Аваллон

15

Его разбудило ощущение чужого пристального взгляда. Николай, не шевелясь, приоткрыл веки, повел головой из стороны в сторону. Он никого не увидел, но ощущение, что в близких зарослях кто-то притаился и внимательно наблюдает за ним, не проходило. Он окончательно проснулся. Ни одна ветка не качнулась, ни звука не донеслось до слуха. Но рядом, определенно, кто-то был, приглядывался из сумрака. Вспомнился трехпалый след. Киса решила проверить, кого занесло в ее владения? Быть может, вовсе там никакая не киса. Но это, без сомнения, хищник, а хищники живут охотой… В роли дичи Рязанцеву выступать не хотелось.

Дрему как рукой смахнуло. Николай, подобрался и слегка толкнул непроглядные заросли в том месте, откуда исходил гипнотический взгляд. За гущей ветвей кто-то жалобно рявкнул хриплым басом и с треском ломанулся прочь, раскачивая макушки кустарника. Через секунду-другую все стихло. Николай усмехнулся: досталось кошечке. Он поднялся и пошел в ту сторону, где смолк удаляющийся треск, намереваясь взглянуть на следы.

– Я смотрю, ты совсем освоился.

От прозвучавшего за спиной голоса, Рязанцев обмер и обернулся. Голос был слишком знакомым.

На обломке камня рядом с анфиладой сидел Павлов, непринужденно покачивая сапогом. Николай секунду очумело смотрел на него, потом, расплывшись в улыбке, поспешил к приятелю.

– Володька! Господи! Как ты здесь оказался?!

Он вдруг осекся, заметив, что на плаще егеря нет ни рваной дыры, ни расплывшейся вокруг нее черноты. Плащ был целехонек, да и сам Павлов выглядел так, будто ничего плохого с ним не случилось.

– Не столбеней, – сказал егерь. – Я не призрак отца Гамлета..

– Ты… как здесь оказался? – оторопело повторил Николай.

– Смертельно раненные герои попадают в Аваллон, – усмехнулся егерь и достал сигареты. – Или я, по-твоему, не достоин?

– Послушайте, что все это значит? – настороженно спросил Рязанцев. Он вдруг понял, что больше не может называть этого человека по имени.

– Это значит, что диффузия состоялась.

– Что? – Рязанцев непроизвольно приготовился толкнуть собеседника.

– Не напрягайся, – опять ухмыльнулся егерь. – Чего ты такой нервный? Да и не получится у тебя.

– Чего не получится?

– А того… Как с барсом.

– Кто вы такой? – зло спросил Рязанцев. – Вы ведь не Владимир, правда?

– Правда.

– А зачем тогда…

– Согласись, так ведь тебе проще. Кому бы ты еще поверил?

– Только не оборотням.

– При чем тут оборотни?! Форма может быть любая.

– Вы – здешний?

– Ну, можно и так сказать. Как ты думаешь, откуда это взялось? – Егерь ткнул пальцем в сторону мегалита.

Рязанцев, помолчав, ответил вопросом на вопрос.

– На острове посреди озера – тоже вы?

Егерь кивнул:

– И еще много где.

– Что же это такое?

– Метка, знак.

– Знак – чего?

– Наибольшей нестабильности.

Рязанцев опять умолк, потом поинтересовался:

– Выходит, это было в точку – насчет альтернативной фазы и сдвига?

– И да, и нет.

– Как понимать?

– А так. Есть вещи вне привычных представлений. Вернее, вне всяких представлений. Как их обозначить? Только посредством представлений, доступных для понимания. В данном случае – пусть будут фаза и сдвиг. Это не принципиально.

– А что принципиально? Вы же не просто так со мной беседуете.

– Это точно, – подтвердил егерь, закуривая. (От этих его обыденных действий у Рязанцева мурашки пробежали по спине.) – Принципиально то, что с тобой будет потом.

– А что-то будет – потом?

– Непременно, – заверил егерь. – Но давай-ка начнем сначала. Ну да, в определенном смысле так и есть: тот, у кого способность к образному мышлению отсутствует, здесь теряет себя, впадает в безумие. Эмпирический склад ума тут бесполезен и опасен. А тот, кто способен подойти абстрактно, понять, поверить – другое дело.

