Аваллон

7

Как-то раз Павлов зарулил на пасеку. «Надо деда Егора проведать.» Старый пасечник и его бабка гостям обрадовались и потчевали от души. За столом дружно опорожнили трехлитровую банку медовухи. А другую вместе с бидончиком меда хозяин всучил егерю уже в кабине.

– Да не надо мне, старый! Спасибо. И мед есть, и запить чем!

– А ты не гордись!

– Э-эх… – Павлов передал банку Рязанцеву. – Держи теперь, чтоб не разбилась.

«Уазик» еле полз, раскачиваясь на ухабах, из которых сплошь состоял проселок, ведущий к пасеке. Николай сжимал проклятую банку, придерживая полиэтиленовую крышку ладонью, чтоб не выплеснулось вскипающее от тряски содержимое. Из-под крышки с шипением пробивалась душистая пена. Когда выбрались на лесовозную дорогу, егерь прибавил газу, теперь машина поминутно подпрыгивала на колдобинах. Наконец Николай не выдержал.

– Слушай, давай мы эту бражку выльем к чертям. У меня от нее все штаны мокрые.

– Вы, господин журналист, такое при местных мужиках не ляпните, – ответствовал егерь, сворачивая с дороги на лесную опушку. – Могут побить. Как это – медовуху вылить?! Нет, если проблемы, надо с ней, конечно, разобраться, но не таким же способом! – Владимир вылез из кабины. – Помоги брезент достать.

Вскоре они полулежали на расстеленном под кустами брезенте. Посреди красовалась чертова банка в окружении пары алюминиевых кружек и нескольких вареных картофелин. Павлов нарезал хлеб, сало, соленый огурец, очистил луковицу.

– Мундир с картох сам сдирай. – И большим пальцем сковырнул с банки крышку. – За рулем я, конечно. Но Господь простит, а участковый подавно. Тебе полную?

Рязанцеву пить не хотелось. В последнее время вместо хмельной эйфории он испытывал лишь противное, муторное отупение. Но сейчас, когда солнце клонилось за стену тайги и воздух над дорогой сгустился до зримой голубизны, захотелось забыть обо всем и просто понежиться в остатках тепла ушедшего лета, поговорить про всякие пустяки.

– Лей, – скомандовал Рязанцев, подставляя кружку. А, опорожнив ее, и сам не заметил, как у него развязался язык.

…В «молодежке» Николай давно забурел и обращался к редактору на ты, величая его Валерой несмотря на разницу в возрасте. Редактор не обижался. Статьи Рязанцева на четверговых планерках привычно отмечали. Но со временем у редактора Валеры стало будто невзначай проскакивать: дескать, перерос ты, Коля, наше издание. Рязанцеву и самому казалось, что он перерос.

Как-то на очередной тусовке в Доме прессы к нему с рюмочкой коньяка в руке подошел редактор главной краевой газеты Курдюмов, грузный, сутулый, с элегантной щетиной на чуть обвисших щеках. От него исходило отчетливое излучение харизмы, потому, должно быть, бойкое журналистское племя, независимо от возраста и ранга в цеховой иерархии, робело перед ним и обычных вольностей себе не позволяло.

Потолковали о том, о сем. Рязанцев знал, что у Курдюмова есть обыкновение всякую беседу превращать в форму допроса. Николай болтать лишнее не привык, но сейчас отвечал на вопросы охотно и непринужденно, будто почуяв, что разговор этот – не просто так, нужно только выдержать правильную тональность. И, похоже, с задачей он справился. Курдюмов, не дослушав очередной реплики, проворчал:

– И долго ты будешь чернуху с порнухой в своей газетке строгать?

Николай не обиделся, знал, что эпитеты ничего сейчас не значат. Ответил со смирением:

– Собкором «Известий» не предлагают.

– Да на кой тебе собкорство?! Иди к нам. Ты же публицист. Вот своим делом и займешься.

– Какой я публицист… – поскромничал Рязанцев.

– М-угу… – буркнул редактор. – Завтра время есть? Приезжай к десяти, потолкуем.

Рязанцев возликовал, но не подал вида.

