Багряные зори

В РАЗВЕДКЕ

Трижды прошел по улице дед Михаил, поглядывая на железнодорожную будку. Но, как нарочно, оттуда никто не выходил. Наконец на четвертый раз увидел дед Ирину, мать Володи.

— Не волнуйся, Володя у меня, — сказал старик вместо приветствия. — Убежал из-под ареста и теперь прячется. Обыск у тебя делали? Засады нет?

— Обыска не было, и засады нет.

— Видно, им сейчас не до нас. Драпают… Готовь, Ирина, ужин. Как стемнеет, вернется домой твой сын.

— Спасибо вам, дедушка Михаил.

— Не за что, доченька, не за что…

Как только Володя пришел домой и поужинал, сразу же уснул. Проснулся на рассвете.

Утро робко заглядывало в окна. Володя услышал какой-то непонятный шум, а потом бряцание оружия возле железнодорожной насыпи и на огородах. Припал к стеклу. За окном унылый рассвет. Ветер пригоршнями бросает снег в окна, шуршит сухими кукурузными листьями у забора.

У речки на пути от железнодорожного до деревянного моста движутся темно-зеленые фигуры. Нагибаясь, время от времени они разгребают снег и прячут в ямки какие-то подозрительные предметы.

«Немцы дороги минируют», — сразу догадался Володя, приметив, что немного вправо от колодца узенькая дорожка осталась незаминированной.

Выскочил на порог и увидел, как в хату тети Марты тенью прошмыгнула фигура. А потом услышал приглушенное:

— Шнель, шнель! Доннер веттер![15]

Присел гитлеровец под оградой, блеснуло пламя зажигалки, вспыхнул в руках факел, и красным языком огонь лизнул соломенную крышу.

Потом немец побежал дальше. Не пропускает ни одного двора. Одна за другой вспыхивают крытые соломой хаты. Море огня волнами разливается по Корчаковке, Слободе, Загребле, за прудом, и темно-красное зарево повисает над Комендантским районом. Там догорает.

С криком и плачем выбегают женщины и дети из хат, горит на них одежда. Босыми бегут они по снегу.

Володя долго не раздумывает. Некогда.

Бросился он к ближайшей хате в самое пламя. Из сундука охапкой хватал нищенские пожитки и относил в погреб. Подбежал к другой хате. Там уже хозяйничал дед Михаил.

Ни голода, ни усталости не ощущает Володя. Не чувствует и боли в обожженных руках…

К своей будке, покрытой черепицей и потому чудом уцелевшей от огня, мальчуган вернулся только в сумерках.

Не раздеваясь и не снимая сапог, устало повалился Володя на топчан.

Проснулся в полночь. Онемела рука — будто не своя, деревянная.

Осторожно поднялся.

Чутко спит мать после дня, до предела наполненного тревогами и страданиями. Посмотрел в окно — то и дело взлетает в небо ракета, и холодный белый свет выхватывает из ночного мрака очертания школы, силуэты деревьев, выстроившихся в ряд вдоль берега. Иногда густую темноту прорезает пулеметная очередь.

Тихо скрипнула дверь. Володя вышел на порог крыльца. Полной грудью вдохнул он морозный воздух. В темно-синем небе гнал ветер снеговые тучи.

Горькие запахи пожарищ, бензина, угарного дыма, все еще идущего от непрогоревшей соломы, пьянили запахом голову. Першило в горле.

Выглянул Володя из-за сарая, прислушался… Ни души.

Лег на землю и пополз по меже, густо поросшей бурьяном, по направлению к речке. Шуршит снег под локтями, шелестит жесткой от мороза ботвой.

Когда вспыхивает ярким огнем ракета, мальчуган еще плотнее прижимается к земле, замирает.

Вот и кусты, криничка, из которой Гайдару воду приносил.

— Пришло уже мое время, Аркадий Петрович! — прошептал он и пополз дальше. Скоро. Уже совсем скоро речка. В кустах ползти тяжелее, зато надежнее — не заметят.

Лишь бы на мину не нарваться. Вроде хорошо высмотрел из окна проход…

Болят ладони, горят руки, поцарапанные до крови. Но все дальше упрямо ползет Володя по минному полю к осокорю. А кажется, ползет не по жесткому снегу, а по жарким углям.

Бывало, летом не один раз с этого берега возле осокоря нырял он в речку. И вот сейчас Володя мягко скатился на лед.

