Бабочка

Голливуд, Калифорния, 1957 год

Рэчел жила под именем Беверли Хайленд уже три года, работала у Эдди, жила в приличном месте на Чероки. Однако она пришла к выводу, что изменить имя еще не значит начать новую жизнь. Нужно изменить еще и лицо.

Не то чтобы кто-либо из ее новых друзей чем-то дал ей понять, что она некрасива. Они воспринимали в ней не внешность, а нежный и хрупкий характер. В один прекрасный день эта тихая девчушка появилась ниоткуда и преданно работала на них с тех самых пор. Она почти не разговаривала и вообще оставалась загадкой. Но самое главное, за три коротких года она превратила предприятие Эдди в одно из процветающих.

К стойке теперь стояла очередь, для столиков Лаверна завела книгу предварительной записи. Весь день стучали молотки и звенели пилы: рабочие расширяли кафе.

Три года назад, в день, когда Беверли в первый раз пришла на работу, чтобы протирать полы, мыть посуду и скрести горшки, Эдди решил накормить ее. Она неожиданно тихо сказала:

— Это не очень хороший гамбургер.

Он еще не привык к ее честности, собственно, он вообще не привык к честности, поэтому возмущенно ответил:

— Если тебе не нравится, как я готовлю, ешь в другом месте.

Вместо того чтобы извиниться или замолчать, девчонка упорно продолжала:

— Я знаю, чего не хватает твоим гамбургерам. — Она имела наглость встать, пойти на кухню, там взять его заготовки из холодильника и поколдовать над ними. Эдди разозлился и собрался тут же ее уволить, но его одолевало любопытство. Руки ее летали туда и сюда, доставая специи с полочки, пальцы работали с умением и сноровкой, лицо было сосредоточенно. Десять минут спустя, когда Эдди ел улучшенный Беверли гамбургер, он понял, что вытащил козырную карту. Эдди использовал для гамбургеров дешевое мясо, но от добавления специй у него появился вкус дорогой вырезки. Потом Беверли научила его добавлять нарезанный мексиканский перец к жареной картошке, и дело пошло.

Эдди кормил своими перчеными гамбургерами полицейских, проституток, безработных актеров. Эта публика составляла его постоянную клиентуру. Отзывы были самые восторженные. Потом, по предложению Беверли, он снизил цену на десять центов, подавал гамбургеры не на тарелках, а заворачивал их в вощеную бумагу, и успех был феноменальный. Весь район узнал об этих новшествах, и очередь стала расти. Очень скоро королевскими гамбургерами приходили угоститься не только местные жители. Люди приезжали из Санта-Моники, Пасадены и даже из Беверли-Хиллз, чтобы посмотреть из-за чего весь шум. Они уходили довольные, рассказывали друзьям. Потом Эдди пришла в голову мысль, что можно открыть окошко, где будут продавать гамбургеры на вынос. Люди подъезжали, покупали пакет с гамбургерами и отправлялись на пикник, на пляж или в горы. Популярность заведения росла.

Эдди начал расширяться, взяв в аренду соседний магазин. Он подумывал об открытии еще одного кафе в быстро растущем районе Сан-Фернандо Уэллей.

Всем этим он был обязан Беверли Хайленд. Однако она не спекулировала на его похвалах, как сделали бы это многие другие. Она не требовала денег и славы. Она просто говорила ему, что она довольна. Эдди с ума сводила эта ее сдержанность. Беверли никогда не улыбалась, но была искренна. Эдди часто думал о ней, о ее прошлом. Она отказывалась говорить об этом, молчала, держалась отчужденно, никогда не приходила к ним с Лаверной пообедать. Она не заводила близких друзей, терпеть не могла, когда до нее дотрагивались. Эдди быстро сообразил, что ее имя сложилось из названий улиц, образующих перекресток, на котором расположилось его кафе, но никогда не расспрашивал ее об этом. Беверли была тихой, старательной, преданной, за три года работы не пропустила ни дня, не выдвигала никаких требований. Он считал, что сделает все, о чем бы она не попросила.

— Отпуск? — переспросил он. — Да ты с ума сошла! Мы и так еле справляемся. Мне нужно набирать новых официанток, Лаверна должна следить за рабочими, к нам придет журналист написать о нас статью. А ты хочешь пойти в отпуск?

Беверли привыкла к монологам Эдди. Они налетали, как ветры в Лос-Анджелесе — жаркие, стремительные и неприятные, но проходящие и не грозные. Ничего, кроме пыли, они не приносили.

— Яне была в отпуске три года, — спокойно сказала она.

— А кто был? — Он отвернулся от гриля и смотрел на нее.

