Аустерлиц Наполеон, Россия и Европа. 1799-1805 гг

ГЛАВА 11. ТАЙНА ШЕНГРАБЕНА

Могут ли шесть тысяч человек сражаться против тридцати тысяч? В определенных условиях, конечно. Да, если шесть тысяч вооружены пулеметами, а тридцать тысяч палками. Да, если шесть тысяч человек занимают неприступные укрепления, а более многочисленная армия штурмует их в лоб без соответствующей подготовки. Да, если шесть тысяч напали внезапно, например среди ночи, на расположение неприятеля. Да, если существует гигантская разница в моральном состоянии войск, например, когда тридцать тысяч — это остатки бегущей армии, а шесть тысяч — это авангард победоносного войска...

Но вопрос другой: возможно ли противостоять в открытом поле пятикратно превосходящему противнику, если вооружение примерно одинаково, если тактическая подготовка практически одна и та же, если моральный дух обоих сторон одинаково высок и если отсутствует полная внезапность?

Как ни странно, некоторые французские и русские историки считают, что подобное возможно. Во французской литературе не раз встречается описание того, как маршал Мортье разгромил под Дюренштейном с 6 тыс. солдат 35 тыс. русских. Один современный французский историк утверждал даже, что русские потеряли в битве под Кремсом — Дюренштейном 12 тыс. человек!! Чтобы это было возможно, солдаты Мортье должны были перебить всех до одного русских солдат, участвовавших в этом сражении, так как реально Кутузов ввел в бой не более 11—12 тыс. человек.

Нужно сказать, что русская историография в этом отношении не только не уступает французской, но и превосходит ее. Различаются только события. Если во Франции стало легендой сражение под Дюренштейном, то в России — бой под Шенграбеном (Голлабрунном), о котором пойдет речь в этой главе. Это столкновение, где отряду Багратиона суждено будет противостоять авангарду Великой Армии, превратилось под пером многих русских историков из героического эпизода в некую фантасмагорическую битву, где горсть героев косит ужасающими ударами несметные полчища неприятеля.

В самой утрированной форме описание Шенграбена можно найти в «Письмах русского офицера...» Федора Глинки: «Пять тысяч Россиян, сражаясь с шестидесятью тысяч французов, отняли у них знамя, убили генерала и с немалым числом пленных офицеров и рядовых присоединились к прочим войскам, тогда когда их должно было почитать погибшими... Триста спартанцев побили двадцать тысяч персов в неприступном проходе Фермопильском, а пять тысяч Россиян отразили шестьдесят тысяч французов в чистом поле!»¹

Немногим меньше оценивают разницу в силах авторы публикации документов о генерале Багратионе, зато в области стратегических оценок они превосходят Глинку: «Кутузов разгадал замысел Наполеона и разработал гениальный план противодействия... Заслонить русскую армию от двухсоттысячной армии Наполеона — вот задача, которую должен был решить выделенный Кутузовым под командой Багратиона шеститысячный отряд... Багратион в течение 18 часов отбивал атаки 30-тысячной наполеоновской армии»². В общем же, в русской историографии закрепилось как некое незыблемое положение, что шеститысячный арьергард Багратиона остановил, правда ценой больших потерь, продвижение тридцатитысячной группировки под командованием Мюрата.

История Шенграбенского боя, ставшего поистине иконой, благодаря бессмертному роману Толстого «Война и мир», всегда занимала автора этих строк. Неужели подобное действительно возможно? Быть может, русские источники преуменьшают численность отряда Багратиона и преувеличивают численность французов?.. Как ни странно, нет.

Что же тогда в реальности произошло? Каким образом армии Кутузова удалось избежать окружения и разгрома, а Багратиону с горстью войск заслонить отступающие русские колонны? Какова тайна произошедшего под Шен-грабеном? Обо всем этом речь пойдет в этой главе...

Едва только мосты через Дунай были захвачены, как по ним двинулись одна за другой колонны французских войск. Наполеон был поистине в восторге от находчивости своих офицеров, которые вернули ему надежду на быструю победу и скорое окончание войны. Дивизия Сюше перешла реку вслед за гренадерами и вечером расположилась на биваке на левом берегу Дуная.

Нужно сказать, что после взятия мостов возникла путаница и неразбериха. Маршалы, которые захватили переправу, воспользовавшись не слишком рыцарским приемом, испытывали некоторое смущение и хотели показать австрийцам, что действительно существует общее перемирие. Поэтому когда на пути французов встретился большой австрийский отряд, его не только не атаковали, но и, более того, любезно пропустили сквозь ряды французских войск и дали ему уйти восвояси.

«Мы остановились, чтобы дать пройти сквозь наши ряды четырем-пяти тысячам отступавших австрийцев, — написал в своем дневнике Фантен дез Одоар. — Мирное шествие этого войска нас немного изумило. Мы подумали, что снова объявлено перемирие. Австрийские офицеры, с которыми мы обмолвились несколькими словами на ходу, думали то же самое. С той и другой стороны обменивались дружескими приветствиями и говорили о скором заключении мира»³.

Вечером некоторые австрийские и французские полки стояли в непосредственной близости. Д'Эральд, хирург дивизии Сюше, видел, что в деревне недалеко от моста «войска расположились на бивак вперемежку с австрийцами так, словно они были друзьями» ⁴.

На следующий день 14 ноября французские дивизии устремились вперед. В северовосточном направлении по дороге на Цнайм двинулись основные силы под командованием Мюрата и Ланна. В северном направлении по дороге на Никольсбург поскакали кавалеристы Мильо. В это время через столицу Австрии проходили войска корпуса Сульта и Даву, которые догнали в этот день главную квартиру.

Жители Вены смогли в очередной раз посмотреть на парад французской армии. «14 ноября корпуса маршала Сульта и Даву прошли через город в полной парадной форме, — вспоминал генерал Бигарре, тогда командир 4-го линейного полка из дивизии Вандамма. — Жители стояли толпами по сторонам улиц, чтобы посмотреть на эту великолепную армию, репутация которой стала поистине грандиозной... Ни один житель не был обижен, и французские войска сохраняли безупречную дисциплину в своем триумфальном марше»⁵. Император расположился в загородном Шенбруннском дворце.

В Вене были найдены огромные запасы, оставленные австрийцами. Командование императорского Арсенала вежливо ожидало у входа появления французского офицера, который принял списки вооружения и запасов, находящихся в Арсенале. В руки французов попали 2 тыс. пушек, 100 тыс. ружей, многие сотни тонн пороха, сотни тысяч ядер и миллионы патронов. Отныне Вена превратилась в надежную базу для дальнейших операций.

22-й бюллетень Великой Армии сообщал следующее: «...недовольство народа (политикой австрийского правительства) трудно поддается описанию. В Вене и во всех провинциях Австрийской монархии говорят, что ими плохо управляли, что в интересах Англии страну вовлекли в разорительную, несправедливую войну... что финансы находятся в самом большом расстройстве, что государственная казна и состояния простых граждан разорены из-за обесценивающихся ассигнаций, которые потеряли 50% своей стоимости, что и так уже достаточно неприятностей, чтобы к ним еще добавлять несчастья войны» ⁶.

Этот официозный документ вполне подтверждается мемуарами, дневниками современников и документами. «Народ и особенно венские горожане с огромным неудовольствием видели, как начинается эта война... Преданность нации ее государю, еще недавно такая сильная, ослабилась»⁷, — вспоминал камергер Наполеона капитан Тиар. А Мюрат в своем письме 14 ноября докладывал буквально следующее: «Мы встретили два австрийских батальона, командир которых проклинает русское правительство и свое правительство. Он желал бы сражаться вместе с нами»⁸.

Венские власти с готовностью сделали все для того, чтобы обеспечить город и находящуюся в нем французскую армию продовольствием. «Вопрос продовольствия был одним из самых главных, — вспоминал Тиар. — По этому поводу у меня было много переговоров с графом Врбна, которому император Франц доверил бразды правления и который был настроен (по отношению к французам) самым лучшим образом. Он предложил тотчас же переправить из Венгрии стада быков в том случае, если будет обеспечена их безопасность и сопровождение. Я ответил ему, что я полностью на это согласен и что он может заранее принять все соответствующие меры. Он спросил меня, может ли император дать ему аудиенцию, я ответил, что берусь сопровождать его в Шенбрунн и тотчас же представить его, будучи уверенный, что император примет его с удовольствием» ⁹.

Подобное поведение австрийцев в русской литературе часто квалифицируют как «предательское». Действительно, все это было очень далеко от готовности сражаться не на жизнь, а на смерть с Наполеоном. Однако это подтверждает не коварство австрийского народа и армии, а только одно — полную несостоятельность внешней политики Александра I. Используя рычаги давления на Австрийский императорский двор, он втянул эту страну в непопулярную, ненужную ей войну. В войну, которую не хотели ни простые люди, ни солдаты, ни генералы, а поддерживала лишь узкая клика тех, кто жаждал реванша, и тех, кто находился в зависимости от английских подачек. Естественно, что при первых же неудачах солдаты и офицеры потеряли всякое желание драться, а в народе созрело возмущение и раздражение как против своего правительства, так и против русского императора и русской армии. Без этой политической составляющей совершенно невозможно понять события войны 1805 г. и те. которые непосредственно произойдут в эти ноябрьские дни.

Стремясь поддержать эти настроения, Наполеон распорядился 14 ноября перевести всех захваченных в плен русских раненых в Вену. С одной стороны, он сделал красивый жест, показывая, что заботится даже о раненых солдатах неприятеля, для которых были выделены лучшие госпитали, с другой стороны.

Он желал, чтобы венские жители получили материальное свидетельство того, что дела у союзников идут из рук вон плохо, а французы одерживают победы почти что без потерь. Всех французских раненых было приказано расположить в аббатстве Мельк и ни в коем случае не пускать в Вену¹⁰.

