Авиация и время 2015 №6 (150)

Воспоминания летчика-наблюдателя (1914-1916 годы)

Митрофан Михайлович Чайковский родился 17 марта 1879 г.[¹ Все даты приведены по старому стилю, кроме особо оговоренных случаев (здесь и далее комментарии В. Мараева).] в селе Боровое Коротоякского уезда Воронежской губернии в семье потомственных дворян. В 1896 г. окончил Воронежский Великого князя Михаила Павловича кадетский корпус, в 1899 г. — Константиновское артиллерийское училище в Санкт-Петербурге, а затем и расположенную там же Офицерскую кавалерийскую школу. Служил в 16-й конно-артиллерийской батарее 9-го конно-артиллерийского дивизиона Киевского военного округа (г. Житомир Волынской губернии), занимал должности делопроизводителя и адъютанта. В 1910 г. прикомандирован к Константиновскому артиллерийскому училищу с оставлением в списках своей части, служил курсовым офицером.

Согласно послужному списку, в самом начале Первой мировой войны, 14 августа 1914 г., штабс-капитан ММ. Чайковский был командирован в Киевскую военную авиационную школу[² М. М. Чайковский не указывает этот факт в своих воспоминаниях.], после окончания которой направлен в Эскадру воздушных кораблей (ЭВК) в качестве артиллерийского офицера самолета "Илья Муромец I". Затем проходил службу в воздухоплавательной роте и 31-м корпусном авиационном отряде (КАО) в Севастополе, на Юго-Западном и Западном фронтах. Летал на аппаратах типа "Вуазен", "Моран-Парасоль" и "Нъюпор", дирижабле "Алъбатрос-II" и воздушных шарах. Каклетчик-наблюдателъ принимал участие в боевых вылетах на разведку, фотографирование и бомбардировку позиций противника,участвовал в воздушных боях. 6 декабря 1915 г. был повышен в чине до капитана. Стал кавалером ряда наград, в частности, мечей и банта к ордену Св. Анны III степени 14 июля 1916 г. "за разведку 23 мая 1915 г., в которой обнаружил большое движение поездов полинии Пржеворск-Ржежов (14 поездов) и бивак пехоты: у Ржежова — 2 полка,у Соколува — 2 полка" и Георгиевского оружия 24 января 1917 г. "за то, что, будучи в чине гвардии штабс-капитана Константиновского артиллерийского училища и состоя в 31-м авиационном отряде, во время воздушной разведки 13-го августа 1915 г. в районе неприятельского расположения, пулеметным огнем отбил атаки трех неприятельских истребителей, подбил двух из них и доставил своевременно важные сведения".

Служба в авиации для ММ. Чайковского официально закончилась 8 октября 1916 г., когда он получил чин подполковника и был назначен командиром 1 -й батареи 1-го конно-горного артиллерийского дивизиона в составе 3-го кавалерийского корпуса графа ФА. Келлера. Во время гражданской войны сражался на стороне Белого движения, вступив в Северо-Западную армию НИ. Юденича, а позднее в Вооруженные силы на Юге России АЛ. Деникина. После поражения белых эмигрировал в Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев (Югославию), где служил в военном министерстве и преподавал фехтование. Оттуда переехал в Германию, а после Второй мировой войны — в США. Вместе с ним по ту сторону океана поселилась и его семья — жена Клавдия Александровна (1884-1968) и сын Георгий (1902—1971)- Скончался ММ. Чайковский в Нью-Йорке на 85-м году жизни 4 февраля 1964 г. по новому стилю.

ММ. Чайковский — автор "Воспоминаний летчика-наблюдателя (1914-1916 г.)", опубликованных в белоэмигрантском парижском журнале "Военная быль" в 1961 г. (№48, с. 4-7; № 49, с. 4-8; № 50, с. 2-5). С тех пор эти уникальные мемуары ни разу не переиздавались и практически неизвестны широкому кругу читателей. Предлагаем Вашему вниманию несколько сокращенный вариант этих воспоминаний, снабженный комментариями.

Прежде, чем приступить к описанию боевой жизни и деятельности авиационного отряда, я позволю себе рассказать о первых моих впечатлениях и полетах, и как я, будучи офицером Константиновского артиллерийского училища, перешел на службу в авиацию, в этот "легкомысленный род оружия", как тогда говорили.

Медленно шло у нас производство аэропланов, и неожиданно для всех И.И. Сикорский сконструировал и построил на Русско-Балтийском заводе большой четырехмоторный биплан "Русский Витязь", позже переименованный в "Илья Муромец"[³ "Илья Муромец" являлся новым самолетом, созданным с учетом опыта "Русского Витязя".].

Это был переворот во всей авиации. Я видел статью в одном английском журнале под заголовком "Русская утка". Они не верили в возможность построить такой аэроплан.

В 1912 г.[⁴ Автор допускает неточность: стать свидетелем полета "Русского Витязя" он мог только в 1913 г.] наше училище было построено на передней линейке Главного лагеря у Красного Села[⁵ В то время — летняя воинская столица Российской империи под Санкт- Петербургом, где дислоцировался петербургский гарнизон и проводились большие военные маневры, смотры и учения. Ныне — город, муниципальное образование в составе Красносельского района города федерального значения Санкт-Петербурга.] для "зари" с церемонией. В ожидании царского объезда все стояли "вольно". Вдали послышался густой звук моторов и стал виден большой аэроплан. "Сикорский, Сикорский", — раздались голоса. "Русский Витязь" низко пролетел над войсками, на верхней площадке у перил стоял, сняв шляпу, Сикорский. Сделав круг, аппарат спустился на поле недалеко от нас. После "зари" нам было разрешено подойти ближе и рассмотреть его. Не думал я тогда, что буду летать на таком же "Илье Муромце" в составе его экипажа.

Летчик Евгений Руднев

Механик Владимир Панасюк

"Илья Муромец I" после вынужденной посадки во время перелета на фронт. 31 августа 1914 г.