Назавтра в назначенный час он отправился на аудиенцию и вышел из Курдюмовского кабинета, оставив там заявление о приеме на работу.

Расставание с «молодежкой» прошло беспечально, наутро голова раскалывалась с похмелья.

…Николай сцепился с новым шефом ровно через неделю. Он не привык, чтобы из его материалов вычеркивали целые абзацы да еще и вписывали постороннюю отсебятину.

– Под материалом моя подпись?

– Твоя. И что?

– А мысли ваши, которые я, кстати, не вполне разделяю.

– Что, плохие мысли?

– Вот и опубликуйте их от собственного имени!

– Не учи меня, что делать!

– Значит, правка остается в силе? Тогда снимайте материал с полосы!

– У нас ежедневная газета! Ты хочешь сорвать выпуск номера?! Это вредительство!..

Рязанцев выскакивал из кабинета, громко хлопнув дверью и грозя подать заявление об уходе. Заявлений он не подавал, но перепалки эти стали обыкновением. Странное дело, Николай ругался с харизматичным, похожим на небольшую ожившую скалу Курдюмовым так, как никогда не позволял себе с демократичным Валерой из «молодежки» – до матерного ора. Хотя отчетливо понимал, что в каждом очередном конфликте они оба, как в анекдоте, одинаково не правы, особенно он сам.

Несмотря на суровое величие, у Курдюмова такие схватки большой злости не вызывали. Вскоре Рязанцев понял, что шеф считает их «рабочей творческой обстановкой». А спокойные беседы с журналистами навевали ему подозрения в безделье и халтуре. И еще Николай стал подспудно догадываться о главной причине своего бурного раздражения. Оставалось признать, что он сам подсознательно претендовал на харизму и не мог смиренно принять чужую.

Изредка общие знакомые передавали Рязанцеву, как отзывается о нем шеф за глаза. Но лучше б он хоть раз что-то такое сказал самому Николаю.

К тому времени Рязанцев закончил роман, над которым вперемежку с газетным строчкогонством трудился больше года. Отнес рукопись в местный литературный журнал, с ответственным секретарем которого был в приятельских отношениях. Хлебнув коньячку в просветленном, тихом кабинете, так не похожем на газетные «суетилища», Рязанцев отбыл, небрежно оставив рукопись на кресле. Но с тех пор он не забывал о ней ни днем, ни ночью. Особенно ночью, когда мысли о будущем досаждали особенно настырно.

По ночам Рязанцев с ужасающей ясностью осознавал, что жизненная дорога ведет его куда-то не туда. Мир вокруг стремительно менялся, газеты дружно писали про садистские убийства, ментовский беспредел, секс, про снежных людей и неувядаемые НЛО. Газеты приторговывали остро-сладеньким дерьмом, но никому до этого не было дела. Читатели из малообеспеченных в перерывах между выживанием, пялились в кривляющуюся пестроту телеэкранов. Состоятельные всё заколачивали и заколачивали бабки. Что бы ни происходило вокруг, народ этого будто не замечал. То ли устал, то ли понял, что ждать больше нечего, жить надо здесь и сейчас любой ценой, не задумываясь о далеких перспективах и отвлеченных проблемах.

Николай не вписывался в сложившуюся схему. Провинциальная журналистика не сулила ни денег, ни славы, а только полное опустошение души, приближение которого ощущалось все отчетливей. Как-то главный редактор городской развлекательной газеты предложил Николаю должность своего зама. Редактор, все знали, собирался переезжать в столицу, где у него были давние связи. Заместителю светило стать его преемником. Поразмыслив, Рязанцев отказался. Тошноту вызывала сама мысль о том, что ежедневно с утра до вечера придется корпеть над чужими идиотскими текстами, заискивать в верхах, лавировать, чтоб не огрести судебных исков, но и не растерять читательского интереса.

Рязанцев чувствовал в себе некий потенциал, но никак не мог уразуметь, для чего этот потенциал предназначен.

Лариска тем временем где-то и как-то шуршала себе по тихой грусти. Николаю, поглощенному своими исканиями, было недосуг вдаваться в смысл этого шуршания. Жена, он давно знал, не блистала большими способностями, меняла работу, приносила домой пустяковый заработок. Но Рязанцеву было не до того. Он любил Ларису, но, если честно, с собой ее не равнял, относясь снисходительно-ласково.

