Часть четвертая КОНЕЦ ЭПОХИ

Глава двенадцатая

В 1958 г. после вынужденного ухода из Военной разведки Харкави армия в своем стремлении выйти из создавшегося кризисного положения обратилась за помощью к полковнику Хаиму Герцогу. Хаим Герцог, в свое время организовавший Военную разведку под началом Исера Беери, в течение некоторого времени после его падения возглавлял ее сам. Герцога вынудили вернуться к активной деятельности. Ему вернули генеральские звезды и попросили взять на себя функции командующего. Это было шагом разумным и предусмотрительным.

Исер Харел в это время находился в зените своей славы и могущества. Не было никакого смысла назначать на место главы Военной разведки человека, с которым у Харела могли возникнуть серьезные разногласия.

Хаим Герцог, человек замечательный, прекрасный оратор, по природе своей был неспособен принимать участие в каких-либо интригах. Очень самостоятельный и цельный, он обладал всеми качествами, которые могли обеспечить Военной разведке полноценное руководство.

Одаренный дипломат, человек, хорошо ориентирующийся в политической жизни страны, Герцог принадлежал к высшему сословию в среде политических деятелей. Блестящий организатор, очень логично и убедительно излагающий свои мысли, он создал Военной разведке солидную репутацию даже на фоне Мосада, с его прославленными операциями.

Герцог ушел в отставку в 1962 г, по собственному желанию. Это был единственный случай в своем роде. Все предшественники Герцога вынуждены были покидать Военную разведку в обстановке враждебной и даже скандальной. Так было и с Беери, и с Джибли, и с Харкави.

Герцог восстановил в Военной разведке нормальную творческую обстановку и подготовил почву к приходу генерала Меира Амита, который впоследствии реорганизовал всю структуру израильской разведывательной службы.

Меир Амит был настоящим солдатом, одним из тех, кто считал, что для командира быть впереди своих солдат не только естественно, но и обязательно. Во время Суэцкой кампании он был помощником Моше Даяна и за это время хорошо понял, как важно для генерала заслужить, если не любовь, то уважение солдат.

Родился Меир в Тиверии. Его мать была из ранних поселенцев. Затем семья переехала в окрестности Тель-Авива. Перед армией он большую часть своей жизни провел в кибуце, и это, несомненно, оказало серьезное влияние на формирование его личности. Он стал независим и самоуверен. К городским жителям кибуцники относились со снисходительным пренебрежением. Во время Войны за независимость Амит командовал ротой. В 1951 г. он впервые встретился с Даяном, который тогда командовал Южным фронтом, где Амит был командиром бригады.

В мае 1951 г. Амит вел войска в атаку на позиции Сирии на израильском берегу Иордана в том месте, где она впадает в озеро Кинерет. Огонь сирийцев начал слабеть, и Амит продолжал наступление до тех пор, пока сирийцы не отступили. Израильтяне потеряли при этом двадцать семь человек убитыми. Много было и раненых.

В Штабе Амита обвинили в том, что он настаивал на этой атаке и не учел возможные потери. Даян дважды посетил поле боя после этого и подробно беседовал с Амитом. В результате он пришел к выводу, что претензии Штаба к полковнику несостоятельны. Операция, утверждал он, была успешной. И офицеры, и солдаты вели себя достойно. В самых неблагоприятных обстоятельствах они обнаружили выдержку и мужество.

Даян, став начальником Штаба, назначил Меира Амита начальником Оперативного отдела, т. е. вторым в армии по значению человеком. Во время войны за Суэц Даян большую часть времени проводил в разъездах между командными постами, а Амит оставался на своем посту и осуществлял руководство военными действиями. Он приобрел при этом ценнейший для себя военный опыт, очень ему пригодившийся впоследствии, когда он, как и предполагалось, занял место Даяна. Однако в 1958 г., через два года после Суэца, его карьера в армии внезапно оборвалась.

В соответствии со своей концепцией «генерал-солдат», он проходил курс стажировки в парашютных войсках. Однажды, во время очередного прыжка, его парашют раскрылся не полностью. Амит был на волоске от смерти, но поправился. Однако с военной карьерой было покончено. После восемнадцати месяцев пребывания в госпитале, его по программе по переквалификации вышедших в отставку старших офицеров послали в Колумбийский университет. Там он должен был получить ученую степень. Темой для диссертации Амит избрал сравнительный анализ армейской системы воспитания с системой воспитания в кибуце. В военных организациях каждый занимает определенное положение, знает свое место. Одни отдают приказы, другие их получают. Все регламентировано. Все предусмотрено правилами и инструкциями. В кибуцах действуют неписаные законы. По мнению диссертанта, они эффективнее и для членов кибуца значат больше, чем для солдат в армии. Он считает, что эти соображения надо использовать в применении к армии. Солдаты, которые понимают, что они делают и для чего они это делают, действовать будут более сознательно, проявляя инициативу, а не просто подчиняясь приказу. Этой своей концепции он придерживался потом всю жизнь.

После ухода Герцога с поста руководителя Военной разведки, старый друг Амита Моше Даян предложил на это место его кандидатуру. Это было смелое предложение, и Исер Харел ему воспротивился. Он утверждал, что у Амита нет никакого опыта в области разведывательной деятельности. Он всегда был человеком действия и никогда — администратором. Харел опасался, что Амит создаст в Военной разведке обстановку, подобную той, которая существовала при Джибли, в прошлом тоже человека военной выучки.

Начальника Штаба армии Цви Цура уговорили все же сделать соответствующее представление Бен-Гуриону, который в то время все еще выполнял функции и премьер-министра, и министра обороны. Цви Цур настаивал на том, что армия имеет право сама, без постороннего вмешательства, назначать своих руководителей. Так Меир Амит все же стал главой Военной разведки.

Взаимоотношения между Мосадом и Военной разведкой немедленно после этого изменились. Амит по складу своего характера подчиненную роль играть не мог. Кроме того, работая многие годы с Даяном, он привык высказываться прямо и не пытался скрывать свое недовольство, если оно у него возникало.

У Меира Амита перед Харелом было одно огромное преимущество. И не только перед ним, но и перед всеми остальными сотрудниками разведки. Он был боевым командиром и отчетливо понимал, какое значение для солдата имеет разведка. Он не уставал отстаивать свои принципы — все ресурсы израильской разведки должны быть направлены на работу в соседних с Израилем и враждебных ему странах. Израиль должен иметь всегда к началу войны всю разведывательную информацию в своем распоряжении. Он утверждал далее, что качество военной разведки оставляет желать лучшего именно потому, что Исер Харел значения ее недооценивает.

Роль Меира Амита не ограничилась руководством Военной разведкой. Он стал выразителем мнений некоторых членов правительства и руководителей армии, которые с большим скептицизмом относились к Исеру Харелу и к тому, как он использует свое непомерно выросшее влияние.

Люди, столкнувшись с Харелом на улице, все еще, подталкивая друг друга, шептали: «Вот он, человек, который поймал Эйхмана».

Амит же, не стесняясь, вслух, высказывал мнение высших армейских офицеров, которые считали, что делом Харела должна быть не погоня по Южной Америке за стареющими нацистами, а сбор информации о ресурсах и просчетах в армиях Иордании, Сирии и Египте.

Пусть даже народ и политические деятели в Израиле считали все операции Харела чрезвычайно важными. Но Амит был уверен, что эти операции отвлекают Мосад от выполнения его непосредственных обязанностей — предупреждать выступления, угрожающие безопасности Израиля. По мнению Амита, в этом смысле Харел своего долга не выполнил.

У Амита в его конфронтации с Харелом сторонников было немного. Харел как-никак был чем-то вроде живой легенды. И все же Амит не только начал, ставшую традиционной борьбу Военной разведки с Мосадом за влияние, но и предложил положить в основу деятельности разведки совершенно новые идеи. В первый раз в жизни Харел оказался в положении человека, который вынужден защищаться.

До сих пор, во всех конфликтах Харела с министрами, премьер-министр становился на его сторону. «У Харела такая работа, — говорил Бен-Гурион. — Ничего не поделаешь — лес рубят, щепки летят».

Все изменилось с приходом Амита. Он стал утверждать, что Харел не на высоте в теперешних, изменившихся, условиях. Его методы устарели. Он живет от одной операции до другой. Он — суперсыщик, действующий на международной арене, вместо того, чтобы по настоящему, эффективно возглавлять современную секретную службу.

Последовавшие за этим события укрепили позицию Амита.

6 июля 1961 г. в Израиле, в обстановке всеобщего ликования, была запущена первая ракета. (Она называлась «Шавит-2», что должно было заставить арабов задуматься над тем, что же такое «Шавит-1»?)

Официально было объявлено, что ракета, работающая на твердом топливе, предназначена для метеорологических исследований. Никто в мире, разумеется, не сомневался в том, что она может быть использована для военных целей.

Примерно через год после этого, 21 июля 1962 г. — ликовал Египет. Ученые запустили четыре ракеты — две типа «Аль-Зафир» (Победа), дальность полета 280 км и две типа «Аль-Кахио» (Завоеватель), дальность полета 560 км.

Президент Насер своих намерений не скрывал. Об этом недвусмысленно свидетельствовали названия, присвоенные ракетам. Насер в открытую похвалялся, что его ракеты способны поразить любую цель, расположенную южнее Бейрута.

В Израиле поднялась паника. Широкой публике было, однако, неизвестно то, что стало вскоре известно потрясенному правительству Израиля. Выяснилось, что ни Мосад, ни Военная разведка ничего об этих ракетах не знали.

Таким образом, все утверждения Амита и его сторонников о порочности стратегической позиции Мосада, если таковая вообще существовала, самым наглядным образом подтвердились.

Амит, между тем, задавал риторические вопросы: «На что мы тратим средства, отпущенные разведке, если информацию получаем от Насера во время его публичных выступлений? Единственное, что нам для этого нужно, это портативный радиоприемник».

Глубоко задетый этими обвинениями, Харел обещал Бен-Гуриону, что через три месяца все материалы, относящиеся к ракетам, будут у него на столе. На самом деле все сведения о ракетной программе Египта он получил уже через месяц после выступления Насера 16 августа 1962 г.

Это началось сразу после войны. Бывшие офицеры немецкой армии, которым угрожали союзнические лагеря для военнопленных, вдруг обнаружили, что есть еще для них место под солнцем — в египетской армии.