«Она уже не малышка Беверли», — отметил он. Три года нормального питания — и на этих костях наросло мясцо. Да и время уже пришло. В фигуре Беверли появились изгибы и округлости в нужных местах. Многие клиенты бросали на нее взгляды. Жаль, что лицо подкачало.

— Ну и куда же ты хочешь поехать в отпуск?

— Просто уехать, — как всегда загадочно ответила она.

За три года Эдди пришел к выводу, что выудить что-либо из Беверли — это все равно что заниматься сексом с Лаверной: бросить и забыть.

— На сколько?

— На три месяца.

Он уронил лопаточку.

У девчонки был характер. Ничего не скажешь.

— Прости малышка, — произнес он, — я не смогу обойтись без тебя так долго.

— А совсем без меня ты обойдешься?

Тут он замер. За все время работы Беверли никогда не подвергала сомнению приказы Эдди. Она была послушной, прилежной и никогда не жаловалась. То, что она сейчас не согласилась с ним, пусть даже и тихим голосом, было равнозначно объявлению войны.

Он заглянул в ее загадочные карие глаза, за которыми пряталось так много секретов, — видимо, страшных. Долго молчал. Потом понял: наверное, она что-то должна сделать.

— С какого дня? — спросил он в конце концов.

— Еще не знаю. Но я тебе скажу.

— Мы будем скучать по тебе, малышка, — тихо произнес он.

Он думал, что, может, она его обнимет. Но, конечно, она не сделает этого. Бывали моменты, когда Беверли должна была сделать что-нибудь импульсивное, как любой другой человек в подобной ситуации. Но она всегда сдерживалась. Она никогда ни к кому не прикасалась и не разрешала прикасаться к себе.

— Спасибо, Эдди, — сказала она и опять принялась колдовать над специями.

Сначала Беверли пошла к терапевтам. Они в один голос заявили, что сделать ничего нельзя. Потом она пошла к хирургам. Они долго изучали ее лицо, но вывод был таким же.

— Может быть, с носом можно что-нибудь сделать, — согласились они, — но подбородок останется как есть. — Она поняла, что ей поможет только специалист. Она тщательно изучила телефонную книгу и стала посещать хирургов-косметологов. Мало кто выражал интерес, как только она сообщала, что у нее нет ни денег, ни страховки. Один согласился поработать над ее лицом, если она в ответ поработает в постели с ним.

Беверли стало казаться, что красота или хотя бы сносная внешность — это привилегия богатых.

Но ее не запугаешь. Она сидела перед зеркалом в своей комнатушке у сестры Эдди и изучала свое лицо. В памяти всплывали последние слова Дэнни Маккея: ты глупая, уродливая девка, Рэчел.

Что ж, часть этого предложения она уже изменила — свое имя. Изменить остальное будет тоже несложно.

Она искала врача восемь недель, объехала весь Лос-Анджелес, постоянно твердила Эдди, что ее отпуск вот-вот начнется. Но никаких результатов. Однако это совершенно не расхолаживало решительную Беверли. Чем чаще ускользала от нее цель и чем больше усилий ей приходилось прилагать для ее достижения, тем сильнее укреплялась она в своем намерении.

Она изменит свое лицо.

Однажды ранним майским утром, когда воздух был еще прохладен и свеж, Беверли стояла на кухне, мешала специи и слушала радио. Эйзенхауэр послал парашютистов в Литл-Рок, русские запустили нечто, именуемое спутником, пилот Джон Гленн побил рекорд скорости на своем самолете.

— А теперь местные новости, — сказал диктор. Беверли порезала лук и собиралась добавить в него эстрагон, базилик и шалфей. В этот момент она услышала сообщение, что знаменитая кинозвезда попала в крупную аварию на шоссе в Пассадену. Ее тут же доставили в больницу Куин оф Энжелз.

— Доктор Сеймур Вайзман, лечащий врач, сообщил нашему корреспонденту, что мисс Бинфорд получила серьезные травмы лица. Однако в настоящий момент состояние ее стабилизировалось, и жизнь находится вне опасности. Мисс Бинфорд получила в прошлом году Оскара. Теперь ей понадобится обширное хирургическое вмешательство, чтобы ликвидировать полученные травмы, заявил доктор Вайзман, специализирующийся на косметической хирургии. А теперь о спорте…

Но Беверли не слушала. Она уже листала телефонный справочник.

Она обнаружила, что у Сеймура Вайзмана был офис в Беверли-Хиллз. Это близко от ее места работы, но она никогда там не бывала.

Она позвонила, чтобы договориться о встрече. Ей назначили через два месяца — у доктора Вайзмана было очень много клиентов.

Она нашла Эдди и сказала:

— Я уйду в отпуск восьмого июля.

