Бали: шесть соток в раю

Глава третья День на вулкане

Я проснулся под бесконечную протяжную трель, похожую на звук дудука. Она сопровождалась звонким, лучше сказать — лакированным, постукиванием. Прошло несколько минут, прежде чем я сообразил, что это воздушный змей, висящий над домиком, в котором проживает прислуга отеля. Балийцы обожают рукотворных чудищ: они делают их в виде огромных хищных птиц или крылатых парусных кораблей. Как правило, туда монтируют импровизированные свирели и деревянные трещотки. Бриз, который утром усиливается, позволяет летучим змеям часами парить над пляжами и отелями.

В прошлую поездку я научился сладко спать под эти трели и перестукивания. Да и этим утром вставать не хотелось. Приятная нега наполняла тело, специальный матрас, неблагозвучно называемый ортопедическим, позволял валяться в кровати по десять-двенадцать часов и не чувствовать ломоты в костях. Ветер шелестел листьями пальм и бугенвиллей, сквозь щели в плотных шторах пробивались тонкие солнечные лучи, во всем царила совершенная безмятежность.

Отель, который мне выбрала принимающая сторона, то есть фирма Марты, Марата и Спартака, представлял собой настоящую деревушку бунгало, находящуюся рядом с океаном. Здесь, в Нуса Дуа, он чище и глубже, чем севернее, в Танжунг Беноа. Когда шла высокая волна, ее было хорошо слышно — как вчера вечером, по возвращении из Джимбарана. Но по утрам она была низкой, и в бунгало соседство с морем не чувствовалось.

Бунгало — это домик со спальней в двадцать квадратных метров, небольшой гардеробной и ванной, где всегда есть горячая вода. В холодильнике, помимо обязательного набора мини-бара, имеется изрядный запас бутылочек с водой для питья и полоскания зубов. На Бали употреблять воду, идущую из крана, не рекомендуют.

Я спал на широченной кровати, напротив которой висел плазменный телевизор, показывавший массу международных каналов. Бой, который провел меня в бунгало (сумка уже находилась внутри, рубашки висели на плечиках в гардеробной), пощелкал переключателем программ, продемонстрировав десяток австралийских, американских и даже РТР-Планету. Впрочем, я не испытывал никакой ностальгии по отечественному телевидению, и в особенности по той откровенной дряни, которая подается в виде ток-шоу для скучающих домохозяек, на чем специализируется наш главный международный канал.

На небольшой веранде стоял резной деревянный столик с пепельницей и пара стульев. Все деревянные предметы мебели были серийными, изготовленными на фабрике, но со стилизацией под балийскую резьбу ручной работы: драконы, солнце, растительный орнамент.

Вчера перед сном я несколько минут посидел на веранде, выключив свет, вспоминая по доброй привычке все хорошее, что случилось за прошедший день, и строя планы на будущий. В соседнем бунгало лампочка на веранде была зажжена, но ее свет рассеивали листья невысокой бутылочной пальмы, кусты жасмина, росшие между нашими домиками, и висячие побеги бугенвиллей.

Иногда световое пятно прорезали маленькие треугольные тени: малышки летучие мыши начали свою ночную охоту за насекомыми. Когда я включил свет, чтобы найти дверь в дом, то увидел на потолке гибкие тельца ящерок гекконов, с любопытством пяливших на меня свои изумрудные глазки. На Бали животный мир не выжигают репеллентами и дихлофосом. Всевозможная мелкая живность чувствует себя рядом с отдыхающими вполне комфортно и с благодарностью готова разделить с вами минуты отдыха или же перченые орешки, которые вы оставите для нее у дверей.

Я с трудом одолел желание поваляться еще немного. Шел десятый час, скоро за мной должен был заехать Спартак. Нам предстоял вояж в самое сердце полей, на которых еще выращивали местный сорт риса: к горе Аденг и озеру Братан. Мешкать было нельзя. Времени в обрез, а надо еще себя в порядок привести. Прежде всего — заняться бородой.

У местных жителей борода непременно отождествляется с исламом — хотя волосы на лицах индонезийцев растут весьма скупо. И мне грозила бы участь быть причисленным к сторонникам мусульманского фундаментализма, если бы не мои светлые глаза и русые волосы, спасавшие меня от глупых подозрений.

В принципе борода значительно облегчает мне жизнь: хотя бы потому, что утром достаточно лишь пару раз тронуть электробритвой щеки и шею. Зато перед важными встречами за ней нужно ухаживать. Тщательно промыть с особым шампунем. Обработать маленькими ножницами — чтобы жесткий волос не торчал в разные стороны. Хорошенько смочить бальзамом, дабы пахла приятно и не колола женскую руку. Мало ли что может произойти в течение дня…

Приняв душ, я потратил не менее четверти часа, приводя бороду в порядок. Удовлетворившись наконец ее видом, надел майку, шорты и отправился дегустировать местный завтрак.