Бывшие офицеры африканских дивизий, которым не удалось дойти до Каира с Роммелем, появились теперь там по своей личной инициативе. Вначале это были люди, которым нужно было просто исчезнуть из поля зрения мировой общественности. Леопольд Глейм, шеф гестапо в Варшаве, генерал СС Оскар Дирленвангер и Вилли Бреннер, который содействовал организации концентрационного лагеря в Маутхаузене. В 1951 г. к ним присоединились люди, которые могли предложить уже реальные услуги: генерал Вильгельм Фармбахер, выдающийся артиллерист, прибыл в сопровождении сорока бывших офицеров вермахта, заинтересованных в продаже своих знаний египетской армии. Они пришлись ко двору. И Насер, став президентом Египта, попросил их остаться. Кроме того, к ним присоединились и другие. Один из офицеров, состоявший ранее в штате Хайнца Гудериана, сделался главным советником в египетских бронетанковых войсках. Подводники, подрывники и парашютисты были наняты в качестве инструкторов в военные школы и — что еще существеннее, — пятнадцать немецких летчиков-испытателей и техников сменили британских специалистов на заводах Де Хавиланд, где происходила сборка самолетов. Заводы эти были построены англичанами в Египте еще во времена царствования короля Фарука.

Но самой ценной «добычей» был некий доктор Вильгельм Восс, в период оккупации немцами Чехословакии заведовавший производством на заводах Шкоды и считавшийся первым по значению лицом в системе немецкой военной промышленности во время войны. Он приехал в Египет в сопровождении ведущего немецкого ученого, одного из создателей немецкой ракетной промышленности Рудольфа Энгела, который работал на французов в отделе Научно-исследовательского института аэронавтики. Энгел был назначен главой египетской компании «Серва», которая разрабатывала модели и производство ракет тактического назначения. Энгел в свою очередь уговорил присоединиться к нему Поля Герке, немецкого инженера, специалиста по электронике, работавшего в «Пенемюнде» — самой секретной исследовательской станции, занимавшейся ракетами с наведением.

Прибывшие в Египет специалисты встречены были не слишком приветливо. Жалованье им платили небольшое. Средств на исследовательскую работу отпускали мало. Поэтому к тому времени, когда генерал Фармбахер посчитал, что с него египетских радостей довольно, большинство специалистов уже покинули Египет и «Серва» прекратила свое существование.

В 1959 г. Насер решил сделать еще одну попытку. Бывший начальник египетской разведки генерал Махмуд Халил возглавил секретное Спецбюро по военным программам, которому было поручено снабжение Египта самым современным оружием, особенно самолетами и ракетами местного изготовления. Все это для того, чтобы освободить Египет от иностранной зависимости в его постоянной борьбе с Израилем.

Германия все еще оставалась вполне реальным источником вербовки талантливых специалистов, в которых нуждался Халил. И это несмотря на то, что война давно окончилась.

В соответствии с четырехсторонним соглашением, заключенным оккупационными державами, Германия не имела права строить самолеты и ракеты. Инженеры, специалисты по аэронавтике, если хотели работать по своей специальности, были вынуждены искать приложение своим способностям вне Германии.

Халил поместил в нескольких газетах в Западной Германии объявления: «Требуются специалисты по аэронавтике для работы в Северной Африке…» Ничего не было удивительного в том, что в сложившихся в Германии особых условиях на это объявление последовали многочисленные отклики. В то же время Халил заключил совершенно открыто контракт с Вилли Мессершмидтом на постройку авиационного завода в Египте. Ему удалось найти и человека, который был идеальным кандидатом на роль руководителя такого завода. Фердинанд Бранднер, выдающийся австрийский инженер, был взят русскими в плен в конце войны. Ему предложили сделку: если в течение пяти лет он и его команда создадут проект авиационного двигателя для тяжелого реактивного самолета, ему будет позволено уехать в Германию. Обе стороны условия договора выполнили. Фердинанд Бранднер создал турбовинтовой двигатель мощностью в двенадцать тысяч лошадиных сил, который впоследствии был установлен на самолете Туполев-114, одном из самых больших в мире транспортных самолетов. Советская сторона разрешила Бранднеру вернуться домой. Там он столкнулся с серьезными затруднениями. Он был в ранге полковника СС, а на Западе воздерживались от деловых контактов с подобными ему людьми.

К 1960 г. авиационная промышленность в Египте подготовилась к старту. Строительство завода Мессершмидта в окрестностях Каира, на котором должны были строиться корпуса самолетов, близилось к завершению. Кодовым для него был номер «136». Неподалеку от него под номером «135» был построен моторостроительный завод Бранднера. Халил был, однако, очень честолюбив. В его планы входило и строительство завода по производству ракет, с помощью которых он мечтал уничтожить Израиль. Вскоре под Гелиополисом началась постройка этого самого засекреченного объекта под кодовым номером «333». Египтяне, не отдавая себе в этом отчета, заводами «136» и «135» создали превосходный маскировочный заслон для завода «333». Мосад знал о двух первых заводах, но ничего не подозревал о третьем, на котором работало не более сотни немецких инженеров. О существовании завода «333» Мосад не догадывался даже в ноябре 1962 г., когда израильская разведка выследила его управляющего.

Халил нашел ученых, готовых выполнять его заказ на проектирование ракет, в Германии. В этом смысле Штутгартский институт, финансируемый государством, оказался для него весьма полезен. Институт вел изыскания в области создания спутников для метеорологических целей. Большинство работавших там ученых были недовольны своей судьбой, поскольку находились в стороне от международных достижений в области ракетной техники. В свое время в Германии они вели исследования в этой области, но после войны ни американцы, ни даже русские не сочли их достаточно интересными для себя.

Возглавлял институт Эуген Зенгер, который перед войной участвовал в разработке «чудо»-ракетоплана, — одном из самых секретных проектов, начатом еще при Гитлере. Это было вершиной его карьеры, которая с тех пор пошла вниз. Поработав некоторое время во Франции, Зенгер возвратился в Германию в надежде, что человек с его запасом идей и знаний найдет в Штутгарте лучшее применение. Этого, однако не случилось. Работа велась в Институте на низком уровне, и Зенгер был разочарован.

Само собой разумеется, Зенгер был готов принять любое новое для него предложение. В проекте, представленном Халилом, египтяне обещали ему все, что он пожелает, вплоть до возможности запустить собственный спутник земли. Зенгер был достаточно наивен, чтобы во все это поверить, и согласился, несмотря на то что Боннское правительство запрещало подобным Институтам выполнять заграничные заказы.

Более того, он привлек к своей работе почти всех сотрудников Института в Штутгарте. Это был и профессор Поль Герке, специалист по электронике и системам наведения, работавший в Египте в 50-е годы. Он обрадовался перспективе вернуться к любимому делу. И Вольфганг Пилз, который, как и Зенгер, работал когда-то над проектом французской ракеты «Вероника», а в Штутгарте заведовал отделом двигателей.

Кроме них, приглашенными оказались Ганс Клейнвахтер — специалист по электронике и Эрмин Дадье — заведующий химическим отделением. Техники и инженеры в Институте также не возражали против работы в Египте. Многие из них, только что окончили высшие учебные заведения и охотно уезжали в Египет. В немецкой колонии в Каире их стали называть «мальчиками Зенгера». Мосад этих «мальчиков» засек быстро, но принял их за служащих авиационных заводов.

Для маскировки заводов «136» и «135» была придумана такая версия: немцы, мол, строят здесь учебные самолеты. Однако Мосад обмануть не удалось. Ему было ясно, что Египет пытается построить свой собственный первоклассный бомбардировщик. В руки израильтян попали даже чертежи проекта. Тем не менее все это не слишком беспокоило Израиль.

Консультанты Харела объяснили ему, что существует огромный разрыв между проектом самолета и способностью страны этот проект осуществить. Даже такие промышленно развитые страны, как Франция и Англия, встретились с трудностями, решая подобные задачи. В Израиле считали, что, сколько бы немецких технических специалистов Египет ни ввозил, ему, как стране слабо развитой, не удастся обеспечить все необходимое для выполнения проекта.

В 1961 г. у Исера Харела накопилось уже столько материалов о деятельности Штутгартовского Института и самого Зенгера, что оказалось вполне возможным заявить формальный протест по этому поводу Боннскому правительству. Зенгеру пришлось аннулировать свой контракт с Египтом. Многие из его сотрудников, однако, покинули Институт и полностью переключились на работу для египтян. Как это ни удивительно, но ракетная программа развивалась успешно. Египтяне предложили сотрудникам Института два миллиона марок, когда ракета будет готова. Четверть этой суммы предназначалась Зенгеру, кстати сказать, уже получившему крупный аванс.

Агенты Мосада вскоре идентифицировали подставные компании, которые оперировали в Швейцарии и отправляли оборудование и части ракет в Каир. Тем не менее никто в Мосаде серьезного значения этой активности не придавал. Никто не подозревал, что в то время, когда был разоблачен Зенгер, египтяне уже испытывали двигатели на жидком топливе для ракет весом от одной до двадцати тонн, представляющие собой нечто среднее между старыми У-2 военного времени и более современными французскими «Вероника».

Задним числом удивляться, разумеется, легко. И все же трудно понять, почему в Тель-Авиве никому не приходила в голову простая и логичная мысль, что где-то в Европе должен существовать завод, проектирующий и производящий ракеты. Ведь информации на этот счет было предостаточно. Только после военного парада в июле 1962 г., когда перед ликующим Насером, принимавшим парад, проследовали двадцать ракет, задрапированных флагами, а через некоторое время стало известно, что четыре из этих двадцати уже были испытаны, Мосад начал складывать мозаику из имеющихся в его распоряжении данных. Египет между тем продемонстрировал миру, что не макеты он показывал на параде.

Немало в свое время говорилось о том, что бомба, сброшенная на Хиросиму, принесла куда больше вреда всему делу охраны секретов, связанных с атомной промышленностью, чем все вместе взятые профессиональные шпионы.

Египетские секреты также были разоблачены демонстрацией ракет, устроенной Насером. Буквально через три дня Мосад уже знал, где находится объект «333». А через три недели в распоряжении Харела было уже достаточно материалов для исчерпывающего доклада Бен-Гуриону.

Одним из документов, попавших в руки Мосада, было письмо от 24 марта 1962 г. профессора Пилза, который теперь замещал Зенгера. Письмо было адресовано египетскому директору завода Халилу Аззабу. В нем Пилз просил выделить 3 миллиона 700 тысяч швейцарских марок на покупку компонентов для пятисот ракет Т-2 и четырехсот Т-5.

Преувеличить значение этого письма было трудно.

Оказывается, Египет создает ракеты не только для укрепления своего престижа, но и накапливает их, чтобы создать арсенал, который сможет использовать в войне против Израиля.

