Архипелаг

Глава 7 РЫБЫ-ХИРУРГИ

В поле зрения по левому борту появляются белые горы. Троица белоснежных пиков — то ли сахарных, то ли снежных. Гэвин знает, что на самом деле это ослепительная и чудесная солнечная соль. Гора соли поднимается в небо, как рог единорога, а может, наоборот, нисходит на землю с далеких лунных полей. Как бы то ни было, эти белые горы представляют собой фантастическую картину, особенно посреди бесконечной синевы, как будто их, как по волшебству, доставили сюда из Швейцарских Альп. Вообще-то, соль добывают здесь в огромных количествах. На юге Бонэйр вообще превращен в одно огромное солевое болото. Морская вода под лучами раскаленного солнца испаряется, оставляя горы соли — любой может собрать ее с земли руками.

Гэвин и раньше бывал на этом острове. На Бонэйре он научился нырять, этот остров богат чудесами природы, которые хочется показать Оушен. Они идут вдоль южного побережья Бонэйра, но малышка еще спит. Вот они, А.В.C.-острова. — Эй-Би-Си, и он постоянно повторяет про себя: «Эй-Би-Си, Эй-Би-Си, Эй-Би-Си», разглядывая снежные горы соли, высящиеся на берегу. Он думает о Клэр, о ее белоснежной коже, о ее молчании и о том, как все шире расходились края ее трещины отчаяния. Да, «трещина отчаяния» — так можно назвать ее состояние. Бедная жена. Он мысленно посылает ей свою любовь и поддержку.

На Бонэйре яхтам запрещено швартоваться: весь остров представляет собой природный заповедник, но, если заплатить пошлину, тебе позволят окунуть в воду палец, хе-хе.

В бухте Кралендейка есть причал и бакены, за которые можно закрепить суденышко, а вода настолько чиста, что он видит ныряльщиков издалека, когда только заходит в бухту. На пристани дежурят такси, минивэны; справа — еще одна мегапристань, у которой стоит огромный лайнер «Королева морей».

У Гэвина невольно вырывается крепкое словцо. Лайнер возвышается над морем на десяток этажей. Ряды иллюминаторов начинаются у самой ватерлинии. Ниже всех расположены каюты команды, затем идут шлюпочные палубы, еще выше — несколько палуб для туристов: сотни крошечных окошек. За стеклами, скорее всего, американцы. Он прекрасно знает породу круизных туристов: пенсионеры среднего уровня дохода, уже плохо ходят, плохо видят — такие ежегодно отправляются в путешествия. Весь год копят деньги и верят, что их ждут невероятные приключения, — еще бы, за двенадцать дней посетить восемь стран!

Круизные лайнеры уже оккупировали Порт-оф-Спейн и Скарборо, перевозят по миру тысячи людей, швыряющихся долларами, которые ловят на лету презирающие их тринидадцы. Да, все презирают американских туристов, и за дело. Танцевать не умеют, на солнце покрываются волдырями и даже с ромом не могут справиться.

Он готовит завтрак, когда просыпает дочь, и первое, что она замечает, — гигантский круизный лайнер.

— Папа, что это?! — Она машет рукой.

— Доброе утро!

Они оба глядят на белую громадину. Оушен не может поверить своим глазам.

— Это что, тоже лодка?

Гэвин хмурится:

— Не лодка, а большой корабль.

На пристани под палящим солнцем терпеливо ждут водители такси. Три раза в неделю в гавань заходят плавучие города, и в эти дни местные жители уже могут не рассчитывать на спокойную жизнь. Три дня в неделю местные обречены кланяться, бормотать «Да, сэр!» и продавать свои задницы за американские доллары.

На круизных лайнерах путешествуют даже не туристы, а вуайеристы, зрители, они только смотрят по сторонам, щелкают фотоаппаратами да покупают местные сувениры: кукол-негритят, сделанных из переработанных пластиковых бутылок из-под кока-колы и заполненных песком, серьги в форме шлепанцев, пепельницы, выточенные из высушенных тыкв, и оригинальные подставки для бижутерии.

— А мы можем туда пойти? — интересуется Оушен.

— Нет.

— Почему? Мне нравится этот корабль.

— Неужели? И чем же он тебе нравится?

— Он очень большой, — произносит она с благоговейным трепетом в голосе.

— И что?

— Он больше нашей яхты.

— И что?

— Наша лодка старая, — с сожалением констатирует Оушен.

— Что ж, прости ее за это.

— Он такой красивый, папа! — В голосе дочери слышится зависть.

Вообще-то, в этом она права. «Королева морей» — одно из карибских чудес света. Гротескное, но по-своему необыкновенное.

После завтрака они спускаются в шлюпку и гребут к берегу, чтобы пройти пограничный контроль. Большинство такси разъехалось, но на пристани снуют продающие туры агенты. Они случайно толкают девушку-агента с длинными черными волосами — она оборачивается. У нее широкая улыбка, ясные глаза, большие, зеленые. Оушен сразу притихает.

— Привет! — здоровается девушка. — Меня зовут Лулу.

Гэвину неловко, он с трудом сдерживается, чтобы не снять перед ней шляпу и не расшаркаться.

— Только что приехали? — спрашивает агент.

— Да.

Она протягивает ему брошюру — на ней изображен катамаран, несколько подводных снимков желто-пурпурных коралловых рифов, дети в масках и ластах, огромные черепахи растопырили плавники, словно собираются взлететь.

— Катер ждет, — продолжает Лулу. — Мы отходим через час. Если хотите поплавать, понырять, увидеть кораллы, айда с нами!

— Я когда-то нырял здесь, — нерешительно замечает Гэвин. — Давно хотел показать дочке настоящий риф.

— А вы откуда?

— Из Тринидада.

Ее лицо вдруг расплывается в улыбке.

— Так я тоже!

— Неужели? — Почему эта новость так его обрадовала? — И откуда точно?

— С самого юга, из Икакоса.

— А теперь здесь живете?

— Да, вышла замуж за моряка. Мы сюда приплыли на яхте.

— И мы тоже.

Лулу бросает взгляд на Оушен: в зеркальных очках и панамке, низко надвинутой на выгоревшие волосы, дочь похожа на Бетти Риццо из ее любимого фильма «Бриолин», который она смотрела множество раз.

— Оушен, поздоровайся. Эта тетя тоже из Тринидада.

— Хэлло.

— Ну что, едем на острова? — спрашивает он дочурку.

— Да.

— А можно взять с собой нашу собаку? Она очень послушная.

Девушка окидывает Сюзи оценивающим взглядом.

— Конечно, почему нет?

— А у вас найдутся ласты на нас обоих?

— Найдутся. У нас есть и ласты, и маски, и гидрашки на все возрасты и размеры.

— Значит, отходите через час?

— Да. Вам хватит времени посетить пограничников и уладить все формальности.

— А где стоит ваш катер?

— В пяти минутах отсюда. — Она машет рукой себе за спину. — Мы пришвартованы сразу за большим казино. Вы нас ни с кем не спутаете, катер называется «Ветер в ивах».

— Ладно, увидимся через час.

Лулу улыбается, машет им рукой и отворачивается. Гэвин видит, что у дочери испортилось настроение.

— Я не хочу нырять, — заявляет она.

— Почему же?

— Мне это не нравится.

— Но ты ведь еще не пробовала нырять.

— Я не хочу никуда ехать.

— Тем хуже для тебя, потому что мы все-таки поедем.

— А я не хочу!

— Ну а мы с Сюзи хотим. Ты можешь остаться здесь, подождать нас.

Это ее немного отрезвляет.

— И вообще, Снупи, тетя очень приятная, и она из Тринидада.

— И поэтому мы едем нырять?

— Да.

— Поэтому она тебе нравится?

Гэвин смеется:

— Да.

— А там будут одни старики?

— Ты имеешь в виду, вроде меня?

Она кивает.

— Наверное. Я не знаю. — Почему-то ему становится стыдно за то, что он «старик».

Через час они уже на катере. Всего здесь собралось около двадцати человек, некоторые явно с «Королевы морей», и ему приходится примириться с тем, что нырять они будут бок о бок с голимыми туристами.

Команда молодая, все загорелые до черноты. За рулем атлетического вида капитан лет сорока, руки и грудь покрыты татуировками, волосы с боков выбриты, а остальные сбиты в выгоревший ирокез, глаза защищены зеркальными очками в белой оправе. Оушен не может отвести от него глаз, похоже, она собирается влюбиться. Гэвин и сам то и дело бросает взгляды на крепкое тело капитана, прикрывая руками свой живот гиппопотама. Лулу и вся команда — сплошной восторг. Они разносят пассажирам напитки, с шутками заталкивают их в гидрокостюмы, суетятся вокруг Оушен, которая теперь очень довольна, что едет нырять с маской.

Чуть-чуть не дойдя до Клейн-Бонэйр, маленького островка на другой стороне бухты, они кидают в море якорь, и команда начинает подбирать пассажирам ласты и маски. Все разделяются на три группы. Лулу берет на себя новичков, и Гэвин с Оушен решают присоединиться к этой группе. Капитан обещает присмотреть за Сюзи — похоже, у них с собакой любовь с первого взгляда. Оушен выдают спасательный жилет, пару небольших ласт, детскую маску с трубкой — теперь она выглядит наполовину лягушкой, наполовину — инопланетянкой. Оушен прекрасно плавает, и когда Лулу объясняет, как надо дышать через трубку, понимает ее с полуслова.

Первые две группы туристов ныряют с кормы. Некоторые падают в воду ластами вперед, поднимая тучу брызг и переворачиваясь в воде. Лулу прыгает спиной вперед, аккуратно, и шесть учеников копируют ее прыжок. В их группе в основном слабые пловцы, кто-то уверяет, что вообще не умеет плавать, один мужчина даже побелел от испуга. Но Лулу спокойно и уверенно заявляет, что доведет до рифа всех без исключения.

— Слушай внимательно, русалка. Я прыгну первым, а затем нырнешь ты, поняла?

— О’кей.

Он прыгает.

Оушен прыгает вслед за ним, приземляясь практически ему на голову. Он берет ее за руку и говорит:

— А теперь давай заглянем в подводный мир.

Она окунает голову в воду, и он чувствует, как замерло ее тело. Он тоже погружает лицо в воду, и — ах! — он не ожидал, что им откроется такое зрелище. Впрочем, к подводным чудесам невозможно привыкнуть, на земле такого не увидишь никогда. Длинные лиловые щупальца анемон, широко раскинутые оранжевые кружева кораллов, желтые шишечки среди полей красного бархата, покрытого стелющимися волосками, косяки желто-серебристых, лазоревых, алых, лимонно-желтых рыб. Прямо под ними сбилась вместе целая толпа неоново-синих мелких рыбок. Это голубые хирурги, они живут среди колышущегося поля бордовых волосков. Овальной формы рыбы с сине-фиолетовым окрасом тела, но их спинные и хвостовые плавники переливаются всеми оттенками сине-голубого и желтого. Грациозно и синхронно двигаясь в своем водном танце, они напоминают карнавальную группу, часть общего большого праздника, уникального и необыкновенного. От такой красоты Гэвина охватывает странное чувство: он и подавлен, и печален, и одновременно полон восторга — готов зарыдать в свою маску.

Он кидает взгляд на Оушен — она тоже увидела голубых хирургов, следит за ними, затаив дыхание. Ее кожа под водой выглядит изжелта-белой, руки опущены вниз, ноги раздвинуты, ласты едва шевелятся. Лицо за маской кажется огромным, глаза расставлены слишком широко. Он еще не видел свою дочь такой: подвешенной в соленой воде, загипнотизированной фантастическим зрелищем, дышащей как рыба. Она напоминает морское чудовище, дитя морской свиньи или раздутую, сияющую рыбу-луну. Вот за этим он и привез ее сюда, чтобы показать сказочную страну.

Он смеется, из трубки вверх поднимается каскад пузырьков. Она его не замечает, ей не страшно, как будто она покинула свое тело. Он снова берет ее за руку, они вместе плывут за Лулу, которая легко ныряет на глубину, зависает в воде, рукой указывая на самые интересные растения или рыб, затем выныривает на поверхность и объясняет, что именно показала. Они как будто погрузились в параллельную вселенную; ее обитатели занимаются своими делами, развлекаются, ходят по магазинам, судачат; стайные рыбки гуляют все вместе, косяками, одиночки прячутся за коралловыми веерами, здесь есть и обычные тусовщики, и распальцованные надменные задиры; есть стиляги и модницы, клоуны и арлекины: им всем даны достойные их экзотические имена.

Лулу перечисляет их, как стихи читает: тигровые груперы, сотовые коровы, французские ангелы, полуночные рыбы-попугаи, белолобые крапчатые, рыбы-трубы, испанские бодианы, рыбы-водолазы, морские яйца, щетинковые полихеты, голотурии, или морские огурцы. А затем Лулу ныряет еще ниже, тычет пальцем в сторону дна, потом поднимается на поверхность и объявляет:

— Ура, осьминог!

Они смотрят вниз, но ничего не видят. Лулу снова ныряет, погружаясь почти до самого дна, показывает рукой песок, который вдруг, как в замедленной съемке, начинает превращаться в нечто зыбкое, колеблющееся, распускаться как гигантский цветок. Осьминогу не хочется подниматься с песчаной постели, он неохотно встает на свои резиновые ноги. Оушен под маской пищит от восторга.

— Осьминог! Папа, ты видел?

Он кивает, и она снова погружает голову под воду.

Мимо них проплывает небольшой коврик в черно-белую крапинку, у него очень длинный хвост.

— Смотрите, орляковый скат! — кричит им Лулу.

Похоже, ската вовсе не смущает такое количество зрителей. Оушен хватает отца за руку, вдвоем они следят за изящным подводным полетом. Гэвин почти счастлив в эту минуту.

Он не замечает, как проходит час сноркелинга[5]. Ему и радостно, и грустно, он сам себя не узнает; кажется, он вернулся. Вернулся в мир своей молодости, где был так счастлив, к морю, которое так любит, которое он предал с земной женщиной. Здесь он у себя дома, ему передаются все симпатии этого мира и его эмпатия, здесь все движется и дышит как единый организм. Здесь можно обрести потерянный смысл жизни.

Лулу ведет группу обратно к катеру, они переезжают на новое место и снова ныряют, а между заплывами пьют ромовый пунш, свежий сок гуавы, с удовольствием пробуют местную похлебку на обед. Оушен притихла, раскраснелась, похоже, она тоже пьяна впечатлениями, накачалась морской водой. Они с Сюзи безоговорочно влюбились в татуированного капитана с ирокезом. Сюзи теперь сидит позади него на палубе как настоящий помощник, палубная собака. Это не вызывает в Гэвине ревности. Он счастлив. Он наконец-то свободен. Свободен, черт побери!

Позже, когда они уже подходят к берегу, он беседует с молодой женщиной, подводным фотографом.

— Ну и работенка у вас! — говорит он.

— Да уж. — Она улыбается. — Во повезло мне!

— Как давно этот риф находится под охраной?

— Да уж лет шестьдесят, не меньше. Чтобы уберечь риф, его нужно очень тщательно охранять. Нигде в мире таких рифов больше не осталось.

Под словом «охранять» подразумевается охранять от человека.

— Когда я был молод, риф Бакку на Тобаго был таким же, как здесь, — делится воспоминанием Гэвин. — На пляже ступить было некуда от раковин. А теперь вся живность там вымерла. Погублена якорями, яхтами… туристами.

— Ой, представляете, здесь снова появились крылатки.

— Не может быть!

— К сожалению, это так. Пока их немного, но все же они уже здесь. У нас тут целая группа пенсионеров-энтузиастов готова положить остаток жизни на то, чтобы их извести.

Да, крылатки… Эти рыбы раньше водились за много миль отсюда, в Тихом океане. Они, конечно, красавицы, все в тигриных полосках, окутанные мягкими лентами плавников, крепящихся на кожистых перепонках. Но крылатки — опасные хищницы, они заглатывают добычу целиком, особенно мелких рыбок. Шесть крылаток улизнули из аквариума во время урагана Эндрю во Флориде в 1992 году: они начали неудержимо размножаться, продвигаясь все южнее, вдоль Антильских островов, пока не зашли в Карибское море.

— Боже правый!

— И не говорите. Нам никак не избавиться от этих тварей. Местные говорят, что, пока мы не откроем суши-бар, где будут готовить крылаток, извести их невозможно.

Он слушает, качая головой, но для него эта опасность так же далека, как американская трагедия 11 сентября или резня в Сребренице. А местные рыбки не могут обратиться в НАТО с просьбой защитить их от крылаток.