Николай сперва просто не заметил, а когда заметил, сильно удивился тому, что в доме появились деньги. Лариска по вечерам рассказывала про какие-то свои коммерческие затеи, но он пропускал ее слова мимо ушей.

Сперва холодильник наполнился лакомыми продуктами, а вскоре и сама видавшая виды «Бирюса» сменилась айсбергом «Занусси». Вслед за этим стандартный «Голдстар» отправился в небытие, а его место занял «Сони» с необъятным, суперплоским экраном. На телевизор Рязанцев не мог не отреагировать – откуда? «От верблюда! – показала ему язык жена. – Заработала.»

Вскоре она перестала покупать новую бытовую технику. Рязанцев уже знал, что Лариса с бывшим сокурсником удачно отпочковались от фирмы, в которой последнее время трудились, и замутили собственное дело. Дело, похоже, шло в гору. Как-то Лариска сказала, что пора подумать о переезде из их двухкомнатной «хрущевки», доставшейся от родителей, в новую квартиру. Оттого и бытовая техника временно потеряла актуальность.

Лариска отсутствовала дома с утра до ночи, а когда возвращалась, домашний телефон и ее мобильник не знали покоя. Она и внешне изменилась. Стала еще красивее, но, как казалось Николаю, грубее. Так оно, наверное, и было. Хоть порой он догадывался, что принимает за грубость ее растущую уверенность в себе.

В первый раз они крупно поссорились сразу после новоселья. В гости на дорогих «джипах» нагрянули какие-то не знакомые Николаю люди, хамоватые, развязные – хозяева жизни, новые Ларискины партнеры. Жена говорила с ними по-свойски, а кому-то и откровенно заглядывала в рот. Замечая это, Николай злился, помалкивал, а если и встревал в разговор, то непременно чтобы съязвить. От его реплик порой повисала пауза. Гости соображали: вроде и придраться не к чему, но ведь как-то изощренно оскорбил, стервец! Только не сразу сообразишь, как. Где им было до Николая с их шуточками типа «без ансамбля – сам, бля!»

После гулянки, затянувшейся до утра, Рязанцев, глядя на горы грязной посуды и тотальный разгром, пропел на манер популярного рокера:

– Это все, что останется после меня-а...

Заведенная его выходками Лариска взбеленилась.

– Не знаю, что останется после тебя. Дай Бог – нетленка! А после людей часто остается – да, вот это! Они вкалывают сутками. Их морщат, кто только может, а они все равно делают дело, потому что с головой. Им тоже надо расслабиться!

– А следы расслабления нам зачищать? – попытался отшутиться Николай. Но она не приняла шутки.

– Не развалишься.

Тогда он впервые остро почувствовал, что прошляпил начало их отчуждения.

…В журнале напечатали роман Рязанцева, а вскоре его выпустил отдельной книгой местный издательский дом. Хозяин, помимо буклетов и прочей красочной макулатуры, порой публиковал литераторов-земляков по собственному выбору и вкусу. Гонораров не платил – пусть спасибо скажут, что их популяризируют!

Роман был об инженере-неудачнике, этаком «семидесяхнутом», начитавшемся Булгакова и прочей подобной литературы. Инженер потерял работу, остался без семьи и переквалифицировался в рысака – нелегального таксиста на собственных «Жигулях». Однажды от одиночества инженер-рысак снял в баре проститутку. Она накачала его наркотиком. Вместо того, чтоб как следует проспаться, он поперся в жутко ненастную ночь под первое мая заколачивать деньгу. Странная пассажирка, от которой так и несло чертовщиной, под неистовство непогоды завлекла его бог весть куда, в какой-то роскошный призрачный особняк.

Дальнейшее содержание романа сводилось к описанию аллегорических приключений инженера на инфернальном банкете в гнездилище порока, который в итоге оказался не чем иным, как балом сатаны в Вальпургиеву ночь. Избежав опасностей и искушений, инженер постиг происходящее и догадался, откуда идут все мерзости жизни – из этого особняка, от скопившейся в нем жирующей нечисти. И решил положить бедствию конец: пробрался в подвал, взломал газовые трубы, по примеру нынешних бандитов поставил зажженную свечу и пустился наутек.