Исер Харел испугался не на шутку. Ему представлялись страшные картины ракетных атак на израильские города и населенные пункты. Один такой удар, полагал он, и тысячи людей погибнут.

В отличие от него, Меир Амит не придавал большого значения достижениям египтян. В его распоряжении был великолепный исследовательский отдел Военной разведки, созданный в свое время Харкави и Герцогом. Хорошо подготовленные специалисты этого отдела разъяснили Амиту, что следует делать различие между реальными фактами и фантастическими преувеличениями. Он доложил заместителю министра обороны Шимону Пересу, что египтяне еще далеки от того уровня, когда смогут представлять реальную угрозу безопасности Израиля. Немцы и египтяне сталкиваются с невероятными трудностями, отрабатывая систему наведения ракет. И пока что конца им не предвидится.

Мрачные опасения Харела, который ожидал, что египтяне готовят израильтянам что-то вроде Дня Страшного Суда, Амит отвергал. Он утверждал, что даже в том случае, если египтяне попытаются начинить боеголовки какой-нибудь устрашающей взрывчаткой, маловероятно, что Россия или Америка допустит их использование.

Военная разведка считала, что ракеты представляют для Израиля лишь потенциальную, но не непосредственную опасность.

Исер Харел спорил горячо, но на этот раз — впервые в его жизни — с ним не посчитались. Харел советовал Бен-Гуриону занять жесткую позицию и предложить канцлеру Западной Германии Конраду Аденауэру отозвать из Египта всех до одного граждан Западной Германии, работающих на ракетных установках. В противном случае — Бен-Гурион должен был дать это понять Аденауэру — возникнут самые серьезные осложнения в отношениях между Израилем и Западной Германией.

Совет был явно неудачным, подсказанным скорее эмоциональным импульсом, чем здравым смыслом. Подобное заявление не могло достичь цели и лишь поставило бы западно-германского канцлера в трудное положение. Зато взаимоотношения между двумя странами оказались бы вконец испорченными.

Руководствуясь более сбалансированными соображениями, высказанными Амитом, Шимон Перес предложил более осторожный подход. Он направит от своего имени письмо немецкому министру обороны Францу-Иосифу Штраусу, в котором, поставив его в известность о происходящем, выразит уверенность в том, что немецкое правительство наверняка испытывает неловкость при мысли о том, что Германия оказывает помощь русским и египтянам в осуществлении их планов уничтожения Израиля. Далее он задаст Штраусу вопрос, считает ли тот, что немецкие граждане имеют право работать над производством оружия в таком неустойчивом районе мира, как Ближний Восток, указав при этом на то, что ученые действуют вразрез с намерениями правительства Западной Германии нормализовать свои отношения с еврейским народом. И, наконец, в конце письма он выразит уверенность в том, что немецкое правительство окажет соответствующее давление на своих ученых с тем, чтобы заставить их отказаться от работы в Египте.

Харелу такое сдержанное, по его мнению, отношение к серьезной опасности, угрожающей Израилю, пришлось не по душе. Он чувствовал себя сильно задетым тем, что его советами пренебрегли и остановились на компромиссном предложении Военной разведки.

Все это уже выходило за рамки очередного спора между начальниками двух разведывательных организаций. Амит солидаризировался с молодыми деятелями типа Даяна и Переса, сторонниками Бен-Гуриона, стремившимися к сближению Израиля с Францией и Германией, главным образом в расчете на ядерную программу в будущем.

Харел поддерживал ветеранов МАПАЙ, которые под руководством министра иностранных дел Голды Меир, искали сближения с Соединенными Штатами и отстаивали программу вооружений, основанную на традиционном, не ядерном, потенциале.

Весь Мосад в это время уже занимался программой египетских ракет. Было отчего приходить в отчаяние. Профессор Вильгельм Гросс, один из создателей атомной центрифуги, сепарирующей уран, как будто уже находится в контакте с египтянами. Не исключено, что он ведет с ними переговоры о продаже центрифуги, которая даст возможность Насеру производить расщепляющие материалы.

В Каире находилась также молодая женщина, химик Матильда Розенфледер, специализировавшаяся на химических материалах военного назначения. В Египте был и доктор Ганс Эйзеле, врач концентрационного лагеря, бежавший в 1958 г. из Германии как раз перед тем, как должен был предстать перед судом и держать ответ за свои преступления против человечности.

Агенты Мосада установили, что он занимает сейчас должность военного врача на заводе «135», но нельзя было исключить возможность, что Эйзеле работает над производством бактериологического оружия.

Но все эти сведения казались Харелу недостаточными. Он стремился получить прямые доказательства страшной угрозы для Израиля. Эти доказательства он хотел противопоставить скептикам из Военной разведки и их сторонникам в правительстве.

В сентябре 1962 г. ему показалось, что он получил то, что искал. Бывший офицер вермахта, австрийский ученый Отто Франк Джоклик, явился в одно из израильских посольств в Европе и рассказал поразительную историю. Он только что из Каира. Он принимал участие в разработке ракетной программы. По его словам, египтяне создают так называемую «poor man's» атомную бомбу, содержащую стронций-90 и кобальт-60. Достаточно будет сбросить одну такую бомбу на Израиль — и его земля и воздух будут отравлены для жизни многих поколений. В задачу Джоклика входило раздобыть в Европе материалы для бомбы и доставить их в Египет.

Дополнительные исследования, проведенные Харелом, в основном подтвердили справедливость утверждений Джоклика, хотя мотивы его поведения остались неясными. По его словам, у египтян были в работе две совершенно секретные программы: одна с кодовым названием «Клеопатра» — предусматривала производство бомб типа сброшенной над Хиросимой, и вторая, под кодовым названием «Ибис» — создание радиоактивного оружия, уничтожающего все живое.

И ЦРУ (тоже в то время вовлеченное в это дело), и Военная разведка с Меиром Амитом во главе, по-прежнему не доверяли всей этой информации. Тем не менее в Израиле уже царила паника, инспирированная главным образом страшными историями, которые ежедневно публиковались в газетах и питались сообщениями из Мосада. Теперь, когда показания Джоклика подтвердили все, о чем твердил Харел, остановить его уже было невозможно.

Он принял решение. Официальное обращение к германскому правительству не дало никаких результатов. Приходилось действовать самим. После гибели полковника Хафеза и полковника Мустафы в 1956 г. израильская разведка в своей борьбе с арабами не прибегала к убийствам. Но если немецкие ученые не желают добровольно покинуть Египет, их придется к этому вынудить, хотя Харел и считал убийство методом отвратительным, к тому же, как правило, малоэффективным. Человек редко бывает настолько незаменим, что его устранение может серьезно сказаться на общей ситуации.

Но немецкие ученые — это особый случай. Они как раз относятся к той категории людей, которая может решить исход борьбы.

«Ученые — не плоды, — рассуждал Харел. — Они не растут на деревьях. Устраните или напугайте тех, кто работает на Насера, и он не сможет найти им замену».

«Мы должны дать этим джентльменам ясно понять, — сказал многозначительно один из заместителей Харела, — что для них Каир — это передовая линия фронта».

Итак, операция «Дамоклов меч» (меч над головой каждого немца, который работает на египтян) была запроектирована, и разработка ее началась.

Глава тринадцатая

Информацию о египетской ракетной программе Исер Харел получал главным образом от Вольфганга Лоца. Это был один из самых замечательных агентов в истории Мосада за все послевоенное время.

Мосаду Лоц обходился очень дорого. Он играл роль богатого офицера вермахта, коннозаводчика. Для этого ему прежде всего понадобился конный завод, который он и приобрел в конце 1960 г. по приезде в Каир. Мало того, и стиль его жизни должен был быть соответствующим. Лоц по своей природе был человеком с размахом. Он умел хорошо пожить. Но не умел добывать средства для такой жизни. И вот теперь, когда Тель-Авив создал для него роль, он по всем признакам без труда эту роль играл. В новом своем обличье он казался гораздо естественнее, чем когда был просто младшим офицером израильской армии.

Лоц родился в Германии в Мангейме в 1921 г. Его отец был немцем, мать еврейкой. С детства Лоц привык к театральной обстановке. Его отец был директором театра в Берлине, а позднее занимал ту же должность в Государственном театре в Гамбурге. Мать Лоца была актрисой. В 1933 г. она развелась с мужем и уехала с сыном в Палестину.

Там Лоц учился в сельскохозяйственной школе, где, кстати, и стал отличным наездником. Когда началась вторая мировая война, он пошел служить в британскую армию, и все годы войны провел в Египте и в Северной Африке. Он свободно говорил на иврите, арабском, немецком и английском языках. Войну он закончил в звании сержанта. В армии Лоц получил и свое прозвище — «рыжий» — из-за красновато-рыжих усиков.

Некоторое время Лоц был на службе у Хаганы, потом перешел в ряды регулярной израильской армии. После войны за Суэц получил чин майора.

Военная разведка, которой в то время ведал Харкави, обратила на него внимание. И это было естественно: приятная внешность настоящего арийца, безукоризненный немецкий язык. Поскольку отец его был немцем, он мог получить законный немецкий паспорт и ехать в Египет под своим настоящим именем. Благодаря отцу создание новой биографии для Лоца было делом нетрудным. В Германии он учился в гимназии Моммзен. Достаточно было продлить его пребывание там до окончания, а затем приписать ему службу в 115-ом дивизионе сил Роммеля в Африке до конца войны — и его новая немецкая биография была готова.

Во время войны Лоц много работал в британской армии в качестве переводчика в лагерях для военнопленных как раз из этих воинских частей. Поэтому он знал названия многих подразделений, имена офицеров. Известны ему были и некоторые подробности их военной жизни.

Из его новой биографии было далее известно, что он уехал в Австралию разводить лошадей, но вскоре затосковал по Германии и вернулся на родину. Но послевоенная Германия ему не понравилась, и вот теперь он ищет себе место на свете, где мог бы прижиться.

В конце декабря 1960 г, он приехал в Египет по заданию Военной разведки и очень скоро получил доступ в фешенебельный клуб кавалеристов в Джизире. Почетным президентом этого клуба был генерал Асеф Али Гораб, руководитель всех полицейских сил в Египте. Красивый немец, великолепный наездник, Лоц произвел на Гораба прекрасное впечатление, тем более что казался человеком очень состоятельным и жил на широкую ногу. Предложение построить конный завод, заняться выведением чистопородных арабских лошадей и обосноваться в Египте исходило от генерала.

