ЧАСТЬ ПЯТАЯ НЕУТОМИМЫЙ

Глава 22 ЯБЛОКО СОДОМА

Они прибывают в Сан-Кристобаль, самый восточный из островов архипелага, сразу после полудня. Из-под завесы облаков сыплется мелкий, редкий, мягкий дождь. Гавань заполнена яхтами и рыбачьими лодками, и Гэвин бросает якорь за этой небольшой флотилией.

Они с Оушен очень устали, измучены морем и ветром, исколоты острыми солнечными лучами. Все эти дни оно безжалостно жгло их, несмотря на легкие дождики, а ближе к земле стало еще жарче. Оба черные от загара, у обоих изменился взгляд: теперь они смотрят вдаль широко распахнутыми глазами, как настоящие моряки. И почти не разговаривают.

Столица Галапагосских островов, Пуэрто-Бакерисо-Морено, расположена именно на этом острове и печально известна строгостью прохождения таможни, так что они обязаны без промедления явиться на паспортный контроль. Но они не торопятся, вяло сидят в кают-компании, пережидая дождь, перекусывают бутербродами с сыром и салями.

В салоне по-прежнему пахнет псиной, белая шерсть Сюзи покрывает все поверхности, ее запах лезет в ноздри. На полу все так же стоит ее плошка с водой. В последние дни они чувствуют, что устали друг от друга, ходят мрачные, как в воду опущенные. Конечно, Гэвин понимает: потребуется немало времени, чтобы смириться с потерей. Все домашние питомцы стареют, умирают, иногда их даже приходится усыплять, их хозяева горюют, чувствуют пустоту. Но Сюзи умерла не от старости: в расцвете сил упала за борт, утонула… Это и его пробрало до глубины души, поразило в самое сердце. Ведь Сюзи пережила наводнение, столько раз ходила с ним вместе под парусом. Что он может теперь сказать Оушен, как утешит ее? Все случилось так быстро, и да, частично и он виноват в ее гибели — надо было держать собаку на привязи.

Говорят, животные заполняют пространство между людьми и Богом. Два дня, прошедшие после гибели Сюзи, иссушили их души, наполнили страхом перед океаном. Все стало зыбко, небезопасно. Кому они могут доверять теперь? Морю? Точно нет. Своей яхте? Не уверены. Может ли Оушен доверять ему? А сам-то он может доверять себе?

И вот перед ними лежит земля, черная, запекшаяся остывшей лавой, скрюченная, колючая. Мелвилл назвал эти места «яблоками Содома», такими отвратительными они ему показались. И все-таки именно сюда они стремились и добрались несмотря ни на что! На этот архипелаг, лежащий в самом сердце океана, омываемый тремя морскими течениями, такими сильными, что когда первые мореплаватели достигли его берегов, им показалось, что сами острова дрейфуют.

Он надувает шлюпку, спускает на воду.

— Смотри, папа!

— Что там, ду-ду?

А вот что. Море просто кишит ими — пухлыми, усатыми, бесстрашными, добродушно взирающими на мир круглыми черными глазами. Их темно-коричневый, с золотистой опушкой мех лоснится, собачьи морды улыбаются. Они похожи на откормленных лабрадоров.

Гэвин переносит Оушен через перила, опускает в шлюпку. Она совсем ничего не весит сейчас. Все, что осталось от его большой семьи — крошечная полудевочка-полуфея, ведь нет никакой гарантии, что Клэр когда-нибудь придет в себя. Оушен смирно сидит в шлюпке, наблюдает, как тюлени играют в море в пятнашки.

Он хочет, чтобы она изумлялась происходящим перед ее глазами чудесам, но вместо этого она опускает взгляд, крепко сжимает губы, чтобы не разрыдаться. Как и все, его дочь одинока в своем горе, у нее кончились душевные силы, она устала страдать.

А тюлени между тем живут своей жизнью: загорают на пустых рыбачьих лодках, ленивые, расслабленные, беззаботные… Животные на этой земле не боятся людей, наоборот, ищут у них защиту. Это их остров, остров диких животных.

Но Оушен все равно.

Сложив в рюкзак вещи и документы, Гэвин гребет к берегу. На причале тоже полно тюленей — одни забились в трещины между камнями, другие храпят, свернувшись прямо на голых досках. Они сопят и хрюкают, нимало не смущенные переступающими через них человеческими ногами. Они настолько расслаблены, что кажутся мертвыми, спят как убитые, только усы во сне подергиваются. Оушен посматривает на них с отстраненным любопытством, а он глядит на дочь с огромным чувством вины.

Паспортный и таможенный контроль здесь проходят прямо на набережной, под охраной армии Эквадора. Трое мужчин в форме цвета хаки и авиаторских очках охраняют проход в город. Они не говорят по-английски. Охрана проводит Гэвина и Оушен к столику. Пограничник ставит в их паспорта печать и выдает разрешение пробыть на острове две недели.

— Фрукты есть?

— Нет.

— Животные?

— Нет.

Глаза Оушен наливаются слезами.

— Так у вас нет животных?

— Нет.

— Хорошо. Тогда вы можете посещать другие острова в течение двух недель.

Они кивают, выходят в город. И здесь полно тюленей, этих «лобос», морских волков, как их называют на Галапагосе. Они валяются на мостовой, загораживают двери магазинов и банков, спят на набережной, на пляже, у самой кромки воды. Они развалились на цветочных клумбах, на скамейках парка, валяются на спине, шевеля распластанными плавниками, на детской площадке под горкой и веревочными лестницами. Из-под веревок вдруг вылетает молодой тюлень, гонится по площадке за визжащими детьми. Тюлени вообще-то — дикие звери, с ними следует соблюдать осторожность. Они часто дерутся, кусают друг друга и детей могут покусать.

