Август и великая империя

Новая реформа сената. — Consilium principis и его возникновение. — Борьба двух поколений. — Развлечения в Риме. — Скандалы и процессы. — Август и скандальные процессы. — Бездетные браки во всадническом сословии. — План новой реформы законов о браке. — Смерть и погребение Друза. — Тиберий и новое поколение. — Воспитание Гая и Луция Цезарей. — Сыновья Фраата в Риме. — Новое окончание срока принципата Августа. — Трудность заместить Августа. — Окончательное покорение Германии. — Раздор между Юлией и Тиберием. — Административная реорганизация Рима. — Римские vici и их magistri. — Гай Цезарь consul designatus в четырнадцать лет. — Тиберий просит отпуска на Родос.

Новая реформа сената

На 9 г. Рим избрал консулом Друза, любимца богов, со времени своих подвигов в Германии пользовавшегося не только народными симпатиями, но и всеобщим обожанием. В конце года Август, Тиберий и Друз вернулись в Рим, где были приняты празднествами и почестями.[272] Но раньше чем год окончился, Друз уже снова уехал в Германию, оставляя своего товарища одного вступить 1 января в должность.[273] Эту поспешность можно объяснить двумя способами. Друз, может быть, убедил, наконец, Августа, что настало время нанести решительный удар германским варварам; а может быть, в Риме было получено известие, что херуски и свевы соединились с сугамбрами и готовились вторгнуться в Галлию, уже заранее деля добычу: херуски должны были получить лошадей, свевы — золото и серебро, а сугамбры — рабов.[274] Как бы то ни было, посвятив в области лингонов новый храм Аполлону,[275] Друз с могущественной армией прошел в 9 г. через Германию и, сражаясь, дошел сперва до Везера, а затем до Эльбы. На этот раз он окончательно усвоил себе стратегию Цезаря. К несчастью, мы не знаем, с какими силами, какими средствами, по каким дорогам и посреди каких затруднений выполнил он свой план: мы знаем только, что этот план занимал его все лето и что, достигнув Эльбы, он готовился вернуться обратно к августу месяцу.[276] В то время как Друз сражался в Германии, Август в первой половине 9 г. произвел новую реформу сената. Это была уже четвертая или пятая в продолжении восемнадцати лет! Но употреблявшиеся до сих пор средства нс достигли никакою результата. Несмотря на уменьшение числа сенаторов не могли добиться требуемою законом кворума, и скандал был в полном разгаре. Все требовали окончательной реформы, применения радикальных средств, которые произвели бы. наконец, свое действие. Отказавшись от слишком героическою проекта совершенно уничтожит», сенаторскую лень, Август решился вступить с ней в компромисс, чтобы создать уже не тот монументальный сенат, на который он надеялся, по хотя бы его подобие, чтобы, не проявляя особей энергии, ои не находился бы, по крайней мерс, в позорном оцепенении.[277] Он предложил сенату новый, менее строгий указ, чем прежний, но который должен был быть соблюдаем с большей строгостью, прося сенаторов хорошенько изучить его, прежде чем одобрить. Обязательные заседания были назначены дважды в месяц — в календы и иды, т. е. в начале и середине каждого месяца; в промежутки сенаторы были свободны.[278] Все другие публичные функции приостанавливались в эти дни,[279] а для сентября и октября, т. е. во время сборов винограда, вводились еще большие облегчения: только часть сенаторов, избранных по жребию, должна была принимать участие в заседаниях.[280] Одновременно с предоставлением эти облегчений указ увеличивал штрафы на сенаторов за неуважительные причины отсутствий, и было решено, что, если отсутствующих будет слишком много, штрафу должна подвергнуться пятая часть сенаторов, назначенных по жребию[281] Прежний указ был изменен по отношению к кворуму, устанавливая для законности сенатских постановлений число голосов, различных, смотря по важности дел, которые были, таким образом, классифицированы по различным категориям.[282]

Consillum principis 9 г. до P.X

Наконец — и это была наибольшая новость, введенная в государстве этой реформой. — установили род маленького сената в большом, решили, что каждые шесть месяцев должно избирать по жребию совет из пятнадцати сенаторов, которые весь семестр оставались бы в Риме в распоряжении Августа и с которыми он мог бы решать все неотложные дела, которые сенат ратифицировал затем в пленарных заседаниях в ближайшие иды или календы.[283] Обязанности, связанные с сенаторским достоинством, были, таким образом, сделаны менее тяжелыми, ибо они распределялись между всеми сенаторами; а при Августе в отсутствие целого сената всегда состоял consilium, олицетворявший собой этот небрежный и апатичный сенат, занятый жатвой, сбором винограда или удовольствиями.

Борьба между старым и новым поколениями

Поэтому Гораций в эту эпоху с полным основанием хвалил выдающуюся энергию принцепса, который почти ни в ком не встречал поддержки:

Занятия и обязанности Августа увеличивались с каждым днем. В Германии и в иллирийских провинциях продолжались войны; внутри страны остатки пуританского духа в старом поколении с каждым днем все более и более возмущались против нового поколения и испорченности нравов; приходили известия о новых ожесточенных конфликтах. Никто не мог более сомневаться, что поколение, выросшее после гражданских войн, готовилось, наконец, возмутиться против данного ему сурового воспитания и уничтожить вокруг себя все то, что предшествующее поколение старалось восстановить. Насколько это новое поколение было скептично, эгоистично и склонно к удовольствиям, можно было видеть в Риме, где Овидий являлся руководителем знатной молодежи;[285] где, несмотря на старания Августа, Тиберия и Ливии, Юлия подавала пример непозволительной роскоши в том самом семействе, которое должно бы подавать всем другим пример строгого соблюдения законов против роскоши, изданных в 18 г.;[286] где народ ежеминутно с настойчивостью и дерзостью требовал у знати, у республики, у Августа хлеба, вина, зрелищ и денег;[287] где классы, полы и возрасты смешивались во всех театрах в шумную, грубую и беспорядочную толпу, теряя понемногу свое достоинство, свою стыдливость или свою невинность. В театрах Рим, по-видимому, с особенным удовольствием выставлял напоказ свою нравственную распущенность.