Она была абсолютно уверена, что доктор Вайзман согласится заняться ею.

Беверли никогда не видела офиса такого врача. Кожаная мебель, элегантные столики с изогнутыми ножками, картины на стенах, журналы, на которые она только смотрела, но никогда не могла позволить себе купить. Секретарь в приемной не была похожа на медсестру, носила не халат, а нечто шикарное. Единственным пациентом в приемной была женщина в норковом пальто. И это в июле!

Беверли заполнила карточку для истории болезни: родители умерли, беременности нет.

Ее вызвали через полтора часа.

В кабинете доктора Вайзмана не было ничего страшного. Уютно и ужасный беспорядок. На столе лежала кипа медицинских журналов, полки были уставлены разного рода безделушками и сувенирами. Маленькие подарки от благодарных пациентов. Беверли как раз раздумывала над тем, какой сувенир она могла бы подарить ему, когда вошел доктор.

— Ну, мисс Хайленд, — сказал он, усаживаясь. — Насколько я могу судить по вашей карточке, вы хотите, чтобы я сделал вам лицо, как вы выразились. Что именно вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы вы изменили мне лицо.

Доктор посмотрел на нее. Она сидела на стуле, выпрямившись как струна и обхватив руками колени. В ней чувствовалась непонятная напряженность. Это его заинтриговало. Она выглядела такой серьезной и такой молодой. Неужели она уже так настрадалась из-за своей внешности? Рассердилась на весь мир?

— Что именно не устраивает вас в лице?

— Разве в нем может что-нибудь устраивать?

— У вас очень красивые глаза.

— Вы можете мне помочь?

— Думаю, что да. Небольшая операция, чтобы оттянуть уши назад, я могу трансплантировать хрящ в подбородок, чтобы изменить его форму. Что касается носа, то тут потребуется не одна операция.

— У меня нет денег, — спокойно произнесла она, — и нет страховки.

Улыбка сошла с его лица. Тогда зачем вы здесь? — спрашивал его взгляд.

— Доктор Вайзман, — тихо сказала она, — я некрасива и бедна. Мне нужна помощь, и обратиться больше некуда. Вы знаменитый врач. Вы делаете операции кинозвездам. Вам не нужны мои деньги. Я не думаю, что такой хороший человек, как вы, не поможет такому отчаявшемуся человеку, как я, только потому, что у меня нет денег.

Сеймур Вайзман очень осторожно снял очки и вытер их о белоснежный халат. Он вновь надел их, скрестил руки на груди, проницательно посмотрел на Беверли и сказал:

— Деточка, вы меня дурачите или вы действительно так наивны? Вы в самом деле думаете, что можете прийти сюда и просить меня прооперировать бесплатно?

— Нет, сэр, — ответила она, в речи ее послышались отголоски акцента жителя Сан-Антонио. — Никогда ничего в жизни я не просила бесплатно. Если я чего-то хочу, то я работаю для этого. Я буду работать на вас, доктор Вайзман. Я должна работать на Эдди, потому, что я его должница, но на вас я тоже буду работать. Столько, сколько скажете. Только, пожалуйста, сделайте мне лицо.

Он задумчиво посмотрел на нее.

— Вы медсестра?

— Нет.

— Умеете печатать?

— Нет.

— Знаете медицинскую терминологию?

— Нет.

— У вас есть свидетельство об окончании средней школы?

— Нет.

Он был поражен.

— Что вы умеете делать?

— Все, что нужно. Я подметаю пол и мою посуду.

— У нас нет посуды в офисе, и полы у нас есть кому подметать. Сколько вам лет?

— Девятнадцать.

— Ваши родители знают, что вы здесь?

— Мои родители умерли.

Он слегка нахмурился.

— Понятно. Кто заботится о вас в таком случае?

— Никто. Я самостоятельна с четырнадцати лет.

— Вы с Юга?

— Некоторое время я жила в Техасе.

— Как вы жили?

— Я работала на женщину по имени Хэйзл.

— Что вы делали?

— У Хэйзл был публичный дом. Там я жила три года. Я была одной из девушек. — Она добавила тихо: — Меня поместил туда мой парень, Дэнни.

В кабинете повисла тишина. Каждый звук, доносившийся снаружи, слышался очень отчетливо: машины на Родео Драйв, дробь женских каблучков, сирена вдалеке. Сеймур Вайзман опять снял очки и протер их, хотя в этом не было необходимости. Внезапно ему вспомнилось то, что он на протяжении многих лет пытался забыть, не разрешал себе помнить. Что в этой странной молоденькой девочке возбудило в нем нежелательные воспоминания? Он взглянул ей в глаза и увидел огонь сильной и решительной души. Он подумал о борделях в Техасе и парнях, использующих некрасивых девочек, у которых нет родителей.

