Архипелаг

Глава 19 ТИХИЙ ОКЕАН

Конец февраля 2011-го. Обе Америки остались далеко позади, а впереди — темно-изумрудный, серебряно-синий Тихий океан. Гэвин неспокоен, его бросает из крайности в крайность: то ему кажется, что все идет прекрасно, то становится страшно, и он чувствует себя беспомощным перед необъятной стихией. Впереди мерещится что-то жуткое, смерть… А потом все снова о’кей.

Слава богу, похоже, ребенок и собака не замечают его метаний. Оушен и Сюзи ведут себя как на отдыхе — наслаждаются путешествием. Оушен смирилась с отъездом Фиби, вспомнила, что они с самого начала договорились расстаться в Панаме. Она даже говорит, что хотела бы снова повидаться с девушкой, и Гэвин обещает позвонить Фиби и пригласить ее в гости на Тринидад, возможно, даже вместе пройтись под парусом на «Романи».

И что произошло с Сюзи? У нее отрос новый мех: она теперь выглядит гораздо толще, чем раньше. Они с Оушен проводят вместе большую часть времени: сидят рядышком в кокпите под тенью грота и глазеют на море. Иногда искоса бросают друг на друга взгляды, будто продолжают начатый ранее молчаливый разговор или что-то замышляют. Вот маленькие разбойницы! Он должен контролировать, чтобы в течение следующих девяти дней Оушен круглые сутки была пристегнута к тросу, он и сам не отстегивает страховочный трос. Ну а что делать с Сюзи? Может быть, стоит пристегнуть ее за ошейник? Или запихнуть в будку? Нет, решает он, пока буду просто лучше за ней следить.

Его девочка сильно изменилась: загорела до золотисто-коричневого цвета, выбеленные солнцем волосы всклокочены, все в колтунах, но у него не хватает духу остричь их. После отъезда Фиби она ни слезинки не проронила, и вообще истерики полностью прекратились. Она уже почти год не разговаривала с матерью, но в последнее время хорошо спит и ест все подряд, не только ужасные сосиски из банки. Что же, он рад за нее, она и его вытягивает из глубин несчастья.

До Галапагоса осталось 848,92 морской мили — больше недели пути. Всего девять дней в открытом море — это серебряно-синее покрывало простирается до самого горизонта, такое спокойное сейчас, такое чужое и одновременно уютное, домашнее. «Романи» идет полным ходом, а почему бы и нет? В отличие от него, яхта уж точно чувствует себя в родной стихии. Фиби помогла ему отладить систему автопилота, поэтому ему и делать ничего особенно не нужно: сиди себе за штурвалом и не мешай яхте самой выбирать галс, тем более что ветер попутный. Они — крошечная щепочка в океане, но почему-то он не чувствует себя мелким, незначительным, скорее — наоборот.

В первый день ветер подгоняет их в спину, и «Романи» делает семь узлов. Они быстро продвигаются в сторону Огненного пояса, и Гэвина охватывает радостное возбуждение, сердце расширяется в груди, как от любви.

— Все будет хорошо! — шепчет он.

Ощущение необъятного пространства дарит им океан — здесь даже Оушен понимает, как велик земной шар. От такого величия впадаешь в ступор, хочется просто сидеть и смотреть, как яхта режет воду.

Но внезапно, будто холодный ветер подул, — настроение меняется, накатывает паника, чувство бесполезности, одиночества, страх перед таящимися на глубине ужасами. Он не должен терять бдительность! Ни на минуту! За внешним спокойствием моря могут скрываться штормы, циклоны, водовороты… Что угодно может случиться после заката, и Гэвин не знает, как переживет приближающуюся ночь.

Весь первый день в его душе поочередно вспыхивают то любовь, то страх, и это придает адреналина: он то хороший яхтсмен, то никудышный, то молодец, то полный идиот. Вот Оушен и Сюзи друг за дружкой отправляются вниз, засыпают в обнимку в кают-компании. Обе тихонько посапывают, и, глядя на них, ему хочется петь, пройтись по палубе в зажигательном танце. Но вместо этого он, не отстегивая страховки, мочится за борт. Через пять минут настроение меняется, и вот по лицу уже текут слезы — почему бы и не поплакать на ночь глядя? И Гэвин плачет — за мертвого сына, за жену, которая, возможно, так никогда и не проснется до конца. Он слизывает слезы с губ — они совсем не соленые, а чистые, прохладные, безвкусные.

В час ночи небо совершенно черное и залито светом звезд. Оушен и Сюзи спят в салоне без задних ног. Ниоткуда набегает туча с проливным дождем и пронизывающим ветром. Несколько минут, будто играя, раскачивает яхту, а затем улетает, оставив Гэвина насквозь промокшим и дрожащим от холода. Машинально он поворачивает голову назад, пытаясь посмотреть, куда делся дождь, и тут видит это.