Попытки, сделанные с целью создать национальный, серьезный художественный театр в подражание великим классическим образцам, потерпели неудачу; сами высшие классы предпочитали мелодраматические пьесы изящным литературным произведениям, полным философского духа или воодушевления.[288] Тем в большей мере это было свойственно той plebecula, которая не получила никакого литературного образования. В трагических или комических театрах зритель мог подумать, что слышит шум лесов на горе Гаргане или прибой Тирренского моря;[289] таково было молчание и уважение, с которым публика слушала изысканные творения наиболее выдающихся поэтов! Наиболее отделанные стихи, наиболее патетические пассажи, наиболее глубокие и нравственные идеи — все это тонуло в гвалте, подобно листьям, оторванным бурей. Всякому шедевру древнего или современного театра предпочитали хорошую кулачную драку, большие бега колесниц, охоту на диких зверей, хорошую резню гладиаторов.[290] К последним зрелищам всех влекло с безумной страстью: сенаторов и плебеев, мужчин и женщин, старых и молодых, включая и самого Августа; матроны сбегались посмотреть на обнаженных атлетов; молодые люди — чтобы видеть, как режут диких зверей; а на гладиаторских играх мужчины и женщины смешивались на одних и тех же скамьях в одинаковом припадке жестокости и сладострастия.[291] Все классы испытывали теперь такое удовольствие при виде крови, что Август вынужден был запретить гладиаторские бои со смертельным исходом,[292] иначе публика требовала бы резни каждый спектакль. Безопасная жестокость, наиболее ужасная и постыдная из всех человеческих страстей, была наслаждением, которым господствовавшая над миром олигархия упивалась с величайшей радостью!

Скандалы и процессы 9 г. до P.X

Посреди подобных развлечений нравственность, естественно, приходила в упадок; великие социальные законы 18 г. сделались бессильными; порок снова поднял голову и осмелился нарушать их; власть не пыталась более принудить к их строгому соблюдению, и это было живой причиной гнева и печали всех поклонников доброго старого времени, всех защитников традиций, всех истинно честных людей и тех, кто казался таковым, не имея средств, необходимых, чтобы делать зло. Все они, придя в отчаяние уничтожить другим путем безграничную распущенность, поощряли исчадия профессиональных обвинителей во главе с Кассием Севером. Порядочные люди презирали этих профессиональных клеветников, которые чудовищными преувеличениями раздували все крупные и мелкие скандалы и возбуждали в толпе самые низкие страсти, поощряя ее оплевывать в судах лиц высших классов и делая суды как бы добавлением к амфитеатру. Там жертвами были гладиаторы, а здесь выдающиеся мужчины и женщины. И, однако, вместе с людьми завистливыми и трусливыми даже порядочные люди вынуждены были терпеть эти обвинения. Если не было более цензоров, если Август так мягко пользовался правами, которые предоставляла ему praefectura morum et legum, то какое было другое средство бороться против дурных стремлений новых поколений?[293] Подонки столицы были теперь стражами нравственности. Доходили до того, что жаловались на закон, запрещавший подвергать пытке рабов с целью вырвать у них свидетельства против их господ, утверждая, что слишком часто такое запрещение обеспечивает безнаказанность богатым. Чьих свидетельств, действительно, могло потребовать правосудие по поводу совершенных в семье преступлений, если рабы были устранены от показаний?[294] Особенно в процессах о прелюбодеянии показание рабов могло очень часто быть решительным. Но были и люди, находившие позором, что бесчестные клеветники узурпируют почти священные функции цензоров, и понимавшие всю опасность безумного желания доказать во что бы то ни стало все обвинения, хотя бы при помощи вымышленных доказательств или свидетельств рабов.[295] Так, проводившиеся процессы кончались надолго затаенной злобой, что всегда бывает, когда беззаботность общества предоставляет заботу о нравственной чистоте профессиональным шпионам и доносчикам; в этих процессах действительно теряли чувство справедливости и, чтобы следить за их перипетиями, пренебрегали серьезными делами. Даже в тот момент, когда Друз вел борьбу в Германии, Рим все свое внимание обращал на громкий процесс об отравлении, начатый против лица, принадлежавшего к высшей знати и связанного с Августом узами дружбы; это был Гай Ноний Аспрент. Обвинителем выступал Кассий Север.[296] Мы не знаем, в каком преступлении был действительно виновен Ноний; Север обвинял его в том, что он приготовил ужасный напиток, при помощи которого отравил сто тридцать лиц![297] Устрашенные обвинителем более, чем самим обвинением, испуганные глупым общественным легковерием и слепым ожесточением низших классов против богатых обвиняемых, Ноний и его фамилия обратились к самому Августу и просили его взять на себя защиту обвиняемого. Но благоразумный Август предпочитал предоставлять некоторую свободу этим подлым профессиональным обвинителям; он не хотел отнять у низших невежественных классов платоническое удовольствие поругания время от времени того или другого богача перед судом. Поэтому он колебался, старался уклониться от просьбы и, наконец, чтобы выйти из затруднительного положения, решил предложить сенату вопрос: может ли он выступить в защиту Нония? Он объявил, что не может один разрешить этот вопрос, потому что если он примет на себя защиту Нония, то боится, что это будет выглядеть так, будто он ставит свой авторитет и свое влияние на службу обвиняемого, который может быть и виновным; с другой стороны, если он откажется, то не будет ли это значить, что он как бы обвиняет человека, который может быть невиновен?[298] Сенат единогласно уполномочил его взять на себя эту защиту. Но Август не удовольствовался еще решением сената; в день процесса он занял место между защитниками, но только присутствовал, не произнеся ни слова, и невозмутимо слушал без всякого протеста очень сильную речь, произнесенную против Нония Кассием Севером.1 2 Ноний был оправдан; но Август не замедлил утешить Кассия Севера в его неудаче и, в свою очередь, спас его от направленного против него обвинения. При этом он утверждал, что современная испорченность делала необходимым существование таких обвинений и таких обвинителей.3 Возникает, правда, вопрос, чему служит и какова цена власти, когда все видят, что сын Цезаря, президент сената и республики, первый гражданин империи, верховный понтифик, вынужден оказывать такое внимание и любезность по отношению к бездельникам, подобным Кассию Северу.

Бездетные браки 9 г. до P.X

Несмотря, однако, на процессы и скандалы испорченность повсюду распространялась. Овидий, написав несколько вымышленных писем любовников, известных в истории и легенде, осмелился составить на глазах у lex Iulia настоящее «руководство к совершенному прелюбодеянию» — свою Ars amatoria. Но открытое неповиновение и явное возмущение против великих социальных законов 18 г. не так опасно компрометировали дело Августа и консервативную реставрацию, как некоторые формы лицемерного и ненаказуемого неповиновения, которые оскорбляли дух законов, скрываясь под точным соблюдением его буквы.