В этот же день Мюрат и Ланн получили подробные указания. Наполеон с его стратегическим провидением очень скептически отнесся к донесению Ланна, который сообщил следующее: «Согласно сведениям, которые мне удалось получить, русская колонна, которая находится перед нами, насчитывает тридцать тысяч человек... Вторая колонна также силой в тридцать тысяч человек должна присоединиться к первой, как меня уверяют, в Цнайме. Таким образом, их объединенный корпус будет насчитывать до шестидесяти тысяч человек»¹¹. «Я не верю сведениям, которые Вы получили по поводу русских, — написал в ответ император. — Они обладают искусством казаться более многочисленными, чем они являются в действительности. Можете не сомневаться, что у них максимум тридцать тысяч человек. Если в Цнайм и прибыла колонна, это шеститысячный отряд, который они давно ждали»¹². Обычно император в письмах своим подчиненным преуменьшал количество неприятельских войск, чтобы его маршалы чувствовали себя уверенней. Однако в этот раз его выводы, сделанные на основе догадок и расчетов, были объективнее, чем сведения, которые доставляли с аванпостов.

14 ноября Наполеон уже знал, что русская армия выступила из Кремса и двигается в северо-восточном направлении на Цнайм. Мюрат должен был перерезать путь русским. Для этого были все возможности. Из Вены на Цнайм и далее на Иглау в северо-западном направлении шла хорошая дорога. Дорога из Кремса была гораздо хуже. У Мюрата было много кавалерии, а русская армия была отягчена обозами. Император выделил для выполнения этой задачи мощную группировку. В авангарде шел Мюрат с гусарской бригадой Трейяра и драгунской дивизией Вальтера. За ними двигалась пехота 5-го корпуса — дивизии Удино и Сюше, затем кирасирские дивизии Нансути и д'Опуля. Две дивизии Сульта (Леграна и Вандамма), пройдя в парадном строю через Вену, были направлены вслед за этими войсками. В случае необходимости в том же направлении мог быть направлен корпус Даву.

По дороге на север, на Никольсбург мчались лишь конные егеря Мильо. «Мы взяли 7 пленных австрийских кавалеристов, 300 пехотинцев, пришедших из Линца... и 100 австрийских канониров... — докладывал Мильо днем. — Если бы у нас была пехота, мы могли бы захватить... 4 тыс. пехотинцев, генерала Кинмайера и 3 полка кавалерии»¹³. Вечером Мильо снова просил пехоты: «Так как я нахожусь рядом с горами, я прошу дивизионного генет ала Вандамма прислать мне батальон пехоты»¹⁴. Но в это время все пехотные соединения направились на Цнайм, и Мильо вынужден был действовать исключительно одной кавалерией.

Мюрат и Ланн, двигаясь в северо-восточном направлении, подошли днем к Штокерау, где натолкнулись на австрийский отряд, не оказавший никакого сопротивления*. Маршал Ланн, остановив австрийцев, тем не менее не взял их в плен: «Я нашел в Штокерау два австрийских батальона, которые я остановил до получения новых приказов»¹⁵, — доложил он императору. В городе были также обнаружены огромные запасы армейского имущества: тысячи пар башмаков и сапог, штаны, рубахи, амуниция. Французские маршалы так спешили двигаться вперед, что о складах никто не позаботился, и вместо организованной раздачи имущества солдаты их просто растащили.

* Именно об этом отряде писал Мюрат: «Мы встретили два австрийских батальона, командир которых проклинает русское правительство и свое правительство».

Действия русской и французской армий 13—16 ноября 1805 г.

Одновременно с движением наперерез русской армии Наполеон приказал маршалу Бернадотту переправиться через Дунай у Маутерна и Кремса и двинуться по пятам за русскими. Потрепанную дивизию Газана император приказал направить на отдых в Вену. Туда же впоследствии должны были быть направлены дивизии Дюпона и Дюмонсо, входившие во временный корпус Мортье. Корпус Мармона продолжал продвигаться в юго-западном направлении. В его задачу входило наблюдение за армией эрцгерцога Карла, которая выступила из Италии, б-й корпус Нея и 7-й корпус Ожеро действовали в Тироле.

После битвы под Кремсом русская армия впервые вздохнула свободно. Всем казалось, что трудности позади, тем более что 12 ноября к Кутузову присоединилась долгожданная 6-я колонна генерала Шепелева.

Согласно документу австрийского генерального штаба от 4 ноября 1805 г. численность армии Кутузова определялась на этот день в 37 700 человек¹⁶. Если вычесть из этой цифры потери при Амштеттене и Кремсе, а также больных и отставших по дороге, нужно отметить, что Наполеон совершенно верно оценивал численность главных сил русской армии в 30 тыс. человек. Что касается б-й колонны, на 4 ноября она насчитывала в своих рядах 8 692 человека. Через десять дней она, вероятно, не на много превосходила по численности 8 тыс. человек. Таким образом, у Кутузова было приблизительно 38 тыс. солдат. Этого было вполне достаточно, чтобы оборонять переправу через Дунай при условии, что венские мосты прикрыты австрийцами. Однако в сложившейся ситуации положение Кутузова вновь стало катастрофическим. Если даже отбросить все художественные преувеличения, ему потенциально могли угрожать четыре французских армейских корпуса и почти вся резервная кавалерия Мюрата, т.е. примерно 100 тыс. человек!

Как сообщают источники, русский полководец хорошо поставил разведывательную службу и щедро платил шпионам за своевременную информацию. Поэтому уже вечером 13 ноября Кутузов был извещен своими агентами, что французы перешли через Дунай по венским мостам. В этой ситуации у него было два возможных решения. Первым было отступление на северо-запад в Богемию. В этом случае русский полководец почти наверняка увел бы свою армию от опасности. Однако при этом он лишался возможности соединиться с армией Буксгевдена и, более того, подставлял ее под удар.

Вторым решением было отступление на северо-восток, навстречу Буксгев-дену. Но в этом случае армия Кутузова сама подвергалась огромному риску. Она могла быть атакована во фланг на марше. Тем не менее Кутузов выбрал именно это смелое решение. Он немедленно отдал приказ подготовить войска к выступлению и отправить вперед обозы.

В ночь на 14 ноября русская армия выступила из Кремса. Не имея возможности забрать тяжелобольных и раненых, Кутузов оставил их в городе, написав письмо, что он препоручает госпитали великодушию французских войск. Согласно французским сведениям, в Кремсе было оставлено около 1 300 больных и раненых русских солдат.

Прибыв утром 14 ноября в Эберсбрунн, Кутузов получил официальное сообщение от императора Франца о переходе французов через Дунай. «Настают решительные минуты, — писал австрийский император Кутузову, — намерение неприятеля очевидно: помешать соединению русских армий, как того и можно было ожидать. Действия Наполеона сложны, и он разделил армию на несколько частей, из которых одна, переправясь через Дунай в Вене, идет на вас. Самое лучшее было бы разбить его корпуса поодиночке, подобно тому, как вашим искусством и храбростью войск удалось разбить дивизию Мортье. Однако в этом случае нужно принимать во внимание силу идущего на вас неприятеля и возможность его отступать на идущие за ним подкрепления. Поэтому я предоставляв: действовать по вашему усмотрению и благоразумию, заранее зная, что вы вместе с генералом Вейротером предпримите меры, выгоднейшие для общего дела и славь: вашей армии, и воспользуетесь отличным расположением духа ваших войск» ¹⁷.

Пожелание императора Франца насчет разгрома поодиночке французских корпусов Кутузов мог воспринять разве что как неудачную шутку. Все его мысли были посвящены только одному — как выйти из-под удара французское армии. Уже почти в полночь русский полководец получил еще одно письмо от Франца II, где уже определенно сообщалось о движении наперерез пути отступления русской армии корпусов Ланна и Сульта. Обычно осторожный Кутузов уверенно принял решение в, казалось бы, катастрофической обстановке Он приказал отряду генерала Багратиона немедленно выступить по проселочным дорогам, дойти до местечка Голлабрунн и преградить там дорогу войскам Мюрата, Ланна и Сульта. Вечером 14 ноября, выступая в поход с главными силами, Кутузов написал Александру: «Я не скрываю от себя, что на сем марше могу потерять, может быть, до тысячи человек, но спасти должно целое, буде возможно будет»¹⁸.

Тактичный Михаил Илларионович пощадил нервы молодого царя. Речь, конечно, шла не о потере тысячи человек. Если бы Багратион рисковал потерей тысячи солдат, Кутузов об этом просто бы не написал. Отправляя Багратиона, чтобы преградить дорогу французским дивизиям, Кутузов прекрасно понимал, что из отряда может просто- напросто не вернуться никто. Тем не менее иного решения, совместимого с честью армии, у русского полководца не было. Иначе можно было бы спастись, только пустившись в беспорядочное бегство, побросав все обозы и пушки. Но даже в этом случае полной гарантии того, что русская армия сумеет уйти от преследования, никто бы не мог дать.

Багратион выступил из Эберсбрунна днем 14 ноября. Он шел весь день и ночь. Пришлось двигаться в темноте по едва проходимым дорогам, погода к тому же в ночь на 15 выдалась просто ужасная. Шел дождь и дул сильнейший ветер. Тем не менее после тяжелейшего форсированного марша его отряд в девять часов утра 15 ноября подошел к Голлабрунну.

Так как у самого Голлабрунна Багратион не нашел выгодной позиции, он отошел на 4 км в северо-западном направлении и расположился на удобной для обороны возвышенности за деревней Шенграбен. В его отряде было 14 батальонов, 15 эскадронов русской кавалерии, 2 казачьих полка и артиллерийская рота. С учетом потерь, понесенных в предыдущих боях и в ходе форсированных маршей, можно ориентировочно оценить численность отряда в 7 тыс. человек. Кроме того, вместе с отрядом Багратиона следовал австрийский отряд под командованием генерала Ностица — Гессе-Гомбургский гусарский полк и два сильно потрепанных батальона пехоты (см. приложения).

Багратион поставил австрийских гусар и казачьи полки к северу от Голлабрунна в качестве передового охранения. А главные силы расположил позади деревни Шенграбен. Киевский, Подольский и Азовские полки были развернуты в одну линию на гребне холма, 6-й егерский занял Шенграбен, на правом фланге встал Черниговский драгунский полк, а на левом Павлоградский гусарский. Единственная 12-орудийная батарея расположилась в центре прямо позади деревни.