Потом он произнес:

— У меня дочь твоего возраста.

В тот же вечер он поместил ее в частную больницу и следующим утром начал работать с ее носом. Хрящ для изменения формы подбородка он заимствовал из ее седьмого ребра, над ушами он будет работать в последнюю очередь.

Беверли лежала на операционном столе. Медсестра попросила ее приподняться, чтобы положить пластинку с проводом — это нужно для электроприжигания, объяснила она. Когда Беверли это делала, медсестра заметила татуировку на бедре.

— Какая прелесть, — сказала медсестра. — Это бабочка, да?

Доктор Вайзман вошел в операционную с поднятыми кверху руками в перчатках. Он взглянул на татуировку и сказал:

— Если хочешь, я могу удалить это, Беверли.

Но она ответила:

— Нет. — Пусть бабочка каждый день напоминает ей о Дэнни Маккее.

Было больно, но Беверли держалась. Уколы местной анестезии, скрежет, когда надпиливали кости носа, вкус крови, стекающий по гортани, накладывание швов. И бесконечные дни и ночи в больнице, куда никто не приходил навестить, не приносил цветов, а были лишь накрахмаленные женщины с накрахмаленными улыбками, ухаживавшие за ее телом. И долгие часы на операционном столе, и долгие часы ожидания, когда все кончится, распухшее лицо в зеркале, повязки и запекшаяся кровь. Все десять мученических недель Беверли думала лишь об одном: из меня должно что-то получиться. Когда я буду готова, я снова встречусь с Дэнни Маккеем.

Доктор Вайзман закончил, и Беверли увидела, что он практически полностью стер лицо, которое так презирал Дэнни, предпочитали некоторые клиенты Хэйзл и которое приводило в такую ярость ее отца. На месте прежнего он создал лицо незнакомки.

— Ну как? — спросил он в день выписки, когда сняли последние швы и повязки.

Беверли чувствовала себя неуверенно. Честно говоря, она выглядела ужасно. Синяки превратились в желтовато-зеленые пятна, на месте швов краснели линии, лицо все еще было опухшим. Хотя через это уже проглядывало кое-что. Нос определенно стал меньше, подбородок больше не западал, уши, как и полагается, аккуратно прилегали к голове.

— Не волнуйся, — сказал доктор Вайзман, по-отечески кладя ей руку на плечо. — Синяки скоро исчезнут, припухлость спадет. Рубцы пройдут, немножко загара, и кожа будет прекрасно выглядеть. Хочу дать тебе совет. Сделай четче линию ресниц и измени прическу. Станешь похожа на кинозвезду.

Она поселилась в мотеле в западной части Лос-Анджелеса и еще три раза посетила доктора Вайзмана. Наконец появилось лицо, которое он ей обещал. Когда она пришла к врачу в последний раз, она была готова платить.

— Я работаю в кафе у Эдди и зарабатываю девяносто долларов в месяц, — сказала она. — Я могу посылать вам пять долларов каждые две недели. Скажите мне, когда приходить, доктор Вайзман. Я могу делать здесь все, что потребуется; Если хотите, я буду приходить в выходные…

Он остановил ее:

— Беверли, повторяю, мне не нужны твои деньги. Я, как ты обвинила меня, ужасно богат. Не спрашивай меня, почему я занялся тобой. Твой случай совершенно рядовой и не представляет никакого интереса с медицинской точки зрения. Ты оторвала меня от важных дел. Но вот что я тебе скажу. Двадцать лет назад молодой Сеймур Вайзман много занимался медицинской практикой в хорошем районе Берлина. В те дни он не особенно думал о деньгах. Собственно говоря, он не любил людей, которые поклонялись деньгам. А потом наступил ужасный день. — Глаза за маленькими круглыми очками увлажнились, — день, когда пришли солдаты и забрали его соседей, его лучших друзей. Молодой доктор Вайзман знал, что он будет следующим. Он прослышал, что при наличии денег можно выбраться из Германии. Доктор Вайзман раздобыл денег и смог вывезти свою семью из Германии в Америку. А все его друзья погибли в нацистских печах. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да, — прошептала она. Он вздохнул:

— Это случилось давно, в мире, который больше не существует. Но с тех пор я верю только в деньги, я боготворю деньги, Беверли. Если ты умная девочка, ты послушаешься меня. Деньги — это сила, Беверли. Деньги — это ключ к свободе. Деньги позволяют тебе делать все, что ты хочешь. Понимаешь?

Она кивнула.

