Бабочка

Париж, 1974 год

— Привет, Беверли! Это Кристина. Кристина Синглтон, твоя сестра.

Беверли не могла поверить. Кристина? Моя сестра? Это правда?

— Наконец-то ты нашла меня, Беверли.

— О, слава Богу! — Беверли побежала, чтобы обнять ее, но там никого не было.

— Кристина! — закричала она. — Где ты? Пожалуйста, не покидай меня снова…

Беверли открыла глаза.

Над ней был расписной потолок, забавно отделанный гирляндами из ленточек и цветочков с херувимами в каждом углу. Какое-то мгновение она не могла понять, где находится. Она лежала, прислушиваясь к своему колотящемуся сердцу.

Потом вспомнила: она в гостинице. В Париже.

Беверли глубоко вздохнула. Опять тот же сон. Это все из-за звонка Джонаса Буканана вчера вечером. После двух лет безрезультатных поисков следов разведенных Синглтонов, наконец он нашел какую-то зацепку.

— Я наткнулся на старую газетную статью, — сказал он вчера, звоня из Америки, — о довольно странном случае похищения ребенка, произошедшем в 1947 году. Фамилия семьи, о которой идет речь, Синглтон. Они как раз находились в середине бракоразводного процесса, когда отец убежал с девятилетней девочкой. Их так и не нашли. Но я решил попробовать расследовать это.

Джонас рассказал Беверли, как он собирал по крупицам сведения и узнал название города, откуда был родом отец. Интуитивно, думая, что отец мог поехать туда с ребенком, Джонас отправился на поиски.

— Никаких Синглтонов там зарегистрировано не было, но я провел целый день, изучая списки учащихся школ. И обнаружил, что Кристина Синглтон была отдана в приют при небольшом монастыре. Я пытался узнать о ней что-нибудь еще, но пока матушка-настоятельница не дает мне доступа к документам. Но я не бросаю попыток.

— А что насчет отца? — спросила Беверли. — Что случилось с Синглтоном?

— Я не мог ничего узнать. Я полагаю, он умер. У Беверли был еще один вопрос.

— Вы еще не узнали, как выглядела моя сестра? Вы не нашли никаких ее фотографий?

Джонас извинился, сказав, что пока он не смог найти какие-либо фотографии Кристины Синглтон.

Как правило, Беверли не позволяла себе нежиться в роскоши, обычно по утрам она принимала душ. Но в это холодное, снежное утро в Париже, в элегантном отеле «Папильон», где когда-то останавливалась императрица Жозефина, Беверли позволила себе понежиться в горячей пенной ванне. Впереди у нее был решающий день, и ей надо быть в форме как умственно, так и физически.

Как раз когда она вышла из ванны и завернулась в мягкий махровый халат, зазвонил телефон.

Голос Кармен из Америки звучал то громко, то тихо, как прилив и отлив. Во время трехмесячной поездки Беверли по Европе Кармен звонила ей каждый день, чтобы держать ее в курсе дел дома и получать указания.

— Я изучила состояние дел у издательства «Моньюмент», как ты просила, Бев. — Ей приходилось кричать в трубку. — Ты была права. Выпуск учебников совершенно невыгоден. Они несут убытки и собираются уволить половину сотрудников. А что касается журнала, то там дела идут хорошо. Можно сказать, что последние пять лет «Секс-котята» фактически спасают «Моньюмент» от банкротства. Но сейчас, похоже, и этого недостаточно.

Пока Кармен говорила, Беверли делала пометки. Потом Мэгги расшифрует их и добавит к уже имеющимся материалам по «Моньюмент».

— Ты сказала им о моем предложении?

— Они уцепились за него с радостью.

— Тогда покупай!

Беверли все еще говорила по телефону, когда в комнату тихо вошла Мэгги, держа в руках папку и блокнот для записей.

— Как дети? — спросила Беверли у Кармен в конце разговора. Она всегда спрашивала об этом перед тем как повесить трубку.

— Все замечательно, Бев. Они хотят знать, когда вы с Мэгги вернетесь домой.

Двое сынишек Мэгги — Артур и Джо — остались с Кармен. Им было восемь и шесть лет, и они были постоянными товарищами в играх для десятилетней Розы.

— Ты можешь позвать их к телефону? Мы бы хотели с ними поговорить.

Когда Кармен сказала, что у них сейчас час ночи и она не хочет их будить, Беверли почувствовала какое-то разочарование. За трехмесячное отсутствие в Лос-Анджелесе больше всего она скучала по детям.

— Скажи им, что мы вернемся на следующей неделе. И скажи, что у меня есть для них подарки.

— Подарки! — передразнила Мэгги, открывая дверь официанту, принесшему завтрак. — Тебе придется заказывать специальный грузовой самолет, чтобы отправить все это домой.

— Скоро Рождество, — повесив трубку, сказала Беверли. — Я только купила им немного игрушек и все.

Мэгги засмеялась и покачала головой. Ей приходилось постоянно бороться, чтобы не дать Беверли испортить мальчиков.

За завтраком они обсудили дела на день. Беверли лишь слегка поковыряла одну булочку, в то время как Мэгги съела две, щедро намазав их маслом. С тех пор как она стала работать с Беверли пять лет назад, она сильно поправилась.

Обсуждение утром предстоящих дел уже стало у них привычкой. Вместе они были хорошей командой. Мэгги пришла работать к Беверли с семилетним опытом работы на бирже и с острым чутьем относительно политики вложения денег. Сейчас, благодаря невиданной популярности «Королевских гамбургеров», у Беверли были большие деньги.

По совету Мэгги Беверли перестала рассматривать свою компанию как чисто семейное дело. Она продала какую-то часть акций, привлекая деньги других людей. С помощью этих средств она расширила сеть кафе, открыв сто новых закусочных еще в четырнадцати штатах. Благодаря Коронному бургеру (двойной гамбургер с бермудским луком и джек-сыром) и тертому сыру Пармезан, добавленному в жареный картофель джалапенья, плюс более низким ценам и значительно улучшенному интерьеру, «Королевские гамбургеры» мгновенно стали пользоваться бешеным успехом. Четыре подруги могли наконец воплотить в жизнь свои мечты: Кармен Санчес, которая когда-то мечтала о работе в респектабельной конторе, сейчас работала главным бухгалтером «Королевских гамбургеров»; Энн Хастингз, приобретшая самоуверенность, поклонников и порше, отвечала за качество работы почти пятисот точек; ну а Беверли Хайленд была председателем правления самой крупной компании по производству гамбургеров в Соединенных Штатах, сети закусочных, которая приносила миллионы долларов дохода ежегодно.

Теперь Беверли стремилась разнообразить деятельность компании. С помощью опыта Мэгги в области капиталовложений и отличного образования Кармен в области финансов Беверли осторожно вкладывала деньги в другие предприятия. Все они объединялись под крышей недавно созданной и быстро растущей корпорации «Предприятия Хайленд», девизом которой было «Дерзай!»