Спустя шесть месяцев Лоц, известный в Израиле под кличкой «лошадь», поехал в Европу, чтобы отчитаться. С задачей своей он справился блестяще — внедрился в высшие слои египетского общества, был принят в лучших домах у немцев и завязал самые близкие и теплые отношения с влиятельными старшими офицерами египетской армии. Кроме того, — и это было очень существенно — своей жизнью он был упоен. Часто у агентов, работающих в чужих странах, возникает чувство гнетущей потерянности. У Лоца оно исчезло уже через несколько дней после приезда в Египет. Возникали, правда, и трудности. Войдя в свою роль беспечного, богатого человека, к тому же пьющего, Лоц стал вести себя порой несколько безответственно.

Прежний Лоц, несомненно, придерживался бы всех установленных правил. Новый, искусственно созданный израильской разведкой, уже этого не мог. Денег ему постоянно не хватало. Ему были отпущены большие суммы на постройку конного завода в Египте. Он получал деньги на поддержание мифа о том, что он человек богатый. Но когда Лоц был передан из Военной разведки в ведение Мосада, его казначеи, привыкшие к строгой отчетности, которую их начальник — пуританин Исер Харел — внедрил в Мосаде, были обескуражены. Они с недоумением реагировали на упрощенные формы финансовых отчетов, которые присылал им Лоц: два листка бумаги — на одном «доход» в круглых цифрах, на втором — расход в тех же круглых цифрах. Естественно, что Харел считал конный завод достоянием Израиля и ожидал от Лоца подробного отчета о методах его управления, а также о числе, стоимости и текущих ценах на лошадей. Лоцу однажды устроили настоящий нагоняй за то, что в его отчете не хватало одной лошади. Ему также предложили присылать более подробные объяснения по поводу того, куда уходят огромные суммы, получаемые им от Мосада. Некоторые из его расходов просили подтвердить квитанциями.

В ответ на это Лоц с издевкой предложил снабдить его заготовленными в Израиле формами, чтобы он мог давать их на подпись египетским генералам, которым одалживал деньги. По поводу пропавшей лошади он не без ехидства писал, что может испросить разрешение у египетского правительства на приезд контролера Мосада для оценки его имущества.

Куратором Лоца и в Мосаде оставался полковник Военной разведки. Он убедил Харела, что успех в работе Лоца в большой степени определяется свободой его поведения. Да, он плохой хозяйственник, но зато хороший шпион.

Однако и куратора могло удивить и вывести из себя поведения его подопечного. Правда, узнал полковник об экстравагантном поведении Лоца — экстравагантном даже по меркам, установленным для него, — только через год.

Как и следовало ожидать от такого расточительного агента, все началось с «восточного экспресса».

3 июля 1961 г, Лоц сел в парижский поезд. Любитель дамского общества, он обосновался в купе уже занятом дамой, которую он впоследствии описывал так: «Высокая, необыкновенно привлекательная блондинка, голубоглазая. Она была к тому же прекрасно сложена, а к таким формам я всегда испытывал тяготение…»

Завязался оживленный разговор. В Штутгарте, однако, дама вышла. Но Лоц уже и не помышлял о том, чтобы на этом все кончилось. После страстных излияний по телефону и просьб приехать в Мюнхен, она согласилась с ним встретиться, а через две недели они решили пожениться.

Вначале Лоц думал попросить разрешение у своего шефа, но вскоре отказался от этой мысли, сообразив, что разрешения на брак он наверняка не получит. Его невеста была родом из южной Германии. Она окончила школу, которая готовила служащих для работы в отеле. Затруднение, мучившее Лоца, заключалось в том, что он не мог жениться, не предупредив свою будущую жену о том, что он секретный агент. Прежде всего потому, что главный его передатчик был спрятан в весах в его ванной комнате, а это скрыть было бы трудно. Да и эмоционально он не выдержал бы такой ситуации. В общем, перед свадьбой между ними состоялся серьезный разговор, в котором Лоц открыл правду. Он сказал Вальтрауд, чем занимается, а также, что он израильтянин. Вальтрауд не только не испугалась, но, наоборот, пришла в восхищение. Так что брак этот мог оказаться и в самом деле счастливым. [12]

Поначалу Харел относился к Лоцу с некоторым недоверием, но в процессе общения с ним и, главное, убедившись в его быстрых успехах по внедрению в среду египетских офицеров, он свой скептицизм преодолел.

То самое поведение, которое во всех остальных случаях повлекло бы за собой самые строгие меры воздействия, Лоцу не только прощалось, но вызывало известное восхищение. Чем более независимым он становился, тем более его в Тель-Авиве любили. Настоящие мастера шпионажа — а Харел принадлежал к их числу — подсознательно, как женщина косметику, всегда выбирают то, что подороже. Представление, что продукт более дорогой должен быть и более качественным, неистребимо.

Лоц стоил дорого. Именно к нему и обратился Харел за информацией о ракетных программах.

Впоследствии оказалось, что в этом случае Харел совершил ошибку. Достоинств у Лоца было немало, но в их число не входила способность к анализу информации. Лоц и мысли не допускал, что может что-нибудь оценить неправильно, и отправлял в Тель-Авив донесения, основанные на слухах, которые доходили до него от его заносчивых египетских и немецких друзей, с которыми он встречался в свете и в спортивных клубах. В этих светских беседах много было хвастовства и преувеличений.

Между тем именно на основании этих донесений у Исера Харела складывалось впечатление, что египтяне завершают работу по созданию оружия, которое они готовят к войне с Израилем.

Операция «Дамоклов меч», которая должна была способствовать изгнанию из Египта немецких технических специалистов и, таким образом, остановить разработку ракетной программы, вначале тоже проходила при участии Лоца. В качестве активного деятеля (но не мыслителя) он был неподражаем.

Прежде всего следовало предупредить немецких ученых, каждого в отдельности, о том, что им угрожает, если они не откажутся от работы. Исер Харел отправил через Лоца письма многим ученым. На всех были наклеены египетские почтовые марки, чтобы создать у адресатов ощущение, что опасность близка.

Вот одно из типичных писем.

«Дорогой профессор, работа, которую вы выполняете в Египте, может в этом районе мира иметь значение, о котором вы не догадываетесь. Наука не имеет границ. Тем не менее ваши коллеги в Америке, Европе и даже в СССР выполняют аналогичную работу для правительств, которые хотя бы во всеуслышание заявляют, что не собираются использовать оружие, над которым работают ваши коллеги, если не будут к тому спровоцированы.

В таких условиях, однако, невозможно рассчитывать на добрую волю правительств. Решающим фактором здесь может быть только осознание ими опасности и надежда на то, что чувство самосохранения возьмет верх над идеологией. Правительство, которому вы в настоящее время столь эффективно служите, все эти соображения во внимание принимать не будет — это можно с уверенностью утверждать. Не приходится сомневаться и в том, что, как только ваша работа по созданию оружия будет закончена, оно немедленно будет использовано для того, чтобы стереть Израиль с лица земли. Правительство Израиля отдает себе отчет в том, что ему не удастся убедить египтян быть благоразумными. И глава государства, и его правительство стремятся к войне во что бы то ни стало в уверенности, что из такого столкновения они выйдут невредимыми.

Я надеюсь все же убедить вас в том, что оставить работу в Египте и вернуться в Европу в ваших же собственных интересах.

Израиль никогда не допустит, чтобы Египет заполучил оружие, которое он использует для того, чтобы сравнять с землей наши города и уничтожить наше население. Поэтому государство Израиль вынуждено принять все меры к тому, чтобы работа над производством этого оружия не была завершена.

Во время второй мировой войны союзники пытались с воздуха уничтожить „Пенемюнде“, его установки и людей, которые там работали, потому что понимали, какую опасность все это представляло для них. Такое решение вопроса — не для нас. Оно означает начало войны, которой Израиль не желает.

Отсюда следует, что граждане Израиля, обеспокоенные угрозой безопасности своей стране, вынуждены разыскать и, если это окажется необходимым, уничтожить иностранных ученых, работающих в Египте, ибо их работа способна превратить в пепел все, с чем были связаны надежды евреев на протяжении двух тысяч лет.

Я прошу вас, как ученый ученого, обратить самое серьезное внимание на все вышесказанное. Я очень сожалею, что вынужден отправить это письмо, не подписав его».

Таких писем в адрес ученых разных рангов было отправлено около пятидесяти. Они не были идентичны. Эффект от этой операции учесть не удалось. Некоторые из молодых сотрудников уехали, однако — кто знает? — может быть, это были как раз те, кто закончил свою работу по контракту. Но кое-что все-же изменилось. Беспечная жизнь кончилась. Ведущие ученые всегда теперь были вооружены, они также получили дополнительную охрану — для себя и для своих семей.

Обстоятельства сложились так, что многие думали, что уже в июле 1962 г., после того как Насер продемонстрировал свои ракеты, Израиль нанес первый удар.

Хасан Камил, египетский промышленник, находившийся в Швейцарии с целью покупки оборудования, необходимого проектировщикам ракет, заказал самолет, который должен был доставить его и его жену с острова Силт в Дюссельдорф. По каким-то причинам в последний момент он изменил свои планы и улетела только его жена. Самолет потерпел аварию в Вестфалии. Жена Камила и летчик погибли. Это было случайностью. Но перепуганные немецкие ученые восприняли аварию самолета как зловещее предупреждение.

Харел получил санкции на продолжение решающих стадий операции «Дамоклов меч» только в конце сентября 1962 г. Амит не возражал, хотя не скрывал, что продолжает считать опасность, заключающуюся в немецких ученых, сильно преувеличенной, а реакцию на нее, соответственно, слишком жесткой.

Тем не менее Амит вынужден был признать, что дипломатические усилия, направленные на то, чтобы удалить немецких ученых из Египта, результатов не дали. И что даже, если немецкие ученые не так опасны, как утверждает Мосад, для израильтян все же будет лучше, если они свою работу там прекратят.

Вскоре произошло следующее. 11 сентября 1962 г, в Мюнхене в 10.30 утра темнокожий человек, возможно, египтянин (по показаниям свидетелей) вошел в помещение «Интра» — главного агентства по продаже оборудования для программы по ракетам. Через некоторое время он вышел в сопровождении управляющего, по фамилии Крюге, — бывшего офицера немецкой армии. Спустя двадцать четыре часа жена Крюге позвонила в полицию и сообщила, что ее муж исчез. Через два дня была найдена его машина. Затем анонимным звонком по телефону ее известили, что Крюге умер. Ни сам Крюге, ни его тело, обнаружены не были.