Девушка показывает фотографии Оушен, которая под водой выглядит как морская черепашка.

— Я куплю у вас несколько штук, — говорит он.

Сама Оушен так устала, что не в состоянии ни на что реагировать. Завернутая в полотенце, вся покрытая гусиной кожей, привалилась к нему, посапывает. Переохладилась. Он выносит ее на пристань на руках, капитан передает ему поводок Сюзи.

— Хорошая у вас собака, — произносит он с уважением.

— Вы с ней хорошо смотритесь вместе, — шутит Гэвин.

— Я знаю. Когда-то у меня был песик такой же породы, я назвал его Мампс. Лучшая собака за все время.

— Правда?

— Точно. А сейчас у меня кот. Он живет со мной на катере.

Погрузив Оушен в шлюпку, Гэвин гребет к яхте, глядя, как огненный шар солнца закатывается в море, а небо привычно меняет цвет — от розового с оранжевыми всполохами до серебристо-серого. Они с Сюзи на двоих выпивают двухлитровую бутылку воды, падают на спальники в кают-компании и мгновенно засыпают без ужина, а он даже не переодевшись.

Море высосало воду из его тела, он смертельно устал, не может шевельнуть ни ногой, ни рукой. Слыша собственный храп, погружается в сон, но этот сон отнюдь не мирный. К нему приплывает полосатая крылатка с мрачным лицом самурая, она появляется снова и снова, напоминая о чем-то очень тоскливом. Ураган разрушил океанариум во Флориде, рыбы-убийцы вылились вместе с водой в Тихий океан, доплыли до Карибов. Волна обрушилась на его дом в Тринидаде, разбила, смыла их красивый домашний аквариум, оставив в грязи лишь трупики золотых рыбок. Он видит безмятежное спящее лицо Клэр — до наводнения они жили в уверенности, что ничего плохого с ними случиться не может. Подумаешь, дождь! В Тринидаде каждый год идут дожди. Клэр — креолка, и хотя ее кожа белая, как снег, наследство прадедушки шотландца, она — потомок плантаторов, которые несколько веков назад торговали какао-бобами. И там, где она росла, угроза ураганов существовала постоянно, она с детства знакома со штормовыми ветрами, безжалостными ливнями. Но в ночь наводнения она как будто замерла, а с тех пор и вообще затихла, поникла, завяла.

Гэвин спит, но его мозг пульсирует, а сердце бьется в груди, пытаясь понять и принять его собственное участие в той роковой ночи.

Глава 8 БЕЛЫЕ ГОРЫ

Утром Гэвину становится легче, он понимает, что привык к новому ритму жизни, знает, какие работы необходимо выполнить на «Романи». Он вспомнил ее забытое тело, она вспомнила его: ведь они благополучно добрались до островов Эй-Би-Си! На самом деле их следовало бы назвать Эй-Си-Би, ведь сначала идет остров Аруба, за ним — Кюрасао, а уже потом Бонэйр[6]. Гэвин решил, что они встанут на якорь в Кралендейке и простоят как минимум неделю. Он немного устал от моря: одну минуту он уверен в своих силах, а в следующий момент его охватывает паника… Что за вечные смены настроения! Острова Лос-Рокес вызвали тоску, а вот на Бонэйре он чувствует себя счастливым. Сегодня они сойдут на берег и поедут осматривать остров. Оушен понравятся фламинго.

Гэвин берет в аренду машину и направляется прочь от моря. Выехав на основную трассу, поворачивает на юг. На восточном побережье Бонэйра море не такое спокойное, нежное, здесь нет манящих морских лесов, подводных пейзажей. Этот берег гораздо суровее, волна такая высокая, что пришвартоваться невозможно, а дайверов подстерегают акулы-людоеды. Поэтому здесь так мало населенных пунктов.

Они едут вдоль побережья, рассматривают высокие кактусы-свечки и приземистые опунции, проезжают стада диких ослов, которых пятьсот лет назад завезли сюда из Испании, снова видят ящериц. Множество ящериц. Только эта разновидность серого цвета, они бородатые, а самцы достигают двух метров в длину. Ящерицы застыли на обочине дороги, как бетонные статуи, греются на солнце или отдыхают в зелени кустов. Они похожи на конквистадоров своими заостренными, покрытыми шипами шлемами, оловянными доспехами, переливающимися всеми цветами радуги. Он останавливает машину, чтобы полюбоваться на них.

— Папа, это кто? — с испугом спрашивает Оушен.

— Тоже ящерицы, детка, только очень большие.

— Какие страшные!

— И не говори. Их называют игуанами.

— Как та, что упала с дома бабушки Одри?

Гэвин невольно ухмыляется. Рядом с домом его матери в Тринидаде жила игуана, которая часто забиралась на кокосовую пальму, засыпала на солнце и падала прямо в сад.

— Да, примерно такая же.

— А эти ящерицы тоже могут забираться на дерево?

— Да.

— И падать нам на голову?

— Ну, только если заснут.

— Ну нет, только не на мою! — и Оушен картинно закрывает руками головку в панамке.

— А ты знаешь, что они приплыли сюда из Южной Америки? Дрейфовали вместе с морскими течениями иногда по нескольку дней подряд, а если повезет, находили упавшее дерево и плыли на нем.

— Как тот белый порошок?

Гэвин снова ухмыляется:

— Именно так, котенок.

— Ящерицы и белый порошок путешествуют на деревьях?

— Бывает.

— В Карибском море?

— Особенно здесь. Правда, в нашем море и кое-что похуже можно найти.

— Что, например?

— Старый ингалятор.

Они едут дальше на юг, пока земля не становится ровной и не приобретает цвет пепла. Здесь тоже идут дожди, и серая земля, как тигриными полосками, покрыта длинными серебристо-синими лужами. Недалеко от побережья дождевая вода скопилась в низине, образовав болото, одно из пяти, имеющихся на острове. В прошлый его приезд на этом месте были лишь засохшие равнины, но сейчас среди водной глади как островки торчат зеленые кочки. Фламинго обожают кормиться в солоноватой воде, здесь в изобилии водятся креветки и разные вкусные личинки. Впрочем, сейчас вода тут пресная, ведь недавно шел дождь, и фламинго пока не прилетели.

Они едут дальше, дорога идет между мерцающими под солнцем болотистыми озерцами, то тут, то там появляются ветряные мельницы, а вот и солончаки обнажились, огромные плоские бассейны, глубиной всего в несколько дюймов, сюда вода поступает прямо из моря. Значит, пора тормозить. И правда, впереди они видят шесть фламинго, стоящих на одной ноге и роющихся горбатыми клювами в соленой отмели.

— Ну, смотри на красоту! — Он показывает рукой.

— Ой, розовые птицы!

— Да. Это фламинго.

— Можно подойти к ним, папа?

— Они довольно стеснительны, но мы можем попробовать.

Оставив небольшую щель в заднем окне для Сюзи, они выходят из машины и, взявшись за руки, идут вдоль пустой дороги в сторону фламинго.

Птицы видят их, но не проявляют никакого беспокойства. Гэвин останавливается в десяти метрах от них.

— Папа, они нас не боятся? — шепчет Оушен.

— Видишь, пока нет.

— А как они летают с такими ногами?

— Сначала хорошенько разбегаются, а потом взмывают в небо.

— А если мы ближе подойдем, они улетят?

— Давай попробуем. Пошли, — говорит он, беря Оушен за руку, и они придвигаются к птицам еще на несколько шагов.

Оушен ступает осторожно, как Армстронг на Луне. Ближе, еще ближе.

— Папа, они нас вообще не замечают.

— Похоже, ты права.

Фламинго такого же роста, как и его дочь, каждая птица балансирует на одной розовой спице. Их оперенье розово-оранжевое, цвета лосося, цвета вареной моркови.

— Какие смешные птицы, — говорит Оушен.

Гэвин приседает, чтобы быть вровень с дочкой, но это движение дает птицам сигнал. Как по команде фламинго поворачиваются прочь и бредут по болоту в противоположном направлении, методично качая головами вверх и вниз, выуживая горбатыми клювами из воды сочных крабов и рачков. Они немного похожи на роботов, неуклюжие и одновременно невероятно изящные со своими петлеобразными шеями. И вдруг все как один раскрывают крылья, мгновенно превратившись в пушистое розовое облако. Бегут, набирают скорость, теперь они похожи на жирафов, мчащихся через саванны Африки.

Оушен от изумления застывает на месте, открыв рот. Все шесть птиц разгоняются, как маленькие самолеты, и взмывают вверх, не забыв убрать внутрь свои ноги-шасси.

Гэвин и Оушен стоят по щиколотку в теплой синей воде, глядя, как фламинго улетают прочь в сторону солнца. А когда птицы исчезают за горизонтом, переводят взгляд вниз, на воду. Оушен пристально вглядывается в зеркальную водную гладь, наклоняется все ниже и вдруг полностью погружает голову в воду.

— Оушен!

Его дочь стоит попой кверху, голова вместе с панамкой и темными очками — под водой.

— Да что же ты творишь! — Он дергает ее за руку.

Девочка выныривает, моргает, трясет головой, но не отвечает ничего. Потом закрывает голову руками.

— Ох, папа!

— Что еще за «ох»?

— Я просто хотела попробовать.

— Что попробовать?

— Быть птицей.

— Чокнутая девчонка!

— Если рыбы могут летать, может быть, я тоже смогу. Если эти птицы летают со своими ногами, почему я не могу?

— Потому что дети рождены ходить по земле.

— Но я ведь уже умею нырять. Умею дышать под водой.

— Ну, это совсем другое дело! — Он встречается с ней глазами.

Дочь выводит его из себя, ему хочется топнуть ногой, рявкнуть: «Хватить уже допрашивать меня!» — потому что частенько он и сам не знает ответов. Оушен ставит руки над головой треугольником, «я в домике», и смотрит так, как будто боится, что мир сейчас обрушится на нее.

Они едут дальше на юг, и снова на него наплывают воспоминания о времени «до», о том, каким он был, пока не рухнула стена, — наивным, счастливым. Ходил по дому босиком, слушал Нила Янга, а Клэр на улице готовила карри из краба. Пил утром на кухне кофе в шортах и футболке, счастливый семьянин, отец двоих детей. Совсем недавно жизнь шла так, как он мечтал. Ему это нравилось, он был центром своей семьи.

Гэвин с силой жмет на тормоз, взвизгнув, машина останавливается. Оушен снова открывает рот от изумления. Перед ними — целый городок розовых домиков. В них уже никто не живет, эта маленькая колония давно расселена. Когда-то крыши были покрыты пальмовыми листьями, а теперь сверху набит шифер. Стены некоторых домиков расписаны граффити, разобрать которые невозможно, то ли на голландском языке, то ли на креольском, где-то штукатурка отвалилась от стен. Домики, построенные из кораллового камня, такие же рыжевато-розовые, как фламинго, как будто их помыли морковным соком, громоздятся рядами в нескольких метрах от моря. Островки зеленой травы придают им вид опрятных коттеджей. В каждом домике два окна, через некоторые можно увидеть бирюзовое море.

На секунду Гэвина охватывает паника: «Как же это я забыл про цвет?! Вот это я недодумал…» Но они уже здесь, окруженные домами, что стоят по обе стороны дороги.

— Паааапа!

— Да-да, я знаю.

Домики крошечные, прямо игрушечные, точно они находятся на заброшенной детской площадке. Ему не хочется к ним подходить, ведь это знаменитые хижины, в которых на Бонэйре держали рабов. Но они все равно выходят из машины, пристегивают Сюзи на поводок.

Оушен медленно осматривает домики, заглядывает в окна, даже заходит в одну хижину. Гэвин встает на колени и тоже заглядывает внутрь. В центре домика — лужа. Как она здесь образовалась? Как вообще можно было тут спать, ведь ноги не помещаются в крохотном пространстве. Дочка прыгает внутри домика, стараясь достать до потолка, осматривает помещение, как будто примеривает на себя новое жилище.

— А кто здесь жил, папа? Другие детки?

— Нет.

— А кто?

— Мужчины, вроде меня.

Оушен не верит, смотрит с подозрением:

— Но ты же слишком большой.

— Люди, которые здесь жили, были не такие крупные, как я, но многие были высокими, их ноги не помещались внутри. Они не могли здесь ни встать, ни сесть.

— И могли только лежать?

— Да.

— Кто были эти люди?

— Рабы. Так их называли — рабы.

— Кто такие рабы?

— В основном черные люди из Африки. Их заставляли работать против воли. Бесплатно. Они искали соль на болотах, соль, которую приносит сюда из моря.

— Здесь жили черные люди?

— Да.

— Как Жозефина?

— Ну, Жозефина у нас работает далеко не бесплатно.

— Жозефина не поместится в этот дом.

— Да уж.

— Жозефина огромная!

Он кивает.

— Папа, здесь как-то странно…

— Как это, странно?

— Странно… понимаешь? Как… мама.

Гэвин морщится, отворачивается. Да, похоже…

Он тоже чувствует странность. Не надо быть суперчувствительным, чтобы уловить меланхолию этого кусочка суши, затерянного на краю острова. Хотя призраки замученных рабов не населяют их бывшие жилища, горечь и грусть очевидны. Здесь произошло так много трагедий, что само это место травмировано. И таких много в Карибском регионе — тут жили рабы, а там произошла резня, и ужас, горе, боль осели на камне, на стенах и крышах.

— Они прямо тут жили, на берегу моря?

— Да-да, здесь, на краю острова.

— А почему они не уплыли прочь, как ящерицы? Могли бы на деревьях уплыть…

— Думаю, кое-кто из них и пытался. Но у многих были семьи на севере, и раз в неделю им разрешали навещать родных в городке Ринкон.

— Знаешь, папа, я не хотела бы здесь жить. — Оушен говорит уверенно, как будто приняла решение раз и навсегда.

— Ну и хорошо.

— Здесь очень грустно.

— Согласен.

— Как мамочка. — Она выходит из хижины, садится на землю рядом с Сюзи, облокотившись о розовую стену, смотрит на ровное, безмятежно-синее море.

Так они и сидят втроем, подставив лица солнцу и морскому ветру. Он видит, что Оушен, как и он, пытается найти объяснение случившемуся: почему их дом снесло гигантской волной? Почему волна пришла с горы? Где ее мама? Почему взрослые дяди жили в детских домиках? Как ящерицы могут плыть по морю на деревьях? Его маленькая дочка сидит на краю земли, пытаясь познать жизнь. И пока они оба справляются с жизнью. Но еле-еле.

Они едут обратно на север, в сторону Кралендейка. Вдоль дороги высятся огромные горы белой соли. На этот раз Оушен обращает на них внимание.

Он притормаживает, спрашивает ее:

— Правда, они похожи на лунную поверхность?

Дочь согласно кивает.

— Люди-рабы построили эти белые горы? — спрашивает она.

— Да, но тогда горы не были такими высокими. Рабы доставали соль из моря, свозили ее к пристани, а затем торговые корабли увозили соль в другие страны. Когда корабли вставали на якорь, к ним подводили узкие мостки, что-то вроде трапа. По этим мосткам рабы бегали туда-сюда с корзинами соли на головах.

— Куда же уходили корабли?

— В Голландию прежде всего, ведь эти земли когда-то принадлежали Голландии, а голландцы обожают соленую селедку.

— Голландцы?

— Да.

— Гондоны голландские!

— Что? — От неожиданности он сбавляет скорость. — Что ты сказала?

— Голландские гондоны вот что!

— Оушен, где ты набралась таких слов?

— Альфонс так их называет.

Альфонс? Он смутно вспоминает разговор на пирсе. Да, Альфонс что-то сморозил, но Гэвин не помнит, что именно, так он стремился поскорее убраться оттуда.

— Что именно сказал Альфонс?

— Что голландские гондоны продают задницы америкосам.

— Во-первых, это неправда. А во-вторых, прекрати говорить это слово. Это очень грубое слово.

— Голландские гондоны, ха-ха-ха!

— Оушен! Такие слова на Бонэйре произносить нельзя, это неприлично, поняла? Альфонс очень сильно ошибается. Он сам гондон, этот Альфонс! Ясно тебе?

— Нет, не ясно.

— А должно быть ясно! И нечего со мной спорить!

Оушен надувает губы и отворачивается к окну.

Он тоже надувает губы.

Их уже не волнуют соленые белые горы, каждый смотрит в свое окно. Они проезжают мимо целых стай фламинго, чудесных розово-серебристых завитков из тонких ног-спиц и пушистых перьев, собирающих креветок на залитых водой полях. Оба молчат, пока Гэвин не задается вопросом, а не он ли сам главная задница?