Lex de maritandis ordinibus, наказывая безбрачие, принуждал большинство римских граждан к браку; но никто не предвидел, что гражданский эгоизм высших классов найдет средство презирать закон в самом браке, отказываясь иметь детей. Особенно во всадническом сословии, т. е., мы сказали бы теперь, в зажиточной буржуазии, бездетные семьи становились все многочисленнее. Жизнь делалась более утонченной; хотели пользоваться всеми удовольствиями, доступ к которым египетская цивилизация открыла всем классам; эгоизм особенно возрастал в тех семьях, которые были зажиточны, но не владели очень крупными состояниями и не могли бы жить с комфортом при увеличении членов семьи. Несмотря на возрастающее благосостояние в Риме было долгов больше, чем должно было быть в хорошо управляемом государстве.[299] Поэтому масса людей была вынуждена или принести в жертву своим детям наслаждения, соблазн которых повсюду теперь был так силен, или, напротив, им приходилось жертвовать своими детьми в угоду удовольствиям, убивая в зачатке потомство, которое должно было бы продолжать их во времени, и покорно погибая навсегда в конце своего существования для того, чтобы свободнее наслаждаться кратким мгновением жизни. И всего чаще избирали второе решение. Всадническое сословие быстро уменьшалось, и те, кто заботился об общественном благе по мере увеличения зла, все более сожалели, что закон о браке не привел к лучшим результатам.[300] Целью его, действительно, было не принуждать мужчин и женщин жить под одной кровлей и разделять одну и ту же постель, а давать республике людей. Если бы угасло всадническое сословие, то усохли бы самые корни аристократической конституции, ибо сенаторское сословие пополнялось из всадников. Необходимость в многочисленном всадническом сословии по мере роста империи и уменьшения сенаторской знати даже возрастала, так как во всадническом сословии можно было иметь более обширный выбор гражданских магистратов и офицеров для легионов. По-видимому, уже в эпоху Августа все кавалерийские части, набираемые между варварскими подданными, были под началом членов всаднического сословия.[301] Правителей Египта и Норика и значительное число прокураторов, которые должны были наблюдать за сбором податей в его провинциях, Август выбирал также из всадников. Всадническое сословие делалось, так сказать, второй, резервной, знатью, которая могла бы поддержать аристократическую конституцию, если бы первая знать слишком ослабла. Когда сенаторское сословие с каждым днем теряло свою энергию, все возлагали свои надежды на всадническое сословие, менее пресыщенное почестями и богатствами, чем первое, и чье гражданское рвение могло быть возбуждено честолюбивым стремлением достигнуть высшего положения и увеличить свое богатство государственной службой. Если же всадническое сословие, в свою очередь, угаснет в добровольном бесплодии, что сделается с государством? Где найти вождей для легионов и для корпусов вспомогательных войск? Поэтому проникновение гражданского эгоизма из маленькой сенаторской олигархии в низшие и более широкие слои общества было очень важным вопросом.

Смерть Друза 9 г. до P.X

Многие поэтому начали говорить, что нужно реформировать lex de maritandis ordinibus так, чтобы он карал не только безбрачие, но и добровольное бесплодие браков. Но зло не было еще достаточно тяжелым для того, чтобы явилось желание немедленно действовать. Довольствовались наблюдением его, обвинением друг друга и предложением проектов. Август тем временем отправился летом в долину По, быть может, для свидания со своими двумя легатами, сражавшимися в Паннонии и в Германии, и прибыл в Тицин (совр. Павия). Здесь в августе он получил ужасное известие: 13-го числа Друз, находившийся со своей армией в месте, которое историки тщетно искали много столетий, упал с лошади и сломал себе ногу.

Не будучи более в состоянии командовать армией и не смея доверить ее посреди вражеской территории никому из своих офицеров, Друз остановился, построил лагерь и послал вестника просить у Августа прислать ему другого генерала, который мог бы отвести обратно легионы, если его выздоровление затянется.[302] К счастью, незадолго до получения этого дурного известия в Тицин прибыл Тиберий, покинув Паннонию, в этот год более спокойную, чем обыкновенно.

Без эскорта, с одним проводником, не останавливаясь ни ночью, ни днем, Тиберий перешел через Альпы и без остановок проехал около 200 миль.[303] Он прибыл вовремя только для того, чтобы последний раз обнять своего брата. В тридцать лет, на вершине счастья и славы, молодой любимец богов умирал, без сомнения, от своей раны;[304] он не подозревал всей непрочности дела, за которое умирал, и не видел в своей агонии тучи скорби и позора, которая скоро должна была омрачить гордую судьбу его фамилии. Смерть Друза для всей Италии была национальным трауром; его потерю оплакивали даже в самых отдаленных деревушках. Не будучи в состоянии бороться против судьбы, потрясенная нация хотела по крайней мере выразить свою скорбь в бесконечной процессии, сопровождавшей останки Друза от его смертного ложа в Германии до погребального костра в Риме. Гроб до зимних лагерей несли на своих плечах центурионы и военные трибуны; потом от зимних лагерей его несли декурионы и знатные люди колоний и муниципий, явившиеся для исполнения этой благочестивой обязанности.[305] Тиберий все время шел впереди пешком в знак траура.[306] Небольшой отряд со своим священным и печальным грузом перешел таким образом через Альпы, спустился в долину По, встретил в Павии опечаленных родственников и вместе с ними зимой отправился по дороге в Рим, приветствуемый по пути жителями, отовсюду собиравшимися, чтобы сказать последнее прости смертным останкам молодого человека, и депутациями городов, являвшихся выразить свое соболезнование Августу и Ливии.[307] Похороны в Риме были совершены с грандиозной торжественностью в присутствии всего сената, всего всаднического сословия и бесчисленного числа граждан.[308] Тело было выставлено на форуме между статуями Клавдиев и Ливиев; там Тиберий произнес надгробную речь, и всадники отнесли потом тело на Марсово поле, где был зажжен погребальный костер, скромный и печальный, совершенно отличный от погребального костра Цезаря.[309] Август, в свою очередь, произнес похвальную речь в честь умершего во Фламиниевом цирке; он советовал молодым людям следовать примеру Друза; в взволнованных словах он высказал надежду, что два усыновленных им сына Агриппы будут подобны Друзу, и просил у богов, чтобы они позволили ему умереть, подобно Друзу, охраняя республику.[310] Сенат постановил, чтобы усопшему были возданы многочисленные почести и чтобы ему дали титул Germanicus, который должен был оставаться наследственным в его фамилии. Ливии сенат предоставил все привилегии, на которые имели право матери троих детей, хотя у нее их было только двое.[311]