Дерзайте и не бойтесь принять вызов и сделать Голливуд снова великим городом! — прокричала Беверли на заседании Торговой палаты три года назад. Именно оттуда Беверли вынесла свое новое настроение и вложила его во все, за что бы она ни бралась. Тот день дал начало еще кое-чему: признанию Беверли в деловом сообществе. Она приняла предложение быть председателем новой комиссии, и вскоре ее коллеги признали в ней женщину сильную, со своими собственными мыслями, идеями и амбициями. Беверли выступала в школах бизнеса, клубах и других организациях, и всегда залы были полны. Дерзайте! — говорила она своим слушателям. Дерзайте ставить перед собой высокие цели. Дерзайте использовать шанс. Дерзайте осуществлять свои мечты! Мало кто уходил с этих встреч, не заразившись ее энергией и настроением.

А вот теперь Беверли привезла свое настроение в Европу. Она приехала с двумя целями: найти места для открытия кафе «Королевских гамбургеров» и найти какие-нибудь свежие идеи для магазина мужской одежды на Беверли-Хиллз, который она унаследовала от Эдди.

Что касается новых закусочных, то вопрос был решен: Беверли собиралась открыть палатки в Лондоне на Пиккадили, в Риме на Вия Венето и в Париже на Елисейских полях. Теперь осталось решить вопрос, что можно сделать с магазином.

Когда Боб Мэннинг пришел в номер Беверли, их с Мэгги деловое совещание уже закончилось и они просматривали газеты, которые им принесли вместе с завтраком.

Как всегда, первое, что искала Беверли в газетах, были новости о Дэнни Маккее.

Пока он все еще не был всемирно известен. Но в Соединенных Штатах его слава распространялась с безумной быстротой. Как только он согласился в Хьюстоне вести евангелическую программу на телевидении, его популярность подскочила до небес. Он был прирожденный шоумен. Если на сцене он смотрелся очень хорошо, то перед камерой это был настоящий динамит. За первый год вещания по телевизору аудитория канала увеличилась в два раза. К концу второго года Маккей вообще откупился от Холстеда и стал единственным владельцем сети религиозных программ. К концу третьего года он уже называл себя главой братства Благая весть. Ну а к концу прошлого года его еженедельный религиозный час наконец стали транслировать на всю территорию страны.

Он добивался своего. Но в один прекрасный день, в подходящий момент Беверли ему за все отомстит.

Магазин мужской одежды Эдди Фанелли на Беверли-Хиллз входил в корпорацию «Предприятия Хайленд», но так как Беверли все эти годы была безумно занята созданием этой корпорации, она уделяла магазину слишком мало внимания. Когда она унаследовала его, он уже не приносил больших доходов, а теперь Кармен сообщала, что он постоянно несет убытки, — магазин превратился в обузу. А все потому, что там продавалась старомодная одежда. Без сомнения, вещи, выбранные еще самим Эдди и Лаверной, когда-то были в моде, но сейчас безнадежно устарели.

Когда Мэгги и Беверли первый раз зашли в этот магазин и увидели яркий свет… портреты Питера Макса, — полки, заваленные брюками-клеш и каким-то тряпьем в стиле хиппи, они просто потеряли дар речи. Длинноволосые, постоянно жующие жевательную резинку продавцы, одетые в какие-то грязные джинсы, привели их в еще больший ужас. О чем только думал Эдди?

Но теперь Беверли хотела сделать что-нибудь с этим магазином, и вот они в Париже вместе с Бобом Мэннингом, завершают свою поездку.

У Боба аристократическое, запоминающееся лицо, он был невысокого роста, крепкого телосложения, одевался консервативно, ходил с палочкой. Ему был шестьдесят один год и из них шестнадцать лет он провел в больнице. В результате его длительной болезни осталась хромота.

Боб Мэннинг работал у Беверли уже два года и был отчаянно влюблен в нее.

Наливая себе чашечку кофе из серебряного кофейника он произнес:

— Опять снег пошел.

Беверли первый раз за утро посмотрела в окно. Небо над Парижем казалось зловеще-темным, и на его фоне белые хлопья плавно падали вниз. Это напоминало Беверли последний снег, который она видела в Нью-Мексико, — двадцать два года назад. И, вспомнив сон, голос сестры, зовущий ее, Беверли молилась, чтобы Джонас Буканан добился успеха.

Их шикарный лимузин медленно продвигался по обледеневшим узким улицам, старательно избегая больших потоков машин, окружавших со всех сторон Триумфальную арку. Трое американцев сидели на заднем сиденье в просторном салоне, с толстыми шерстяными одеялами на коленях, потягивая горячий шоколад из маленьких фарфоровых чашечек: Беверли изучала бумаги, Мэгги смотрела из окна на красоты Парижа и жалела, что Джо не было рядом с ней, а Боб Мэннинг просматривал пресс-материалы, полученные из тех трех домов моделей, которые они должны были посетить сегодня.

У него было мало надежды на успех.

Когда Беверли взяла Боба Мэннннга на работу два года назад, он мало что мог предложить. Он не имел никаких связей, его образование нельзя было назвать блестящим. Но, к его удивлению, у Беверли было для него место — менеджер магазина мужской одежды.

Обязанностей у него было немного, фактически от него требовалось только его присутствие. Но Бобу понравилось, что ему надо куда-то ходить каждый день, что он отвечал за работу людей и сохранность кассы. Постепенно мисс Хайленд стала все чаще и чаще посещать магазин, неожиданно заходя с улицы и в задумчивости оглядывая весь магазин. Иногда она поднималась наверх, где они сдавали помещения под офис маленьким компаниям — туристическому агентству, декоратору-оформителю, трем страховым агентам, которые пользовались одним телефоном и сидели за одним столом, — но все они хотели располагаться на Беверли-Хиллз. Мисс Хайленд вежливо болтала с продавцами и Бобом, потом рассеянно кивала и уходила. Создавалось такое впечатление, будто она приходила что-то искать — возможно, думал он, причину, по которой она вообще держала этот магазин. Ведь как ни крути, Эдди Фанелли сейчас приносил одни убытки.

И вот этим летом она приехала на своем роллс-ройсе, решительно прошла в магазин и велела Бобу закрыть его и уволить всех работников, выплатив зарплату за шесть месяцев вперед. Она сказала, что собирается поехать в Европу и вернется с новой коллекцией одежды. Магазин будет полностью переделан и вновь открыт через шесть месяцев.

Когда они прилетели в Лондон, Боб был очень возбужден в предчувствии всех тех покупок, которые они должны сделать. Он и Мэгги ходили вечером поужинать куда-нибудь в Сохо или на Кингз-Роуд, оставляя Беверли в гостинице, где она предпочитала проводить время, свободное от посещения показов мод. Они с Мэгги оживленно обсуждали свои идеи, но постепенно, видя, что Беверли совсем не разделяет их оптимизм и энтузиазм, это возбуждение стало проходить. Беверли же становилась все мрачнее, чем больше она узнавала мир моды.

Она сказала, что не было ничего нового ни в Лондоне, ни в Риме, абсолютно ничего нового, что могло бы выделить их магазин из всех других.

И, к сожалению, Боб вынужден был с ней согласиться.

Когда лимузин подъехал ко входу в Дом моделей знаменитого модельера Генри Гапина, Боб посмотрел на свою хозяйку. Господи, как она была красива! Ее лицо было безупречно. Разве можно родиться таким совершенством! И одевалась она так, чтобы оттенить свою красоту и грациозность: белая меховая шляпа выгодно подчеркивала ее точеный подбородок и длинную шею; длинная белая шуба и белые сапоги делали ее выше; под шубой, Боб знал, на Беверли был надет сшитый на заказ костюм с золотой брошью около шеи. Она всегда выглядела совершенно безупречно, немного консервативно, одеваясь в стиле, который был классическим и безвременным, а ее платиновые волосы были тщательно зачесаны назад и убраны. Беверли Хайленд производила впечатление женщины, хорошо контролировавшей и себя, и других.