— Тем не менее, — добавил он торопливо, видя, как горячо она соглашается с ним, — хотя бы иногда, Беверли, делай что-нибудь просто во имя добра, это оживит твою душу, и ты будешь жить в согласии с собой. Понимаешь?

— Да.

Он долго смотрел на нее. Ему стало грустно и хотелось плакать оттого, что такое молодое создание уже стало на путь ненависти и мщения. Именно эти чувства лихорадочно горели в ее глазах. Они странным образом привлекли его к этой девочке и воскресили нежелательные воспоминания. Она напомнила ему его самого, ожесточенного молодого Сеймура Вайзмана, когда он пробирался в новый мир, а тела его друзей и любимых горели в нацистских печах.

Он встал и протянул ей руку. Ну, конечно, она не протянула руки. В этом она и он отличались друг от друга: по меньшей мере, Сеймур научился снова прикасаться и любить. Он мог только молиться, чтобы раны, мучащие эту бедную девочку, когда-нибудь зажили, и она простила, хотя, может быть, и не забыв зло, причиненное ей, и позволила себе снова жить.

— Сейчас мы простимся, Беверли. Я тебе больше не нужен, и я возвращусь к моим богатым пациентам. Обещай, что ты когда-нибудь навестишь меня и расскажешь, что ты сделала и где ты побывала в своем новом обличье.

Беверли сошла с автобуса на Хайленд-авеню и вошла в первую попавшуюся ей на пути парикмахерскую. Она вышла оттуда через шесть часов, потратив все оставшиеся деньги, включая отложенные на автобусный билет. Поэтому она пошла пешком, с чемоданом в руках, по знакомым улицам.

Когда она вошла на кухню, Эдди в бешеном темпе жарил гамбургеры.

— Эй! Здесь нельзя ходить посторонним!

— Это я, Эдди, — сказала она.

— Кто это — я?

— Я, Беверли. Я вернулась.

Он рассматривал красивое лицо с хорошеньким носиком и изящным подбородком, элегантно изогнутые брови и платиновые волосы, причесанные по последней моде. Но потом он увидел знакомый потрепанный коричневый чемодан и, как и в прошлый раз, уронил лопатку.

Джессика завизжала от радости, когда совершила прямое попадание в собственного мужа.

Потом, увидев ошарашенное выражение на лице Джона, она повернулась и пустилась бежать. Но снег был слишком глубокий, а одежда слишком громоздкой. Джон вмиг догнал ее, повалил на снег и зажал ей руки над головой.

— Тебе это так просто не сойдет! — закричал он, оседлав ее и набирая снег свободной рукой.

Она визжала и сопротивлялась. Но он был слишком силен для нее. Он натирал ей снегом лицо и говорил:

— Сдавайся, Джесс!

Она пыталась побороть его, но в конце концов крикнула:

— Сдаюсь! — И он отпустил ее. Но как только она встала на ноги, она быстро скатала снежок и бросила в него, опять метко попав. Прежде чем он смог ответить, Джессика побежала, смеясь и оглядываясь и показывая ему язык.

Джон, тоже смеясь, бежал за ней. В этот раз, когда он поймал ее, он развернул ее к себе, обнял и поцеловал.

Она прижалась к нему всем телом, обессиленная и счастливая.

— Пойдем, дорогая, — сказал он, не отпуская ее. — Бонни и Рэй будут волноваться, почему нас так долго нет.

Джессике было все равно, что другая пара вернулась в дом час назад и ожидала их. Прогулка настолько взбодрила ее, что она не устояла перед соблазном поиграть в снежки.

Она не хотела приезжать в Маммот на выходные и проводить там время с деловым партнером Джона и его женой — у нее было слишком много работы. Но теперь она была рада, что согласилась. Здесь они забыли обо всем.

Они отряхнули снег с сапог и окунулись в уютную теплоту дома. Рэй и Бонни сидели перед камином, в котором ярко горел огонь, играли в слова.

— Ага! — воскликнула Джессика, сбрасывая шапку и варежки. — А не пахнет ли здесь глинтвейном?

— Он на плите, — ответила Бонни. — Угощайтесь. Джессика направилась было к кухне, но Джон остановил ее:

— Почему бы тебе сначала не пойти наверх и не переодеться?

Она хотела возразить — ей так хотелось выпить чего-нибудь горячего, — но вместо этого сказала:

— Хорошо, — и пошла к лестнице.

Она надела мягкое бархатное платье. Снизу доносился громкий смех. Бонни и Рэй гордились тем, что искусно играли в слова. Джессика была не в восторге от этой игры, но Джону нравилось, поэтому она была обречена играть в слова весь вечер. Перед тем как покинуть спальню, она на минуту глянула в зеркало. Щеки раскраснелись, темно-карие глаза светились счастьем. До утренней лыжной прогулки они с Джоном занимались любовью. Все получилось. Она знала, что вечером это повторится.