Утром герой никак не мог припомнить, что с ним произошло накануне. Пока не отправился проверить оставленную во дворе машину. По пути купил газету, в ней говорилось, что вчера вечером в краевом конференц-зале проходило ответственное политическое мероприятие с участием представителей федеральной и местной власти, крупного бизнеса, журналистов и творческой интеллигенции. А какой-то террорист едва не устроил взрыв газа, который, к счастью, удалось предотвратить. Террориста теперь искали компетентные органы.

Инженер сразу сообразил, куда его занесла нелегкая. Не ясно только было, наркота над ним так подшутила, исказив реальность до жутковатой карикатуры, или вправду за стенами конференц-особняка происходил бесовский шабаш? Пока инженер на своем диване раздумывал над этим вопросом, в дверь позвонили. Он открыл и понял: за ним пришли… И лица у тех, кто пришел, вдруг начали меняться, открывая потаенную суть и превращаясь в давешние демонические рыла.

Рязанцев принялся ждать реакции на свое сочинение. Но ни вала читательских писем, ни литературных полемик не последовало. Зато его пригласили в местную писательскую организацию и предложили влиться в ее ряды. А вскоре автору присудили краевую литературную премию года.

Он сперва разозлился: они что, ни черта не поняли?! А потом вдруг вспомнил заграничные фильмы про гангстеров: в них мафия обычно сперва старалась подкупить героев, а уж потом ставила ногами в тазик с жидким цементом. Впрочем, если это и был подкуп, то какой-то хилый. Ни реальных денег, ни широкой известности литературный дебют Рязанцеву не принес, книжка, появившись кое-где на прилавках, быстро канула среди прочей пестрообложечной чепухи. Жизнь поглотила духовные усилия автора, даже не пустив кругов по поверхности, словно гнилая трясина.

Он нашел в Интернете адреса центральных литературных журналов и приличных издательств и отправил туда роман по электронной почте. Прошло полгода, но ему никто не ответил, за исключением некоего литагентства, которое пообещало прислать договор, а потом тоже замолкло навсегда.

Рязанцев продолжал ходить на работу в редакцию, стучал по клавишам компьютера, набирая очередной газетный текст. Но у него было ощущение, будто он тяжело отравился какой-то протухшей дрянью.

Тем временем Ларисин бизнес рос, как на дрожжах. Она звала мужа отдохнуть на райских островах, но он хмуро отнекивался. У них (вернее, у нее) появился собственный «Паджеро». Но чем больше становилось денег, тем глубже Николай погружался в депрессию. Наконец Лариса не выдержала. Как-то вечером после ужина подошла к мужу, засевшему в кресло перед телевизором, обняла за плечи.

– Поговорим?

– О чем?

– Попроси в редакции творческий отпуск. Соберись с мыслями, поработай для себя. Повесть у тебя ведь вышла отличная. Напиши новую.

– Не повесть, а роман, – поправил Рязанцев.

– Извини. Но, правда, я ведь вижу, как ты маешься, что больше нигде не напечатали.

Рязанцев скривился.

– Да разве я из-за этого?! Я хочу, чтобы услышали…

– Вот для этого и поработай.

– Сидя на твоей шее?

– Шея, как ты мог бы давно заметить, у нас общая. Каждый должен делать то, что у него получается лучше…

Рязанцев колебался, но после очередной стычки с главным написал заявление с просьбой перевести его на договор – никаких планерок, регулярных хождений на работу и нормы напечатанных строк. Это давало возможность обрести свободу, не порывая с газетой, без которой Рязанцев, привыкший к прокуренному воздуху редакций, почувствовал бы себя неуютно.

Курдюмов не стал возражать, подписав заявление в тот же день, и Николай дома засел за компьютер.

Второй роман должен был выйти на совершенно иной уровень. Рязанцев давно продумал забойный сюжет, эффектные ходы, контекст. Идея обрастала в голове ироничными абзацами, герои преследовали во сне, а наяву в мозгу клубились метафоры.

