Ассирийская магия

ВВЕДЕНИЕ

Как нам представляется, в жизни древних египтян доминировала идея смерти. Их озабоченность ею была столь живой и постоянной, что на все наложила свой отпечаток. Погребальная архитектура, естественное порождение философских размышлений о будущей жизни, на берегах Нила получает развитие, которому, вероятно, нет равных, а эсхатологическая литература, как по количеству, так и по важности сохранившихся документов, образует одну из наиболее значительных групп текстов, доступных изучению египтологов. Напротив, среди столь многочисленных теперь текстов, которые дала нам земля Ассирии и Вавилонии, нет ни одного, по крайней мере из числа опубликованных, который был бы посвящен собственно погребальным церемониям, и ни одного, непосредственной и преимущественной задачей которого было бы изложение учения о состоянии человека после смерти[56]. Мы не находим никаких аналогов египетским Текстам Пирамид или «Книге мертвых». «Нисхождение Иштар в преисподнюю», наиболее важный ассирийский текст о жилище мертвых, которым мы располагаем, является не более чем дидактическим трактатом о потустороннем мире. Это назидательная история, созданная и воспроизводившаяся с целью объяснить и обосновать ежегодные церемонии в честь Таммуза и призвать смертных не пренебрегать ими; описание преисподней, куда Иштар проникает, чтобы вернуть своего возлюбленного, — лишь эпизодическая деталь повествования.

Самого существования этого произведения достаточно, чтобы при необходимости доказать, что вавилоняне не оставляли без ответа те вопросы, которые перед каждым ставит смерть близких, и что не следовало бы делать слишком категоричных выводов об отсутствии документов, которые завтра нам может принести один удар кирки. Тем не менее, кажется, можно утверждать, что в своих размышлениях вавилоняне отдавали предпочтение другому предмету[57]. Для них не имело большого значения обеспечение будущего существования своего двойника и защита души в ее странствиях к полям Иалу путем надлежащего приготовления места захоронения. Предметом их беспокойства была жизнь в этом мире; именно она нуждается в защите от множества пагубных влияний, которые беспрестанно ей угрожают, и потому они постоянно находились настороже. Предугадать при помощи всевозможных способов гадания, начиная с изучения внутренностей и кончая наблюдением за звездами, могущие обрушиться неблагоприятные события, предотвратить их с помощью магических приемов — вот что было их постоянной заботой. Любопытное подтверждение тому предоставляют опубликованные Харпером[58] ассирийские письма. Эти письма, адресованные ассирийским царям их военачальниками и сановниками, затрагивают самые разные темы: в одном говорится о войне племен, другое сообщает о прибытии коней; рядом с прошением или ходатайством о повышении в чине - письмо некоего управляющего, рассказывающее о бедственном состоянии загородного дома[59]. Но, кажется, наиболее многочисленны ответы астрологов или прорицателей на вопросы царя, который, будучи обеспокоен какими-то предзнаменованиями или просто желая знать, насколько благоприятны для него обстоятельства, советовался с ними. Вот, например, очень краткая записка Иштаршумереша царю[60].

«Господину моему царю — твой слуга Иштаршумереш! Привет господину моему царю, да благословят господина моего царя Набу и Мардук! По поводу того, о чем приказал мне господин мой царь: «Написано ли там внутри проклятие», я произвел проверку. Его там нет; никакого проклятия не написано».

В стране, где по всеобщему убеждению знание будущего было столь значимо и где одновременно человеку безоговорочно приписывалась власть изменять ход событий при помощи определенных жестов или слов, практика гадания и магия, естественно, должны были занимать важное место и порождать обширную литературу. Тщательные раскопки в Ассирии и Вавилонии, пусть они открыли нам лишь бесконечно малую часть скрытых в земле сокровищ, тем не менее дают достаточно верное представление о развитии этой литературы. Предзнаменования и заклинания определенно составляют более половины дошедших до нас ассирийских религиозных текстов, и невозможно предположить, что новые находки смогут изменить это соотношение. Даже документы, не имеющие отношения к собственно магической и гадательной литературе, такие, как легенды и исторические надписи, также содержат частые намеки, свидетельствующие о значении прорицателей и магов. Именно маг руководит началом ирригационных работ, предпринятых Сеннахерибом[61] в долине Омеля, а в походах Ашшурбанипала сновидения играют не менее заметную роль, чем в легенде о Гильгамеше. Даже уже выработав зрелое представление о божестве и став способными на то религиозное чувство, о котором свидетельствуют некоторые гимны или надписи Навуходоносора и Набонида, ассирийцы и вавилоняне, тем не менее, не отказались от магических практик. У них совсем не существовало конфликта между магией и религией, но, как мы это покажем, наблюдался тесный союз двух предлагаемых ими человеку образов действия — заклинания и молитвы. Следовательно, история того, что совершенно неверно назвали халдейскими «тайными оккультными науками» — все происходило явно, при свете дня, — это один из предметов, заслуживающих наибольшего внимания со стороны тех, кто интересуется религиозной эволюцией Ассиро-Халдеи.