– Как старовер и гармонист?

– И как ты.

– Таким дается… дар?

– Никому здесь ничего не дается. Посмотри вокруг. Как по-твоему, что это такое?

– Вы уже объяснили.

– Не совсем. Это, если опять же оперировать доступными представлениями, то, что было бы, если бы люди не испоганили мир. Посмотри на деревья, – егерь ткнул пальцем в направлении ближайшего ствола. – Они, в сущности, просто никем не тронутые. Здесь вообще все нетронуто, первозданно. Хочешь метафору? То, что ты именуешь Аваллоном, можно назвать и по-другому: Эдем, начало начал для человека. Или иначе – исходный поток мироздания, его естественная ипостась. И тот, кто сюда угодил, тоже возвращается к своей первооснове. Оттого и болячки проходят. Он не дар получает, а материализует собственную суть.

– Неуютный какой-то Эдем, – заметил Рязанцев, покосившись по сторонам. – Старовер, значит, стремился врачевать человечество от духовных недугов. А научился врачевать телесные. Отчего же так куце?

– Ты к Эдему не цепляйся, это я так, к слову. Мир суров – откуда райским садам взяться? А старовер, он о духовных недугах на самом деле понятия не имел. И воплотил лишь то, на что был способен: лечить тело. И убивать, когда приперло. Ты думаешь, за столетия аборигены сюда не попадали? Но у них другое сознание и, если хочешь, душа устроена иначе. Они от первоосновы ушли на столько, на сколько их удалось увести. Поверь – не далеко. Поэтому они с ума не сходят и чудес не творят. Просто перемещаются в своей обычной вселенной, никаких граней не пересекая. Как дети. Помнишь заблудившихся девчонок? Тоже вернулись невредимыми, потому что для детей границ реального не существует.

– Как и для вас?

– Это совсем другое дело.

– Кто же вы такие?

Егерь рассмеялся.

– Пойми: нет никаких вы. Здесь вообще уместнее вопрос не кто, а что.

– И что же тогда?

– Нельзя объяснить, ты не поймешь. А если так, чтоб понял… ну, не знаю… изначальная энергия, скажем так.

– То есть – Бог?

– Бог – всего лишь определение, а не суть.

Рязанцев сплюнул.

– Философский диспут при отсутствии исходных основ бесплоден.

– Это точно, – согласился егерь, затягиваясь дымом. – Человек же в плену собственных представлений, которые самонадеянно обозвал законами природы. По ним ветер не может дуть навстречу самому себе, дорога ведет лишь в ту сторону, по которой идешь, а время течет, как вода по трубе, – в строго заданном режиме. Люди придумали добро и зло, но никак не могут разобраться, где одно, а где другое. При этом добро обречено бороться со злом. Разве это не абсурд? Что в результате – сам видишь: всегда хотим, как лучше, а получается как всегда. Ты думаешь, мирозданье подчиняется таким жалким законам?

Рязанцев криво усмехнулся.

– С энергией спорить бесполезно.

– Скорее, бессмысленно.

– Но почему, интересно, я из своей основы материализовал именно телекинез? Разрушительных наклонностей не испытываю.

– Какой телекинез?.. – Егерь недоуменно наморщил лоб. – А, ты об этом… Видишь, какое дело. Совсем не обязательно испытывать какие-то наклонности. Как тебе объяснить? Ну, вот ты собачился со своим редактором. Потому что вы харизму не поделили. Сам говорил. А что такое харизма?

– По словарю ответить?

– Не надо. Все врут календари! Про твоего редактора ничего не знаю. А твоя, как ты выражаешься, харизма, если ее облечь в ощутимую форму, выходит, и есть – то самое… Харизма вообще – нечто довлеющее.

– И все? – обидчиво спросил Рязанцев. – Гнуть деревья и кошек пугать? А я-то думал…

– Это ты зря – насчет кошек. Можно ведь и горы сворачивать – в разных смыслах. Зависит от того, как распорядиться…

– Я предпочитаю силу слова.

Егерь рассмеялся.

– Чудак-человек! Чем же ты недоволен? Мысль обрела силу, но слово-то – воплощение мысли. Пораскинь мозгами и перестань кошек пугать. Найди другое применение.