В следующем году летом перед лагерем училища появился ангар — палатка для аэроплана и прилетел на "Ньюпоре" для участия в маневрах военный летчик штабс-капитан Голубев[⁶ Правильно: Голубов Павел Васильевич (1882-1920)—начальник Гвардейского КАОв 1913-15 годах, 13-го КАО в 1915 г., командир 1 -го авиапарка в 1916-17 годах, помощник инспектора военного воздушного флота Киевского военного округа в 1917 г. В авиации Украинской Державы в июле 1918 г. —помощник, а затем и. о. инспектора авиации Киевского района. Участник Белого движения на Юге России, полковник. Умер от тифа в Екатеринодаре (ныне Краснодар).], бывший юнкер нашего училища. Он был принят, как дорогой гость, в нашем офицерском собрании и на мою просьбу согласился полетать со мною.

Этот мой первый вылет я никогда не забуду. Вспоминая его теперь, я не вижу ничего особенного, но тогда, оказавшись на большой, как мне казалось, высоте, сознание, что ты летишь, переворачивало все представления о возможностях...

1914 год... Прошла неделя, другая, но мои старания пойти на фронт оставались напрасными. Ввиду ускоренных выпусков юнкеров, было распоряжение: опытных офицеров никуда из училища не откомандировывать. Однажды во время ужина в офицерском собрании мой сосед штабс-капитан Чудинов, с которым мы часто по-дружески пикировались, с улыбкой сказал: "М. М., вы хотите уйти на фронт, а на "Илье Муромце" установлена пушка, и принимают офицеров для борьбы с "Цеппелином". Я ответил ему какой-то шуткой, но в следующую субботу был на Комендантском аэродроме.

Там я окунулся в незнакомую мне до тех пор атмосферу. В бараках-мастерских собирали новые "Ильи Муромцы", в больших палатках стояли уже готовые. Везде чувствовалась оживленная деятельность. Выводят на старт учебный аппарат. К нему подходит публика, пошел и я. "Вы тоже хотите летать?" — "Да", — отвечаю. "Пожалуйте, еще можно, пока только восемь человек". Поднимаюсь в кабинку-каюту. Она просторная, я стою во весь рост. По бокам окна, впереди перед большим стеклом сидят пилот-инструктор и ученик, левее у рычагов "газа" моторов стоит механик. Я надел поданный мне шлем, который, как позже я оценил, хорошо защищает голову от удара. Моторы загудели, "Илья Муромец" тронулся, тяжело побежал, и мы полетели. Но ощущение полета было совсем другое, чем на малом аэроплане, как будто вы вошли в трамвай, и он полетел. И в то же время чувствовалась мощь моторов, внушительные размеры "Ильи Муромца" производили впечатление, думалось, вот если его хорошо вооружить...

После этого я часто летал, выходил на переднюю и верхнюю площадки и перед полетом заводил пропеллер, что требовало особой сноровки (тогда это делалось рукою). Просил Руднева[⁷ Руднев Евгений Владимирович (1886-1945) — один из первых авиаторов Российской империи. С 1907 г. служил в воздухоплавательных частях, с 1910 г. — инструктором в Офицерской школе авиации. Автор учебников для авиационных школ. Командир воздушного корабля "Илья Муромец I" в 1914г., начальник боевой группы из 24-го и 26-го КАО и начальник 31-го КАО в 1915г. Командирован во Францию в 1915-16 годах. В авиации Украинской Державы в 1918 г. — командир 3-го Херсонского авиадивизиона. Участник Белого движения на Юге России, помощник начальника авиации Русской армии П.Н. Врангеля, полковник. Эмигрировал во Францию.], командира отряда (как тогда они назывались) "Ильи Муромца I" принять меня "артиллерийским офицером". Несколько дней спустя он предложил мне поехать с ним на Морской полигон для стрельбы из пушки "Гочкиса". И там, совершенно неожиданно для себя, я имел такой успех, что он уже сам стал хлопотать о моем назначении к нему. Но долго это не удавалось. Но случай помог, судьба мне улыбнулась. Приехав однажды на аэродром, я увидел особенное оживление: сегодня в присутствии военного министра будет испробована установка пушки. Новый "Илья Муромец", уже с пушкой на передней площадке, стоял перед палаткой, а впереди, на довольно большой дистанции, был деревянный ящик, как цель.

Приехал генерал Сухомлинов[⁸ Сухомлинов Владимир Александрович (1848- 1926) — генерал от кавалерии, генерал-адъютант, военный министр Российской империи в 1909-15 годах. Эмигрировал в Финляндию, затем — в Германию.], я ходил, задумавшись, по аэродрому. Ко мне подходит штабс-капитан Никитин, конструктор этой установки, и говорит: "Г. штабс-капитан, мне нужно сделать этот выстрел, но я боюсь промахнуться, не замените ли вы меня?".

Я понимал его опасение: кроме конфуза, в случае промаха, граната с рикошета полетит на деревню перед нами. Я с удовольствием согласился. Чем я рискую? После выстрела камни, набитые в ящик, эффектно разлетелись в разные стороны, а через несколько минут мне Руднев принес записку из блокнота, - приказание начальнику училища немедленно командировать меня и т. д. и подпись: генерал Сухомлинов.

Через несколько дней Общество офицеров училища сделало мне "легкие проводы", так как я оставался офицером училища и должен был считаться во временной командировке.