На улице тюлени, смешно переваливаясь, спешат за людьми, стараясь угнаться за велосипедистами. Молодые тюлени «выделываются»: поднимаются на хвост, выгибаются буквой S, — таких люди обходят стороной. Впереди, на пляже, устроилась целая колония, не меньше ста особей, запах чувствуется издалека, да и громогласный рев и тявканье ни с чем не спутаешь. Мамочки воспитывают молодняк, молодые самцы собрались кучкой поодаль, задирают друг друга. И все гавкают, тявкают, рыгают и валяются вповалку, как компания алкоголиков.

Двое тюленей забрались на мол и свысока лениво поглядывают на многочисленное стадо. Гэвин вдруг чувствует непреодолимое желание присоединиться к ним, лечь рядом и захрапеть.

— Папа, они что, все родственники?

— Думаю, да, детка. Здесь все мамы, папы, сестры, братья, практически одна семья. У всех есть семья.

— И у птичек?

— Да.

— А у деревьев?

— И у деревьев тоже. На нашей планете все связаны друг с другом, моя принцесса. Все без исключения.

— А как?

— Это сложно объяснить, но, поверь мне, у нас всех много общего. Например, разве ты не чувствуешь свою связь с тюленями? Только посмотри на них, понимаешь, что я имею в виду?

Оушен серьезно смотрит на всхрапывающую, сопящую орду животных, сосуществующих в полном ладу друг с другом, сваленных в подобие огромной кучи, и согласно кивает.

— Да, папа.

— Они прямо как мы, а мы как они…

— Значит, я тоже тюлень, папа?

— Да, можно и так сказать.

— И Сюзи была тюленем?

— Возможно.

— А у Тихого океана есть семья?

— Нет, но ведь море состоит из воды, а мы все произошли из воды, так что опять вот тебе и связь.

— И моря связаны друг с другом?

— Да.

— И Сюзи состояла из воды?

— Да.

Оушен с тоской смотрит на стаю морских волков, обнявшихся, таких довольных и счастливых. Кажется, у них есть все, чего не хватает им: безопасность, любящие родственники, дом.

— Папа, мне грустно.

— И мне, родная.

— У меня все болит.

— Это так и называется: «грусть».

— А что такое грусть?

— Это такое чувство, детка.

— А почему так больно?

— Не знаю, моя радость, но я тоже чувствую эту боль. Наверное, это Бог ее посылает, или природа. В нас есть центр эмоций, который вызывает разные чувства.

— Тот белый кит, которого мы встретили, папа… он тоже был грустный, по-моему.

— Ты права.

— А Сюзи сейчас с ним? С белым китом?

— Думаю, да.

* * *

Проходит несколько дней. По утрам они спускают шлюпку, гребут к берегу, целые дни бесцельно бродят по улицам. Сейчас начало марта, солнце жжет непереносимо, и очень медленно, практически незаметно, душевные раны начинают зарастать, в груди появляется чувство сродни пробуждению. Очарованию. Все-таки это место заколдовано, здесь жизнь течет по-другому.

Маленькая гавань тиха, небо над ней прозрачное, огромные морские черепахи, перебирая короткими лапами, неторопливо проплывают мимо яхты, направляясь по своим, неведомым, делам. Тюлени кружат вокруг «Романи», ныряют, играют в догонялки. И везде, и в море, и на причале, снуют похожие на сказочных драконов морские игуаны с нарядными черными крестами на спинках.

Постепенно, просто оттого, что они еще живы и продолжают дышать, что волны плещут о борт, а солнце по-прежнему всходит каждое утро, к ним приходит успокоение, чувство гармонии, единения с природой, помогающее примириться с потерей. Смерть Сюзи унесла с собой частичку их душ, неразлучная троица распалась. Они с Оушен на физическом уровне ощущают отсутствие собаки, новое испытание для обоих. Умом этого не понять.

Гэвин поднимает парус, ведет «Романи» к острову Лобос. Они бросают якорь в мелкой бухточке, окруженной черными вулканическими скалами, — прибежище очередного стада тюленей. Это их первый заплыв без Сюзи. Гэвин растерянно смотрит на трап — теперь уже нет нужды его спускать. Но он должен держаться молодцом, не имеет права проявлять слабость при дочери.

— Ну что, маленький тюлень, поплыли?

Он плюет в маски, протирает их пальцем, они спускаются в воду по боковой лестнице, а опустившись до уровня воды, ныряют головой вперед. В прозрачной воде хорошо видны черные скалы, стайки рифовых рыбок снуют мимо них: вот рыба-попугай, а это рыба-труба — рифовые рыбы без наличия рифа! На песчаном дне, похожем на выжженную солнцем поляну, отдыхают игуаны — смешно наблюдать этих откормленных черных ящериц на такой глубине. Но если взглянуть вверх, у поверхности воды видны мельтешащие черные лапки, несущие других игуан на берег. У них длинные тела, на узких головах — черные причудливые шлемы конквистадоров. Появляются три тюленя и устремляются прямо к ним.

— Папа! — взвизгивает Оушен.

В одну секунду она заплывает ему на спину, выглядывает сзади со смешанным чувством ужаса и восторга.

Тюлени — молодые, добродушные, игривые и любопытные, окружают их со всех сторон. Ничего не боясь, они подплывают очень близко, заглядывают в маски. Один тычется мордочкой прямо в стекло, строит смешные гримасы.

Ха-ха-ха!

Оушен все еще прячется за его спиной, но тюлени, как молодые щенки, настроены поиграть. Один вдруг ужом подплывает к Оушен и запечатлевает на ее щеке мокрый поцелуй.

— Ай, папа! — визжит Оушен в восторге, а тюлени уносятся прочь, довольные своей проделкой.

Оушен трет щеку, сердито сдвигает брови, грозит рукой им вслед, но к ней вернулось хорошее настроение. Видно, что ей хочется броситься следом за новыми друзьями.

Гэвин остается на месте, и через несколько минут к ним подплывают другие тюлени, и вот уже они становятся центром веселой компании. Тюлени брызгаются водой, кружат вокруг, смеются. Наконец Гэвин берет дочь за руку, тянет за собой. Несколько тюленей плывут следом, чуть ли не наступают на пятки. Непонятно, кто кому больше интересен — они тюленям или тюлени им? Они с Оушен не знают, как реагировать на дружеские заходы морских зверей, но галапагосские тюлени много раз встречались с людьми, они прекрасно понимают, каким образом строить общение, их веселит испуг Оушен.