Недалеко от Кралендейка он паркует машину рядом с казино. Оушен уснула в своем кресле, но теперь просыпается — они видят, что «Ветер в ивах» пришвартован у пристани. Сейчас пять вечера, на катере копошатся Лулу и капитан с ирокезом.

— Пошли поздороваемся, — предлагает Гэвин.

Сюзи топает за ними к причалу, заметив капитана, фыркает, разражается радостным лаем — они встречаются как старые друзья. При виде Лулу Оушен снова смущается, но Гэвин берет ее за руку.

— О, это вы! Привет! — радуется Лулу. — Как ваши дела?

— Хорошо, спасибо. Немного сонные, но довольные. Спасибо вам за вчерашнее путешествие. Нам очень понравилось.

Оушен кивает.

— А хотите пойти с нами в море сейчас?

— Прямо сейчас?

— Да, мы иногда выходим в море по вечерам. Ко мне брат из Тринидада вчера приехал, я хочу показать ему риф. Ну что, рискнете? Тут собрались одни земляки.

Гэвин смотрит на пришвартованный к причалу огромный катамаран.

— Только мы поедем?

— Да, и еще Чарльз. — Лулу кивает в сторону татуированного капитана.

Ах, так его зовут — Чарльз? Гэвин улыбается: это строгое имя не подходит к образу шкипера с ирокезом. Но почему бы и нет?

— Ну что же, поехали! — Держа на руках Оушен, он шагает на кат.

Девочка рада встрече с капитаном. Сюзи тоже переносят на борт.

— Приятная неожиданность, — улыбается Гэвин. — Мы-то просто остановились на минутку, ехали обратно на яхту поужинать.

— Что у нас на ужин? Ромовый пунш! Угощайтесь.

Спустя десять минут они уже плывут в сторону острова Клейн-Бонэйр: на палубе Лулу, ее брат, его жена и они с Оушен. Чарльз молча сидит на руле, не снимая зеркальных очков, и Гэвин испытывает миг острой зависти, который, впрочем, сразу проходит — приятно оказаться среди земляков.

Они говорят о карнавале, кто как собирается одеться, о Рождестве, о том, каково живется на Бонэйре, что и правда весь остров сейчас находится под охраной, и вода, и суша. И как Ивана Трамп хотела купить Клейн-Бонэйр и построить на нем казино, но ей не позволили, и сейчас — слава богу! — остров принадлежит народу, и так будет во веки вечные. Пунш течет рекой, Гэвин чувствует, как уходит напряжение, слипаются глаза, волнами наплывает радость, по крайней мере, рядом с Лулу чувство радости его не покидает.

Оушен села между ним и Лулу и не сводит с девушки глаз. Лулу хорошенькая, молоденькая, с гладкой, сияющей кожей. Когда разговор на минуту затихает, Оушен вступает со своими вопросами.

— У вас есть муж? — спрашивает она.

«Заткнись, Оушен, прошу тебя!» — Гэвину страшно неловко, но Лулу добродушно улыбается:

— Да, у меня есть муж.

— А дети у вас есть?

— Есть, трое. Два мальчика и маленькая девочка вроде тебя.

Гэвин закатывает глаза в молчаливом извинении. От рома он размяк, даже не пытается удержать дочь.

— У меня есть мама, — продолжает Оушен.

Лулу кивает. Она внимательно слушает, даже капитан по имени Чарльз вроде бы прислушивается к их разговору, так же как и брат Лулу.

Лицо Оушен розовеет от волнения.

— Из-за наводнения моя мама потерялась, — начинает она. Видимо, она уже придумала свою легенду, ей надо произнести ее вслух. У Гэвина начинает щипать в глазах. — Она стала русалкой. Теперь она живет с моей бабушкой Джеки, той бабушкой, которая ее мама. Это случилось, когда умер мой братик. Она ждет, когда он вернется домой. Она ждет нас в Тринидаде. Она вяжет братику носки, поет песни и каждый день плавает в бассейне у бабушки Джеки, потому что превратилась в русалку. Мы пошли в море на яхте, чтобы ее найти.

— Оушен, — шепчет он, — довольно, милая. Хватит.

Он смотрит на Лулу и одними губами произносит «Простите!», но Лулу качает головой.

Чарльз поднимает очки на лоб, и они все смотрят на него.

— Мой брат тоже погиб, — говорит Чарльз, обращаясь к Оушен. — Неудачно нырнул. Это случилось много лет назад. Он тоже стал русалкой.

— Правда?

— Да, и я знаю, что он плывет рядом каждый раз, когда выхожу в море.

— И я! — Оушен оживляется. — Мой братик тоже рядом, он плавает вместе со мной.

— Да, я тебя хорошо понимаю, — кивает головой Чарльз.

— Иди сюда, ду-ду. — Гэвин крепко прижимает дочь к себе.

Она послушно дает себя обнять, но смотрит на Чарльза. Девочка рада, что рассказала им о себе и что такой большой взрослый дядя с ней согласился. Гэвин уверен, что Клэр тоже понравилась бы такая версия событий.

Они подходят к острову.

— Ну а теперь кто хочет посмотреть на черепах? — спрашивает Лулу.

— Я! — кричит Оушен.

— И я! — поддерживает ее Гэвин.

Через несколько минут все уже экипированы и барахтаются в воде. Сейчас ранний вечер, на рифе не так много рыб, и море кажется более просторным. Лулу ныряет в глубину, показывает рукой — вначале они ничего не видят, но затем, приглядевшись, замечают небольшую коричневую черепаху, спрятавшуюся в кораллах. Голова у нее желтовато-коричневая, похожая на булыжник. Черепаха выбирается из своей пещерки и, неторопливо шевеля ластами, проплывает мимо них, как большое летающее блюдце.

Весь следующий час они плавают с черепахами — тех штук двадцать, а может быть, тридцать. В это время суток они любят прогуливаться на глубине. И снова Гэвина поражает, как море ставит все с ног на голову: с яхты оно выглядит как зыбкая земля, а снизу из-под воды — как голубое небо, наполненное нежными черноглазыми рептилиями, безмолвно помахивающими плавниками-крыльями.

Глава 9 «КУДРЯВЫЕ КИСКИ»

Целых две недели они проводят на Бонэйре — бɔˈпɛ:rə означает «низкая страна».

Они с Оушен путешествуют, забираются высоко в горы, паркуют машину там, где отмеченные желтым камни обещают хороший вид, любуются на море. А днем плавают на рифе, ныряют в разных точках западного побережья. Во время купания они обычно оставляют Сюзи на пляже.

Под водой перед ними открываются целые коралловые города, богато украшенные фасады, принадлежащие ancien régime — старому режиму. Пряничные домики, свисающее с резных балкончиков белоснежное кружево; купольные башни, шпили, причудливые виньетки, которые и сегодня можно найти в домах Вест-Индии, где до сих пор сохранились стили барокко и рококо. Все эти постройки выполнены самой природой из кораллов, от них слезятся глаза, потому что кораллы действуют на оптический нерв своими флуоресцентными охристыми и пурпурными окрасками.

— Папа, а знаешь что? — говорит Оушен однажды по дороге домой.

— Что?

— Жизнь-то налаживается!

Гэвин смеется:

— Я рад.

— А у тебя жизнь налаживается?

— Да.

— Я люблю рыбок, — говорит она.

— И я тоже.

— Они же как люди.

— Правда?

— Да. Они вечно спешат по своим делам. И они такие милые.

— Ну а еще почему?

— Они живут в воде.

— И?

— И никогда не утонут в ней.

— О, я как-то не думал об этом.

Оушен смотрит в окно, довольная. Кажется, она постепенно примиряется с наводнением, начинает получать удовольствие от этого путешествия. Но Гэвину все равно не по себе: она еще очень мала, его дочка, совсем крошка. А волна была слишком большой.

Они едут на север, приезжают в старинный городок Ринкон, где когда-то жили рабы. Сегодня здесь открыт уличный базар. Гэвин покупает венесуэльский пирог из кукурузной муки — такие продают и у них в Тринидаде, — и еще они осматривают огромный черный голландский байк, выставленный на продажу.

Дальше к северу пейзаж меняется, земля становится бугристой, как будто остров выталкивает вверх огромные куски горной породы, образующей неровные террасы и скалы, где полно пещер летучих мышей. По обочинам высятся трезубцы и свечки кактусов, в зарослях клещевины — из ее семян делают касторовое масло — пасутся дикие козы. Иногда на земле шевелится огромный серый хвост: это папа-игуан уползает в подлесок.

— А почему земля такая неровная? — Оушен смотрит на вывернутую в небо скалу, как будто пытающуюся сделать рывок вверх.

— Иногда земля двигается, — объясняет Гэвин.

Ему не хочется рассказывать ей о землетрясениях.

— Как корочка на мамином пироге, — замечает она.

— Действительно похоже.

— Это из-за землетрясения?

Гэвин притормаживает, бросает на дочь косой взгляд.

— Просто иногда земля начинает смеяться, — говорит он.

— Смеяться?

— Да, и вертится с боку на бок в своей постели.

— Неправда! Я тебе не верю.

— Не хочешь верить, не надо.

— Земля не может смеяться, — качает головой она.

— Может быть, ты просто пока этого не слышала.

— Ха-ха-ха, — произносит Оушен без тени улыбки. — Вот так?

— Ого, ну и сарказм!

— Что такое сарказм?

— Неважно. Земля умеет смеяться, ты просто раньше об этом не знала.

— Мне только шесть лет, — говорит она.

— Вот именно.

— А когда я вырасту, я услышу, как смеется земля?

— Да, только если будешь внимательно прислушиваться.

— Странно как-то, — пожимает плечами Оушен.

Продвигаясь все дальше на север, они достигают плоского озера Гото, где микроклимат совсем другой, а пейзаж напоминает средние широты, как в Ирландии или Канаде. Здесь хранятся огромные металлические чаны с рафинированным маслом, которое Уго Чавес продает остальному миру.

В Кралендейке они ужинают бургерами и жареной рыбкой ваху. Гэвин теперь не готовит на яхте — слишком жарко. На набережной Кралендейка тоже есть фламинго, но они выложены из морской гальки на тротуарах. Вечерами группы подростков учат друг друга танцевать сальсу.

Везде слышится креольский говор, папьяменто, которого раньше он не встречал, — смесь португальского, африканского и нидерландского. Понять этот язык невозможно, на нем говорят только здесь, на островах Эй-Би-Си. Как он смог выжить в современном мире? Ведь язык — вещь очень хрупкая, эфемерная. Но папьяменто не погубили ни запретившие его когда-то голландцы, ни американские фильмы, ни видео «Ютьюба». Его придумали рабы для собственной защиты, его правила менялись как будто сами по себе. Это один из сотни других национальных языков Карибского бассейна. Он был изобретен для того, чтобы белый человек не смог понять, о чем говорят черные, и теперь белым людям самим приходится его учить.

Они с Оушен с легкостью вписались в местную тусовку: стали мягче друг к другу и к окружающим, как будто морская вода растворила покрывавшие их иголки. И оба поздоровели физически. Со дня их бегства прошло несколько недель, они загорели, их ноги и руки покрыты укусами комаров, волосы выгорели на солнце, и у обоих немного нездешний, мечтательный вид. Дочка вообще чувствует себя здесь как дома. А он? Гэвин не ожидал, что, пытаясь спастись, откроет для себя новый космос — океан.

Клайв, Петала, Джеки, его собственная мать Одри остались далеко позади, за тридевять земель, в тридевятом царстве. «Когда-нибудь мы пойдем на запад!» — часто говорил Клайв во время их походов на «Романи». «Пошли на запад, приятель!» — но они никогда далеко не заходили. Проблема не в том, чтобы дойти, а в том, как вернуться обратно против ветра, против течения. Это их и останавливало тогда.

Ну а сейчас он здесь, заново обследует острова, которые сильно изменились, но он знает, что они являются частью единого огромного архипелага.

Они выдвигаются в сторону Кюрасао на рассвете. На календаре середина декабря 2010 года. Ближе к полудню, спустив паруса, они заходят в лагуну Спаанс Вотер, «Испанские воды», включают двигатель, идут мимо огромного отеля «Хаятт» с тремя сотнями номеров, в которых могут разместиться целые фирмы. Лагуна представляет собой водное пространство размером с поле для гольфа. Это настоящее сердце Кюрасао, само название которого, по мнению некоторых, происходит от испанского слово corazón, что значит «сердце».

Хотя Гэвин не планирует надолго задерживаться здесь, он находит для «Романи» причал стоимостью всего в десять долларов за полгода. Их окружают суперяхты, у кромки воды высятся принадлежащие миллионерам виллы. Когда Карибы называют игровой площадкой для богатых, люди имеют в виду именно это место, Спаанс Вотер на Кюрасао, где богачи прячутся от окружающего мира.

Однако Гэвин поражен, насколько скромно выглядят жилища богатых мира сего. Суперяхты не скроешь, конечно, а вот виллы на побережье весьма умеренны по размеру, сидят низко над водой, некоторые обшитые вагонкой фасады выходят прямо на воду, и к ним ведут узенькие мостки. Заросшие травой лужайки выглядят уютно, по-домашнему, как будто люди действительно живут здесь, а не приезжают только сорить деньгами. И никаких признаков американского шикарного безвкусия, пошлости «новых денег». Этот уединенный мир избранных открыт и для обычного моряка. А за просторами лагуны возвышаются башни нефтеперерабатывающего завода в Виллемстаде, изрыгающие потоки черного дыма.

Уго Чавес арендует у голландцев этот завод, здесь он перегоняет нефть. Гэвин не раз слышал, что Чавес только и ждет, чтобы присоединить острова к своему государству. Если он только попробует… это будет означать войну на Карибах.

Надув шлюпку, они пристают к ближайшему пирсу. Им предстоит пройти пограничный контроль в Пунде, посетить супермаркет, прикупить нужных мелочей в Салине… Дел накопилось немало. На пристани собралась небольшая толпа — все обступили мужчину и мальчика, которые прямо на деревянных мостках разделывают серо-голубую барракуду.

Гэвин и Оушен тоже подходят поближе. У мужчины загорелая до красноты кожа, длинные волосы забраны в хвост, торчащий из-под бейсбольной кепки. Мальчику около одиннадцати лет, они общаются друг с другом на папьяменто. Оушен пробирается сквозь толпу, садится на корточки, не сводя глаз с рыбы со вспоротым брюхом.

— Вы будете ее есть? — спрашивает она мужчину.

— Конечно, крошка! — отвечает тот по-английски.

Уголки губ Оушен опускаются в гримасе неодобрения.

Гэвин наблюдает за процессом разделки рыбы, чувствуя смутное беспокойство. Рыбалка вообще дело кровавое: тут есть и борьба, и смерть, и кровь. В молодости он и сам ходил на крупную рыбу, вытягивал и тарпонов, и небольших рифовых акул, и барракуд. Но пока он не бросает леску с крючком за корму «Романи», ему и так хватает хлопот с ребенком и собакой.

Мужчина сует руку рыбе в брюхо, захватывает внутренности, вытягивает их; нежные петли кишок выпадают наружу — белые, розовые, сероватые. Что-то в этом процессе смертельной чистки поражает Гэвина так, что начинает щипать в глазах. Одним движением мужчина сметает блестящие скользкие внутренности в воду.

Гэвин видит, что лицо Оушен побелело. Мертвая барракуда наблюдает за ними немигающим черным глазом. Им пора уходить.

— Оушен, пошли, — говорит он.

— Я хочу посмотреть.

— Мы уходим.

Он берет ее за руку, слегка тянет, но она не двигается с места.

— Ну вставай уже! Мы же собирались в магазин за покупками.

Оушен медленно поднимается на ноги.

Теперь мужчина держит длинное рыбье тело за жабры, а мальчик поливает на барракуду водой из ведра. Рыба выглядит как пустой чемодан, только черный глаз все так же блестит и все так же уставлен на них. Сами рыбаки не обращают на зрителей внимания; для них это просто улов, за свою жизнь они разделали сотни рыб. Они разговаривают друг с другом на равных, Гэвин замечает, что мальчик называет мужчину по имени — Рафаэль, а не «папа», хотя паренек — копия мужчины в миниатюре и явно во всем ему подражает.

Только теперь до Гэвина доходит, почему при виде их ему захотелось разрыдаться в голос или убежать. Или закричать. Потому что у него никогда не будет сына. Он потерял этот шанс. Не будет совместной рыбалки и разделки рыбы тоже не будет.

Он тянет Оушен за собой, и на этот раз она, не сопротивляясь, позволяет себя увести.

— Папа, рыба стала пустая.

— Да.

— Мне ее так жалко!

— Мне тоже.

