Глава вторая Вечер в Джимбаране


В этот раз я летел на Бали через Сингапур. Многочасовой перелет в огромном двухэтажном аэробусе оказался почти незаметным: вначале я смотрел кино, потом слушал классическую музыку — пока не заснул под «Волшебную флейту» Моцарта. Проснувшись, обнаружил себя в бананово-лимонном Сингапуре. Впрочем, колониальный город времен Александра Вертинского превратился в мегаполис стиля хай-тек, изрядно сдобренный тропической зеленью и удивительно чистый.

Стыковка между самолетами была подобрана так, что мне оставалось ждать не более часа, поэтому я не выходил из нейтральной зоны сингапурского аэропорта. Постоял в замечательном тропическом садике, послушал журчание искусственного родника. Рядом со мной — прямо на полу — расположилась в позе лотоса пожилая американка и, отрешившись от суеты, медитировала.

В Сингапуре я надел майку с надписью на русском языке: «Бали любит меня». Такую не купишь в магазинах: ее сделали на заказ. Она была черной, на этом фоне оранжевые слова и золотистая карта острова выглядели очень эффектно. В любом из справочников вы прочитаете, что Бали по своей форме напоминает бойцовского петуха. А у меня, как ни странно, его контур вызывает совсем иные, причем географические, ассоциации. По-моему, он очень похож на Украину, а полуостров Букит на юге — маленькая картографическая копия Крыма.

Из Сингапура в Денпасар, аэропорт Бали, я летел на «Боинге-737» малайзийской авиакомпании «Эйр-Азия». Чистый, ярко освещенный, завешанный карнавальными картинками местного туроператора, он настраивал пассажиров на праздник, который ждал их спустя всего два с небольшим часа. На мой рейс в сингапурском аэропорту грузились европейцы, русские и вездесущие китайцы. Европейские нации были представлены немцами и французами, делившимися на две совершенно разные категории: супружеские пары среднего достатка и средних же лет, а также молодые компании, которые во время регистрации сдавали в багаж внушительных размеров баулы с досками для серфинга. Русские — в большинстве своем из Сибири, для которых Сингапур служил местом пересадки, были утомлены долгой дорогой и выпитым на предыдущем воздушном судне спиртным, но ожидание встречи с тропическим раем их явно будоражило.

Зачем громкоголосой и, как всегда, бесцеремонной китайской части нашего самолета было лететь на Бали через Сингапур, я мог только гадать.

Едва лайнер набрал заданную высоту, появились малайзийские стюардессы и стюарды — в иссиня-черных национальных костюмах, с ожерельями из надушенных бумажных цветов, красивые и улыбчивые. Я уже знал, что на бюджетных рейсах «Эйр-Азия» никаких разносолов ожидать не приходится, поэтому безропотно взял причитающийся мне запечатанный стаканчик с водой, пакетик с медово-пряными орешками и стал смотреть в иллюминатор. В прошлый раз в течение всего полета я разглядывал береговую линию Суматры, затем островки в Яванском море и Яву, сравнивая открывающийся вид с картами, которые изучал перед началом путешествия. Однако на этот раз вернуть тогдашнее, наполовину медитативное, состояние не удалось. Яванское море скрывали облака, и лишь когда самолет оказался над Индийским океаном, они расступились. Через несколько минут нам предложили пристегнуть ремни, поднять спинки кресел — боинг готовился к посадке.


Гражданский аэропорт Бали находится близ города Денпасар — административной столицы острова. Самолеты заходят на посадку со стороны океана. Бирюзовая водная гладь, словно стразами покрытая солнечными бликами, быстро приближается к иллюминаторам. Затем скорость снижения самолета становится меньше, и он некоторое время летит низко, над самой водой, так что видны барашки на волнах. Суша появляется неожиданно, она словно вырастает из ниоткуда — и почти тут же шасси самолета касаются посадочной полосы.

Аэропорт официально называется Нгура Рай; у всех русских туристов словосочетание на незнакомом языке вызывает единственную ассоциацию. Сразу становится заметно, что место это весьма оживленное. Когда мы катились по посадочной полосе, мимо нас проплыл огромный аэробус «Сингапурских авиалиний», готовящийся к взлету. За ним потянулись разномастные самолеты всевозможных «Гаруд», «Лайонов», «Пасификэйров» — авиакомпаний Юго-Восточной Азии. Отдельно стояли австралийские «Альянсы», «Квонтасы» и «Джетстары». Пока наш боинг искал свое место у терминалов прибытия, можно было познакомиться с массой экзотических для жителей России авиалиний.

В отличие от своих сибирских соплеменников я был готов к тому, что внутри аэровокзала придется немного попотеть. В этом году к иммиграционным картам добавился формуляр, в котором каждый из приезжающих описывал состояние собственного здоровья. Свиной («поросячий») грипп напугал власти Индонезии: на входе в здание стояли инфракрасные датчики и не менее десятка служащих с марлевыми повязками на лице.

