов нет, отпечатков в базе нет, рожи их неизвестны, в группировках не состояли. Кстати, там не только расстрелянные. Одному шею свернули, одного с крыши скинули…

— Неважно. А кроме них…

— Нашли два скелета под завалом одной из стен. Любопытные скелетики. Успели и пуль нахватать перед смертью, и ножей, а в конце концов еще и взорвались. Вот только скелеты эти, по мнению экспертов, лежали там уже не один десяток лет и к нашим ребятам отношения не имеют. Хотя вот такая странность: осколки, убившие их, стали причиной смерти и двух свеженьких тоже.

— Как так? Может быть, взрыв гранат просто повредил уже мертвых. — Подполковник порылся в бардаке на столе и извлек нужную фотографию.

— В том-то и дело, что не сходится там чего-то у экспертов. Прямо взрыв из прошлого какой-то…

— Ерунда получается. Ладно, это пока оставим. Что еще? Автомобили, на которых они приехали…

— На учете не стоят, новенькие, будто только из салона, но сообщений об угоне нет. А вот джип принадлежит нашей девушке, бывшему следователю прокуратуры.

— Той самой Вере Георгиевне Родновой, тело которой привез родителям неизвестный мужчина, кстати, на заднем сиденье точно такого же «мерседеса», на которых прибыли к лагерю неизвестные ребята?

— Так точно.

— Ну, «мерседес» — не проблема, если вторая сторона конфликта приехала на джипе, то на чем-то же должна была уехать. Но с девушкой у вас, насколько я понял, возникли проблемы…

— Родители девушки вызвали доктора и милицию. Доктор констатировал смерть от огнестрельного ранения, двое патрульных присутствовали при этом. Есть их рапорты. Интересные, кстати, рапорты…

— Значит, она участвовала в перестрелке… — вслух размышлял подполковник. — Предположим. Но почему труп не забрали в морг для вскрытия? Смерть от огнестрела — это же повод для возбуждения уголовки. А они просто оставили тело родителям?

— То-то и оно. Этим рапорты патрульных и допрос врача как раз и интересны. Все они заявляют, что в квартире, кроме родителей, присутствовал тот самый неизвестный мужчина. Однако они его не запомнили. Вообще. Сделали все, что полагается, и уеха ли восвояси. Объяснить, почему не забрали труп, не могут. Дескать, наваждение какое-то… — Капитан смущенно посмотрел в глаза начальнику. — Вот и как с такими работать?

— Да уж, на брехню очень похоже.

— Отработали по ним плотненько. Если их и купили, то мы не докажем. Зато мы установили, откуда жертва приехала в пионерский лагерь. Из коттеджного поселка за пятьдесят километров от лагеря. И тут-то появляется еще одна интересная деталь… Роднова родила в тот же день, что и погибла.

— Кошмар. — Подполковник вновь помассировал виски.

— Нашли врача, который принимал роды. Забавные вещи врачиха рассказала. Вера Георгиевна Роднова поселилась в местном коттедже и прожила там почти семь месяцев. Девушка положительная, вежливая и все такое. Сама время от времени выезжала, но в гости никто не приходил. А на седьмом месяце вдруг… родила.

— Бывает.

— Причем как родила! Полчаса от первой схватки до рождения. Я в этом не особенно разбираюсь, но вроде как это быстро…

— Быстро? Это не просто быстро. Моя жена полдня рожала. А что ребенок?

— Для недоношенного оказался на удивление здоровеньким. Девочка. Назвала Вероникой. В отцы записан некто Грассатор.

— Грассатор?

— Да, только никаких грассаторов разыскать так и не удалось. Вообще нет такого имени! И кличек таких никто не слышал, во всяком случае в Красноярске.

— Значит, нашим таинственным мужчиной, что привез тело к родителям, может быть Грассатор, отец ее ребенка. Ну, тогда перейдем к самому интересному. Родители. Как они объяснили, что не отдали тело медикам, а вместо этого кремировали его в тот же день? Что они рассказали про этого Грассатора? Почему засобирались переезжать через пять дней после смерти дочери? Где новорожденная внучка?

— Молчат родители. В смысле, отговариваются, мол, так решили и все. А мужчину, дескать, не помнят. Привез тело дочери, и на том спасибо. Никакого младенца с ним не было.