Русскому командующему не пришлось долго ждать. Едва полки заняли позицию, как на дороге появилась французская кавалерия. Утром 15 ноября Мюрат и Ланн были настроены весьма решительно. Накануне Наполеон, получив сообщение о занятии Штокерау и о том, как австрийские полки проходили мимо французских войск, направил своим маршалам недовольные письма. «Я не понимаю, почему Вы пропустили 8000 солдат (австрийских) сквозь Ваши ряды и целый кирасирский полк, — писал император вечером 14 ноября маршалу Ланну. — Нужно было их всех взять в плен. Эта любезность совершенно неуместна... Разоружите Ваши австрийские батальоны в Штокерау и направьте пленных в Линц...»¹⁹ А Мюрату Наполеон написал еще более строго: «Нужно лишить неприятеля возможности сопротивляться, чтоб добиться мира, в котором так нуждаются народы... Наши враги, одержи они победу, были бы безжалостными. Нам не надо быть такими. С другой стороны, у нас еще найдется время проявить великодушие, но прежде нам нужно разоружить неприятельские войска...» ²⁰

Император также написал: «Исходя из того, что сообщил мне маршал Ланн в два часа дня, а также из того, что сообщил мне маршал Мортье вчера, я могу предположить, что неприятель не сумеет прорваться. Я с нетерпением жду ваших новостей»²¹.

Последнее письмо Мюрат получил в полночь 14 ноября и с утра направил свою кавалерию по дороге на Голлабрунн. Войска вошли в боевое соприкосновение около полудня. Совершенно неожиданно для Багратиона австрийские гусары вместо того, чтобы сражаться с передовыми частями французов, покинули позицию и преспокойно отправились в тыл мимо фронта русских войск. «Генерал-майор Ностиц, обманутый уверениями французского генерала, командовавшего в Шенграбене, — докладывал Кутузов царю, — что якобы заключен уже мир между австрийским двором и французским правительством, отказался вступить в дело противу неприятеля и тем подал ему средство напасть на генерал-майора князя Багратиона внезапным почти образом...»²²

Мюрат докладывал своему командованию иную версию происшествия. «После того как неприятель был прогнан из деревни Голлабрунн, и у него было захвачено 100 повозок, запряженных 300 лошадьми*, я стал выдвигать свою кавалерию на равнину и разворачивать ее для атаки. В это время мне объявили, что появился австрийский парламентер, и что он объявил, что австрийцы желают покинуть русские ряды. Что они и сделали, когда я сообщил им о моем согласии»²³.

Кто бы ни выступил с инициативой переговоров, в данном случае не важно. Их результат бы был совершенно очевиден. Австрийцы покинули русские ряды, и Багратион остался один на один с войсками Мюрата.

Но дальше произошло самое интересное. В передовой цепи появился парламентер. Здесь показания источников французских и русских также прямо противоположны. Во всей русской исторической литературе уверенно говорится, что парламентер приехал со стороны французов. «Едва началась перестрелка в передовой цепи, — пишет Михаил овский-Данилевский, — Мюрат послал к князю Багратиону переговорщика с предложением перемирия на условии оставаться армиям на занимаемых ими местах, говоря, что по случаю заключения мира с Австриек) бесполезно проливать кровь. Расставляя сети Кутузову, надеясь обмануть его так же легко, как обманул он Князя Ауерсберга и Графа Ностица...»²⁴ Эта версия, которая стала само собой разумеющейся во всей русской литературе, опирается только на один документ — рапорт Кутузова Александру I от 7 (19) ноября 1805 г.

Что касается Мюрата, то он в своем рапорте, написанном непосредственно в момент шенграбенских событий, пишет следующее: «Тотчас после (переговоров с австрийцами) появился русский офицер, который предложил, что русская армия уйдет (из Австрии). Я отослал его обратно и продолжал развертывать мои войска для боя, когда ко мне приехал генерал, командующий войсками на позициях противника, и обратился ко мне с тем же предложением»²⁵.

* О каких повозках идет речь, трудно сказать. Небольшой обоз Багратиона, который не успели увести из Голлабрунна в тыл русской позиции? Остатки австрийских обозов, отходящих от Штокерау?

Кутузов и Мюрат были заинтересованными лицами и им по разным, не достаточно важным для них причинам было выгодно написать, что парламентер прибыл со стороны неприятеля. Офицеру гренадер Фантену дез Одоару удивительно точный и честный дневник которого не раз упоминался на страницах этой книги, было все равно, кто первый послал парламентера. Этот важный свидетель однозначно указывает в своих записках, что парламентер прибыл с русской стороны. Адъютант маршала Сульта лейтенант Петие также указывает: «Между передовыми войсками принца Мюрата и русскими произошла небольшая стычка. Тогда они (русские) послали парламентера...»²⁶

Однако самым важным свидетельством является текст документа, который в конечном итоге был подписан с одной стороны начальником штаба Мюрата. генералом Бельяром, с другой стороны генерал-адъютантом Александра I бароном Винцингероде. Этот текст был опубликован в сборнике «М.И. Кутузов» на русском языке (в подлиннике он на французском). Сохранился ли подлинник -неизвестно, но его копия хранится в архиве исторической службы французской армии. Сравнивая текст архивного документа с опубликованным в сборнике переводом, можно отметить, что бумага, подписанная Бельяром и Винцингероде, переведена в целом правильно. Однако изменена только одна фраза, которая меняет не только всю суть документа, но и всю суть того, что произошло под Шенграбеном. В сборнике документ называется «Текст предварительногс перемирия между русскими и французскими войсками»²⁷, а в архивном варианте значится следующее: «Капитуляция, предложенная русской армии»²⁸.

Мюрат в своем рапорте докладывал: «Мне объявили, что прибыл господин Винцингероде. Я принял его. Он предложил, что его войска капитулируют. Я посчитал необходимым принять его предложение, если Ваше Величество их утвердит. Вот его условия: я соглашаюсь, что не буду больше преследовать русскую армию при условии, что она тотчас же покинет по этапам земли Австрийской монархии. Войска останутся на тех же местах до того, как Ваше Величество примет эти условия. В противном случае за четыре часа мы должны будем предупредить неприятеля о разрыве соглашения»²⁹.

Таким образом, Мюрат согласился не на перемирие, а на капитуляцию русских войск!

Фраза о капитуляции сразу ставит все на свои места, и становится ясно, что произошло под Шенграбеном. Инициатива переговоров исходила на этот раз из русского лагеря. Багратиону было более чем выгодно задержать французские войска под любым предлогом. Он прекрасно видел соотношение сил и понимал, что не сможет даже при условии полного самопожертвования долго продержаться против неприятеля. И ему необходимо было любой ценой ввести в заблуждение Мюрата.

Да, действительно Мюрат попался на хитрости, подобной той, которую он и Ланн применили, чтобы провести австрийцев. Однако Багратиону пришлось пойти дальше, чем французским маршалам. На предложение перемирия Мюрата не удалось купить. Было очевидно, что перемирие полностью на руку русским. Действительно, маршал отправил назад русских переговорщиков. Но когда генерал-адъютант царя предложил капитуляцию (!), у пылкого гасконца от торжества тщеславия атрофировался разум, и в голове, вероятно, билась только одна мысль: «Он, Иоахим Мюрат, оказался совершенно прав, не преследуя русских в Креме. Он первый вступил в Вену. Он захватил хитростью венские мосты и теперь он, а не кто другой, вынудил всю русскую армию капитулировать!!!»

О том, насколько документ, подписанный Мюратом, был далек от простого перемирия, говорит тот факт, что утром следующего дня, когда все войска, бывшие в распоряжении у Мюрата, были собраны, он не отдал приказ начинать бой. Более того, в день подписания перемирия Мюрат приказал: «Войска должны оставаться до нового приказа на позициях, которые они занимают в этот момент. Его Светлость желает в соответствии с этим, чтобы корпус Сульта не совершал завтра никаких движений»³⁰. В результате Сульт остался у Голерсдорфа, т.е. примерно в 10 км от Шенграбена. Если бы Мюрат заключал перемирие для того, чтобы подтянуть войска, подобное распоряжение было бы немыслимым, потому что оно полностью противоречит самой идее такого договора. Только надеясь на то, что подписанный документ означает не просто перемирие, а победоносное завершение войны, командир авангарда остановил двигающиеся ему на помощь войска. Он также с гордостью доложил императору: «Сир, я считал, что должен был подписать эту капитуляцию, ибо рассматриваю ее как предварительное соглашение, открывающее дорогу к миру, который, как я знаю, является предметом ваших самых сокровенных чаяний»³¹. Если бы Мюрат заключал соглашение с целью обмануть Багратиона, он, вероятно, прежде всего попросил бы ускорить движение французских дивизий на помощь авангарду, а не занимался философскими рассуждениями насчет «сокровенных чаяний».

С русской стороны подписание подобного документа вызвало, без сомнения, некоторое смущение. Одно дело болтовня, которой французы ввели в заблуждение австрийских генералов на венских мостах, другое — официально подписанная капитуляция, пусть даже не ратифицированная. Об этом документе постарались поскорее забыть. И действительно забыли. В публикации документов штаба Кутузова, предпринятой в 1951 г., в примечании на странице 163 говорится следующее: «Упомянутую копию (акта, подписанного Винцингероде) отыскать не удалось»³². А в сборнике документов «М.И. Кутузов», как уже упоминалось, выкинута фраза о капитуляции.

Итак, первой «тайной» Шенграбена является подписание весьма необычного документа, с помощью которого Багратион и Винцингероде сумели обмануть Мюрата. Оказывается, маршал не был простачком, попавшимся на ловкую выходку, подобно Ауэрспергу. Для того чтобы его обмануть, пришлось пустить в ход методы, которые не слишком уважались в среде военных в ту эпоху.

Однако результат был налицо. Французский авангард остался неподвижным. Солдаты с обеих сторон разбрелись за продовольствием и обменивались нехитрыми шутками в передовой цепи: «Мы были отделены от неприятеля лишь небольшой долиной, — вспоминал уже знакомый читателю офицер артиллерии Октав Левавассер, — прямо перед моей батареей на скате холма, на вершине которого стояли... русские, была видна дверца погреба. Мои артиллеристы почуяли вино и стали делать неприятельским постам знаки флягами и потихоньку приближались к дверце. Добравшись, они сломали ее и вышли оттуда с ведрами, наполненными вином. Русские солдаты... видя, как наши хорошо поживились, тоже захотели принять участие в дележе добычи и спустились в погреб, смешавшись с ними. Было видно, как русские... и французы забыли о войне, чтобы выпить вместе» ³³.