На Беверли оборачивались, когда она входила в зал, хотя публика, собравшаяся там, была далеко не из простых. Присутствовали жена французского премьер-министра и графиня де Босьют, и леди Маргарет Хатувей, сам вице-президент и директор компании Блумингдейл, владелец дискотеки Манхеттен Сэлли Увил, итальянская кинозвезда, имеющая Оскара, известный законодатель мод. Все они собрались здесь, чтобы посмотреть на последние тенденции в мужской моде из коллекции Гапина.

Шоу, как и боялся Боб Мэннинг, оказалось повторением уже виденного.

За одиннадцать недель они посмотрели английскую моду, итальянскую моду, теперь вот французскую моду, и все они мало отличались друг от друга. Клетчатые пиджаки с галстуком-бабочкой, узкие брюки, фланелевые костюмы немыслимых цветов. Спортивные рубашки необычных расцветок и рисунков носились навыпуск. В моде также воротники-апаш, чтобы видны были предполагаемые украшения. И мужские каблуки стали такими же высокими, как и женские.

Сидя в парчовом кресле и потягивая шампанское, Беверли рассматривала красивых мужчин-манекенщиков на подиуме и все больше мрачнела. За три года успеха с «Королевскими гамбургерами» и недавно созданными предприятиями она привыкла ожидать успеха во всем, за что бралась. Неужели магазин мужской одежды Эдди Фанелли будет исключением? Как может она сделать его отличающимся от всех других мужских магазинов на Беверли-Хиллз?

Она посмотрела на шампанское, сверкающее в ее бокале, и вспомнила, когда она попробовала хорошее шампанское, — в 1961 году, когда Рой Мэдисон получил свою первую постоянную роль в телевизионных сериалах. Он вбежал к ним с бутылкой настоящего французского шампанского и стал разливать всем подряд. Это все заслуга Беверли, скромно утверждал он, расплескав шампанское по всему столу. Потому что она так серьезно поговорила с ним о его внешности и потому что он последовал ее совету и изменил ее, и потому что он сопровождал Энн на рождественскую вечеринку к ее двоюродной сестре, и потому что он познакомился там с тем режиссером, которому понравилась его внешность, после чего Рой начал получать маленькие роли довольно регулярно. Его агент посоветовал ему не менять свой облик и постепенно стал получать для него все большие и большие роли, пока, наконец, он не получил свой собственный сериал. И все это благодаря Беверли — благослови ее, Господь!

В тот день, вспомнила Беверли, Рой поклялся, что никогда не забудет то, что Беверли сделала для него.

Естественно, за время, прошедшее после тех давних дней спартанской жизни, она выпила много шампанского. Когда Беверли унаследовала состояние Эдди и поняла, что теперь делать, она решила, что в интересах дела должна изменить стиль жизни. Она стремилась к богатству и власти. А этого нельзя было добиться, живя в вакууме, спрятавшись и отгородившись от общества. Чтобы достичь и того, и другого, ей нужны были друзья — могущественные и влиятельные. Ей нужна была отличная репутация, ей нужно, чтобы ее признавали люди, занимающие ключевые посты. Тщательно все обдумав, Беверли продала свой маленький домик в испанском стиле на Голливуд-Хиллз и купила в пять раз дороже маленький домик в испанском стиле на Беверли-Хиллз. Она поменяла свой шевроле на кадиллак, а кадиллак на мерседес. Наняла горничную, затем садовника, а затем повара. Она подружилась с соседями: юристами и врачами, судьями и политиками, писателями и режиссерами — людьми, вокруг которых и вертится мир, пила шампанское, устраивала приемы и угощала икрой, развлекала людей, которые могли быть ей полезны, заботилась о том, чтобы ее имя стало известным. Она энергично работала в Торговой палате и была членом нескольких комитетов по культуре в Лос-Анджелесе — в общем, вела очень активный образ жизни. Она шла к своей цели.

По залу пробежало какое-то оживление, и Беверли подняла глаза.

— Мадам и месье, любимое словечко, так сказать, символ современных молодых, спортивных, деловых мужчин — бриф — лаконичный, краткий, быстрый, — объявил Генри Гапин, когда стройный, загорелый манекенщик вышел на подиум. — Бриф — так мы называем последнюю тенденцию в мужских пляжных костюмах. Бикини больше не является привилегией женщин, что наглядно демонстрирует нам Пьер.

Наглядно — самое подходящее слово, подумала Беверли, когда красивый, мускулистый Пьер с важным видом прошел перед восхищенными зрителями. Бикини едва прикрывали его.

— Это неприлично, — прошептала Мэгги Беверли.

— Мне нравится! — Беверли смотрела на манекенщика.

Проходя мимо нее, он оглянулся и подмигнул ей.

— Ты видела? — прошептала Мэгги.

Беверли видела. И непроизвольно почувствовала какую-то реакцию.

— Этот летний костюм вы сможете увидеть на различных мероприятиях, — продолжал Генри, когда вышел еще один греческий красавец, одетый в бежевую шерстяную спортивную куртку и светлые фланелевые брюки.

Но на эту модель Беверли было скучно смотреть. Она могла поклясться, что видела такой костюм в Лондоне и Риме. Хлопчатобумажная цветная рубашка, широкий шелковый галстук и подходящий по цвету носовой платок, кожаные ботинки на каучуковой подошве. Мужская мода, как оказалось, была одинаковой везде, куда бы она ни приезжала. Это не спасет ее магазин. Как могла она конкурировать с уже известными магазинами, торгующими такими моделями? От того, что она привезет костюмы от Гапина или Курьежеса, покупатели не бросятся в ее магазин наперегонки. Возможно, Эдди понимал это и пытался спасти ситуацию, действуя в противоположном направлении, — предлагая низкосортную продукцию.

— О-го, — тихо сказала Мэгги. — Ты только посмотри на этого!

— А это мы предлагаем для молодежи, — сказал Генри, когда вышел манекенщик, демонстрирующий джинсы по бедрам и кожаный пиджак, при этом грудь его оставалась соблазнительно обнаженной. Взлохмаченные волосы как бы дополняли старый образ Мики Джаггера, и оставаться равнодушным было невозможно.

— Мне это не нравится, — пробормотала Беверли.

— Да не на костюм, на парня!

Беверли повнимательнее присмотрелась к манекенщику и обнаружила, что под неряшливой, развязной внешностью скрывается совершенно очаровательный молодой человек. У него была довольно вызывающая походка — он очень забавно двигал бедрами. А улыбка! Удивительно, но Беверли вдруг обнаружила, что ей даже начинает нравиться одежда, на которую несколько секунд назад она вообще не хотела смотреть.

— Ловкий трюк, правда? — сказала Мэгги, наклоняясь к Беверли. — Посмотри на лица женщин. Им совсем не нравится одежда, но им нравится он сам.

Беверли наблюдала, как он уходил эффектной походкой с подиума, уступая место молодому человеку в теннисном костюме.

— Шикарные ноги, — пробормотала Мэгги, а Беверли оглянулась на лица женщин вокруг нее. Подобно Мэгги, они смотрели совсем не на одежду.