А затем тюлени разом исчезают. Здесь так мелко, что можно встать. Гэвин стягивает маску, оглядывается, поднимает голову.

— О, смотри! — Он показывает вверх.

В небе кружит стая фрегатов, их алые грудки раздуты как шары. Около пятидесяти птиц носятся в воздухе, неужели у них брачный период? Они выглядят как старинные аэропланы, как будто держатся в воздухе за счет собственных раздутых шей или планируют на надутых красных пакетах, этакие птицы света, генералы бумажных пакетов. На ближайшей скале стоит олуша с белоснежной грудью и ярко-бирюзовыми ногами, поражающими воображение своим цветом. И как это природе пришло в голову наградить совершенно обыкновенную птичку такими нарядными сапожками?

На Гэвина накатывает чувство радости и умиротворения. Зачем грустить, печалиться? Ведь у них все хорошо: стой себе в воде да гляди в небеса, потемневшие от вихря птиц. Здесь особенно сильно чувствуется присутствие Бога.

Когда-то на эти острова приплывал и молодой Дарвин на своем корабле «Бигль». Как и Гэвин, он искал ответы на вопросы, правда, ему именно здесь пришло в голову, что Бога не существует вообще. Он решил, что мир возник в результате цепочки случайностей, без всякой цели, просто в результате миллионов лет неучтенной эволюции. Ведь планета Земля очень стара. Жизнь появилась на ней случайно, в процессе естественного отбора выживали лишь сильнейшие особи и виды, которые смогли адаптироваться к земным условиям. Ни романтики, ни божественного промысла… Но как же мог Дарвин, глядя в эти бесконечные прозрачные небеса, решить, что мир строился без участия Творца?

Гэвин прижимает руку к груди, пытается нащупать сердце. Оно спряталось за легкими, завалилось между ребрами. Перед глазами проносятся видения: розовые хижины черных рабов, которые так и не вернулись в Африку, белые соляные горы Бонэйра, белые косточки кораллов, висящие перед входом в розовый дом, дикие ослы Кюрасао, невольничьи рынки, где людей продавали наравне с ромом, сахаром и специями. Строители Панамского канала, тысячами погибавшие от последствий желтой лихорадки. Как только люди не безобразничают! Продают друг друга на рынке, прорезают целые континенты каналами, воруют тысячами яйца беззащитных черепах, истребляют целые виды животных.

Гэвин боится, что безнадежно утратил ощущение невинной, чистой веры в себя. С чем он вернется домой? Он просто хотел повидать мир, а мир показал ему длинный язык: сначала мутная вода забрала сына и жену, затем океан поглотил верную собаку. Им следует как можно скорее повернуть назад, но Гэвин не в силах заставить себя поднять якорь. Может, стоит продать «Романи» на аукционе или подарить кому-нибудь? А что, если Клэр вообще никогда не проснется? Что, если они вернутся к жене и матери, душа которой все еще погребена под обломками ее горя?

В конце концов они уходят с Сан-Кристобаля, бросают якорь у другого острова, Флореана, где пляжи покрыты черным песком. Здесь, в нескольких метрах от воды, стоит знаменитый отель «Уиттмер», построенный в стиле ар-деко. По пляжу разбросаны хижины и экодомики для туристов, а в центре острова — пресное озеро с дождевой водой. Они спускают шлюпку, подплывают к причалу, идут по черному песку вдоль пляжа. Белое солнце жжет спины, раскаленный песок хрустит под ногами как стекловолокно, как черная звездная пыль. Откуда-то сбоку вылезает огромная игуана, неторопливо направляется в их сторону, и оба невольно напрягаются — хотя Сюзи больше с ними нет и сажать на поводок некого, привычка еще осталась.

— Сюзи… — тихо произносит Оушен, как будто пробуя имя на язык.

Рептилия, не обращая на них внимания, топает по своим делам. Гэвин возмущен — ну и нахалка! Собаки на нее нет! Так и хочется затопать ногами или швырнуть в нее палку.

Они выходят на шоссе, чтобы поймать попутку, останавливают направляющийся в горы грузовик, груженный бананами. Когда-то здесь было столько черепах, что приходилось перелезать через них, но человек безжалостно и подчистую уничтожил местную фауну. Охотники за китами называли черепах «живыми консервами» и увозили тысячами, ведь живое мясо не портится! Теперь на Флориане вообще не осталось гигантских черепах. Собранных с окрестных островов восемьдесят с небольшим особей держат в горах, в особом питомнике, огороженном бетонными стенами. По крайней мере, здесь черепахи находятся в безопасности.

Оушен нравятся черепахи, она наклоняется, чтобы получше рассмотреть одну из них. Черепаха напоминает слона, которого втиснули в панцирь и надели антикварный авиаторский шлем; у нее слипаются глаза, будто она страшно устала. Передние лапы покрыты драконьей чешуей, шея и голова словно вылеплены из грязи. Раскосые черные глаза-бусинки полуприкрыты морщинистыми веками.

— Папа, вот это черепаха?

— Да.

— Она меня поцелует?

— Не думаю.

— А я могу ее поцеловать?

— Попробуй.

Оушен наклоняется и пытается поцеловать черепаху в лобик, но та пугается, с шипением втягивает голову под панцирь.

— Папа, она не хочет, чтобы я ее целовала!

— Она немного испугалась. По-моему, черепахи не так любят целоваться, как тюлени, вот она и не поняла, что ты собираешься сделать.

— А можно мне поцеловать панцирь?

— Ага.

Оушен снова наклоняется и в этот раз прикладывается губами к пластинам панциря. Черепаха, спрятавшаяся под собственной крышей, решает на всякий случай притвориться мертвой. Сердце Гэвина трепещет, его снова охватывает чувство одиночества и беззащитности, как будто он только учится ходить.