Через два месяца, утром 27 ноября Ханнелоре Венде, секретарша директора завода «333» Пилза получила объемистый пакет, адресованный ее боссу. Обратный адрес указывал на то, что пакет был отправлен известным юристом из Гамбурга. Как только она открыла пакет, раздался взрыв. Секретарша была тяжело ранена.

На следующий день, 28 ноября, на этот же завод прибыло другое почтовое отправление из Штутгарта. Оно было адресовано просто в офис и имело наклейку: «Специальная литература». Один из египетских служащих легкомысленно открыл пакет (и это, несмотря на то, что ему было хорошо известно, что произошло накануне с Ханнелоре Венде). Взрывом было убито пять человек. Расследование показало, что указанного в обратном адресе книжного магазина в Штутгарте нет.

29 ноября из Штутгарта прибыло еще два пакета с тем же адресом. На этот раз египетская служба безопасности была предупреждена. Пакеты оказались начинены взрывчаткой.

23 февраля 1963 г, Ганс Клейнвахтер, специалист по электронике, работавший над особо важными системами наведения для ракет, ехал домой. Едва он свернул на свою спокойную улицу-тупик в Лораке, как откуда-то вывернулась неизвестная машина и остановилась перед ним, не давая ему проехать. В машине сидели три человека. Один — за рулем, второй — рядом с шофером, а третий — на заднем сиденье.

Впоследствии Клейнвахтер рассказал полиции, что человек, сидящий впереди, вышел из машины и спросил, где дом господина Шенкера, затем совершенно неожиданно вытащил пистолет с глушителем и выстрелил в окно машины. Клейнвахтер чудом остался жив. Оконное стекло ослабило выстрел и пуля застряла в толстом шерстяном шарфе, который был у Клейнвахтера на шее. Клейнвахтер, правда, попытался вытащить свой пистолет, но не успел. Человек, стрелявший в него, вскочил в машину, которая удалилась на большой скорости. Нападавшие успели далеко уехать, прежде чем покинули машину. Осталась всего одна улика, за которую полиция жадно ухватилась. В брошенной машине был найден египетский паспорт на имя Али Самира. Это было остроумно подстроено. Али Самир был одним из высших начальников египетской контрразведки. Он легко доказал свое алиби: во время нападения на Клейнвахтера он был в одном из фотоателье в Каире.

Тем не менее значение этой находки никто не пытался преуменьшить. Израильская разведка была в состоянии не только устранить немецкого ученого, но и навлечь подозрение на того самого человека, который был призван его оберегать. В такой обстановке, кто мог чувствовать себя в безопасности?

Однако операция «Дамоклов меч» закончилась неудачно.

Исер Харел все еще надеялся на помощь Отто Джоклика, австрийца, который в свое время предупредил его о существовании проектов «Ибис» и «Клеопатра». Теперь он попросил Джоклика помочь ему заставить немецких ученых отказаться от работы в Египте. У Поля Герке, руководителя завода «333», была дочь Хэйди, адвокат по профессии. Она жила в Фрейбурге, маленьком уютном городке на границе с Швейцарией. Однажды, когда Хэйди возвращалась домой, перед ней вдруг вырос Отто Джоклик. Очень спокойно он сказал ей, что знает, где находится ее отец и что он делает. Израильтяне, продолжал он, ни перед чем не остановятся, чтобы заставить Герке прекратить работу над оружием массового уничтожения.

Хэйди разволновалась, но Джоклик стал убеждать ее, что, как только ее отец уедет из Египта, он будет в полной безопасности. Тем не менее, если он там останется, все может обернуться по другому.

Через несколько дней после этого, Джоклик позвонил Хэйди и сказал: «Если вы любите своего отца, приходите в субботу 2 марта к отелю „Три короля“ в Бэзле в 4 часа. Я познакомлю вас со своими друзьями».

Насмерть перепуганная Хэйди связалась с бывшим офицером немецкой армии, который тоже работал с египтянами. Его телефон оставил ей отец на случай, если она заметит что-нибудь подозрительное у себя дома. Офицер тут же предупредил полицию.

Секретные службы Германии и Швейцарии имели в своем распоряжении две недели на то, чтобы устроить засаду. Джоклик не скрывал, что он действует по поручению израильтян. Не скрывал он и того, что на встрече будут израильтяне. Его самого с легкостью засекли в Цюрихе. Пограничной полиции были даны указания проследить, чтобы ни один подозрительный израильтянин не проник в страну.

1 марта 1963 г. светловолосый молодой человек с аккуратно подстриженными усиками подъехал к итальянской границе. У него был паспорт сотрудника израильского министерства образования Иосифа Бен-Гала. Он не очень ясно объяснил цель своего приезда. За ним проследили. Он остановился в отеле «Три короля».

Хэйди появилась в назначенное время в сопровождении своего младшего брата и человека, которого она представила как своего друга.

Швейцарская полиция установила за столом подслушивающее устройство, так что каждое сказанное за ним слово было слышно детективам, сидевшим за соседними столами. Полицейские машины окружили отель. Ничего не подозревающие Бен-Гал и Джоклик разговаривали с Хэйди более часа. Бен-Гал сказал, что израильтяне ничего не имеют против ее отца, потому что он никогда не был нацистом. Единственное, против чего они возражают, — это против работы, которой он сейчас занят в Египте. «Однако, — продолжал Бен-Гал, — господин Пилз нацистом был и потому на пощаду рассчитывать не может».

Ни Бен-Гал, ни Джоклик ничем конкретным не угрожали. Они предложили Хэйди билет на самолет в Каир с тем, чтобы она попыталась уговорить своего отца вернуться в Германию. Не получив от Хэйди никаких определенных обещаний, оба ушли.

Их не забрали сразу, но следить за ними продолжали. Они отправились в Цюрих. Выйдя с вокзала, оба пошли к зданию парламента, расположенному на берегу озера. В это время там как раз был в разгаре костюмированный бал, организованный актерами. Джоклик и Бен-Гал остановились у бара, выпили по рюмке и разошлись. Джоклика арестовали около железнодорожной станции, а Бен-Гала около израильского посольства, но еще в течение двух недель никаких официальных заявлений на этот счет сделано не было.

Швейцарская полиция сообщила об арестованных в Германию. Немцы тут же попросили о выдаче обоих, так как, во-первых, они угрожали Хэйди Герке и, во-вторых, должны были предстать перед судом по подозрению в участии в покушении на Ганса Клейнвахтера.

Мосад и его директор Исер Харел оказались перед перспективой серьезного кризиса. Один из его агентов обвинялся в покушении на убийство в европейской стране. Это грозило неприятными последствиями всей разведке и осложнениями в международных отношениях.

В этой сложной обстановке Харел чрезвычайно нервничал. Одна из причин его неослабевающего упорства в преследовании немецких ученых состояла в том, что они были немцами. Ему казалось, что их действия продиктованы не профессиональными и меркантильными интересами, а общим, исторически сложившимся, отношением к еврейскому народу.

Германия требует выдачи Джоклика и Бен-Гала. Это, с точки зрения Харела, подтверждает злой умысел по отношению к Израилю со стороны германского правительства.

Некоторые из членов правительства, в том числе Голда Меир, согласились с позицией, занятой Харелом. Для Голды Меир, так же как для Харела, в мировой политике могло быть только два цвета — черный и белый. Существовали на свете либо герои, либо злодеи. Переходных состояний было немного. Харел уговорил Голду Меир направить делегацию к канцлеру Аденауэру с ходатайством отменить требование о выдаче Бен-Гала и Джоклика и запретить немецким ученым работать в Египте.

Давид Бен-Гурион в это время был на отдыхе в Тиверии. Исер Харел явился на свидание с ним. Он должен был получить согласие Бен-Гуриона на посылку делегации. Бен-Гурион, однако, это делать отказался.

В отличие от Голды Меир и Исера Харела, он отлично понимал, что германское правительство ничего сделать не сможет, даже если ему и не нравятся действия немецких ученых в Египте. Если немецкий ученый желает работать за границей, то это его право как гражданина демократического государства. То же относится к требованию о выдаче двоих израильтян. Немецкий канцлер не имеет права вмешиваться в действия юридических инстанций. Если у обвинения есть достаточно оснований для требования о выдаче, Аденауэр не может ничего или почти ничего с этим поделать.

Обращение к Аденауэру, по мнению Бен-Гуриона, только вызовет его неудовольствие, еще более обострит отношения между двумя странами и никакого выигрыша Израиль от всего этого не получит. У Бен-Гуриона были и другие соображения на этот счет. Он стремился создать в Израиле концепцию «новой Германии», указывая на то, что Германия старается не только искупить все свои грехи, но и стать надежным союзником Израиля. И это обстоятельство может в будущем сыграть решающую роль.

Израиль не может остаться в стороне от исторического процесса и позволить прошлому стать на пути к будущему страны.

Германия выплатила Израилю многие миллионы долларов в качестве репараций. Кроме того, секретно снабжала его ультрасовременным оружием по ценам, составляющим всего десять процентов рыночной стоимости, а другими, тоже существенными, военными материалами, вообще бесплатно.

Спор между Бен-Гурионом и Харелом продолжался, собственно, уже семь месяцев, с тех самых пор, как, стало известно о египетских ракетах. Положение обострилось еще более в связи с ошибками, допущенными в этом вопросе Харелом.

Меир Амит занял к этому времени совершенно непримиримую позицию. Его не воодушевляли сообщения Вольфганга Лоца. Амит и раньше относился скептически к возможностям египтян вредить Израилю. Теперь он уже решительно в это не верил. Он считал, что у египтян нет реальной перспективы создать атомную бомбу. Результаты их деятельности, по его мнению, не могли быть сколько-нибудь значительными.

К великому огорчению Харела, Бен-Гурион согласился с оценками Амита. Харел это расценил так: премьер-министр рискует безопасностью страны ради сохранения дружеских отношений с Германией. Это было тяжкое обвинение, особенно если принять во внимание, что оно было выдвинуто против человека, который в течение многих лет поддерживал Исера во всем и был его постоянным заступником.

Теперь оба стали задумываться над тем, смогут ли они и дальше продолжать совместную работу.

Но что же делать с Иосифом Бен-Галом?

Бен-Гурион поручил Харелу созвать издателей крупных газет с тем, чтобы, мобилизовав общественное мнение в стране и за границей, добиться его освобождения. При этом Бен-Гурион просил его не настаивать на опасности для Израиля египетских программ по созданию ракет. Исер Харел этим, однако, пренебрег. На следующий же день, на встрече с издателями он рассказал о том, что сообщил Джоклик о работе, которую он лично в Египте проделал. Харел далее оказал содействие редакциям трех газет, которые отправили в Европу своих самых способных репортеров, чтобы те имели возможность проверить, чем занимались фирмы, названия которых он им дал, и убедиться в том, что через них Египет покупает расщепляющиеся и радиоактивные материалы.