Кормили постояльцев в небольшом ресторанчике близ берега моря. От солнца и дождя посетителей укрывал навес из пальмовых листьев. С одной стороны находились кухня и стойка бара, а с трех остальных вместо стен заведение окружали импровизированные бамбуковые жалюзи. Сегодня утром со стороны моря они были задернуты — видимо, чтобы посетителей не тревожило утреннее солнце.

В ресторанчике завтракала немолодая семейная пара, судя по говору — из Франции. Они ловко освобождали от скорлупы белоснежные яйца, помещенные в высокие, напоминающие канделябры подставки, и по парижской привычке размачивали тосты в больших чашках с кофе. Ко мне подошел официант в красных широких брюках, синей рубашке и красной же жилетке. Ему бы феску — и он походил бы на зуава из колониальной армии позапрошлого столетия. В чертах его смуглого лица сочеталось нечто африканское и азиатское, и это еще более усиливало ощущение, что передо мной воскресший солдат из экзотических частей давно минувших времен.

— Завтрак по-балинезийски, — даже не глядя в меню, попросил я.

— Yes, sir, balinesian breakfast, — со значением произнес он, всем своим видом показывая, что я совершил правильный выбор.

Большинство балийских официантов из хороших ресторанов отлично вымуштрованы и умеют убедить посетителя, что тот не ошибся.

Местный завтрак — это вполне внушительная «котлетка» из риса и каких-то жареных орешков, перехваченная крест-накрест полосками из омлета. Если ее полить тем самым красным соусом, который подают на завтрак, получится очень сытное и бодрящее блюдо. Рядом с рисом на тарелке располагаются несколько кружков помидора, дольки огурца, моркови и стебля сельдерея. Особенно мне нравилась здешняя морковь — ярко-оранжевая, крепкая и необычайно сладкая.

Завтрак аборигенов я предварил своим любимым авокадо-фреш, а запил американо. Через несколько минут после моего появления включили запись с местной музыкой, исполняемой на гендире — металлическом ксилофоне. Игра на нем сродни джазовой импровизации. Скорость, с которой руки исполнителя летают над гендиром, представить трудно, а когда видишь это — трудно поверить, что дело обходится без маленькой музыкальной магии. В итоге получается почти плавная мелодия, между ударами по ксилофону практически нет промежутка. Когда запись гендира слегка приглушена, можно впасть в состояние медитации.

Я, собственно, и попал в него, слушая музыку и глядя на колыхаемую ветром бамбуковую завесу. Лишь появление Спартака вывело меня из транса.

— Господин Иванов, как вам спалось? — Мой гид улыбался во все свои тридцать два белоснежных балийских зуба.

— Прекрасно! Вы меня давно ждете?

— Я приехал немного раньше. Но пусть это вас не беспокоит. У нас дальняя дорога, вам следует набраться сил.

Нам было нужно проехать половину острова. По здешним меркам, конечно, путь не близкий — на дорогу уйдет часа два. Но разве таким расстоянием удивить или утомить русского человека?!

Проглотив остывший кофе, я забежал в бунгало, поменял свой полупляжный прикид на светлые брюки и рубашку и вскоре уже сидел в машине Спартака.

Дорога, ведущая с полуострова Букит в северную часть Бали, одна. Нам снова пришлось миновать аэропорт и мангровые заросли напротив него, а затем — оживленный перекресток, управляемый светофорами и охранявшийся тем утром несколькими индонезийскими спецназовцами, вооруженными автоматами. Надо сказать, что вид этих ребят, облаченных в темную униформу, вызывает уважение. После терактов Бали вообще стал охраняться с особенной тщательностью. Поэтому солдаты на перекрестках дорог, вооруженные полицейские вас удивлять не должны. Наоборот, это только прибавляет спокойствия отдыхающим, быстро начинающим воспринимать военнослужащих как экзотические аксессуары тропического острова.

Спартак косился на солдат не без гордости. Армия — элитное сословие в Индонезии. В вооруженные силы набирают добровольцев, всеобщий призыв возможен только в крайнем случае. Отношение к армии здесь противоположно тому, что в России. Попасть на военную службу — мечта многих индонезийцев. Существует настоящий конкурс: на вакантное место всегда претендует несколько кандидатов. Дело доходит до взяток. Спартак как-то поведал мне, что неофициальная такса приема на военную службу — полторы тысячи долларов. И при этом все равно нужно сдать тесты на физическую готовность и продемонстрировать свое знакомство со школьной программой. Зато попавший в армейскую обойму молодой человек обеспечивает себя и свою будущую семью на всю оставшуюся жизнь. Государство дает ему льготный кредит на покупку дома, который само же и погашает, выплачивая неплохое жалованье, гарантирует бесплатное образование его детям. По здешним меркам — счастливая перспектива.

