Бахир Сурайя

Глава 12.1. Простой способ

Уйди с глаз, а сердце забудет.

арабская поговорка

Буря бродила рядом, рыскала в поисках добычи.

Ветер то усиливался, бросая в лицо песок и пыль, то почти стихал — и тогда солнце норовило выжечь на караване свою метку, без разбора клеймя людей красноватыми пятнами ожогов.

Я успела малодушно прикинуть, не будет ли Рашеду достаточно и схемы, по которой Нисаль-ага создавал свои заклинания — можно подумать, на свете так много магов, способных работать с тонкими исчезающими струнами! — и сообразить, что обвинить придворного мага в человеческой контрабанде тайфа не сможет, потому что в этом случае под суд пойдут оба: господин в ответе за своего раба. Даже если раб господину в отцы годится. И это отнюдь не облегчает задачу перехитрить непокорного невольника, не угодив в капкан самому.

Увы, Рашеду были необходимы союзники.

Что возвращало меня к проблеме удушающей жары, колючего ветра и дороги до оазиса, растянувшейся до бесконечности из-за того, что караван был вынужден тронуться в путь незадолго до полудня. От самого злого солнца нас скрыло ущелье, но закончилось оно гораздо быстрее, чем хотелось бы уставшим от переживаний людям, — а до Мааба оставался ещё день пути.

Хуже, чем нам, приходилось разве что невезучему гонцу, которому предстояло вернуться в столицу в одиночку. Зияд-ага щедро вручил парнишке охапку защитных свитков, но выстроить полноценный купол от бури они не могли. Гонцу оставалось разве что поторапливаться и надеяться на удачу — и на то, что приметы, подсказывающие возвращение ураганных ветров, не подведут. Он тронулся в путь почти сразу после того, как караван выбрался из ловушки, и увез с собой чертеж плетения, короткую записку и свёрток с драгоценной шкурой.

Камаль ничего не сказал, когда я нагружала гонца. Только держался рядом, неумолимый и грозный, как песчаная буря, со взглядом горячим и нестерпимым, подобно солнцу в зените.

Одно его присутствие охлаждало пыл караванщиков, жаждавших назначить виноватых в простое и душном страхе в темноте купола, из которого не было выхода. Но выдерживать вежливую дистанцию людей заставлял даже не столько он, сколько страх перед поглощенной мною бурей — и моей мрачной физиономией.

Неусыпно бдящий надо мной Камаль не только сам не проронил ни слова с самого утра, но и вынудил замолчать Бахита, и теперь раб понуро плелся за молохом, не рискуя отвечать даже на прямые вопросы. Я по-прежнему не знала, чем грозит магу нарушенная клятва и как все исправить, и уже склонялась к безобразной истерике с битьем посуды.

Жаль только, разбить походный казанок было не легче, чем разговорить Камаля, а захватить тарелок исключительно на случай возможного скандала я как-то не догадалась. А печальный пересказ этой, несомненно, насущной проблемы Камалю ничего не дал: кочевник спрятал смешок за тагельмустом и негромко сказал:

- Тебе не понравится.

Мне уже не нравилось. Но поделать с этим я ничего не могла — хотя идея с пытками была не лишена определенного очарования, о чем я тоже не поленилась сообщить Камалю. Но его предсказуемо не проняло и это.

Зато Бахит уже неприкрыто наслаждался спектаклем и, кажется, даже немного расстроился, когда я сдалась и тоже замолчала. Вероятно, ему бы полегчало, если бы он узнал, сколько разнообразных вариантов я успела перебрать в уме, пока караван не остановился на ночлег, — на бедную фантазию я никогда не жаловалась, а уж вещей, которые мне бы не понравились, на свете хватало.

Я уже собиралась озвучить Бахиту несколько особенно пугающих меня версий (обе включали в себя колюще-режущие предметы и очень много крови), когда Камаль, едва устроив на ночной отдых верблюда, подошел к моему костру и как ни в чем не бывало устроился на песке, скрестив ноги.

- Исчезни с глаз, — тихо посоветовал принц невольнику и сунул ему маленький бурдючок с характерным бражным ароматом.

Бахит, собравшийся было высказать все, что думает о неблагодарном пасынке, схватил подношение и моментально испарился куда-то в направлении верблюжьей стоянки. Я покосилась ему вслед и поняла, что к утру там все будут в одинаково скотском состоянии.

- И зачем? — обреченно поинтересовалась я. — Ему же завтра идти пешком до Мааба.

- А он мне не нравится, — пожал плечами Камаль и усмехнулся.

- Мне тоже, — мрачно призналась я. — А если завтра он будет страдать, ныть и еле переставлять ноги, то будет нравиться еще меньше… — я осеклась.

Камаль невозмутимо разматывал тагельмуст. Среди благородных арсанийцев это было жестом безоговорочного доверия и открытости, допустимым разве что между близкими друзьями и родственниками, — и, кажется, означало, что я все-таки дожала непоколебимого кочевника до честного разговора.

- Так, — произнесла я и нервно сглотнула.

За время путешествия синеватая щетина под тагельмустом успела превратиться в короткую бородку. Ткань покрасила в индиго и ее, и губы, отчего в отблесках света от костра Камаль выглядел феерично — и меньше всего напоминал нормального здорового человека.

Только все равно улыбался, искренне и как-то по-детски уязвимо. И я поняла, что мне и в самом деле не понравится то, что он собирался сказать.