Когда она спустилась вниз, ее ждала кружка с глинтвейном. Подавая вино, Джон окинул ее изумрудного цвета платье критическим взглядом.

— В чем дело? — спросила она так тихо, чтобы не слышали остальные.

— Когда ты купила это платье?

— На прошлой неделе. Специально для нашей поездки. Тебе не нравится?

— Зеленый не твой цвет, дорогая. Ты это знаешь. Ну да ладно, пошли. Бонни и Рэй ждут нас, чтобы начать новую игру.

Они сидели на ковре и играли на низком кофейном столике. Они мирно беседовали, попивали вино и наслаждались теплом. Джессика говорила немного: она едва знала Бонни и Рэя, они были друзьями Джона.

— Говорю тебе, Джон, — произнес Рэй, выиграв тридцать баллов, — я могу продать этот дом сейчас в три раза дороже, чем я платил за него. Ты уже ничего не купишь в Маммоте за те деньги, что мы когда-то потратили с Бонни. Я постоянно получаю предложения продать его. Но мы никогда не продадим, правда, Бон?

Бонни повернулась к Джессике.

— Как покатались сегодня?

Джессика только училась кататься. Она еще не решила, нравится ей это или нет. Прежде чем она открыла рот, Джон потрепал ее по руке и сказал:

— Я думаю, Джесс лучше вернуться на склон для новичков. Она сегодня основательно покувыркалась.

— Честно говоря, — подхватил Рэй, опять выигрывая, — лыжи, это не для всех. Я встал на лыжи в семь лет. У меня такое чувство, что я всегда умел кататься!

Джессика тихо заметила:

— Мне кажется, ребенку проще научиться, чем взрослому. У детей нет чувства страха.

— Джессика, — спросила Бонни, — а каков на самом деле Микки Шэннон?

Джессика взглянула на Джона, потом опустила глаза на игру.

— Он приятный человек.

— Мои девочки в шестом классе просто с ума по нему сходят. Когда я сообщила, что проведу выходные с адвокатом Микки Шэннона, они рассудок потеряли. Я пообещала им спросить тебя, нельзя ли получить его автограф.

— Джессика избегает дешевой популярности, — ответил за нее Джон. — Не хочет мельтешить лишний раз с Микки Шэнноном.

— Мне не трудно это сделать, — вставила Джессика.

Джон осадил ее:

— Дорогая, разве ты не понимаешь, какой вред нанесет твоей репутации автограф, взятый у Микки Шэннона? Это низкопробно.

Она посмотрела на мужа.

— Да, ты прав, — сказала она, — и потом, Бонни, он сейчас на гастролях.

Огонь гудел и потрескивал в камине, искры летели в трубу. Джессика выиграла, опередив Рэя на двадцать очков.

Она предложила:

— Может, больше не будем в это играть. Я устала. Давайте лучше в карты.

Джон бросил на нее взгляд.

— Ты в меньшинстве, дорогая. Иди наверх и вздремни, а?

— Но я не настолько устала.

— А выглядишь ты разбитой. И лыжи отняли у тебя много сил. Пойдем, — он взял ее за руку, — я провожу тебя.

В спальне Джон обнял ее и поцеловал в лоб.

— Я разбужу тебя на ужин, — тихо сказал он.

— Вчера вечером мы шесть часов играли в слова, — произнесла она, отодвигаясь. — Существуют другие игры. Нельзя ли немножко отдохнуть от этой?

— Это их дом, и с их стороны было очень мило пригласить нас. И потом, ты ведь выиграла. Что же ты жалуешься?

— Я не жалуюсь, Джон.

Он погладил ее по руке.

— Поспи, и почувствуешь себя лучше. Хорошая, маленькая девочка.

Она проводила его глазами и подумала: я не твоя маленькая девочка.

Когда снизу раздался взрыв смеха, Джессика пошла и села на кровать. Она постепенно приходила к выводу, что ее первый импульс — не приезжать сюда — был правильным. Ей были безразличны Бонни и Рэй, она не любила кататься на лыжах, ненавидела игру в слова, волновалась о накопившейся работе. Кроме того, несмотря на компанию внизу, она чувствовала себя одинокой.

Она посмотрела на телефон, подумала секунду и набрала номер Труди.