В течение дня мы еще несколько раз встречали вооруженных солдат и полицейских. К вечеру, впрочем, я перестал обращать на них внимание.

Почти час мы ехали по поселкам, незаметно переходившим один в другой. После Нуса Дуа была Кута. После Куты — Денпасар. После Денпасара — что-то еще. Нуса Дуа, Кута, Денпасар — это административные центры южного Бали, пространство между ними почти сплошь заполнено деревнями, названия которых можно обнаружить только на хорошей карте острова. На Бали проживает четыре с половиной миллиона человек, большинство из них на юге. Жилища тянутся на десятки километров вдоль основных дорог, оставляя впечатление нескончаемой деревни.

Наш путь то пересекал водные потоки, текущие с гористого севера, то шел вдоль них. Балийские реки и речушки разлиновали карту острова по направлению север-юг. Когда-то они служили границами между большими общинами и даже королевствами. До сих пор существует странное для непосвященных явление: если взять среднестатистического балийца, живущего в районе Денпасара или Убуда, и поискать его родственников, то обнаружится, что их дома находятся к северу и югу от него, но не к западу или востоку. Причина тому — реки. На противоположном их берегу лежит земля, которую сотни лет предки балийца считали чужой.

Чем ближе мы подбирались к горам, тем заметнее менялся ландшафт. Холмы становились все более высокими, и дорога, петляя, взбиралась на них. Исчезли пальмы, зато все больше встречались кузуарины, чьи листья похожи на длинные зеленые волосы, и остролистые акации. Постепенно сквозь туманную дымку на севере проступили горы — уже совсем близко от нас.

Бали появился на свет в результате нескольких вулканических извержений. Сила их многократно превосходила всем известный взрыв вулкана Санторин, после которого погибла критская цивилизация. Вулканы поднялись из водной бездны, широко разбросав вокруг себя застывшие потоки лавы, хорошенько удобренные пеплом. На юге от них образовалась отмель, которую заселили кораллы и в течение нескольких миллионов лет превратили ее в сушу, где теперь находится Кута и Нуса Дуа. Ветер приносил с близлежащих островов семена растений, птицы вили на пустынных берегах гнезда. Восемнадцать тысяч лет назад, во время последнего оледенения, существовал сухопутный мост между Бали и Явой. С Явы на остров перебралось множество сухопутных животных, в том числе тигр (тигры на Бали водились до середины девятнадцатого века). По тому же мосту пришел сюда и человек.

Поднимаясь к озеру Братан, мы оставили по левую руку вершину Батукару, вечно подернутую пеленой облаков. Это одна из крупнейших гор на Бали, хотя и не столь знаменитая, как Гунунг Агунг, находящийся на востоке острова. Гунунг Агунг для балийцев — Мировая гора, реальное воплощение легендарной индуистской вершины Меру. Там, среди облаков и туманов, обитают верховные боги — Брахма, Вишну и Шива, хозяева небес, земли и морей. Они даруют жителям Бали сладкие воды горных озер, расположенных почти в двух километрах над уровнем моря. Для островитян это чудо, ведь вода рождается на вершине мира. Братан, например, питают десяток источников, текущих с горных склонов, окружающих озеро. По мнению местных жителей, только боги могут доставить в них воду. Скучные европейские объяснения о процессах конденсации тумана на горных вершинах, о дождях, которые в этой — единственной — части острова могут идти в любое время года, их трогают мало. Даже если западные ученые правы, то кто, кроме богов, мог соорудить грандиозный природный конденсатор?

Балийские вулканы, кстати, вполне живые и непредсказуемые субъекты. Вулкан Гунунг Агунг извергался в 1963 году, во время религиозных церемоний, погубив несколько храмов и деревень на своих склонах. Так что жизнь у подножия вулканов крепко отдает адреналином.

В этой части Бали есть несколько очень дорогих спа-отелей. Сюда приезжают денежные воротилы, которые хотят поправить здоровье прохладным, в меру влажным горным воздухом и заодно приобщиться к мистической ауре здешних мест. Дважды мы проезжали мимо поворотов с указателями на такие отели. Они были перекрыты шлагбаумами, напоминающими подобные сооружения перед резиденциями звезд. Дорога становилась все более извилистой. Отчаянно сигналя, Спартак обогнал вереницу автобусов, неторопливо преодолевающих подъем к священному озеру.

— Сегодня воскресенье, — пояснил он, оставив их позади. — Это паломники. Едут поговорить с богами.