В Салине они заезжают в «Бургер Кинг», потому что это автокафе и не надо выходить из машины, и съедают по огромному гамбургеру, скармливая остатки Сюзи.

В Салине есть три больших такелажных магазина. В одном Гэвин покупает более подробную карту островов Эй-Би-Си, лампочку, заплатки для шлюпки (она явно где-то протекает), новую портативную систему УКВ — старая вот-вот отдаст концы.

В Пунде, более ориентированном на туристов районе Виллемстада, они проходят пограничный контроль и таможню, затем некоторое время бесцельно слоняются по улицам. В магазинах продают бриллианты и трусы от Келвина Кляйна, везде торгуют цветным ликером «Кюрасао»: оранжевым, зеленым, синим, красным. Правда, вкус у него всегда один — апельсиновый. «Синий Кюрасао» — одно название вызывает боль в печенке и глубокую печаль.

На береговой линии дома старые, построены в стиле барокко, с голландскими фронтонами и завитушками, похожими на напомаженные усы. Раньше они использовались как склады, а нынче выкрашены в нарядные пастельные цвета.

Из Пунды до Отробанды, что означает «другая сторона», через пролив Святой Анны перекинут качающийся мост. Они наблюдают, как мост медленно раскачивается вперед-назад, как в гавань входит баржа и, пыхтя, двигается по проливу внутрь острова. У огромной пристани пришвартован многоярусный, словно торт, круизный лайнер «Миллениум», обшитый голубой сталью.

Мост перестает качаться, и они решают перейти на другую сторону.

По пути Оушен разговаривает сама с собой:

— Мамочка, мы сюда приплыли на яхте, и Сюзи тоже с нами…

Время от времени она начинает бормотать, и он не мешает ей: ведь это ее душа, разум и сердце говорят одновременно.

— С нами все в порядке, — продолжает объяснять дочка. — Мы едем в путешествие. Папа говорит, что земля умеет смеяться, а я ему не верю. Я видела дельфинов. Я больше не хожу в школу. Сюзи мой лучший друг. Я видела розовый дом. Я сюда сама приплыла. Я помню наводнение, мамочка. Ты поправишься. Мы уехали в далекий город, он называется город сердца. И он в форме сердца, так папа говорит.

Гэвин сжимает дочери руку. Он и сам точно так же разговаривает с собой. Солнце снова садится, небо розовеет. Такое знакомое зрелище — закат на Карибах.

В Отробанде царит другая, более привычная им атмосфера, — здесь старинные фасады, не дождавшись ремонта, осыпаются, как в некоторых центральных районах Порт-оф-Спейна. Они подходят к просторной площади, где собралась толпа молодежи. Спортивного вида юноши выполняют сложные трюки: ходят на руках, делают сальто назад через голову, крутятся на голове, двигаются лунной походкой Майкла Джексона, шлепаются грудью прямо на асфальт, останавливая тело всего в нескольких сантиметрах от земли, и продвигаются вперед спазмоподобными толчками на манер гусениц. Оушен в восторге хлопает в ладоши и вместе с отцом продвигается ближе к центру толпы.

Из установленных на асфальте колонок, подсоединенных к бумбоксу, льется американский хип-хоп. Молодые люди — все черные, в кроссовках и вязаных шапочках, у некоторых на ногах наколенники, другие перебинтовали себе локти. Гэвин снова удивлен, он не ожидал увидеть столько брейк-дансеров здесь, в центре Кюрасао. А кого же он ожидал увидеть? Настоящих голландцев, белых женщин в сабо с покрытыми платками головами, пекущих ржаной хлеб? Возможно, но уж никак не этот Гарлем, не черных парней, напоминающих молодых бычков на родео. Мимо них на большой скорости пролетают юноши и девушки на скейтбордах.

— Пойдем, ду-ду.

На центральной улице блестят и сверкают неоновые рождественские украшения, подмигивают рекламные плакаты. И верно, ведь через несколько дней наступит Рождество! Но ему не представить себе праздник, они как будто зависли в неопределенном времени. Для них не существует календарных дат, они купили себе право бездумно бродить по улицам, глядя по сторонам, не думая о днях недели. Темные подворотни патрулируют тощие бездомные собаки, и Сюзи то и дело натягивает поводок.

Около парадных дежурят мрачные люди в черном, тут не встретишь выложенных галькой фламинго. Здесь полно баров, закусочных и рюмочных, бутиков и киосков, где продают лотерейные билеты. На тротуарах в открытых кафе люди пьют пиво и газировку с лаймом, некоторые стоят, задрав одну ногу и оперев ее о стену — привычная для Карибов поза мужчин всех национальностей. Здесь и казино имеется, правда, в другой стороне. Бритый мужчина с томными глазами улыбается ему с откровенным призывом.

Оушен зачарована этим местом, да и Гэвин тоже. Здесь все так напоминает креольский замес Тринидада, где грани старого мира стерлись, изменились до неузнаваемости. Та же атмосфера царит в Гаване, Джорджтауне, Порт-оф-Спейне, Виллестаде, где грандиозные старинные здания обрушиваются прямо на улицы, некоторые даже приходится укреплять досками. На крышах растут деревья, барочные вывески прошлой эпохи стерлись и заменены неоновыми — «Крейзи» и «Секси бэби».

— Здесь как дома, да, папа? — замечает Оушен.

— Ага.

— Только все говорят на этом смешном языке.

— Это папьяменто.

— А мы на каком языке говорим в Тринидаде?

— На английском.

— Но не все говорят на английском!

— Почему? Все говорят.

— Не все люди в городе.

— Представь себе, это тоже английский.

— Городской английский?

— Что-то в этом роде.

— А мы раньше говорили на голландском языке в Тринидаде? — После «голландских гондонов» Оушен впервые снова поднимает тему голландцев.

— Нет.

— А почему не говорили?

— Потому что голландцы не доплыли до Тринидада.

— А капитан Ахаб был голландцем?

— Нет.

— А кем?

— Американцем.

— Он был толстый?

— Нет.

— Ахаб доплыл до Тринидада?

— Нет, детка. Его вообще не интересовали Карибы. Он гонялся за китами.

Уже совсем стемнело, и небо потускнело до темно-серого цвета. Под крышами опустевших зданий мелькают летучие мыши.

— Пить хочешь? — спрашивает Гэвин.

— Да.

Они покупают холодную колу в рюмочной, садятся на улице под обширным зонтиком. Здесь шумно, полно народа. Вдруг Гэвин видит тех самых мужчину и мальчика, что потрошили рыбу на причале: они сидят за соседним столиком. Мужчина встает, чтобы заказать что-то у бара, и оставляет сына в одиночестве. Оушен тоже замечает его и сразу включает свой образ Бетти Риццо: буравит незнакомца надменным взглядом за убийство рыбы. Мальчик, не мигая, буравит взглядом ее в ответ.

— Оушен, веди себя прилично! — предупреждает Гэвин.

Пацан встает, подходит к ним.

— По-английски говорите? — спрашивает он.

Они кивают.

— Рафаил тоже говорит по-английски. — Он явно заинтригован поведением Оушен, рассматривает ее как какую-то неведомую, но занятную зверушку.

Мальчик застревает у их столика, они с Оушен начинают строить друг другу гримасы. Появляется отец с пивом и стаканом колы, подходит к ним. Похоже, он их тоже вспомнил.

— Привет, малой не слишком вас достает?

— Все в порядке, — улыбается Гэвин. — Похоже, наша молодежь уже влюбилась друг в друга.

— Ха! Это правда, ему нравятся молоденькие. — Мужчина говорит с американским акцентом. — А это вас мы видели сегодня утром на причале?

— Да. Хорошую рыбу вы выловили, большую. — Гэвин снова чувствует непонятный укол в сердце.

Эти двое — команда, союзники, мальчик ведет себя в присутствии мужчины с молчаливой, но уверенной грацией. А мужчине, похоже, нравится, что Оушен старается строить из себя крутую даму.

— Я — Рафаил, — он протягивает руку. — А это мой сын Джон.

— Гэвин, а это Оушен.

— А, названа так в честь моря.

— Да.

— Ты любишь море, крошка?

Оушен кивает.

— А что тебе больше всего нравится в море?

— Рыбы.

Гэвин улыбается.

— Я тоже люблю рыб, — ухмыляется Рафаил.

Оушен кривит губы с негодованием старой монахини, и Рафаил разражается смехом.

— Что это с ней?

— Не знаю, — пожимает плечами Гэвин. — Она иногда бывает…

— А, вся в мамочку?

Гэвин холодеет.

Оушен хмурится и высовывает язык.

— Смешная у тебя девчонка!

Как же Гэвин соскучился по разговору на равных, особенно со взрослым мужчиной! Рафаил и Джон присаживаются за их столик, заказывают еще выпивки. Рафаил настаивает, чтобы Гэвин попробовал штобу — разновидность мясного рагу с рисом и горошком. Разговор течет непринужденно. Гэвин выясняет, что Рафаил родился в Колумбии, переехал на Кюрасао еще ребенком вместе с родителями. Даже поступил в университет в Нидерландах, но вылетел оттуда и завербовался в голландскую армию — там он выучился стрелять и водить танк.

— Вау! — Гэвин впечатлен.

Рафаил производит впечатление человека, крепко стоящего на ногах. Такой не будет спасаться бегством, не будет отбывать офисную повинность с девяти до шести, и он не смотрит на часы, опасаясь, что опоздает к жене на ужин. И в то же время Гэвину хочется задать вопрос, который вертится у него на языке: а где же жена-то? Где мать мальчика? Почему отец и сын болтаются по миру вдвоем?

Но он не спрашивает, вместо этого позволяет себе напиться. Всего-то три кружки пива, и он уже хорош. Оушен так и засыпает на стуле, положив голову на стол, под которым Сюзи во сне дрожит и сучит лапами, охотясь на кошек.

Джон уходит куда-то в угол, не мешает отцу общаться. Проходит еще час, еще пара кружек пива, и Гэвин неотчетливо соображает, что не сможет сеть за руль и вернуться обратно, в гавань. Он даже не помнит, где оставил машину, не говоря уже о яхте…

Гэвин приходит в себя на пассажирском сиденье белого фургона Рафаила. Оушен и Джон спят на скамейке в пассажирском отсеке, Сюзи похрапывает на полу. Они стоят на огромной парковке. Одиннадцать вечера. Он так не вырубался с того дня, как заснул, стоя в офисном туалете. Зачем он так напился? Голова гудит.

— Где это мы? — хрипло спрашивает он Рафаила.

— В Кампо Аллегро. Это «Хэппи кэмп».

— А что это такое?

— Да просто курорт. Ну, мужик, ты и спать! Так сильно устал?

— Мне уже лучше, — Гэвин потягивается, зевает.

— Да ты и выглядишь лучше. Ладно, не буду задавать лишних вопросов.

— Лучше не надо.

— Слушай, мне кое-кого надо тут повидать. Ненадолго, о’кей?

— О’кей. Я посторожу.

— Да ладно тебе, не глупи. Пошли со мной, с детишками все будет в порядке, у Джона есть мобила на всякий пожарный. Давай поднимайся.

— Ты серьезно?

— А как же! Это место охраняется, тут везде сигнализация. Ворота заперты и все такое. Я здесь ночевал много раз, уж поверь мне. Самая охраняемая парковка на всем острове.

— Тут все выглядит как в армейском бараке.

— Так это и были бараки. Когда-то.

И правда, повсюду ходят мужчины в армейской форме.

— Нет, я не могу оставить дочку. Ее мать удар бы хватил… Да ладно, что это я. Я остаюсь, а ты иди.

— Хорошо, хорошо. А если я позову мою кузину Лейлу присмотреть за детьми? На часик или около того. Тогда пойдешь?

— Кузину?

— Да, у меня их целых три. Они все здесь работают: Лейла, Тина и Марианна. Хорошие женщины. Они тоже из Колумбии, а Лейла — сама мать, уж поверь мне. Хорошая мать, как мама твоей девочки. Давай пошли, я куплю тебе выпить.

Снова выпить? Но почему бы и нет? Когда он позволял себе радоваться жизни? До того, как женился? Гэвин замечает, что его голова радостно кивает сама по себе.

Рафаил воспринимает это как согласие, вытаскивает телефон, что-то говорит в рубку по-испански. Через несколько минут появляется Лейла, пухленькая, симпатичная, в обтягивающих джинсах и куртке со стразами. Темно-карие глаза обведены синим, как крылья бабочки-махаона, но смотрят серьезно. Она кивает Гэвину, садится на его место, открывает журнал «Хэлло!».

Пройдя по лабиринту улиц, они останавливаются перед дверью, возле которой выстроилась небольшая очередь из мужчин. Всех тщательно обыскивают. И только после того, как они входят внутрь, Гэвин наконец понимает, где оказался.

— Это что, бордель?

— Да.

Они стоят посреди дворика в окружении откровенно одетых женщин. Их соски закрывают крошечные разноцветные лепестки, между ног протянуты узкие полоски ткани. Некоторые щеголяют жилетками из ленточек, на других — мини-юбки и оленьи рога, кто-то вообще обернул себя мишурой наподобие рождественской елки… И на всех — туфли на высоченных каблуках. Девушки в основном темнокожие, совсем юные, их длинные волосы распущены, голые ноги натерты ароматическими маслами. Они выглядят потрясающе: сильные, как амазонки, и одновременно грациозные и нежные, внушающие и страсть, и ужас.

Посредине дворика расставлены столы как для пикника, женщины пританцовывают под музыку на небольшом танцполе, над ним развешаны плазменные экраны. На одном экране голую белую женщину с бритым лобком сзади обнимает мужчина. Она стонет от наслаждения, просит продолжения. Внезапно Гэвин ощущает движение там, где не чувствовал ничего уже много месяцев.

— Вау! — восклицает он.

— Вот именно! — откликается Рафаил.

Сам Гэвин общался с проститутками только на мальчишнике перед собственной свадьбой. Обычно в этих случаях нанимают двух-трех профессионалок, которые исполняют для жениха приватный танец с раздеванием, а затем натирают его пеной для ванны. И на его мальчишнике такое было — он не смог убедить друзей в том, что это его не интересует… Но вот так, наедине с проституткой, Гэвин не был ни разу. И не видел ничего подобного.

— Расслабься, проституция здесь легализована, — заявляет Рафаил. — Это огромная кормушка для птичек, самая большая на Карибах. Тут работают около ста пятидесяти женщин. И мои кузины тоже подвизаются на постоянной основе. Во-первых, здесь безопасно, а во-вторых, платят очень хорошо, причем наличкой.

Как раз в этот момент к ним подплывает девочка-женщина, накрашенная и максимально обнаженная — на ней только флуоресцентные стринги и микроскопический топ, на голове — серебристый парик а-ля Клеопатра. Ей около восемнадцати, и такое впечатление, что она только что вернулась с бразильского карнавала.

— Моя кузина, — с гордостью представляет ее Рафаил. — Тина, это Гэри.

— Гэвин, — поправляет он.

— Ну да, Гэвин. Он приехал из Тринидада. Может быть, познакомишь его с подружками?

— Нет, не надо! — Гэвин поддается панике.

— Но почему же?

— Я это… вы понимаете… Я слишком толстый.

— Ну ты даешь! — Рафаил разражается смехом. — Вес еще никому не мешал заниматься сексом.

— Рафаил, а сам-то ты женат?

— Да, и счастливо! Моя жена — шкипер, она знает, что кузины здесь работают, знает, что я иногда наведываюсь сюда.

— Классная у тебя жена.

— Согласен. А твоя не такая?

— О, это долгая история…

Они направляются к бару, Рафаил заказывает два пива и по рюмке текилы. К ним присоединяются подруги Тины; одна садится Гэвину на колени, на ней красные стринги, а грудь прикрывают лишь красные лепестки. Удивительно дело — лепестки не падают, но когда Гэвин спрашивает почему, девушка молча улыбается, видно, не понимает по-английски.

Пиво течет рекой, и вскоре Гэвин уже танцует с девушкой в красном, а его член распирает брюки. Он ведь так и не переоделся с утра — настоящий моряк: с плавания сразу отправился в бордель. Гэвин чувствует что-то вроде любви к партнерше по танцу. Ему хочется обнять ее, помахать перед ней своим членом, рассмешить, как когда-то смешил жену. Он прижимается к ней, заставляет член покивать, но девушка не смеется, лишь вежливо улыбается.

— Вы хотите иметь секс со мной? — спрашивает она.

— О… Да. Я бы хотел. Но, наверное, мне надо сказать нет. Я ведь женат.

— Я хорошо делаю секс.

— Я в этом не сомневаюсь.