Утром 24-го сентября наш "Илья Муромец l-й" после напутственного молебна поднялся с Комендантского аэродрома[⁹ Согласно мемуарам С.Н. Никольского "На воздушном корабле. Из дневника войны 1914-1917 гг." (М., 2001) и монографии М.А. Хайрулина "Илья Муромец". Гордость русской авиации" (М., 2010), "Илья Муромец I" (завод, и доп. № 135 Б-3) убыл на фронт 31 августа, а 24 сентября вылетел "Илья Муромец II" (завод, и доп. Ns 136 Б-4). Описание у М.М. Чайковского перелета, включая аварию, доказывает, что он находился на борту именно "Ильи Муромца I".]. Уже из окна я видел моего приятеля поручика Спасова[¹⁰ Спасов Михаил Порфирьевич (1891/1892-1958) — помощник командира воздушного корабля "Илья Муромец III" в 1914-15 годах. Был единственным из четырех членов экипажа этого самолета, выжившим в катастрофе во время боевого вылета 2 ноября 1915 г. Командир воздушного корабля "Илья Муромец XXVI" с 1917 г. Участник Белого движения на Юге России, полковник. Эмигрировал в Югославию.], который потом единственный спасся при гибели на фронте его корабля (так потом называли "Илью Муромца"). Его я встретил в 1922 г. уже в Югославии.

На борту у нас были: Руднев, его помощник штабс-капитан Ильинский, механик Шидловский, я и два моториста. Летели по карте, сокращая путь, с пунктом назначения — Белосток[¹¹ Ныне город на северо-востоке Польши, административный центр Подпяского воеводства. Оттуда "Илья Муромец I" должен был перелететь во Львов для действий против осажденной австрийской крепости Перемышль.]. Скоро стало ясно, что мы идем против сильного ветра и с малой скоростью, аппарат начало подбрасывать и покачивать. Приблизительно через час я заметил что-то странное. За управлением сидел Ильинский, а Руднев что-то оживленно обсуждает с Шидловским, после чего механик, наклонившись, открыл дверцу в стене каюты и полез на крыло. Только тогда я заметил белый пар из радиатора одного мотора.

Дирижабль "Альбатрос-ll" перед очередным полетом

Шидловский подвигался к нему медленно, держась за стойки и проволоки, иногда ползком. Видно было, как ему трудно держаться под струей воздуха за пропеллером. Но, осмотрев и исследовав рукой радиатор, он почти полузамерзший вернулся в каюту.

Поговорив с ним, Руднев сказал мне (что можно было, говоря медленно и раздельно в самое ухо): "Мотор перегревается, идите на переднюю площадку и выберите, где можно спуститься". Я поднял люку сиденья пилота и по доске, укрепленной под телом аппарата, полез, держась за растяжки.

Перед нами были группы деревьев и лужайки с копнами сена. Выбрав, как мне казалось, подходящее место, я указал на него Рудневу, он уже сидел за штурвалом управления. На его знак возвращаться, я полез обратно. Но люк я не мог сразу открыть, на него кто-то наступил. Держась за проволоки, я сильно толкнул его головою (хороший шлем), и Ильинский помог мне подняться.

Мы шли уже круто вниз, моторы работали тихо, но все растяжки между крыльями издавали какой-то свистящий звук, аппарат сильно качало. Сейчас спустимся, земля уже близко. Но лес слева вдруг стал быстро приближаться и впереди оказались деревья. "Бросило влево",— подумал я. Моторы вдруг заревели с прежней силой, Руднев дал полный газ, и аэроплан, взмыв вверх, буквально перескочил через них и, тяжело опустившись, покатился по земле. Все стало так тихо, спокойно, и казалось, что мы сели благополучно, но, выйдя из каюты, я увидел, что один пропеллер сломан, вероятно, задев за высокую кочку на земле.

По приглашению гостеприимного помещика, на землю которого мы спустились, мы провели здесь около недели. Поблизости была железнодорожная станция[¹² Ж/д станция Плюсса, ныне в Псковской области России.], через которую нам доставили новый мотор и винт, и приехали мастера из Петербурга. Среди приехавших был и Володя Панасюк[¹³ Панасюк Владимир Сергеевич — механик-моторист, один из ближайших соратников И.И. Сикорского, с которым работал еще в Киеве.], о котором позже я больше скажу, а сейчас упомяну только одну его проделку, характерную для его веселого нрава.

Вокруг аэроплана он протянул проволоку и просил всех любопытных ее не трогать и работам не мешать. Как галантный кавалер, он захотел позабавить приехавших дам из соседнего имения. Заметив, что один надоедливый любопытный взялся за проволоку, он закрутил ручку магнето, соединенного с ней. Человек у проволоки взвыл и с отборными ругательствами старался освободить руки, но пальцы свело электрическим током. И Володя, и дамы были смущены.

На следующем перелете еще один радиатор стал парить, опять спустились в поле, ночевали у аппарата, но следующим утром полетели дальше. Наконец добрались до Белостока и спустились на площадку около колоссального эллинга дирижабля "Альбатрос"[¹⁴ Очевидно, имеется в виду дирижабль "Альбатрос-II".].

Готовясь к боевым полетам, Руднев начал здесь систематически все просматривать в аэроплане, и пробным полетам не было числа. У меня было много времени. Нам прислали пять парашютов системы Котельникова, я их испытывал, бросая на полете с чучелом весом в пять пудов[¹⁵ 5 пудов = 81,9 кг.]. Опыты были удачны, но на полеты мы их не брали. В это время "Альбатрос" собирался на полет для бомбардировки кр. Летцен[16 Лётцен (Lotzen) — немецкое название современного г. Гижицко в составе Варминьско-Мазурского воеводства Польши.], и по моей просьбе меня приняли в состав команды.

Тихое, плавное движение дирижабля как-то успокаивающе действовало на нервы, шуршат пропеллеры по бокам гондолы, укрепленной под огромным телом его. Уже прошли половину пути, но что-то было не в порядке, и командир дирижабля, капитан Нижинский[¹⁷ Правильно: Нижевский Роберт (Антоний) Львович (1885-1968) — знаменитый воздухоплаватель и авиатор. С 1906 г. служил в воздухоплавательных частях. Во время Первой мировой войны — и. д. командира воздушного корабля "Илья Муромец IX", начальник 4-го боевого отряда ЭВК. В авиации Украинской Державы в 1918 г. — и. о. начальника ЭВК. Участник Белого движения на Юге России, полковник. Эмигрировал во Францию.], решил повернуть обратно. И тогда кто-то заметил, что у двух бомб, подвешенных снаружи гондолы, вывинтились предохранители. При таком положении спускаться нельзя, от каждого толчка может произойти взрыв. Повернули на какой-то лес и осторожно пустили эти бомбы. Между деревьев показались два облака взрывов, а через день в штабе было донесение, что летал "Цеппелин" и бомбардировал такой-то пункт.

