Балтийская Регата

Вершители судеб или не понукай Судьбу

Даёт тебе жизнь несомненно Бог. Он-же и ведет тебя по жизни с помощью своих Ангелов Хранителей. А вот Судьба штука сложная и, как девушка на выданье, не предсказуемая. Слишком она заглядывается на Демонов и чертей разного рода. Ей то от этого, похоже, чё-то и перепадает, а вот тебе все эти фортели явно будут не по душе. Демон вертит тобой чертями-искусителями, которые, зачастую, переодеваются в одежды Ангелов Хранителей как абверовцы или спецназовцы батальона-полка-дивизии «Бранденбург-800». А подсыпают непосредственно тебе подлянки, похоже, черти на пенсии. Иной, слабосильный, кинет тебе детскую лопаточку несчастий и затихнет, устав. А другие, ещё полные силы и злости, сыпят тебе полными лопатами, и, если Бог спит или в отпуске, а Ангел хранитель немощен по старости или ещё не вошел в силу по молодости, то тебе просто нет продыху и полная труба. Я это давно просёк. Ещё ничего, если Бог только спит, а вот если он уехал резвиться на свои Канары или на свои Мальдивы, а Ангел Хранитель «мышей не ловит», то чёрная полоса жизни прёт не переставая. Можешь хоть молится или умолять — никто Там тебя не слышит годами и даже десятилетиями. Но с другой стороны, если ты будешь докучать Ангелу Хранителю бессистемными просьбами, то он, наплевав на всё, начинает тебе помогать во всём, а вот тут уж держись. Он такого напомогает, чего и чертям не снилось. Вывод, не понукайте Судьбу, господа, себе дороже выйдет.

В бане было приятно и тихо. У кассы не было очереди и в будочке сидела излишне толстая, но приятная женщина неопределенного возраста, которую звали Ида Яковлевна Живолюб. В обязанности её входило несколько дел сразу обелечиванье помывающихся, выдача полотенец и простыней, продажа веников и мыла, иногда завозили одеколон «Шипр». Она была очень душевной по жизни и коммуникабельной, по существу.

Банщик был завсегдатаем заведения мадам Иды. После баньки с парной мужик как ребёнок и ему для полного счастья не хватает только соски. Банщик не был исключением из правил. После парилки ему хотелось посидеть и помечтать о дальних странах, неграх и прочих интересных вещах, включая мулатку, похожую на Клавку. Вот он и присел на скамеечку для ожидания очереди на помывку в это неспокойное время совершенно пустую. Мечта за мечтою привели его к текущему моменту бытия и сразу стало муторно. Ида Яковлевна, которой было скучно, понаблюдала за парнем и ей захотелось с ним поговорить. Как уж состоялось знакомство, как завязалась беседа, я на сегодня не помню, только финалом переговоров стала совместная прогулка до дома Иды Яковлевны и даже небольшой ужин жареной картошкой и чаем. В доме нашлась комнатушка для бывшего пирата портового плаванья, а согласие на отсрочку платы за угол стало по сути подписанием коммерческого договора на поднаём жилой площади.

Лейтенант свалился на приятную свежую и чистую кровать и от полноты чувств и усталости мгновенно заснул.

Пробуждение было тоже довольно приятным. Он поел тем, что было оставлено на столе и пошёл в штаб. Так прошло пара — тройка дней, а возможно и больше.

В штабе о нем всё же не забыли. Сначала появился фотокорреспондент из многотиражки, который сфотографировал бывшего капитана, пообещал фотографии, да так и не исполнил обещания. Потом ему вручили медаль. Медаль, конечно, не орден, но тогда, на пороге осени сорок первого, это был редчайший случай. Потом он принял под командованье взвод берегового обслуживанья причалов и стал мотаться, как и прежде, по всему порту, правда уже не на буксире, а на своих двоих. Швартовки-перешвартовки, перенеси то или подмети причал. Мало ли работы у береговых матросов.