Зато кабинок паспортного контроля, как всегда, было мало. После прохладного кондиционера самолета в небольшом помещении, где совершались пограничные формальности, было душно. Пассажиры, утирая со щек струйки пота, торопливо заполняли медицинские формуляры. Примерно через четверть часа мне удалось завершить все необходимые формальности, расплатиться за визу и, получив индонезийский штемпель в свой загранпаспорт, выйти в просторный зал, где на одной из металлических лент уже кружился наш багаж.


Сумку в руки, привет таможне — и вот я уже на улице, пробираюсь по живому коридору, состоящему из представителей туристических агентств и отелей, встречающих своих клиентов.

Туристические фирмы не имели к моему приезду никакого отношения. Прошлая поездка позволила мне познакомиться с людьми, которые занимались здесь торговлей недвижимостью. В Индонезии ни одна подобная организация не остается без государственного внимания и контроля, поэтому их достаточно легко проверить. Я и проверил их, используя как Сеть, так и свои связи во внешнеполитическом ведомстве. О моих проверках здесь определенно знали, так что приезд был подготовлен всерьез.

Человек, который меня встречал, стоял в стороне от туристической братии. Он просил называть его Спартак, хотя на самом деле в его паспорте значилось нечто другое (с балийскими именами разобраться не так просто). Местные гиды с удовольствием принимают всевозможные прозвища, приятные, по их мнению, русскому уху. Спартак гордился, что его «имя» созвучно футбольным симпатиям многих наших соотечественников.

Как и в прошлую мою поездку, на нем была белая рубашка, застегнутая на все пуговицы, и выглаженные черные брюки. Его молодое лицо, как всегда, выражало радушие и радость.

— Господин Андрей Иванов! — громко произнес он, словно боялся, что я не узнаю его.

Спартак нарочито делал ударение на втором слоге. Он учился русскому языку у выпускника кафедры славистики Джакартского университета, основавшего на Бали свою фирму, и никогда в России не бывал. Однако ему внушили, что в России фамилия с ударением на последнем слоге — это признак деревенского происхождения, и Спартак старался всячески подчеркнуть, что считает меня человеком благородных кровей.


Нам, европейцам, сложно оценить возраст балийцев. У них упругая смуглая кожа, блестящие, чуть раскосые мексиканские глаза, пухлые губы, которые могут принадлежать человеку и двадцати, и сорока лет. Признаки старения начинают появляться лишь после пятидесяти: морщины покрывают кожу плотной паутиной, так что лица многих пожилых островитян становятся похожими на печеные яблоки.

В облике жителей Бали мне постоянно чудится африканская нотка — это и губы, и низкие, словно бы приплюснутые на кончике носы, и животная грация, то и дело проявляющаяся в обыденной жизни. У Спартака она была представлена менее, чем у других моих местных знакомых. Мне кажется, что в его жилах течет толика китайской крови, ведь китайские торговцы издревле селились на острове.

К тому же я точно знал, сколько лет Спартаку. Ему было двадцать пять; он лишь третий год работал в туристическом бизнесе, но уже достаточно бегло говорил по-русски. Жизнь заставила, ведь наши соотечественники стали частыми гостями на Бали. На магазинах и кафе появились русские надписи, в киосках — путеводители на русском, в ресторанах — меню по-русски. Когда я впервые ехал из аэропорта Денпасар, на стеклах одной из первых машин, обгонявшей мини-вэн Спартака, красовалось: «Командир Путин». И номер телефона — естественно, балийский.

«Я его знаю, — сказал тогда Спартак. — Это местный гид. Русский знает хорошо. Но со странностями…»


— Здравствуй, Спартак, — ответил я на «Иванов», и не сопротивлялся, когда он потянулся за моей сумкой.

Было жарко, влажно, пахло пальмами и цветами. Аромат Бали не перебить даже такому общественному учреждению, как аэропорт. Он складывается из запаха земли, наполненной в древности вулканическим пеплом, старых пальмовых листьев, бугенвиллей, цветущих повсюду, сигарет, которые курят местные жители, и небольших изящных лилий местных сортов. Особые оттенки этому запаху придают ароматические палочки: островитяне вкладывают их в бумажные коробочки с подношениями всевозможным духам. Такие коробочки на Бали встречаются повсюду: помимо дымящихся палочек они наполнены конфетами, печеньем и теми же сигаретами. Нужен некоторый навык, чтобы не наступать на них, когда идешь по узким местным тротуарам.

Я вдыхал этот запах, и он пробуждал воспоминания, которые забылись за месяцы, проведенные в России, — воспоминания о всяких мелочах: вкусе завтрака по-балинезийски, изящном повороте головы официантки, восхитительной пластике местных танцоров. А также об улыбках и участии, которые тебя сопровождают, отчего ты начинаешь сомневаться в известном тезисе: человек человеку — волк. Моя радость от прибытия на Бали приобрела сентиментальный характер, и, удивляясь себе, я побрел за Спартаком к автостоянке.