Он запоем простучал по клавишам две недели. Пока не понял, что продукт отличается от проекта, как китайский «адидас» от фирменного. Слова и предложения приплясывали вразброд, герои рождались на свет какими-то мелкими и кривыми, как огурцы в засушливое лето, вместо драйва выходила размазня, вместо философического сарказма – ерничанье.

Рязанцев, промучившись еще неделю, решил, что пора отдохнуть.

Он просыпался поздно, после завтрака отправлялся в город погулять по набережной и поразмыслить под шелест волн. Но размышлениям мешали шум и суета летних кафе, расплодившихся над рекой, откуда ни возьмись появлялись знакомые, и прогулка оканчивалась в ближайшем баре. Вечером он брезгливо листал газеты или пробегал глазами книжные страницы. Современные авторы не лезли в душу. Рязанцев все время ловил себя на мысли: этакий примитив «ВАГРИУС» издал двухсоттысячным тиражом! А в «ЭКСМО» полумиллионным наклепали некрофила. Несмотря на временные творческие трудности, он был уверен, что его литературный труд более достоин счастливой издательской судьбы, чем то чтиво, которое попадало в руки.

Лариса отсутствовала дома все чаще и дольше, порой исчезала совсем, звоня лишь наутро и скороговоркой объясняя причину – бизнес! И объявлялась через несколько дней. Бизнес. Бизнес! Будь он проклят! Рязанцев иногда пытался поговорить с женой о сокровенном, но измотанной Ларисе было не до того. От нее все чаще попахивало коньяком и мужской туалетной водой. В конце концов они почти перестали разговаривать, потому что любая беседа с первых фраз превращалась в перебранку.

В одну из своих городских прогулок Рязанцев невзначай познакомился с Катей. У нее сломался каблук, и Николай, оставив девушку на скамейке, сгонял с ее туфлей в срочный ремонт обуви. Потом они выпили пива.

Катя была почти вдвое моложе Николая. Она работала менеджером в фирме сотовой связи и выглядела соответственно: по-деловому и чертовски сексапильно в одно время. Несмотря на молодость, она успела побывать замужем, развелась и теперь жила с сынишкой в квартире, оставшейся ей от бывшего мужа. История замужества и развода была путаной и довольно свинской. Дослушав до конца, Рязанцев взял нить разговора в свои руки.

Катя с улыбкой внимала его легким речам, и, глядя на нее, Николай догадывался, что одними разговорами здесь не обойдется. Поздно вечером он позвонил Ларисе на мобильник и сказал, что заночует у приятеля. Не дослушав, Лариса прочастила, что тоже… что дела… Николай, выругавшись про себя, дал отбой.

Катя и Николай стали видеться часто. Рязанцев водил подругу в рестораны и хорошие кафе. С театрами, концертами и прочими достойными увеселениями дело не сладилось. Катя предпочитала попсу, терпела музкомедию, но не выносила драму и наотрез отказывалась посещать буйные «сэйшны» заезжих рокеров, знаменитых в прошлом веке. А Николая бесили приплясывающие полуголые девицы и отвязанные юнцы из современных поп-групп. Зато ночи, которые они проводили в Катиной квартире, уложив спать неугомонного Дениску, с лихвой компенсировали Рязанцеву несовпадение вкусов.

Красноречие Николая было неисчерпаемым, но в конце концов ему захотелось обратной связи. «Интерфейс» подтвердил, что Катя неповторима в постели, но не в беседе. Ее болтовня сперва умиляла, но со временем стала выводить его из себя, и скрывать это становилось все труднее. Но расставаться с возлюбленной Рязанцев не помышлял, как всякий мужик под сорок, которому судьба подарила такой свежий бутон.

Рукопись второго романа была забыта, но Николай не испытывал от этого огорчения. Его душу омрачало лишь одно: он водил свою любимую по ресторанам, дарил ей цветы и дорогие безделушки – на Ларискины деньги!

В один из редких вечеров, когда супруги вместе оказались дома, Лариса уселась против Николая и спросила.

– Как пишется?

– М-м?

– Мне кажется, ты слегка увяз.

– Идея должна дозреть. Это нормальное явление.

– И что ты станешь делать, пока она зреет?

– Я, вообще-то, работаю в газете!