— Привет! — послышался голос на другом конце провода. — Вы звоните Гертруде Штейн. Я не шучу, это действительно мое имя. Сейчас меня нет дома. Я покупаю еду для моих трех голодных злых доберманов, но если вы оставите свое имя и телефон…

Джессика повесила трубку. Она особенно не надеялась застать Труди. В конце концов сегодня субботний вечер. Она вытянулась на кровати, натянула на себя покрывало и все равно слышала приглушенный разговор внизу. Она закрыла глаза и представила себе Лонни.

С той памятной ночи в баре клуба «Бабочка» прошло две недели. Фантазии Джессики стали осязаемой реальностью. Некоторое время она была счастлива, потом эйфория постепенно улетучилась, и она все чаще думала: теперь, когда мой ковбой не фантазия, а реальность, у меня больше нет мечты.

Она осознала, что вступила в своего рода сделку и заплатила неожиданную цену. Она не предполагала обмена мечты на реальность. Теперь было трудно что-либо выдумывать про него, когда она знала, что он поблизости, она может увидеть его во плоти и крови, быть с ним в любое время, когда захочет.

Но разве это то, чего хочет она, Джессика? Наведать продажного мужчину каждый раз, когда чувствуешь себя одинокой, сердитой или испытываешь потребность в сексе? Неужели это решит ее проблемы? А может быть, усложнит их?

Усложнит, это правда.

После встречи с Лонни Джессика больше не чувствовала удовлетворения с Джоном. Это было несправедливо по отношению к нему. Он и представления не имел, что его сравнивали с жеребцом, искушенным в искусстве любви. Она чувствовала себя виноватой, старалась загладить свою вину и так горячо отвечала на его ласки сегодня утром, что Джона немного удивил нетипичный для нее энтузиазм. В результате у них все замечательно получилось.

Она заснула, а через два часа Джон позвал ее обедать. Они ели, глядя на огонь, потом решили снова сыграть в слова. Джессика отпросилась, сказав, что не может оторваться от книги. При этом она проигнорировала недовольный взгляд Джона.

Она ждала Джона, лежа в кровати, думала, не спуститься ли ей вниз, права ли она. Когда он в конце кондов тихо вошел в комнату, она решила, что сейчас найдет способ извиниться.

Он залез под одеяло, и она дотронулась до него. Джон поцеловал ее в щеку, произнес:

— Я устал, дорогая, — и отвернулся.

В то время как в доме Труди на телефонные звонки отвечал автоответчик, сама она разглядывала субботнюю толпу у Пеппи, в популярном ночном клубе на бульваре Робертсон. Ее сопровождала кузина Алексис, педиатр и подруга Линды Маркус.

Алексис пошла с ней, чтобы немного выпить и посмотреть на людей, а вовсе не подцепить кого-нибудь, как это намеревалась Труди. Клуб «Бабочка» полностью удовлетворял сексуальные потребности Алексис, пока у нее никого не было. Даже в институте она не пользовалась большим успехом, хотя имела очаровательную восточно-европейскую внешность и легкий характер. Причина крылась в ее профессии: Алексис обнаружила, что мужчин странным образом отпугивала женщина-врач. Вероятно, они боялись ее, решила она, или чувствовали себя неудобно при ее доскональном знании человеческой анатомии. Как только Алексис сообщала о своей профессии, интерес к ней остывал.

Но ей все равно нравилось ходить со своей кузиной Труди. Это было весело и очень отличалось от совместных походов с коллегами, поскольку все разговоры с ними неизбежно возвращались к медицинским темам.

Алексис поразило, что Труди непременно хочет с кем-нибудь познакомиться. Зачем, думала она, Труди так стремится к этому, когда можно пойти в «Бабочку» и чувствовать себя во всех отношениях лучше?

Алексис, как, впрочем, и сама Труди, не знала, что Труди в поиске. Она искала реального человека, с которым можно повторить приключение в «Бабочке». Ее вечера с Томасом были просто великолепны, но она знала, что это представления, купленные за наличные. Он был ненастоящий, и их отношения тоже. Труди хотела воссоздать волшебство в жизни, с реальным человеком, которому она могла бы посвятить себя и положить конец поискам. Проблема заключалась в том, что Труди еще не уяснила для себя, что делает их вечера с Томасом столь неповторимыми. У нее было несколько свиданий вне «Бабочки», но ни одна встреча не зажгла в ней особенную искру. Если бы она только знала, что ей не хватает, что она ищет.

Труди могла бы выбрать любого мужчину в этом баре. С ее внешностью и характером выбирала именно она. Мужчины всегда останавливали на ней внимание и всегда одинаково вели себя, когда они приезжали домой. Она курила легкую сигарету и не отводила взгляда от парня, который разглядывал ее в упор. Кажется, проблемы одиноких женщин и мужчин не совпадали. Мужчины не добивались длительных отношений. Им нужен был быстрый секс и все. Для женщин же имели значение многие вещи, непонятные мужчинам.