Торопливость Спартака оказалась вполне уместной. На парковке, расположенной в устье долины, ведущей к берегу Братана, занято было большинство мест. Помимо стайки японских и китайских машин, стояло несколько Голиафов — корейских «Дэу» и «хундай-аэро». Покрутившись, Спартак припарковался у выезда, чтобы караван с паломниками не заблокировал его. Вместе с группой немецких туристов, сопровождаемой словоохотливым местным гидом, мы прошли мимо линии торговых палаток, где желающим предлагали воду, кока-колу, чипсы и всевозможные сувениры с видами Братана. В отдалении пускали ароматные дымки жаровни, на которых уже что-то готовилось. Проголодавшиеся туристы и паломники могли получить порцию сытной еды прямо на открытом воздухе.

Братан — место, где сошлись три из четырех религий, существующих на Бали. Самое древнее из местных верований — буддизм. Он был занесен на остров тысячелетие назад — то ли с Явы, то ли напрямую из Индии. Сейчас, правда, местные жители не замечены в почитании Будды. Поклоняются ему разве что китайцы, перебравшиеся сюда, и некоторые из оригиналов-европейцев. Но метрах в трехстах от западного берега находится старинная буддийская ступа, самое древнее из священных сооружений у горного озера. Она стоит посреди ухоженного сада, к ней ведет мощеная дорожка, и ее окружают фигурки божеств-хранителей, чьи лица от времени совершенно стерлись. Иногда к ступе подходят европейские гости и, бесцеремонно опираясь на нее, проводят фотосессии. Ступа стоически переносит туристическое невежество: за тысячелетие ей довелось повидать многое.

Я попросил Спартака обождать меня и подошел к буддийской святыне. Погладил прохладный кирпично-красный камень, бормоча слова благодарности за то, что оказался здесь. Затем вынул из кармана купюру в десять тысяч рупий и запихнул ее в щель между камнями — чем кто не шутит. Я не буддист, но мне захотелось помолиться всем здешним богам и пророкам, чтобы визит мой оказался удачным.

Немного в стороне от места, где собирается основная часть паломников и туристов, и в удалении от берега высится новенькая мечеть. На Бали перебралось множество жителей Явы и Мадуры — ближайших «мусульманских» островов. Ведут они себя здесь тихо, совсем не так, как в Джакарте.

Но и ступу, и мечеть затмевает храм Улун-Дану, посвященный Властительнице Озера. Я представляю ее прекрасной девой в воздушных одеяниях, танцующей над дымкой, которая по утрам поднимается над водами Братана.

Спартак называл имя балийского короля, веков пять назад медитировавшего на берегу озера и получившего указание строить здесь храм, но я не запомнил его. Остается отметить, что, судя по буддийской ступе, он не был оригинален.

Большая часть храма находится на берегу. Как и везде на Бали, она обнесена стеной высотой в человеческий рост. Внутри находятся традиционные башенки с множеством крыш и навесы, под которые помещены изображения богов и благих демонов. Особый навес сделан над помостом, где обычно располагается оркестр, сопровождающий храмовое пение. Вход в храм сторожат два баронга — лесных духа, хранящих от зла. На Бали их изображают в виде льва либо дракона. Меня трогает, что бедра и ноги баронга местные жители обвязывают клетчатыми килтами — саронгами. Эти черно-белые юбочки регулярно меняют, словно подчеркивая опрятность добрых демонов. За баронгов иностранцев не пускают. Внутрь могут пройти только балийцы но и для них ворота закрыты, если не настало время праздничной службы.

Но главная достопримечательность храма Улун-Дану — два искусственных островка, насыпанных в десятке метров от берега. На них возведены башни, обнесенные стенами. На ближайшем к берегу островке башня имеет одиннадцать этажей, на дальнем — три. Ближний охраняют каменные лягушки — символы влаги и достатка. Их пузатые тела выглядят совсем не устрашающе. Скорее они просто предупреждают злых духов и хулиганов из числа иноземных туристов: испортить карму так просто, а исправить — так тяжело… На дальнем видны изображения Вишну, сидящего у подножия башни. Этот островок, с четырьмя резными калитками, «когтистой» короной на вершине башни и деревцем, растущим за стеной, выглядит настолько необычно, что его постоянно фотографируют туристы.

Напротив островных храмов нас ждала Марта. На ней был строгий серый костюм: пиджак, брюки, изящные темные туфли на низком каблуке. В руках она держала довольно объемную деловую сумочку. Она смотрела на меня с доброжелательным вниманием, и ее интерес был мне приятен.

На этот раз спутником Марты оказался балиец, носивший традиционную одежду островитян — снежно-белую рубашку и длинный, до щиколоток, полосатый саронг. Судя по его цвету — темно-зеленому и салатному, — незнакомец принадлежал к жителям горной части острова. Голову спутника Марты украшала черная шапочка: нечто среднее между тюбетейкой и феской.