Она кладет руку на его вздыбленный член, улыбается хищной, волчьей улыбкой. Эрекция сразу спадает.

— Видишь? — смущенно произносит Гэвин. — Он снова мягкий. Я женат, и моя жена следит за нами.

Она с деланым ужасом смеется. Они снова начинают танцевать, с каждым шагом все ближе к бару, но тут к ним подходит Рафаил.

— Пойдем со мной, — говорит он. — Тина пригласила нас к себе выпить.

— Пойдем! — Гэвину весело, он чувствует себя в безопасности. Видимо, его член все-таки принадлежит жене.

Они идут по аллее, которая называется «Кудрявые киски». Вся улица состоит из маленьких домиков-квартирок. Двери открыты, внутри видны расстеленные кровати, на порогах сидят девушки всех цветов и мастей, полненькие, худенькие… Кто-то принимает душ, кто-то валяется на постели, обнимается с подружками. А некоторые двери закрыты, и над ними горит красный фонарик.

Рафаил заходит в комнату к Тине, садится на стул около кровати. Видно, он сильно накачался, разговаривает с ней по-испански. Гэвину неловко, он идет по аллее дальше, по дороге здоровается с девушками, и каждая по-своему приглашает его: кто-то медленно облизывает губки, кто-то раздвигает ноги, показывая вульву, кто-то сует руку между бедер и начинает себя ласкать. Он улыбается, качает головой: «Нет, спасибо!» — и вдруг утыкается в дверь, у которой стоят три женщины.

На их спинах прикреплены пушистые крылья — черные женщины с белыми крыльями, одна — в прозрачной рубашке. Он видит ее идеальные груди, две черные фиги, соблазнительную выпуклость живота, золотое колечко в пупке. Она приподнимает подол рубашки, вертит перед ним изящными бедрами, а две другие хихикают.

— Хочешь иметь со мной секс? — спрашивает богиня в прозрачной рубашке.

Он не знает, как ответить. Он никогда в жизни не встречал столь божественного, прелестного существа.

— Нет, я в порядке, спасибо.

— Неужели? — Красотка медленно расстегивает пуговки на рубашке, показывает ему обнаженную грудь: идеальные конусы, оканчивающиеся позолоченными соска́ми.

Она проводит пальчиком вокруг одного из сосков, и тот сжимается, вырастает вверх. Гэвин чувствует, что тоже растет вместе с этим соском. Как же он соскучился по жене!

— Хочешь меня купить? — спрашивает девушка и, смеясь, исполняет что-то вроде самбы для него и своих подруг.

— Да, — слышит Гэвин свой голос, — да, хочу.

Она берет его за руку, заводит в комнату, поворачивается спиной, и Гэвин, не в силах справиться с собой, падает на колени, погружая лицо в ее плоть, пробуя на язык душистую солоноватую свежесть.

Глава 10 ТАНЦЫ С ДЕЛЬФИНАМИ

Гэвин просыпается на борту «Романи». Солнце лупит в стекло, рядом с ним мирно посапывают Оушен и Сюзи, из пасти собаки несет тухлятиной. Жара прямо-таки удушающая, но он не может пошевелиться, не может вспомнить, что с ним произошло. Как он сюда попал? Голова раскалывается, как будто мозг запихнули в слишком маленькую черепную коробку. К горлу подступает тошнота. Он с трудом доползает до палубы, перегибается через борт. Его отчаянно рвет в море. Едва удерживаясь, чтобы самому не упасть в воду, он пытается передохнуть, но его снова выворачивает — наружу вылетает текила вперемешку с пивом и всем тем, что пыталось ферментироваться в его желудке за последние двенадцать часов.

Вернувшись в кокпит, Гэвин валится на скамью, щурится на ослепительное синее небо, набирает в бутылку пресной воды, выливает себе на голову, жадно пьет. Вода стекает по нему волнами одиночества, его трясет, кожа покрывается мурашками. Он не может понять, что чувствует, но по щекам неудержимо ползут слезы. Его тело попало в полосу шторма, его качает то вправо, то влево, рассудок отказывается подчиняться.

Постепенно в памяти всплывают фрагменты прошедшей ночи. Крылатые женщины, господи, их же было трое! Ну и оргию они устроили в маленькой комнатке… Он ведь купил всех троих! С одной занимался сексом у стены; она повисла на его шее, обхватила ногами, подпрыгивала. Это продолжалось довольно долго. Он был в пьяном бреду, но отчетливо помнит, что объяснялся ей в любви, как только что вернувшийся с войны влюбленный солдат. Он даже пел ей. Ну не идиот ли? Пьяный в стельку жирный идиот. Трахал шлюху и пел песни, — боже, как же низко он пал!

Как далеко он сейчас от женщины, которую любит по-настоящему. «Отдайте мне назад мою жизнь, — молит Гэвин, роняя слезы. — Отдайте! Я хочу в свою кровать, домой, в объятия моей жены». А прошлой ночью со шлюхами был не он, а какой-то другой Гэвин. Он вспоминает, как лежал на огромной кровати, и одна женщина сидела на его лице, другая — на члене. Кто они вообще такие, эти женщины? Он не знает их имен, они разговаривали на тяжелом испанском наречии, в основном друг с другом. А он хохотал, орал песни и вообще производил очень много шума.

Там его и нашел под утро Рафаил, без которого он вообще не смог бы уйти от них. Сколько же времени он провел с крылатыми жрицами любви? Они не снимали пушистых крыльев даже во время секса. Он выложил двести гульденов. Рафаил притащил его обратно к фургону, и он заплатил еще и Лейле, за то, что сторожила его спящую дочь и собаку.

Гэвин припоминает, как греб в темноте к яхте и над головой мерцали звезды. Этот секс, эти женщины… Их соленый вкус до сих пор стоит у него во рту.

Боже милосердный! Он должен срочно возвращаться домой, в Порт-оф-Спейн! Ползти на коленях в свой офис, проситься обратно. Чем плоха была его старая жизнь?

— Папа? — В проеме двери появляется Оушен.

— Да, ду-ду?

— Ты что, болен?

Она выглядит помятой и сонной. Как и он, она любит поспать, как и он, медлительна по утрам. Она подходит к нему, пытается обхватить его маленькими ручонками.

— Да все в порядке, детка. — Он кладет руку на ее шелковистую головку.

— Фу, ты плохо пахнешь.

— Знаю.

— Ты просто ужасно пахнешь, папа.

— Ну, извини.

— А что мы будем сегодня делать?

— Сегодня, — говорит он, слегка сжимая ее, — я отвезу тебя в одно волшебное место.

— В какое?

— Это секрет.

Он пытается вспомнить, какой сегодня день. Воскресенье, да, точно, воскресенье, 19 декабря. Где они оставили машину? Ах, он же сам доехал до пристани. Рафаил высадил его по дороге, прямо около арендованной тачки. К тому времени он немного протрезвел, смог доставить свои сокровища до гавани в целости и сохранности. Ну и дела… Вот почему люди вроде него толстеют, вот почему предпочитают проводить время в офисах, — ведь скатиться до вчерашнего состояния так просто, были бы деньги. И один бог знает, на какие неприятности можно нарваться.

Но постойте, ведь неприятности начались гораздо раньше, задолго до вчерашнего дня, до проституток, до выкинутого в море мобильника, до отъезда. Он вообще — одна ходячая неприятность. Десять лет жирел на работе, жил не своей жизнью под каблуком у жены… Наводнение в один миг смело его прошлое, как карточный домик.

И что же он сделал после того, как у него отняли жизнь? А ничего особенного: построил новый дом, только хуже прежнего. Пошел обратно в офис, от которого хотелось блевать. Кислый вкус во рту, изжога, шелушащиеся руки, бесконечные чашки кофе… Столько кофе, что даже моча стала темного цвета и изо рта воняло. «Вам пирожок с картошкой, мистер Уилд? Может быть, пончик?» Сколько пончиков он сожрал на завтрак за всю свою жизнь? Миллион? А те вчерашние шлюхи, господи ты боже мой! Он так хорошо не чувствовал себя лет десять, а то и больше. Почему жена никогда не садилась ему на лицо? Почему не носила крылышки во время секса, не золотила соски, не навешивала на них кисточки? Почему не трахала его с такой страстью, чтобы ему хотелось петь?

Он стал совсем не тем, кем хотел. В молодости, когда они с Клайвом ходили в море на «Романи», он был больше похож на себя настоящего. А потом превратился в обычного толстяка, женился на приличной девушке, обзавелся домом и двумя детьми, работал как проклятый, пока пришедшая с горы волна в один миг не разрушила всё.

Вчера он снова, хоть и ненадолго, побывал самим собой.

Он смотрит на дочь и говорит:

— Сегодня мы как следует повеселимся, моя русалочка.

Лулу рассказала ему об океанариуме на Кюрасао, расположенном рядом с морем: «Обязательно побывайте там, поплавайте с дельфинами!»

Сейчас они стоят в очереди за билетами, на Оушен зеркальные очки и джинсовый комбинезончик. Кажется, она немного подросла за это время, а он похудел: смешно, что он уменьшается в объеме, в то время как этот маленький цветочек стремится ввысь.

— Помнишь тех дельфинов, которых мы встретили в море? — спрашивает Гэвин.

— Да.

— Одних мы видели, когда только отошли от Тринидада, а других — когда пересекали пролив.

— Да.

— Ну а сегодня мы сами поплаваем с дельфинами.

— Как, прямо в море?

— Не совсем, скорее в большом бассейне с морской водой.

Океанариум занимает огромную территорию и часть пляжа недалеко от Спаанс Вотер, рядом с океаном. В разных бассейнах тут живут тюлени, акулы и скаты, их можно покормить, так же как фламинго и черепах. Сквозь высокие стеклянные стены виден риф с его разнообразием морских рыб. Но Гэвину хочется показать Оушен именно дельфинов.

В маленькой комнате кроме них еще шесть человек: две молодые женщины, наверное подруги, супружеская пара и мать с дочерью. Дочке лет сорок, у нее зеленые волосы и кольцо в носу, у матери трясется голова, как при болезни Паркинсона.

Молодая девушка-инструктор рассказывает, как вести себя с дельфинами: они не любят, чтобы их трогали за нос или катались на них, как на мотоцикле; боятся и нервничают, когда кто-то плещется в воде или издает громкие звуки. Их нельзя тыкать пальцем и скрести ногтями, но им нравятся легкие поглаживания по корпусу.

— И вообще, если ваши вибрации им не по нраву, — говорит инструктор, — они даже не подплывут к вам.

Группу снаряжают ластами и надувными жилетами, и вот уже Оушен сама превратилась в крошечного дельфинчика. Его девочка — дитя водной стихии, в море она чувствует себя как дома.

Они проходят к части аквариума, отгороженной от моря только прозрачной стенкой. На низком моле их ждут три инструктора в гидрокостюмах, а в бассейне плавают шесть дельфинов.

— Круто! — восклицает Оушен, и у него в груди снова начинает что-то подрагивать.

Все осторожно, парами, спускаются в воду. Гэвин держит Оушен на руках. Каждый инструктор закреплен за конкретным дельфином. Отдавая команды, он свистит в свисток или хлопает в ладоши. По хлопку дельфины вплывают в бассейн, и вот они уже снуют между людьми, серо-синие, гладкие. Один проплывает совсем рядом, и Оушен протягивает маленькую ручку и гладит его по боку. Гэвин тоже дотрагивается до шершавого, как наждачная бумага, бока; кожа дельфина испещрена белыми шрамами, полученными в играх или драках. Дельфин выгибается тугой дугой, взмывает вверх так, что хвост оказывается над водой, обрушивается вниз. И вновь Гэвин поражается силе и гибкости этого животного. Вблизи дельфины представляют собой что-то среднее между тунцом и анакондой, акулой и гусем. Они — трогательные, добродушные создания, но все же не совсем ручные. Считается, что по развитию дельфины достигают уровня восьмилетнего ребенка.

— Ему нравится, когда его гладят, да, пап?

— Мне кажется, да.

— А я ему нравлюсь?

— Очень.

— Он ведь большая рыба, правда, папа?

— Вообще-то, он млекопитающий, как кит. У него теплая кровь, наверное, поэтому ты ему нравишься. Как будто вы с ним одной крови.

Дельфин оплывает их по кругу, внимательно следит круглым темным глазом. На его удлиненной морде ясно написана довольная улыбка, но в пасти скрываются сотни острых зубов. Кажется, Оушен интересна дельфину больше, чем он, и Гэвин ослабляет хватку, отпуская дочку в одиночное плавание. Вскоре они с дельфином уже плавают рядом, морское животное не отплывает далеко от ребенка, а когда Оушен поворачивает обратно к отцу, сопровождает ее, как собака. Вдруг дельфин глубоко подныривает под девочку и, появившись на поверхности, поддевает ее своим носом и поднимает в воздух. Оушен сидит, как на троне, и визжит от восторга.

Дельфин ныряет в бассейн, затем снова поднимает Оушен высоко над водой.

— Не бойтесь, — успокаивает инструктор. — Это она так играет. Она любит детей.

— Она?

— Да, это самка, у нее скоро свои детеныши появятся.

Дельфиниха теперь пихает Оушен носом, как мячик, свистит, набирает воды и окатывает ее, и когда они вместе приплывают обратно, Оушен прямо светится от счастья, сияет, как раскаленная спираль в лампе. Он рад, конечно, но ему немного грустно, как тогда, на рифе.

Млекопитающие — матери природы, они питают своим молоком детенышей, держат их при себе длительное время. Иногда даже берут на воспитание сирот, сочувствуют им, как и люди. У дельфинов есть свои особенные радары. Наверное, эта будущая мать просканировала и его дочку-сиротку.

— Ну как, русалка, ты не устала?

— Нет!

Весь следующий час они плавают с дельфинами, играют с ними, танцуют. Инструкторы показывают, как приказать дельфину выполнить тот или иной трюк, например двигаться спиной вперед, стоя хвостом на воде.

Затем Оушен забирается Гэвину на спину, и два дельфина катают их по всему бассейну. Гэвин крепко держится за их спинные плавники. Остальные посетители тоже прекрасно проводят время. Кстати, пожилая женщина с Паркинсоном за все это время умудрилась не намочить волосы: дельфины поднимают ее в воздух, аккуратно ловят и опускают в воду, возят за собой по воде с большой скоростью, а затем притаскивают к молу с сухими волосами.

Усталые и довольные, они выходят наружу, в свой старый мир, отпирают машину, выпускают Сюзи, покупают мороженое. И бродят дальше по океанариуму, через стеклянную стену любуясь на риф и стаи разноцветных рыбешек. В следующем павильоне видят несколько стоящих на одной ноге ручных фламинго. Под ними — мелкий пруд, полный зеленых черепах. Гэвин поднимает Оушен на руки, чтобы ей было лучше видно. Странно глядеть на черепах и фламинго, заключенных в стеклянную тюрьму, ведь еще недавно они наблюдали за такими же на воле.

В пруду копошится огромная зеленая черепаха. Интересно, зачем они держат такую здоровенную особь в маленьком озерце? И вдруг Гэвин замечает, что с животным что-то не так. Вместо передних плавников торчат лишь два подергивающихся обрубка, как будто ей ампутировали передние ласты. Почему-то эти обрубки больно колют в сердце, напоминая ему себя — его незажившая рана тоже причиняет много страданий. Наверное, ласты обрубил какой-нибудь негодяй, бадджон, своим кривым ножом или еще чем-нибудь похуже.

Гэвину приходит на память еще одна мучительная картинка: однажды на пляже Лас-Куэвас в Тринидаде он наткнулся на лежавшую на спине огромную черепаху, столетнюю, не меньше. Все четыре ласты у нее были обрублены, но черепаха была еще жива — из-под панциря торчала ее морщинистая доисторическая голова. Сколько же времени она умирала там, на пляже, под палящим солнцем… И сейчас подергивание обрубков заставляет его покраснеть от стыда, как будто луч совести нацелился на его сознание и копается в нем, выискивая постыдные воспоминания. Оушен тоже замечает раны черепахи.

— Ах, боже мой, папа! — восклицает она. На ее глазах немедленно появляются слезы. — У черепашки ножек нет.

— Точно.

— Бедняжка!

— Да уж.

— Папа, а почему у нее нет ножек?

— Не знаю.

— Может быть, их кто-то откусил?

— Все возможно.

— Ей, наверное, так больно, да, папа?

— Думаю, да.

— Как капитану Ахабу?

— Не меньше.

Пообедав в Пунде, они бродят по улицам, пока не оказываются напротив высокого, похожего на церковь здания лимонного цвета с изящно вырезанными арочными окнами в голландском стиле. А заглянув внутрь, обнаруживают, что на самом деле это синагога. Рядом с ней, на той же тихой площади, расположены музей и сувенирный магазин.