Мэгги сказала:

— Бьюсь об заклад, что в целлофановой упаковке эти шорты даже на одну десятую не смотрятся так хорошо.

Беверли резко повернулась и посмотрела на нее.

С этого момента Беверли больше не было скучно. Она очень внимательно смотрела, как манекенщики держали себя и как показывали одежду, и какую реакцию они вызывали у зала. Пока она наблюдала и изучала, в голове у нее начала вырисовываться идея.

Беверли внимательно осмотрела зал, обратив внимание на его изысканность и утонченность. Странно, она никогда не думала об этом раньше — о том, что все эти дома мужской моды, которые работали для мужчин, делали все, чтобы угодить мужчинам, разрабатывали и шили одежду для мужчин, но, по сути своей, были до смешного женскими. И эта изысканная, богатая публика хотя и собралась здесь, чтобы посмотреть на мужскую моду, в подавляющем большинстве состояла из женщин.

Беверли заметила, что некоторые манекенщики и покупатели даже обменивались знаками. Эти молодые люди, на подиуме знали, что они хороши, они были настоящие артисты. Не важно, какую одежду они демонстрировали, они продавали ее с улыбкой, с подмигиванием, с кивком головы, играя мускулами. Маленькие золотые ручки делали пометки в кожаных записных книжечках. Головы склонялись в знак одобрения. Генри Гапину делались знаки. Вокруг шла купля-продажа на миллионы долларов, и все потому, что Генри Гапин имел особый талант — не к моделированию одежды, а к умению продать ее.

Беверли Хайленд только что открыла его секрет. Он знал свой рынок.

Она откинулась в кресле и скрестила руки. Теперь ей безумно хотелось поскорее попасть домой. Больше им нечего было здесь делать. Теперь она знала, как превратить «Эдди Фанелли» в самый популярный магазин на Беверли-Хиллз.

Это обязательно должно получиться.

Открытие Фанелли Беверли-Хиллз состоялось прекрасным майским вечером 1975 года и обслуживалось рестораном «Ричард», самым популярным на тот момент рестораном, обслуживающим банкеты. Те счастливцы, которые получили отпечатанные золотом приглашения на открытие, смогли насладиться буфетом, который даже для такой пресытившейся публики оказался событием: малюсенькие, быстро приготовленные пиццы, густо покрытые проскуито, фета, моцарелла, кесадильас с черными бобами и чорицо, яйца, приготовленные с приправами и миндалем, печеный брай, моллюски по-латински, греческие котлетки и, конечно, гуакамоле. Для сластен были приготовлены клубничные пирожные, апельсиновая амброзия, английские трюфеля и традиционные фаджи.[1] Все это подавалось на элегантных черных тарелках. Официанты разносили на подносах шампанское, воду, цветы, три типа кофе, травяной чай и послеобеденные мятные пастилки.

В значительной степени таким успехом они были обязаны Рою Мэдисону.

Не только он сам намекнул своим киношным друзьям, что это будет одно из событий года, но и в объявлениях об открытии говорилось, что Рой будет там присутствовать, а Рой Мэдисон тот человек, на которого очень многие хотели посмотреть.

Он появился в своем традиционном обличье: джинсах и синей рабочей рубашке, ковбойских сапогах и поясе. Его светлые волосы все еще опускались ниже плеч, а морщины на загорелом лице лишь дополняли характерный образ. Теперь он был одной из самых высокооплачиваемых звезд на телевидении.

Энн Хастингз, Кармен и Мэгги — все приехали рано, поставив свои машины на частную стоянку магазина. Беверли приехала на своем роллсе в последнюю минуту, и весь этот сумасшедший вечер играла роль дружелюбной, радушной, но немного отстраненной и загадочной хозяйки. В тот вечер многие гости ушли домой с мыслями о красивой, загадочной мисс Хайленд.

Рой Мэдисон раздавал автографы, Энн Хастингз следила за показом мод, Мэгги встречала гостей и отвечала на вопросы, Кармен как бы оставалась за сценой, следя за официантами и новыми продавцами, а Боб Мэннинг находился в комнате для переодевания манекенщиков.

Манекенщики, естественно, были изюминкой вечера.

Этого абсолютно никто не ожидал — непрерывного показа моделей и аксессуаров красивыми и сексапильными манекенщиками (Рой Мэдисон лично набирал их для Беверли), которые находились в зале среди приглашенных, как будто сами были гостями вечера, с улыбкой и изяществом демонстрируя одежду, без всяких раздражающих комментариев того, что люди и сами прекрасно видят.

И действительно, не было никакой необходимости рассказывать приглашенным о том, что они видят, — гости на открытии Фанелли были очень хорошо знакомы с Карденом и Лораном, с Курьежесом и Гапином, с Хэрри и Боханом. Эти люди знали, что такое мода и стиль; цель мероприятия — заставить их покупать. И она была достигнута. Под влиянием прекрасной и обильной пищи и шампанского присутствующее избранное общество, одетое в дорогие вечерние наряды, начало тратить деньги. Когда Поль, старый приятель Роя, сыгравший роль того человека, которого Дэнни Маккей воскресил из мертвых, прошел по магазину, демонстрируя черный шерстяной спортивный жакет от Кардена и узкие шотландские брюки, улыбаясь и доверительно подмигивая некоторым женщинам, сразу же было сделано шесть заказов на этот костюм. Когда же через пятнадцать минут он снова появился уже в красном бархатном домашнем жакете поверх серой шелковой пижамы — и это выглядело настолько не к месту в этой изысканной компании, — уже восемь женщин сделали заказы.

И так продолжалось весь вечер. Большие машины подъезжали к магазину, швейцары ставили их на стоянку, а женщины проходили внутрь, многие из них без сопровождения. С притворной скромностью, они принимали бокал шампанского, осматривали роскошный буфет, вспоминали о своих диетах, брали только маленькие порции чего-нибудь и медленно прохаживались по магазину, изучая товары и собравшуюся публику.

Никто не остался разочарованным. Люди пришли в Фанелли из любопытства, а нашли там очень приятную атмосферу и обстановку: оформление магазина было очень строгое, но в то же время элегантное — это определенно мужской магазин, но это был магазин не для мужчин. Элегантность его была чисто женской; да, действительно, темный цвет деревянных панелей, которыми отделаны стены, медные вешалки для одежды, красные кожаные кресла придавали ему мужской характер, но везде много цветов, и приятным сюрпризом оказалась туалетная комната для женщин, оформленная в виде будуара.

Со своего места рядом с отделом аксессуаров, где на стеклянных прилавках были выставлены галстуки и носки, — идея Энн, которая, как оказалось, всем понравилась, — Беверли, встречая своих гостей с изяществом, но в то же время сдержанно, наблюдала за таким удачным и многообещающим рождением ее нового дитя. С того самого момента, когда ей в голову пришла эта мысль на показе мод в Париже, Беверли ни на секунду не сомневалась в успехе. Создать магазин мужской одежды для женщин. Магазин, куда бы женщины приходили купить подарки своим мужьям, друзьям, братьям, отцам. Они будут приходить туда, потому что там всегда предлагают бесплатные угощения и потому что там всегда работают манекенщики, — на открытии было объявлено, что демонстрация мод будет проходить не только по особым случаям, а постоянно, — это отличительная особенность магазина. Таким образом, женщины могли смотреть красивых манекенщиков и представлять, как эта одежда будет выглядеть на их друзьях и мужьях, или они могли представлять, что эти красивые мужчины были их друзьями или мужьями.