— Господин И Путу Сама, — представила она его.

Балиец сложил перед грудью ладони — жест благорасположения и благодарности за знакомство со мной, называемый здесь, как и в Индии, намасте, и только после этого протянул руку по европейскому обычаю. Мое знание балийских имен подсказывало, что передо мной старший сын семейства, когда-то занимавшегося торговлей. Но внешне он походил скорее на рачительного земледельца, чем на плутоватого хозяина торговых киосков.

— Зовите меня Самир, — произнес по-английски балиец и улыбнулся. — Мне сказали, что имя Путу похоже на Путина. Но я не хотел бы обижать вашего премьер-министра.

— Господин Самир покажет нам свои рисовые поля, — пояснила Марта.

Я, почти не скрывая этого, любовался ею. Мне не доводилось видеть бизнес-леди, в которой сила и уверенность в себе так естественно сочетались бы с нежной и хрупкой женственностью. Возможно, это особенность балийского воспитания. Девочки здесь еще не испорчены крайностями эмансипации и, впитывая достижения западного образа жизни, не смущаются своего пола. Поворот головы, движение руки, поправляющей прическу или воротничок кофты, походка, улыбка… Всем этим наслаждаешься словно движениями породистой кошки — самого независимого и потому так обожаемого домашнего зверя.

— Вы уже бывали на Братане? — Марта улыбнулась.

— Да, — очнулся я. — Очень красивое место.

— Посмотрите, сегодня госпожу Дану будут почитать и на лодках.

Неподалеку от храма находилось несколько рыбачьих лодок с противовесом у левого борта. На них рассаживались гребцы и паломники в праздничных одеждах. Они держали в руках гирлянды с цветами и горшочки, в которых горками был насыпан желтоватый рис. Этот цвет получается, когда при варке в рис добавляют кокосовое молоко; именно такое блюдо любят местные боги и демоны.

Церемония кормления богини озера сопровождалась пением паломников, оставшихся на берегу. Пение дополняли звуки гамелана. Гамелан — это настоящий оркестр, в котором звучат барабаны, гонги, тарелки, флейта и ксилофон-гендир. Гамелан имеется в каждой деревушке, островитяне относятся к своим доморощенным оркестрам очень серьезно, и, если привыкнуть к их музыке, можно различить манеру исполнения одной и той же темы гамеланами разных районов острова.

Лодки отплыли от берега примерно на сотню метров. Паломники спускали на воду цветочные гирлянды, за которыми следовали горшки с рисом. В некоторые из горшков балийцы поместили горящие свечи.

Гирлянды и горшочки изготавливают таким образом, чтобы они быстро тяжелели от воды и погружались на дно озера. Если что-то остается на поверхности — значит, богине не нравится приношение, и это событие влечет за собой новые молитвы и церемонии.

К счастью для участников кормления, в этот раз богиня озера была голодна. Когда последнее из приношений исчезло в его водах, пение и музыка стали торжественными. В каждой из лодок имелся старший, исполнявший роль священнослужителя. Он зачерпывал особой чашечкой воду и лил ее по нескольку капель на смиренно склоненные головы паломников и гребцов.

Та же самая процедура происходила и на берегу. Паломники, оставшиеся на суше, и музыканты гамелана сели на землю, подобрав под себя ноги, а пара священников в шафранных накидках и с брахманскими шнурами, переброшенными через плечо, лила им воду на голову.

Досталось святой воды и нам. Проходивший мимо священнослужитель что-то спросил у Самира. Тот быстро ответил ему и, сложив молитвенно ладони, наклонил голову. Его примеру последовали и мы с Мартой. Покапав на темечки озерной водой и прилепив нам на лбы по нескольку сухих зернышек риса, священник вопросительно посмотрел на Самира.

— Да не оскудеет рука дающего, — пояснила Марта.

Мы достали по нескольку тысяч рупий и вручили их священнослужителю.

Наше участие в церемонии было более чем условным, но я почувствовал труднообъяснимую близость с людьми, которые продолжали сидеть на берегу и распевать молитвы.

Берега Братана не такие крутые, как у других балийских озер, зато ветви растущей повсюду акации, склоняющейся к воде, придавали им романтический облик и заставляли меня вспоминать японские стихи, посвященные местам, где живут духи-ками. На склонах окружающих его горных вершин сгустился туман, большую часть неба скрывала дымка, пробивавшееся сквозь нее солнце светило мягко и деликатно.

Мой европейский, испорченный научным скепсисом ум напомнил о титаническом извержении, произошедшем здесь десятки тысяч лет назад, благодаря которому сегодняшняя идиллия оказалась возможна. Миллионы и миллионы тонн камней были превращены в пепел или выброшены на тысячи километров, чтобы образовалась уютная впадина для горного озера! Все «божественные дары» — так балийцы называют свои озера — находятся в кальдерах, впадинах, оставшихся на месте взорвавшихся вершин гигантских вулканов.