— Ну ведь чушь же это все!

— Да понятно.

— Раскрутите мне их как хотите! Если они знают не все, то многое.

— Как же их раскрутишь? У людей дочь погибла, не садить же их…

— Не садить, — кивнул подполковник. — Но… Она вошла в кабинет без стука, нагло и буднично. На голове — бейсболка, скрывающая слишком короткие для женщины волосы, козырек наложил тень на неестественно зеленые большие глаза. Бежевая рубашка завязана на поясе и расстегнута на одну пуговку больше, чем бесстрастно мог бы выдержать мужской взгляд. Синие джинсы, обтягивающие крутые бедра, и полуботиночки на высоком каблуке. Лицо безумно красивое, правильное настолько, что кажется кукольным, а не человеческим.

Оба мужчины не проронили ни слова, просто смотрели, сбитые с толку внезапностью появления и внешностью посетительницы.

Элегантно вышагивая, она подошла к столу и облокотилась на него, еще более открывая взору упругие прелести под рубахой. Посмотрела на одного, на второго. Остановила взгляд на подполковнике.

Лопахин сглотнул, хотел было что-то сказать и не смог, понимая, что способен выдать лишь нечто нечленораздельное. Что-то странное творилось с ним. Будучи эффектным мужчиной, он, бывало, встречался с действительно роскошными дамами, пусть и несколько уступающими нежданной гостье внешними данными. Подполковник и не думал, что может потерять дар речи при виде женщины. Однако не только красота его смущала… Зеленые глаза под сенью козырька, казалось, светились сами по себе, заглядывали в душу и высасывали из головы все мысли, оставляя лишь пустоту.

— Добрый вечер, господа, — промурлыкала гостья. Голос нежный, обволакивающий.

— Как вы прошли? — пробормотал подполковник. — Кто вы?

— Не важно ни то ни другое. К тому же я еще не выбрала себе имя. Оставим условности.

Она улыбнулась, обнажив белоснежные зубки, и разум Лопахина погас окончательно, не в силах больше сопротивляться этим губкам, этим зубкам, упругим полушариям, выглядывающим из декольте, но главное — этим глазам и… голосу, конечно же, голосу.

Женщина повернулась к капитану. Тот давно уже не в состоянии был ничего спрашивать. Его взгляд, беспрерывно блуждающий по ней, потух, с губ не сходила блаженная ухмылка.

Она осмотрела стол, обратила внимание на фотографии, при этом на долю секунды выражение ее лица сделалось серьезным, но тут же вновь стало соблазнительно-вызывающим.

Девушка опять повернулась к подполковнику:

— Удалось что-нибудь узнать?

— Что? — лицо Лопахина уже приняло такое же идиотское выражение, как и у подчиненного.

— Удалось узнать что-нибудь по делу? Грассатор, ребенок, девушка Вера. Удалось что-нибудь выяснить? Есть еще какие-то документы по этому делу, кроме тех, что лежат здесь?

— Следствие идет, — бесцветным голосом отозвался подполковник так, как если бы докладывал начальству. — Сейчас мы выясняем, откуда…

— Избавь меня от подробностей, — женщина улыбнулась снова, но теперь уже не искусственно, а искренне и весело.

— Особых подвижек нет. Личность и местонахождение подозреваемого установить не удалось. Здесь все документы по этому делу.

— Так-то лучше. — Женщина раскрыла папку и начала складывать туда бумаги и фотографии. — Я забираю это. Ты ведь не против?

— Делай что хочешь…

Очистив стол, она сунула папку под мышку, подмигнула Лопахину и двинулась к двери.

— Постой! — отчаянно крикнул подполковник.

Женщина напряглась, обернулась.

— Я увижу тебя снова? Я хочу! Я должен!

— Это вряд ли, — кинула она через плечо и скрылась за дверью.

— Говори тише, — прошипел мужчина в сером костюме, отведя собеседника в сторону. — Мне и так непросто здесь, а если они еще и услышат русскую речь…

— Прости, но других языков я пока не знаю, — ответил второй мужчина, тоже в костюме, только черном, высокий, с острыми чертами лица. Тот самый новообращенный, что первым заговорил с Грассатором месяц назад в заброшенном пионерском лагере «Дельфин».