Тиберий и новое поколение

Так умер и был погребен Друз. Август оплакивал его дольше и более горько, чем Италия, и не только вследствие отеческого чувства. Со смертью Друза он терял то орудие, которое нелегко можно было заменить. Прогрессирующее падение сената делало то, что Август все более и более был вынужден прибегать к помощи своих близких родственников и интимных друзей, особенно в делах внешней политики, требовавшей известной преемственности еще в большей мере, чем требовала ее внутренняя политика. В прекрасные времена аристократии сенат со своим единством, твердостью, своей монументальной прочностью и своим престижем, даже довольно часто совершая ошибки, мог с успехом вести преемственно внешнюю политику. Он имел удачу во всех своих предприятиях, несмотря на ежегодную смену проконсулов и пропреторов, бывших исполнителями его дипломатических и военных планов, хотя наряду с выдающимися людьми он пользовался людьми средних способностей или даже ничтожными. Как только появлялась тогда необходимость быстро исполнить трудное дело, в собрании всегда находилось несколько сенаторов, хорошо знавших его, которые могли быстро припомнить прецеденты, внимательно изучить ход событий, объяснить дело своим товарищам, заставить их выбрать подходящий план действий и выполнить его с достаточной энергией. Теперь сенат, напротив, был поражен неизлечимою апатией, не мог даже собраться в достаточном числе и доверил Августу всю внешнюю политику, не чувствуя более ни желания, ни силы руководить ею. Август поэтому опять находился почти один на один с темным будущим; ему одному приходилось разгадывать его ужасные загадки и вносить во внешнюю политику ту непрерывность, которая является ее душой. Слабый и бессильный несмотря на весь свой авторитет, он один должен был принимать на себя вместо сената все неудачи и опасаться быть увлеченным катастрофой. Этот человек не мог поэтому ежегодно менять людей, служивших его орудиями, и употреблять их, как способных, так и неспособных; он был вынужден искать лиц с возвышенным умом и крепкой волей, желать, чтобы путем долгой практики они сделались способными вести самые трудные дела внешней политики и разделять ответственность, слишком тяжелую для него одного. Но найти таких сотрудников для европейских провинций, а особенно для Германии, было очень трудно. Пребывание в этих холодных, варварских и нецивилизованных странах было менее приятно, чем пребывание на Востоке в богатых странах со старинной цивилизацией. Уже задача Цезаря в Галлии быта гораздо труднее и тяжелее задачи Лукулла и Помпея на Востоке, а теперь германская, паннонская и иллирийская политика, которой развитие Галлии придавало такое значение, требовала от римской аристократии гораздо большего самопожертвования, чем его нужно было для восточной политики. Но гражданское самопожертвование было добродетелью, которой всего более недоставало новому поколению. Трудно было найти молодых людей, желавших провести долгие годы вдали от Рима, чтобы постоянно заниматься сражениями или переговорами с неприятелем и заботливо извещать Августа о ходе событий. Август имел счастье встретить двух из них, Тиберия и Друза, в своей семье, и вот завистливая судьба похищает у него Друза. Теперь во всей германской, галльской, иллирийской и паннонской политике он мог рассчитывать только на Тиберия. Но если Тиберий как опытный генерал стоял наравне с Друзом, то он был гораздо менее приятен и популярен, чем его брат. Это было новое затруднение, которое приходилось учитывать при столь запутанном положении. Теперь, когда Рим предпринимал завоевание Германии, нужно было, чтобы глава республики, бывший и главою армии, был опытным военным, хорошо осведомленным о положении дел в Германии. После смерти Друза Тиберий становился поэтому не только главным сотрудником Августа, но первым лицом в империи после принцепса и его вероятным преемником.

Характер Тиберия 9 г. до P.X

К несчастью, хотя Тиберий был великим генералом, он не имел тех качеств, которые сделали его брата столь популярным; он имел много врагов и не жил более в согласии с Юлией. В то время как его сверстники, молодые аристократы, изнеживались в Риме в роскоши, в праздности, в чтении очаровательных и развращающих сочинений Овидия, Тиберий закалялся, делался все более и более римлянином, действительно возвращался к древним идеям и древним нравам среди лагерной жизни и битв на берегу океана варварства, в течение стольких лет бушевавшего у его ног на плохо защищенных границах обширной империи. В то время как его сверстники легкомысленно пировали в Риме на празднике мира, он видел, что на границах растет германская, паннонская и фракийская опасность, которая может прорваться за Альпы, если Рим не будет способен противопоставить ей могущественную армию. Поэтому увеличение военных сил империи казалось ему самой настоятельной необходимостью; но где можно было подготовить офицеров и генералов для армий? Можно ли было подготовить их в школах греческих риторов и философов, посреди жрецов Изиды, в лавках египетских торговцев или среди сирийских куртизанок? Единственной военной школой в Риме была древняя аристократическая фамилия с ее прежней строгостью нравов и приверженностью к традициям. Традиционализм и милитаризм были тогда одно и то же. Тиберий, горячий милитарист, естественно, должен был быть строгим римлянином в своих идеях, манерах и чувствах, особенно среди поколения, где эллинистические нравы делали такие быстрые успехи. Хотя он очень хорошо знал греческий язык, однако, говоря в сенате, он старался никогда не употреблять тех греческих выражений, которые образованные люди так часто примешивали тогда в латинскую речь, если вели разговор о серьезном предмете.[312] Он не хотел лечиться у ученых врачей, которые все приезжали с Востока, а предпочитал прибегать к старым рецептам, хранившимся в римских фамилиях.[313] Хотя закон, утвержденный в 27 г. до Р. X., разрешал проконсулам и пропреторам платить жалованье своим офицерам и хотя уже давно было необходимым поощрять деньгами гражданское усердие сенаторов и всадников, Тиберий отвергал это нововведение, шедшее против одного из основных принципов аристократического общества;[314] он, согласно древнему обычаю, давал им только провиант, но никогда не давал денег.[315] Подобно Катону Цензору, Тиберий порицал также возраставшую роскошь знати, содействовавшую развращенности, порокам и изнеженности и вывозившую в Индию и Китай в обмен на шелк и драгоценные камни драгоценные металлы, которые ему казалось более благоразумным употребить на увеличение армии и достижение безопасности границ.[316] Он не хотел также чрезмерного увеличения общественных расходов и слишком частых денежных раздач, которых народ требовал со все возрастающей дерзостью.[317] В то время как Август управлял финансами с известной снисходительностью, он хотел бы вернуться к суровому управлению древней аристократии; особенно он порицал беззаботность, с которой позволяли частным лицам расхищать имущества республики.[318] Наконец, он не только требовал строгого применения социальных законов 18 г., но был сторонником реформы закона de maritandis ordinibus, которая наказывала бы бесплодные браки и принудила бы всадников иметь детей.[319] Но эти идеи столь строгого традиционализма, этот властный дух, даже эта жестокость, делавшие из него несравненного генерала, вовсе не нравились в Риме. Народ желал только денежных раздач, праздников, щедрости, удовольствий и наслаждения во всем: в политике, в администрации и в частной жизни; он совершенно не любил этого Клавдия, бережливого администратора, который был еще экономнее в государственной казне, чем в своих личных средствах. Новое поколение, которое требовало снисходительного применения или совершенной отмены социальных законов 18 г., не доверяло этому молодому человеку, который, напротив, требовал их сурового применения. Все эксплуатировавшие государственные земли или рудники боялись этого аристократа старого образца, ставившего государственные интересы выше их выгод.