Труди заметила до ужаса худую женщину на площадке для танцев и вспомнила свои институтские дни. Девчонки то веселились и наедались до отвала, то морили себя голодом, как Джессика. Но только женщины, заметила Труди, страдали от непомерного аппетита и его отсутствия. Почему это не случилось с мужчинами?

Незнакомец отделился от колонны и стал проталкиваться через толпу в ее сторону. Последний час он и Труди изучали друг друга. Она, совершенно очевидно, прошла его визуальную проверку. Он тоже. Труди нравилась его внешность. Чем-то он напоминал ей Билла, водопроводчика, на которого она накричала в прошлом месяце. С тех пор он с ней холоден как лед. Это было плохо еще и потому, что он привлекательный во всех отношениях мужчина. В другое время, при других обстоятельствах, у них могло бы что-нибудь получиться. Но то, что она в качестве подрядчика наняла его выполнить ряд работ, исключало обычные человеческие отношения.

— Привет! — произнес незнакомец, подойдя к столу.

Труди улыбнулась ему. Он был высок, хорошо сложен, носил очки в железной оправе, как хиппи шестидесятых годов. Это придавало ему интеллигентный вид. Выпускник колледжа, предположила она. Человек научного склада.

— Привет, — ответила она и предложила ему сесть. Присев, он повернулся к Труди и сказал:

— Ну что, завтра утром проснемся вместе?

Ярко-голубой корветт мчался на всей скорости по бульвару Уилшир, пролетая на желтый свет и меняя полосы движения. Труди опустила верх машины, ветер трепал их волосы. Впереди загорелся красный свет, она резко нажала на тормоза, и машина остановилась.

Алексис посмотрела на сердитый профиль подруги и заметила:

— В иные времена ты бы повела его домой.

— Господи, неужели мужчины не могут разговаривать иначе? Одни и те же затасканные выражения.

— Ходи по таким барам, и ничего другого ты не встретишь.

Труди откинулась на сиденье и покачала головой.

— Мне тридцать лет, Алексис. Я хочу найти человека и прожить с ним всю жизнь. Но мне не нужен любой. Он должен быть… ох, я не знаю.

— Он должен быть похож на твоего партнера в «Бабочке»?

— Наверное. Хотя не знаю, чего я хочу.

Рядом с ними остановилась еще одна машина в ожидании зеленого света светофора. Труди посмотрела — это был белый роллс-ройс классической модели конца пятидесятых годов. Окна были затемнены, даже шофера не было видно.

— Хорошая машина, — прокомментировала Алексис. Наконец загорелся зеленый, и Труди нажала на газ.

— Собственность какой-нибудь рок-звезды! — крикнула она, стремительно отрываясь от роллс-ройса.

Роллс степенно проехал перекресток и повернул на дорожку, ведущую к высокому зданию из стекла и бетона. В большинстве окон уже не горел свет, светились лишь несколько на двенадцатом этаже. Машина остановилась перед входом, шофер вылез и открыл дверь. Из машины появилась Беверли Хайленд, подняла воротник шубы и быстро вошла в пустынное здание.

На двенадцатом этаже она прошла прямо через дубовые двери в свой кабинет.

— Привет, — сказала ей женщина, которая уже ждала ее там.

— Прости, что опоздала, — произнесла Беверли, снимая шубу. — Задержал телефонный разговор. Что у тебя?

Женщина протянула пачку бумаг. Взяв бумаги, Беверли спросила:

— Новые члены?

— Новые партнеры, — ответила директор «Бабочки».

— Возможно, нам придется расширяться, — негромко сказала Беверли, просматривая бумаги. Затем она отложила их в сторону и серьезно посмотрела на подругу.

— Он взял деньги, — сказала она. — Дэнни взял пятьсот тысяч и пригласил меня на свое ранчо в Техасе. Мне удалось уклониться вновь, но рано или поздно мне придется встретиться с ним лицом к лицу. Ему не терпится поблагодарить меня лично за поддержку его кампании. В любом случае пора начинать следующий этап нашего плана. Скажи остальным, что я хочу встретиться со всеми через неделю, как раз накануне первичных выборов в Нью-Гемпшире.

— Хорошо.

— Волнуешься? — спросила Беверли.

— Не знаю.

— Не надо. Возможно, Дэнни и сильный противник, но я сильнее. Все пойдет как надо, я обещаю.

Женщины посмотрели друг на друга. Они знали, о чем каждая из них думает. После тридцати пяти лет Беверли наконец нанесет удар. Одиннадцатого июня Дэнни Маккей будет жалеть, что появился на свет.