— И называй меня по имени. Пора привыкать.

— Как скажешь, Виктор. Кстати, почему Виктор?

— Решил поддержать традицию эмиссаров и воспользоваться латынью.

— Хм, значит «победитель»? Что же, оптимистично.

— А какое имя взял ты?

— Еще не думал об этом. Зови пока Густавом, раз уж я у тебя на подхвате оказался, а там — посмотрим.

— Густав?

— Что-то вроде «помощник» на древнескандинавском.

— А говоришь, что не знаешь языков, кроме русского.

— Там ухватишь, тут ухватишь… Итак, надеюсь, что твой китайский уже на высоте, Виктор?

— Не жалуюсь.

— И каковы результаты?

— Задавать такой вопрос после трех недель трудов не слишком-то корректно, если учесть, что одна неделя ушла только на язык. Добраться до председателя Цзян Цзэминя сложно, но выполнимо. Нужно больше времени. Как уж с ним заладятся отношения, я не знаю, ведь Экзукатор предупреждал, что люди на внушение реагируют по-разному. И тем не менее мы сейчас разговариваем в здании правительства Китайской Народной Республики, а через полчаса у меня назначена аудиенция с министром госбезопасности Китая Гэн Хуэйченом, и это что-то да значит…

— Пока трудно сказать, что это значит, даже если бы рядом сейчас стоял сам председатель. Общего плана нет. Грассатор оказался прав, когда сказал, что нам всем вместе не удастся договориться. Воплощенные расползлись по миру. У каждого свои планы, свои мысли, свои методы. Действовать кардинально — значит рисковать навлечь на себя гнев остальных, а…

— А не действовать вовсе — значит признать, что наше воплощение было ошибкой. Будем осторожными, тихими и незаметными. Будем подтягивать к себе остальных одного за другим. Убеждать. Доказывать свою правоту. Экзукатор был умен, не отнять, но слишком нетерпелив, слишком кардинален и непоследователен. Не стоит повторять его ошибок. — Виктор прищурился. — Ты заговорил о Грассаторе. Ну и?

— Ну и вот я здесь, — развел руками Густав. — За ним трудно приглядывать. Он знает этот мир лучше нас, знает, как быстро добраться из одного города в другой, знает все пути и закоулки. К тому же он обладает, пожалуй, неограниченными финансами, и, пока деньги все еще в ходу, мне сложно преследовать его только за счет внушения. Да и ощущать его… вероятно, эмиссарам было куда легче, ведь их было мало, они хорошо чувствовали друг друга, точно знали, кто и где находится. Когда же мы все здесь, ощущения путаются, в голове кавардак.

— Понимаю, о чем ты.

— Но даже тогда, когда получается отсеять его, вычислить, я все равно оказываюсь на шаг позади. Физически не поспеваю за ним. Это бессмысленно. Мы должны уже решить — разделаться с ним и ребенком или оставить их в покое.

— У нас нет права на такую роскошь, как «оставить в покое». А разделаться… что же, торопиться не стоит. Надо подумать над этим. Серьезно подумать…

К мужчинам подошел китайский чиновник, поприветствовал обоих легким поклоном, повел рукой в приглашающем жесте и двинулся вперед.

Прежде чем отправиться следом, Виктор подмигнул собеседнику и проговорил с препаршивенькой ухмылочкой на устах:

— Министр госбезопасности Китая ждет. Большая игра началась.

Поезд стремительно набирал ход, стук колес становился реже, вагон «СВ» мягко покачивался, словно пытался убаюкать своих пассажиров.

Грассатор оторвал взгляд от мелькающих за окном берез, посмотрел на младенца, уютно устроившегося в колыбели, организованной из многочисленных пеленок и больше похожей на гнездо куницы. Младенец спал, сжав малюсенькие пальчики в кулачки и отвернув головку вправо. Качка вагона усыпила его.

Грассатор специально выбрал поезд в качестве средства передвижения. Во-первых, он опасался, что грудничок плохо перенесет взлет и посадку самолета, а во-вторых, ему некуда было торопиться. К тому же экономическая ситуация в мире существенно повлияла на воздушный транспорт — у людей не было денег на полеты, многие авиакомпании обанкротились, а те, что еще держались, заметно ограничили количество маршрутов.