Спустя некоторое время "Альбатрос" погиб, попав в бурную погоду. Экипаж спасся в гондоле, которую удалось привязать к случайному дереву, но аэростат оторвало и унесло вверх.

Испытания "Ильи Муромца" продолжались. Приехал, по настоянию Руднева, опять Володя Панасюк. Это был интересный человек. Небольшого роста, с подвижным, располагающим к нему лицом, всегда в авиационной форме, сильно хромая, он производил впечатление бывалого авиатора. Он охотно рассказывал и с большим юмором случаи из своей жизни. Свою карьеру он начал с того, что поправлял звонки в доме Сикорского, когда тот был студентом, а потом участвовал в постройке всех его аэропланов. Как механик, он обладал исключительным чутьем. Помню его споры с Ильинским: "Ах, Павел Николаевич, что вы мне рассказываете про этот мотор? Я не учил ваши синусы и дифференциалы, а вот знаю, что это так". И оказывалось действительно "так".

"Володя, расскажите, как вы падали с Янковским[¹⁸ Янковский Георгий Викторович (Ежи-Витольд) (1888/1890-1943/1944) — летчик-испытатель самолетов И. И. Сикорского, участник авиационных соревнований, один из конструкторов моноплана ЛЯМ (1912 г.). Во время Первой мировой войны служил в 16-м КАО и в ЭВК. Участник Белого движения на Юге России, штабс-капитан. Эмигрировал в Югославию, служил в югославской, затем в хорватской авиации. Во время Второй мировой войны воевал на стороне Германии в Русском охранном корпусе, погиб в Сараево. В данном случае, видимо, имеется в виду тяжелая авария Г. В. Янковского на самолете Сикорский-12, случившаяся 6 июня 1914 г.]?" — спросил я его.

"Да что же, на полете вижу, что или крыло ломается, или с него полотно срывается, а он кричит мне: "Валимся, Володя", и вижу, что валимся, боком пошли. Ну, я и пополз на крыло для равновесия. А как сели — конечно, все кувырком. И так стало жечь меня по всему телу — ну, как муравьи. Я и кричу, и чухаюсь, а меня стали раздевать, штаны снимать, а кругом публика, дамы, я не даюсь. Это так меня бензином облило. Потеха!" ... В его смелости и находчивости нельзя было сомневаться. Рассказывали, как он на полете "Русского Витязя" потушил на крыле вспыхнувший бензин огнетушителем[¹⁹ По всей видимости, речь идет о случае, произошедшем 17 июня 1914 г., во время знаменитого перелета "Ильи Муромца" из Петербурга в Киев.].

Наконец, получено приказание перелететь во Львов. Это был хороший перелет[²⁰ 25 ноября 1914 г.]. Через четыре часа с минутами мы спустились на поле у вокзала Львова, покрыв 400 верст.

Летчики Роберт Нижевский и Михаил Спасов

Но опять начались различные испытания аэроплана. Откровенно говоря, мне это надоело, не для того я добивался уйти на фронт. И, когда Руднев, после переписки с эскадрой и поездки к великому князю Александру Михайловичу[²¹ Великий князь Александр Михайлович (1866-1933) — двоюродный дядя Николая II, генерал-адъютант, адмирал. Шеф русской авиации и воздухоплавания, полевой генерал-инспектор Императорского военно-воздушного флота с декабря 1916 г. по март 1917 г. Эмигрировал во Францию.] получил приказание формировать 31-й авиационный отряд[^{22 В} своих донесениях Е.В. Руднев указывал на многочисленные недостатки самолетов типа "Илья Муромец", вследствие чего получил предложение великого князя перевестись в "легкую" авиацию. В конце февраля — начале марта 1915 г. под его началом был сформирован 31-й корпусной авиаотряд, вооруженный четырьмя бипланами "Вуазен".], я временно прикомандировался к воздухоплавательной роте капитана Гебауера[²³ Правильно: Гебауэр Бернгард Фердинандович (1880-1939) — младший офицер Учебного воздухоплавательного парка в 1910 г., во время Первой мировой войны служил в воздухоплавательных частях. Участник Белого движения, начальник воздухоплавательного дивизиона Северо-Западной армии, полковник. Эмигрировал в Эстонию.] с назначением на наблюдательную станцию под Перемышлем. Наш "Илья Муромец" был разобран и отправлен в Эскадру, летчики уехали в Гатчину для приема французских "Вуазенов", которые тогда считались лучшими разведочными аппаратами.

После длинного и утомительного пути на тряской двуколке, я добрался до деревни Баличи[²⁴ Ныне село Мостисского района Львовской области Украины, у границы с Польшей.], верстах в десяти от крепости. Начальник наблюдательной станции, молодой поручик, сейчас же начал знакомить меня со всем: как добывать водород и наполнять им "Гасгольдер"[²⁵ Газгольдер.] для переноса потом к привязанному шару, как поступать, если привязной трос оборвется и будет "свободный полет" и т. д. "Все это очень просто", — как он говорил.

Через день я влез в маленькую корзинку под телом шара, и паровая лебедка начала отпускать трос. Со мной еще был нижний чин команды. "На первый раз", — как сказал поручик.

Я осмотрелся. Высота была небольшая, метров 700. Шар, даже при слабом ветре, болтало из стороны в сторону. На таком удалении и в бинокль город был не ясно виден, но ближний форт "Гурко" — хорошо. Река Сан своим изгибом усиливала защиту крепости. Шар поворачивало. Опустив бинокль, потом не сразу находишь место наблюдения. Качало. Я не удивляюсь, что у некоторых наблюдателей были случаи морской болезни.