Беверли с удовольствием наблюдала за своими гостями. Она видела, что они наслаждаются буфетом, шампанским, магазином и собой. Они уйдут отсюда очень хорошими впечатлениями. Они расскажут своим друзьям. Они придут опять и купят у нее одежду. Фанелли будет самым модным магазином мужской одежды на Беверли-Хиллз. Потому что Фанелли — просто фантастика.

Вскоре после захода солнца и наступления сумерек гостей пригласили на улицу для торжественной церемонии зажжения фирменного знака Фанелли. И здесь тоже они не разочаровались. Это оказалось не просто обычная вывеска — название вообще не было написано. Всего один простой знак, символ, искусно изготовленный из металла и окрашенный в золотой цвет. Когда его зажгли и он мягко засиял на фоне чистой стены, все присутствующие ахнули от восхищения.

Это была бабочка.

Он влюблялся, черт побери!

Он не должен, не должен был влюбляться в посетителей, это против правил. «Не позволяй себе привязываться к членам клуба, — сказала ему директор, когда его брали на работу в «Бабочку». — Не забывай, что многие из них замужем. Они не хотят каких-то серьезных или постоянных отношений. Некоторые из них могут захотеть рассказать тебе о своих проблемах. Обязательно выслушай, но ни в коем случае не давай советов и не принимай близко к сердцу. Давай им любовь, за это они платят. Если тебе это поможет, думай о деньгах, которые ты зарабатываешь. Думай о том, как получить хорошие чаевые. В общем, держи свои эмоции под контролем».

Ну и что? Он думал о деньгах и о чаевых, и о периодических дорогих подарках, но это не помогало. Он определенно влюблялся в одну из членов клуба и ничего не мог с собой поделать.

Был серый мартовский день, и когда он приехал на пляж, там совершенно никого не было — пустынные песчаные дюны и мрачно бьющиеся о берег волны. Закрыв машину и застегнув до подбородка молнию на ветровке, он отправился навстречу ветру.

Кто она такая? Как ее зовут? Где ока живет? Он знал о ней так мало, как он мог любить ее? Действительно ли он любил ее, спрашивал он себя сейчас, идя навстречу соленому ветру, дующему с океана, или это только иллюзия? Любил ли он ее или мысль о ней? Кто пробрался к нему в сердце — женщина или просто фантом, дух, кто-то нереальный, несуществующий, живущий только в его воображении?

Она настолько не выходила у него из головы в последние дни, что он боялся — это становится каким-то наваждением. Он с нетерпением ждал ее визитов в «Бабочку», с замиранием сердца ждал звонка от директора со знакомыми инструкциями. Он уже не любил время, проведенное с другими женщинами, время, проведенное не с ней, которое должно принадлежать только ей.

Но его наняли не для этого. Не для того, чтобы любить только одну женщину. Он должен был любить их всех.

Какие-то ребята на дороге пытались сломать себе шеи, положив на бочку доску под наклоном и заезжая на нее на роликовых досках. Он остановился и несколько минут наблюдал за ними.

Интересно, а что она чувствовала по отношению к нему? Он думал, что знает женщин, понимает их. Действительно ли он видел любовь в ее глазах, когда она была в его объятиях? Действительно ли он чувствовал неподдельную нежность и преданность с ее стороны в минуты близости? Или она просто занималась любовью со своим каким-то призраком, а не с человеком из плоти и крови?

Иллюзия. Это все, чем была «Бабочка». Ничем, кроме иллюзии.

Но его любовь к ней была настоящей. Он знал это, он чувствовал это так же реально, как чувствовал пронизывающий мартовский ветер, бьющий ему в лицо. Когда его телефон зазвонил, и это оказалась директор, приглашающая его прийти в «Бабочку» и дававшая инструкции, которых он так ждал, — приготовиться к той сказке, — его сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Он не ощущал ничего подобного уже очень долго. С того болезненного эпизода, когда он решил, что любовь больше не предначертана ему звездами. И вот он войдет в ту знакомую комнату и увидит ее, и будет поглощен радостью, страстью и диким желанием не отпускать ее от себя никогда.

Временами она казалась такой беззащитной, а временами такой сильной и неприступной. Он не знал, чем она занимается в жизни, но подозревал, что она сделала себе карьеру в какой-нибудь профессии, в которой женщина может самоутверждаться. Она ничем себя не выдавала, так что можно было только догадываться.

Она была загадкой. Может быть, он именно это и любил — загадку? Если в один прекрасный день она расскажет ему, кто она такая, если раскроет ему все секреты про себя, не исчезнет ли тогда его любовь? Может быть, эта тайна, которая окружала ее, и разжигала его любовь?

Он засунул руки поглубже в карманы и смотрел, как ребята взлетали по доске вверх, переворачивались, но все приземлялись прямо на ноги, как это умеют делать кошки и дети.

Нет, он любил не какие-то там загадки, тайны и призраки. Она была живой женщиной из плоти и крови, и хотя он не знал ее имени, он знал ее, и он ее любил.

Но проблема заключалась в том, что теперь с этим делать?

Холодный мартовский ветер заставил его поежиться. Он также понял, что просто-напросто голоден. Он знал, что неподалеку, рядом со старой синагогой, была закусочная. Большинство кафе и закусочных в это время года закрыто, пожилые жители большую часть времени проводят дома, пляж, естественно, тоже пустынен. Но так как все-таки находятся несколько смельчаков, которые приезжают на пляж зимой, и так как кто-то должен был избавлять их от денег, кафе Сильвии Бургес работало, и Сильвия была рада видеть покупателя. Он заказал горячие сосиски с сыром чили и чашечку кофе и съел все, стоя у прилавка.

Согревшись и утолив голод, он попрощался с Сильвией и продолжил свою прогулку.

«Наши посетительницы приходят в «Бабочку», потому что здесь безопасно, — сказала ему директор. — Мы гарантируем безопасность от насилия, от болезней, от возможности выяснить, кто они такие на самом деле. Только нарушь одно из этих правил — и ты поплатишься за это».

А это было именно то, что он думал сделать, — нарушить одно из этих правил. Он хотел спросить ее, кто она такая.

Но осмелится ли он? А что, если он рискнет спросить ее, а она убежит? А что, если она никогда больше не придет в «Бабочку»? Как он сможет найти ее в таком огромном городе, как Лос-Анджелес? У него не будет ни малейшего намека, откуда начинать искать.

Он чувствовал себя беспомощным. Такого ощущения не было у него уже давно. Он не привык к нему, оно его раздражало. Ему ужасно не нравилось то, что он должен ждать звонка. От этого он как-то терялся и не знал, что делать. Все казалось поставленным с ног на голову. Все шло не по правилам. Она звала его, он спешил, чтобы быть с ней, они проводили вместе несколько часов, днем и вечером, любили друг друга, а потом она исчезала, и он оставался только с воспоминаниями ощущения ее в своих руках.

Я скажу ей, что люблю ее, — подумал он.

Он остановился и повернулся лицом к серому, сердитому океану. Одинокая чайка пролетела над головой. Крикнув, она исчезла между крыш домов.