Другие туристы тоже бродят по этому экзотическому, скрытому в горах то ли питомнику, то ли зоопарку. Они приехали сюда полюбоваться на животных, заглянуть им в глаза, они ищут в этих глазах отражение себя. Но черепахам неинтересны люди, они отдают предпочтение капустным листьям, сочным кактусам и моркови, практически не отвлекаясь на посторонних.

Поодаль у стены сидит пожилой мужчина с серебряными волосами в низко надвинутой на брови морской фуражке. Его молодой спутник, похоже сын, фотографирует черепах. Пожилой говорит, растягивая гласные, с напевным американским акцентом. Ему, видимо, за шестьдесят, сыну около тридцати. Гэвин невольно примеряет на себя его роль: наверное, здорово путешествовать со взрослым сыном, который уважает тебя, во всем пытается подражать. Сам-то он — плохой пример для подражания: в кризисной ситуации хлопнулся в обморок, не спас собаку, привез посмотреть на черепах, которые не хотят целоваться. Он все еще весит слишком много, и его руки до сих пор шелушатся. Что думает о нем его дочь?

Старик кидает взгляд на Гэвина, улыбается ему, как будто приглашает присесть, и Гэвин с благодарностью опускается рядом. Приятно поговорить со взрослым мужчиной, еще и старше себя.

— Это ваша дочурка?

— Да.

— Хорошенькая. Она что, действительно поцеловала черепаху?

— Да.

— Хе-хе-хе. Моему сыну тут очень нравилось.

Почему он говорит о сыне в прошедшем времени? Ведь его сын фотографирует черепах!

— Он раньше часто приезжал сюда, занимался дайвингом. Обожал эти места. Для него это вообще было вроде как духовным домом.

— О, даже так!

— Поэтому мы здесь.

Гэвин не знает, что на это сказать, только поворачивается лицом к старику, чтобы дать тому понять, что слушает.

— Мы приехали сюда, чтобы развеять его прах в море.

— Боже! Мне очень жаль.

— Мы уже сделали это вчера. Он погиб как раз накануне своего дня рождения. Разбился на мопеде.

— Ужасно! Примите мои соболезнования.

— Спасибо. Мы раньше всегда путешествовали втроем. А сейчас нас осталось двое.

— Господи Иисусе…

— Да уж, нелегко это пережить. Нам всем тяжело. Особенно мать сильно расстраивается.

— Будто уснула?

— Да.

Глава 23 МОРСКИЕ СВИНКИ

На остров Санта-Крус, называемый также Индефатигабл, или «Неутомимый», они прибывают в разгар жары. Они путешествуют уже четыре месяца и, в отличие от названия острова, чувствуют себя уставшими до самых костей.

Как и на Сан-Кристобале, в гавани их встречает небольшая флотилия пришвартованных яхт, над которыми возвышаются круизные лайнеры всех мастей и размеров, некоторые явно роскошного сегмента, другие поскромнее. Тюлени освоили и эти морские посудины, расположились на палубах, выглядывают из иллюминаторов.

На высокой скале возле порта стоит целая компания олушей в синих носках, внимательно следя за их приближением. Они с Оушен так измотаны путешествием, что Гэвин принимает решение провести несколько дней в гостинице и с заходом солнца собирает маленький рюкзак с их вещами.

* * *

Вечером они выходят в город. Центральная улица тянется вдоль побережья, огибает залив, выходит на причал, заполненный рыбаками. Рыбаки разгружают дневной улов: дюжины черно-серебристых ваху, длинных толстых рыб, похожих на тунца. Их разделывают прямо на каменных столешницах у причала; рыбье мясо темно-красного цвета. Вокруг рыбаков толпятся десятки игуан, пеликанов и тюленей. Тюлени терпеливо ждут, склонив головы набок, пеликаны сидят на соседнем столе, некоторые примостились на растущих из воды мангровых деревьях, парочка бродит поблизости, заранее раскрыв клювы. Воздух полон птичьих криков, тявканья тюленей, пахнет свежевыпотрошенной рыбой, от обилия животных кажется, что земля шевелится.

Гэвин и Оушен проходят мимо, не останавливаясь, им хорошо, только чуточку тоскливо. В последние дни они много купались, ныряли и плавали с акулами и скатами, совершали долгие прогулки по белоснежным песчаным пляжам, стараясь не наступать на игуан. Видели высокие, как деревья, кактусы, ручных зябликов, бесконечные колонии тюленей, пингвинов, экзотических птиц… Дикие животные и даже рептилии здесь не боятся человека, наоборот, радуются соседству с ним.

Они поворачивают налево, сквозь лабиринт боковых улочек выходят к гостинице: улица полна открытых прилавков, кафешек и ресторанчиков, торгующих всевозможной снедью. Здесь царит оживление, воздух пропитан дымом и запахом кипящего масла. Они выбирают столик, садятся, заказывают цыпленка барбекю, жареный картофель. Оушен в изнеможении кладет голову на стол. Гэвин прихлебывает холодное пиво, отпускает на волю блуждающие мысли. Скоро карнавал, наверное, сестрица уже приехала навестить Одри, его старенькую маму. В голове проносятся обрывки слов, калейдоскоп образов: Клайв, Пако, Петала, его противная теща Джеки… Интересно, Петала скучала по нему? Кто теперь работает в его бывшей должности? Как поживает Жозефина? И как соседи восприняли его побег, уж они-то должны его понять. Как давно это было… Сейчас он уже не так часто проверяет, бьется ли сердце, он немного похудел, окреп, в полной мере вернул морские навыки. Стал настоящим моряком, это через столько лет, кто бы мог подумать?!

Оушен вдруг резко поднимает голову.

— Папа, что это?

За соседним столиком ужинает семья из Эквадора. Официантка только что поставила перед ними большую тарелку, на которой разложена тушка маленького зверька, слегка напоминающего кролика. К горлу Гэвина подкатывает комок, он сразу же узнал это блюдо. Из кухни выходит еще одна официантка со второй тарелкой, ставит ее на стол под одобрительные ахи и охи семейства, с нетерпением желающего отведать деликатес. Маленькие тушки окунули в кипящее масло и обжарили до золотистой корочки.