Между тем новизна этого предмета никоим образом не уступает его значимости. Без сомнения, Фр. Ленорман проторил путь своими двумя работами, последовательно вышедшими в свет в 1874: «Магия халдеев - аккадские истоки» (Le magie chez les Chaldeens et les origines Accadiennes) и в 1875 «Гадание и предзнаменования у халдеев» (La divination et la science des presages chez les Chaldeens), опубликованными под общим названием «Оккультные науки в Азии» (Les sciences occultes en Asie). Однако целую область гадательных наук, и не последнюю по значению, а именно астрологию, автор оставил без внимания, совсем не касаясь ее. С другой стороны, множество новых текстов, опубликованных за двадцать пять лет, и успехи, достигнутые в понимании тех, которые знал и использовал Ленорман, дают нам право полагать, что теперь можно продолжить его очерк, имея кое-какие шансы продвинуться дальше и сделать его более точным и исчерпывающим. Именно это я и попытался сделать, и предлагаемая вниманию читателя книга о магии открывает серию, в которой я последовательно коснусь астрологии и других способов гадания.

В конце этого исследования я прилагаю магические тексты, которые публикуются впервые, за исключением ритуалов и больших серий заклинаний ниш кати (nis qati), Маклу (Maqlu) и Шурпу (Sиrри), изданных Кингом, Талквистом и Циммерном (см. ниже); в работах этих ученых мне придется сделать лишь небольшие исправления[62]. Те же, кто пожелает взять на себя труд сравнить мои переводы с работами моих предшественников, легко убедятся, что они зачастую очень сильно различаются. Я говорю это не из тщеславия, и читателя, чуждого ассириологии, это не должно смущать. Я не утверждаю, что разрешил все трудности, а если я смог несколько продвинуться вперед в объяснении магических текстов, то я обязан этим прежде всего работам выдающихся ассириологов, среди которых следует назвать Опперта для Франции и Йенсена, Циммерна и Делича для Германии. Замечательный словарь Делича[63] наконец позволил определенным образом обосновать ранее достаточно туманный смысл огромного количества слов. Героический период ассириологии закончен. Теперь разъяснение трудных слов требуется нам не ради более или менее успешного сопоставления с корнями, извлеченными из всех разделов семитской лексики, а для сравнения целых ассирийских текстов, которые их содержат. Не нужно быть ассириологом, чтобы понимать, что этот метод обеспечивает совсем другую степень безопасности и что, впервые объединив тексты, которые еще никто не переводил вместе, - многие переводчики ограничивались тем, чтобы извлечь отрывок, который их интересовал или казался им самым легким[64], — я смог разрешить определенное количество трудностей, не поддавшихся моим предшественникам, или избежать ошибок, в которые они впали. Примечания, помещенные в конце книги, будут, каждый раз, когда это необходимо, объяснять, почему я отдал предпочтение тому, а не иному смыслу, и, я надеюсь, послужат оправданием моего выбора. Впрочем, я отметил свою неуверенность везде, где смысл показался мне недостаточно обоснованным, и отказался от перевода некоторых технических терминов, названий веществ и инструментов, чтобы не сообщить своим читателям иллюзию точности.

Еще больше, чем всем этим работам, я обязан любезности и знаниям П. Шейля, который никогда не оставлял меня своими советами и которому я счастлив выразить здесь свою благодарность.