Высоко в небе стоит луна, а на самой грани косых дождевых струй, быстро отдаляющихся от яхты, висит мерцающая арка. Настоящая лунная радуга! Вместо сияющих цветов своей дневной сестры, она окрашена во все оттенки серовато-жемчужного. Радуга в негативе, тонкая, изящная, протянулась по всему небу, опустив оба конца в воду. Гэвин не может оторвать глаз от нового чуда, но «Романи» быстро уносит его прочь. «Я с тобой, — шепчет он. — Ты на другом конце земли, а я все равно тебя вижу!»

Лунная радуга такая совершенная, такая спокойная, что Гэвину становится неловко, как будто он подсмотрел что-то неприличное, увидел радугу голой. Даже глазам больно от такого совершенства, словно небеса приоткрыли для него дверь в свой сад чудес. Гэвин глядит на радугу, пока та не растворяется в ночном небе. Кто знает, может быть все и будет хорошо!

Утром второго дня он не находит себе места — не иначе как зарядился энергией от лунной радуги. В небе сквозь слой слоистых облаков цвета перламутра пробиваются первые лучи солнца. Здесь не на что и взгляд бросить, разве что на облака глазеть. Им остается пройти 733 морские мили.

Утро переходит в отличный, ясный, солнечный день. Свежий ветер подгоняет яхту, море несет ее на широкой спине. Он переводит управление на автопилот, и теперь у него есть время приготовить что-нибудь вкусненькое на завтрак — драники, котлетки. Руки болят, он умудрился снова ободрать их, больно держать нож, луковый сок разъедает ссадины. Почему он не надел перчатки? И про крем забыл… Как бы вылечить эти руки поскорее?!

«Пирожок с картошкой, мистер Уилд?» Господи, ведь уже два месяца прошло с тех пор, как он оставил старую жизнь позади! Даже страшно вспомнить эти бесконечные чашки кофе, постоянный кислый вкус во рту. Сейчас-то он не пьет столько кофе. Надо поспать, может быть, удастся сегодня днем, ближе к вечеру? Двух часов вполне хватит, чтобы восстановиться. Все последующие дни будет спать по два часа. Теперь он с нетерпением ждет ночной вахты — кто посетит его сегодня, кто теперь обнажится перед ним?

После завтрака Оушен заявляет, что ей скучно, — такого раньше не было. Впрочем, есть даже термин такой: «кабинная лихорадка», негативная реакция на замкнутое пространство. Гэвин находит колоду карт, они играют в «балду» и «пьяницу», пытаются раскладывать пасьянс, но ей становится еще скучнее.

— Паааа-па!

— Что?

— Давай блинчики пожарим.

— Нет, дружок, это слишком сложно, да и муки у меня нет.

— Ну тогда супчик сварим.

— Нет.

— Тогда давай испечем пирог с яблоками!

— Слушай, мы же посреди Тихого океана, каким образом ты предполагаешь испечь пирог?

Оушен строит недовольную гримаску, хмурится.

— Может, хочешь сырную палочку?

Она отрицательно мотает головой.

— А немного собачьего корма?

Оушен смеется, кивает.

Гэвин притаскивает пакет «Пурины», достает оттуда пригоршню соленых сухариков со вкусом ягненка.

Сует сухарик в рот, причмокивает губами:

— Мм, какая вкуснотища!

Сюзи с энтузиазмом бьет хвостом.

— Ну ладно, давайте играть в такую игру, — объявляет Гэвин.

Он берет сухарик, прицеливается и бросает его в воздух в сторону Сюзи. Собака, лязгнув зубами, ловит корм на лету.

Оушен хлопает в ладоши. Гэвин прицеливается, кидает следующий сухарик в сторону дочери. Та копирует Сюзи, лязгает зубами, но промахивается. Следующий сухарик Гэвин кидает сам себе, ловит его, жует — ну и гадость! Воняет рыбой и насквозь пропитан мерзким жиром. Бэээ…

Весь следующий час они играют в «бросалки»: ловят сухарики ртом, панамами, руками, перекидывают Сюзи и друг другу, пока палуба не становится скользкой от раздавленного корма. Тут Оушен заявляет, что устала, пойдет полежит с Гровером, и отправляется в кают-компанию, оставив всю уборку на него. Ха! А он и не собирается ничего убирать, все равно Сюзи вылижет палубу до блеска.

Да, нелегко путешествовать по морю в компании шестилетки, которая не знает, чем себя занять. С Фиби было значительно проще. Гэвин вдруг осознает, что успел соскучиться по помощнице и ее гитаре, по ее влиянию на дочь, по женскому присутствию, которое оказывало такое успокаивающее воздействие на Оушен. Да и на него, он ведь тоже жаждет женской компании. Он хочет, чтобы его любили. Трогали. Обнимали. Он хочет секса, наконец!

Может быть, Фиби была права, когда говорила, что мужчины бегут к морю, спасаясь от проблем. Наверное, им просто не хватает женского внимания, они-то сами любят женщин всеобъемлюще, на все времена, и только здесь, в море, в полной мере чувствуют ответную любовь. Море — женское начало, которое всегда с тобой. Господи, как же он все-таки воняет собачьим кормом! Гэвину становится до слез жалко своей невостребованной мужественности, и он задумчиво смотрит за борт, в бирюзовую глубину, думая: «И я мог бы прыгнуть… при определенных обстоятельствах».