Спартак ездил на черном мини-вэне «сузуки-эвери». Это была чисто японская «порода», с правым рулем, соответствующим к местному левостороннему движению, и без всяких скидок на европейские привычки. В машине Спартака спокойно поместилась бы небольшая туристическая группа из пяти человек, но в прошлый раз он возил меня одного. Тогда я приплачивал ему — но совсем немного.

— Как долетели? Утомительно? — спросил меня Спартак, когда мы подошли к его машине и разместили на заднем сиденье мой багаж.

Я отделался общими словами про легкую болтанку над Индостаном и Бенгальским заливом.

— Над Явой грозы. — Спартак сокрушенно покачал головой. Казалось, факт непогоды над главным индонезийским островом заставляет его испытывать передо мной вину за все свое отечество.

— К счастью, мы их миновали.

Сентябрь на Бали — конец сухого периода. Это глубокая весна: не стоит забывать, что остров, куда я прилетел, находится к югу от экватора. Менее чем через месяц здесь начнется сезон дождей, который, впрочем, не мешает евроазиатам приезжать сюда на рождественские и новогодние праздники. Встречать Рождество или Новый год с бокалом ледяного шампанского под теплым дождем при температуре 26 °C — для русского человека это просто классно!

В любом случае настоящего периода дождей на Бали не бывает. Сверхъестественные сущности этого острова как-то договариваются с владыками ветров, и те гонят дождевые тучи мимо их владений. Если на Яве в феврале можно высунуть руку из окна и не увидеть ладони — столь плотна пелена воды, льющейся с небес, — то на Бали обложные дожди редкость редкостная.

Спартак завел машину и включил климат-контроль. Постепенно становилось прохладно. Как и многие южане, жители Бали стараются, чтобы в их автомобилях было свежо.

Выехав за пределы аэропорта, мы вскоре миновали памятник королям Южного Бали, погибшим во время пупутана 1906 года — коллективного самоубийства на глазах у собственных и голландских солдат. Обнаженные по пояс, с копьями и кинжалами крисами в руках, члены королевской семьи неподвижно смотрят перед собой, словно призывая проезжающих быть свидетелями их ужасной и вместе с тем подчеркнуто театральной смерти. Уже не веря, что отвага и холодное оружие — все, чем владели тогда балийцы, — помогут им отстоять свободу своей родины, эти люди посвятили свои жизни богам и покончили с собой. Но боги, чей гнев самоубийцы хотели направить против захватчиков, предпочли мести блаженство покоя в своих бесчисленных храмах — и остров на полстолетия стал голландским.

Обогнув скульптурную группу, мы проехали на восток, но чем более приближались к развязке дорог, ведущих на север, в Куту и Денпасар, и на юг, в сторону полуострова Букит, тем плотнее и медленнее становилось движение. Водители стойко переносили стихийно образовавшуюся пробку, не заливаясь клаксонами, как это было бы в Италии или Индии. Зато все пространство между рядами машин заполняли наездники скутеров — разноцветных мотороллеров, излюбленного средства передвижения небогатых балийцев и туристов из числа завсегдатаев острова. Их стайки перед светофором, регулирующим развязку, слились в настоящие потоки. Казалось чудом, что они не задевали машины, не сшибали зеркала заднего обзора и не оказывались под колесами грузовиков и автофургонов.

Впрочем, я ни разу не видел, чтобы кто-либо ехал здесь на большой скорости. Даже наши соотечественники проникаются на Бали чувством гармонии существования и не торопятся — по крайней мере, чрезмерно.

Повернув наконец на юг, мы поехали быстрее. На противоположной стороне дороги была видна бетонная стена, увенчанная колючей проволокой, которая ограждала летное поле. На нашей стороне находились мангровые заросли — нередкое зрелище на юге острова. Разлапистые корни деревьев покрывала темная вода; хотя на Бали крокодилы не водятся, я воображал, что сейчас увижу там оскаленную пасть хищной рептилии.

Мои фантазии прервал Спартак. Воспользовавшись тем, что движение на дороге вновь притормозилось, он повернулся ко мне и сообщил:

— Мы едем в Джимбаран.

— Постойте, но моя гостиница в Нуса Дуа…

— Конечно, господин Иванов, — кивнул Спартак. — Я отвезу ваши вещи в гостиницу и, если не возражаете, повешу ваши рубашки в шкаф…

Улыбка моего водителя не оставляла сомнений в том, что он говорит серьезно.

— Я должен привезти вас в «Милонгу»… Вы ведь помните этот ресторан на пляже?

Еще бы я не помнил «Милонгу»! Во время прошлой поездки я провел там самый романтический вечер на острове. Компанию мне составила одна из местных бизнес-леди, занимавшаяся продажей земельных участков. Звали ее (для европейцев) Мартой, была она изящна, умна, сексуальна и по своей натуре, хотя и не давала поводов так считать, стервозна. Ко всему прочему Марта пребывала в законном браке. Встречались мы с ней несколько раз. И поначалу она смотрела на меня холодно, при всей показной вежливости демонстративно игнорируя знаки внимания. Для нее я был чужаком, пришельцем с другой планеты, который отчего-то стал набиваться то ли в друзья, то ли в поклонники. Но когда стало ясно, что я имею серьезные экономические намерения, все изменилось. В последний вечер моего тогдашнего пребывания на острове я был приглашен в ресторанчик «Милонга», где привлекательная балийка подарила мне куртуазную беседу с глазу на глаз.