— Ээээ… — Он останавливает официантку, спрашивает на ломаном испанском: — Qué es eso?[13]

Сиуе, — отвечает та.

Сиуе?

Официантка кивает.

Qué es?[14]

— Морская свинка, — повернувшись к нему лицом, вдруг громко и четко произносит официантка.

Оушен хлопает ресницами.

— Папа, морская свинка — это кто?

— Такой мелкий зверек типа крысы или… хомячка.

— Они что, будут ее есть?

— Да.

— Фу-у-у!

— Видишь, им нравится, это считается деликатесом.

— Но почему?

— А почему нет?

— Я не понимаю, папа.

— Чего, детка?

— Почему одних зверьков едят, а других нет?

— Хороший вопрос, но ответа на него я не знаю. Спросим премьер-министра Эквадора?

— А почему не едят тюленей? Или пингвинов?

— Некоторые и хотели бы, но не имеют права. Эти животные находятся под охраной.

— А почему хомячки не под охраной?

— Не хомячки, а морские свинки. Понятия не имею.

— Знаешь, папа, в этом нет смысла.

— Согласен. Нет.

Он боится очередного спора, ее бесконечных вопросов.

— Так, — говорит он строго, — давай ешь своего цыпленка и не болтай за едой.

Но Оушен уже не хочет цыпленка, ковыряется в картошке, бросая косые взгляды на семейство за соседним столиком. Женщина, наверное мать, жадно обгладывает голову, дети дерутся за ножки-палочки.

— Моя мама не стала бы есть морскую свинку.

— Никогда в жизни.

— Мы можем снова позвонить ей, папа? Рассказать о Сюзи?

— Конечно. Давай позвоним завтра, хорошо?

Через минуту она уже спит, положив голову на стол, а он теперь думает о Сюзи. Они не стали бы ее есть ни за что на свете. Он не знает, чего ждать от этих островов, он не ожидал увидеть здесь жареных морских свинок, не ожидал потерять собаку. Как же он все-таки устал! По иронии судьбы этот остров назван в честь знаменитого английского военного корабля «Неутомимый», наводившего ужас на французов во время наполеоновских войн, а после них — на средиземноморских пиратов. В детстве Гэвин обожал морские рассказы, много читал об этой легенде британского флота. Но кончил «Неутомимый» плохо: в конце концов его отправили на слом.

Гэвин берет дочь на руки, несет в гостиницу, укладывает на кровать, валится рядом не раздеваясь.

* * *

Утром Гэвин просыпается со странным чувством — что-то идет не так. Оушен спит на животе, пускает слюнки в подушку. Гэвин выходит на балкон, смотрит в небо — какое нехорошее небо! Как моряк он сразу видит признаки бури: низкие, тяжелые облака — синие, серые, лиловые, собрались в кучу, словно решили поговорить друг с дружкой, и неподвижно висят над островом.

Он будит дочку. Они одеваются, идут завтракать в гостиничную столовую: теплые булочки с маслом и джемом, яичница. Сегодня 11 марта, 9 утра. В столовой кроме них полно других постояльцев: в основном загорелые, всклокоченные молодые туристы с дредами и кольцами в носу. Официантка, приветливо улыбаясь, сама жарит им яйца. Оушен все хочет прилечь головой на стол, но в воздухе отчетливо чувствуется тревожное ожидание. Дочь вяло жует яичницу, напевая под нос, а он пытается рационализировать, преодолеть нарастающий страх. Но как это сделать, если каждая клеточка его тела сигнализирует: «Тревога!»

После завтрака они выходят на улицу: и верно, здесь все изменилось. Улица заполнена армейскими грузовиками, молодые солдаты в форме с рупорами в руках стоят на перекрестках. На площади, где вчера вечером при свете фонарей молодежь играла в волейбол, собралась толпа жителей. Гэвин не понимает, что происходит, но очевидно одно: что-то готовится. Он подходит к сувенирному магазину.

Habla Inglés?[15]

— Да.

— Что случилось? — спрашивает он.

— Случилось землетрясение, — объясняет молодой человек на стойкой.

Землетрясение? Ну конечно, это многое объясняет. Этого следовало ожидать после такой жары! Над морем тоже творится хаос: олуши кружат над гаванью, истошно кричат, улетают в сторону моря. А что же их белый кит, с ним-то все ли хорошо?

— Землетрясение? Здесь?

— Нет, в Японии.

— Но ведь Япония находится на другом конце земли!

— Все равно. Сюда идет волна. Большая. Это очень плохо.

При слове «волна» живот Гэвина сводит судорогой, кровь бросается в лицо, сердце перестает биться. Еще одна волна?

— Большая волна. Цунами.

— Господи Иисусе!

— Сюда идет, скоро будет здесь.

— Как скоро?

— Не знаю. Возможно, через несколько часов.

Он должен позвонить Клэр. Надо бежать, спасаться!

— Власти говорят, всем надо уехать в горы.

— Но у меня лодка в гавани. Моя яхта!

— Спросите армейских, они подскажут, что надо делать. Яхту следует увести подальше в море. Чтобы ее не выбросило на берег.

Гэвина охватывает истерический смех, на глаза набегают слезы.

— Эй, мистер, вы в порядке?

Нет, о каком порядке можно говорить? Все кишки свело стальной судорогой.

— Нет, я не в порядке.

Он опускает глаза на дочь. Оушен с побелевшим лицом стоит рядом, вцепившись в его руку. Расширенные от ужаса глаза занимают пол-лица.

— Папа, сюда идет волна?

— Тише, ду-ду, пошли! — Он дергает ее за руку, и они выходят на площадь.

На площади он останавливает молодого солдата, на ломаном испанском объясняет свою ситуацию. Солдат кивает в сторону другого солдата, постарше, с блокнотом, который записывает названия яхт. Именно в этот момент в голову Гэвину приходит идея: он не станет регистрировать яхту у военных, он знает, как разом решить все проблемы.

