Бабье лето

Березы

На одном из самых великолепных перекрестков Парк-авеню продает газеты Джоэл Купферберг, человек удивительного характера, обладающий щуплым телом и большой головой, человек, который, как выяснилось, родился в конце прошлого столетия где-то в Литве. У него обыкновенный, ничем не примечательный киоск, почти совсем незаметный на элегантной улице, среди каменных домов; так же незаметен и сам Джоэл Купферберг, человек, который вовсе не стремится к тому, чтобы бросаться в глаза. Он словно плывет со своим киоском в ковчеге, и ему уже больше ничего не нужно, только бы его плавание протекало спокойно. Джоэл Купферберг, как и всякий американец, мог однажды стать миллионером. Никто, однако, не знает, почему Купферберг не стал им: об этом событии, относящемся к тем временам, когда еще была жива надежда, он повествует каждый раз по-новому. Здесь сказывается, вероятно, и то, что он читает довольно много газет: мне не раз казалось, что он смешивает разные истории из газет со своей собственной жизнью — это случается, впрочем, со многими американцами.

Наш первый разговор звучал примерно так:

— Что вы такое? — спросил мистер Купферберг.

— Вы о чем говорите? — ответил я на вопрос вопросом.

— Я спрашиваю, откуда вы прибыли, — пояснил он.

— Из Праги.

— Красный?

— Yes.

Он сказал, что «Дейли уоркер» у него не бывает. Я отвечал, что буду покупать «Нью-Йорк геральд трибюн».

Конечно, пожалуйста, когда угодно. «Мессиз энд Мейнстрим» у него тоже не бывает. Он может рекомендовать «Ю.С. ньюс энд уорлд рипорт», солидный журнал, на прекрасной бумаге, в каждом номере помещаются беседы с выдающейся личностью, порою — с особо выдающейся. Зачем я здесь... А, как же, как же... Объединенные Нации, м-р Купферберг заходил туда. Великолепное здание, Вышинский, молодой Кэбот Лодж, высокий класс, — каждому американцу это стоит десять центов в год. А что толку, mister?

Потом он спросил:

— Вы, конечно, знаете, где находится Вильно?

Я подтвердил это предположение.

— А не знаете, почему теперь его называют Вильнюс?

— Вероятно, по-литовски, — ответил я.

— По-литовски, по-литовски, — сказал м-р Купферберг, — почему вдруг по-литовски? Вильно есть Вильно и всегда было Вильно. Но достаточно прийти красным — и Вильно нет!

— Это старинный литовский город, — заметил я.

— Разве я литовец? — возразил м-р Купферберг. — Посмотрите на меня хорошенько. Литовец я?

Это был аргумент, против которого нечего было возразить. Затем он спросил, знаю ли я Россию. Я сказал, что знаю.

— А в Вильно вы не были?

— Не был.

— Там еще ездят на тройках?

— В Вильно?

— Нет, в России.

Я сказал, что на тройках ездят. Мне удалось даже убедить м-ра Купферберга в этом. И он вспомнил строки из старинной песни о ямщике, который умирал в степи.

— Когда мне было пять лет, — сказал м-р Купферберг, — графиня Воронинова прокатила меня на тройке; повсюду был снег и снег, а по краям дороги наполовину засыпанные снегом стояли березы. Мне больше всего не нравится в Нью-Йорке то, что здесь не растут березы...

Я пытался возразить: вероятно, все-таки растут.

— Может быть, и растут, — согласился м-р Купферберг, — но у кого в Нью-Йорке есть время глядеть на березы?