Я прекрасно понимал, что обволакивающая и ласковая манера разговора — дань местным нормам учтивости, помноженная на желание договориться о выгодном контракте. И никаких выводов из полуопущенных ресниц и ласковой улыбки делать не стоит. Но досады это знание у меня не вызывало: уж слишком приятные, вкуса тирамису, впечатления остались от «Милонги». В течение нескольких месяцев я вспоминал тот вечер, который вызывал ощущения чего-то теплого, мягкого, домашнего и очень чувственного…

— Там запланирована встреча с человеком, который будет заниматься вашим делом.

— Встреча? — Я встревожился. Местный этикет подразумевает наличие на сколь-либо серьезной встрече делового костюма и лакированных ботинок. Джинсы и футболка, даже учитывая патриотизм надписи на ней, явно не годились для переговоров. — Но мне нужно переодеться!

Спартак в ответ улыбнулся.

— Господин Иванов, в «Милонге» не надевают костюмы. Вы забыли? Столики стоят на песке…

Я непонимающе посмотрел на него. Действительно, «Милонга» — не самое подходящее место для официальных переговоров. Для романтических свиданий — да, для наслаждения великолепными закатами — да, для поедания свежих морепродуктов — да. Но вести переговоры, сидя разутыми, погрузив пятки в теплый шелковистый песок, отхлебывая местное вино или пиво, рассматривая свежих омаров и креветок, которые подносят вам поварята, — это извращение.

— С вами хочет встретиться госпожа Марта, — пояснил Спартак. — Было решено, что она будет помогать вам.

— Госпожа Марта? — Я испугался, что Спартак заметит легкий румянец на моих щеках. — Она не испугается опухшего лица русского путешественника?..

— Ну что вы, госпожа Марта рада вас видеть…


Оставшуюся часть пути — в течение получаса — мы перекидывались малозначащими фразами.

Я спрашивал его о местных новостях, он меня о перелете. Стена, окаймлявшая аэропорт, и мангровые заросли закончились, теперь дорогу окружала типичная для южного Бали застройка. Границы между населенными пунктами здесь отсутствуют — как и указатели. Заблудиться человеку, впервые севшему на острове за руль, можно даже при наличии карты, на которой обозначены все дороги. Проезжую часть обступают лавочки, где продаются овощи с кока-колой и бензин для скутеров. Иногда их сменяют магазины с претензией на европейский стиль: помимо яркой вывески на английском языке у них почти всегда имеются затемненные двери и надпись «area condition», то есть место, где работает кондиционер. Нередки вполне современные дома в два-три этажа, чем-то напоминающие застройку в некоторых наших южных городах. Встречаются и откровенные!® лачуги, покрытые пальмовыми листьями. Даже удивительно, почему местное правительство, всячески пытающееся придать острову респектабельный вид, мирится с их существованием — тем более по обочинам оживленных дорог.

Но больше всего мне нравились настоящие балийские дома. Они были обнесены стенами метра в два высотой, украшенными сверху стилизованным растительным орнаментом. Стены чаще всего не красят; если бы не грязь от автомобилей, они оставались бы светло-бежевыми, как песчаник, из которого их складывают, или светло-коричневыми, когда на изготовление идет обожженный на солнце кирпич. Однако выхлопные газы делают стены серыми, с потеками от дождей. И потому лишь орнамент и фигурки божеств-хранителей покрывают охряной краской — впрочем, тоже быстро темнеющей.

Сами дома, всегда одноэтажные, скрыты забором, — за исключением крыш: двускатных, высоких, покрытых лепным орнаментом и фигурками мифологических существ. Зато хорошо видны многоярусные башенки семейных храмов. Они представляют собой изображения горы Меру — по индуистской мифологии центральной оси нашей вселенной, на которую нанизано сразу девять миров. Все эти миры (от адских до небесных) олицетворяют похожие на шляпки крыши над каждым из «этажей». Наличие такого храма означает, что здесь из поколения в поколение хоронят прах умерших членов семьи. Они остаются при живых родственниках, не так скучают, а при случае и оказывают им помощь. Иногда это мелочи — вроде вовремя нашедшейся швейной иглы, а порой и что-то более серьезное: вещий сон, например.

Внутри, за стенами, огораживающими дом и постройки вокруг него, всегда очень чисто. Там не так много свободного места, но обязательно имеется маленький полуоткрытый бассейн, из которого с мелодичным журчанием вытекает вода, и много цветов, благоухающих здесь круглый год.