Самир поводил нас около храма. С обратной стороны от него тянулась длинная кипарисовая аллея. Кипарисы привезли сюда в начале прошлого века голландцы, и эти средиземноморские деревья хорошо прижились около озера. На этом церемониальная часть визита к Властительнице вод, по мнению Самира, была завершена, и он предложил отправиться на рисовые поля.

В северной части Бали рис выращивают на особых террасах, расположенных на склонах гор. С автомобильных трасс открываются красивые виды на изумрудно-зеленые ступени, которые видны то внизу, если дорога идет по вершине хребта холмов, то наверху — при подъезде к горным склонам. Здесь даже придорожные кафе устраивают таким образом, чтобы их посетители имели возможность созерцать красоты рисовых полей.

Через четверть часа наши машины (мини-вэн Спартака и «тойота» Самира, куда села Марта) спустились по извилистой, но заасфальтированной, дорожке к владениям любезного балийца. Здесь нас познакомили с мистером Янгом, главным агротехником Самира, оказавшимся китайцем, получившим образование в США. В домике, стоявшем на краю одной из террас, нам выдали высокие резиновые сапоги, и в сопровождении одетого в комбинезон агротехника мы отправились осматривать поле.

Край террасы представляет собой стену из разномастных камней, скрепленных раствором. Он примерно на полметра выше самого поля — чтобы вода и плодородная почва не уходили вниз. Самир показывал нам поле, подготовленное для посадки рисовых саженцев — маленьких пучков зелени, ящики с которыми уже были завезены и стояли на краю террасы.

— Террасы узкие, — объяснял он. — Трактор сюда не загонишь. Поэтому мы вспахиваем землю на буйволах или вручную. Много-много людей с мотыгами — понимаете?

— Приходится переплачивать? — спросил я.

— Ну что вы. Мы умеем считать деньги. Это все равно дешевле, чем трактор-скалолаз. — Самир рассмеялся собственной шутке.

Запах, исходивший от земли, будил во мне детские воспоминания о деревне, коровниках, лепешках конского навоза…

— Правильно, — охотно согласился китайский агротехник. — Нужно много навоза. Если хороший навоз, то рис крепкий, сильный! — Он напряг бицепс и показал на него. — Как у Шварценеггера!

— Мы стараемся не травить землю удобрениями, — пояснил Самир, — подкармливаем ее естественным образом. И не мучаем, заставляя давать нам урожай за урожаем. Отдохнувшая земля похожа на сильную женщину. Если она рожает каждый год, много ли ее детей выживет?

Агротехник надел на руку резиновую перчатку, взял комок жирной коричневатой земли и тщательно размял его.

— Посмотрите, она не рассыпается в песок и не вязкая, как глина. Рису в ней будет хорошо, его корни найдут себе путь, а земля не даст воде уходить вниз.

— А как вы боретесь с сорняками? — поинтересовался я.

— Вода защищает рис — и от сорняков, и от насекомых. В Китае это открыли еще четыре тысячи лет назад, — гордо произнес господин Янг. — Поэтому везде, где есть вода, поле заливают так, чтобы ее глубина была не меньше одной ладони. Рис сажают прямо в воду. А когда наступает время жатвы — открывают запруды.

— Американцы и японцы придумали машинки, которые высаживают ростки механически, — вновь вступил в разговор Самир. — Но мы думаем, что только человеческая рука способна почувствовать почву, понять, насколько глубоко стоит вкладывать в нее саженец. Только человек, который с юности приходит на рисовые поля, знает, какое расстояние должно быть между саженцами и что такое чистый, прямой ряд. Мы действуем по старинке — завтра здесь снова будет много-много людей!

— А еще здесь есть горький кустарник, — Янг указал на охапки зеленых веток, лежавших рядом с ящиками с рассадой. — Его не любят насекомые. Завтра мы будем прикапывать их между рядами. Одна ветка на два ряда.

Я подошел к краю террасы и посмотрел вниз. Метрах в трех под нами лежало еще одно поле, чуть более узкое, далеко уходящее вправо и влево. За ним шло еще одно, и еще — пока поля не сменяли заросли высоких деревьев с пирамидальной кроной.

— Это тоже ваши поля? — спросил я у Самира.

— Да. И сапотовая плантация тоже.

Заметив, что я его не понял, балиец пояснил:

— Вот те деревья — сапотовые. Еще называют масляными. Плоды очень вкусные, полезные, можно использовать даже кору — вместо аспирина. Но у меня плохие урожаи. Что-то им здесь не нравится, даже мистер Янг не может объяснить что. Если хотите выращивать масляное дерево, нужно покупать землю на западе Бали.