Привязав Сюзи к столбу на улице, Гэвин берет Оушен за руку и, осенив себя крестом, заходит в прохладный зал синагоги. Ее внутреннее убранство поражает: на белом песке высятся белые колонны, балкончики верхней галереи выполнены из полированного красного дерева, на сиденьях лежат бордовые бархатные подушки, а в центре установлено подобие алтаря, над которым висит люстра, играющая множеством стеклянных подвесок.

Рядом с входной дверью — заполненная кипами корзина, он выуживает одну маленькую тюбетейку, аккуратную, как чепчик, и кладет себе на темя. Достает еще одну для Оушен, накрывает ее спутанные волосы и говорит:

— Теперь тише, детка, в этом месте нельзя разговаривать, только молиться.

Сефардские евреи — одна из достопримечательностей Кюрасао, наряду с брейк-дансерами — потомками рабов, которыми здесь торговали, как специями, ромом, сахаром и солью на большом рынке в Кура-Хуланде, городе на другой стороне острова. Подобно им, евреи являются неотъемлемой частью Голландских островов, но, в отличие от выходцев из Африки, они приехали сюда по собственной воле.

Гэвин опускается на скамью, Оушен усаживается рядом.

— Папа, для чего эти маленькие шапки?

— Это дань уважения, — объясняет он. — Религиозные люди всегда носят шапки. И евреи, и христиане… Даже папа римский носит шапку. Наверное, для того, чтобы душа не выскользнула из головы через затылок.

— Душа?

— Душа, детка. Часть человека, которая отвечает за его жизнь. Как электричество. Душа работает таким же образом: ты ее не видишь, она невидима.

— Как привидение?

— Да.

— А шляпа удерживает душу внутри нас?

— Да, но только в тех местах, где ей легче вылететь. В церкви, например. А так-то душе нравится жить внутри нашего тела.

— У меня внутри живет привидение?

— Нет, душа. Привидение — это тоже душа, которая не смогла улететь на небо, когда отделилась от тела.

— Значит, когда я в шапке, душа не отделится от тела.

— Ни в коем случае.

— Сейчас не отделится?

— Не бойся, не отделится. Шапки напоминают нам, что у нас есть душа и что есть небеса обетованные.

— Поняла, — кивает Оушен.

Какое-то время они сидят молча. Здесь нет разодетых Дев Марий под стеклянными колпаками, нет ничего, кроме благословенной тишины пустого зала, затерянного посреди старого города Нового Света. Гэвин возит босыми ногами по песку и разрешает себе подумать о погибшем сыне и вознести молитву за то, что его душа ушла на небо вместе с телом. Он вспоминает маленький белый гробик, аккуратно вырытую прямоугольную яму на кладбище и как он вез гроб на своей машине, как сам тащил к месту погребения. Сам и закопал сыночка, сам и в церкви помолился, одинокий скорбящий. Жена не смогла прийти, а никого другого он на похороны не пригласил. Только отец Эндрю произнес короткую службу на могильном холме в Маравале.

— Давай помолимся за твоего братика, — говорит он. — Я знаю, что у евреев есть особая молитва за усопших, но не представляю, что надо говорить.

— Давай, — кивает Оушен.

— Может быть, ты хочешь что-нибудь сказать?

— А что надо сказать?

— Не знаю, говори что хочешь.

Оушен водит ногой по песку, поправляет кипу, вскидывает на него серьезный взгляд.

— Дорогой Бог, благослови моего брата, храни его рядом с собой. Он был совсем маленький, когда умер, но я надеюсь, он видит нас сейчас и путешествует с нами на яхте. Я видела черепаху без ножек. У мамы есть душа, но она заснула, когда наводнение забрало нашего Алекса. Мы здесь носим шапочки, чтобы души не улетели. Я люблю моего братика, хочу, чтобы он был с нами, но если нет, пусть сидит на небесах с тобой и капитаном Ахабом. Аминь.

— Аминь, — говорит Гэвин.

Солнце начинает садиться, они едут обратно в гавань, проезжая по дороге множество коралловых домов, построенных рабами для рабов, а за их спиной дымятся трубы Венесуэльского нефтеперерабатывающего завода. После обильных дождей природа ожила: пустыня заросла зеленой травой, мясистые кактусы распустили бутоны, вдоль обочин разлились озерца. Вулканический, суровый Кюрасао сейчас выглядит как его зеленый брат Бонэйр.

На перекрестке они останавливаются, чтобы повернуть налево. Дорога загружена, машины со свистом проносятся с обеих сторон, и как раз в это время громадная игуана высовывает из кустов бронированную грудь и решает перейти дорогу.

Они замечают ее одновременно.

— Нееет! — кричат они в унисон.

Но, подобно черным ящерицам Лос-Рокеса, игуана не понимает, чего нужно опасаться, и не принимает летящие на большой скорости машины за хищников. Медленно, уверенно перебирая лапами, она добирается до середины трассы.

— Ах нет же! — невольно вскрикивает он.

Оушен закрывает глаза руками.

Почему-то Гэвин уверен, что водители объедут игуану, но тут — хрясь! — первая же машина переезжает прямо через нее и уносится, оставив на дороге истекающее кровью, изуродованное тело. Гэвин хлопает дверцей, пересекает колонну движущихся автомобилей, останавливается на разделительной полосе. Ящерица длиной около метра еще дышит. Жестами он велит машинам затормозить, смотрит в умирающие глаза, говорит «Прости». Берет игуану на руки, несет к обочине дороги, кладет в те же самые кусты, из которых она только что выползла. И всю дорогу клянет раздавившего ее водилу, клянет всех водителей, которые думают, что имеют право давить тварей Божьих.

Глава 11 ОДИН СЧАСТЛИВЫЙ ОСТРОВ

В ночь под Рождество они отбывают на Арубу. Море встречает их тяжелыми гладкими валами, дышит глубоко, спокойно, мягко перекатывая яхту по толстому брюху вперед, на запад. «Романи», чуть виляя широким корпусом, уверенно пробирается сквозь безбрежную синеву.

Утром в сочельник они швартуются в Оранье-стаде кормой к пристани. На марине «Ренессанс» собрались лодки всех видов и типов: здесь и молочно-белые суперяхты, и рыболовные катера с двойными палубами и рубками, и возвышающийся над остальными судами круизный лайнер «Мечта», и крошечные пироги с намалеванными на бортах названиями типа «Морская муха». И снова Гэвина поражают демократические условия местных марин: здесь все суда находятся в равном положении. Все, и миллионеры, и бедняки, платят по десять баксов за стоянку. У каждой лодки есть свое имя, свое лицо: тут на палубе стоят велосипеды, там сушится белье, а у кого-то даже герань растет в горшках на подоконниках. В этом плавучем сообществе по-домашнему уютно, со всеми обращаются как с равными, несмотря на расположенную неподалеку вертолетную площадку — явный признак больших денег.

Небо уже набухло черно-фиолетовыми облаками, но пристань выбелена солнцем и населена игуанами. Аруба, третий из Антильских островов, расположен ближе всего к Соединенным Штатам. Берег испещрен валунами вулканической породы, и практически на каждом, подобно уродливой русалке, восседает игуана. Здесь игуаны обращают больше внимания на людей, даже пытаются подавить их своим авторитетом. Здоровенные ящерицы снуют туда-сюда, вылезают на пристань прямо под ноги туристам, загорают, подставив солнцу толстые брюхи, заставляя обходить себя по большой дуге. Эти миниатюрные аллигаторы захватили весь пирс. В воде у берега царствуют огромные синие крабы, да и вообще здесь рай для бронированных созданий.

Прямо напротив причала, несмотря на раннее утро, работает казино. Оно заполнено моряками, в качестве приза у входа выставлена красная «тойота». На ее номерном знаке внизу приписка: «Один счастливый остров».

Гэвин и Оушен выходят на берег и сразу отправляются завтракать. В аркаде марины много закусочных, тут и «Сабвэй», и «Данкин Донатс», и «Тако Белл». На этом голландском островке больше казино, чем на других островах, здесь расположены самые многоэтажные, самые дорогие отели. Гэвин пытается разобраться: почему ему легко принять более ранние вторжения голландцев с их причудливой архитектурой или испанцев с их дикими ослами, но его так раздражают захватчики двадцатого века, принесшие казино и «Тако Белл»?

Не потому ли, что, в отличие от цивилизованных европейских захватчиков, американцы и сами дикари? Представители Нового Света не строили величественных городов, как испанцы, британцы или голландцы, не везли сюда людей, деревья, растения, животных, не насаждали свой язык. Америка еще молода и захватила местные острова недавно, исподволь, без боя, через кабельное телевидение и цепочки фастфуда. И теперь здесь все пьют кофе в «Старбаксе», заказывают апельсиновый смузи и донатсы.

Игуаны шныряют мимо них по траве, и Гэвин покрепче привязывает Сюзи к стулу. Оушен замечает, что кафе названо именем помощника Ахаба.

— Папа, а Старбак был хороший человек?

— Да, очень. Мягкий, вежливый, умный. Он-то не хотел, чтобы Ахаб гонялся за белым китом.

— Почему?

— Потому что кит — дикое животное, зверь, который думает по-своему, не так, как мы, люди. Да, кит покалечил Ахаба, но ведь он защищался! Это Ахаб сначала хотел поймать кита, верно? Вот кит и укусил его. Старбак думал, что мстить животному — чистое безумие.

— А Ахаб хотел сильно наказать кита?

— Да. Хотя Старбак и говорил ему, что неразумно воевать с природой. Мне кажется, Моби Дик — воплощение Бога, понимаешь? Божественной сущности великой Природы.

— А когда нас накрыла волна, это тоже Природа сделала?

— Да.

— И покалечила нас?

— Да.

— Но ведь Природа не хотела нас покалечить?

— Нет, конечно, не хотела. Просто Природа живет по своим законам.

— Папа, я боюсь.

— Чего, крошка?

— Я боюсь Природы.

— Не глупи, малышка. Ты сама — часть Природы, как и мы все.

Недалеко от них, устрашающе надув грудь, прохаживается игуана, подбирая крошки, которые бросают ей сидящие за соседним столиком туристы.

Сюзи издает низкий рык.

Игуана замирает, поводит головой, ищет источник опасности. Сюзи готова броситься на нее, устроить кровавую схватку. Гэвин на всякий случай берет ее за ошейник.

— Папа, а если игуана укусит Сюзи, она ее укусит в ответ?

— Конечно.

— Может быть, Ахаб думал, что он тоже кит?

— Нет, но он был изранен, понимаешь, нес в себе много душевной боли. Вот только выместить боль он решил на Моби Дике. Звери тоже дерутся, но по-другому, не так, как люди. Они не хотят обидеть чувства друг друга, просто им нужно выживать. Но Ахаб дал волю своим эмоциям.

— А у Сюзи разве нет эмоций?

Официантка ставит на стол тарелку со свежими булочками, но Оушен не замечает, увлеченная поиском смысла жизни.

— Папа?

— Конечно, у Сюзи есть интеллект, и эмоции тоже есть, как и у дельфинов. Животные могут испытывать боль, страдать, печалиться, иногда даже дуться. Но у них короткая память, они не помнят обид, нанесенных им в детстве, их не обуревает жажда мести.

— Жажда мести?

— Именно она. Давай ешь свои булочки.

Он кидает на нее выразительный взгляд: «Утомила ты меня своими вопросами, замолчи уже и жуй!»

Гэвин отламывает кусок хрустящей корочки и думает о том, сколько боли он сам испытал в жизни. Вспоминает, как однажды, еще до знакомства с Клэр, его бросила женщина, которую он любил, — походя, по телефону. Он тогда рыдал, как ребенок, полгода ходил как в воду опущенный. Может быть, Клэр тоже бросила его, а он и не знает? Его столько раз отвергали, может, поэтому он построил свой дом-крепость, но и его разрушила волна… А в ответ он снова строит стену, еще выше. Но невозможно отгородиться от горя, от боли. Нет понятия «безопасная жизнь», «надежная работа». Он и сейчас не знает, как залатать дыры, заделать трещины, как избежать наводнений, белых китов, капризов природы, способных поранить, искалечить или вообще убить.

После завтрака они идут гулять по Ораньестаду. Из всех магазинов звучит ритмичная музыка калипсо, улицы уставлены карамельного цвета голландскими домиками с барочными фасадами, а в магазинах продают белоснежные летние платья. И снова звучит креольский говор вперемешку с папьяменто — и этот остров, который когда-то захватили голландцы, в череде веков выплавил собственный стиль.

Они заходят в магазин, где Оушен в качестве елки выбирает краснолистное растение в горшке. Тут же покупают рождественский пудинг, цыпленка барбекю, апельсины, воздушные шарики и шоколадный мусс. Нагруженные пакетами, возвращаются на яхту. Сюзи ведет их, натягивая поводок.

Около марины при входе в морскую лавку висит большой щит с объявлениями о наборе команды на катера и яхты. Гэвин подходит ближе, начинает читать. Большинство объявлений написано очень давно. Он ставит пакеты на землю, в задумчивости чешет бороду. Ему уже приходила в голову мысль о помощнике — когда они только прибыли на острова Эй-Би-Си. От Арубы до Картахены идти далеко, этот переход известен своей сложностью. Ветры сильные, дуют с разных сторон, на широтах чуть севернее Колумбии свиваются в миниатюрные вихри. Дальше — Колумбия, печально знаменитая пиратскими рейдами. Если они и дальше пойдут на запад, им придется пробыть в открытом море дня три, не меньше. Пока они перепрыгивали с острова на остров, иногда позволяя себе ночной переход, все было нормально. Оушен могла спокойно спать внизу, они шли по гладкому, добродушному морю, от порта к порту, без происшествий, исключая разве что Маргариту.

— Погоди-ка, ду-ду, — говорит он, шаря в карманах.

Находит маленькую записную книжку, достает из бумажника любимую ручку, быстро пишет объявление:

Отправляюсь на Картахену в течение следующей недели или двух. Одинокий шкипер с ребенком и собакой на борту. Ищу команду / ночную смену для трех дней открытого плавания. Яхта «Романи», стоит на причале напротив казино.

Он прикрепляет свое объявление прямо в центре щита.

— Папа, ты что написал?

— Объявление.

— Зачем?

— Нам нужна помощь, если мы собираемся и дальше идти на запад.

— Какая помощь?

— Еще один моряк, вроде меня.

— На нашей яхте?

— Да, он будет нашим гостем. Всего на три дня. Это будет весело, правда?

— Я не люблю гостей.

— Он нам пригодится.

— Тогда хотя бы пусть этот гость будет не таким большим, как ты.

— Хорошо, колбаска, постараюсь найти для тебя маленького морячка.

Они бредут сквозь аркаду магазинчиков, когда в небе раздается громкий треск, сопровождаемый низким грозовым ворчанием. Сюзи жалобно скулит, и Гэвин берет Оушен за руку.

— Пошли скорее, — торопит он, и они бегут по траве на причал, по которому уже барабанят капли дождя.

Не успевают они укрыться на «Романи», как небеса разверзаются, проливаются сплошной стеной ливня, разворачивающего небесные складки как бесконечные отрезы серебряного шелка. Он поднимает на мокрую палубу сначала Оушен, потом Сюзи, затем и сам перепрыгивает через перила, с удивлением отмечая, что теперь делает это с легкостью.

Они укрываются в кают-компании, насквозь пропахшей мокрой псиной и сырным соусом. Гэвин ставит чайник, начинает распаковывать пакеты, расставляя продукты по полкам и шкафчикам. Насквозь мокрые Сюзи и Оушен сидят рядышком, наблюдая за ним с одинаковым ожиданием в глазах. Он растирает их одним полотенцем, обе как будто одинаково виляют ему хвостиком. По крыше барабанит дождь, не хуже чем в Порт-оф-Спейне. Такой же дождь, как тот, что разрушил их дом, сплошным потоком льет с неба.

Оглушающий ураганный дождь, такой сильный, что яхта раскачивается, такой громкий, что приходится перекрикивать его. Оушен смотрит вокруг большими глазами, но молчит. Не плачет, не устраивает истерик.

Гэвин вынимает диск с рождественскими песенками, ставит на полную громкость, начинает подпевать «Колокольчики звенят».

Оушен смеется, Сюзи гавкает.

— «Колокольчики звеняют, грязные носки воняют», — поет Гэвин.

Оушен заходится смехом.

— «Грязные носки воняют!» — с восторгом подпевает она.

— «Дед Мороз, Дед Мороз, потерял в дороге нос»…

— «Потерял в дороге нос!»