Пока солдаты Багратиона и Мюрата пили вино, в 10 км к северу от Шенграбена безостановочно двигались главные силы русской армии. Хитрость дала возможность наверняка вывести из-под удара основную массу войск. Однако Багратион должен был оставаться на месте. Неизвестно, что происходило в этот момент в душе русского генерала, но он мог догадываться, что на следующий день придется платить по векселям...

«Сир, я спешу доложить Вашему Величеству, что неприятельский генерал сдержал свое слово. Его войска продолжают занимать те же позиции, что и вчера», — радостно докладывал в 9 часов утра 16 ноября Мюрат. Маршал н-преминул также продемонстрировать императору свой аналитический ум и способность правильно редактировать ответственные бумаги: «Мне кажется, чт: было бы важно поменять формулировку одной из статей, где говорится, что остановлю «мое движение по Моравии». Вместо нее предпочтительнее наш: сать «я остановлю свое движение против русских», так как капитуляция должна быть составлена только в отношении их армии»³⁴.

Как явствует из рапорта Мюрата, к нему приезжал «генерал, командующие: войсками на позициях противника», т.е. не кто иной, как сам Багратион. Ни г рапорте Кутузова Александру I, ни в рапорте Багратиона Кутузову об этой поездке не говорится ни слова. Знаменитый французский историк Тьер, авто: известнейшего в свое время произведения «История Консульства и Империи» над которым он работал в первой половине XIX века, использовал при работ-над своей многотомной книгой не только письменные, но и устные свидетельства очевидцев. Он говорит следующее: «На следующий день (16 ноября) были нанесены взаимные визиты. Князь Багратион приехал навестить Мюрата. Он быт любезен с французскими генералами, и особенно со знаменитым маршалом Ланном. Последний, простой в обращении, сохраняя при этом необходимый такт и вежливость, сказал князю Багратиону, что если бы он был один во главе войск, то сейчас они бы сражались, а не обменивались комплиментами»³⁵.

Трудно утверждать с абсолютной уверенностью, что подобное посещение имело место, тем более что Мюрат говорит о приезде Багратиона в своем рапорте от 15 ноября, а Тьер говорит о визитах вежливости 16 ноября. Тем не менее, это весьма вероятно.

В тот момент, когда французские и русские генералы обменивались любезностями, на позициях перед Шенграбеном у Мюрата располагались следующие силы: непосредственно перед деревней стояла гренадерская дивизия Удино. рядом с ней — драгунская дивизия Вальтера и легко-кавалерийская бригада Себастиани*, чуть дальше — пехотная дивизия Сюше, поблизости от Голлабрунна — кирасирские дивизии Нансути и д'Опуля, наконец, в нескольких километрах позади Голлабрунна — пехотная дивизия Леграна из корпуса Сульта и еще дальше — пехотная дивизия Вандамма из того же корпуса. В общей сложности около 35 тыс. солдат и офицеров. Рельеф местности и многочисленные виноградники не позволяли надеяться эффективно использовать кавалерию. Но и без конницы, а также оставленной позади дивизии Сент-Илера Мюрат обладал подавляющим преимуществом в силах. У него не было никакой необходимости ожидать подхода дополнительных войск. Сам маршал оценивал силы Багратиона в 10— 12 тыс. человек, т.е. понимал, что в случае начала сражения у него будет как минимум трехкратное превосходство в силах.

Впрочем, никто не думал о сражении, и весь световой день для русских и французов прошел в битвах с местными погребами. Солдаты окончательно разбрелись в разные стороны в поисках провизии. Офицеры, собравшись вокруг маркитантских повозок, осушали запасы всех возможных горячительных напитков. Во французском лагере поднимали бокалы за победоносный мир: «Мы не сомневались, что кампания завершилась, — вспоминал адъютант маршала Сульта Огюст Петие. — И каждый из нас думал о том, как он вернется в Париж. Мы думали о будущих удовольствиях карнавала, о скачках в Лоншане, и, размышляя об этих приятных вещах, мы перекидывались в карты. В тот момент, когда наша игра и наши разговоры были особенно веселы, мы услышали крик «По коням!»³⁶.

Здесь нет ошибки и противоречия с предыдущим текстом. 14 ноября организация кавалерии претерпела временные изменения: «Вы объедините 1-й конно-егерский с двумя полками гусар», — писал начальник штаба Мюрата Белльяр генералу Вальтеру. — Вы дадите командование над этой бригадой генералу Себастиани, который отныне не будет состоять в драгунской дивизии, которую вы сведете в две бригады» (БИБ. 2. С. 240).

В этот миг во французских рядах внезапно со всех сторон поднялся шум, и в ответ на призывный звук труб и треск барабанов на широкой равнине засуетились тысячи людей, спешащих к своим полкам, впопыхах надевая амуницию, седлая лошадей и разбирая оружие. Это произошло в начале четвертого часа дня. В то время как маршал Мюрат предвкушал удовольствие получения неслыханных наград за свои удивительные подвиги и редкую политическую проницательность, к нему в штаб буквально ворвался забрызганный с ног до головы грязью адъютант Наполеона генерал Лемаруа.

Неизвестно, с каким выражением лица, и с какими словами Лемаруа вручил послание императора Мюрату. Однако его содержание было весомее любых жестов: «Мне невозможно найти слов, чтобы выразить вам все мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом, и вы не имеете права заключать перемирия без моего приказа. Из-за вас потеряны плоды всей кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите на врага. Объявите им, что генерал, который подписал эту капитуляцию, не имел на это права. Только император России имеет подобное право... Это не что иное, как хитрость. Идите вперед, разгромите русскую армию. Вы можете захватить их обозы и их артиллерию. Адъютант русского императора не кто иной, как прохвост. Офицеры значат что-нибудь только тогда, когда у них есть полномочия от власти, у этого не было никаких полномочий. Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, вы дали обвести себя вокруг пальца адъютанту императора. Я не могу понять, как вы могли допустить, чтобы вас провели подобным образом»³⁷. Вероятно, от этих слов Мюрата бросило в холод, а потом в жар. Он тотчас отдал приказ немедленно начинать бой, и послал офицера предупредить русских, что так как конвенция не была соблюдена, то он оставляет за собой право начать бой, не соблюдая четырехчасового срока, оговоренного соглашением.

Выдающиеся французские историки Аломбер и Колен в их монументальной истории войны 1805 года утверждают, что депеша императора прибыла в штаб Мюрата в полдень и он, строго согласуясь с текстом договора, объявил русским, что атакует их в четыре часа дня. Во-первых, от Шенбруннского дворца, где находился Наполеон, до Голлабрунна порядка 60 км. У адъютанта императора не было возможности менять лошадей, а на одном коне проскакать такое расстояние за четыре часа невозможно. Во-вторых, текст императорского послания был столь суровым, что навряд ли Мюрат мог позволить себе роскошь ждать четыре часа, особенно с учетом того, что приближалось темное время суток (см. ниже). Все очевидцы сходятся в своих показаниях: как только Лемаруа передал депешу маршалу, тот отдал приказ готовиться к бою и лишь уведомил русских о том, что перемирие разорвано.

Едва французский парламентер объявил об этом и ускакал восвояси, как грохнула пушка и скоро по всему фронту затрещала ружейная пальба и загремела канонада. Было четыре часа дня...

В этом и заключается вторая «тайна» Шенграбена. Дело в том, что по отношению к солнцу в начале XIX века время отличалось от теперешнего на целый час, так как в XX веке повсеместно был произведен сдвиг часовых стрелок на час вперед (с целью экономии энергии, летом время сдвигают еще на час вперед). Следовательно, когда раздался первый выстрел по современным меркам было уже 17 часов. По астрономическому времени (т.е. тому, которое использовалось в начале XIX века) закат солнца в местах, где происходили события, начинался в 16 часов 20 минут, чуть позже 17.00 становилось темно, а абсолютная темнота наступала в 18 часов.

Бой под Шентрабеном

Таким образом, сражение начиналось в наступающих сумерках, и оставался примерно час до наступления темноты. Напрасно маршал Сульт убеждал Мюрата отменить атаку: «Он сказал, что необходимо дождаться дня, чтобы атаковать... Сульт добавил, что бесцельно будет потеряно много храбрых солдат, которые, несмотря на их доблесть, в темноте ночи не будут сражаться с таким же порывом. Мюрат был непреклонен. Он проклинал свою доверчивость по отношению к Винцингероде. Он уже видел перед собой, как русские преспокойно уйдут с позиции ночью. Он словно слышал упреки Наполеона и приказал атаковать»³⁸.

Несмотря на то что Мюрат предупредил о разрыве перемирия только в последний момент, большая часть русских войск успела занять позиции. Действительно, наблюдая шум, суету и сбор войск во французском лагере всего лишь в нескольких сотнях метров напротив русских позиций, не надо было быть Юлием Цезарем, чтобы понять: час битвы настал. Правда, на левом крыле русских войск солдаты разбрелись так далеко, что их все же не удалось полностью собрать.

Французы спешили. У них не было ни малейшего времени развернуть перед фронтом русских позиций все свои силы. Так как ближе всего к отряду Багратиона находилась гренадерская дивизия Удино, первыми были брошены в бой ее солдаты. Первый полк дивизии обошел Шенграбен с запада и вышел напротив правого фланга русских войск. Князь Багратион направил 6-й егерский в контратаку. Французские гренадеры были опрокинуты. Одновременно русская батарея в центре засыпала Шенграбен гранатами, и деревня запылала. «Густая тьма ночи покрывала землю, — вспоминает очевидец. — Вся деревня была объята пламенем и представляла одновременно из себя самое прекрасное и самое ужасающее зрелище. Дома рушились в потоке пламени, солома, сложенная в ригах, служила прекрасной пищей для огня, который распространялся с большой скоростью. Скоро осталась нетронутой одна только церковь, но все предвещало то, что она не сможет избежать буйства пожарища, и скоро колокольня с диким грохотом обрушилась среди руин» ³⁹.