Многих, наконец, оскорбляла его молчаливая сдержанность и сухость его манер. В Риме спрашивали себя: не думает ли этот Клавдий, что живет во время второй пунической войны, когда аристократы могли таким образом обходиться со своими подчиненными? Потребовалось даже вмешательство Августа, извинявшегося, так сказать, за своего пасынка, уверявшего сенат и народ, что его слишком грубые манеры были результатом недостатков темперамента, а не дурного сердца.[320] Во всяком случае, этот страстный, но сдержанный и молчаливый характер страдал при воспоминании об Агриппине, сделавшейся женой Азиния Галла; он страдал так сильно, что Август вынужден был принять меры против встреч прежних супругов, ибо эти встречи слишком волновали хладнокровного генерала.[321] Юлия, со своей стороны, отдалялась от мужа, который, несмотря на делаемые им усилия жить с ней с согласии, замыкался от нее в воспоминания и сожаления о другой женщине. Рождение ребенка, по-видимому, сблизило обоих супругов, но ребенок скоро умер, и перемирие между двумя столь несходными характерами было сейчас же разрушено.[322] В то время как Тиберий был убежденным сторонником старых идей и старых римских нравов, Юлия все более и более склонялась к роскоши, светской жизни и новым обычаям.

Воспитание Гая и Луция Цезарей 9 г. до P.X

Август назначил Тиберия своим легатом на место Друза, поручив ему завершить покорение Германии. Но он слишком хорошо понимал необходимость подготовить себе новых сотрудников, чтобы не быть принужденным рассчитывать только на одного Тиберия; с этой целью, начиная с настоящего момента, он удвоил заботы о воспитании Гая и Луция Цезарей, усыновленных им детей Агриппы и Юлии.

До сих пор он сам учил их читать и писать и, чтобы избежать всяких дурных влияний, держал их, насколько мог, при себе, увозя их с собой в свои путешествия, когда он покидал Рим.[323] Когда же наступило для них время посещать школу, он позаботился выбрать им хорошего учителя, Веррия Флакка. Этот выбор был многозначителен. В школах, как повсюду, шла борьба между старым и новым направлениями, и в то время как некоторые наиболее смелые учителя, как Квинт Цецилий Епирот, читали в своих школах произведения современных и даже живых авторов, например Вергилия и Горация,[324] другие, напротив, старались внушить молодым людям уважение к старине путем чтения древних поэтов.

Наиболее знаменитым среди учителей, поклонников традиций, был Веррий Флакк, прославившийся не только в качестве профессора, но и в качестве ученого и археолога. Он работал тогда над внесением в календарь дат гражданских праздников, религиозных торжеств и замечательных событий и собирал материалы для обширного латинского словаря, который должен был содержать помимо древних полузабытых или уже мертвых слов также вымирающие традиции и интересные воспоминания.[325] Август выбрал Веррия Флакка, конечно, по причине консервативного характера его преподавания. Он хотел, чтобы его приемные сыновья, посещая его школу, выработали в себе древнюю душу, и, чтобы побудить учителя не щадить усилий, назначил ему 100 000 сестерциев ежегодного вознаграждения.[326]

Так, путем строго консервативного воспитания, Август предполагал подготовить по крайней мере двух политических деятелей из своей семьи, если другие знатные фамилии пренебрегали своими обязанностями по отношению к государству. Однако Гаю было только двенадцать, а Луцию всего девять лет; и нужно было ждать еще долгое время для того, чтобы тот или другой мог заменить слишком рано сошедшего со сцены Друза. В то же время Август принял на себя руководство воспитанием троих сыновей Друза по соглашению с благородной и целомудренной Антонией, которая, верная памяти Друза, а также из-за своих детей, хотела остаться вдовой. Август не имел мужества принудить и ее к новому браку, своего рода посмертному прелюбодеянию, которое lex Iulia de raaritandis ordinibus предписывал всем вдовам.

Раздоры в парфянском царском доме

В этот момент странный и неожиданный случай помог Риму расширить свое влияние в Азии без опасности и затруднения для себя, благодаря тому, что Парфянская империя была ослаблена внутренними раздорами. Представитель парфянского царя пригласил на границу для переговоров правителя Сирии и сделал ему совершенно необычайное предложение, именно, взять четырех законных сыновей Фраата: Сераспадана, Родаспа, Вонона и Фраата — с их женами и детьми и отослать их всех в Рим к Августу. Tea Муза, италийская наложница, подаренная Цезарем Фраату, убедила состарившегося и впавшего в детство царя оставить трон ее сыну, а для предотвращения гражданских войн и внутренней борьбы удалить законных сыновей и послать их жить в почетное изгнание на берега Тибра.[327]

Это было совершенно необычайное предложение даже для правительства, руководимого фавориткой и слабоумным стариком, и, естественно, оно было принято с величайшей готовностью римским правительством. Действительно, если бы царем сделался сын Теи Музы, то можно было надеяться, что Парфией будет управлять романофильская партия и что, таким образом, мир на Востоке не будет нарушен. С другой стороны, было бы легко представить Италии, не знавшей подпольных интриг парфянского двора, этот поступок царя как новое унижение Парфии перед Римом. Наконец, Рим имел бы в своих руках драгоценных заложников, которые позволяли бы ему под очень удобным предлогом вмешиваться в парфянскую политику. Предложение было принято, и принцы были привезены в Рим, «присланные республике в качестве заложников парфянским царем», как было объявлено Риму. Как только Август принял их у себя, он поспешил показать их народу на играх в Большом цирке, куда он пригласил их и где, торжественно проведя через всю арену, посадил их рядом с собой.[328] Дела на Востоке шли, таким образом, хорошо. Если бы Тиберию удалось принудить германцев к окончательной покорности, империя могла бы наслаждаться долгим миром, ибо Пизон почти окончил покорение Фракии, а Паннония и Далмация казались усмиренными.