Неожиданно он понял всю тщетность своего плана. Те, кто работал в «Бабочке», должны были говорить посетительницам то, что они хотели услышать. Это было как бы частью создаваемой для них сказки. «Если я скажу ей, что люблю ее, она подумает, что это просто слова из той роли, которую я играю. Она подумает, что я произношу заученную фразу. А что, если?..»

Он посмотрел на пирс, где несколько пожилых мужчин и какие-то мексиканские дети пытались ловить рыбу.

«Что, если она чувствует то же самое по отношению ко мне?»

Его сердце начало бешено колотиться. Возможно ли это? Но, в конце концов, она снова и снова звала именно его. Насколько он знал, она не обращалась к другим партнерам «Бабочки». Может быть, это правда? Может, она тоже влюблена в него?

Но как узнать? Как узнать наверняка? И как сделать это, не рискуя потерять ее совсем?

«Если я ошибаюсь? Если я открою ей свои чувства, и она убежит?..»

Он даже немного ссутулился. Он не видел никакого выхода из этой ситуации. Он понял это сейчас, глядя на мрачный, будто металлический океан. Ветер гнал темные облака из Сан-Моники, ребята на дороге оттаскивали в сторону свою бочку с доской, Сильвия закрывала кафе. И он понял, что попал в ловушку, из которой нет выхода.

Все, что он мог, вынужден был он признаться самому себе, идя обратно к машине, это ждать ее следующего звонка. И молиться, чтоб никогда не наступал день, когда этот звонок будет последним.

Линда только-только закончила примерять черную бархатную маску, когда услышала, что ручка двери поворачивается.

С колотящимся сердцем она посмотрела в зеркало на комнату за своей спиной.

Это был будуар века, привезенный прямо из Версальского дворца: маленькие позолоченные стулья с сатиновой обивкой, кабинеты из полированного дерева с бронзовой отделкой, изящный письменный столик с фаянсовой крышкой, кровать, покрытая кремовым сатиновым покрывалом с кисточками и бахромой, ножки ее были украшены малюсенькими золотыми колокольчиками, полог в форме золотой короны охранялся крылатыми сфинксами. На столе стояли старинные кубки с вином, блюда со сладостями, сыром и фруктами. В воздухе витал тонкий аромат роз; клавесин тихо играл менуэт, как будто бы звук шел из другой комнаты.

И Линда сама — не дитя ядерного века, а барышня из прошедших времен элегантности и изысканности. Ее волосы были спрятаны под белым высоким напудренным париком, украшенным жемчугом, три тщательно накрученных локона падали на обнаженное плечо. Нежно-голубое платье сильно декольтировано, богато украшено крошечными вышитыми бантиками и надето на безумно широкий кринолин. А под платьем — целая сложная система корсетов и бесчисленное множество завязок, каждая из которых должна быть развязана в свое время.

Она не отводила глаз от двери. Сегодня ничто им не помешает — она позаботилась об этом. Сегодняшний день слишком важен.

И вот он вошел.

У нее перехватило дыхание.

Его атлетическая фигура была одета в широкий черный бархатный камзол с отделанными золотом манжетами, плотно облегающий черный жилет, узкие черные бархатные бриджи, белые чулки и туфли с большими серебряными пряжками. На рукавах из-под камзола видны оборки манжет белой шелковой рубашки; на шее — белое кружевное жабо. А его волосы — красивые черные волосы, которые Линда так любила, — были сейчас спрятаны под серебристо-белый парик, заплетенный сзади в косичку с большим черным бархатным бантом.

Он закрыл дверь и остался стоять там, глядя на Линду. Она продолжала стоять к нему спиной; их глаза встретились в зеркале.

Наконец, как бы очнувшись от очарования, в котором они оказались, он первым сделал шаг вперед и картинно поклонился. Она наблюдала, как он по-театральному выставил вперед одну ногу, сделал круговое движение правой рукой, элегантно наклонился и сказал:

— Мадам, ваш слуга.

Она улыбнулась, повернулась к нему и протянула руку.

Когда он подошел и, опустившись на одно колено, поцеловал ее, на мгновение их глаза опять встретились, обрамленные черными масками.

— Я скучал без вас сегодня при дворе, — сказал он, начиная сказку.

Она поднялась и прошла мимо него к столу, причем из-за своей широченной юбки ей пришлось это сделать боком. Наливая слегка трясущимися руками сладкое красное вино в серебряные кубки, она сказала:

— Я сомневаюсь в этом, монсеньер. Наверняка вы наслаждались вниманием абсолютно всех присутствующих дам, включая саму королеву.

Когда она повернулась, чтобы передать ему кубок, она поймала мимолетное выражение его лица — мрачное, расстроенное выражение, как ей показалось. Но затем оно исчезло, и он снова улыбался, и она подумала, что ей просто показалось.

Но она видела уже это выражение его лица практически каждый раз, как они встречались. Может быть, она смущала его? Ну конечно, своим поведением она ставила его в тупик. Линда была, пожалуй, единственным членом «Бабочки», которая разрешала ему идти только до определенных пределов, не дальше.

— Даже благословенная Мария Антуанетта — просто тусклая звезда, по сравнению с вашим сиянием, мадам.

Он взял кубок, на мгновение их пальцы соприкоснулись. Она отчаянно старалась расслабиться и полностью отдаться этой сказке, раствориться в ней. Каждый раз, заходя в дверь «Бабочки», Линда пыталась оставить позади себя реальный мир, мир медицины, и Барри Грина, и свой страх. Она пыталась позволить себе быть кем-нибудь еще, чтобы этот кто-нибудь, а не Линда Маркус, мог бы выпустить на свободу ее сексуальные чувства.

Но это было практически невозможно. Не так-то просто оставить позади восемь часов, проведенных в операционной, а затем еще обход ожоговых палат, заседание комитета по этике, недопечатанную статью для журнала Американской медицинской ассоциации. У Линды было слишком много забот, она отвечала за слишком много вещей, контролировала слишком многое, чтобы вот так просто отбросить все это и притвориться, что она свободна, беззаботна и ничем не обременена.

Она смотрела, как он ходил по комнате, разговаривая с ней величественно. Лицо его наполовину было скрыто маской. Черный бархатный костюм смотрелся на нем так, как будто он рожден был, чтобы носить именно такие костюмы. В голосе его слышался какой-то особый оттенок, глубокий и красивый.

Господи, позволь мне насладиться этой сказкой. Позволь мне забыть, кто я есть. Позволь мне, наконец, испытать то, что испытывают другие женщины в руках своих любимых!

— Мадам?

Она подняла глаза. Он стоял рядом, наклонясь над ней, его черные глаза пристально смотрели на нее. Позволь мне забыть хотя бы ненадолго о всех комитетах, больных, медицинских картах. Позволь мне раскрепоститься. Позволь мне расслабиться и получать удовольствие, как я этого хочу…

— Я… — начала она.

Неожиданно он взял ее за плечи, поднял на ноги, притянул к себе и поцеловал.

— Я хочу вас, — прошептал он хрипло. — Сейчас. Казалось, комната поплыла. Он никогда раньше этого не делал — не предпринимал ничего, пока она не давала ему знак, что готова. Она даже почувствовала головокружение.

— Да, — пробормотала она, — сейчас.