Достаточно посмотреть на план, чтобы понять, что Шенграбен, занимавший по фронту почти 800 метров, перегородил дорогу французским войскам. Его нужно было обходить справа и слева, через овраги, рытвины и колдобины. В сгущающейся тьме пехота могла делать это с трудом, кавалерия практически застряла на месте, а для артиллерии прохода вообще не осталось: «Я остался у въезда в Голлабрунн (автор имеет в виду Шенграбен), слыша выстрелы и проклиная препятствие, которое мешало мне принять участии в бою, — вспоминал о действиях своей батареи Левавассер. — Вдруг показался какой-то гусар, выехавший из пылающей деревни. «Здесь можно проехать?» — спросил я его. — «Да, — ответил он, — я приехал с другой стороны». Тогда я приказал упряжке первого орудия скакать за мной. Я не взял большого зарядного ящика. Мы устремились в галоп по улице, объятой пламенем. Мы пересекли тысячу препятствий, где мой маленький зарядный ящик ежесекундно мог взлететь на воздух. И я вырвался из деревни. Мы продолжили скакать еще 200 шагов вперед, пока, наконец, не увидели неприятеля справа. Мы начали разворачиваться, чтобы поставить пушку на дорогу, но залп неприятельской артиллерии повалил моих канониров, шестеро из них было убито и ранено, а пушка разбита»⁴⁰.

Залп, которым была разбита пушка Левавассера, был дан с русской батареи, стоявшей в центре. Именно эту батарею превратит в своем романе Л.Н. Толстой в знаменитую «батарею капитана Тушина». Только она состояла не из четырех пушек, как писал великий романист, а, как уже отмечалось, из двенадцати Пожар Шенграбена, сгустившийся мрак и пересеченная местность не давали возможности Мюрату ввести в дело все свои силы. Тем не менее гренадерская дивизия Удино обошла Шенграбен с двух сторон. Основная масса гренадег (бригады Дюпа и Лапланш-Мортьера) двинулась на левый фланг русских, а бригада Рюффена — на правый. Одновременно несколько драгунских эскадронов из дивизии Вальтера также двинулись против правого фланга русских и как могли, атаковали стоявшую у них на пути русскую пехоту.

Михайловский-Данилевский в своей истории войны 1805 г. назвал этих драгун «конными гренадерами». Это интересное свидетельство. Оно, возможно, основывается на информации, которую Михаиловский-Данилевский получил от кого-то из участников боя. Дело в том, что первая рота каждогс драгунского полка армии Наполеона носила меховые шапки. Вполне понятно что русские офицеры приняли их за конных гренадер. Но меховые шапки носила только одна рота из восьми, которая обычно шла в голове полка. Вряд ли, если бы полк шел развернутым строем, среди подавляющего большинства касок можно было бы рассмотреть несколько десятков меховых шапок. Суда по всему, рельеф местности был так труден для действий кавалерии, что ъ надвигавшейся темноте можно было двигаться и атаковать только колонной вводя в дело лишь несколько десятков впереди стоящих кавалеристов.

Вслед за гренадерами Удино и драгунами медленно продвигались вперед дивизия Сюше против левого фланга русских и дивизия Леграна против правого фланга. Столкновение с этими войсками на той позиции, на которой Багратион располагался в начале боя, уже не произошло. Генерал Ермолов очень верно передал суть происходящего в своих мемуарах: «...Двинулись отовсюду неприятельские колонны. Невозможно было ни минуты терять времени, и князь Багратион приказал начать отступление... В трех верстах позади арьергарда простирался глубокий ров, через который трудна была переправа. Кавалерии приказано немедленно перейти за овраг, дабы прочих войск не остановить Б отступлении... На левом крыле происходило величайшее замешательство. Генерал-майор Селихов имел неосторожность распустить людей за дровами и за водою и терял время в ожидании их. Они большею частию достались в плен, и полки, отсутствием их ослабленные, окружены были большими силами»⁴¹.

Таким образом, на той позиции, на которой первоначально находился Багратион, его войска отразили только атаку двух батальонов первого гренадерского полка дивизии Удино, а его артиллерия подожгла деревню Шенграбен. После того как к русским линиям стали приближаться колонны дивизии Удино. за которыми продвигались Сюше и Легран, отряд Багратиона немедленно начал отступление. Необходимо добавить, что в этот момент на левом фланге русских " произвел контратаку Павлоградский гусарский полк*. Так же, как и французской кавалерии, русским гусарам было очень трудно действовать на пересеченной местности. Атака павлоградцев закончилась безуспешно, а самому полку пришлось отходить окольными тропами. На этом, собственно говоря, «организованная» часть боя завершилась. На поле сражения опустилась ночная тьма.

Теперь все усилия русских полков были направлены только на то, чтобы отступить в северном направлении. Французы же могли употребить лишь часть своих сил, так как основная масса войск осталась далеко позади и не имела никакой возможности догнать в темноте отходящие русские части. «Ночная тьма посеяла путаницу в ряды сражающихся, — отмечено в журнале дивизии Удино. — Отныне самые лучшие маневры стали бесполезны. Солдаты действовали неуверенно, боясь открыть огонь по своим. Продвигались вперед на ощупь, но время от времени закипали кровавые стычки...» ⁴²

В романе «Война и мир» Л.Н. Толстого в этой атаке принимает участие один из главных героев книги Николай Ростов.

Особенно ожесточенный бой закипел вокруг деревни Грунд. Когда головной полк из дивизии Удино под командованием майора Брайера вошел в деревню, он поначалу не встретил никакого сопротивления. Но когда гренадеры в темноте проникли на улицы деревни, они были внезапно атакованы со всех сторон: «Русские с криками выскочили из домов, где они сидели в засаде, и атаковали со всей яростью, — говорится в рапорте дивизии Удино. — Начался жестокий рукопашный бой. Затихла ружейная стрельба, и только штык решал, за кем останется поле сражения...» ⁴³

Если в деревне шло жестокое побоище, то вокруг нее в темноте сталкивались отряды, открывая огонь по своим. Во многих французских источниках упоминается о том, что русские использовали военную хитрость. В первых рядах стояли офицеры, хорошо говорящие по-французски. «Двигаясь навстречу колонне, которая перерезала им отступление, они кричали: «Что вы делаете, вы стреляете по своим, мы французы!» Другой русский батальон использовал ту же хитрость. В момент, когда их атаковали, оттуда раздался крик: «Это свои, не стреляйте!» Французские солдаты остановились и получили в упор смертоносный залп. Возмущенные таким коварством, они с яростью устремились на русских и перебили всех до одного»⁴⁴.

Впрочем, один из участников битвы, вольтижер из дивизии Удино, говорит о том, что вне всяких военных хитростей бригада из дивизии Леграна действительно открыла огонь по гренадерам майора Брайера. Фантен дез Одоар после боя записал в своем дневнике, что в ряде мест трупы лежали так, что видно было, что солдаты стреляли по своим: «Можно было констатировать факт, что во время боя одни французские солдаты стреляли по другим и убивали друг друга в темноте... Эта прискорбная ошибка, увы, часто происходит в ночных столкновениях» ⁴⁵.

Отчаянная беспорядочная резня, столкновения отдельных батальонов, где, открывая огонь, не знали, бьют ли по своим или по чужим, продолжались весь вечер. Михаил овский-Данилевский пишет: «Когда прошли Гунтерсдорф, смеркалось (см. ниже). Во мраке ноябрьского вечера исчезло единство в повелениях, даваемых начальниками. Голос их был заглушаем пушечного и ружейною пальбою, восклицаниями нападавших и защищавшихся, стоном раненых, воплями раздавленных лошадьми. Каждый батальонный и эскадронный командир действовал, как внушали ему личное мужество и собственная распорядительность. Французы и русские рвались исполнить долг службы и чести. Неприятель старался окружать и обходить; наши по нескольку раз пробивали ряды его грудью»⁴⁶.

Этот рассказ очень верно передает то, что происходило в эти часы на поле боя поблизости от Шенграбена. Но в нем есть одна неточность — историк пишет: «когда прошли Гунтерсдорф, смерклось». На самом деле, когда русские войска подошли к деревне Гунтерсдорф, находящейся в 5 км позади первой позиции, было уже давно не видно ни зги. И здесь, так же как в предыдущей деревне, были оставлены два русских батальона*, которые встретили французов ружейным огнем в упор. А затем снова повторились дикие сцены штыковой схватки.

* Скорее всего, оба эти батальона принадлежали Киевскому гренадерскому полку. Одним из них командовал майор Экономов, командир второго батальона Киевского гренадерского полка.

Отчаянный бой продолжался до 11 часов вечера. После чего изнуренные жестокой многочасовой дракой французские полки прекратили преследование, а Багратион, не прекращая ночного марша, сумел догнать главные силы. Штаб Мюрата расположился неподалеку от Шенграбена. «Резня прекратилась, — вспоминает адъютант маршала Сульта. — Была уже полночь. Принц Мюрат. маршал Ланн, маршал Сульт и их штабы собрались неподалеку от пылающих руин несчастной деревни и грелись от ее пламени, в то время как саперы разбивали топорами двери амбаров, которых не достиг огонь и которые должны были стать убежищем, чтобы ожидать рассвета»⁴⁷.

В общем итоге в ходе столкновения арьергард Багратиона, непрерывно сражаясь, прошел около б км. Генерал Ермолов точно охарактеризовал произошедшее на поле у Шенграбена: «Итак, сверх чаяния дело кончилось гораздо счастливее, нежели можно было ожидать, и князь Багратион прославился. Пол начальством его было менее семи тысяч человек, неприятель имел в действш: более двадцати тысяч... Одна скорость движения спасла арьергард наш»⁴⁸.

Таким образом, ход сражения под Шенграбеном можно резюмировать следующим образом. Примерно час, пока на поле боя было еще что-то видно. Багратион держался на первой позиции. Это было возможно потому, что французы не могли мгновенно развернуть все свои силы, а пожар Шенграбена еще более задержал процесс ввода в бой французских частей. Когда же французские дивизии пересекли Шенграбенский ручей, русские полки начали отступление. Все дальнейшее происходило в полной темноте, из-за которой Мюрат не мог ввести в бой всю свою пехоту. Что касается кавалерии, она вообще прекратила какие-либо попытки атаковать, ибо для этого не было возможности. Затем в течение шести часов русские отступали, встречая неприятеля упорным сопротивлением на позициях у Грунда, а затем у Гунтерсдорфа. Средняя скорость отступления была равна примерно 1 км/ч.