Положение Августа 8 г. до P.X

Август поэтому хотел сам отправиться в Галлию, чтобы вблизи наблюдать за операциями Тиберия. Но прежде нужно было урегулировать другой вопрос. В конце 8 г. исполнялось двадцать лет, как он стоял во главе республики, и истекали его пятилетние полномочия. Посреди стольких затруднений и имея вокруг себя так мало помощников, вполне вероятно, что самый благоразумный человек, каким был Август, думал оставить другим власть и ответственность за будущее.[329] Двадцать лет власти могли утомить даже очень честолюбивого и энергичного человека и внушить ему желание хотя бы небольшого покоя и отдыха. Но положение осложняли важные, хотя и не столь заметные затруднения. Для всех было очевидно, что если бы даже Август отстранился от дел, то все же было бы невозможно просто восстановить древнюю республику без принцепса с консулами и заделать брешь, пробитую в 27 г. до Р. X. в конституционной истории Рима. Принципат, бывший вначале только временной должностью для восстановления мира и порядка, сделался жизненно важным органом империи. Провинции, города, союзники, подданные, иностранные государства, привыкшие уже в течение двадцати лет видеть во главе государства одного человека, смешивали Рим с его личностью; все имели к нему уважение, почтение и страх; повсюду привыкли вести с ним переговоры и заключать союзы; повсюду возлагали на него свои надежды и свое доверие. Если бы после его удаления на его месте не оказалось бы человека с таким же авторитетом, все здание дружб, союзов, клиентел, подчинений, для которого потребовалось двадцать лет войны и дипломатических усилий, могло бы разом рухнуть. Трудно, например, было предвидеть, что произошло бы в Германии, если бы Август удалился в частную жизнь. Очевидно было, что бессильный, безвольный и разъединенный сенат не был более, как ранее, способен руководить внешней политикой, сделавшейся слишком обширной и слишком запутанной. Для иностранной политики нуждались более не в сменяемом ежегодно магистрате, а в магистрате, избираемом на более продолжительный срок, который мог бы наблюдать за границами империи, быть в курсе всех изменений, вести переговоры и быстро разрешать все вопросы. Поэтому Август мог удалиться в частную жизнь только при наличии преемника, готового принять его власть и продолжать его функции. И такой преемник был: в случае удаления Августа его преемником, по всем вышеизложенным причинам, мог быть только Тиберий. Но положение было так исключительно, что являлось новое затруднение, самое парадоксальное из всех. Непопулярность Тиберия все возрастала. Солдаты, конечно, обожали своего Биберия, так называли они его в насмешку, намекая на его единственный недостаток — склонность к вину;[330] и в лагерях Тиберия всюду уважали как очень сурового, но справедливого, храброго и неутомимого генерала; офицеры и несколько сопровождавших его интимных друзей удивлялись ему как простому и серьезному великому человеку.[331] Но совершенно иначе относились к нему в Риме, среди всех тех, кто желал бы пользоваться только привилегиями своего ранга, не неся никаких обязанностей; между всеми теми, кто обогатился грабежом бюджета, между холостяками, раздраженными лишением стольких наследств по законам о браке, и в бездетных семьях, которые боялись лишиться всего в один прекрасный день. Все эти люди страшились энергичного человека, могущество которого, естественно, возрастало по мере того, как Август старел, и который обещал управлять с большей строгостью, чем Август. Если даже управление Августа многим казалось слишком консервативным, то управление Тиберия должно было казаться им национальным бедствием, которого нужно было избежать во что бы то ни стало. По этой причине в сенате, среди всадников и в самом народе постепенно образовалась противная ему партия. Только новое избрание Августа могло на время разрешить все эти затруднения, удовлетворяя всех как наименьшее зло. Волей-неволей Август должен был принять продолжение своего принципата, но не на пять, а на десять лет. Это удлинение, может быть, объясняется страхом перед Тиберием: хотели успокоиться с этой стороны по крайней мере на десять лет.

Закон о показаниях рабов. Август в Галлии. Завоевании Германии 8 г. до P.X

Потом Август отправился в Галлию, добившись ранее утверждения реформы уголовного процесса» бывшей новым ударом для аристократии. Это был закон, позволявший подвергать пытке рабов, в процессах, начатых против их господ. По этому закону производилась фиктивная продажа раба государству или самому Августу; после этой продажи раб не принадлежал более обвиненному и мог быть допрошен. Эту удивительную юридическую тонкость придумали, чтобы удовлетворить публику, протестовавшую против почти полной безнаказанности богачей; но если нашлись люди, одобрявшие эту реформу, которую они считали необходимой, то многие другие с полным основанием порицали ее.[332] Август одной рукой уничтожал то, что делал другой, и, всеми средствами стараясь восстановить аристократию экономически и морально, давал зависти и жадности средних классов, бедным писакам и выскочкам ужасное оружие, чтобы с помощью скандала, справедливых обвинений и клеветы разрушать честь и состояние аристократии. Никогда аристократия, достойная этого имени, не будет в состоянии перенести, чтобы рабы давали свидетельство против своих господ. Поэтому римская аристократия более чем когда-либо нуждалась в поднятии своего престижа крупным успехом в германской политике. Едва Август прибыл в Галлию, как Тиберий во главе армии перешел через Рейн; и этого было достаточно. Германцы уже были так напуганы и лишены храбрости походом Друза, что все германские племена, исключая сугамбров, обратились к нему с вопросом, на каких условиях могли бы они покориться. Август ответил, что начнет переговоры только тогда, когда и сугамбры пришлют послов; когда же сугамбры, уступая требованиям прочих народов, прислали в Галлию цвет своей знати,

Август отказался от всяких уступок, потребовал безусловной сдачи и задержал даже в качестве пленных сугамбрских послов, отнимая этой бесчестной стратегией вождей у храброго народа. Если варвары бывают жестокими на войне, то цивилизованные народы являются часто бесчестными лжецами. Германцы сдались.[333]

Раздор между Юлией и Тиберием

Таким образом, в четыре года вся Германия была завоевана вплоть до Эльбы, и великое предприятие, задуманное Цезарем, было выполнено его сыном. Фракия, с другой стороны, после трехлетней войны только что была окончательно усмирена Пизоном; спокойствие равным образом было восстановлено в Паннонии и в Далмации; на Востоке Парфянская империя, как казалось, покорно склонилась перед римской властью. Таким образом, Рим, по-видимому, сохранял свое могущество, несмотря на упадок, в котором находился сенат и аристократия, моральное вырождение и крупные экономические затруднения! После своего возвращения Август мог заняться реформой календаря, устранив некоторые неточности, которые были оставлены реформой Цезаря. В соответствии с реформой восьмому месяцу года дали имя Августа, который он носит и в настоящее время.[334] Но задача правительства с каждым днем становилась все труднее вследствие недостаточности орудий, которыми оно располагало. Все более и более уменьшалось число лиц, которыми мог пользоваться Август. В этом году умер Меценат; если в нем Август не потерял такого энергичного сотрудника, каким был Агриппа, то во всяком случае он потерял в нем верного и рассудительного друга, у которого можно было просить совета в затруднительных обстоятельствах.[335] Кроме того, по очень основательной причине начал возрождаться раздор между Юлией и Тиберием. Семпроний Гракх, тот элегантный аристократ, ухаживания которого, как подозревали, встречали со стороны Юлии очень хороший прием тоща, когда она была женой Агриппы, в этот момент, по-видимому, снова сблизился с Юлией, воспользовавшись несогласием, возникшим между ней и ее новым супругом.[336] Во всяком случае, дело кончилось тем, что Юлия и Тиберий отказались от совместной жизни[337] и что Август, вероятно с целью утешить Тиберия в его печали, согласился предоставить ему почести триумфа и позволил избрать его консулом на 7 г. до Р. X., через пять, а не через десять лет после его первого консульства, в силу сенатского постановления, которое сократило для него на пять лет все отсрочки, предписанные для магистратур. 27 октября того же года умер Гораций.