— Здесь по ночам холодно, — прокомментировал слова Самира его агротехник. — И, наверное, слишком влажно. Масляному дереву нужно больше ветра.

— Буду продавать плантацию, — вздохнул Самир. — Крестьянского дела без убытков не бывает…

Неожиданно он оживился:

— Если хотите по-настоящему узнать, что такое рис, приезжайте сюда завтра, с рассветом! Мы запустим на поля воду, возьмем в руки саженцы. Приедет много людей — ко мне приезжают даже из Куты. Будем работать до полудня, а потом пригубим пива, отведаем жареного поросенка!

— Спасибо, уважаемый И Путу Сама, — вмешалась Марта. — Но у нашего гостя на завтра запланировано много дел.

— Спасибо, — поблагодарил я за приглашение. — Мне это было бы очень интересно. Когда куплю землю, обязательно стану выходить вместе с людьми, чтобы посадить саженцы.

Марта и Самир переглянулись, но на их лицах я не увидел и тени иронии.

— Уважаемые гости! Уже далеко за полдень, а я еще — не предложил вам обед! — вдруг всполошился Самир. — Прошу простить меня, нам нужно проехать совсем недалеко, там уже все готово.

Марта кивнула мне: отказываться нельзя, и мы, сняв сапоги, вернулись в машины.

Внешний вид Самира заставлял ожидать, что мы увидим традиционный балийский дом за стеной, с семейным кладбищем у парадного входа. Вместо этого нас подвезли к двухэтажному коттеджу, по архитектуре напоминающему дома, которые строят близ Ванкувера. Лишь терракотовая окраска стен и резные украшения на крыше подсказывали, что его хозяин — житель Юго-Восточной Азии.

В прихожей мы сняли обувь и прошли в гостиную, оформленную в балийском духе. Невысокие резные табуреты стояли вокруг овального стола, покрытого плетеными — под китайские циновки — салфетками. На полу лежал пушистый ковер, шелковистостью своей напомнивший мне песок Джимбарана. Хозяйка, жена Самира, как и он одетая в национальную одежду из батика, принесла нам минеральную воду, вазочку с вялеными томатами, густо посыпанными крупной солью, и прикрытые салфеткой стаканчики. В них уже что-то было — прозрачное, маслянистое и пахучее.

— Уважаемые гости, это аперитив, — пояснил хозяин. — Мы не умеем делать такой виски, как в Шотландии, и такую водку, как в России. Зато я на своих полях выращиваю замечательный рис и делаю рисовое вино. Как у самураев, — Самир засмеялся. — Только мое вино крепче, чем саке. Нашему русскому гостю оно должно понравиться.

Марта уверенно взяла стаканчик, и я последовал ее примеру. Из присутствующих лишь Спартак ограничился минеральной водой.

— За нашего гостя и рисовые поля! — произнес Самир.

Вкус у рисового вина оказался сладковатым, но эта сладость была приятной и вполне гармонировала с крепостью напитка. В нем было градусов тридцать пять, решил я про себя, — хорошая разминка для желудка перед обедом; куда лучше арака — местного кокосового самогона. Зацепив специальной палочкой томат, я насладился необычным сочетанием его соленой вяленой мякоти и послевкусия рисового вина.

Почти тут же появились два молодых человека в белых фартуках и поставили перед нами чистые приборы. Вслед за этим на середину стола был водружен на особой подставке блестящий котел, похожий по форме на среднеазиатский казан. Когда хозяин открыл крышку, в комнате повеяло чем-то удивительно вкусным и сытным.

— В каждой части мира есть блюда, которые едят все. Они просты, понятны, их готовить легко. На Бали это насигоренг, — Самир запнулся, пытаясь перевести название на английский язык. — Рис, который мы вначале варим, а потом жарим, добавляя в него все, чего нам хотелось бы отведать. Мы кладем туда креветки, жареную курицу, немного свинины. Свинина дает силу, креветки ум, птица — крылья, а рис позволяет всему этому так улечься в наших желудках, чтобы мы удивились тому, как много можем съесть в один присест!

Шумовкой он разложил на тарелки большие порции риса, после чего юноши украсили их сверху кусочками омлета и свежей зеленью.

Насигоренг напоминает и плов, и популярную ныне паэлью. И в то же время это и не плов, и не паэлья. Ни в Средней Азии, ни на Кавказе, ни в Испании вас не поймут, когда вы предложите вначале рис отварить, а потом хорошенько прожарить. Вас поднимут на смех, обзовут варваром. И, наверное, будут правы.