Разумеется, в этом описании битва утрачивает свой былинный размах. Зато становится понятным, в чем заключается «тайна» Шенграбена, и каким образом семитысячный арьергард Багратиона сумел выдержать столкновение со значительно превосходящими его силами. Как показывают потери отдельных полков, с французской стороны в бою приняли действительное участие только дивизия Удино, дивизия Леграна (причем из последней — в основном бригада Левассера) и одна драгунская бригада. В общей сложности около 16 тыс. человек.

Да, Шенграбен не был похож на голливудский фильм, где один тупоголовый супермен, не получая ни малейшей царапины, косит десятки врагов, стреляющих в него в упор. В жизни, на войне такого не бывает. И одному воину, даже очень храброму, не просто справиться даже с двумя врагами, тем более если они тоже храбры. Это никоим образом не отнимает славы у Багратиона и его солдат, а просто-напросто заменят фантастическую картину вполне реальной, где мужеству и доблести есть место не в меньшей, а может быть, в большей степени. Потому что правда, пускай даже и несколько менее феерическая, чем сюжет боевика, остается правдой и потому в тысячу раз более дорога, чем все художественные вымыслы.

Все, кто приняли участие в этом бою, отдали должное героическому бою русского арьергарда. «Это сражение, в котором русские гренадеры соперничали в бесстрашии с французами, — вспоминал известный штабной генерал Ма-тье Дюма, — делает честь князю Багратиону. Он пожертвовал собой во имя спасения своей армии...»⁴⁹

Подобные похвалы куда ценнее, чем невероятная история, рассказанная Глинкой, знавшем об этом бое только понаслышке, а с его слов повторенная чуть ли не всеми русскими историками. Но более всего весомы слова Фантена дез Одоара, стоявшего в этот день в рядах гренадеров Удино. Он написал о Багратионе: «Умелой хитростью он выиграл время, его войска, атакованные превосходящими силами, доблестно сражались, затем он сумел так ускользнуть от нас, что мы не смогли его нагнать, он не оставил ни артиллерии, ни обозов. Я начинаю думать, что куда более славно сражаться с русскими, чем с австрийцами»⁵⁰. И наконец, генерал Пельпор, тогда офицер 18-го линейного полка из дивизии Леграна, сказал еще более короткой, но емкой фразой: «Князь Багратион выказал большую решительность, поддержанную великой отвагой, его солдаты были великолепны»⁵¹.

Император нагнал авангард поздно вечером и заночевал в Голлабрунне. Утром он осмотрел поле сражения, еще дымившееся после отчаянной схватки. Повсюду валялись трупы, изуродованные всевозможным образом, особенно много убитых солдат лежало поблизости от Грунда и Гунтерсдорфа.

Потери в действительности были весьма серьезными. Согласно рапорту Багратиона его отряд потерял 2 216 человек* оставшимися на поле боя — из них убитыми 768, ранеными 737 и пропавшими без вести 711. Князь указал также, что были ранены, но сумели уйти с поля боя еще 194 человека. Последняя цифра плохо согласуется с численностью убитых, так как чаще всего на одного убитого приходилось как минимум три раненых, из которых один — тяжело. Отметим, что число убитых, которое Багратион приводит в рапорте, совпадает, как и должно быть, с числом тяжелораненых, оставшихся на поле сражения. Можно предположить, что количество легко и средне раненых было куда более значительно, чем 194 человека. В общем, Багратион потерял наверняка не менее, а даже несколько более чем 3 тыс. человек, из которых в плен попало около 1 500 (половина из них ранеными).

Багратион говорит о том, что он оставил на поле боя 8 орудий. Последнее подтверждается тем, что пишет генерал Ермолов: «Храбрые полки (генерала Селихова), отчаянно защищаясь, продлили сражение до глубокой ночи, но большая часть людей побита, взяты знамена и восемь пушек. Пользуясь темнотою, спаслись малые только остатки полков и четыре орудия»⁵². Таким образом, из 12-орудийной батареи 8 пушек было оставлено на поле битвы, а 4 спасено. Что касается знамен, то, как можно предположить, ни официальный отчет Кутузова, ни рапорт Багратиона о потере знамен не говорит.

Удино в своем донесении сообщает, что его дивизия потеряла 70 человек убитыми, 212 ранеными и 8 пленными. Итого: 290 человек. Потери дивизии Леграна и драгун не приводятся в рапортах. Известно только, что в дивизии Леграна было восемь убитых офицеров, а у драгун — двое. На основе этих документов получается, что французы потеряли убитыми и ранеными около 500 человек. Подобное соотношение французских и русских потерь представляется очень маловероятным. Большая часть сражения походила на бойню, где общее численное превосходство французских войск никак не сказывалось, потому что сталкивались отдельные батальоны. Можно предположить, что Удино либо намеренно, либо не получив точных сведений, неправильно указал свои потери. Нужно учесть также, что сам отважный генерал был ранен пулей в бедро и вынужден был на несколько дней покинуть армию для того, чтобы залечить рану. Исходя из характера боя, резонно предположить, что французская сторона могла потерять до тысячи человек убитыми и ранеными.

* В рапорте написано 2 208 человек, но если сложить количество потерь, указанных в рапорте, то получится 2 216. Вероятно, была допущена ошибка либо в одной из цифр, либо при сложении.

Кутузов в официальном отчете Александру I говорит о том, что было взято в плен 53 французских солдата и офицера и захвачено одно знамя. Багратион ничего не пишет ни о том, ни о другом. Если вполне логично предположить, что о захвате небольшой кучки солдат князь ничего не сообщил в своем рапорте, то совершенно неправдоподобно, чтобы он не отметил захват вражеского знамени. Французские источники также ничего не говорят о потере знамени (орла). Тем более что гренадерская дивизия Удино, наиболее пострадавшая в бою, не имела знамен. Ее батальоны были сводными формированиями, состоявшими из элитных рот, взятых из полков линейной и легкой пехоты.

Впрочем, возможно, что история с захваченным знаменем возникла не совсем на пустом месте. Дело в том, что батальоны дивизии Удино имели нерегламентированные и нигде не учтенные значки, сделанные мастерами самой дивизии. Они служили тактическими «приспособлениями», ориентирами для сбора и построения батальонов, не имевшими, по крайней мере, официально никакой ценности. Не исключено, что солдаты Багратиона захватили именно такой значок. Сам князь, понимая, что это не настоящее знамя, не учел его в своем рапорте. Кутузов же, докладывая императору, не стал церемониться и объявил о захвате знамени. Понятно и молчание французских источников. Генералу Удино не было никакого смысла докладывать о потере этого нигде не учтенного, официально не существующего знака, тем более что ему, скорее всего, об этом даже не сообщили.

Как бы там ни было, результаты боя весьма отличались от того, на что вправе был рассчитывать французский император. Вместо армии Кутузова, отрезанной от главных сил, или, по крайней мере, взятой в плен русской дивизии лишь полторы тысячи убитых русских и французов.

Наполеон проехал по полю кровавого побоища, хмуро взирая на рассыпанные повсюду мертвые тела. «День осветил землю, напоенную кровью, — записал в своем дневнике Фантен дез Одоар, — и показал нам, насколько велики были потери неприятеля и наши. Повсюду валялись трупы, одетые в синее и в зеленое, и в некоторых местах лежали такие кучи, что можно было понять, что здесь произошел самый жестокий бой с тех пор, как порох дал возможность людям уничтожать друг друга, не сходясь в упор» ⁵³.

В этот день у императора были и другие поводы, чтобы быть не в духе. По дороге в Цнайм он получил первые сведения о катастрофе, постигшей французский флот под Трафальгаром.

В частности, поэтому встреча Наполеона со своим шурином была достаточно эмоциональной. Император высказал Мюрату все, что он думает по поводу его манеры командовать авангардом. Под горячую руку попался и Ланн. Неизвестно, что наговорил в сердцах Наполеон своему соратнику и другу, зато в архиве исторической службы французской армии сохранилось письмо, которое на следующий день написал маршал Ланн. Здесь рядом с сухими строками военного отчета стоят фразы, продиктованные чувством искренней дружбы. Необходимо помнить, что императору исполнилось всего лишь 36 лет, столько же было и его маршалу. Оба они были еще молоды и в их сердцах кипели настоящие страсти. «Я прошу Ваше Величество позволить мне сказать, что я всю ночь мучился оттого, что вчера видел Вас в плохом настроении. Я боюсь, что это происходит из-за того, что я чистосердечно сказал Вам, насколько устали наши войска. Ваше Величество, Вы должны знать мои чувства и Вы должны знать, что в моих жилах нет капли крови, которую я не был бы готов пролить за вашу славу. Скажу откровенно, что я переживал так сильно, что если бы гренадеры пошли дальше вперед и встретили бы сопротивление врага, я бы бросился грудью на его штыки»⁵⁴.

В тот же день Наполеон ответил другу: «...последний абзац Вашего письма мне было очень тяжело читать. Я упрекаю Вас только в одном — что Вы слишком часто подвергаетесь опасности. И мне вовсе не хочется, чтобы мои лучшие друзья из любви ко мне подставляли себя постоянно под пули. Если я и был сердит вчера на кого- то, то на генерала Вальтера, потому что нужно, чтобы кавалерийский генерал всегда преследовал неприятеля, держа ему «шпагу в спину». Особенно это касается отступления, и я не хочу, чтобы жалели лошадей, когда можно взять в плен людей... Вы скоро получите мои приказы... Поберегите себя и не сомневайтесь ни на секунду в моей дружбе»⁵⁵.

Если упреки, высказанные Ланну, были лишь результатом мимолетного раздражения и затем были начисто забыты, когда император диктовал письмо своему другу, недовольство действиями маршала Бернадотта было куда более серьезным. Дело в том, что 1-й корпус под командованием Бернадотта потратил двое суток на форсирование Дуная.