Торопясь, он сбросил с себя камзол и жилет. Шелковая рубашка с широкими рукавами и кружевным жабо была заправлена в узкие черные бриджи. Белый напудренный парик с бантом и черная маска, закрывающая половину лица, придавали ему вид человека, приготовившегося к дуэли. Линда представила его себе дерущимся на шпагах с ловкостью и силой Казановы.

Он целовал ее, расстегивая запутанную шнуровку платья, держал ее своими губами, пока руки его работали быстро, нетерпеливо. Быстрее, будто торопила она. Быстрее, быстрее…

Наконец корсет из китового уса упал на пол, и он помог Линде выйти из него. Затем он развязал огромное число завязок на ее корсаже, медленно, по одной, копошась над ними, увеличивая ее возбуждение и нетерпение. Он снова целовал ее, их губы слились во взаимном нетерпении. Корсаж упал на ковер, он спустил бретели ее шелковой сорочки с плеч, медленно открыл грудь и, крепко обняв за тонкую талию, притянул к себе.

Но когда он стал развязывать тесемки ее последней нижней юбки, она остановила его.

Взяв его за руку, Линда подвела его к кровати. Задув свечи так, чтобы комната оказалась в полумраке, она легла на кровать и притянула его к себе. Они долго целовались, наслаждаясь телами друг друга. Он сжимал ее груди, а она засунула руку к нему в бриджи и крепко обхватила его член. Но когда его рука потянулась под юбку, чтобы потрогать ее там, Линда отбросила его руку.

— Сейчас, — прошептала она, — сделай это сейчас.

— Но, — пробормотал он, — вы еще не готовы.

— Я готова.

— Дайте мне убедиться в этом.

— Нет.

Он вошел в нее быстро, не коснувшись ее руками внизу, — он знал, что она так предпочитала, и дал ей самой выбрать ритм.

Он был в ней долго, нежно целуя ее, лаская груди, глядя ей прямо в глаза. Она старалась полностью отдаться ему, расслабиться, старалась позволить волшебству этой сказки очаровать ее, чтобы она, наконец, могла поверить, что она — это кто-то еще, и что она свободна, чтобы чувствовать. Но чем больше она старалась, тем хуже у нее получалось. Все, о чем она могла думать, это были эпизоды из прошлого, когда она занималась любовью с другими мужчинами, которые видели ее шрамы, и после этого они никогда не возвращались.

Она отгоняла от себя эти мысли и старалась сосредоточиться. Ее партнер был хорошим любовником, он старался доставить ей удовольствие. Но Линда никак не могла избавиться от того, что сдерживало ее. Чем сильнее и глубже он входил в нее, тем больше она зажималась. И тем меньше удовольствия получала. Наконец она просто лежала, стараясь понять, что же каждый раз не срабатывало, что же было не так, стараясь проанализировать, разложить по полочкам весь акт, вместо того чтобы наслаждаться им, понимая, что опять, в который раз, сказка не удалась.

И потом все кончилось.

— Это все неправильно, — подумала она. Сказки и маски не помогут мне справиться с моими проблемами. Мне придется бороться с моими демонами в реальной жизни, с реальным человеком.

Она подумала о Барри Грине.

Наконец-то пришел этот день — день нью-хэмпширских предварительных выборов.

Сегодня определится примерная расстановка сил на предстоящих президентских выборах. И Дэнни Маккей мог стать одним из основных действующих лиц. Он был включен в избирательный бюллетень.

Шел дождь. Беверли посмотрела из окна на холодные серые штормовые волны, бушующие по всей Южной Калифорнии. Она чувствовала запах сырой земли и холод даже сквозь закрытые окна ее гостиной, слышала шум ливня, непрекращающегося ни на минуту Она казалась себе отрезанной от мира и одинокой, как — будто была на необитаемом острове в океане. Она не спускала глаз с дороги, в ожидании роллс-ройса, который послала за Мэгги и Кармен. Скоро будут известны первые результаты выборов, и Беверли хотела чтобы ее подруги были вместе с ней.

Она поежилась и обхватила себя руками за плечи. Победит ли Дэнни Маккей?

Наконец она увидела машину, появившуюся из дождя как призрак, наблюдала, как шофер вышел из нее и открыл заднюю дверцу. Подошел привратник с открытым зонтом и проводил двух женщин в дом. Беверли отошла от окна и пошла навстречу подругам через всю огромную гостиную, сопровождаемая шелестом шелка своего синего халата.

Женщины вошли, поеживаясь от холода. Кармен сразу прошла к камину, который был выше ее самой, а Мэгги — к буфету, где была приготовлена еда и серебряный кофейник с горячим кофе.

— Есть какие-нибудь новости? — спросила она, садясь на старинный розово-кремово-голубой диван с чашечкой кофе в руках.

Беверли ответила:

— Нет, еще нет, — и посмотрела на часы над камином. Она включила «Сони», стоящий на столике красного дерева, и села рядом с Мэгги.

Все втроем смотрели на экран телевизора.

Их лица были напряжены. Руки Мэгги, сжимающие кофейную чашку, побелели в суставах; Кармен, одетая в шерстяные брюки и шелковую блузку, стояла перед камином, едва дыша. А сердце Беверли билось все быстрее и быстрее.

Наконец начались новости. На настоящий момент подсчитано только пятнадцать процентов всех бюллетеней, — объявил диктор, — но уже определился явный лидер — Дэнни Маккей, он набрал сорок два процента голосов. Этого никто не ожидал.

Дождь пошел сильнее, барабаня в окна. Ветер хлестал пальмовыми ветками стены дома. В камине потрескивали дрова. Казалось, весь дом наполнен каким-то глухим стоном.

«Похоже, что основатель общества Благая весть, — говорил диктор, — побеждает благодаря лишь силе своей личности. Как вы знаете, Дэнни Маккей никогда не занимал никакого политического поста. Более того, он даже не зарегистрирован официально как кандидат в президенты. Но результаты предварительных выборов показывают, что у него сильная поддержка среди населения…»

Где-то вдалеке прогремел гром. Мэгги обнаружила, что она про себя считает секунды. Центр грозы был еще далеко, где-то миль за двенадцать, но быстро приближался.

Часы над мраморным камином, тихо тикая, показывали, что прошло уже несколько часов. Мэгги несколько раз наливала себе кофе, Кармен приняла от горничной чашку горячего шоколада и села в угловое кресло, а Беверли так и не сдвинулась с места. Она сидела, не отрывая глаз от телевизора.

Дэнни Маккей, поразительно, продолжал лидировать. Тридцать шесть процентов подсчитанных бюллетеней, — объявил диктор, — показывают, что за Дэнни Маккея проголосовало пятьдесят пять процентов избирателей. Он, без сомнения, вероятный кандидат этих первых предварительных президентских выборов.

Беверли и ее подруги молча просидели весь этот долгий сырой день, слушая, что говорили эксперты:..определенно примет участие в собрании Республиканской партии в июне. Дэнни Маккей просто околдовывает, очаровывает делегатов, что само по себе феноменально для человека, никогда не занимавшегося политикой.

…Становится совершенно ясно, кому отдали свой выбор люди. Дэнни Маккей, популярный телевизионный проповедник, прежде всего известен своим бессонным бдением у Паклендского госпиталя в Далласе в 1963 году и своим личным участием в вызволении миссионера Фреда Бэнкса из Ближневосточной тюрьмы в…

Горничные убрали завтрак и накрыли стол для раннего обеда — холодные закуски, салат, свежие фрукты. Мэгги сделала себе бутерброд с сыром и ветчиной и взяла немного салата, Кармен поела немного крекеров, сырой брокколи и цветной капусты, Беверли же вообще не притронулась к еде.