Пресса в Израиле и раньше нагнетала напряженность. Теперь публикации стали носить уже истерический характер. В печати стали появляться совершенно необыкновенные истории. Иногда это был просто плод воображения авторов публикаций или их друзей из Мосада. Насмерть перепуганная публика узнала, что самые одаренные специалисты из нацистской Германии в настоящий момент работают над разнообразными видами оружия — биологическим, химическим и ядерным — с целью обрушить все это на Израиль. На страницах газет появились фантастические истории о смертоносных лучах и микробах, а также о необыкновенных приборах, против которых у Израиля нет защиты.

«Ну что это за цели? Зачем же Египту мелочиться? — не удержался от ехидного замечания по поводу развязанной прессой кампании запугивания Амит. — Египет не только Израиль собирается уничтожить, но и всем миром завладеть».

Кампания в прессе и Кнессете уже четко была направлена против Бен-Гуриона. Премьер-министр между тем продолжал отдыхать, предполагая, что его присутствие в Тель-Авиве может лишь еще больше разжечь страсти.

Не нашлось в стране ни одного человека, который бы мог образумить спорящих. 23 марта министр иностранных дел в правительстве Бен-Гуриона — Голда Меир — выступила в прессе с заявлением: «Деятельность немецких ученых и экспертов в Египте, разрабатывающих для него оружие, которое предполагается использовать для уничтожения Израиля, представляет серьезную угрозу существованию нашей страны. Если эта преступная деятельность будет продолжаться, немецкий народ должен за это нести ответственность. Германское правительство обязано запретить своим гражданам развивать подобную активность и не разрешать им продолжать службу в Египте».

Это было уже слишком.

24 марта 1963 г., через девять дней после объявления об аресте Бен-Гала, Бен-Гурион вернулся домой с тем, чтобы взять в свои руки контроль над обществом, в котором царил разброд и создались немыслимые политические осложнения. Партия Бен-Гуриона раскололась. Оппозиция и пресса винили его во всем, а секретная служба полностью вышла из повиновения.

Бен-Гурион прежде всего вызвал Исера Харела. Встреча в его гостиной напоминала столкновение двух разъяренных быков.

Глава четырнадцатая

У Давида Бен-Гуриона было ощущение, что его предали. Его положение пошатнулось еще раньше, в связи с «делом Лавона», которое все еще продолжало кровоточить. И вот теперь возник новый кризис, и где? — в организации разведки!

Столкновения на этой почве носили отчетливо политический характер, и Бен-Гурион считал Исера Харела за это ответственным. Политике Бен-Гуриона, который делал ставку на Германию, был нанесен сокрушительный удар.

Оппозиционным партиям наконец удалось объединить общественное мнение, которое не было информировано о точке зрения Военной разведки, вокруг лозунгов, провоцирующих новую вспышку ненависти к Германии, которая все еще и так была жива. Легко было допустить, что народ, повинный в уничтожении шести миллионов европейских евреев, способен вновь отстраивать печи, чтобы сжечь оставшихся в живых.

Во время встречи с Харелом Бен-Гурион был больше всего взволнован позицией прессы. Именно в прессе были искажены его собственные высказывания и грубо преувеличена опасность, которую представляли собой немецкие ученые. Нельзя было не заметить, что журналисты получали свою информацию из центральных правительственных источников. Харел и не пытался скрывать, что он ответственен за материалы, получаемые прессой (правда, не за самые зловредные). Он нес ответственность и за командировку в Европу трех журналистов, которые должны были ознакомиться с деятельностью египетских миссий, и посылать в Израиль устрашающие корреспонденции.

Перейдя в наступление, Харел разразился обвинениями в адрес прекраснодушных, преуменьшавших военные возможности Египта. Особенно это касалось работников Военной разведки и ее оценки завода «333» в Гелиополисе.

Бен-Гурион в свою очередь с возмущением осудил деятельность Мосада в Швейцарии и других странах по отношению к немецким ученым. Он подчеркнул, что, если даже подозрения Харела справедливы, Израиль тем более будет нуждаться в поддержке мировой общественности.

Бен-Гурион продолжал настаивать на правильности своей политики по отношению к Германии и на роли, которую она сможет в будущем играть в истории Израиля.

Западная Германия стала вновь и в экономическом, и в политическом смысле ведущей страной, если не в мире, то в Европе во всяком случае. Нельзя игнорировать этот факт. Премьер-министр указал на то, что в настоящее время отношения между двумя странами развиваются нормально. Во время своего недавнего визита в Израиль глава Бундестага Герстенмайер обещал использовать все свое влияние в деле установления полноценных дипломатических отношений между Германией и Израилем. Этим обещаниям Бен-Гурион придавал большое значение. Харел же все эти соображения отмел. По данным Харела, Герстенмайер решительно противится установлению нормальных отношений между двумя странами и собирается действовать в соответствии с этими взглядами.

«Если вы действительно так думаете, — возразил на это Бен-Гурион Харелу, — то я вынужден вам заявить, что не доверяю источнику вашей информации и, само собой, считаю ее неверной».

Бен-Гурион на этом разговор закончил, но тут же предупредил Харела, что намерен просить Комитет по обороне и иностранным делам назначить заседание с тем, чтобы иметь возможность разъяснить Кнессету и всей стране, что действительно происходит в Египте и какую роль играют там немецкие ученые.

Более того, он не собирается оставить без внимания и вопрос о том, как определенные силы в стране использовали сложившуюся ситуацию в своих политических целях.

У Исера Харела не было выхода — он подал в отставку.

Бен-Гурион отдавал себе отчет в том, что, как только станет известно об отставке Харела, поводом к которой послужили его расхождения с премьер-министром в оценке деятельности немецких ученых в Египте, его правительство падет. Потому Бен-Гурион о ставку Харела не принял.

На следующий день, 25 марта 1963 г. Харел, как обычно, вышел на работу. Его, однако, ожидало еще одно письмо Бен-Гуриона. Премьер-министр просил представить ему в письменной форме следующие сведения: а) какая информация имеется у Мосада о производстве в Египте нетрадиционных видов оружия; б) какие немецкие промышленные фирмы обеспечивают производство этого оружия; в) каковы источники информации Мосада.

Исер Харел был глубоко задет. До сих пор информация, которую он доводил до сведения премьер-министра, принималась без обсуждений, как заслуживающая полного доверия. Никто никогда не пытался выяснить, какими источниками Харел располагал.

Формально Бен-Гурион имел полное право потребовать все материалы, необходимые ему перед ответственным выступлением в Кнессете.

Оскорбленный и подавленный, Харел реагировал на письмо Бен-Гуриона неадекватно его содержанию. Позвонив Хаиму Израэли в министерство обороны (Бен-Гурион, как и прежде, был не только премьер-министром, но и министром обороны), Харел попросил прислать человека, которому он мог бы передать все ключи.

К одиннадцати часам утра он освободил ящики своего стола. Он уходил. Уходил навсегда.

Итак, в пятьдесят лет, после долгой и безупречной службы, Харел остался не у дел. Его коллеги в Мосаде пытались заставить его изменить решение. Но безуспешно. Харел оставался непреклонен.

Израильскому журналисту Михаилу Бар-Зохару Исер Харел так объяснил свое решение (я цитирую по книге «Шпионы в Земле обетованной»): «Бен-Гурион хотел созвать заседание парламентского Комитета обороны и иностранных дел с тем, чтобы убедить всех в том, что египетские ракеты не представляют угрозы для Израиля. Если бы он это сделал, мне пришлось бы первым выступить с критикой Бен-Гуриона, потому что, по моим данным, эти ракеты Израилю угрожают, и очень серьезно. Бен-Гурион потерял бы доверие. Его коллеги в коалиционном правительстве восстали бы против него, и ему пришлось бы уйти. Я покинул Мосад для того, чтобы помешать Бен-Гуриону организовать заседание Комитета».

Ничего общего с реальностью эти утверждения не имели. Заседание Комитета Бен-Гурион созвал. Он представил своим слушателям данные, полученные Амитом, и убедил их в своей правоте.

Исер Харел ушел в отставку только потому, что его самолюбие было ущемлено. С его уходом кончилась целая эпоха.

Не приходится сомневаться в том, что за годы своей профессиональной деятельности Харел вырос в одного из самых выдающихся шефов секретной службы в мире. Операции израильской разведки, проводимые небольшим числом высококвалифицированных специалистов, были в подавляющем большинстве исключительно успешны и прекрасно организованы.

Внутри страны, когда Харел возглавлял Шин Бет, его деятельность была практически безошибочной. В конце 50-х годов русские пытались проникнуть в израильское общество, но им это удавалось только в самом начале и то в редких случаях. Исер Харел объявил войну КГБ и его агентам на израильской территории. И он ее выиграл. Израильтяне, запутавшиеся в сетях КГБ, были в скором времени выявлены. Среди них многие были из России и придерживались крайне левых взглядов. Всю эту операцию Харел проделал тихо, очень эффективно и без излишней суеты. Попытки арабов внедрить свои шпионские организации на территории Израиля практически тоже не удались. Во время Шестидневной войны Израиль получил возможность допросить тысячи египетских и сирийских офицеров, среди которых было немало штабных работников. За все это время не было случая, чтобы израильтяне обнаружили, что неприятель располагал сколько-нибудь значительной информацией об Израиле, добытой подпольными методами.

На международной арене достижения Харела были еще более эффективны. Мосад был признан одной из самых профессиональных, изобретательных и целеустремленных разведок в мире. Израильскую разведку боялись. Ее уважали. Всего этого добился Исер Харел, один из подлинно великих мастеров шпионажа.

Однако его одаренность делала его и уязвимым. Это нередко случается с великими профессионалами. То, чем Исер занимался, владело им полностью. Это приносило успех, когда речь шла о выполнении важных и масштабных задач, но превращалось в опасную одержимость, туманящую рассудок, когда речь шла об обычных, вполне заурядных случаях, — тогда Харел терял способность отличать важное и неважное.

Одной из особенностей его характера была искренняя привязанность к людям, с которыми он работал. От них он требовал того же и не допускал даже мысли о том, что кто-нибудь может разойтись с ним во взглядах. В большинстве своем агенты Мосада охотно его поддерживали. Они его любили. Однако такое положение делало невозможной любую критику. В коллективе Мосада все сказанное или сделанное Исером Харелом принималось без возражений.