– Ты в ней только числишься. За последние месяцы твоя фамилия там появлялась раза три. Скажи спасибо, что Курдюмов вообще не вычеркнул тебя из списков живых.

– Да плевать я хотел!.. Не пойму, куда ты клонишь? Устала от мужа на содержании?

– Перестань. Я же сама предложила поработать для души. Но я вижу: ты киснешь.

– И какая альтернатива?

– Простая. Приходи в… нашу фирму. (Он заметил, что она чуть не сказала: в мою.)

Рязанцев расхохотался.

– Что я там стану делать? Я не бухгалтер и не мошенник.

Лариса скроила гримаску.

– Поскольку я тоже не бухгалтер, то спасибо за комплимент. Дело тебе найдется. – Она вдруг протянула руку и погладила мужа по щеке. – Коля, не упрямься. Покрутимся вместе, врастешь в дело – какой мне еще компаньон нужен?!

– Ну, не знаю… – хмуро буркнул Рязанцев. – Какими компаньонами от тебя пахнет, когда ты через трое суток домой возвращаешься?

– Дурачок! – Лариса соскользнула с кресла на палас и обвила руками его колени. – Ты, подлец, почему столько уже своими обязанностями манкируешь?! Или, думаешь, у жены теперь вместо либидо – сальдо и бульдо?

Она решительно вжикнула «молнией» на его брюках.

…Лариска оказалась все-таки умной бабой. Она нашла Рязанцеву занятие, с которым он быстро освоился, сообразив, что здешние горшки обжигают не боги, достаточно иметь голову на плечах. В этом смысле на голову он не жаловался, а боль уже давненько не докучала ему.

Получка, которую ему вручили, очень его порадовала. Николай, расписываясь в ведомости, скосил глаза на соседние графы и понял, что это не Ларискина поблажка, а стандартная здешняя зарплата. Самолюбие могло оставаться в покое.

Он научился общаться с Ларискиными партнерами, которые в глубине души были ему противны. Но ведь и на газетном поприще доводилось улыбаться всяким морлокам! У Рязанцева это получалось безукоризненно. Вникнув в дела фирмы и решив, что многие заморочки происходят от отсутствия фантазии, он стал все чаще озвучивать собственное мнение. Если с ним не соглашались, пускал в ход профессиональную иронию и сарказм. Такие замашки были ему не по должности. Но никто не перечил мужу Шахини, как величали здесь Лариску, а сама она просто таяла, когда муж подсказывал нетривиальное решение.

Однажды Лариска умчалась в очередную командировку. А на следующий день в офис явились заказчики – качать права за нарушение обязательств. Когда незваные гости повлекли коммерческого директор в его стеклянную выгородку, Рязанцев перелистал контракт. А гвоздей жареных вам не надо?!.. Он решительно направился следом.

Присев на край стола и помахивая договором, Николай вклинился в беседу.

– Прошу прощения, господа. Вы читали пункты три-семь и четыре-четыре?

– А что? – один из пришельцев поднял на Рязанцева очки в изящной оправе.

– Я понимаю, там мелко напечатано, но вы все же не сочтите за труд, ознакомьтесь.

– Николай Евгеньевич… – начал коммерческий директор, но Рязанцев предупреждающе поднял ладонь.

– В пункте три-семь сказано: поставщик не несет ответственности за нарушение сроков, в случае, если… Вы сами взгляните. А в пункте четыре-четыре есть слова: только в случае неисполнения обязательств по пункту два настоящего договора. Разве это так сложно?

Пришельцы переглянулись.

– Не вижу повода для претензий, – подытожил Николай.

– Вы, собственно, кто? – осведомился очкастый.

– Я тот, кто внимательно читает документы.

– Николай Евгеньевич, – опять вмешался коммерческий директор. – Тут есть кое-какие обстоятельства…

– Брось, Даня! Какие обстоятельства? Понятно, что никому неохота нести убытки. Но мы-то здесь при чем?

– Это ваш ответ? – отнесся очкастый к коммерческому директору.

Тот замялся:

– Лариса Дмитриевна вернется послезавтра.

Гости встали и направились к выходу.