На причале судорожная активность, рыбаки, владельцы яхт кричат, толкаются, кто-то отплывает в море на водных такси, жителей отеля «Финч Бэй», расположенного в море на скалах, эвакуируют в город. Нагруженные рюкзаками и чемоданами туристы выстроились в очередь, ждут, когда за ними придут военные грузовики и увезут повыше в горы. Гэвин подходит к концу причала, отвязывает шлюпку. Тревожная атмосфера подействовала и на животных: пеликаны неуклюже бегают по пирсу, разевают клювы, вода взбаламучена, тюленей уже не видно.

Гэвин заводит мотор, на полной скорости направляет шлюпку в сторону «Романи». Большинство яхт ушли из гавани и теперь стоят на приколе далеко в море, рядом с круизными лайнерами и большими судами. «Романи» ждет там, где он оставил ее. Старая, верная, терпеливая яхта. Красивая. Сколько же лет они вместе? Двадцать? Бедняга тот шкипер, ее первый владелец, которого смыло за борт. Это все табанка. Как много горя тот моряк принес своей семье, вот так пропав бесследно, не вернувшись домой… А он, Гэвин Уилд, много ли горя принес своей семье? А сколько горя принесла им с дочкой его жена Клэр? Они подходят к «Романи», и Гэвин привязывает шлюпку к борту, поднимает Оушен на палубу, запрыгивает сам.

— Папа, что мы делаем?

— Пакуем вещи.

— Сейчас?

— Да. Бери только все самое необходимое, ду-ду.

Они спускаются в кают-компанию, и Гэвин достает два черных вещмешка, чтобы упаковать одежду. А одежды-то и нет. Вещи, которые они взяли с собой из Тринидада, безнадежно износились, испачкались или просто потерялись. Теперь на двоих им хватает одного мешка: они берут по паре футболок и трусов, шлепанцы, одну розовую юбку, ласты, маски, купальники, коллекцию ракушек, Гровера и мистера Ахаба, плюшевую игуану.

Затем Гэвин тщательно прибирается в салоне, оставляет постельное белье и консервы, навигационные карты и систему автонавигации. Моет и убирает посуду, протирает пол. Выходит на нос, поднимает якорь. К этому моменту почти все яхты уже покинули маленькую гавань. Гэвин заводит мотор, выводит яхту в море к ожидающей ее флотилии больших и маленьких кораблей. Сердце начинает ныть, но он уже принял решение, и знает, что правильное.

Навстречу ему плывут шлюпки и катера, все спешат на берег, прочь от огромной волны, от толщи воды, неумолимо несущейся сюда через океан, скользящей по поверхности земли. Они бросили якорь, закрепили канаты, теперь им остается только молиться, чтобы найти свои лодки, когда волна пройдет. Гэвин ставит «Романи» с края, не бросая якоря, разворачивает ее носом к берегу, выключает двигатель, опускает мешок с вещами в шлюпку. Потом идет в кают-компанию, открывает бортовой журнал и записывает следующее:


Я завещаю мою яхту «Романи» тому, кто найдет ее. «Романи» — хорошая яхта, я владел ею больше двадцати лет. Ее нашли дрейфующей в море, и я возвращаю ее морю. Я не утонул, не выпрыгнул за борт. Я моряк, но больше не желаю использовать это судно, хотя оно и превосходное. Я отдаю мою яхту тому, кто ее найдет, с добрыми пожеланиями и искренней благодарностью за всю радость, которую она мне принесла. Оставляю ключи от двигателя, карты, документы в шкафчике.

Bon voyage![16]


А затем они с Оушен перебираются в шлюпку и возвращаются на берег, оставляя «Романи» на плаву ждать гигантскую волну, которая доставит ее новому владельцу. Оушен не представляет, что он сделал, а Гэвин ощущает прилив гордости и радости за содеянное: он не оглядывается назад, он знает, что правильно закончил любовный роман с яхтой.

— Прощай, «Романи», моя единственная, все на свете кончается, вот и наша сказка подошла к концу. Будь счастлива.

* * *

На улицах Пуэрто-Айора царит паника, сотни туристов пытаются поймать такси, чтобы уехать в горы. Они с Оушен пробираются обратно к гостинице, но владельцы уже закрывают двери, все жильцы эвакуированы. Волна уже близко: через два-три часа она обрушится на город. Никто не знает, насколько она велика, но, по слухам, в длину она достигает шестидесяти миль и летит со скоростью экспресса.

По телевизору Си-эн-эн уже показывает разрушения, которые цунами произвела в Японии: страшные кадры разбушевавшейся стихии, смывающей мосты, играющей громадными танкерами как бумажными корабликами. Разъяренная вода вторглась в город, подбрасывала вверх машины, сминала стены, уничтожала целые здания. Слышно, как на крышах люди кричат от ужаса.

Землетрясение произошло в море, в нескольких милях от японского побережья, послав на запад огромную стену воды, которая прежде всего поглотила прибрежный город Сендай. На восток, через Тихий океан, пошла другая волна; эта направляется в сторону Гавайских остров и Соединенных Штатов и сначала ударит по Галапагосским островам. Всего через пару часов. Гигантская волна уже спешит убить их. У него горит лицо, шея, жжет в груди. Ладони вспотели. Оушен оцепенела от ужаса: в ее глазах стоят слезы, лицо под коричневым загаром побелело. Она твердит:

— Что нам делать, папа, волна идет! Папа, сюда идет волна! — как будто не может в это поверить.

Он и сам не может поверить. Они хватают вещи, сбегают вниз, испуганная женщина-администратор велит им подождать в вестибюле: за ними уже послали автобус.

И вот они в горах, автобус останавливается около придорожного ресторана в маленькой деревеньке. Здесь они переждут цунами. Вокруг толпы людей, десятки нагруженных поклажей автомобилей, грузовики с мебелью, клетки с домашними животными. Практически весь город собрался здесь — и туристы, и местные жители.