Попасть внутрь такого дома удастся в том случае, если балийцы по-настоящему тебе доверяют. Они уже давным-давно не вспоминают о крови, которая легла между ними и европейцами в период завоеваний начала двадцатого века и восстания против голландцев после Второй мировой войны. Но пришелец издалека несет с собой чужую энергию и чужих духов, которые могут не понравиться местным существам из тонкого мира. Поэтому приглашают только «проверенных» людей либо тех из чужаков, кому отказать нет никакой возможности. Сразу при входе в дом гостю следует ожидать, что ему польют воду на руки, затем наденут на шею цветочную гирлянду, а за ухо засунут несколько волшебно пахнущих лепестков. Европеец тает от такого внимания, восторгаясь балийским гостеприимством и не подозревая, что красивый обычай является всего лишь необходимым «обеззараживанием» чужеземца.

Действительно, при всем гостеприимстве островитян в их традиционные семейные дома допускают не часто. Поэтому туристов возят обычно смотреть на королевские покои, сохранившиеся, например, в Денпасаре. Скромные домики, совсем не похожие на дворцы правителей Сиама или Камбоджи, они дают хорошее представление о балийском жилище. Впрочем, утонченность королевских покоев можно по-настоящему постичь, лишь пожив в них некоторое время, — в последние годы это стало для туристов доступным за сравнительно небольшую плату.

Индуистские храмы у автомобильных дорог встречаются очень редко: даже в балийских городах их строят по другому принципу, чем в Европе. На Западе со времен Александрии храмы строились в каждом городском квартале. Появляется паства — возводят для нее приходскую церковь. На Бали же считается, что квадратно-гнездовой метод распределения храмов богам не угоден. Здесь их возводят только в тех случаях, когда видят на то волю божью. И выражается она самым причудливым образом. Владыки многочисленных балийских королевств охотно покидали двор, чтобы погрузиться в медитацию подальше от своего окружения. Ничего удивительного, что итогом этих уединений становились вещие сны и явления Брахмы или Шивы, которые советовали не откладывая строить на этом месте храм. Иногда короли заключали с богами, что называется, контракт. Например: если я одолею своего врага, то на месте победы сооружу тебе, о Вишну (или Брахма, а в седые времена — Будда), немаленький храм. Победа считалась божьим повелением к строительным работам.

Храмы возникали дам, где заканчивали свои дни великие отшельники, где во время засухи неожиданно начинал бить источник… А еще — в красивых местах. Красоту балийцы обожают. Элегантный утес, нависающий над бурным океаном и соединенный с сушей узкой тропинкой, холм, возвышающийся над речным потоком, островок посреди горного озера обязательно украшены храмами… Красота — проявление близости божества, в этом островитяне не сомневаются.


Мы миновали развилку, запомнившуюся мне еще по прошлой поездке. Там красовался «Макдоналдс» — единственный на юге острова. Однажды мне довелось отобедать в нем, и не скажу, чтобы здешний фастфуд как-то отличался от своего американского прообраза. Разве что в меню есть куриные наггетсы по-балийски, с острой приправой на кокосовом масле, есть которую людям, страдающим гастритом, я бы не рекомендовал.

Дорога в Джимбаран была более узкой, чем трасса, ведущая в Нуса Дуа. Спартаку неоднократно приходилось притормаживать, чтобы разъехаться со встречным транспортом. Иногда путь нам перегораживали внушительных размеров автобусы с зеркалами заднего обзора, напоминающими усы больших тропических жуков. Машины проползали буквально в нескольких сантиметрах друг от друга. Тем не менее все обходились без «свистунов» — помощников, которых обычно сажают рядом с собой водители автобусов в Индии или Бирме. В случае толкотни на трассе «свистун» высовывается по пояс из окна, перекрикивается и пересвистывается с рулевыми других машин, разгоняет всякую мелочь вроде скутеров. Балийские автомобилисты вели себя спокойнее и профессиональнее.

Вскоре мы повернули к морю и оказались на улице, протянувшейся вдоль знаменитых прибрежных заведений залива Джимбаран. Кафе и рестораны расположились от этого места и на север, в сторону аэропорта, и на юг, по направлению к величественным зданиям отеля «Four Seasons», которые, правда, видны не со всего побережья. Ресторан «Милонга» — цель нашей поездки — находился совсем неподалеку от поворота.

Пока Спартак закрывал дверь, я немного размял ноги, одернул футболку и незаметно глянул в зеркало заднего обзора. Выглядел я вроде бы пристойно, и даже щетина на лице могла показаться вполне гламурной. По крайней мере мне этого хотелось.


Ничего аргентинского в «Милонге» не было — за исключением нескольких широкополых шляп, которые можно встретить по всей Америке, да фотографий жгучих брюнетистых пар, замерших в различных танцевальных па. Шляпы вместе с фотографиями были развешены в проходе, ведущем от парковки к пляжу, где находились столики, и посетители почти не замечали их. Все внимание привлекало чудесное многообразие морских обитателей, лежавших на противнях со льдом. Здесь громоздились омары, креветки разных сортов, круглые ракушки («Доместик, то есть местные, му-у-ли», — так когда-то представил мне их Спартак), рыбы видов пяти. Это богатство было самым свежим; желающие убедиться могли заглянуть в жабры рыбешкам и рыбам.