Военная разведка, стремившаяся к независимости в своих планах и действиях, вызывала неудовольствие Исера Харела. Для него она всегда была соперником, а не партнером. Он не использовал ее огромных исследовательских возможностей и с подозрением относился к ее оценкам разведывательных операций.

Харел предпочитал самостоятельно разрабатывать свои операции и с недоверием смотрел на «сидячих» детективов, — так он называл сотрудников, занятых анализом арабских газет и позволяющих себе на его основе делать заключения о том, что в действительности происходит, скажем, в Каире.

На протяжении многих лет, которые Харел проработал в Мосаде, ни на одном из значительных собраний его сотрудников нельзя было увидеть руководителя исследовательского отдела. В самом начале этот отдел был создан как самостоятельный информационный пункт. С течением времени, однако, он перестал практически существовать. Харел не терпел рядом с собой конкурентов. А глава такого отдела потенциально мог им стать.

В результате Харел оказался совершенно беспомощным в деле с немецкими ракетами в Египте. Пришлось прислушиваться к мнению Военной разведки. Ее руководитель, человек не менее твердый, чем Харел, не дал ввести себя в заблуждение гражданским лицам из Мосада. Скоро всем стало ясно, что материалы Амита по своей широте и содержательности, научной и политической ценности, имеют безусловное преимущество перед отрывочными и немотивированными оценками, которые появлялись на свет, как выразился один из оппонентов главы Мосада, не столько из секретных сейфов Исера Харела, сколько из глубин его души.

При сравнении заключений, представленных этими людьми, сразу бросалась в глаза способность Амита обосновывать свою точку зрения так, что ее трудно было опровергнуть. Харел же никогда не давал себе труда вразумительно отстаивать свою позицию.

Он вообще пренебрежительно относился к дискуссиям. Ему было безразлично прав или неправ Амит. Важно было другое — Мосад должен оставаться ведущим разведывательным учреждением Израиля, и, каковы бы ни были обстоятельства, торжествовать должна была его, Харела, точка зрения. Разумеется, в ответ на подобные обвинения Харел бы возмутился их несправедливостью. Однако даже его поклонники, люди, хорошо его знавшие, соглашаются с тем, что вся война Харела с немецкими учеными была по существу его борьбой за власть в Израиле. Но в этой борьбе он в конце концов проиграл.

Тем не менее заменить Харела было некем. Большинство причастных к этому делу людей полагали, что он скоро вернется, Давид Бен-Гурион пытался связаться с начальником Шин Бет Иоэлом Морабом и попросить его временно возглавить Мосад, но, не найдя его вовремя, предложил это место Амиту.

На следующий же день Меир Амит явился в штаб Мосада, хотя прекрасно понимал, что столкнется там с самой, пожалуй, трудной в своей жизни ситуацией.

Тревожные сигналы уже были поданы. Накануне вечером, один из самых ответственных сотрудников Мосада навестил Амита и без обиняков сообщил ему, что старшие сотрудники Мосада не собираются с ним работать.

Утром, когда Амит устроился в кабинете Харела, все сотрудники Мосада — сверху донизу — не только всем своим видом демонстрировали неудовольствие, но и высказывались на этот счет совершенно откровенно.

Положение Амита было невыносимым. Он пришел в Мосад без всякой подготовки, сохранив за собой контроль над деятельностью Военной разведки. Многие в Мосаде считали, что Харел вернется, как только забудутся его расхождения с Бен-Гурионом. Тем не менее всех их смущало то обстоятельство, что место Харела занято начальником Военной разведки, человеком, которого почти все считали виновным в той немилости, в которой оказался Харел.

Амит уже давно и энергично вел борьбу с Мосадом и его начальником. И вот — он уже внутри этого самого Мосада. В таких условиях возвращения Харела ожидать было трудно.

Амит между тем ничем сторонников Харела не обнадеживал. Напротив, его критика порядков, существующих в Мосаде, усилилась. Он был потрясен отсутствием дисциплины, отношений, построенных на подчинении низших чинов высшим. При Хареле в Мосаде был один-единственный начальник — сам Харел. Все остальные были подчинены непосредственно ему. После ухода Харела Мосад превратился в стадо без вожака. Амит же привык к системе взаимоответственности, т. е. когда каждый офицер знает, что, случись что-нибудь с ним, командование примет на себя его заместитель, и т. д. — вплоть до самого нижнего чина. Так обеспечивался в подразделении порядок.

Но в Мосаде не только порядок был нарушен. Мосад просто перестал функционировать. Каждый старший офицер Мосада был тесными эмоциональными узами связан с Харелом. Преданность ему была столь всепоглощающей, что для них он значил больше, чем сам по себе Мосад. Собственно Мосад это и был Исер Харел, а Исер Харел — Мосадом. Разъединить их было невозможно.

И тем не менее, многое в Мосаде не отвечало стандартам и требованиям времени. С Харелом или без него, но система Мосада вообще устарела и не могла способствовать укреплению его репутации. Например, Харела с трудом удалось убедить установить компьютер. Однако недоверие его ко всякой технике от этого не уменьшилось. Если кто-нибудь из молодежи осторожно намекал на то, что хорошо бы использовать компьютер, Харел тут же вспоминал какую-нибудь историю, вычитанную в газетах, о том, как компьютер обсчитал своего потребителя на миллион долларов, или о банке, который выдал своему клиенту в кредит все золото, хранящееся в Форт Нокс — центральном золотохранилище Соединенных Штатов.

Смысл в этой его позиции, конечно, был. Харел гордился прежде всего тем, что создал организацию, которая вела борьбу с врагом с помощью только одного оружия — человеческого интеллекта. Он полагал, что изобретательности, заложенной в человеческом разуме, всегда окажется больше, чем в любом современном компьютере.

Такая концепция импонировала сотрудникам Харела, но Амиту она казалась простой самоуверенностью. Его поразило и то, что в Мосаде никто в сущности не задумывался над вопросом о задачах этой организации. Ее сотрудники блестяще проводили «спецоперации». Однако все они работали сегодня, не зная, что будут делать завтра. Далеко вперед никто не заглядывал.

Стратегии как таковой не существовало. На практике это приводило к неправильному использованию очень ограниченных ресурсов, как денежных, так и человеческих.

Мосад оказался на недосягаемой высоте, когда, например, угнетенным евреям Алжира потребовалась помощь во время гражданской войны. Но правильно оценить перспективы этой войны или влияние ее на положение Израиля Мосаду было трудно.

Меир Амит, не теряя времени, начал высказываться в самой резкой форме по всем вопросам, которые считал заслуживающими внимания. Старшим офицерам Мосада ничего другого не оставалось, как покинуть его стены. В течение сорока восьми часов после появления Амита так поступили заместитель Харела и трое самых опытных офицеров. Коллеги Амита по армии советовали ему смягчить свою позицию. И Амит как будто внял совету. Он вызвал ответственного резидента Мосада из Парижа и назначил его своим заместителем. Это должно было показать, что назначение Амита не означает победу армии и захват ею Мосада. Однако заместителя своего Амит совершенно игнорировал, не приглашая его даже на совещания.

В течение нескольких недель, пытаясь примирить Харела и Бен-Гуриона, их посещали одна за другой делегации. В конце концов примирение, несомненно, состоялось бы, несмотря на то, что оба были людьми жесткими и упрямыми. Однако 16 июня Бен-Гурион, давно уже чувствовавший себя усталым и раздраженным (главным образом в связи с последствиями «дела Лавона»), заявил о своем уходе из состава правительства. На этот раз он ушел в политическое небытие навсегда.

Меир Амит был все еще только исполняющим обязанности главы Мосада и одновременно начальником Военной разведки. Пока Бен-Гурион оставался премьер-министром, у Амита было немного шансов занять место Харела. Но в новой ситуации, когда премьер-министром стал шестидесятисемилетний Леви Эшкол, положение изменилось.

Новому правительству надо было этот вопрос решать в первую очередь. Эшкол решительностью не отличался. В Тель-Авиве был очень популярен анекдот: перед началом заседания кабинета министров официантка спросила Эшкола: «Что вы предпочитаете, чай или кофе?» — «Пополам!» — ответил Эшкол.

В кабинете министров были серьезные разногласия: заместитель премьер-министра Абба Эбан и влиятельный министр сельского хозяйства Моше Даян настаивали на утверждении Амита на пост начальника Мосада. Голда Меир (министр иностранных дел) и Моше Шапиро (религиозный министр внутренних дел) поддерживали Харела.

Битва за Харела велась самыми бесцеремонными методами. Секретные папки исчезали из сейфов, и Амит попадал из-за этого в трудное положение. В Мосаде от него утаивали информацию под тем предлогом, что он не утвержден в должности и не может иметь доступа к самым секретным документам. Служащие, как правило, соглашались выполнять только повседневную работу.

Печать тем временем непрерывно публиковала все новые материалы о деятельности Харела. Кампания шла эффективно, с размахом.

В самом кабинете министров возражения против кандидатуры Амита были связаны с тем, что он военный. Это было действительно существенно. Существенным остается и поныне.

Если во главе Мосада будет стоять военный, у правительства не может быть уверенности в том, что с секретной информацией прежде всего не будет ознакомлена армия, а уж только после этого она станет известна кабинету министров. В такой ситуации военные могут позаботиться о том, чтобы правительство согласовывало бы свои решения с армией.

Бен-Гурион всегда настаивал на контроле вооруженных сил правительством. Никогда начальник разведки не присутствовал на заседаниях комитета по иностранным делам Кнессета. Даже начальнику Штаба армии это разрешалось лишь в редких случаях. Так было всегда при Бен-Гурионе.

Однако, разочаровавшись в политической обстановке, которая господствовала в Израиле, Бен-Гурион все в большей степени менял свое отношение к армии, которую считал теперь оплотом нации. В поздние свои годы он стал видеть в армии единственно подлинные духовные силы — лучшую часть израильского народа. Он рассматривал «дело Лавона» теперь как следствие разлагающего влияния легкомысленных политиков, пытавшихся оклеветать армию и предававших все, что было дорого ему, Бен-Гуриону, и его единомышленникам. В военных кругах эта точка зрения была достаточно популярной. В Израиле стало даже возникать опасение, что в стране существует реальная опасность военного переворота (эти слухи получили широкое распространение перед началом Шестидневной войны).

Меир Амит не пытался спорить с утверждениями, что военный на посту начальника Мосада может считать своей первейшей обязанностью верность армии. Он был достаточно для этого опытен.