Пуэрто-Айора превратился в призрак, там не осталось ни одного человека. Гэвин оставляет багаж под присмотром хозяина местной гостиницы, берет Оушен за руку и ведет по дороге подальше от толпы. Коллективная паника может еще больше напугать ребенка, а ему хочется отвлечь дочку. Они бредут по дороге под низким, набрякшим небом. Очень жарко; кажется, воздух искрит статическим электричеством. Печаль, которая не покидала его весь этот год, снова скребется в сердце. Да, он пытался сбежать, забыть прошлое, но от себя не убежишь! И теперь новая волна, еще больше прежней, мчится сюда с холодных берегов Японии.

Они заворачивают за изгиб дороги: здесь не видно туристов, на ветвях деревьев восседают белые цапли, а среди корней лежат огромные, иссохшие от времени, морщинистые панцири двухсотлетних галапагосских черепах, нежащихся в тени. Вскоре они подходят ко входу в заповедник. У ворот никого нет, сувенирный ларек закрыт, за ним тянется ряд туалетов, помещение с целой коллекцией резиновых сапог. Куда же подевались работники?

— Алло! — кричит он, сложив руки рупором.

В ответ тишина: наверное, все сбежали помогать своим семьям, друзьям, родным.

Гэвин оглядывается: они попали в настоящий черепаший парк! Большое объявление на входе гласит, что в заповеднике обитает около пятисот черепах. Без провожатого здесь ходить запрещено. Правда, Оушен так расстроена, что заявила, что не собирается на экскурсию. Гэвин заходит за прилавок, берет две бутылки воды, оставляет мелочь на столике. Потом выбирает две пары сапог, протягивает одну Оушен:

— Мы идем гулять, дочка.

Она не слушает его.

— Сюда идет волна, папа! — Только это она и может сказать.

Вместо ответа Гэвин подхватывает Оушен, на руках несет ее по хлюпающему под ногами болоту. А, вот и черепахи: эти доисторические создания, нагруженные горбатыми серо-черными овальными панцирями, бродят, путаясь в высокой траве, полуслепые, коротконогие… Куда они идут? Что ищут? Однако вид у них весьма целеустремленный: кого-то привлекает молодая травка, кого-то — опавшие листья. Под каждым деревом устроилось по одному-два панциря, панцири копошатся в зарослях, гуляют по тропе. Они похожи на студентов Оксфорда, вышагивающих по кампусу во время сессии, погрузившись в свои конспекты.

Гэвин и Оушен садятся у заросшего пруда с ярко-зеленой, покрытой ряской водой. В нем тоже качаются три панциря — черепахи принимают ванну. Усевшись под деревом, отец и дочь оглядываются по сторонам и тут замечают самую огромную черепаху в мире — она лежит под кустом, подогнув под себя лапы и положив голову на землю. Она выглядит страшно усталой — еще бы, таскать на себе целый дом! — обиженной и разочарованной, как будто жизнь ее порядком достала. Похоже, ей даже лень дойти до воды. Черепаха, не мигая, смотрит на них. А они смотрят на нее.

— О чем она думает, папа?

— Скорее всего, ни о чем, просто отдыхает.

— Это она?

— Да, полагаю, это женщина-черепаха. А тебе как кажется?

— Наверное. Она так же устала, как моя мама?

— Нет, она просто очень старая. И очень тяжелая.

— Папа, а почему Бог создает безумных тварей?

— Каких еще «безумных тварей», ду-ду?

— Ну, летающих рыб или белого кита. Или эту черепаху, ведь ей даже с места не сдвинуться.

— Не знаю, детка. Возможно, Бог примерял животным разные фасоны одежды, и у Него не всегда выходило хорошо.

— Но мы же на самом деле видели белого кита, да, папа?

— Конечно.

— Я расскажу моим друзьям, когда мы вернемся на Тринидад.

— И я расскажу.

— А они нам поверят?

— Кто его знает, может, и не поверят. Люди охотно верят в сказочных животных, в черных лебедей, гигантских черепах, но иные звери выглядят уж слишком сказочно: как будто сошли со страниц книги. Единороги, белые киты… Трудно поверить, что они существуют.

— А мы видели белого кита! Правда, видели! Своими собственными глазами! Я люблю того белого кита, папа.

— Я тоже.

— Он был нашим другом, он утешил нас, когда умерла Сюзи. Он пытался нас развеселить.

— Ты права.

— А теперь нас утешает эта большущая черепаха.

Гэвин усмехается. Черепаха вовсе не выглядит так, будто хочет их утешить. Скорее наоборот — сама еле дышит, до смерти устала носить на спине свой панцырь.

— Папа, можно, мы поедем домой?

— Да, любовь моя.

— Я боюсь волны, папочка.

— Я тоже.

— Она что, весь город разрушит?

— Не знаю, возможно.

— Это та волна, что забрала малютку Алекса?

— Нет, другая.

— Еще одна?

— Да, ду-ду, еще одна волна. Большие волны появляются довольно часто. Например, когда долго стоит жара или, наоборот, холодно и идет сильный дождь. Ведь они — часть природы.

— А волна не погубит белого кита?

— Нет, что ты! Он просто поднырнет под нее. Он же умеет дышать под водой. Не волнуйся, с ним все будет хорошо.

В ее глазах стоят слезы непонимания. Они блестят, добавляя прелести детскому личику.

Долго сидят они под деревом, окруженные медленно бредущими мимо черепахами, ожидая, когда океанская волна прокатит дальше. А через час замечают, что их гигантская соседка исчезла: видно, потихоньку уползла в густую зеленую траву.

Глава 24 КАРНАВАЛ

Они возвращаются в Пуэрто-Айора к вечеру. К счастью, серьезных разрушений в городе нет, только два прибрежных отеля пострадали: тот, что был расположен в бухте на скалах, волна разнесла в щепки. К счастью, жертв нет. На берегу толпятся зеваки, но ему неохота смотреть на разоренную гостиницу. Вода залила улицы и площади, но больше ничего не разрушила — не то что в Сендае. Даже все животные спаслись! Да и яхты на месте, ни одна не пропала, кроме «Романи», конечно. Где-то теперь его подружка? Еще гуляет на свободе или уже обрела нового владельца? Волна должна была отнести яхту на восток, в сторону побережья Эквадора, скорее всего, ее найдут рыбаки или сотрудники береговой охраны.

