Аваллон

9

Когда приятель умолк, Рязанцев пропел:

– Он шел на Одессу, а вышел к Херсону – матрос Железняк, партизан! Ты, Володя, перед тем к Егорычу на пасеку не заглядывал? У меня, например, сейчас голова ясная, а ноги не слушаются.

– Это, Коля, у медовухи такое характерное свойство, – объяснил Павлов. – С непривычки особенно. Ноги твою ясную голову берегут… Только я в тот раз медовухи не пробовал. Что-то было на том зимнике. А что… – Егерь пожал плечами.

– Так и быть, вставлю твою балладу в новый роман. В контексте полемики о персональном Беловодье.

– Ну, уважил! Только, знаешь, что я тебе скажу? Я бы тоже подумал, что сон наяву увидел – от усталости, от замкнутости сознания. Но про то место давно рассказывают всякие небылицы. Я посмеивался – таежные байки. А когда сам увидел… Навел я кое-какие справки. Интересная получается картина.

– Так тебя и подпирает навешать мне на уши лапши.

– Ты егерей-то с журналистами не путай! Что падь эту аборигены испокон считали каким-то обиталищем духов, я тебе говорил. Однако, ходили через нее по охотничьей тропе и их промысловики, и русские – и ничего. Были смутные легенды о пропавших, которые угодили чуть ли не в загробный мир. Но байки байками, а я тут покопался в старых поселковых архивах, которые в нынешней администрации в подполе гниют. Поговорил со старожилами. В конце тридцатых годов произошел вполне достоверный случай.

– Медицинский факт?

– Ага, почти… Появился здесь ссыльный старовер. Человек набожный, замкнутый, с окружающими дружбы не завел. А если когда раскрывал рот, то все про пришествие антихриста, про спасение души да исцеление духовных недугов. Его сторонились, потому что народ духовным не сильно был озабочен, а такие речи по тем временам слушать было не безопасно.

Ссыльный откуда-то из Сибири, в охоте оказался не последним. Ну и ладно. Люди здесь, что тогда, что нынче, непривередливые – живи себе да живи.

И вот он вдруг пропал. Ушел в тайгу и не вернулся. Видели его в последний раз, когда он сворачивал на ту самую тропу. Другие охотники поискали, но ни следов, ни признаков нападения зверя никаких. Что ж, в тайге всякое случается. О нем уже стали забывать, ведь чужой, пришлый. А он недели через три объявился, живой, здоровый, даже не отощал. Где был – молчит. Ну, шут с тобой, к нему не приставали. Только милиционер пошумел, почему на отметку не являлся?

Однако, стал тот старовер страннее прежнего. Обмолвился, что открылось ему Царствие небесное и получил он за праведность свою дар исцеления. Сказать – одно. Но как-то ребенок тяжело заболел. Фельдшер открестился, мол, надо к городским врачам везти. А времени уже нет, малыш совсем плох. Родители вне себя. Тут явился этот ссыльный, положил руки на больного, пошептал. К утру ребенок выздоровел. Фельдшер глянул и не поверил: быть такого не может!

Пошел слух про старовера. Потянулись к нему болящие. И, говорят, он лечил. Даже когда медведь охотника порвал и никакой надежды не было, он у постели ночь просидел, и пошел мужик на поправку. Ничего за свое врачевание старовер не брал – жил самостоятельно, промыслом. Люди дивились: и вправду святой!

Наконец, дошли слухи и до органов. Приехали на катере три энкавэдэшника из Пионерска, арестовали старовера за мракобесие и антисоветскую деятельность и увезли с собой. Да только никуда не привезли. Не вернулся катер в Пионерск. Чекисты кинулись на поиски и вскорости катер нашли. Он тихонько вниз по течению сплавлялся. На нем – трупы энкавэдэшников, а арестованного след простыл. Знаешь, что самое интересное? Экспертиза показала, что чекисты не убиты, а будто все разом умерли от сердечного приступа. Такого, ясное дело, быть не могло. Искали старовера со страшной силой. Но ни живого, ни мертвого не нашли. Пропал навсегда.

– Тебе таких сказок и в городе сколько хочешь насочиняют – за бутылку, – усмехнулся Рязанцев.

– Мы же не в городе, – отмахнулся Павлов. – После войны еще случай был. Пошли три малолетние девчонки по грибы. И поминай, как звали. Их месяц искали всем селом. А они как пропали, так и объявились – живые и здоровые. Кто у них потом только ни допытывался: где были, как сумели уцелеть?! Они какую-то чепуху плели. Дескать, пошли через падь по охотничьей тропе, а попали куда-то – и объяснить не могут. Твердили только, что сперва туман наполз, а потом кругом появились деревья огромные, каких они никогда не видели. Про то, что их месяц не было, девчонки понять никак не могли. Им показалось, что побродили между тех больших деревьев, да как-то обратно дорогу нашли.

– Вот и ты у нас такие деревья с туманом повидал, – вставил Рязанцев. – Но то малые дети, а ты…

– Слушай дальше, – перебил Павлов. – В начале восьмидесятых жил тут один гармонист. Не сказать, чтоб совсем непутевый. Но выпить ему, меха растянуть да за жисть потолковать – любимое дело. Такой доморощенный философ-мечтатель из-под куста. А за стаканом все людям в душу лез, будто в чужом нутре какой-то смысл для себя хотел найти, рассуждать любил на абстрактные темы. Его мужики даже били за то, что спокойно выпить мешал.