На следующий день после обеда ветер стихает, а затем меняет направление, сейчас он дует с юга, легко, но настойчиво. Приходится поработать: вообще-то, на юг их влечет течение, бегущее со скоростью двух узлов, но как быть с парусами? Сейчас они бесполезны, без толку хлопают на мачте, будто сами себя порют.

Проходит несколько часов, но направление ветра не меняется, и Гэвин вынужден завести мотор и спустить паруса. Но «Романи» не любит надолго превращаться в катер: двигатель, как престарелая дама, чихает и икает от возмущения. Как сейчас пригодился бы геннакер! И почему он его не купил? Становится невыносимо жарко, они чувствуют себя как жуки под яркой лампой на столе ботаника. Кругом вода, сплошная вода, счастье, что у них достаточно пресной!

До Галапагоса осталось 660 миль. Флаг Тринидада бесполезно повис на мачте никчемным носовым платочком. Неведомо откуда прилетает птица, усаживается на верхушку мачты, мгновенно загаживает все пространство под ней. На поверхность воды всплывают тысячи крошечных кальмаров. Ой, да их тут мириады! Подобно летучим рыбам, они прыгают в воздух, некоторые приземляются прямо на палубу. Разинув пасть, Сюзи бежит на нос, пытается схватить зубами пролетающих мимо полупрозрачных созданий. Оушен деловито собирает кальмаров с палубы, правда, не с целью пообедать. Набрав горсть, выбрасывает обратно в море. Да, есть от чего сойти с ума. Здесь каждый может сойти с ума.

— «Табанка сведет меня с ума!..» — напевает Гэвин.

На четвертый день начинает накрапывать дождь, но ветер так и не поднялся. Около экватора есть неприятная зона, где северные и южные ветра встречаются и перемешиваются, вырабатывая мегатонны негативной энергии. Кажется, словно идешь сквозь зону мертвого пространства, как через кладбище. Все моряки ненавидят это место.

На обед они готовят салат, варят картошку, открывают очередные упаковки салями и сыра «Рокфор». Оушен и Сюзи сходят с ума от безделья, обе ждут, что он станет их развлекать. Гэвин предлагает новую игру: «Кто шпион?» — но надолго его не хватает. Вокруг ни одной живой души, ни лодочки, ни корабля. Оушен валится на скамейку, бессмысленно пялится на воду… Детям вредно вот так сидеть без дела.

На самом деле эти четыре дня сказались и на нем. Когда долго смотришь в открытое море, что-то происходит с глазами. Начинают мучить галлюцинации, над горизонтом встают миражи. Вот сейчас, например, он видит караван слонов, а за ним на всех парах мчится скорый поезд. Или не мчится? На что похоже то далекое облако? Воздух накаляется, шипит, пузырится, кувыркается. Глаза болят, руки ноют. Эх, хорошо было бы пообщаться сейчас со взрослым человеком, но хоть музыку послушаем. Гэвин включает плеер, ставит сначала Эрику Баду, затем Билли Холидей, потом «Бисти Бойз».

Оушен поднимает голову, она обожает «Бисти Бойз». Начинает притоптывать, хлопать в ладоши в такт их пронзительным крикам. Со своей забинтованной ногой она выглядит так, будто упала со сцены.

Пятый день и снова безветрие. Гэвина уже серьезно беспокоит, хватит ли им топлива. Да и «Романи» терпеть не может, когда ее волокут как баржу: пыхтит от возмущения. У него начинают сдавать нервы — еще одна проблема моряка, оказавшегося в море во время штиля. Какую глупость он совершил? Во что ввязался? Выходя из Панамского канала, он был полон радостных предчувствий, но сейчас уже не так оптимистично настроен. Сейчас он боится, что не справится, по крайней мере, если ветер в ближайшее время не поднимется снова. Они ведь сейчас вне зоны действия радио, немудрено, что его охватывает паника.

«Не показывай этого!» — строго говорит он себе и решает как можно меньше думать. Но мысли упрямо лезут в голову. Для этого он, что ли, оставил Тринидад, об этом мечтал? Чтобы вот так сидеть на палубе, в отчаянии глядя по сторонам? Так он представлял себе избавление от проблем?

На кой черт он поперся в самую середину самого большого в мире океана? Из-за дурацкой юношеской мечты? Он что, не знает, что реальность не имеет с мечтой ничего общего? Н-и-ч-е-г-о! И сам он уже давно не восторженный юнец — тот юноша вырос, стал отцом, построил дом, женился. Он сейчас абсолютно не похож на молодого Гэвина, который носился под парусом в компании Клайва, — а после наводнения так и вообще немного сошел с ума.

И теперь что прикажете делать? Молиться? Петь? «Это благодать…» записал Кроухёрст в судовом журнале, а потом сошел с ума и исчез. Возможно, он сошел с ума гораздо раньше, еще до того, как затеял свою авантюру, — многие думают именно так. И что же он имел в виду? Что в море его ожидает благодать? Ха-ха-ха… Бедняга. В море человека поджидают миллионы прожорливых чудес, но только не благодать. Сверху сыплются редкие капли дождя, но не разгоняют сгущающуюся жару. Если бы они были на суше, он точно сказал бы, что такая погода предвещает землетрясение.