Из крепости, конечно, видели шар, и на следующий день его обстреляла артиллерия. Снаряды падали и около паровой лебедки. "Держитесь крепче, сейчас быстро спустим", — сказал мне по телефону снизу поручик. Это было проделано "бегущим блоком", т. е. люди на бегу тянули блок, скользящий по тросу, и тем прижимали его к земле. Потом шар перевели на другую поляну к лесу.

Так продолжалось недели две, пока я не получил от Руднева телеграмму с требованием приехать в Гатчину. Там уже были получены четыре "Вуазена" и прибыли еще летчики: штабс-капитан Чехутов с братом-наблюдателем[²⁶ Правильно: Чехутов Александр Аникиевич (1889-?) — во время Первой мировой войны поручик, наблюдатель 15-го, 2-го и 31-го КАО, 4-го армейского авиаотряда. В 1916 г. — военный летчик, в 1917 г. — штабс-капитан, помощник начальника Школы высшего пилотажа в Одессе. Призван на службу в РККА, во время гражданской войны находился на руководящих должностях в авиационных отделах при штабах Южного, Юго-Восточного и Кавказского фронтов. Сведений о брате не найдено.] и есаул Вяткин[²⁷ Вяткин Порфирий Васильевич (1883-1938) — сибирский казак, инструктор Качинской офицерской школы авиации. Во время Первой мировой войны — военный летчик 31-го КАО, член русской авиационной миссии в Великобритании. Участник Белого движения, служил в Русской армии А.В. Колчака. Попал в плен к большевикам, был начальником учебного отдела Главвоздухфлота. Репрессирован по обвинению в активной борьбе против советской власти.].

Наш отряд был назначен в состав войск десанта у Босфора, и, погрузившись на поезд, мы отправились в Севастополь[²⁸ В середине марта 1915 г.]...

Аэродром на Северной бухте был неудобный, с наклоном в одну сторону. Здесь же было старое братское кладбище. Осматривая его, я увидел могилу летчика, крест из поломанных пропеллеров с надписью: "Поручик Подкуйко"[²⁹ Подкуйко Дмитрий Кононович — выпускник Константиновского артиллерийского училища 1909 г., поручик. Погиб в результате катастрофы аэроплана "Моран-Солнье" в Качинской офицерской школе авиации в начале 1915 г.]. Вспомнил его жизнерадостным юношей, юнкером...

Началась пробная посадка на транспорт Добровольного флота, а в свободное время мы летали, наблюдая море по заданию: от мыса "Улукул" до мыса "Айа"[³⁰ Ныне мыс Лукулл и мыс Айя.]. Странное впечатление над морем, не можешь определить свою высоту и, чем ты выше, тем яснее видишь дно и на большой глубине...

Через несколько дней было объявлено, что десанта не будет и нашему отряду приказано перелететь в Томашев[³¹ Ныне г. Томашув-Любельский в Люблинском воеводстве Польши.], в направлении на Перемышль[³² Ввиду Горлицкого прорыва немецких и австро-венгерских войск и резкого ухудшения положения российской армии, 31-й КАО в числе других частей был переброшен на Юго-Западный фронт, в полосу действий 4-й армии.].

Стояла весна 1915 г. На лужайке около какого-то хутора весь отряд разместился по палаткам. Получив из штаба задание на разведку, мы с Ильинским полетели в одном направлении, а Чехутовы в другом. На высоте 1800 м перешли позиции, отмеченные на карте по сведениям штаба. В ясный, солнечный день так хорошо видны все изгибы окопов. Тень в углублениях еще больше подчеркивает рисунок. Отдельных людей не видно, их замечаешь при их движении. Отметил на карте некоторые подробности. За окопами сначала полное отсутствие жизни, но потом все больше и больше движения. Сначала отдельные люди, потом группы и повозки, в деревнях уже обозы, а вот и небольшая пехотная колонна. Отметил ее длину и направление движения. Осмотрев указанный район, повернули назад. Я чувствовал удовлетворение, что, наконец, был над неприятелем, и досаду, что ничего серьезного не видел. Но начальник штаба при моем докладе сказал: "Это, молодой, не горюйте, что разведка пустая, иногда это лучше, чем "густая". Нам только важно знать правдивую картину". И эти слова старого полковника я запомнил навсегда, как правило.

Это был период, когда мы с молодым Чехутовым летали ежедневно иногда и два раза, по числу летчиков было четыре, а нас наблюдателей два. На полете с Вяткиным я оценил и его знания, и спокойствие, что так важно во время полета. Перед позициями у нас заглохал мотор, он спустился, что-то поправил, я завел винт (ручкой магнето из кабинки), и мы полетели опять. Уже над немцами я услышал снова перебои в моторе. "Вероятно, вода попала в карбюратор, в жиглер[³³ Жиклёр.], — спокойно сказал он,— Нужно протолкнуть", — и, выключив газ, стал круто планировать, потом сразу дал полный газ, мотор заревел, и мы опять взяли высоту. Немного спустя повторилось то же самое, и, сознаюсь, мне стало жутко, я вспомнил разговоры летчиков, что мотор иногда может "не забрать", и тогда плен. Но мотор опять заработал, и мы полетели дальше. На одном из поворотов, взглянув назад, я увидел длинный след от разрывов шрапнелей за нами, но шум мотора заглушал все звуки, и разрывов не было слышно.