Прежде чем начать, я должен добавить еще несколько слов по поводу принципов, которыми я руководствовался в этой работе. Я решительно отклонил все, что могло лишь увеличить объем книги, не проясняя проблему. Так, я ничего не скажу по шумерскому вопросу, которому посвящена добрая половина книги Ленормана. Я признаю всю его серьезность и даже думаю, что нашел окончательные аргументы для его решения[65], но считаю, что это вопрос прежде всего лингвистический и что в любом случае ссылаться то на присутствия туранцев в Халдее, чтобы объяснить существование халдейской магии, то на существование халдейской магии, чтобы доказать присутствие туранцев в Хал-Дее, — плохой метод. Магия — явление настолько универсальное, что не может служить для демонстрации связи между двумя народами, и везде, где ее можно обнаружить, одинаково оправданным будет предположение как о ее спонтанном создании, так и об унаследовании. Я равно воздержался и от поиска преемников ассирийской магии. Очень правдоподобно, что с возвращением евреев в Палестину после Вавилонского пленения на берега Иордана пришли и халдейские суеверия, и вообще магия Талмуда многим обязана постоянным связям между евреями и халдеями, начиная с ухода Авраама из Ура в Халдею до раввинистических школ в Вавилоне. Возможно, что сабеизм также воспринял не один вавилонский обряд и испытал значительное влияние цивилизации, авторитет которой на целые столетия пережил разрушение Вавилона. Однако исследовать ее пережитки чрезвычайно трудно, если не сказать невозможно, идентичные обряды встречаются во всех концах света, причем нельзя вообразить и малейшей связи между народами, которые их практикуют. Только хорошо установленная письменная традиция способна продемонстрировать передачу практик и верований; но я не знаю заклинания, еврейского или мандейского, которое можно было бы назвать переводом ассирийской магической формулы[66]. Я не искал ассирийских следов среди осколков греческой и латинской магии по более веской причине. Завоевание Востока Александром, а затем римлянами, несомненно, открыло Грецию и Италию халдейским влияниям. Однако многие из шарлатанов, которые сильно распространились по Средиземноморью, были халдеями только по названию, и, как это очень хорошо показал г-н Буше-Леклерк[67], их влияние на греческую астрологию было почти нулевым. Для магии, приемы которой менее специфичны, представить подобное доказательство труднее. Оно предполагает, во всяком случае предварительно, точное знание ассирийской магии. Мне было бы достаточно способствовать его получению, и я бы полагал, что этим послужил компаративным исследованиям лучше, чем сопоставлением, час которого, возможно, еще не настал. Наконец, я не стремился придать этой работе блеск эрудиции, столь же напрасной, сколь и легковесной, приводя по поводу каждого ритуала все сходные примеры, разбросанные по сборникам фольклора. Мне кажется по меньшей мере бесполезным ставить в один ряд с неким явлением все явления того же рода, если тем самым не достигается их более полное понимание, и этот метод представляется мне обреченным в силу одного того, что то же самое можно повторить для каждого элемента сравнения, если его, в свою очередь, принять за эталон. Всякое сравнение, которое не является объяснением, — это ненужная роскошь, и именно поэтому я ограничился тем, чтобы справиться у иноземных магий о смысле некоторых ассирийских практик, которые в них можно обнаружить в упрощенной или более явной форме.

Конечно, даже если бы я создал только достоверную и полную картину ассирийской магии, то был бы уверен, что проделал полезную работу. Истина имеет несомненную ценность, независимо от того, каково будет ее применение. Но мне кажется, что этот вопрос представляет общий интерес. В силу своей древности и долговечности ассирийская магия кажется мне особенно пригодной для выяснения некоторых проблем, интереса к которым никому не избежать. Являются ли магия и религия, как обычно это считают и как, по-видимому, часто подсказывает их антагонизм, совершенно различными вещами, или у них есть общее основание? Каковы отношения магии и религии с точки зрения первенства? Если магия, как я полагаю, первична, то стал ли приход религии ей на смену удачным шагом вперед или, напротив, задержал развитие позитивной науки на несколько тысяч лет? Я был бы счастлив, если бы изучение клинописи смогло несколько прояснить эти вопросы. Во Франции ассириология не получила того развития, на которое мы имеем право надеяться в стране, где преподает г-н Опперт, которого Роулинсон[68] назвал «отцом ассириологии». Возможно, дело в том, что слишком многие склонны видеть в своих исследованиях лишь удовлетворение праздного любопытства и не понимают всей их исторической и философской важности. Я бы хотел, чтобы это исследование помогло им выйти из заблуждения и пробудило какую-то заинтересованность. Наконец, мои усилия были бы щедро вознаграждены, если бы г-н Масперо, мэтр, замечательные труды которого по поводу египетской религии заставили меня полюбить Восток и решиться ради него покинуть греческие красоты, смог признать, что эта книга произвела некоторое поступательное движение в познании самых давних суеверий древней Халдеи.

Париж, 31 октября 1901