К вечеру небо розовеет, серые и темно-синие облака разбросаны по лиловому фону, как завитки крема на торте. На горизонте то и дело вспыхивают зарницы — золотые, ныряющие с облаков в воду. Оушен сидит рядом с ним, наблюдая за игрой молний, охая и ахая от восторга. Зарницы сцепляются друг с другом на высоте, на мгновение озаряя горизонт яркими вспышками, но эти разветвленные электрические щупальца находятся так далеко, что кажутся ветвями кораллов, красивыми и безопасными.

Но паруса висят все так же безжизненно, яхта все так же недовольно пыхтит, медленно ползет вперед. Делать им нечего, вот они и сидят, разглядывая горизонт, как инопланетяне в космическом кинотеатре. Через полчаса грозовые всполохи пропадают — скорее всего, гроза ушла еще дальше.

Гэвин садится поудобнее, закидывает ноги на перила. Под страховочным поясом на нем надета серая флиска с капюшоном — удобная, как домашний халат. Оушен залезает ему на колени, он крепко обнимает свою девочку. Сюзи, невнятно ворча, тоже подходит и кладет ему на ноги морду. Так и сидят они втроем, чувствуя себя в своем кокпите в полной безопасности. Так вместе и засыпают, убаюканные тихим шелестом волн, влекущих их на юг.

Гэвин просыпается посреди ночи. Оушен навалилась на него всей тяжестью, он перекладывает ее поудобнее. Сюзи открывает глаза, бьет хвостом, требуя внимания и ласки. Он поднимает взгляд — нет, вы только подумайте, грот надулся ветром, они снова идут полным ходом! Он проверяет часы, сверяет расчет пройденных миль, и вдруг его сердце замирает от ужаса. Прямо перед ним, по правому борту, высится темный мужской силуэт. Мужчина изогнулся от напряжения, сражается с неподдающимся парусом. Первый импульс — броситься на помощь, но ужас уже заморозил кровь настолько, что Гэвин не может пошевелиться.

Моряк, одетый в ветровку с капюшоном, продолжает спускать грот. Ветер валит его с ног, в отчаянии он хватается руками за парусину. Сюзи взвизгивает, Гэвин подтягивает ее поближе, зажимает рукой пасть. Моряк скользит на мокрой палубе, дергает за тросы, что-то заклинило, парус не поддается. И вдруг грот падает вниз, прямо на моряка, всей тяжестью придавив его к палубе. Яхта кренится, он отпускает парусину, поднимает руки, пытаясь выпрямиться, но тут яхту качает в другую сторону, резко и сильно, и мужчину перебрасывает за борт. Легко, как перышко. Это случается в одну секунду — раз, и жизни нет.

— Господи, благослови его душу, — только и может прошептать Гэвин.

Глава 20 ОБЪЯТИЯ МОРЯ

На шестой день их догоняет синеногая олуша с подросшим, совершенно обессилившим птенцом. Из последних сил взмахивая крыльями, птицы делают над яхтой круг, садятся на ограждение по правому борту. Что они здесь делают, за четыреста с лишним миль от берега?

Большую часть утра олуши проводят, сидя на перилах и пачкая палубу ядовитым кислотным дерьмом, отодрать которое очень сложно. При виде птиц Сюзи приходит в неистовство, так что Гэвину приходится посадить ее на поводок в кают-компании. Оушен, не веря своим глазам, рассматривает ярко-голубые ноги олуш. Выглядят они так, будто на птицах надеты модные резиновые сапожки или дизайнерские ласты. Птенец, похоже, особенно доволен тем, что ему есть куда присесть. Он неторопливо оглядывается по сторонам, ветер шевелит белый пух, еще сохранившийся кое-где на голове и шее. Оушен рвется обследовать птенца.

— Папа, можно я поглажу птенчика?

— Нельзя. Он же еще совсем маленький, примерно твоего возраста, и он очень устал. Еще бы, столько времени лететь за мамой!

— Они что, потерялись?

— Похоже на то.

— Наверное, они очень рады видеть нас.

— Да уж, это точно.

— А мы куда плывем, папа?

— В страну олухов и олушек.

Оушен разражается смехом.

— Вот увидишь, нам еще встретится немало сумасшедших птиц на Галапагосе.

Оушен кивает, несколько раз произносит «Га-ла-па-гос», заучивая новое слово. До нее наконец-то доходит, что они направляются в волшебное место: столько дней плывут через моря, что же их ждет впереди? А Гэвин заинтриговывает ее все сильнее, ограничиваясь туманным: «Подожди, сама увидишь!»

— Но будет много огромных черепах, — добавляет он загадочным голосом.

— А ящерицы будут?

— Да.

Мама-олуша внезапно срывается с перил, улетает в поисках корма для малыша. Он явно встревожен, боится, что она потеряется в морских просторах, не найдет обратной дороги. Что же, теперь у них есть собственный пассажир. Что бы ни случилось, они обязаны довезти его до места в целости и сохранности.