Так они поют все вместе под знакомые мелодии. Оушен прыгает, дрыгает ногами, танцует диско в ритме рождественских песнопений, а дождь стучит и стучит по крыше — весь день и даже вечером.

Вечер Рождества — значит, они уже месяц в пути. Они проплыли пятьсот морских миль, дошли до точки невозврата. Им уже не повернуть обратно, на восток: идти по бурному морю против ветра практически невозможно. Но идти дальше, на запад, пожалуй, еще тяжелее: придется выйти в открытое море, бороться со столкновением ветров в парусах, с неизвестными морскими течениями. Правда, у него есть мечта, та самая, которую он никогда не смел высказать вслух. Когда Оушен внезапно падает на спальник и засыпает глубоким сном, Гэвин раскрывает бортовой журнал и записывает:

Галапагос. Я хочу дойти именно туда. Некоторые зовут эти зачарованные острова краем мира. Сам Мелвилл посетил Галапагосские острова, а я мечтал добраться до них с самого детства. Сколько раз мы обсуждали это с Клайвом? Сколько раз мечтали, как вырвемся на волю, отдадимся на милость своим желаниям? Я хочу побывать там, где кончается Земля. Посетить остров Санта-Крус, который называют Индефатигабл — «Неутомимый».

На следующий день дождь не думает прекращаться, и яхты в марине жмутся друг к дружке, будто пытаясь согреться. На других яхтах жизнь кипит: кто-то поет песни, кто-то трубит в рожок — дождь всех моряков запер в кают-компаниях. Причал потемнел от сырости, стал скользким, игуаны пропали, морские птицы улетели.

В салоне Гэвин стелет на стол яркий платок, расставляет тарелки, разрезает цыпленка барбекю, произносит тосты за мир на земле и за мамочкино здоровье. На гарнир подает пюре с горошком, на десерт — пудинг. Гэвин смотрит на свои руки: кожа на них зажила, стала розовой и гладкой, как у ребенка, — болезнь вошла в стадию ремиссии, все раны вдруг зажили. Но через какое-то время откроются снова.

Он рад, что выкинул в море телефон. Это была хорошая идея, лучшая за долгое время. Теперь никто не сможет позвонить из офиса, не потянет обратно в старую жизнь. Иногда стоит совершать радикальные поступки. И компьютер он тоже оставил в розовом доме, так что имейлов тоже можно не страшиться — он не представляет, кто писал ему, ругал, вразумлял. Теща? Начальство? Друзья? Он не знает, передал ли Пако его слова Клайву, вспомнил ли хотя бы главное, что они «ушли на запад»? А сейчас он общается с картами, навигатором, со своим журналом. Месяц свободы уже кое-что! За это время он смог отстраниться от старой жизни, взглянуть на нее со стороны, немного залатать измученную душу. Но с выздоровлением приходят новые вопросы, и главный: что же он натворил? Пока сил разбираться в себе не было, кроме невнятного «я сбежал», он ничего придумать не мог. Почему сбежал? Да потому, что не мог выносить жизнь в розовом доме, потому что умирал, засыпал, стоя в туалете, выбился из сил. Сбежал, потому что хотел выжить.

С самого начала путешествия ему практически ничего не снилось. Сны были пусты, как сыпучие пески. Иногда мимо проплывала одинокая крылатка, шевеля полосатыми крыльями, скорбно опустив уголки рта. Крылатки, игуаны, рыбы, рептилии заполняли его ночные часы. Странно, но ему совершенно не стыдно за свой побег, и его любовь к жене во время путешествия не уменьшилась.

— Папа?

— Что?

— А мама будет праздновать Рождество?

— Да, конечно, вместе с бабушкой Джеки.

— Как ты думаешь, она уже проснулась?

— Что ты имеешь в виду?

— Когда мы поехали проведать ее, она спала, помнишь?

— А… не знаю, ду-ду. Правда.

— Почему она заснула?

— Чтобы поправиться.

— Она поправляется?

— Да.

— Можно позвонить бабушке?

Гэвин обдумывает это предложение. Сейчас ему кажется, что он уже сможет поговорить с Джеки и ничего ужасного не произойдет. Он стал сильнее, в голове меньше тумана. Вчера он заметил недалеко от марины международные телефоны-автоматы. Может быть, тогда и у него промелькнула мысль о возможном звонке?

— Хорошо, ду-ду, давай позвоним, когда дождь утихнет.

Дочь громко жует пюре, чавкает, не закрывая рта, ожидая его реакции.

— А мне можно с мамой поговорить?

— Можно, если она подойдет к телефону.

— А с бабушкой?

— Да. Теперь закрой рот и ешь медленно, а то подавишься.

Сюзи тоже обедает цыпленком с пюре, бормочет себе под нос, хочет тоже участвовать в разговоре. Собака окрепла за время путешествия, как и дочь. Ни одну уже не укачивает, даже при сильном волнении, и он чувствует гордость за них и за себя.

— А кстати, — говорит Гэвин, обращаясь к дочери, — я ведь купил тебе подарок на Рождество.

Лицо Оушен расплывается в широкой восторженной улыбке.

— Вот, держи! — Он умудрился незаметно купить игрушку в туристском ларьке около марины и завернул в бумагу, пока дочь спала.

Оушен выхватывает подарок, разрывает бумагу и извлекает плюшевую игуану.

— Ай! Это же игуана! — визжит она.

— Верно.

Оушен осматривает игуану, пытаясь решить, как реагировать на такой подарок и достаточно ли он хорош для Рождества.

— Смотри, какая она мягкая, пушистая и милая, — ободряюще произносит Гэвин.

Она сначала хмурится, потом улыбается, кивает, понимая, что игуана ей нравится, садится на корточки, тычет игуаной в мордочку Сюзи.

— У-у-у-у-у-у!

— Как ты ее назовешь?

— Не знаю.

— У каждого животного должно быть имя. Хочешь назвать ее «У-у-у-у-у»?

— Нет! Лучше я назову ее мистер Ахаб.

— Мистер Ахаб-игуан?

— Да!

— Что ж, капитан Ахаб действительно чем-то напоминал старую ящерицу.

Чуть позже дождь кончается, хотя небо еще закрывают плотные облака, глядящие на землю древними серо-синими лицами. Гэвин втискивает Оушен в махровый комбинезон, и она вскидывает на него серьезные глаза.

— Ты поговоришь с мамой?

— Почему ты спрашиваешь?

— Ну-у-у, а вдруг ты испугаешься?

— Нет, ду-ду, я не испугаюсь.

Она опускает глаза, нижняя губа дрожит, выдвигается вперед.

— Ну ладно, признаюсь, я немножко боюсь.

— Маму боишься?

— Да.

— Почему?

— Вдруг она еще не проснулась? Не сможет подойти к телефону?

— Ты этого боишься?

— Да.

— А если она сможет поговорить, мы поплывем обратно?

— Да. Если она уже проснулась, мы вернемся домой. Обещаю.

Взявшись за руки, они доходят до телефонных будок. Те поставлены здесь специально для моряков, принимают как монетки, так и кредитные карты.

Гэвин вставляет карту в щель, набирает номер тещи. Живот прихватывает от страха. Он закрывает один глаз, ждет, пока пройдет соединение: в Тринидаде звонит телефон — один гудок, два, три… Оушен обеими руками крепко держит его свободную руку.

— Алло?

— Привет, Джеки.

Тишина.

— Джеки, это я. Мы с Оушен. Счастливого Рождества!

— Господь всемогущий!

— Спокойно, Джеки, не будем ссориться. Рядом стоит твоя внучка, она хочет с тобой поговорить.

Молчание.

— Передаю ей трубку. Поздоровайся с бабушкой, солнышко.

Оушен берет трубку, здоровается застенчивым голосом, осмелев, начинает рассказывать про игуан, черепах, голландцев и летучих рыб. Бесконечно долго щебечет о коралловых рифах, гигантских лайнерах, о мальчике по имени Джон.

— Ладно, детка, хватит. — Гэвин забирает у нее трубку.

В трубке тишина.

— Джеки, как ты?

— Как я? — Голос тещи полон холодной ярости. — Что за вопрос! Удивительно, что ты беспокоишься.

— Конечно беспокоюсь! — Гэвин кривит душой, ему никогда не нравилась Джеки.

Она так давно овдовела, что забыла, как можно быть счастливой в браке, а ее дыхание пахнет застарелым никотином и жвачкой от курения.

— Где, черт побери, ты пропадал, Гэвин?

— Я уехал.

— Я в курсе. Мы все в курсе. Где ты сейчас находишься?

— На Арубе.

— С моей внучкой?

— Точно так.

— Немедленно верни ее. Немедленно. Слышишь?

— Джеки, не стоит говорить со мной в таком тоне.

— Клайв думает, что ты собираешься дойти до Галапагоса. Говорит, ты и раньше хотел добраться туда. Это правда?

— Возможно.

— Ты представляешь себе, какой скандал разразился здесь, когда ты сбежал? Все были вне себя. Тебя уволили с работы, ты это знаешь? Тебе плевать, конечно, но мы думали, что ты уже МЕРТВ! Не вышел на работу, телефон молчит, дом заперт — мы боялись, что ты… убил себя и ребенка… Пока Клайв не передал слова Пако, пока не нашли твою машину на стоянке, не обнаружили, что яхты нет, мы вообще…

— Я не умер, как видишь. Мы оба хорошо себя чувствуем.

— Я никогда тебе этого не прощу.

— Понимаю.

— Не могу поверить, что можно вот так просто взять и… уплыть в этом старом корыте. Мы не стали звонить в полицию, хотя могли бы! Могли объявить тебя в розыск! Тебя вообще стоит арестовать за то, что ты без спроса увез Оушен. Интерпол хорошо работает в Венесуэле. Но я послушала Клайва. Мы понимали, как тебе тяжело, ясное дело, мы все переживаем, как же иначе! Но я думала, ты хотя бы к Рождеству вернешься. В школе я сказала, что ты забрал Оушен навестить родственников в Майами.

— Хорошо. Говори что хочешь, мне все равно. Передай Клайву, что я в порядке. И маме скажи, что я скоро позвоню ей.

— Кстати, Одри тоже вне себя.

— Передай ей, что у меня все хорошо.

— Ты мог бы рассказать нам, пожаловаться. Мы помогли бы, что-нибудь придумали.

— А вместо этого я сам себе помог. Как Клэр?

— Клэр?

— Да, моя жена. Мать Оушен.

— Немного лучше.

— С ней можно поговорить?

— Нет. Гэвин, она не знает о вашем отъезде.

— Ну и хорошо.

— Когда ты собираешься вернуться?

— Пока не знаю.

— Клайв говорит, что на борту «Романи» живет призрак, что яхта проклята, полна привидений. И что поэтому ты совершил то же самое, что и тот старый шкипер.

— Что «то же самое»?

— Исчез.

— Что же, возможно, так и есть.

— Клайв говорит, на яхте лежит заклятие.

— Джеки, мне пора идти.

— Что? О нет, Гэвин, подожди, не вешай трубку, мы…

— Позаботься о моей жене.

— Она столько говорит о тебе…

— Пожалуйста, позаботься о ней.

Глава 12 ШОКОЛАДНЫЙ ГОРОД

Двадцать седьмое декабря, а дождь все не стихает, настойчиво роняет легкие, редкие капли, пускает пузыри на лазурной поверхности моря. От соленого тумана все стало скользким, как будто намазано маслом. Уже два дня они не покидают яхту: готовят еду, играют в настольные игры, поют песни — в результате кают-компания превратилась в настоящий свинарник. Пол заляпан томатным соусом, растекшимся сыром, размокшими кукурузными хлопьями. На столе потеки сахарной пудры, спальники липкие — Гэвин подозревает, что Оушен потихоньку таскает в постель бутерброды с сахаром. У них не осталось ни чистой одежды, ни чистого постельного белья; иногда ему хочется собрать все их имущество в большой тюк и выбросить на помойку, вместо того чтобы тащить такую тяжесть в соседний Ландромат. Он задумчиво осматривает окружающую грязь, помешивая свой кофе, и тут слышит женский голос:

— Хэлло, есть кто-нибудь дома?

— Ой, папа, там какая-то тетя, — испуганно говорит Оушен.

— Мистер Уилд, вы на борту? Хэлло!

Гэвин тоже вздрагивает от испуга — целый месяц никто не называл его «мистер Уилд». Он приоткрывает дверь, вглядывается во влажный туман. На причале стоит женщина — небольшого роста, загорелая, с короткими светлыми волосами, в плаще и с гитарой за спиной.

— Хэлло! — кричит он в ответ. — Я Гэвин Уилд.

— Я пришла по объявлению. К вам в команду.

— Что-что? — Он выходит в кокпит. — Не понимаю, вы о чем?

— Вы еще ищете человека в команду?

— В команду? — Только сейчас он вспоминает про объявление. Конечно ищет, но мужчину… маленького морячка с мускулистыми руками, способного в одиночку поднять парус, метнуть в кита гарпун. Никак не блондинку. — Э-э-э, вообще-то, да, ищу.

— Я прочитала ваше объявление. Я бы хотела пойти с вами.

— О!

— У меня есть удостоверение капитана. Получила его в Швеции.

— Удостоверение?

— Всё есть: справки, диплом Морского колледжа. Я шкипер с большим стажем.

Маленькая блондинка улыбается. На вид ей лет двадцать пять. Он хочет сразу же отказаться, ведь он ищет не женщину.

— Давайте лучше встретимся на берегу. К нам на борт пока заходить нельзя, у нас не убрано. В «Тако Белл» минут через десять, вас устроит?

— О’кей. — Она поворачивается и идет по причалу в сторону берега.

Он смотрит на висящую на спине гитару, на крепкие точеные икры. Боже. Затем поворачивается к дочери:

— Оушен, быстро одевайся, мы будем завтракать на берегу.

Убранство «Тако Белл» состоит из полированного тика и фиолетового пластика. По стенам еще развешаны мигающие рождественские гирлянды, красные шарики, звезды. Они встают в очередь, заказывают мексиканские пиццы — чалупы, мягкие лепешки, апельсиновый сок, кофе.

Молодая женщина уже сидит за столиком, цедит черный кофе. Он садится напротив, Оушен — рядом с ним. Сюзи, понимая, что сейчас произойдет важный разговор, внимательно следит за их собеседницей.

Девушка улыбается.

Гэвин и Оушен открыто рассматривают ее.

— Меня зовут Фиби, — говорит она спокойно, естественно, — Фиби Вульф.

Глаза у нее большие, голубые, ясные, чуть раскошены к вискам. Загар золотистого оттенка, светлые волосы убраны назад, губы розовые, пухлые. Изящная, сильная, стремительная, как молодая дельфиниха. Она повесила плащ на спинку стула, и сейчас на ней только сильно поношенная черная жилетка. Обе руки покрыты татуировками. На одной изгибающаяся синяя рыба-молот тянется от плеча к локтю, на другой причудливым шрифтом выбито странное слово: «Далше!»[7].

Опасаясь реакции Оушен — она может или истечь восторгом, как перед Мадонной в стеклянном ящике, или разразиться речью о мамочке, — он переводит взгляд на дочь: поразительно, как она похожа на эту женщину!

— Я — Гэвин, — говорит он, — а это моя дочь Оушен. И наша собака Сюзи.

Фиби улыбается Оушен:

— Привет!

Оушен смотрит на нее не мигая, не в силах открыть рот.

Гэвин вдруг осознает, что его уже не тянет признаваться первому встреченному им взрослому человеку в своем поступке, не тянет рассказывать о побеге, исповедоваться, жаловаться. Наверное, телефонный разговор с тещей расставил все точки над i. Теперь они уже не беглецы, ведь родственники знают об их планах. Конечно, он потерял работу, да и выглядят они с Оушен как дикари, но зато они гораздо спокойнее, больше не паникуют из-за дождя. Они сменили статус, стали обычными путешественниками, как тысячи других.

— Мы собираемся идти на Галапагос через Панамский канал, — говорит он.

И только когда слова вылетают изо рта, Гэвин понимает, что сию минуту сделал первый реальный шаг к осуществлению своей мечты. До этого момента мечта витала над ним как зыбкий, невесомый сон, а сейчас оформилась, проявилась в словах. Он ведь даже Оушен не рассказывал о Галапагосе.

— Я знаю, что переход от Арубы до Картахены крайне тяжел, — продолжает он, — займет не меньше трех дней. Мне одному не справиться.

Фиби кивает.

— Я уже однажды ходила этим маршрутом, — заявляет она. — Вы правы, идти в одиночку по нему небезопасно. Мой бойфренд ведь тоже моряк. Он ждет меня в Панаме, так что я могу дойти с вами только туда. А после мы собираемся поехать на север, в Мексику.