По поручению Наполеона Бернадотту было направлено 15 ноября следующее письмо: «Господин маршал, император очень сердится из-за того, что в тот момент, когда принц Мюрат и маршалы Ланн и Сульт сражаются в двух днях пути от Вены, Вы не смогли перевести на другой берег Дуная и одного человека. Ваши солдаты без сомнения должны быть недовольны тем, что Вы лишаете их возможности принять участие в славе этого похода»⁵⁶. В результате первый корпус ускорил свой марш и 17 ноября в тот момент, когда Наполеон встретился с Мюратом, войска Бернадотта подошли к Голлабрунну.

В этот же день, 17 ноября, Наполеон занимался и политическими вопросами. Император французов получил письмо от Франца II, который написал его после встречи с генералом Гиулаем в Брюнне 15 ноября. Письмо было составлено в весьма любезных выражениях, однако австрийский монарх заявлял, что он не может подписать договора без консультации со своим союзником.

Наполеон ответил посланием, где он также рассыпался в любезностях. «Сегодня я желал двинуть мои авангарды на Брюнн, но я остановлю их на весь день, и завтра, и все время пока Ваше Величество будет оставаться в Брюнне. Моей единственной целью является преследование русской армии с целью изгнания ее из Вашего государства и потому я не желаю сделать малейшего шага, который мог бы быть Вам неприятным»⁵⁷.

Впрочем, кроме любезностей Наполеон говорил в этом письме о настроениях населения Австрии на территориях, занятых французами, и, конечно же, в самой Вене. «Я хочу только сказать Вашему Величеству, что его Моравские земли разорены ужасным образом, что настроения во всех провинциях и даже в Вене таковы, что все единодушно настроены против русских и что если Ваше Величество будет следовать советам тех людей, которые являются предметом ненависти всего народа, Вы сможете потерять любовь Ваших подданных, которую Вы заслуживаете по праву...» ⁵⁸

Несмотря на эти доводы, император Франц II не спешил заключить сепаратный мир. Ситуация, как казалось, складывалась для союзников весьма благоприятно. Несмотря на потери, армия Кутузова подошла к Брюнну, и сам главнокомандующий прибыл в город 18 ноября. Здесь он получил известие, которое ему привез поручик Кавалергардского полка Чернышев, о том, что колонны армии Буксгевдена находятся в полутора маршах от Брюнна. 19 ноября армия Кутузова покинула Брюнн и у местечка Вишау соединилась с передовыми колоннами Буксгевдена. На этом отступление русской армии заканчивалось. Соотношение сил стало складываться в пользу союзников. Сам австрийский император покинул столицу Моравии накануне 17 ноября и отправился на встречу с императором Александром в город Ольмюц.

Конечно, отступление армии Кутузова обошлось русским полкам дорого. После боя под Шенграбеном русский главнокомандующий, обняв Багратиона, воскликнул: «О потерях не спрашиваю: ты жив — для меня довольно!» Однако урон не ограничивался убитыми и ранеными в боях. При поспешном отступлении невозможно было избежать того, что в плен десятками попадали отставшие солдаты, изнуренные тяжелыми переходами. Во французской армии также было много отставших. Но они имели возможность нагнать свои войска, русские же неминуемо попадали в плен.

Согласно рапортам от авангардных отрядов 18 ноября в плен к французам снова попалось много отставших солдат. Так, генерал Вальтер сообщал, что он взял в плен 500 человек «отступавших в беспорядке», командир первого конно-егерского доносил, что его полком взято 600—700 пленных, а в момент написания рапорта было захвачено еще 150 человек⁵⁹. Даже если эти рапорты, как всегда, несколько преувеличивают число пленных, совершенно очевидно, что, вися на хвосте отступающей армии, французские войска брали по несколько сот человек в день. Так что Кутузов привел с собой в Вишау едва ли немногим более 30 тыс. человек. И все-таки стратегическая обстановка начала резко изменяться. Несмотря ни на что союзные войска соединились. Результатом этого было не только изменение численных соотношений, но и морального духа. И в скором времени французские аванпосты почувствовали это в полной мере...

Пока же наступление Великой Армии продолжалось. Утром 19 ноября, неотступно преследуя уходящую армию Кутузова, драгуны Вальтера и 1-й конный егерский полк вступили в Брюнн и двинулись дальше в восточном направлении. В это время похолодало. Дороги, еще недавно покрытые грязью, подморозило. «Солдаты не чувствовали холода, — рассказывает адъютант маршала Сульта. — Они шли быстро по гладкой равнине, чувствуя необходимость догнать русских, которые все так же продолжали отступать»⁶⁰.

В этот день гренадеры Удино, располагавшиеся на биваке позади кавалерийских отрядов, повстречались с Наполеоном: «...едва только начало рассветать, и мы еще спали, зарывшись кто где может в солому. Вдруг невысокого роста человек в сером рединготе подошел к нашему лагерю. Его сопровождало два офицера. Он приблизился к бивачному огню, пепел которого еще был горячим, покопался там и вытащил из золы картошку, которую он съел, запросто беседуя с гренадерами о недавнем сражении. Это был император без свиты... В течение нескольких минут он с удовольствием беседовал, думая, что он сохраняет инкогнито. Едва он понял, что его узнали, как он вскочил на коня и поскакал галопом. Но прежде чем покинуть нас, он крикнул в толпу солдат, которая собиралась со всех сторон: «Гренадеры, я доволен вашим поведением в сражении при Голлабрунне. Еще один удар — и войне конец. Тогда я обещаю вам, что вы расположитесь на отдых в Вене». Эти слова скоро все передавали друг другу...»⁶¹

На следующий день 20 ноября, в 10 часов утра Наполеон был у ворот Брюнна. Пехота расположилась перед городом, а Наполеон принял депутацию местных властей и духовенства, которые поднесли ему ключи от города. Тотчас после этого смотра французская пехота вступила в Брюнн.

Столица Моравии город Брюнн был оставлен армией Кутузова без всякого сопротивления. По тем временам это был довольно значительный город. По переписи 1804 г. здесь жило 8 693 человека⁶². В центре города на высокой горе Шпильберг находился хорошо укрепленный форт. Его грозные стены высятся и поныне. Когда-то это была средневековая крепость, в XVII—XVIII веках вокруг нее были построены мощные бастионы и куртины. На этих валах в 1805 г. стояло 60 орудий, внутри находился арсенал, в котором было сложено 6 000 новеньких ружей, а в погребах хранились тонны пороха. Подобную цитадель тысяча солдат легко могла бы оборонять даже против очень сильной армии. «Я посетил Шпильберг, — вспоминал капитан Тиар, — и не мог понять, почему русские не оставили в этой цитадели хотя бы два батальона»⁶³.

Действительно это может озадачить. Ведь в распоряжении шедших с императором корпусов Великой Армии не было тяжелых орудий, а без серьезнейшей осады предпринять штурм Шпильберга было бы настоящим самоубийством. Пруссаки в ходе войны за Австрийское наследство даже с осадной артиллерией так и не смогли взять этот форт. Контроль союзников над цитаделью очень сильно затруднил бы действия наполеоновской армии. И тем не менее Кутузов не оставил на Шпильберге даже маленького отряда. Это весьма интересный факт. Он говорит о том, что русский полководец, несмотря на соединение с главными силами, не считал возможным и необходимым переходить в немедленное наступление, а наоборот, предполагал продолжить стратегический отход. В этом случае действительно было неразумно оставлять гарнизон в цитадели, ибо он рано или поздно был бы взят в плен.

«Прибыв в Брюнн, — рассказывает Савари, — император нашел цитадель, оставленную неприятелем. Ее склады были полны и по небрежности, которую трудно понять, здесь были сложены уже приготовленные боеприпасы, которые мы могли тотчас же использовать. Австрийские чиновники передали нам все с такой точностью и пунктуальностью, как бы они сделали это для своего командования»⁶⁴. Император был очень доволен этой находкой и тотчас же распорядился сделать город Брюнн и Шпильбергскую цитадель операционной базой для своей армии.

В тот момент, когда дивизия Удино вступала в город, а штабные офицеры французской армии принимали шпильбергские склады, французская кавалерия двигалась вперед по широкой равнине к востоку от Брюнна вдоль шоссе Брюнн — Ольмюц. Чувствовалось, что настроение на аванпостах изменилось. Больше не встречалось дезорганизованных групп отставших солдат. Вместо них на равнине были развернуты значительные силы русской конницы. Со своей стороны, Мюрат двинулся вперед с мощным конным авангардом. Вслед за командующим по дороге и прямо через поля широким фронтом скакали на рысях стройные эскадроны драгун, конных егерей и гусар. В распоряжении Мюрата было более 3 000 кавалеристов: драгунская дивизия Вальтера, три легкоконных бригады и два полка конных егерей*. С русской стороны под командованием генерал-майора Чаплица было также более 3 000 кавалеристов**.

* Дивизия Вальтера: бригады Себастиани (3-й и 6-й драгунский), Роже (10-й и 11-й драгунский), Буссара (13-й и 22-й драгунские) — около 1 400 человек; гусарская бригада Трейяра (9-й и 10-й гусарский), бригада Маргарона (8-й гусарский, 11-й конно-егер-ский), бригада Мильо (16-й и 22-й конно-егерские), 1-й и 26-й конно-егерский были приданы бригаде Себастиани. Всего легкой кавалерии около 1 750 человек.

** Павлоградский гусарский полк, Мариупольский гусарский полк, Санкт-Петербургский драгунский полк, Тверской драгунский полк — всего 30 эскадронов, Казачий Сысоева полк и Казачий Малахова полк — всего 10 сотен. К этому моменту в эскадронах регулярной кавалерии и казачьих сотнях было менее 100 человек в строю. Ориентировочно можно оценить численность русских кавалеристов в 3—3,5 тыс. человек.