— Папа, а куда птичка делась? — Оушен тоже начинает беспокоиться.

— Улетела за едой.

— Какой едой?

— За рыбой, наверное.

— А как малыш знает, что мама вернется?

— Ну, потому что… она же всегда возвращается! Она помнит, что оставила птенчика одного, поэтому стремится обратно.

— А вдруг она не найдет яхту?

— У нее острое зрение. Не забывай, что она летает очень высоко, оттуда все видно.

Оушен задумчиво кивает.

— То есть птенчик точно знает, что мама вернется?

— Да.

— Понятно.

Это грустное «понятно» болью отдает в его сердце. Его девочка не жалуется, но ей тоже одиноко без мамы и без маленького брата.

Оушен сощуривает глаза и задает новый вопрос:

— А ведь моя мама не улетела, верно?

— Нет, любовь моя. Она живет недалеко от нашего дома.

— И все время спит?

— Да, и это вполне естественно, всем людям надо спать.

— Я знаю.

— Некоторые животные иногда сворачиваются в клубок во сне, чтобы защититься от врагов.

— Как ежики?

— Точно! Как ежики.

— А вот Фиби не сворачивалась.

— Правда?

— Почему люди приходят и уходят, папа?

— Я не знаю, детка.

Они продолжают свое движение в рассеянной дымке. Он не солгал дочке, они обязательно увидятся с ее мамой. «Она знает, что вы отправились путешествовать», — сказала Джеки. Наверное, Клэр обрадуется, когда они расскажут ей, как далеко забрались, ведь она знает о его мечте побывать на Галапагосе. Но перед глазами вдруг снова вырастает гигантская мутно-коричневая волна, с яростным шумом катящаяся вниз по склону, и кожа мгновенно покрывается мурашками, а дыхание перехватывает. Почему же он вовремя не сорвал их на ноги, не заставил бежать, не перебросил через стену? Неужели он сам виноват в смерти сына? Сейчас ему уже не припомнить подробности, в ушах стоит лишь жуткий грохот, с которым прорвалась стена под напором воды. Но что случилось, то случилось. Бессмысленно в сотый раз перемалывать мучительные воспоминания, заново искать виноватых.

Шесть дней он провел почти без сна. Пока Оушен и Сюзи дрыхли в салоне, ему было не расслабиться — конечно, он позволял себе подремать, но не дольше часа зараз. Сон срубает его обычно с четырех до шести утра. За все время они ни разу не принимали душ, заскорузли, пованивают немытым телом.

Но вот что случается на седьмой день.

Рассвет, спокойное море. Гэвин с чашкой чая в руках и гудящей от недосыпа головой поднимается по трапу в кокпит и сразу чувствует: что-то не так! Спинной мозг подает сигнал: «Опасность!» Он оглядывается по сторонам и вдруг слышит жалобное, отчаянное поскуливание. Сюзи!

Не раздумывая, он бросается на звук: у правого борта болтается Сюзи, запутавшись в защитной сетке, которую он специально установил для ограждения. Ее тело выгнуто, перекручено, наполовину свешивается над морем.

— Господи, что же это! — Гэвин роняет чашку.

Задние лапы запутались в сетке, как будто собака пыталась перелезть через ограждение. Что пришло в собачью голову? Хотела добраться до птенца олуши? Или решила поохотиться за его мамой?

— Сюзи! — кричит он, — держись, моя псинка, держись!

От его криков Сюзи начинает извиваться еще больше, стремясь освободиться от пут. Он подбегает как раз в тот момент, когда она освобождает лапы.

— Нет! — кричит он, но собака уже летит за борт и падает в воду, подняв фонтан брызг.

Не веря своим глазам, он смотрит на нее сверху вниз.

— Оушен! — орет он не своим голосом. — Быстро сюда!

Заспанная девочка появляется в проеме.

— Папа, что случилось?

Он хватает ее за руку, тащит в кокпит.

— Сюзи упала за борт, — бормочет он, заикаясь. — Стой здесь, не сходи с этого места, поняла? И указывай мне на Сюзи. Пальцем. Нам нельзя терять ее из вида.

Оушен, роняя слезы, кивает головой.

— Это моя работа, папочка?

— Да!

Сюзи в панике, пытается плыть за яхтой, но расстояние между ними стремительно увеличивается. Гэвин быстро спускает грот и стаксель, продолжая кричать: «Плыви, Сюзи, плыви!» Руки трясутся, его захлестывает слепая паника, — как тогда, во время наводнения, — сердце бьется в горле, из глаз текут неудержимые слезы.

Оушен застыла в кокпите, пальцем указывает на собаку.

Он спрыгивает в кокпит, пытается завести мотор. Тот скребется, прокручивается, глохнет.

— Ну давай же, заводись! Давай!

Раздается знакомый кашляющий звук, мотор пробуждается к жизни. Получилось! Гэвин разворачивает яхту и медленно ведет ее в сторону плывущей собаки. Теперь и он видит Сюзи: голова над водой, лапы работают в бешеном темпе. Он начинает сбрасывать скорость, медленно-медленно, четыре-три-два-один, совсем медленно.