Но в разговорах с друзьями Амит не преминул съязвить: Моше Даян хоть и министр сельского хозяйства, тем не менее не заставляет фермеров строем ходить на работу и выполнять распоряжения начальника Штаба армии.

Амит считал себя прежде всего слугой своей страны и работником учреждения, гражданского или военного, которое ему поручено.

Между тем сторонники Амита не бездействовали. Они начали кампанию развенчивания Харела. Его стали обвинять в том, что он пренебрегал прямыми своими обязанностями — контролем за враждебными Израилю пограничными арабскими странами — в погоне за более выигрышными и эффектными операциями в Европе и других районах. Никто не сомневался в даровитости Харела или в огромности его вклада в развитие разведывательной службы в Израиле. Но его методы устарели. Именно потому он не обеспечил во время войны израильское командование исчерпывающей и достоверной информацией. Более того, своим постоянным вмешательством в дела Военной разведки, не давал ей должным образом выполнять свои обязанности.

В начале сентября 1963 г. Эшкол понял, что не может более оттягивать решение вопроса об утверждении Амита. Он пошел на типичный для него компромисс, который никого не удовлетворил и оказался к тому же нежизненноспособным.

Амит был утвержден в должности начальника Мосада, его бывший заместитель генерал Аарон Ярив стал начальником Военной разведки. Исеру Харелу было поручено общее наблюдение за деятельностью обеих разведывательных организаций. Он должен был находиться в офисе премьер-министра и нести ответственность за всю информацию, поступающую к премьер-министру, как военную, так и политическую.

Для всех участников этой ситуации наступило трудное время.

Меир Амит, под презрительными взглядами своего штата в Мосаде ликвидировал скромный кабинет Харела и переселился в другое помещение, более соответствующее его вкусам — с деревянными панелями по стенам, дорогой мебелью и приемной с секретаршей. Все это противоречило спартанской традиции Мосада. Несмотря на то что Амит наладил дисциплину, восстановив субординацию, разработал ясные планы оперативных заданий и обеспечил Мосад современной техникой, ему не удавалось сломить пассивное сопротивление сотрудников.

Самым серьезным осложнением были взаимоотношения с Исером Харелом. Харел к новой своей роли был совершенно не приспособлен. Он был практиком, создателем планов операций и великолепным их исполнителем. Но в роли консультанта, который должен был давать оценку поступающим к нему материалам, быть при этом объективным и выносить решения в обстановке, постоянно чреватой конфликтами, — он никуда не годился. И Амит, и Ярив относились к нему недоброжелательно. Харел отвечал тем же и отыгрывался на том, что получал информацию от Мосада, минуя Амита, а иногда и раньше, чем он. Это еще более отравляло отношения между ними и, кроме того, все равно не давало Харелу возможности руководить Мосадом.

Амит реагировал по-своему. Особо ярых сторонников Харела он просто изолировал, пригласив на работу новых людей (часто это были бывшие сотрудники Военной разведки). Таким образом, Амит создал внутри Мосада замкнутый коллектив, исключив из него людей Харела.

Тем не менее ни Харел, ни Амит в этой битве за моральное превосходство победителями не стали. Но со временем в самом Мосаде более молодые сотрудники начали переходить на сторону Амита. Было совершенно ясно, что он стремится модернизировать несколько устаревшую систему Мосада. Кроме того, и сам по себе он был личностью яркой, человеком дела.

Мосад с самого начала недооценил Амита. Его сотрудники проглядели тот очевидный факт, что Амит обладал всеми качествами, которыми должен был быть наделен начальник Штаба израильской армии. Его никак нельзя было принять за очередного, сданного в архив генерала, который подыскивает себе теплое местечко.

В конце концов и в Мосаде стали понимать, что хоть Меир Амит и мало походил на Исера Харела, но, несомненно, он был достойным его преемником.

Старые сотрудники Мосада обнаружили, каким бы удивительным это им самим ни казалось, что генерал им нравится, что его оригинальные концепции вызывают у них живой интерес. Воодушевляло также и то, что с Амитом в состав Мосада вошло и знаменитое подразделение 131, выполнявшее особые операции. Амиту, правда, удалось этого добиться с трудом. Но то, что он управлял одновременно и Мосадом, и Военной разведкой, сыграло здесь решающую роль. Только поэтому смог Мосад получить в свое распоряжение эту оперативную единицу.

При Хареле в Мосаде царила атмосфера, для которой даже трудно найти подходящее слово. Отношения между людьми были скорее товарищески-дружескими, чем официальными. После его ухода такого больше никогда не было. Среди людей плохо знавших Харела немногие подозревали, что он умеет создать подобную атмосферу, столь благоприятную для работы и столь редко встречающуюся. При этом в спорах Харел никому не давал пощады, а по своим политическим воззрениям был крайне правым. Наряду с этим Харел был человеком чистой души и очень цельного характера. Его глубокая порядочность и честность, его высоко развитое чувство личной ответственности заставляли и его сотрудников стремиться к тем же душевным качествам. Собственно, потому Мосад при Хареле и был совершенно особой секретной службой. Однако Харел не закрывал глаза на то, что его профессия относится к разряду тех, что связаны с темными делами, но при этом он страстно надеялся, что его народ будет всегда следовать высоким нравственным стандартам как в частной, так и в профессиональной жизни.

Харел не любил брать на работу женщин, потому что понимал, что так или иначе, но они могут оказаться в ситуациях, когда придется прибегать к чисто женским приемам для достижения своих целей. Он просто был неспособен вынуждать кого-нибудь так поступать.

Много раз при выборе методов работы ему предстояло решать вопрос о физическом уничтожении врагов. И он всегда с таким отвращением («мы не наемные убийцы!») отбрасывал эти варианты, что молодые сотрудники, настроенные вполне решительно, не пытались даже ему возражать. Исключением стала лишь операция, связанная с немецкими учеными в Египте.

Однажды в процессе обсуждения плана поимки Адольфа Эйхмана один из сотрудников предложил: «Если его не удастся вывезти, то мы застрелим его». Харел решительно отверг это предложение и разъяснил, что суть задания состоит именно в том, чтобы привезти Эйхмана в Израиль для суда над ним. Если окажется, что вывезти его из Аргентины невозможно, следует оставить его в покое и считать, что миссия провалилась.

Многие из этих особенностей работы Мосада исчезли с приходом Амита, и процесс моральных уступок разведки с тех пор продолжается. Тем не менее моральные нормы, установленные для сотрудников Мосада, и сейчас остаются недосягаемыми для большинства разведок в мире.

Амит был солдатом и действовал с солдатской прямолинейностью. Он учил своих людей — если кто-нибудь преграждает вам путь, вы открываете огонь максимальной интенсивности. И Амит, и его преемники руководствовались в своей деятельности определенными принципами. И надо признать, что они были лучше приспособлены к условиям существования в современном мире, требовавшем большей гибкости и меньшей эмоциональной вовлеченности. Их целью было выполнить поставленную перед ними задачу, не слишком при этом беспокоясь о методах. Единственное, что им вменялось в обязанность — не компрометировать государство Израиль.

Самым большим преимуществом новой организации была согласованная, без трений работа Мосада и Военной разведки. Содружество это было достигнуто впервые с тех самых пор, как Израиль обрел статус государства.

Аарон Ярив, который получил генеральское звание после того, как заменил Амита на посту начальника Военной разведки, тоже преуспел в своей новой роли.

Ярив и в армии был птицей высокого полета. В 1950 г., в возрасте двадцати девяти лет (притом, что выглядел двадцатилетним) он уже был полковником. Тогда же он был послан в престижный французский военный коллеж. Начальник коллежа, взглянув на него в первый раз, распорядился, чтобы он посещал занятия в гражданской одежде. «Вы слишком молодо выглядите для своего звания и будете смущать слушателей».

В паре с Амитом, как его заместитель, Ярив был великолепен. К этому времени он уже утратил свою моложавость и больше походил на университетского профессора, чем на военного. Небольшого роста, с живым острым взглядом и седыми волосами, общительный, он охотно объяснял подчиненным свою точку зрения, но слова свои тщательно при этом взвешивал. Наделенный аналитическим умом, Ярив окружал себя высокоодаренными молодыми людьми и учил их не доверять общепринятому мнению, не бояться его оспаривать и отстаивать собственное.

И Мосад, и Военная разведка гордились словами Аллена Даллеса: «Израильская разведывательная служба — одна из лучших в мире!» Ярив, правда, считал это преувеличением. «Самые главные разведывательные службы в мире — это ЦРУ и КГБ, — говорил он, — и по масштабу, и по своей активности. Что касается Англии и Франции, то у израильской разведки есть временное и небольшое преимущество перед ними, и то в одной только сфере деятельности — а именно: в сфере разведывательных операций. Объясняется это тем, что на Ближнем Востоке угроза войны существует постоянно, тогда как в Европе — это кошмар, который маячит где-то на дальнем горизонте».

Израиль должен знать точное расположение сил своих противников в окружающих его странах. Такова политическая ситуация. Именно она и создала исключительное положение израильской разведки, которая сознавала всю важность своих задач. Отсюда и наличие в ее рядах самых выдающихся в стране людей.

У Ярива были свои представления об использовании полученной информации. Во всем мире в разведывательных организациях существует тенденция — хранить секреты, добытые иногда с большим трудом. Секретная информация обычно известна самому агенту и небольшому числу старших командиров. Доклад агента переписывается, его читает начальник разведки, а затем, поставив на папку с докладом штамп «совершенно секретно», его прячут. Таким образом, разведывательная деятельность сама на себе замыкается. Информация становится своего рода предметом коллекционирования.

Ярив заявил, что штамп «совершенно секретно» может оказаться «самым большим нашим врагом».

Он настаивал на том, что раз полученную информацию нужно постоянно восстанавливать. Каждый раз заново определять, какому именно подразделению (вплоть до взвода) в армии она может оказаться полезной.

После появления Ярива в Военной разведке все командиры рот и батальонов начали систематически получать новейшие карты районов, где они действовали, а также подробную информацию о сопротивлении, которое могли встретить в ближайшем к их расположению секторе.

Ярив настаивал и на встречных действиях. Офицер разведки в каждом подразделении получал указание собирать по крупицам доступную ему информацию и отсылать ее в штаб. Все это давало основание для создания новых исправленных карт.

Бесспорно, Исер Харел был выдающимся человеком. Но Амит и Ярив своей деятельностью начали новую эпоху в истории израильской разведки, превратив ее в организацию, которая превзошла все достигнутое под началом Харела.

Загрузка...