И вот он точно так же пропал, а через какое-то время нашелся. Никто особенно не удивился: взрослый человек, поплутал да выбрался. Но и он в конце концов проговорился, что заблудился на старой тропе. Вскоре заметили странность: кто-то подумает про него нехорошо, он в лице изменится и чуть не в драку. В карты стал выигрывать, как шулер, хоть и не мухлевал. В разговоре ты рот открыть не успеешь, а у него ответ готов.

Потом в поселке случилось убийство. Понаехали следователи, но виновного найти не могли. Гармонист однажды пришел в магазин, встал в очередь. Тут парень один явился. Гармонист на него глянул, побледнел и бегом оттуда. Через день пришел к следователям, сказал, что знает, кто убил, и назвал того самого парня. Гармониста стали допытывать: откуда такая осведомленность? Но он уперся, как партизан, и ни слова. Взялись за парня. Тот вскоре признался, нож выдал, которым пырнул, свою окровавленную одежду. Все улики налицо. А от гармониста так ничего и не добились. Их обоих и увезли. Чем дело кончилось – не знаю.

– Ты хочешь сказать, что он читал чужие мысли? А не проще предположить, что твой телепат как-то был замешан в преступлении? – В словах Рязанцева на этот раз не прозвучало прежней иронии.

– Слушай еще. Это уже при мне было. Вернулся из армии один парень. Он и раньше раздолбаем был, и служба его не исправила. Дурной – только выпить да подраться, к работе руки не лежат, к учебе – ни желания, ни способностей. Гонял собак по деревне, а его самого участковый гонял, когда здесь появлялся.

И вот этот балбес тоже в тайге сгинул. И опять искали да не нашли. И так же он сам собой объявился. Но совершенно сумасшедший. Даже говорить связно не мог. Его в Пионерск в дурдом отправили. Там вроде подлечили, он вернулся, но все равно заговаривается. В лес с тех пор ни ногой. Говорит, что больших деревьев боится.

Павлов закурил.

– И что дальше? – не утерпел Николай.

– Да ничего, так и живет здесь. Пенсию ему по инвалидности назначили. Ошивается возле магазина, глядишь, кто-нибудь и нальет… А потом леспромхоз решил через ту падь на месте тропы зимник проложить. Проложили. Удобно стало ездить, не надо круг делать. Только шофера шептались, что на дороге странные вещи творятся. И все равно норовили по прежней дороге огибать. Над ними, бывало, посмеивались. До тех пор, пока один лесовоз не пропал. Он-то в лесу заблудиться никак не мог. Видели, что свернул на зимник, а в поселок не приехал. Вызвали милицию, дорогу и окрестности чуть не с миноискателем прошарили. Нет ни лесовоза, ни водителя. Так и не нашли. Осталась жена с двумя детьми. Следователь выдвинул версию, что мужик лесовоз угнал и продал, а деньги присвоил. Но никто в эту чушь не верит. С тех пор по зимнику ездить перестали, так он и зарос. А я вот сдуру поперся…

– Пошутили и хватит, – проворчал Рязанцев. – Холодно, пора домой.

– Это точно, – согласился егерь. – Только я не шутил.

– Хочешь, чтобы я тебе поверил?

– Твое дело. Я позапрошлую зиму на этой пади сохатого стрелял. Тут давно крупная живность перевелась, этот случайно забрел. Я на него неожиданно наткнулся. У меня лицензия. Карабин скинул впопыхах. Далековато. Не завалил, а только ранил. Он пошел скачками. Раненый сохатый может километры проскакать, бегай за ним! Но знаю, что хорошо его зацепил, решил пойти по следу. Вижу, он слабеет, крови на снегу много. А потом, знаешь что?.. – Павлов сделал эффектную паузу.

– Что?

– А ничего. Ни следов, ни крови. Чистый снег. Будто у него крылья выросли и он упорхнул. Я еще в том направлении прошел. И вышел на заброшенный зимник. Пусто и тихо. Только ветер вдруг в противоположную сторону подул. То навстречу мне, а тут в спину. Я, может, и внимания бы не обратил. Но когда обратно направился, ветер опять переменился. Что за ерунда?! Я вернулся. Ветер снова направление поменял. Будто подталкивал к тому зимнику. Честно скажу, неуютно мне стало. И поспешил я оттуда унести свое бренное тело.

– Вот и нам пора. Если, конечно, после твоей медовухи я сумею встать на ноги.

– Это еще не все. Через неделю пошел я в те места капканы проверить. Перебираю лыжами и вдруг вижу: маячит за деревьями сохатый. Что за черт, думаю, откуда они сдуру понабрели? Скидываю карабин… На этот раз не промахнулся. Подхожу, осмотрел тушу. Вижу у него старая пулевая рана. Давно заросла, один шрам остался. Вроде, и ничего особенного. Только рана в том самом месте, куда я в прошлый раз попал. А главное – с такой раной вряд ли бы он выжил. Стал я свежевать тушу и нашел пулю. Пуля от эскаэса, как у меня. Не сильно и помялась. Я ее сунул в карман. Потом в поселке отстрелял еще одну. Когда появился участковый, попросил его в отделе показать обе экспертам: пусть сравнят. Он подозрительно покосился, но не отказал. А вскорости сообщил: обе от моего карабина, что, мол, за шутки?

– И что это значит?

– Ты меня спрашиваешь? Выходит, я смертельно ранил сохатого, он растворился в воздухе, а через неделю возник опять, живехонек и будто через полгода, судя по шраму. Вот и все.

– Тебя послушать, тут у вас какой-то Бермудский треугольник.

– Я углы не считал. Но странные вещи бывают и все в одном и том же месте. Из пропавших кто-то возвращается сам не свой, а кто-то и совсем не возвращается… Ладно, собираться давай.