Большой пожар в Риме и его последствия

Следующий год (7 г. до Р. X.), в который Тиберий справил свой первый триумф и в который он был консулом, протек спокойно. Германия, однако, одно время, казалось, готова была восстать, и Тиберий, вновь облеченный званием легата Августа, поспешно вернулся на берега Рейна, но лишь для того, чтобы убедиться, что не существует никакой опасности, и сейчас же возвратился в Рим.[338] Рим был встревожен лишь вспыхнувшим по соседству с форумом большим пожаром, который вследствие обычной небрежности эдилов произвел большие опустошения. Жители Рима приписывали этот пожар мрачному заговору должников, которые таким путем хотели избавиться от уплаты своих долгов.[339] Это бедствие заставило, наконец, Августа серьезно заняться реорганизацией римской администрации, произведя новое изменение в аристократической конституции. Так как за двадцать лет аристократия не научилась даже тушить пожары и мостить улицы Рима, то нужно было найти способных для этого людей вне ее родов. Август не хотел, однако, ни отменять избирательного принципа, неотделимого от всей республиканской конституции, ни, тем более, создавать совершенно новое учреждение. Во многих уже кварталах с некоторого времени народ — граждане и иностранцы, свободные и вольноотпущенники — избирали лиц, которым поручали подготавливать так называемые ludi compitales и другие религиозные и светские праздники квартала.[340] Август задумал превратить в единственную постоянную магистратуру для всего Рима с более обширной и точнее определенной властью эти должности, носившие до тех пор характер частного дела известного числа граждан. С этой целью он предложил закон, разделявший Рим на четырнадцать округов (regiones), во главе каждого из которых ежегодно должен был стоять или претор, или эдил, или трибун, избираемые по жребию;[341] каждый из этих округов должен был делиться, в свою очередь, на известное число кварталов (vici) — в эпоху Плиния их было 265;[342] в каждом квартале все жители — граждане и иностранцы, свободные и вольноотпущенники — должны были избирать квартального начальника (magister), который не только обязан был стоять во главе культа местных Ларов (Lares compitales) и подготавливать праздники, но и наблюдать за полицией улиц и тушением пожаров при помощи государственных рабов, бывших до тех пор в распоряжении эдилов.[343] Почти во всех кварталах избрание падало на вольноотпущенников, иностранцев или зажиточных и уважаемых плебеев, и для возбуждения их усердия и оплаты их трудов, так как по республиканскому принципу они не должны были получать деньги, закон предоставил им право в известных случаях носить тогу претексту и ходить в сопровождении двух ликторов.[344] В действительности это были очень скромные официальные отличия, но все же они не могли не льстить самолюбию стольких дотоле совершенно неизвестных лиц. Таким образом, возле часовни Ларов организовались команды метельщиков улиц и пожарных. Новую столичную администрацию старались втиснуть в старую религиозную традицию. Старались наиболее энергичных и образованных плебеев и вольноотпущенников побудить бесплатно служить обществу, вознаграждая их отличиями и создавая род маленькой знати из народа в огромном кишащем муравейнике столицы.

Разрыв между Юлией и Тиберием 7 г. до P.X

Август мог бы считать этот год одним из наиболее спокойных и счастливых годов своей жизни — а впоследствии он почти не между имел их, — если бы не оживился раздор между Юлией и Тиберием и не приняла внушающих тревогу размеров политическая ссора между партией молодой знати и старой консервативной партией.

Тиберий не мог не знать, что Юлия обманывала его; во всяком случае он подозревал это. Между тем он был в числе наиболее непримиримых поклонников традиций и пуританизма, принудивших Августа предложить великие законы 18 г., беспрестанно требовавших от него их неумолимого применения и постоянно плакавшихся на беспорядок, терпимый аристократами в своих семьях. Мог ли он, пуританин, консерватор, поклонник традиций, держать в своем доме жену, заподозренную в прелюбодеянии, тогда как lex de adulteriis предписывал донести на нее или развестись с ней.[345] Ему нужно было подать пример той римской суровости, которой он до сих пор так настоятельно требовал от других. Но Юлия была дочерью, и притом любимой дочерью, Августа, человека, которому он, еще столь молодой, был обязан столькими почестями и славой. Он не мог обвинить или прогнать Юлию, как если бы дело шло об обыкновенной матроне: подобный скандал в доме Августа был бы очень тяжелым политическим потрясением. Тиберий, обычно столь решительный и непоколебимый, поэтому колебался. Но Юлия, знавшая своего мужа, могла опасаться того, что имя дочери Августа не будет в силах долго защищать ее против гордости, пуританизма и властного характера Клавдия; она понимала, что для своей защиты ей лучше самой напасть на Тиберия, на его политическое могущество и его положение в государстве, и она соединилась с его многочисленными врагами из среды знатной молодежи. Момент был благоприятен по многим причинам. Августу только что исполнилось шестьдесят лет, приближалась старость, он всегда был слабого здоровья и держался, как все знали, только благодаря постоянным заботам о себе и строгому режиму. Спрашивали себя, не присоединится ли он скоро к Меценату и Агриппе; и с тем ббльшей тревогой поднимался вопрос, кто наследует ему в его функциях принцепса республики. Ответ всегда был один и тот же: это, несомненно, будет Тиберий, если только не удастся сделать его вступление в должность невозможным, возбудив против него скрытую ненависть народа, воспользовавшись его недостаточной гибкостью и всеми его недостатками с целью создать ему затруднения. Вокруг Юлии сгруппировалась котерия молодых людей, врагов Тиберия; среди них были Марк Лоллий, Гай Семпроний Гракх, Аппий Клавдий, Юлий Антоний, Квинтий Криспин и один из Сципионов.