— Оушен теперь отойди в сторону.

Он ставит двигатель на нейтраль, и яхта зависает практически без движения — скоро он уже сможет схватить собаку. Гэвин перегибается через ограждение, повисает над водой, готовясь вытащить ее из моря таким же образом, как поднял с асфальта раздавленную игуану на Кюрасао: одной рукой взять за загривок, другой — за крестец. Собака плывет прямо на него, в ее глазах стоят слезы, а из груди вырываются такие жалобные рыдания, что он начинает молиться. Где-то сзади Оушен визжит что-то неразборчивое.

И вот Сюзи оказывается прямо под ним, он резко выбрасывает вперед правую руку, хватается за загривок, тянет вверх. Опускает левую руку на собачью спину — и начинает тащить. Но шерсть Сюзи намокла, и собака гораздо тяжелее той игуаны. К тому же, когда он отрывает Сюзи от воды, собака начинает корчиться, рычать, скалить свои акульи зубы: вне себя от ужаса, она отбивается, трясет лапами, пытаясь нащупать под ними опору, и вдруг выгибается в его руках тугой дугой. Она очень сильная, его Сюзи, она вырывается из хватки Гэвина и снова ныряет под воду.

На палубе Оушен рыдает, не своим голосом зовет: «Сюзи!»

Он находит голову Сюзи, но ему нужно отвернуться, чтобы снова завести двигатель. Когда Гэвин выпрямляется, собаки на поверхности воды нет.

— Господи, Сюзи, где же ты? — В отчаянии он вертит головой.

Потом краем глаза замечает собаку по левому борту, она плывет к корме, и она явно устала. И снова он переводит двигатель на нейтраль. И снова, перегнувшись через перила, смотрит на Сюзи. Их взгляды встречаются.

— Ну давай же, не подведи меня! Давай, моя девочка, не сопротивляйся, я тебя вытащу! Спокойно!

И снова он тащит вверх тяжелое тело, ему удается приподнять ее над водой. Но мех Сюзи слишком скользкий, и она уже очень устала. Гэвин усиливает хватку, и из собачьего горла вырывается крик боли: Сюзи что-то повредила себе при падении, может быть, сломала пару ребер. Он слегка ослабляет захват, но так ему собаку не удержать. Сюзи стонет в его руках, но Гэвин не отпускает ее, он не собирается сдаваться, он копит силы для следующего рывка.

И тут в борьбу вступает море: мягко, но настойчиво оно вытягивает собаку из рук Гэвина, тянет ее в сторону. И Сюзи на стороне морской стихии — она лягается, вырывается, хрипит, дрожит от шока и усталости, как будто просит: «Отпусти меня! Хватит!» Гэвин перехватывает руки, хватает ее за передние лапы, собака взвизгивает от боли, он тянет ее за мех, приговаривая: «Сюзи, милая, ну давай же, давай!» Но, видимо, она сильно ушиблась во время падения, и силы ее на исходе.

— Сюзи!

Но собака выскальзывает из его рук, оставляя на ладонях лишь клочья мокрой шерсти, и через секунду волны сходятся над ее головой, и вот уже на поверхности воды ничего нет.

Глава 21 ПЕСНЯ

Мама-олуша наконец-то вернулась с зажатой в клюве маленькой серебристой рыбкой. Прямо на палубе она разрывает рыбку на части, глотает, а затем извергает полупереваренную пищу обратно в клюв птенчика. Гэвин и Оушен, потрясенные смертью Сюзи, наблюдают за этим процессом почти равнодушно. Они избегает смотреть друг на друга, а Гэвин снова занимается самоуничижением. Это он во всем виноват, дурак старый. Решил самостоятельно пересечь океан, как же! Полный идиот. Вот Клайв — хороший моряк… Эх, им бы с Клайвом стоило дойти сюда давным-давно, когда они еще были молоды… Эх. Тогда все было бы по-другому.

Начинают появляться птицы, значит, до земли уже недалеко. Чайки, фрегаты кружат над морем, прозрачные кальмары выпрыгивают из воды. В воздухе уже чувствуется запах суши, ощущение близкого берега. У них все есть: и вода, и еда, и даже топливо еще осталось, но радость жизни ушла. Они не чувствуют голода, не хотят спать.

Оушен плачет не переставая, только иногда затихает на короткое время. Как ему утешить дочку? Ее собака действительно утонула, таков факт этой жизни. Иногда девочка взглядывает на него красными, опухшими от слез глазами. Она пытается понять, зачем это произошло, но понимает лишь одно: у нее больше нет сил выносить это. С нее хватит. Она ненавидит яхту, ненавидит море.

— Папа!

— Что, моя ду-ду?

— Мне так грустно, папочка…

— Я знаю, детка. Ты сегодня выглядишь очень печальной.

— Когда же мы приплывем в волшебное место?

— Скоро.

— Когда это «скоро»?

— Через два дня.

— И мы больше не будем жить на яхте?

— Не будем.