Но для балийцев подобный способ приготовления риса вполне естествен. Более того, они овладели им виртуозно: правильная варка позволяет сохранить вкусовые качества риса, а обжаривание на сковороде вместе с креветками, свининой и луком-пореем добавляет к нему новые нотки. Кусочки курицы, протушенные в остром чесночно-томатном соусе, — блюдо внутри блюда, изыск и комплимент от местных кулинаров.

— Это насигоренг из моего риса, — гордо произнес Самир. — У него особый вкус. Почувствуйте нашу землю, уважаемый господин Иванов. Если вы ее купите, то сами полюбите готовить такой рис.

Действительно, все было превосходно. Завтрак по-балийски к тому времени давно уже переварился в моем желудке, и я увлеченно набросился на кушанье. По вкусу рис ага отличался от того, что мы ели вчера в Джимбаране. В нем ощущалось что-то от жареных грецких орехов: той стадии обжарки, когда горьковатый привкус уходит, но остается мягкая ореховость. Я знаю, что многие по-другому описывают балийский рис, но более точные слова подобрать трудно.

Наш хозяин так приготовил рис, что он в насигоренге оказался не гарниром, а равноправным участником сложного блюда, доставлявшим гастрономическое удовольствие наравне с курицей или креветками.

Пока мы уплетали первые порции, молодые люди принесли не менее дюжины плошек с соусами и всевозможными заедками. Вначале нам дали насладиться насигоренгом в чистом, я бы сказал аскетичном, виде. Теперь наступило время изысков и сложных комбинаций.

Рис, безусловно, пища полезная, но вызывающая у европейца, который начинает с непривычки потреблять его в бешеных количествах, известные проблемы. Я убежден, что «присадки и заедки», предлагаемые иноземцам, помогают с этим недугом справиться. И при этом обладают несомненной гастрономической ценностью!

Мое внимание обратили на одну из приправ розового цвета. Она напоминала желе с кусочками какого-то плода. Изображая полное доверие хозяевам, я положил себе на тарелку пару ложек.

Первое ощущение было странным. Вкус кисловато-сладкий и вместе с тем пряно-острый. Чувствовались имбирь и паприка. По-моему, к рису этот соус не подходил.

Затем мне на язык попался плод, из которого и готовили желе. Он был нежный и мясистый одновременно. Подцепив на вилку рис, я понял, что мое первое ощущение оказалось совершенно ошибочным. Приправа соответствовала. Да еще как! Теперь балийское блюдо стало фантазией на китайские темы. Рис, жареная свинина, креветки, пряный, кисло-сладкий соус. Просто-таки кулинарный этноджаз!

Я поинтересовался составом приправы.

— Плоды сапотового дерева, — торжественно произнес Самир. — Очень немногие умеют готовить их правильно. Я долго варю их с имбирем, соком лайма и грейпфрута, добавляю паприку. Получается что-то совсем не похожее на балийский вкус, не правда ли?

До сих пор не могу понять, как в меня поместилась третья порция. Помню только, что торжественно клялся заставить себя завтра утром поплавать не менее получаса, а сам все орудовал вилкой.

Перед зеленым чаем с жасмином Самир угостил нас дежистивом — горькой настойкой на неведомых мне корешках и на основе все того же рисового вина. Она помогла одолеть ощущение тяжести в желудке и влить потом не менее пинты чая.

Во время чаепития я совершил оплошность.

— Вы замечательный хозяин, — обратился я к Самиру. — И любите свое дело. Неужели вы не будете жалеть, продавая землю?

На меня смотрели с непониманием. Наконец Марта сказала несколько слов по-балийски Самиру, и тот добродушно рассмеялся.

— Я не собираюсь продавать землю, господин Иванов. Я знаю о вашем намерении и согласился помочь моим старым друзьям, показать вам, как живет человек, который занимается рисом. Я живу хорошо, мне многое удается, боги еще ни разу не наказывали меня за мои грехи неурожаем. Другие живут хуже, кто-то разоряется, но моей семье хватит этих полей еще на много лет. Не скрою, мне хотелось увидеть русского, который занимается не газом, туризмом или ресторанным бизнесом, а намерен стать крестьянином. Пусть богатым, но крестьянином. Вот почему мы встретились.

Теперь наступила моя очередь удивляться. Я был уверен, что меня везут к потенциальному продавцу, но выяснилось, что слишком торопился. Марта неспешно вела меня к сделке, заставляя шаг за шагом пройти ведомую одной ей церемонию.

— Оставьте, господин Иванов, — протестующе поднял руку хозяин, когда я стал рассыпаться в извинениях за свое непонимание. — Вы нисколько не обидели меня. Если после визита ко мне вы не откажетесь от своего намерения, значит, я хорошо выполнил свою задачу.

— Мое желание только укрепилось, — уверенно подтвердил я.