К разведкам мы постепенно привыкали, все казалось обычным, и мы с Ильинским решили заглянуть поглубже в тыл. Выполнив свое задание, пошли дальше и над Радымно[³⁴ Ныне город в Ярославском повяте Подкарпатского воеводства Польши.], которое нас интересовало по разговорам в штабе, вдруг как будто что-то оглушительно ухнуло правее нас, большое грязное облако бризантной гранаты висело на нашей высоте, а мы были на 2600 м. Это облако быстро отстало от нас, но близко крякнула еще одна граната и потом сразу несколько. Ильинский быстро повернул влево, но целая серия разрывов придвинулась к нам, спереди и опять справа, а вот уже и слева. Нарушая правило на полете не мешать пилоту, я крикнул: "Идите вниз, меняйте высоту". Он послушался, виражем почти на крыло мы нырнули вниз. Разрывы уже выше нас, потом несколько за хвостом, и мы уже по компасу пошли на восток домой. Позже мы узнали, что недавно "Илья Муромец" удачно бросал бомбы на Радымно, и теперь там установлена зенитная артиллерия. Под такой обстрел я больше не попадал. В "Вуазене" оказалось только несколько незначительных пробоин.

Порфирий Вяткин возле своего "Вуазена". 1915 г.

Бывали и неудачные полеты, когда или приходилось возвращаться из-за тумана или мотора, или сокращать разведку, попав в сильную (быструю) струю ветра на высоте. Раз с Чехутовым мы заметили, что буквально стоим на месте, пришлось спуститься ниже и сократить разведку.

Помню удивительную картину. В воздухе тихо, ни облачка. Горит деревня, издалека, как большой костер. Черный дым поднимается прямо вверх колоссальным столбом, постепенно светлея, и значительно выше нас переходит в белоснежное облако, как грибок.

Перешли на аэродром у Замостья[³⁵ Ныне г. Замосць в Люблинском воеводстве Польши.]. Хозяйка небольшой усадьбы, пожилая полька, удобно разместила нас. Отсюда полетели с Ильинским, и на возвратном пути в моторе стали слышны какие-то стуки. "Что там с мотором?" — крикнул мне Ильинский, но таким голосом, что сердце у меня упало. Как будто произошло что-то ужасное. И мне вспомнился спокойный тон Вяткина, когда у нас остановился мотор над неприятелем...

Мы уже снижались, дотянем ли? Нет, мотор совсем остановился, спланировали около какой-то рощи, но у своих ли мы? Какие-то окопы перелетали, но сейчас фронт так быстро меняется.

На высоте было холодно, но в жаркий день на земле пришлось снять наши меховые куртки. Наконец из-за деревьев показались люди, смотрю в бинокль и от сердца отлегло, ополченцы "крестовики", как их называли по их кресту вместо кокарды.

Прилег в тень под крыло и начал составлять спешное донесение разведки. Вдруг слышу крик: "Эй, вы, вставайте, идите сюда", — и вижу ополченцев вблизи, двое взяли свои берданки на изготовку, остальные стоят около.

"Да вы что, обалдели? — говорю. — Не видите офицеров?". Они переглянулись. "Ха, охвицеры, балакают по-нашему, а прилетели на "Цеппелине", да еще охвицеры. Вставайте, говорю, видали мы таких". Тут Ильинского взорвало, и он набросился на них с такой бранью, на которую я не считал его способным. Те опять переглянулись. "Слышь, а как будто и взаправду охвицер. Ну усе едино, надо иттить к коменданту, там разберут, мы здесь, значит, для порядку".

Этого я и хотел, мне нужен был телефон. "Ну, ребята, я пошел, а вы стерегите, значит, того, да к машине не пускайте", — сказал бородач, старший, очевидно. Взяв свою куртку, я понял недоразумение: на ней были погоны, а я оставался в фуфайке, да еще в шлеме.

Возвратившись от коменданта города Белгорай, я увидел, что Ильинский злой сидит на солнцепеке, его к "Вуазену" так и не подпустили до моего возвращения. Бородач извинялся.

Я рассказал про свой доклад разведки начальнику штаба по телефону, но Ильинский возмутился, говоря, что он видел совсем другое, и мы повздорили. К вечеру приехал наш автомобиль с мотористами и запасными частями, но Ильинский улетел один, объяснив мне, что с таким мотором лучше лететь налегке. Я вернулся автомобилем.

Это был мой последний полет с Ильинским. На следующую разведку он вместо меня взял вольноопределяющегося Садыкера наблюдателем и не вернулся. Больше месяца спустя я получил от него через какой-то Комитет Красного Креста письмо из плена. У него стал мотор, бедняга извиняется предо мной и описывает новый немецкий истребитель "Фоккер", который по вооружению не был известен у нас. Конечно, при этом он пользовался тем шутливым жаргоном, которым мы иногда говорили, например: жучок, вместо мотор.

Расшифровав это письмо, отослал его в штаб авиации и получил поручение передать Ильинскому благодарность великого князя. Написал ему, но получил ли он мое письмо?...

Уехал заболевший Вяткин, прибыл штабс-капитан Модрах[³⁶ Модрах Сергей Карлович (1889-1922) — командир воздушного корабля "Илья Муромец IV" в 1914-15 годах, начальник 31-го КАО в 1915-16 годах, начальник 3-го армейского авиаотряда, командующий 2-й и 3-й боевыми авиагруппами в 1917 г. Участник Белого движения на Севере, Востоке и Юге России, полковник, лейтенант RAF во время службы в Славяно-Британском авиакорпусе. Эмигрировал в Англию.], с которым мы сразу подружились.

Аэродром у города Холм[³⁷ Ныне г. Хелм в Люблинском воеводстве Польши.]. Здесь испытал я большой конфуз, о котором откровенно говорю. Мы шли с Модрахом из города. Широкая дорога, обсаженная деревьями, была загружена пехотой и обозами. Невдалеке раздался взрыв бомбы, и на дороге началась суматоха и паника... У дерева вижу нашего француза Лернье, мастера по моторам "Сальмсон", он обнял дерево и смотрит вверх, что-то шепча. Мы пошли на аэродром. Немецкий аэроплан стал приближаться, вот он уже над нами.

"Мне говорили, что под бомбами надо ложиться", — сказал Модрах. "Нет, стыдно, кругом солдаты", — говорю я. "Да, стыдно", — начал он, но в этот момент послышался странный шорох в воздухе, все ближе и громче... Оглушительный взрыв около нас и... как это случилось? Я лежу на земле, около меня Модрах, почему-то в моей руке его фуражка.