На улице Чарльза Дарвина уже открываются рестораны. Они идут от одного ресторана к другому, ищут телефон. Наконец один из барменов разрешает ему использовать служебный аппарат. Руки Гэвина сразу наливаются свинцом, но он все-таки набирает номер Джеки. Это его последняя попытка. Он шепчет себе под нос:

— Все хорошо, что бы ни случилось, все будет хорошо.

Оушен молча стоит рядом. Из кухни раздается шипение масла, доносится запах жареной рыбы. Телефон звонит один раз, другой. Третий.

Джеки берет трубку:

— Алло?

— Джеки, привет. Это я, Гэвин.

— А, это ты…

— Джеки, перестань.

— Сам перестань! Ладно, подожди минуту, я ее позову.

К горлу подкатывает комок. Голове становится очень жарко.

Проходят секунды.

— Алло? — Голос на той стороне провода слабый, робкий. Тонкий. Неуверенный. — Гэвин, это ты?

Слезы катятся из его глаз.

— Да! Да, это я.

— А это я.

— Боже, благодарю тебя! — шепчет он.

— Знаешь, мне стало лучше.

— Когда?

— О, не знаю, неделю назад.

— Я очень рад.

— А где ты?

— На острове. Он называется Неутомимый.

— На Галапагосе? Неужели ты все-таки дошел дотуда?

— Да.

— У тебя все хорошо? Вы видели черепах?

— Да, видели.

— Они понравились Оушен?

— Очень понравились.

— А как она себя чувствует?

— Хорошо.

— А ты?

— И я хорошо.

— Гэвин, давай продадим наш дом.

— Давай.

— Давай выставим его на торги как есть. Я не хочу его видеть.

— Хорошо.

— Сколько-то мы за него получим, а мама говорит, что поможет финансово, у нее есть кой-какие сбережения.

— Правда? Поблагодари ее от меня, это щедрое предложение.

— Приближается карнавал, ты помнишь об этом? Здесь твоя сестра, она очень милая. Мы с ней дружим.

— Но иногда она слишком уж командует.

— Она меня часто навещала. Читала мне, разговаривала, ободряла. Знаешь, она собирается намазаться глиной и танцевать на улице до утра.

— О, я тоже хочу!

— Так ты вернешься?

— Ближайшим рейсом.

— Гэвин, прости меня… Я просто…

— Все в порядке. И ты меня прости. Я же сбежал.

— И это помогло?

— О да, еще как!

— И как же?

— Ну, море, понимаешь… оно заставляет думать, размышлять. Мне казалось, я один против всего мира. Я хотел убежать от старой жизни, от нашего дома, от этих воспоминаний. Но на самом деле я — часть вселенского замысла, этой земли, этого моря. Убежать невозможно.

— Мне было так плохо, Гэвин.

— Знаю.

— Я так хотела, чтобы ты был рядом.

— Я просто идиот, Клэр.

— Я так люблю тебя, милый.

— Я тоже.

— Можно мне поговорить с Оушен?

Он передает трубку дочери, чувствует, как напрягается ее маленькое тело.

— Мама?

Но через секунду она уже кричит в трубку, плачет, шепчет, рассказывает обо всем: о гигантских черепахах, о белом ките, о смерти Сюзи, которую проглотило море.

* * *

В четыре утра начинается дождь. Еще вечером на улицы вышли тысячи людей: полураздетые, разряженные в нелепые костюмы, измазанные смесью какао, коричневой краски и грязи. Они выпили столько, что уже не помнят, как их зовут. Но на этом празднике и не полагается ни думать, ни помнить.

Первый день карнавала символизирует плотское вожделение, это начало двухдневного марафона. Гэвин тоже гуляет по улице, тоже измазан черной глиной. В честь карнавала он надел сомбреро с цветными огоньками на полях, с шеи свисает большая фляга рома. Сегодня он — Вакх, Дионис, пьяный моряк, дикарь, ненасытный любовник, он вернулся на свой плюшевый зеленый остров Тринидад, последнее, завершающее звено великого архипелага. Вместе с ним на улице его соплеменники, земляки, обитающие на этом острове, что лежит к северу от побережья Южной Америки. И сейчас, в четыре часа утра, они пьют, поют и веселятся, ненадолго забыв привычную жизнь, перевоплощаются в вакханок и виночерпиев.

Струи дождя, танцуя, льются на землю, превращая людей в скользкие, блестящие коричневые статуи. Люди открывают рты, глотают капли. Женщины напрыгивают на мужчин, обвивают их бедра ногами. Мужчины прижимают женщин к груди, любят их прямо на улицах под напевы Калипсо, под теплым дождем, смывающим все прошлые грехи. Здесь даже воздух пропитан любовью.

Здесь есть люди-птицы, мужчины-ангелы, женщины-проститутки, музыканты, ковбои, черти, здесь есть даже ослы и резиновые люди. Гуляки сталкиваются друг с другом, падают прямо в грязь. Он с трудом подхватывает Паолу, в жидком месиве сестре не устоять на ногах.

— Эй, ты в порядке?

— Уф, да! — Но ее глаза косят, ясно: перепилась до чертиков.

— Смотри! — Гэвин показывает вверх.

Над ними горит Южный Крест. Каждый год в это время Гэвин ищет в небе это созвездие и проходит под его сияющими огнями.

Паола тоже поднимает голову и медленно произносит:

— Я помню, как мы с тобой впервые увидели Южный Крест… Это было очень давно, на «Романи», помнишь?

Конечно он помнит, как он мог забыть?!

Тысячи людей бредут по дороге вслед за оркестром, вода льется на них, смывая краску и грязь, и все как один поднимают руки вверх, приветствуя этот сладкий-сладкий дождь.

Загрузка...