– Научите – как?

– Да кто ж тебя научит?! Что ты все на бога надеешься?! Ты себя спроси. Эта, как ты выражаешься, сила, – она твоя. И, как ей воспользоваться, – кто еще может знать?!

В эту минуту Рязанцев понял, что к их беседе давно примешивается какой-то настырный посторонний звук. Он не походил на посвистывание ветра в вышине или шорох леса. Он вообще не имел с лесом ничего общего. Механическое гудение не могло издавать ничто в природе. Николай завертел головой. Отдаленный, но неумолчный звук не мог быть ни чем иным, кроме… гула автомобильного двигателя.

Николай вздрогнул от неожиданности. Пора возвращаться? По звуку дорогу найти проще простого. Или… О, господи!!

– Ага, дошло наконец, – сказал егерь ворчливо.

Рязанцев вопросительно глянул на него. Егерь кивнул:

– Правильно догадался… Они же за тобой гнались. И тоже проскочили…

– Вы что, читаете мои мысли? Я уже заметил… Эти сволочи – здесь?!

Егерь кивнул.

– И что же теперь?!

– Посмотрим.

– Что значит – посмотрим?! Они же… Или вам наплевать?

– Ты торопишься.

– В самом деле? А вам не приходило в голову, что здесь материализуют они?!

– Ничего они не материализуют. Они же только по виду люди. И то не всегда. А по сути – сублимация пустоты. Как может материализоваться ничто? Сам подумай.

– Значит – рехнутся?

Егерь пожал плечами.

– Не обязательно, хоть и не исключено. Они ведь ни эмпирически, ни абстрактно почти не мыслят. У них первая сигнальная система доминирует. При подавленной второй не больно рехнешься. Говорю же – посмотрим.

Рязанцев вдруг расхохотался.

– Вот дела! Идиоты не могли отличить сказку от реальности, искали то, чего нет. И, понимаешь, с дуру нашли!

– Всяко бывает, – развел руками егерь.

От этой его уравновешенности Рязанцев почувствовал бешенство, но сдержался.

– Они выберутся?

– Кто знает…

– Да что вы заладили? Шанс есть?

– Шанс есть у каждого.

– Замечательно! – Рязанцев выругался. – Вы не понимаете? Они же при своей доминанте рефлексов никогда не остановятся. Они, как животные, будут искать добычу. Тем более, теперь вполне реальную, которую подержали в руках.

– Ну и что?

– Как – что? Они обязательно вернутся – через месяц, через год. Раз сдвиг нестабилен, найдут дорогу. Представляете, что тогда произойдет?! Говорите – исходный поток мироздания?! Они вам его преобразуют. Так преобразуют, что не узнаете! Как все уже преобразовали там, откуда пришли.

– И что ты предлагаешь?

– Есть у меня, знаете ли, предложения! Харизма, значит, нечто довлеющее? А, может, не довлеющее, а направляющее ход жизни? Не быдлу же его направлять!

– Насчет быдла – это такой вопрос… Я вот книжку твою вспоминаю…

– Бросьте! Книжка не при чем!

– Я ведь тебе говорил про законы…

– Вы тут много чего наговорили. Володя был моим другом. И что, так все оставить, взирая с горних вершин?! Нет, уважаемый, не боги горшки обжигают! И, судя по результатам, ход бытия вершат тоже не они.

– И каким же способом ты намерен вершить этот ход?

Рязанцев, не ответив, повернулся и зашагал на звук. Когда он приблизился к краю поляны, егерь окликнул его с до боли знакомой интонацией:

– Коля, не торопись. Ты ведь так ничего и не понял.

Рязанцев на секунду замер, хотел оглянуться. Но он знал, что на камне сидит не Павлов. И если обернуться быстро, не исключено, удастся увидеть, как оно выглядит на самом деле. Или, принимая во внимание слова об энергии, вообще ничего не увидеть. Но для этой якобы не доступной пониманию энергии могут найтись вполне доступные определения. Имя лукавству, скрытому за словесным туманом, давно известно.

Николай, ускоряя шаг, запетлял между огромных стволов навстречу нарастающему гулу мотора. Слух внезапно резанул визг бензопилы.