Рядом с колыбелью на постели лежали сумки с детским питанием, пеленки и подгузники. Грассатор сверился с часами. Скоро нужно было кормить ребенка.

Зазвонил мобильный телефон, лежавший на столике. Грассатор придвинул его к себе и долго смотрел на цветные переливы экрана. Сейчас ему может звонить только один человек, никто больше не знает этого номера. Он ответил.

— Грасс, — прозвучал в трубке тихий грустный голос.

— Вера…

— Я… я хотела спросить, как там Вероника.

— Нормально.

— Это хорошо, очень хорошо. А у нас тут вроде бы все получилось. Похоже, что мне удастся скрыться из города незаметно. К родителям перестали захаживать следователи, ты не в курсе, к чему бы это?

— Нет, я ничего больше не предпринимал. Возможно, новички решили прибраться за нами.

— Послушай, Грасс. Я все понимаю. Я не рассчитала своих сил. Все эти ваши разборки не для обычных людей, и безопаснее всего для меня выйти из игры, а ребенку безопаснее с тобой. Я все понимаю. Но, Грасс, пожалуйста, скажи мне, что ты не забудешь обо мне, что будешь время от времени связываться со мной и рассказывать про Веронику, будешь присылать мне ее фотографии. Пообещай мне, Грасс, что расскажешь ей про меня, про ее маму, — девушка всхлипнула.

Грассатор поджал губы.

— Обещай.

— Обещаю.

— Грасс.

— Слушаю.

— Обещай мне, что однажды я встречусь с ней, обниму ее, поцелую.

— Однажды…

Он отключил телефон и опустил голову на руки.

Неизвестно, сколько он так просидел, прежде чем снаружи постучали. Дверь отодвинулась, и в купе вошла проводница, невысокая полная женщина. Она растерянно посмотрела на Грассатора, словно пыталась что-то вспомнить, но никак не могла. Еще бы, ему пришлось два раза «обрабатывать» ее, сначала при посадке, потом при проверке билетов уже в вагоне. Нет, билеты у него были, но никаких документов ни на себя, ни на ребенка, разумеется, не имелось. Но Грасс не переживал — он достаточно над ней поработал.

— Желаете чего-нибудь? — поинтересовалась проводница. — Может быть, чаю?

— Да, чаю было бы неплохо.

Она скрылась за дверью и появилась снова через минуту. Поставила стакан на столик.

— Спасибо, — поблагодарил Грассатор.

— Ваш? — кивнула проводница на ребенка.

— Мой.

— Совсем малютка еще. Сколько ему?

— Мало. Еще очень мало.

— А зовут как?

— Вероника.

— Можно? — Не дожидаясь ответа, проводница наклонилась к ребенку. — Ути, девочка… Ути, маленькая. Проснулась? Проснулась, девочка… А какие у нас ручки, какие ножки, а какие глазки, ути-пути…

Она вдруг замолчала. Грассатор прищурился, поднялся. Проводница покачнулась и осела на пол. Грасс подскочил к ней, глянул на ребенка. Вероника шевелила ручками и ножками, поводила из стороны в сторону большими карими глазками и пускала пузыри.

Грассатор проверил пульс женщины. Жива, только вот… спит. Спит! Он переложил ее на свою постель, легонько похлопал по щекам:

— Эй! Э-э-эй! Проснитесь.

Проводница заворочалась, замотала головой и наконец открыла глаза:

— Где я?

— В купе. Вам нездоровится. Нужно поспать.

— Что? В купе? Что случилось? Я… глаза… и… что-то…

— Идите, — тихо, но жестко проговорил Грассатор. — Идите и отдохните. Ничего страшного. Просто переутомление.

Все еще как в тумане, женщина поднялась и медленно вышла за дверь. Грассатор щелкнул замком и подошел к ребенку:

— Эк ты ее, Ника. Ну даешь. Интересно, что бы твоя мама на это сказала. Может быть, Экзукатор и те остальные были и правы — ты у меня непроста, ох непроста. Что же, тем хуже для них…

Поезд отсчитывал километры по Транссибирской магистрали, летел вперед, расталкивая утренний туман, заставляя его виться позади беспокойными клубами. А впереди… впереди было белым-бело, и оставалось только догадываться, что скрывается за этим туманом.