Во рту пересохло; лизнул языком льдину. Ухо уловило: под корягой течение лед размыло, тихо журчит ручеек. Подполз поближе, прикоснулся сухими губами к ледяной воде и жадно, небольшими глотками долго пьет ее.

Утолив жажду, лег навзничь. Сквозь рваное облако в глубоком темном небе увидел маленькую звездочку.

Отдохнул.

И снова пополз. Уже за рекой, на огородах, наткнулся на засаду. Два бойца подхватили его под руки, один прошептал:

— Мы уже полчаса наблюдаем за тобой. Кто такой?

— Ведите к командиру меня.

— Проводи, я буду один, — приказал старший.

Через час Володя вышел от командира. О чем они разговаривали, никто не знал. Командир сам провел его к засаде, крепко обнял на прощание.

Тихо скрипнула дверь.

— Кто там? — испуганно спросила мать.

— Это я, — отозвался Володя. — Во двор выходил.

— Поберегись, сынок. Теперь такое время — погубишь себя, — жалобно попросила мать.

Володя молча разделся, прилег на топчан и тут же, подхваченный на легкие крылья сна, понесся к маленькой яркой звезде, которая освещала ему путь в темной ночи.

В полдень проснулся, густо сдобрил корку хлеба крупной солью и съел ее медленно, запивая холодной водой. Матери не было дома: наверное, пошла проведать соседей, которые прятались от немцев в погребе.

Потом достал с печки мешочек, положил в него краюху хлеба, кусочек сала, что мать приберегла на черный день, две луковицы, завязал в тугой узелок, сунул за пазуху и быстро вышел из хаты.

Прошел разбитую железную дорогу, добрался к насаждениям.

— Ложись! — словно выстрел раздался из-за куста, и на него уставился черный глаз автомата.

Володя лег.

Неуклюже ступая соломенными лаптями по снежному насту, подошел солдат. Ощупал карманы, вытащил из-за пазухи узелок, развязал. Губы растянулись в довольной улыбке:

— О! Шпик, хлеб, цибуля! Зер гут!

Привязал узелок к поясу с металлической пряжкой, на которой Володя прочитал: «Готт мит унс!»[16]

— Чего ходишь? — угрожающе спросил фашист.

— Сестренку ищу, — сказал Володя.

— Сестру? Ауфштеен, вставай! Шнель! Шнель!

Толкнул прикладом в спину и повел на другую улицу, вьющуюся на гору, с которой все видно как на ладони. Во дворе подошли к погребу, оттуда выглянула испуганная женщина. Гитлеровец ее спросил:

— Вы этот мальчишка знайт?

— Знаем, знаем, а как же! Это ж наш, Володя Бучацкий, — заторопилась женщина.

— Он ищет сестру. Он имеет сестру?

— Имеет, имеет.

— Помоги ему найти сестру!..

Немец направился к лесополосе. Возле пояса Володин харч, через плечо перекинут мешочек, чем-то туго наполненный, а к нему привязан котелок с флягой.

— Курощупы проклятые! — с ненавистью шепчет женщина. А к Володе: — Ты сам ищи сестренку, а то и меня с тобой черт попутает. Зачем ищешь приключения?..

Завтракал Володя по другую сторону реки. Вместе с капитаном.

— Ну, а теперь рассказывай, — попросил командир.

— Прямо за лесонасаждениями — немецкие часовые, — с волнением начал Володя. — Один меня задержал, а потом отпустил… В овраге, за хатами, видел орудия. Лошади стоят в сараях, солдаты — в хатах, а хозяйка — в погребе. На горе, рядом с высоким осокорем, его видно отсюда, под навесом закопан танк, а подальше метров на двадцать — еще один. Там, где улица выходит на широкую дорогу, за хатой стоит машина. Над нею антенна, а к хате с трех сторон провода протянуты. Возле дверей немец с автоматом как столб торчит. На колхозном дворе, за фермами, пятнадцать автомашин, покрытых брезентом, а возле них солдаты…

Капитан обратился к телефонисту:

— Вызовите пятнадцатого из «Бури»!

Через минуту телефонист передал комбату трубку:

— Пятнадцатый на проводе.

— Немедленно ко мне! Огурцы подвезли?.. Хорошо!.. Жду. Не успел Володя доесть котелок густой каши, которой его угостил телефонист, как на пороге выросла коренастая фигура.