В комнате стало совсем светло. Горничные прошли по всему дому и включили свет. Кармен надела шерстяной свитер сверху своей шелковой блузки, а Мэгги забралась под афганский плед ручной работы. Беверли, казалось, не чувствовала холода. Было похоже, что она вообще не замечает ничего вокруг себя, кроме телевизионного экрана.

Он побеждает. Он побеждает.

Всякий, кто не был близко знаком с Беверли, мог подумать в ту минуту, что она торжествует, — в конце концов, она вложила огромные деньги в эту кампанию. Но только очень узкий круг друзей знал, почему Беверли поддерживала Дэнни Маккея.

В прошлом году, когда он объявил, что выставляет свою кандидатуру на президентские выборы, Беверли поняла, что пришло время, когда она может отомстить ему. Она тоже читала «Государя» и знала, какой ужасной философией руководствовался Дэнни. Человек, стремящийся приносить добро всеми своими делами и поступками, ничего не достигнет, — написал Макиавелли. — Поэтому государь, который выживет, должен научиться быть не только хорошим.

Когда Беверли прочитала эти слова и еще другие: Государь должен всегда быть готов пойти по пути зла, — она поняла, что за странный свет загорелся в глазах Дэнни много лет тому назад, когда она случайно наткнулась на его школьные книги и Дэнни рассказал ей о своей цели стать великим человеком. В течение многих лет она следила за его восхождением к власти, не спуская с него глаз. Это была одна из тех вещей, ради чего Беверли жила все эти годы. Она знала, что придет день, когда его надо будет остановить, и что это сможет сделать только она. И вот теперь у нее имелся план, как уничтожить его навсегда. Когда три месяца назад она рассказала Кармен и Мэгги о своем намерении собрать деньги для предвыборной кампании Дэнни Маккея, они пришли в полное замешательство. Но когда Беверли объяснила им свой план — для того, чтобы уничтожить Дэнни Маккея, ей было абсолютно необходимо сначала поддержать его, — они поняли всю ее мудрость.

Три женщины смотрели на экран телевизора и на красивое лицо, которое было им так хорошо знакомо. Дэнни победно улыбался в объектив, и было что-то пугающее в том огне, который горел у него в глазах.

Все вооруженные пророки добились успеха, — учил Макиавелли. И Беверли знала, что Дэнни жил именно по этому принципу. Публично он говорил о мире с русскими, а в душе, она знала, верил в первый удар.

Наблюдая, как репортеры боролись между собой, чтобы попасть поближе к нему, и видя за его спиной толпу его фанатичных приверженцев, Беверли знала, что она должна сделать.

Она должна остановить Дэнни Маккея.

Из Парижа в Марсель. Через Средиземное море в Африку. Затем поездом, или на машине, или пешком в Касабланку во Французском Марокко. Там счастливчики с помощью денег, или влияния, или просто везения могли получить выездную визу и уехать в Лиссабон, а из Лиссабона в Новый Свет. Но другие ждут в Касабланке… и ждут… и ждут…

Она остановилась перед закрытыми дверями и проверила, все ли в порядке. На улице шел дождь, и она боялась, что ее тщательно закрученные волосы могли растрепаться. Но все было в порядке, а маленькая шляпка и вуаль не были даже сырыми. Расправив элегантный жакет и разгладив юбку, она взялась за ручку двери.

Она нервничала. Она добиралась сюда целую неделю; сердце билось так сильно, и она боялась, что упадет в обморок.

Дверь в маленькое кафе широко распахнулась. Посетителей ни у бара, ни за столиками не было, но тем не менее в кафе чувствовалась жизнь — в медленно вращающихся вентиляторах на потолке, в огромных пальмах в кадках и раскидистых папоротниках, в механическом пианино у дальней стены, играющем знакомую мелодию. Закуски были уже приготовлены: блюдо острых колбасок, страсбургский печеночный паштет, копченые устрицы. Коктейли были разлиты; она знала, что это будут превосходные коктейли из сахара, коньяка, горьких добавок и холодного шампанского с кусочком лимона. Сервировка была просто изысканная.

Дверь в дальней стене открылась, и вошел он.

Он не заметил ее сначала; на его лице было выражение глубокой обеспокоенности. Увидев его, она почувствовала, что сердце ее подпрыгнуло, а в горле пересохло. Он был такой красивый в тропическом белом костюме.

Затем он поднял глаза и замер. Она попыталась что-то сказать.

— Я… ах…

Он ждал, молча глядя на нее.

— Рик, я должна поговорить с тобой, — сказала она.

Казалось, он задумался над тем, что она сказала. Он прошел к бару и взял один из бокалов с шампанским.

— Почему тебе обязательно нужно было ехать в Касабланку? Ведь есть же и другие места.

Она нервно теребила ремень своей сумки.

— Я не приехала, если бы знала, что ты будешь здесь.

— Забавно, твой голос совсем не изменился. Я до сих пор слышу его. — Его тон стал саркастическим.

— Ричард, я поеду с тобой куда угодно. Мы сядем вместе в поезд и никогда не остановимся. Я понимаю, что ты чувствуешь.

Его глаза сверкнули. Он поставил бокал и подошел к ней.

— Ты понимаешь, что я чувствую? Сколько дней мы были вместе, дорогая?

— Я не считала дни.

— А я считал. Каждый день. Особенно я помню последний…

— Ричард! — заплакала она. — Я старалась забыть тебя. Я думала, что никогда не увижу тебя снова, что ты ушел из моей жизни. — Слезы потекли у нее по щекам.

Он стоял совсем близко; она чувствовала его желание, видела, как он напрягался, чтобы сдерживать себя. Ей казалось, что пианино стало играть громче. Вентиляторы медленно крутились над головой. Дым от его сигареты, казалось, наполнил всю комнату. Его глаза были темными, сердитыми и вызывающими. Это было так здорово, так замечательно.

Она совсем расплакалась.

Он обнял ее, и она спрятала свое лицо у него на шее.

— Господи, Ричард, тот день, когда ты уехал из Парижа, если бы ты знал, что я пережила, если бы ты знал, как я любила тебя, как я тебя люблю…

Его поцелуй заставил ее замолчать. Неожиданно исчезли вся злость и горечь, и были только они, двое, безумно влюбленные друг в друга в этом сумасшедшем мире. Они наслаждались друг другом быстро, торопясь, как будто бы у них было мало времени. Когда он опустил ее на пол, у нее в голове поплыли полуобморочные видения — какой-то французский полицейский, люди в гестаповской форме, мужчина с мечтательным взглядом, зажигающий сигарету, молодая девушка, с чувством поющая Марсельезу. Она прижалась к нему и называла его Рик. Механическое пианино без конца повторяло одну и ту же мелодию. Шампанское сверкало в бокалах, ожидая, через какое-то время, очереди вместе с закусками. У нее кружилась голова от счастья. Осуществилась ее самая заветная мечта. Все свершилось так, как было обещано. Теперь она точно знала, где будет проводить вечера по четвергам. Здесь, в «Бабочке».