— Долго не будем?

— Так долго, как ты захочешь.

— И там будут черепашки?

— О да. Галапагос по-испански означает «черепаха».

— Я не люблю черепах.

— Но ты же никогда не играла с ними!

— Все равно они мне не нравятся.

— Но, возможно, они тебе и понравятся. Эти острова действительно необычайно интересны. На них останавливался сам Герман Мелвилл.

— А это кто?

— Тот писатель, что написал роман «Моби Дик». Помнишь, я тебе рассказывал?

— Про белого кита?

— И про капитана Ахаба с деревянной ногой?

— Да.

— Ахаб пытался убить кита, а вместо этого убился сам?

— Правильно, так и было.

— А мы ведь не видели белого кита, да, папа?

— Нет, никогда.

— Папа?

— Что, моя ду-ду?

— Можно мы поедем домой?

— Домой?

— Да.

— А что ты считаешь домом, моя черепашка?

— Наш дом, в Тринидаде, там, где мы живем.

— А как же «Романи»?

— Папа, но «Романи» — это же просто яхта!

— Да, я знаю.

— Папа?

— Что?

— Маленький братик Алекс умер, когда было наводнение.

— Да.

— И мамочка ушла спать.

— Да.

— А потом и мы уехали.

— Да.

— А вчера Сюзи ушла.

— Да.

— Давай вернемся домой, папа. Пожалуйста! Давай будем жить в одном месте. Только мы с тобой и остались.

— Да, ду-ду. Мне очень жаль, детка, правда!

— Хоть бы мама поскорее проснулась.

— Мне тоже этого хочется.

— Я так странно себя чувствую, папа. Как будто мне жаль всех на свете.

— Это море, мое солнышко. Море заставляет людей так себя чувствовать.

— Как?

— Размышлять обо всем на свете.

Оушен отворачивается к морю, рассеянно кивает, погруженная в свои мысли. Она не хочет разговаривать с ним, не хочет на него смотреть. Гэвин понимает: дочь больше не доверяет ему. В какой-то момент его сотрудники тоже перестали доверять ему, только Петала доверяла, но она по жизни слишком доверчива. Он боялся заразиться от жены, сотрудники боялись заразиться от него. А теперь на лице дочки появилось такое же холодное, отстраненное выражение, словно она опасается слишком близко подходить к нему.

Они приближаются к экватору, пора открывать шампанское, праздновать переход в Южное полушарие. Но в груди лишь тоска: подумаешь, до экватора осталось всего 247 морских миль! Какая, в сущности, разница?

Ветер набирает силу, гонит яхту вперед. Оушен то спит, то плачет. Море — как один массив воды, величественное, царственное. Оно занимает семьдесят процентов территории земли, и оно решило забрать Сюзи. Теперь оно сыто, удовлетворено этой жертвой. Море ничего им не должно, ничем не обязано. Впервые Гэвин чувствует эту отстраненность — раньше он лелеял романтические мысли по поводу их взаимного обожания, теперь понимает, что это лишь глупые фантазии. Сейчас он ясно видит, что морю плевать на него, его ребенка и собаку, почему же в груди по прежнему бушуют непостижимые чувства? Он ведь знает, что море не ответит ему взаимностью, в лучшем случае, пассивно и равнодушно примет его любовь.

Ну а с другой стороны, разве море не отражает качеств, присущих всем людям? Вечно меняющееся, непредсказуемое в своих настроениях… Иногда Гэвину кажется, что он скользит по поверхности огромного зеркала, отражающего его собственные мысли и чувства. Кто же он такой, в самом деле? Зачем забрался так далеко от своего дома, от твердой земли? «Не забывай, мои глубины таят опасности!» — шепчет вода.

На него накатывает очередная волна молчаливого отчаяния — так часто случается после многодневного общения с морем. Его место не здесь, а дома, в гамаке, у розовых стен… Правда, там снова идут дожди, а на холме над домом так и нет деревьев. Что стало с его жизнью? — вывернута наизнанку. Что стало с миром? — раньше его так не заливало.

Появляется Оушен, прижимая к груди Гровера, тоскливо смотрит на набегающие волны. Он заключает дочь в объятия, вместе они наблюдают за игрой равнодушной стихии.

— Мне здесь больше не нравится, папа.

— Мне жаль это слышать.

— Я не хочу быть моряком.

— Понимаю тебя. Может быть, я тоже не хочу.

— Я здесь совсем одна.

— Нет, детка, ты не одна.

— Нет, я одна.

Он еще крепче обнимает ее, шепчет:

— Это пройдет. Нескоро, но пройдет.

Не о чем больше говорить, и они затихают, не сводя глаз с необозримого простора. «Романи» бежит со скоростью пять узлов — грот и стаксель подняты, надежная, — уверенная, как всегда. Они сидят в кокпите, а вокруг мало что меняется: только иногда синева становится более чернильно-фиолетовой, а иногда как будто тронута морозцем. Ветер меняет направление, и Гэвин перекидывает шкоты. Он так устал, что в глазах рябит — от соленой воды, от недосыпа воздух пузырится, предметы меняют очертания.