Совсем рядом виднелись огромные жаровни и груды выпотрошенных кокосовых орехов. На кокосовой скорлупе здесь готовили и рыбу, и морепродукты. Жирный чад от углей, на которые обильно капал рыбий и крабий жир, облаком стоял над автостоянкой. От пляжа его отгонял легкий бриз, дующий со стороны моря в Джимбаране почти до полуночи.

— Я заеду за вами через два часа, — сказал Спартак и вернулся к машине, оставив меня с менеджером «Милонги».

— Ваш столик около моря, — произнес тот на вполне приличном английском. — Вас уже ждут.

Ступив на песок, я снял свои парусиновые туфли и взял их в руку. Для человека, живущего на севере, это восхитительное ощущение. Сбрасывая все, что отделяет твои ноги от пляжа, и погружая пятки в теплый, матерински нежный песок, испытываешь чувство приподнятости и свободы. Приближался вечер, и песок достиг искомой температуры нирваны.

Я прошел мимо нескольких рядов столиков, уже почти заполненных посетителями. На них стояли свечи в стеклянных колпаках, уберегающих огонь от ветра. Кое-где мерцало пламя, но большинство еще не горели. Посетители грандиозного кинотеатра под открытым небом ожидали никогда не повторяющейся инсталляции под названием «Закат солнца в Джимбаране».

За столиком, стоящим в нескольких шагах от длинных языков океанических волн, сидели двое. Марту я узнал сразу. Она надела скромное — до середины колен — платье из красного шелка с закрытыми плечами и высоким воротником. Оно подчеркивало ее стройную фигуру, а красный цвет, любимый всеми женщинами Юго-Восточной Азии, был приглушенного, благородного оттенка.

Марту сопровождал молодой мужчина, которого прежде я не видел. На нем была темная рубашка и светлые брюки — дресс-код наоборот, так сказать. Поражал идеально круглый бритый череп незнакомца. Тот обернулся ко мне вместе с Мартой, и я еще более удивился, рассмотрев, что передо мной индонезиец. Брить головы на западный или среднеазиатский манер здесь не принято. Это могут позволить себе только артисты или служители индуистских храмов. Но выражение лица бритоголового было совсем не храмовым и не театральным. Передо мной находился молодой представитель местной бизнес-элиты: красивый (это меня немножко насторожило), неглупый, старающийся продемонстрировать окружающим повадки молодого хищника.

— Марат, — представился он, когда мы с его спутницей тепло поприветствовали друг друга.

Рукопожатие Марата было подчеркнуто крепким, а взгляд пронзительным и внимательным.

Я удивленно повернулся к Марте.

— Это мой брат, — уточнила она, как и во время прошлых наших встреч очаровательно картавя.

Теперь я смотрел на молодого человека куда более благосклонно. Действительно, в чертах их лиц можно уловить нечто общее. Миндалевидный, лишь слегка напоминающий индонезийский, разрез глаз. Небольшие носы с аккуратными крыльями, чувственно раздувающимися, когда они начинали говорить. Похоже, их семейство не одно поколение общалось с европейцами: лоск западной цивилизации был очень заметен. «Интересно, — подумал я, — поможет ли это переговорам?»

Подбежал официант, притащив тяжеленное блюдо со свежей рыбой и всевозможной живностью, отползавшей свое по океаническому дну. После некоторого раздумья я выбрал макрель и десяток «доместик мулей». Марта и Марат предпочли тигровых креветок. На столике появилась запотевшая бутылка белого вина ага. Марта указала на свечу, и официант ловко зажег ее, не снимая стеклянного колпака. Огонь должен был прогнать все темное и нечистое из наших мыслей и слов.

Главная достопримечательность пляжа в Джимбаране не океан. Хотя здесь нет высоких волн, а вход в воду удобен — не слишком пологий и не чересчур крутой, люди приходят в кафе ради закатов солнца. Там, где на песок набегали воды Индийского океана, прохаживались романтические парочки. Дамочки вскрикивали — когда Шива, шаловливый хозяин здешних волн, окатывал их до колен, а мужчины фотографировали своих спутниц на фоне водной глади, берега, ресторанов, а также пляжей «Four Seasons», перед которыми была видна стайка местных рыбачьих лодок.

Подступающий сезон дождей вносил в инсталляцию свои коррективы. На западе, со стороны Явы, клубились облака, в которые величественно погружалось солнце, окрашивая их в сиреневый и розовый цвета. По океану расползались причудливые тени, между которыми ярко сверкали солнечные зайчики.

— Сегодня будет пасмурный вечер, — сказал я.

— Зато можно увидеть, как самолеты заходят на посадку, — улыбнулась в ответ Марта.