"Это черт знает что, — почти кричит он, вскакивая:— Пойдем, летим на него", — и мы побежали к палаткам. Еще одна бомба, другая, и я взял себя в руки, останавливался и, крепко прижимая руки к груди, выжидал взрыва и шел дальше.

Около одной палатки лежал солдат на спине в позе собаки, которую бьют, и блестящими глазами смотрел на небо. "Ты не ранен?" — не отвечает, только не то плачет, не то смеется. Но лететь было уже поздно, немец уже уходил.

Позже мне приходилось бывать под серьезной бомбардировкой, в Берлине я пережил все уничтожение города, но ничего подобного со мною не бывало. Что это было? Шок неожиданности? Или проявление паники?

Перешли на аэродром у Владавы[³⁸ Ныне г. Влодава в Люблинском воеводстве Польши, у границы с Беларусью и Украиной.]. Здесь я наблюдал жуткую картину падения "Ньюпора" соседнего отряда, но у земли он все-таки выровнялся и сел благополучно. На полете капот (прикрывающий впереди мотор) отогнулся, стал косо перед пилотом и тормозил движение. Удивительно, что летчик все-таки с аппаратом справился.

Здесь мы раз с Модрахом поднимались на его "Парасоле", чтобы встретить налетевший немецкий "Альбатрос", для легкости подъема я взял вместо пулемета легкую винтовку "Франкотт", но "Альбатрос" шутя ушел от нас.

Было неприятно иметь дело с хозяином богатого имения, графом Замойским, не шедшим навстречу никаким нашим просьбам о размещении наших людей. Надменно, едва отвечая, он показывал свои симпатии к Германии и позже, при полете уже с другого аэродрома, и, видя, как немецкая артиллерия громит его усадьбу (близко проходили наши позиции), сознаюсь, я не имел чувства сожаления.

"Вуазены" были широко распространены в российском Воздушном флоте и пользовались популярностью у своих экипажей

Немцы всегда придавали большое значение скрытности своих передвижений. Однажды я увидел в стороне от района разведки большую пыль, как при движении кавалерии. Повернули туда — никого нет, просматриваю в бинокль дороги и под густой листвой деревьев увидел стоящую кавалерийскую часть. Повернули назад, оглядываюсь — опять пыль. Были случаи, когда их пехота поворачивала в другую сторону, чтобы скрыть направление своего движения.

Фотографирование позиций было одной из самых простых и в то же время неприятных задач. Фотографический аппарат (системы Ульянова) был установлен в полу кабинки, нужно было только в определенные промежутки времени нажимать грушу аппарата, но лететь точно над позицией и не менять высоты. И при обстреле артиллерией невольно думалось: вот была очередь разрывов правее, эта левее, следующая должна быть посередине... Нехорошо знать теорию пристрелки.

Перелетели в Кобрин и затем в Картуз-Березу[³⁹ Кобрин и Берёза — ныне города в Брестской области Беларуси.]. Стали говорить о возможности оставления нами крепости Брест-Литовска.

Утром[⁴⁰ 13 августа 1915 г. В этот же день немецкие войска заняли Брест-Литовск.] мы с Модрахом пошли на разведку района Брест- Литовск-Бяла[⁴¹ Ныне г. Бяла-Подляска в Люблинском воеводстве Польши.]. Никогда у меня не было такой богатой наблюдениями и такой тяжелой картины. Едва успевал делать на карте условные знаки и пометки.

Из крепости к Кобрину отступают наши войска. Что делается по улицам города — трудно понять. Два железных моста через реку за городом взорваны, деревянные горят, но уже наведен понтонный мост, и немцы входят в город, занимают форты. Дальше, прямо по полю, без дорог, спешат к крепости густые колонны, пехота, артиллерия. Вдали горят несколько сел, как колоссальные костры. Какая-то батарея снялась с передков и обстреляла нас, но разрывы были ниже и сзади.

Подходя к местечку Бяла, мы увидели бегущий по земле аэроплан, а другой уже в воздухе. Окончив разведку, повернули назад, и тогда я услышал какие-то звуки, похожие на стук пули в мишень. Усталое ухо не могло определить. Посмотрел вниз - нет, на эту высоту пуля не подымется. По сторонам никого, но, взглянув назад, я увидел "Альбатроса". С мотором впереди он не мог в нас стрелять, а только с борта, поэтому он, догнав нас, красивым виражем поворачивал (как ясно были видны черные кресты на его крыльях), его пулемет выпускал свою очередь, при этом отставал от нас и снова догонял.

Говорю Модраху: "Поворачивайте на него". — "Нет, подождем, у нас мало бензина".

Посмотрел я опять на немца (какая уж тут разведка!), кричу я Модраху: "Вы хотите пулю сзади получить?". Это ему, очевидно, не улыбалось. "Ну, хорошо, готовьте пулемет".

Над головой пилота передо мной был пулемет-ружье "Льюиса" с дисковой обоймой на 47 патронов. Модрах быстро повернул, и мы оказались лицом к лицу с "Альбатросом", быстро сближаясь, но далеко еще.

Очевидно, немецкий пилот не ожидал этого, "Альбатрос" нерешительно качнулся на одно, на другое крыло и со снижением пошел под нас, выше его крыла показался пулемет, но я уже раньше, методично пристреливаясь, выпускал по 2-3 патрона, а Модрах, чтобы дать мне время, уменьшив газ, тоже пошел вниз.

Вероятно, немецкий пилот решил переменить тактику, стал поворачивать, но мы уже так сблизились, что я увидел ясно головы в темных шлемах и выпустил сразу все остальные патроны обоймы. Быстро надев новую обойму, я осмотрелся, Модрах делал круг, и далеко под нами виден был "Альбатрос", с какими- то странными движениями идущий к земле.