И в тот момент, когда смотреть на море становится невмоготу, немного поодаль от яхты, по правому борту, вода расходится — ее рассекает огромный хвостовой плавник.

— Папа, смотри! — Оушен соскакивает с его колен.

Сердце начинает бешено стучать. Гэвин бросается к перилам. Оба на сводят глаз с поверхности воды.

Но море уже успокоилось.

— Папа, ты это видел?! — Оушен подпрыгивает от волнения, трясет головой. — Ты видел это? Что это было?

— Хвостовой плавник, — говорит он машинально.

— Такой большой, папа!

— Да, просто невероятно!

Куда он делся? Это точно был гигантский хвостовой плавник, сомнения нет. Это ведь очень опасно, один мощный удар — и их суденышко разлетится в щепки. Гэвин вытягивает шею, с тревогой всматривается в лазурные волны.

Ничего.

Он невольно поеживается. А плавник-то был белого цвета. Он уверен в этом. Точно — белый. На глаза наворачиваются слезы.

— Папа! — Оушен дергает его за рукав. — Папа, ты же видел — это был белый хвост!

Он молча смотрит на дочь, в горле пересохло.

— Да, ду-ду. Точно, хвост был белый.

Они замолкают, пораженные. Стряхнув с себя оцепенение, Гэвин бежит в кают-компанию за биноклем. А был ли хвост на самом деле?

Но тут снова раздается всплеск — теперь по левому борту. В двадцати метрах от яхты вода расходится, выпуская на поверхность гигантское животное, которое растет, как башня, принимая форму тарелки. Его тело гладкое, живот рифленый, ребристый, как корпус шлюпки. Огромный рот напоминает глотку пеликана, рядом расположен крошечный ярко-синий глаз. Вот появляются то ли крылья, то ли весла, ах нет, это гигантские ласты. Морда усеяна бородавками: наверное, рачками или моллюсками. Это же кит! Он поднимается на хвосте, слегка подгребая то вперед, то назад, улыбаясь им, как будто говорит: «А вот и я, здравствуйте!» Кит совершенно белый. Белый, как молоко. Белый, как голубь мира.

И вдруг снова бесшумно уходит под воду.

— Папа, — шепчет Оушен. — Это был кит?

В глазах Гэвина стоят слезы.

— Да, детка, настоящий кит.

— Это был Моби Дик!

Он смеется:

— Может быть… я не уверен… Да.

— Это кит капитана Ахаба?

— Нет… не тот. Другой кит.

— Такой же?

— Да! — Господи, у него в голове помутилось, он ничего не соображает. — Да! Нет! Не знаю. Детка, я в жизни не видел ничего подобного. Ой, смотри!

Белый кит снова всплывает на поверхность, теперь он не стоит, а лежит, наполовину погруженный в воду. Он немного качается на волнах, и вдруг они отчетливо видят, что он смотрит на «Романи», его глаза устремлены на них, стоящих в кокпите. Он с любопытством рассматривает их, он явно заинтересован.

Гэвин не находит ничего лучше, как помахать киту рукой. Оушен тоже с энтузиазмом машет рукой.

Такое состояние было у него, когда рождались дети: выплеск серотонина, погружение в полное, бесконечное, бессмысленное счастье. Такие состояния случаются в жизни крайне редко, может быть, всего несколько раз… Но это морское существо знает многое о любви и счастье. Кит смотрит на них и кивает головой.

А затем они слышат нарастающий звук, пронзительный, ультразвуковой стон. Он исходит от кита — это его песня.

— Папа, кит с нами разговаривает?

— Да.

— Что он говорит?

— Киты поют, моя любовь, поют друг другу, чтобы найтись в бесконечных морских просторах. В основном они живут под водой, там и разговаривают, но иногда их слышно даже сверху, с яхты.

— И теперь кит поет свою песню нам?

— Возможно, почему бы ему не спеть нам?

Кит погружается поглубже в воду, все так же не сводя с них глаз, продолжая низкий стон, напоминающий перебирание струн на арфе, то восходящий вверх до кошачьего мяуканья, то переходящий в резкий самурайский крик. Это — горбатый кит-альбинос, самец, потому что поют только самцы. Вот он ныряет, прорезая воду длинным телом, уходит на глубину, машет хвостом, как бьющий копытом норовистый конь. Снова взмывает вверх и рушится обратно. Исчезает. Но Гэвин чувствует, что кит не уплыл далеко, что он где-то рядом. Они слышат из-под толщи воды его песню: «Где ты, любовь моя? Отзовись!»

Кит сопровождает «Романи» на юг, а они с Оушен так и стоят на палубе, зачарованные, наблюдают за игрой морского создания: в основном кит плывет рядом, но иногда хулиганит — подплывает к борту и хлопает по воде плавником, пуская волну, от которой яхту качает. То отстает, то снова обгоняет их. Кит-альбинос полдня проводит в их компании, кружа вокруг яхты, выпрыгивая из воды и переворачиваясь в воздухе, пуская водяные фонтанчики и мяукая, как котенок или как обуянный горем человек.