— Товарищ сержант? — от удивления вскрикнул Володя, быстро вскочил на ноги и, смутившись, сразу умолк.

На погонах Воронина, которого они с матерью спасли в страшную осень 1941 года, сверкали три звездочки. Воронин бросился к Володе, крепко прижал его к себе и только потом, поставив парня на ноги, взял под козырек и четко отрапортовал капитану:

— Командир третьей батареи старший лейтенант Воронин по вашему приказанию явился! Только что подвезли еще по два боекомплекта на каждое орудие!

…Первый раз в жизни Володя был на наблюдательном пункте.

Рядом находились капитан — командир батальона и командир батареи Воронин.

— Как вы поседели… — удивился мальчишка.

— Люди на войне, Володя, рано седеют, — печально произнес капитан. — Ну показывай!

Володя жадно припал к стереотрубе, пристально вглядываясь в знакомые места. Слева широко раскинулся пруд, за ним — колхозный двор. Здесь на дворе Володя впервые увидел Божко и слушал его выступление. За двором — ферма.

— Орудия как раз за этим садом, за той высокой акацией, метр'ов пятьдесят, наверное, от поля, — уверенно объясняет Володя.

Командиры делают на планшетке соответствующие пометки.

Все неприятельские цели, обнаруженные Володей — танки, пушки, автомашины, вражеский штаб, — были нанесены на карту.

Вызвал полковник капитана, а Воронин остался с Володей.

— Ну, разведчик, — улыбнулся Воронин, — встретились! Расскажи, как вы здесь бедствовали.

Не торопясь, как взрослый, говорит Володя сначала о матери, о деде Михаиле, потом о ребятах из Молчановки — словом, обо всех.

Слушает Воронин мальчугана внимательно, не перебивает.

— А вы ничего про Аркадия Петровича не слышали? — закончив, спросил Володя.

— К сожалению, нет. Ходили слухи, будто бы остался он в партизанском отряде.

Ночью Вороний провел Володю к переднему краю.

— Не ходи по селу без дела! — строго приказал ему командир! — Все указанные тобой вражеские объекты будем уничтожать. Потом встретимся. Иди!

А Володя не уходил.

— Чего ты?

— Иван Петрович, дайте мне, пожалуйста, на память звездочку.

— Звездочку? — переспросил Воронин. — Это можно. — Снял с шапки красную пятиконечную звезду, протянул ее Володе, крепко на прощание прижал к себе мальчишку, потом слегка подтолкнул вперед: — Ну, разведчик, тебе пора!

На третий день вздрогнула, загудела под ногами земля. Выскочил Володя из погреба.

Стреляли из-за речки.

За железной дорогой все застлано завесой пыли. Медленно к небу поднималось желтое облако дыма, как раз на том месте, где Володя видел танки, автомашину с антенной, часового возле двери.

Фьюй, фью-у-у… — свистели над головой снаряды. А там, на горе, сначала вырастали черные кусты, потом раздавались взрывы, и эхо далеко разносило их оглушительный гул.

Огненный шквал нарастал. Основной удар был направлен на объекты, указанные Володей.

Здесь, ближе к переднему краю, засуетились немцы. Выбегали из жарко натопленных хат, залегали в окопах, на ходу заряжали оружие, готовили к бою гранаты — ждали атаки.

Но никакого наступления не было.

Артиллерийский обстрел внезапно прекратился. И сразу наступила какая-то необычная, жуткая тишина.

…Третий раз в ночное время переходит Володя нейтральную полосу — ничью землю. Но почему ничью? Это же наша земля, родная! На сей раз он идет не один. За ним в темноте ползут бойцы. Им необходимо проникнуть в расположение немцев.

А какое у них задание, этого, конечно, Володя не знает. Он никогда не был трусом. Но сейчас, когда рядом слышно дыхание бойцов, мальчуган чувствует себя еще увереннее.

Уже на усадьбе Ткалыча неожиданно, почти в упор, застрочил немецкий автоматчик, совсем близко разорвалась граната, и Володя вдруг провалился в темную бездну.

Сколько он пробыл без сознания, неизвестно, но когда пришел в себя, увидел троих немцев, возившихся возле погибших бойцов. Двое снимали сапоги, третий выворачивал карманы.

Поднял голову, хотел незаметно отползти — и вскрикнул от боли.

Тот, который выворачивал карманы, подошел поближе.

— Тише, швайне!..[17] — прошипел он над самым ухом и ударил Володю прикладом.