Оппозиция Тиберию 7 — 6 гг. до P.X

Ободренные этой драгоценной союзницей, найденной в доме Августа, они начали в согласии и с помощью Юлии ожесточенную клеветническую кампанию против Тиберия.[346]

Вначале Тиберий, гордый и непреклонный, не удостаивал их даже вниманием. Но в начале б г. до Р. X. его враги, пользуясь тем, что Юлия готова была поддержать их перед Августом, сделали более смелую попытку: они попытались противопоставить Тиберию Гая Цезаря, усыновленного Августом сына Агриппы и Юлии, которому было тогда четырнадцать лет, уже заранее наметить его как преемника Августа и создать, таким образом, соперника Тиберию. Они предложили закон, по которому в этот год его можно было избрать консулом на 754 г. от основания Рима, когда ему исполнится двадцать лет. Это удивительное предложение увенчивало чудовищной аномалией долгие усилия целого поколения, сделанные для восстановления старой аристократической конституции. Думали ли в Риме когда-нибудь, что возможно выбрать консулом четырнадцатилетнего ребенка? Такое нелепое предложение могло только вызвать смех у таких людей, как Тиберий. Но Юлия и ее друзья, очевидно, рассчитывали на повсюду распространенный страх, что за правлением Августа последует еще более суровое, еще более скупое и консервативное правление; они рассчитывали на злобу всех тех, которые сильно страдали от социальных законов 18 г., на беспокойство, в каком находились бездетные фамилии, ожидавшие закона, который наказал бы их за их бесплодие; на желание, наконец, более пышного, более великодушного и более либерального правительства. Несмотря на уроки Веррия Флакка Гай Цезарь усвоил себе вкусы нового поколения и мог являться представителем этих разнообразных стремлений. А сам Август разве не был избран консулом в двадцать лет?[347] Почему такая же привилегия не может быть предоставлена его сыну? Таким образом думали заранее привлечь внимание народа к этому молодому человеку, который был бы заранее расположен к тем, кто доставил ему такую почесть. Таким образом, все надежды тех, кто страшился, что империей скоро будет управлять Тиберий, устремились к этому молодому человеку, одно имя которого уже возбуждало симпатии и которому народ неоднократно аплодировал. Суровому, гордому, непопулярному, как вся его фамилия, Клавдию противопоставляли Юлия, и душа народа скоро была ослеплена сияющим блеском этого великого имени.

Успех интриг против Тиберия

И действительно, неожиданно увидали успех этой попытки, которая должна была казаться безумной настоящим римлянам. Первой ступенью было познакомить с этим предложением народ и сенат, и, вполне естественно, друзья Юлии выставили свое предложение не как оскорбление, наносимое Тиберию, а как акт уважения по отношению к Августу. Народ и сенат, всегда готовые засвидетельствовать свою преданность принцепсу и свое уважение к имени Цезаря, нашли предложение чудесным; все не любившие Тиберия — а число их было велико — горячо ему аплодировали; Юлия защищала дело своего сына перед своим отцом. Одно лицо сперва воспротивилось этому бессмысленному проекту, и этим лицом, по весьма понятным причинам, был сам Август. Привилегии, которые он предоставлял Марцеллу, Друзу, Тиберию, впрочем, менее важные, чем та, которую требовали теперь для Гая, оправдывались государственной необходимостью и уже оказанными ими услугами; но можно ли было делать консулом молодого человека, о котором нельзя было заранее утверждать, что он сделается серьезным человеком? Это нелепое предложение, результат тайных интриг маленькой котерии, ниспровергало всю республиканскую конституцию; оно делало бесполезным все двадцатилетние усилия восстановить ее и было смертельным оскорблением для Тиберия, который с негодованием требовал, чтобы Август всем своим авторитетом воспротивился его врагам. Пока он сражался на Рейне, эта праздная молодежь, проводившая свое время в посещении театров и чтении Овидия, хотела противопоставить ему, ему, который совершил столько подвигов, четырнадцатилетнего ребенка и косвенно отнять у него плоды стольких трудов! Нет! Август не должен позволять наносить ему такую тяжелую обиду и обязан рассеять интриги, столь гибельные для государства. Август, действительно, сперва энергично протестовал; в сильной речи перед сенатом он сказал, что это было бы безумием и что консул должен, по крайней мере, быть в возрасте, способном к разумению.[348] Но партия продолжала настаивать; народ со своей обыкновенной глупостью стремился иметь консулом ребенка. Противники Тиберия, сильные в сенате, не остались бездеятельными; народ, так сильно любивший имя Цезаря и так ненавидевший Клавдиев, столь симпатизировавший Гаю и столь враждебно относившийся к Тиберию, горячо защищал проект; Юлия, как можно себе представить, интриговала, чтобы ускорить свое мщение. Тиберий, как обычно, оставался хладнокровен. Август должен был уступить и позволить, чтобы на комициях 6 г. до Р. X. Гай Цезарь был избран консулом на следующие пять лет. Но как только Август отдал себе отчет в интриге, направленной против Тиберия, он поспешил дать ему удовлетворение: он дал ему трибунскую власть на пять лет, что делало Тиберия таким же его товарищем, каким был Агриппа, и послал его в Армению, где после смерти Тиграна началось восстание.[349]

Тиберий решает удалиться от дел 6 г. до P.X

Но Тиберий был Клавдий и не знавший компромиссов аристократ. Он не имел ни гибкости, ни терпения, ни скептицизма внука веллетрийского ростовщика. Молча перенося в течение некоторого времени оскорбления, наносимые ему противниками, он потерял терпение, когда Август, уступая, без сомнения, домогательствам Юлии и ее партии, в свою очередь, нанес ему эту обиду. Не желая бороться со столь недостойными врагами, не будучи в состоянии более жить с женщиной, заподозренной в прелюбодеянии, не желая быть принятым за одного из тех снисходительных мужей, которым угрожал столь тяжелыми наказаниями и позором lex de adulteriis, не будучи в состоянии более доверять Августу, который со своим обычным оппортунизмом не хотел, как казалось, более энергично поддержать его против его врагов, раздраженный и огорченный, он удалился от дел. Он не хотел ни отвечать обвинениями, ни примириться с положением, а высокомерно отказался от предложенного ему Августом удовлетворения. Вместо того чтобы отправиться в Армению, он отправился к своему тестю, объявил ему, что устал, и просил у него позволения вернуться в частную жизнь и удалиться в маленькую знаменитую республику родосцев. Он знал, что был единственным генералом, способным руководить германской политикой, и рассчитывал, что, не будучи в состоянии обойтись без него, скоро придут умолять его вернуться, и тогда он будет в состоянии поставить свои условия.