Сервёр открыл бутылку, налил вино на донышко бокала Марата. Тот с видом знатока покрутил его в руке, понюхал, глотнул. Затем кивнул и улыбнулся мне. Бокалы наполнились, бутылка с остатками вина улеглась в ведерке со льдом, а пробка была торжественно возложена на специальное бронзовое блюдечко.

— За ваше возвращение на Бали! — произнесла Марта.

— На здоровье! — с усилием сказал Марат.

Насколько я понял, он знал совсем немного русских слов и выражений. В дальнейшем мы общались с ним либо по-английски, либо его сестра переводила сказанное.

Вино было выдержанным, напоминая по качеству и тону итальянские белые вина из Орвието. И явно отличалось в лучшую сторону от большинства из того, что я пил на Бали до настоящего момента. Видимо, Марта позаботилась, чтобы «Милонга» приготовилась по максимуму к моему прибытию на остров.

Марта была полностью права и относительно самолетов. Они выныривали из облаков и появлялись на фоне туч яркой, все более увеличивающейся точкой. Отсветы от работающих двигателей делали лайнеры похожими на инопланетные аппараты из старых фантастических фильмов. В какой-то момент они поворачивали в сторону Денпасара и шли над морем — совсем как мой борт пару часов назад, — демонстрируя посетителям кафе и ресторанов разнообразные фюзеляжи. При этом очередная мистическая особенность местных воздушных потоков приглушала рокот их двигателей, почти сливавшийся с равномерным плеском набегавших волн. А другая не позволяла облакам приближаться к Джимбарану.


Я смаковал вино и наслаждался отдыхом, теплом песка, видом постепенно темнеющего океана, симпатичными лицами моих сотрапезников. После нескольких вежливых вопросов о перелете Марта поинтересовалась:

— Вам нравится Сингапур?

— О да! — с воодушевлением ответил я. — Он пахнет апельсинами и цветущими миндальными деревьями! Поразительно, насколько Сингапур нашпигован современной техникой и при этом такой чистый… именно чистый.

— Если вспомнить, какие в Сингапуре законы против тех, кто мусорит…

— Я думаю, причина не только в законах, но и в технологиях. Большие деньги и современные технологии…

— Я бы хотела жить в Сингапуре, — призналась Марта. — Там все яснее, чем у нас: законы, правительство, выборы.

— Разве ваши законы вас не устраивают?

— Конечно устраивают, — поспешно поправила она себя. — Но здесь, в Индонезии, еще столько работы, чтобы походить на Сингапур. Были бы деньги, я бы купила там что-то. Или построила. Например, небоскреб. — Произнеся это, Марта рассмеялась. — Не слушайте меня с таким серьезным видом. Женщинам свойственны глупые мечты.

— Почему бы и не иметь собственный небоскреб в Сингапуре? — поддержал я ее, когда Марта перевела свои слова брату.

— И тем не менее вы хотите купить землю на Бали, — вступил в разговор Марат.

Наступил мой черед улыбаться.

— У вас удивительные представления о богатстве русских людей. Вы меряете всех нас по двум-трем миллиардерам. А таких в России сотня и наберется. Большинство же из нас не имеет никакого отношения к газовым и нефтяным трубам.

— Наверное, вы правы. Но так много русских приезжают на Бали, и они легко расстаются с деньгами…

— А мы еще не приучены их считать, — горячо заговорил я. — Семьдесят лет это делала за русского человека руководящая сила, но ведь наши предки были вполне рачительными хозяевами…

Как любой русский, я был крайне неравнодушен к своим соотечественникам, оказавшимся «в загранице». К счастью, меня перебили официант и сервер, принесшие заказанные нами блюда. Помимо них перед нами появились кастрюлька с рисом, который здесь используют и как гарнир, и как хлеб, плошки для него же, тарелка с горкой свежей зелени — петрушкой и рукколой. И как главная изюминка — два блюдечка с приправами: белой и красной.

Я уже знал, что это такое, и готовил свой желудок к встрече с гастрономическим испытанием.

И тот и другой соусы по «крепости» не уступали настоящей кавказской аджике. Красный даже слегка напоминал ее по вкусу, хотя балийцы не используют для его приготовления чеснок. Чеснок заменяют местные травы и смесь из нескольких сортов горького перца. Зато белый соус сделан с добавлением кокосового молока и кокосовой цедры. После прибавки горького перца, перечной мяты, сахара и соли он превращается в удивительный продукт — мягкий и сладковатый, когда язык касается его в первый раз, и становящийся глубоко и пронзительно жгучим, если съесть его хотя бы чайную ложку. Кое-где на Бали в него добавляют и чеснок — но только не в «Милонге»! Здесь он идеально подходит к запеченной в фольге рыбе и к местным ракушкам.

Быть может, к этому имеет отношение магия цвета — но на Бали рыбу и морепродукты нужно не только запивать белым вином, но и поливать белым соусом. Когда мне принесли мою макрель, я аккуратно, чтобы не брызнул сок, развернул фольгу и выжал на рыбу половинку лимона. Теперь она была готова к обработке кокосовым снадобьем.