– Не бзди, Даня, – ухмыльнулся им вслед Рязанцев. – Таких учить надо.

Хмурый Даня промолчал.

…Лариска явилась заполночь. Она, оказывается, была уже в курсе и начала с порога.

– Доброй ночи вам, господин генеральный! Сладкий сон не перебила?

– Ты чего, – удивился Николай, вышедший в прихожую встречать жену.

– А того! Тебя кто назначал исполняющим обязанности в мое отсутствие? Ты у нас юрист, чтоб контракты толковать?!

– А, ты об этом. Успокойся, там же все ясно, как божий день…

– Божий пень, вот ты кто! Формально по контракту одно, а по жизни, знаешь, другое. Еще не хватало, чтоб ихняя крыша с моей разборки затевала, чтоб мне кислород перекрывали для вразумления! Меня-то чего вразумлять? Я при памяти. Муженек у меня только сам себя в начальники произвел. Не знаешь – не суйся!

Рязанцев вскипел.

– Ты язычок-то попридержи! Я тебе что, младший менеджер на посылках?

– А, может, ты у нас самый главный? Может, все акции у тебя?! И ума палата, чтоб дела вершить!

– Ага! Значит, у тебя акции, а я девочка на содержании?!

– Мальчик!.. У меня опыт и знание реального расклада, а у тебя неудовлетворенные амбиции!

– Сука ты!..

Переночевав в гостиной на кушетке, Рязанцев следующим утром на работу не пошел. Позвонил Кате, но она оказалась занята до позднего вечера. Тогда он отправился в бар и надолго обосновался у стойки. После очередной рюмки его хлопнули по плечу.

– Привет!

Николай поднял голову. На высокий табурет по соседству громоздился сотрудник Ларискиной фирмы, двадцатидвухлетний компьютерный гений, шизанутый на своем виртуале и в общении совершенно невыносимый. Вундеркинд, отвергавший всякую дисциплину, мог сутками резаться в «Дум» по сети с такими же оболтусами или, как сейчас, в разгар рабочей поры отправиться в злачное место. Ему все прощалось. Потому что начальству было известно: уравновешенных компьютерных гениев в природе не существует.

– Ты чо, Евгенич, забухал? – спросил вундеркинд, заказав пиво.

– А ты?

– Мне бухло по барабану. Просто с утра твою Шахиню слушать в ломы.

– Чего так?

– Да она там сегодня разорялась на Даньку, что он, дурак такой, тебя, дурака, послушался. Насчет какого-то договора. Злая, блин! На всех катит. Я и свалил, чтоб не париться.

– Прямо так меня дураком и величала? – не удержался Николай.

– И прямо, и наперекосяк. – Вундеркинд хлебнул пива. – Как ты с ней живешь?

– Ты, дружок, не зарываешься?

– Ну, если тебе в кайф такая вайф…

– А вот я сейчас врежу тебе между глаз, – пообещал Рязанцев. – Не хватало всякому чучелу ей кости перемывать!

Вундеркинда заело.

– Мне по барабану! Но тебе по-мужицки не обидно?

– В смысле?

– Чо, не вмыкаешь?

– Просвети, – процедил Рязанцев.

– Да чо светить?! Ну, это… короче… Рога причеши.

Когда до Рязанцева дошло, еле сдержавшись, спросил:

– Не свистишь?

– Да на фига мне?! Просто, я думал, все знают – и ты знаешь. А вместе вы, чтоб бабки не делить.

– Ты не думай, ты рассказывай.

– Дак чо рассказывать. То она по саунам с крутыми отдыхала. А теперь… Ты ее водилу знаешь? Бывший офицер-десантник. Она с ним в командировки гоняет. Наши девки говорят – секс-машина.

Николай слез с табурета, чувствуя, что разговор этот и впрямь закончится мордобоем.

…Вечером дома у Рязанцевых разразился самый грандиозный скандал за всю историю их совместной жизни. То затухая, то вновь вспыхивая, как нефтяной фонтан, подожженный террористами, он продолжался больше недели. В итоге Николай покидал в дорожную сумку вещи и, уходя, изо всех сил шарахнул фирменной стальной дверью. Эхо удара разнеслось по подъезду, как выстрел базуки.