При слове «бойфренд» Оушен не может скрыть облегчения, к тому же это загадочное слово будит в ее воображении картинки собственного увлекательного будущего. Признание Фиби произвело впечатление и на него, хоть и обратного действия — эта девушка могла бы быть младшей сестрой Клэр.

— Хорошо, давайте подождем, пока погода прояснится, хотя бы до конца года, решено? Можем отчалить в начале января. Нам все равно надо привести яхту в порядок, прибраться, кое-что починить. Я закуплю провизии. А хотите, вместе пойдем по магазинам? Накануне отплытия. Яхта наша немолода, но еще очень крепкая, это модель «Великий датчанин».

— Да, я заметила. — Ее лицо смягчается, в глазах мелькает искорка. — У моего отца была такая.

— Не может быть! — Гэвин открывает рот.

— Представьте себе! — смеется Фиби. — Я училась ходить на ней в Швеции.

— Но это невероятно! Удивительно. Таких моделей в мире очень немного.

Она кивает, опускает глаза, по лицу пробегает тень.

— У этих яхт хорошая репутация. Я страшно удивилась, увидев вашу красавицу в этой марине. Вот уж не думала, что встречу «Великого датчанина» здесь, на Карибах. Не удивлюсь, если узнаю, что «Романи» — единственная яхта этой модели, которая смогла дойти до южных широт.

Гэвин задумчиво покачивает головой. Надо же! Фиби прошла тест, который он и не думал ставить перед ней. Откуда взялась эта девушка? Небольшого роста, хорошенькая и в то же время шкипер со стажем. Женственная и одновременно физически сильная на вид. Ее явно послали небеса с какой-то целью.

— В юности я ходил на «Романи» со своим лучшим другом, — объясняет Гэвин. — Всю свою молодость провел на палубе. Предыдущий владелец привел ее в Тринидад через Атлантику. Мы ее у него купили.

Фиби понимающе кивает.

Зачем он солгал? Таким образом он строит для них с Оушен новое будущее — в котором на яхте уже не лежит проклятие, где он — обычный турист, моряк, путешествующий на запад, к крошечному архипелагу, затерянному в огромном океане в районе экватора. И никакие призраки не должны им помешать.

— Итак, вы ходили на «Великом датчанине». И окончили Морской колледж?

— Да, я практически выросла на яхте, пошла учиться, только чтобы получить диплом. Я всю жизнь в море, управлять яхтой — все, что я умею. Если не хожу под парусами для своего удовольствия, выполняю поручения других людей. Развожу товары, занимаюсь доставкой.

— Неужели в одиночку?

— Бывает и в одиночку, но только в Средиземном море.

— Впечатляет. Немногие женщины рискнут самостоятельно управлять яхтой.

Фиби улыбается.

Теперь и Оушен не может скрыть улыбки, прямо светится от восторга.

— Простите мою дочь, моя жена… — Гэвин на секунду замолкает, внезапно понимая, что в силах рассказать этой девушке правду. Что ему уже не стыдно. — Моя жена осталась в Тринидаде. Год назад мы потеряли маленького сына при трагических обстоятельствах. Она еще не пришла в себя.

— Понимаю. — Фиби опускает глаза, она явно знакома с болью потерь. — И очень сочувствую вам.

— Мне кажется, вы должны это знать. Если мы собираемся провести несколько дней вместе.

Оушен прижимает его руку к себе.

— Мы уже месяц как в море, обветрились, набрались опыта. Даже наша Сюзи стала полноправным членом команды — она обожает море.

— Но не любит ящериц, — застенчиво добавляет Оушен.

Они договариваются встретиться в новом году. Фиби переедет к ним на яхту, они вместе запасутся продуктами, узнают прогноз погоды, выберут дату отхода. Выйдут в открытое море и дойдут до Картахены, сказочного города, где на деревьях живут дикие обезьяны, где изумруды валяются на улице вместо камней, а кокаин продают как сахарный песок на каждом углу. К этому времени Гэвин поймет, готов ли он в одиночку совершить следующий переход по открытому океану. Пока он намерен двигаться только вперед.

За ночь небо полностью очистилось от облаков, и Гэвин решает взять напрокат машину и съездить на юг Арубы в местечко Синт-Николас, на пляж Бэби-Бич, известный своими тихими бухтами и прекрасным рифом. Для поездки они выбирают маленькую серебристую «хонду». Пожилой менеджер с козлиной бородкой спрашивает, какое место острова они хотят посетить.

— Мы едем в Синт-Николас.

— А, в Шоколадный город?

— Куда-куда?

— Так его называют местные.

— Правда? А почему?

— Да там сплошь черномазые живут.

Гэвин выдавливает из себя смущенный смешок. Конечно, в Тринидаде открытый расизм весьма распространен, ведь у всех друг на друга имеется зуб: и у африканца, продающего на улице сувениры, и у индийской домохозяйки, и у ливанского бизнесмена, и у китайца — владельца продуктовой лавки, всех и не перечислишь. Все за что-то таят обиду. Это делает общество одновременно и напряженным, и гармоничным: у каждого рыльце в пушку, каждый учится сдерживать раздражение, быть терпимым к окружающим. Не смешно ли, что расисты-тринидадцы в результате демонстрируют полную толерантность? А вот «Шоколадный город» — это слишком.

Губы Гэвина невольно складываются в недоуменную гримасу.

— Да ладно вам, — смеется Козлиная Бородка. — Черные сами его так называют. Они работают на нефтеперерабатывающем заводе. Все негритосы острова собрались в одном месте, представляете?

— Сомневаюсь, чтобы черные сами назвали свой город «Шоколадным», — замечает Гэвин, вспоминая «голландских гондонов». Этот голландец его уже немного достал.

— Я не шучу, сами его так называют, правда!

— Ладно, нам пора! — обрывает его Гэвин.

Он тащит Оушен за собой на парковку, надеясь, что она не вздумает повторять слова Козлиной Бородки, выразительно взглядывает на нее, строго сведя брови.

Оушен молча залезает на переднее сиденье. Сюзи прыгает на заднее. Гэвин заводит двигатель, и настроение у него повышается: они снова превратились в трех первооткрывателей, снова мчатся вперед, к новым приключениям.

Они двигаются на юг в течение часа, пока впереди не вырастают вышки нефтеперерабатывающего завода. За ним расположен знаменитый Бэби-Бич, пляж, где, как пишут местные путеводители, море до того тихое и спокойное, что даже младенцы могут плескаться в воде в полной безопасности. Идеальное место, где можно отдохнуть, расслабиться, для мужчины-туриста в компании ребенка и собаки. Он уже прочитал в буклете, что здесь к тому же довольно мелко.

Однако он не учел, что рождественские каникулы в разгаре и что другие туристы тоже читают рекламные брошюры. Пляж оказывается забит людьми, а парковка — машинами. Они едут вдоль нескончаемого ряда припаркованных авто, пока не находят свободное место. На песке полно женщин, загорающих топлес, многим за шестьдесят. Бродячие собаки роются у помойки, из кафе доносится музыка семидесятых. Афиши рекламируют сваренное в Арубе пиво «Балаши», по всему пляжу установлены огромные парусиновые зонты, под которые забились десятки туристов. Вода мутная, молочно-бирюзовая, слева какой-то каменистый волнорез, и рядом с ним целая группа людей занимается сноркелингом. Гэвину совсем не улыбается перспектива нырять среди голых тел, но Оушен уже открыла дверцу и выбралась наружу, не сводя широко открытых глаз с ныряльщиков.

— Папа, папа, пойдем! Здесь можно нырять!

— Хорошо, сейчас.

Гэвин расстилает большой платок в тени покрытой пальмовыми листьями хижины, привязывает Сюзи к столбу, наливает ей в миску воду. Позже она тоже искупается.

Он намазывает Оушен кремом от загара, натягивает на нее специально купленную миниатюрную детскую маску, — теперь его девочка только и бредит сноркелингом. Они надевают ласты и, переваливаясь, как пингвины, топают в сторону лагуны. Гэвин посматривает на переполненное людскими телами море с опаской: ведь известно, что ад — вода, блестящая от солнцезащитного крема.

В воде они плывут в сторону группы ныряльщиков. Гэвин сразу же замечает сильное течение и на всякий случай берет Оушен за руку, но девочка уже с жадностью рассматривает подводную жизнь. Она высовывает голову из воды, кричит:

— Папа! Смотри!

Он тоже погружается под воду, затем рефлексивно притягивает к себе Оушен. В море вокруг них собрались сотни рыб. Крупных рыб. Жирных, перекормленных переростков. К ним устремляется агрессивная на вид рыба-попугай с рядом острых, как бритва, зубов, нарезает круги вокруг их ног. Гэвин оглядывается по сторонам и видит, что ныряльщики бросают в воду кусочки бананов и сыра. Рыбы берут корм прямо из рук людей.

— Эй! — возбужденно кричит им пожилой голландец, стоящий по пояс в воде. В восторге от ажиотажа, который его банан произвел в рыбьей стае, он протягивает Оушен кусочек. — Хочешь покормить рыбок, девочка?

Гэвин не успевает остановить дочку. Оушен снова опускает голову в мутную воду, держа кусок банана перед собой как полицейский жезл. В следующую секунду два десятка жирных серебристых рыб уже несутся к ней, ощерив зубы.

— Папа! — визжит она.

— Хорошо, хорошо, — одобрительно кивает голландец, поднимая кверху большой палец.

— Нет! — Гэвин выдергивает дочь из воды, прижимает к груди.

— Аааааа! — Она поднимает руку, в ужасе глядя на свой окровавленный палец.

— Вы что, идиот?! — кричит он голландцу. — Не знаете, что рыб кормить нельзя? Это же дикие создания, дикие, понимаете? Оставьте их в покое!

Голландец растерянно смотрит на него.

— Это же просто рыбки… — мямлит он.

«Боже, дай мне сил!» — Гэвин неуклюже выбирается на берег, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на голландца с кулаками. У него на руках заплаканная Оушен причитает: «Больно, мамочка!»

Добравшись до своего места, сбрасывает маску, ласты, усаживает дочку, осматривает палец — к счастью, ничего страшного, только царапина. Он целует пальчик, дует на него, заматывает в уголок полотенца.

— Ну что, ду-ду, уже не так больно?

Она кивает, но ее личико все еще дрожит от слез и испуга.

— Папа, что случилось с теми рыбками?

— Они стали жадными. Рыб не следует кормить бананами и сыром, любовь моя.

— Папа, я же не знала.

— Ничего страшного, конечно ты не знала. Но, наверное, нам лучше уехать.

Оушен кивает, вопросы роятся на ее лице. Она снова пытается понять, как устроена жизнь, и снова он не может ей помочь. Гэвин прижимает к себе дочку, впервые после отъезда из Тринидада жалея, что рядом нет жены, его спокойной разумной половинки. У Клэр были ответы на все вопросы. Сейчас она быстро разобралась бы в ситуации, растолковав им обоим непонятное.

Они возвращаются назад вдоль восточного побережья. У всех островов А.В.C. одинаковая береговая линия — изрезанная недружелюбным морем, неспокойным, грозящим им белыми шапками на волнах. Земля на этом безлюдном побережье Арубы состоит из твердых вулканических пород, в которых вода промыла арки и пещеры. Суровое море даже вырезало в скалах естественные мосты, они как раз проезжают мимо одной такой обрушившейся ажурной конструкции. На каждом из островов присутствует эта двойственность — гламурный карибский запад противостоит дикому, суровому востоку. С одной стороны — пляжи, туристы и сноркелинг, с другой — засасывающие водовороты и острые камни.

Он думает о Клэр, ее нелюбви к воде, бледной коже и морской болезни, ее естественном стремлении оставаться на суше. Сейчас он вернулся в свою стихию, — но только потому, что она первая улизнула в неведомую страну, погрузилась в себя. А ведь он прекрасно помнит, почему когда-то бросил море, дававшее ему непередаваемое ощущение близости к стихии: чтобы быть с ней. С его приземленной, крепко стоящей на ногах Клэр, рожденной быть матерью.

Он начинает замечать странные каменные конструкции, раскиданные вдоль всего побережья. Десятки плоских камней уложены друг на друга, как тотемные столбы. Эти сооружения явно рукотворные, они напоминают каменные за́мки, которые мог бы построить ребенок или чертенок — ночью, из озорства. Некоторое время они с удивлением рассматривают эти удивительные сооружения, чернеющие на фоне бурного моря, и в конце концов, увидев у изгиба дороги мужчину с тачкой, копающего землю недалеко от своего пикапа, останавливаются.

— Простите, можно вас на минутку? — Гэвин высовывает голову в окошко.

Мужчина поворачивается к нему, вытирает пот со лба.

— Извините, что отвлекаю. Мы не местные… Просто нам стало интересно, что это за каменные замки?

— Какие еще замки?

— Я имею в виду странные нагромождения камней, расставленные по всему побережью.

— Ах, эти! — Мужчина машет рукой. — Это туристы строят.

— Зачем?

— Их привозят сюда на автобусах, рассказывают, что на Арубе такая традиция.

— Строить каменные замки?

— Да. Якобы замки приносят удачу в казино. Так туристы тратят больше денег.

— Это что, местная шутка?

— Точно.

Гэвин смеется. Действительно смешно. Поделом этим набитым деньгами богатеям, приплывающим из Америки на огромных лайнерах!

Они едут дальше мимо заброшенного золотого прииска, крошечной часовни на берегу моря, въезжают в бедняцкий квартал. Дворы здесь — настоящие помойки, видно, семьи тащат в дом что ни попадя. В одном дворе стоит явно украденный из магазина манекен, одетый в белую мини-юбку и красную бархатную накидку с капюшоном, видимо изображающий Санта-Клауса. Рядом, среди разросшихся кактусов, с которых свисают елочные игрушки, устроена настоящая сцена Рождества, украшенная высохшими коричневыми банановыми листьями и пластмассовыми фигурками. Ряд пластмассовых пупсов, одетых в накидки из малиновой и фиолетовой фольги, охраняет ворота.

— Папа, остановись, пожалуйста! — просит Оушен.

— Конечно.

Девочка с трепетом оглядывает странный дом.

— Мы сюда переезжать не будем! — на всякий случай твердо заявляет Гэвин.

— Папа, кто здесь живет?

— Люди.

— Американцы?

— Нет.

— А кто тогда?

— Наверное, свободные художники. Или те, у кого крышу совсем снесло.

— Когда я вырасту, у меня будет такой дом.

— Когда заведешь себе бойфренда?

— Да. Мои бойфренды тоже будут стоять на улице. В таких же красивых костюмчиках.

— Что, все?

Оушен смеется:

— Да, все.

— Сколько же бойфрендов ты заведешь?

— Десять.

— Зараз?

— Да.

— И ты нарядишь их в костюмы и поставишь на улице возле дома?

— Да.

Он фотографирует ее рядом с манекеном в короткой юбке. Оушен шесть с половиной лет, но она уже выработала жизненную программу. Она станет королевой собственного царства, поселит во дворе женихов в униформе из цветной фольги.

— Ладно, нам пора домой, русалка.

— На яхту?

— Да.

— Я люблю нашу яхточку, папа.

— Я рад. Но нам надо хорошенько прибраться до приезда нового члена команды.

— Фиби?

— Да.

— Она мне нравится, папа.

— Мне тоже.

— Она настоящий моряк?

— Да.

— И у нее татушки. Мама не сделала бы себе татушки.

— Никогда в жизни не стала бы.

— Интересно, у Фиби есть мама?

— Полагаю, ты сама сможешь ее спросить об этом.

Они возвращаются в марину под вечер — небо уже стало жемчужно-серым, яхты качаются на волнах, как пеликаны. Невдалеке выстроились в ряд машины, на номерном знаке каждой — приписка: «Один счастливый остров». Но ему не было хорошо на Арубе, этом острове перекормленных рыб.

Скоро они выйдут в открытое синее море, направятся в сторону Южной Америки. На этот раз их цель — Колумбия, бывшая испанская колония, а не голландская, и не остров, а материк, но история схожа: старый мир когда-то вторгся и сюда. Проживавших в стране индейцев тоже застигли врасплох, перебили, захватили, поработили. Поэтому ему надо опасаться не только сложностей перехода, но и местного населения.

Южная Америка находилась под игом рабства долгое время, ее коренные жители до сих пор несут в себе боль. Народ не может оправиться от бесконечных пыток и унижений всего за сто лет. Полное выздоровление наступит еще очень нескоро. Такова история всего Карибского бассейна.