Соус я нанес на рыбу сеточкой. Затем отделил вилкой небольшой кусочек и провозгласил тост за моих друзей на Бали. После глотка прохладного вина вкусовые рецепторы были готовы доставить моей душе полное удовольствие.

Мули же нужно есть без лимона. Открывать кажущуюся ониксовой ракушку, доставать мидию и окунать в кокосовое лакомство. Оно не перебивает вкус мидии, наоборот, делает его маслянистее и, как ни парадоксально, объемнее.

Единственное, что мне не понравилось, — рис. Он был самым обычным, безвкусным — в отличие от настоящего, местного. Но задавать вопрос о неудачном гарнире я, чтобы не обидеть своих хозяев, не стал.

Похоже, Марта и Марат испытывали не меньшее удовольствие, чем я. Во всяком случае, почти на четверть часа наши разговоры стихли. Мы лишь комментировали некоторые особо внушительных размеров самолеты, вырывавшиеся из стремительно темневшей гряды облаков на западе. Солнечные лучи уже не пробивались к нам, и на Бали быстро опускалась ночь.


Второй бокал вина оказался очень кстати: кокосовый соус изрядно пропек мой рот. Марат и Марта отдавали дань красной приправе и, как я заметил, использовали ее очень осторожно. Тем не менее Марта попросила официанта принести бутылку «Эвиан» с долькой лимона и теперь мелкими глотками отпивала минеральную воду, доставленную на Бали, судя по надписи на этикете, прямо из Савойских Альп.

Следуя негласному уговору, мы не касались общих дел. Рассказав о двухэтажном аэробусе, на котором мне довелось лететь в Сингапур, я обратил внимание на огни, которые зажглись в большом количестве на пляжах «Four Seasons».

— Огненное шоу, — пояснила Марта. — Там бывает очень красиво. Но я не могу понять, как же люди выдувают из себя пламя?

— Бензин в особых бутылочках, — усмехнулся Марат. — Говорят, что после десяти лет выступлений эти ребята получают рак трахеи или пищевода. Вы когда-нибудь видели огненных факиров старше тридцати пяти лет?

Пришлось согласиться: огнедышащих драконов я видел только в исполнении молодых людей. И обычно это выглядело так красиво…

— Посмотрите! — Марта показывала на море.

Граница между пляжем и водой в темноте уже была почти не видна. Однако там, где час назад находились рыбачьи суденышки, горело полтора десятка больших факелов. Раньше они просто едва заметно покачивались, но теперь сдвинулись с места и медленно приближались к нам. Выглядело это как религиозная процессия, только участвовать в ней должны были бы великаны, так как огни подобных размеров человек в руках удержать не смог бы.

— Это лодки, — сказала Марта. — Рыбаки посадили туристов из отеля и везут их вдоль берега. Такое устраивают раз в неделю; сегодня нам повезло, мы увидим их.

«Почему повезло?» — хотел спросить я, но, заметив торжественное выражение лиц Марты и Марата, промолчал.

Постепенно замолкли и посетители «Милонги», сидевшие за соседними столиками. Приближение покачивающихся огней производило гипнотическое впечатление. Вскоре стало слышно, что гребцы на лодках поют. Песня напоминала плеск волн: она то нарастала, то затихала. В отличие от любимого балийцами кечака, сопровождаемой пением театральной постановки, во время которой ритм, отбиваемый перекликающимися частями хора, напоминает современный хардкор, эта песня была медленной и даже печальной. Словно в ней поминались все мореходы, отплывшие когда-то от Бали и не вернувшиеся домой. Словно это говорил с людьми сам морской бог, столь же древний, как и наша планета. В какой-то момент по моей спине пробежал холодок от ощущения присутствия могучей и таинственной силы. Но выражение лиц Марты и Марата не менялось: они погрузились в торжественное созерцание выплывающих из темноты лодок, украшенных высоченными шестами, на верхушках которых горела просмоленная пакля.

На лодках было по десятку гребцов и столько же туристов. На корме каждой из них стоял человек в высоком головном уборе. Одной рукой он держал рулевое весло, а второй звонко хлопал себя по голой груди, задавая ритм и песне, и движению весел. Туристы выглядели притихшими и даже не пользовались фото- и видеокамерами. Общение с духами моря захватило всех.

Проследовав мимо нас, процессия из рыбачьих лодок стала разворачиваться и потянулась назад, к пляжам «Four Seasons». Постепенно песня стихала, кое-кто из посетителей «Милонги» проводил ее аплодисментами.

Марта повернулась ко мне. Ее лицо было и серьезным и довольным одновременно.

— Сегодня суббота, господин Иванов. Мы с Маратом хотели бы сказать, что вы прилетели в правильный день. В нашей семье считается, что суббота — счастливый и удачный день для начала важных дел. Вы догадывались об этом?

— Нет. Скорее мне просто повезло.

Загрузка...