Стычки передовых постов начались еще в 9 часов утра. С появлением основной массы французской конницы все говорило о том, что начнется жаркое дело. Бригада драгун Себастиани, конно-егерская бригада Мильо и гусары Трейяра сбили посты русской кавалерии и устремились вперед вдоль Ольмюцкого шоссе. Но на подходе к Позоржицкой почте они столкнулись с основными силами русских. Октав Левавассер, который со своими пушками, как всегда, был впереди авангарда, вспоминал: «Дойдя до гребня холма, мы вдруг увидели в долине массу в шесть тысяч кавалеристов, которые шагом двинулись на наши два полка. Моя артиллерия открыла огонь по этой грозной туче всадников. Трейяр и Латур-Мобур закричали: «Держитесь, гусары! Держитесь, конные егеря!»... Массы русской кавалерии разделились, одна обошла нас справа, другая слева. Увидев позади нас другие эскадроны, они решили их охватить...»⁶⁵ По всему полю закипела отчаянная кавалерийская рубка. Французские драгуны и конные егеря были опрокинуты. Санкт-Петербургский драгунский полк врезался в ряды неприятельских всадников. Согласно рапорту Багратиона, рядовой Дмитрий Чумаков в упорной схватке захватил штандарт*.

Французские легкоконные эскадроны покатились по равнине в обратном направлении. Но в этот момент на поле сражения появилась кирасирская дивизия д'Опуля и четыре эскадрона конных егерей и конных гренадер императорской гвардии под личным командованием маршала Бессьера.

Мюрат и Бессьер были не из тех людей, которые упускали возможность нанести несколько добрых ударов саблей, и тотчас же земля задрожала от гула тяжелых кирасирских коней. 500 кирасир бригады Фонтена и 4 эскадрона гвардии врезались в расстроенные успешной атакой ряды русских всадников. «Вторая бригада атаковала с таким порывом, что она опрокинула все боевые порядки, которые ей противостояли»⁶⁶, — докладывал д'Опуль в своем рапорте. А в другом отчете об этом эпизоде можно прочитать: «Маршал Бессьер вс главе четырех эскадронов гвардии провел блистательную атаку, которая сокрушила и опрокинула врага»⁶⁷.

На этот раз отступать пришлось русским кавалеристам, которые галопом понеслись в сторону Раусница. Здесь на шоссе осталась без прикрытия батарея Левавассера. Молодой офицер вспоминал: «Мои канониры и солдаты обоза тотчас же соскочили с коней и бросились вместе с пушками прочь с дороги. В течение пяти минут опрокинутая конница скакала мимо моей артиллерии. Не кавалеристы не выходили из рядов и нас не атаковали. В нашу сторону было направлено только несколько выстрелов из пистолетов»⁶⁸.

Бой прекратился уже в темноте. Французы продвинулись километров на 12 вперед и остановились неподалеку от Раусница. Первый конно-егерский и драгуны расположились вокруг Позоржицкой почты.

Кавалерийские схватки бывали обычно очень скоротечными. Само столкновение длилось недолго и, несмотря на порыв атакующих, потери обычно были невелики. Не составлял исключения бой на Ольмюцком шоссе. Согласие рапорту Багратиона, русские полки потеряли 110 человек убитыми и без вести пропавшими и 31 человек ранеными. Как всегда, в рапортах Багратиона наблюдается несоответствие между количеством убитых и раненых. Даже если учитывать, что из 110 человек половина попала в плен, раненых должно было бы быть гораздо больше. Общее количество русских потерь можно определить, вероятно, как 200 человек убитыми, ранеными и пленными.

О французских потерях почти ничего не известно. Отмечается лишь, что во 2-й бригаде кирасир было ранено 40 человек. Так как на 40 раненых нужно полагать, по крайней мере, 10—15 убитых, можно предположить, что кирасиры потеряли порядка 50 человек. Но кирасиры, без всякого сомнения, менее, чем другие, пострадали в этом бою. Скорее всего, французские потери были не меньше, а возможно, и больше, чем русские. «Русская кавалерия атаковала отважно, — вспоминал Савари, — и опрокинула бы нас, если бы конные гренадеры не вступили в дело. Кирасиры поддержали их успех и рассеяли тех русских кавалеристов, которые висели на плечах наших легкоконных» ⁶⁹.

* Речь может идти только о драгунском «гидоне». Гусары и конные егеря не брали с собой на войну штандартов.

В момент кавалерийской схватки Наполеон появился на поле сражения. «Император прибыл на поле боя, — рассказывает капитан Тиар, — и он присутствовал при атаке гвардейской кавалерии. Затем он доехал до Позоржицкой почты и, возвращаясь, пересекая эту всхолмленную равнину... он сказал нам: «Молодые люди, изучайте хорошенько эти места. Здесь мы будем драться»⁷⁰.

Действительно равнина, на которой кипела кавалерийская схватка, станет через несколько дней самой известной равниной Европы. Еще утром 20 ноября Наполеон отдал приказ:

«Маршалу Сульту

Порлиц, 29 брюмера XIV года (20 ноября 1805 г.), 8 часов утра Маршалу Сульту приказано занять Аустерлиц...»⁷¹

Так впервые Наполеон произнес слово, которому суждено будет войти в историю Европы.

¹ Глинка Ф. Письма русского офицера... с. 135.

² Генерал Багратион. Сб. док. М., 1945, с. 8—9.

³ Fantin des Odoards L.-F. Journal du general Fantin des Odoards... p. 63.

⁴ D'Heralde J.-B. Memoires d'un chirurgien de la Grand Armee. Paris, 2002, p. 81.

⁵ Bigarre A. Memoires du general Bigarre, aide de camp du roi Joseph. Paris, 1893, p. 171.

⁶ Correspondance de Napoleon I^er., t. 11, p. 400.

⁷ Thiard M.-T. Souvenirs diplomatiques et militaires du general Thiard, chambellan de Napoleon F^r. Paris, 1900, p. 189.

⁸ Lettres et documents... t. 4, p. 149.

⁹ Thiard M.-T. Op. cit., p. 191.

¹⁰ Correspondance... t. 11, p. 401.

¹¹ S.H.D. 2C7.

¹² Correspondance... t. 11, p. 404.

¹³ Цит. по: Alombert P.-C, Colin J. Op. cit., t. 5, p. 29.

¹⁴ S.H.D. 2C7.

¹⁵ S.H.D. 2C7.

¹⁶ S.H.D. 2C7.

¹⁷ Архив князя М.И. Голенищева-Кутузова Смоленскаго. // Русская старина, 1874, июнь, с. 497-498.

¹⁸ Цит. по: Михайловский-Данилевский А.И. Описание первой войны Императора Александра с Наполеоном в 1805 г., с. 121.

¹⁹ Correspondance... t. 11, p. 403.

²⁰ Ibid., p. 404.

²¹ Ibid.

²² Документы штаба М.И. Кутузова 1805—1806., с. 162.

²³ Lettres et documents... t. 4, p. 153.

²⁴ Цит. по: Михайловский-Данилевский А.И. Указ. соч., с. 125.

²⁵ Lettres et documents... t. 4, p. 153.

²⁶ Petiet A. Memoires du general Auguste Petiet... p. 116.

²⁷ Кутузов М.И. Сб. док., т. 2, с. 173.

²⁸S.H.D. 2C7.

²⁹ Lettres et documents... t. 4, p. 153.

³⁰ S.H.D. 2C240, .

³¹ Ibid.

³² Документы штаба М.И. Кутузова... с. 163.

³³ Levavasseur О. Souvenirs militaries d'Octave ... p. 47.

³⁴ Lettres et documents... t. 4, p. 154—155.

³⁵ Thiers A. Histoire du Consulat et de l'Empire., t. 6, p. 272—273.

³⁶Petiet A. Op. cit., p. 116-117.

³⁷ Correspondance... t. 11,-p. 415—416.

³⁸ Petiet A. Op. cit., p.115.

³⁹ Ibid.

⁴⁰Levavasseur O. Op. cit., p. 47—48.

⁴¹ Ермолов А.П. Указ. соч., с. 49.

⁴² JJournaux et souvenirs sur la campagne de 1805. Journal historique de la division de G. Oudinot. Paris, 1997, p. 66.

⁴³ D'apres: Pils F. Journal de marche du grenadier Pils. Paris, 1895, p. 259.

⁴⁴ Dumas M. Precis des evenements militaires ou essais historiques sur les campagnes de1799 a 1814. Paris, 1822, t. 4, p. 53.

⁴⁵ Fantin des Odoards L.-F. Op. cit., p. 63.

⁴⁶ Михайловский-Данилевский А.И. Указ. соч., с. 130.

⁴⁷ Petiet A. Op. cit., p. 118.

⁴⁸ Ермолов А.П. Указ. соч., с. 50.

⁴⁹ Dumas M. Op. cit., t. 4, р. 54.

⁵⁰ Fantin des Odoards L.-F. Op. cit., p. 66.

⁵¹ Pelleport P. Souvenirs militaire et intimes du general vicomnte de Pelleport de 1793 a 1853. Paris, 1857, t. 1, p. 213.

⁵² Ермолов А.П. Указ. соч., с. 49.

⁵³ Fantin des Odoards L.-F. Op. cit., p. 65.

⁵⁴ S.H.D. 2C8.

⁵⁵ Correspondance... t. 11, p. 425.

⁵⁶ Ibid., p. 410.

⁵⁷ Ibid., p. 421.

⁵⁸ Ibid., p. 421-422.

^{59 59}S.H.D. 2C8.

⁶⁰Petiet A. Op. cit., p. 121.

⁶¹ Fantin des Odoards L.-F. Op. cit., p. 67.

⁶² Frantisek J. Holeeek, О. М. Francouzska okupaeni sprava Brna. T0sti koalienf valka 1805. Brna, 2004, p. 49.

⁶³ Thiard M.-T. Op. cit., p. 198.

⁶⁴ Savary A.-J.-M.-R., due de Rovigo. Memoires du due de Rovigo pour servir a l'empereur

Napoleon. Paris, 1828, t. 2, p. 168.

⁶⁵ Levavasseur O. Op. cit., p. 51.

⁶⁶ Цит. по: Alombert P.-C, Colin J. Op. cit., t. 5, p. 57.

⁶⁷ Ibid.

⁶⁸ Levavasseur O. Op. cit., p. 52.

⁶⁹ Savary A.-J.-M.-R., due de Rovigo. Op. cit., t. 2, p. 168.

⁷⁰ Thiard M.-T. Op. cit., p. 200.

⁷¹ Correspondance... t. 11, p. 428.