Повернули опять домой. Слева показался еще один аэроплан с черными крестами, далеко и выше нас, но Модрах, забыв теперь о бензине, сам повернул на него. Редкими выстрелами я начал его обстреливать, и вдруг он круто пошел вниз, почти пикируя. Было ли это падение или он так спускался? Сказать не могу, у земли я его потерял из виду из-за дымки в воздухе.

Опять повернули к своим, бензина было уже мало. Еще появился один немец, кругами обходил нас, но не приближался.

Модрах повернулся ко мне и подал плитку шоколада: "Это вам за немца".

Летом 1915 г. Чайковский выполнил несколько вылетов на самолете "Моран-Парасоль"

Стало облачно. Шли опять через Брест-Литовск. Та же картина. Вдруг Модрах рванул "Вуазен" влево и вниз, и навстречу нам быстро промчался еще один немецкий аппарат, я не успел взяться за пулемет и из-за облачности прозевал.

Да сколько же их сегодня? — подумал я.

За этот полет (штаб нашел доставленные сведения очень важными) Модрах был представлен к ордену Св. Владимира 4-й степени, а я к Георгиевскому оружию[⁴² М.М. Чайковский действительно спустя полтора года был награжден Георгиевским оружием за этот боевой вылет (см. стр. 38). А вот С.К. Модрах удостоен ордена Св. Владимира IV степени с мечами и бантом "за полеты 10 и 21 августа 1914 г. на воздушном корабле "Илья Муромец-Ill", в качестве исполняющего должность командира".].

Позже, когда я после ранения лежал в Петербурге, ко мне приезжал Модрах и рассказывал, что в нашем районе сел в плен немецкий аппарат, и его пилот случайно был одним из тех, с кем мы имели дело тогда. Он показал, что в местечке Бяла стоял их какой-то штаб, и при нашем появлении трем "Альбатросам" было приказано нас отогнать. По его словам, один из них был сбит, у второго заклинился пулемет, а третий, видя это, сам ушел. Насколько говорил правду — неизвестно.

Руднев с присущей ему осторожностью и любовью к новинкам решил как-то забронировать свое место сидения на "Вуазене". Приспособил какую-то металлическую доску, проверил компас и полетел. Во время разведки он увидел, что стрелка компаса кружится во все стороны. Конечно, потом он снял свою "броню". В другой раз с ним едва не случилось хуже. Попав над облаками, он пошел по компасу и поздно заметил, что стрелка его (на катушке, плавающей в спирту) показывает все время в одну сторону. Сколько времени он шел неправильно? Снизился под облака и, с трудом ориентируясь, на незнакомой местности, едва долетел до аэродрома, бензин был уже на исходе. Спирта в компасе не оказалось. Или вытек, или, как сказал мой денщик: "Хтось выпыв заблаговременно".

Уехали братья Чехутовы. Позже я узнал, что уже при большевиках, будучи в Гатчинской авиационной школе, они тайком экономили бензин, чтобы перелететь в Финляндию, но это раскрылось, и они были расстреляны[⁴³ В действительности А. А. Чехутов продолжал службу в ВВС РККА, покрайней мере, до 1927 г., когда был уволен в долгосрочный отпуск "за невозможностью соответствующего использования". Дальнейшая судьба неизвестна.].

Руднев получил новое назначение[⁴⁴ Командирован в распоряжение великого князя Александра Михайловича.], и отряд принял Модрах[⁴⁵ Это произошло 8-9 сентября 1915г.]. В конце августа наступили чудесные дни с чистым прозрачным воздухом. Летать было — наслаждение. Земля казалась рельефным раскрашенным кусочком карты.

Над соседней станцией Лунинец[⁴⁶ Ныне город в Брестской области Беларуси.] каждый день стал появляться немецкий аэроплан и бросать бомбы. Я решил встретиться с ним. В одно утро я поднялся с новым нашим летчиком прапорщиком Черемисиновым[⁴⁷ Черемисинов Владимир Владимирович (7-1947) — летчик 31-го КАО, за боевое отличие в 1916 г. был произведен в офицеры, дослужился до чина штабс-капитана. Участник Белого движения. Эмигрировал во Францию.], взяв с собою уже 5 обойм для пулемета. Кружась над Лунинцом почти два часа, мы поднялись на 3000 м, но в этот день немец не прилетел.

В скором времени мы перешли на узкий и неудобный аэродром среди леса у той же станции Лунинец, и 11 -го сентября я полетел с только что окончившим школу вольноопределяющимся унтер-офицером Игнатьевым, настояв перед Модрахом, что первый боевой полет молодой летчик должен сделать со старым наблюдателем. На полете я заговаривал с ним, и мне казалось, что он иногда отвечал невпопад.

Шли уже назад, нас легко обстреливала артиллерия, и вдруг близкий разрыв заглушил звук мотора, он остановился, наступила тишина. "Планируйте!" — крикнул я, но мотор опять заработал, а потом опять остановился. И так продолжалось все время. Мы снижались. Под нами то сплошной лес, то зеленая красивая лужайка. "Болото, трясина",— подумал я. Обстрел прекратился.

"Тяните, как можете, вот туда", — указал я, ориентируясь. И он тянул и хорошо. Повернувшись назад, чтобы посмотреть на мотор, я почувствовал боль в боку, потрогал рукой — кровь, значит, и меня задело. Радиатор был исковеркан. Но сейчас думалось о другом: аэродром уже близко, но до него не дойдем. Где спуститься? Вижу широкую просеку в лесу и как будто гладко. "Видите ее? Спускайтесь". Но у самой земли мотор опять заработал с полной силой, и перед нами оказалась высокая стена леса. Игнатьев рванул "Вуазен" вверх (как он потом объяснял, мотор не включался), но, видя, что мы уже не поднимемся выше деревьев, я махнул ему рукой вправо, где была опушка. Он сделал крутой поворот (как мы не соскользнули на крыло?). И вижу, что на нас идет высокий ствол дерева, левее, левее... треск удара в крыло, и "Вуазен", повернувшись как на оси, ринулся носом вниз в густую чащу.