Женщины от колыбели до самой смерти более дальновидны в жизненных ситуациях, я это замечал неоднократно. Правда мы не всегда понимаем мотивы и логику их поступков. В том, что Ида Яковлевна сдала комнату офицеру тоже была толика меркантильно матримониальных устремлений. Нет, конечно, младший лейтенант ей даже не в сыновья, а во внуки годился, да и не о себе она думала. Просто соседкой её была двадцатитрехлетняя Милочка Кайдаш, которая работала машинисткой или секретаршей где-то в политическом управлении базы флота или что-то как-то так. У Иды Яковлевны не было времени на такие мелочи жизни. Достаточно было того, что Мила была одинока и к ней никто не ходил. Это в Кронштадте, где вход, например, в женское общежитие не просто оббит жестью, а заварен наглухо на века и века броневой сталью с погибших в Цусимском сражении кораблей эскадры приснопамятного адмирала Рождественского. Первый этаж этого общежития представляет из себя цитадель в цитадели морской крепости, а охрана не уступает охране Гохрана или Форта Нокс ни в кровожадности, а ни в свирепости. Нет, мордашка Милочки не была убогой или страшненькой, она была хорошенькой миниатюрной шатенкой с зелёными глазами. Видимо ей просто не везло по жизни, сделала вывод Ида Яковлевна, и ей следовало помочь. Первая неделя жизни нового жильца ушла у Иды Яковлевны на детальную разведку фигурантов дела и агентурную проверку всех выявленных фактов. Были подключены все агенты среди всех бабушек в округе на расстоянии не менее километра от места жительства подозреваемых по совместительству жертв агрессии. Если вы думаете, что это было просто в главной базе Балтфолта в период начала войны и повальной шпиономании, то вы жестоко ошибаетесь. Фактов, порочащих потенциальные жертвы, выявлено не было и пришла пора переходить к массированному наступлению. Под каким-то предлогом Ида Яковлевна постаралась зазвать к себе Милочку в тот редкий момент, когда Волочков был дома. Встреча состоялась в теплой и дружественной обстановке и закончилась в квартирке Милочки, но уже без присутствия организатора акции.

Треснувшая было жизнь опять обрела смысл, а уж как наполнилась любовью и счастьем о том знают только те, кто хоть раз по-настоящему любил. Не хватало Волочкову только магнитного компаса с буксира. Почему? Да он и сам бы вам не сказал, а уж я не выдам тайны и подавно. Подспудно всё же хотелось жарких морей и красивых пальм, только образ Клавки Перебейнос как-то потускнел, сжался и исчез, а его место всецело занял образ Милочки Кайдаш. Особенно всё было похоже на тропические острова под жарким одеялом в квартирке Милы.

Только через две недели, немного переведя дыхание от поцелуев, она призналась Банщику, что служит машинисткой в отделе третьего Управления ВМФ по Кронштадтской базе флота (контрразведка Балтийского флота), попала туда по комсомольскому набору, как лучшая машинистка курсов и что у неё секретная работа, а в отделе не хватает младших офицеров. Посмотрев на миниатюрную Милочку, Банщик внутренне усмехнулся. Слишком не вязался образ Милы и образ вооруженного до зубов немецкого шпиона. Усмехнулся то он усмехнулся, но и зависть появилась. Такая маленькая и красивая, а борется со шпионами, а он, боевой офицер, швартовками занимается да причалы со своими матросами метёт, как дворник. Не то чтобы он хотел стать героем, он был далеко не воинственным и совершенно не безрассудным человеком, но как бы хотелось работать вместе с Милой и даже на работе видеть эти глаза, губы, волосы. Не утерпев он спросил, как можно было бы перейти в отдел, на что она ответила, что самовыдвиженцев к ним не принимают, но она может порекомендовать его своему начальству. На этом и порешили.

Контрразведчики Балтийского флота понесли большие потери в первые месяцы войны. Часть из них погибли в кровопролитных боях при обороне военно-морских баз Либавы (Лиепаи), Риги, Ревеля (Таллина, Таллинна). Главной базой Балтийского флота тогда был Ревель (Таллин). 28 и 29 августа сорок первого года, во время трагического перехода всего Балтийского флота и множества гражданских судов из Ревеля в Кронштадт, в районе острова Гогланд немецкой авиацией был потоплен транспорт, на котором эвакуировалась основная часть сотрудников третьего (Особого) отдела Краснознаменного Балтийского Флота. Практически никто из экипажа и пассажиров не уцелел. Несколько сотрудников отдела погибли на борту спасательного судна ЭПРОНа «Нептун».

Но вернемся к нашим влюбленным на которых свалилось чудо — счастье любви. Совсем не кстати, в неурочный час и в дичайшее время, будто время бывает иным. Между ними возникла такая нежная и крепкая связь, что они иногда почти теряли сознание от щемящей боли в груди и не сговариваясь, одновременно, бросались друг к другу в объятья. Во всём мире бушевала война, миллионы людей сошлись на фронтах в кровавой битве и, бессильные что-то изменить, барахтались в собственном дерьме и крови, иногда моля Богов о пощаде. Но Боги были глухи к мольбам и вершили судьбы и маленьких, и больших, и сильных, и старых, и убогих, и гениев с необыкновенной жестокостью и маразматической жаждой крови, как конченые, оскотинившееся маньяки. И казалось, только их они забыли в своём остервенелом отупении. Просмотрели, пропустили для них глоток жизни, любви и простого человеческого счастья. Дни пролетали, как минута, а недели как часы.

В середине октября его вызвали в третий отдел базы. Войдя в здание, он сдал свой ТТ и спросил дежурного как пройти в кабинет, указанный в вызове. Дежурный вызвал краснофлотца и приказал тому доставить младшего лейтенанта в кабинет номер 17. Вооруженный часовой повёл Банщика, как обычно водят арестованных, и тут лейтенант немного струсил. Однако скоро всё разрешилось, само собой. Его привели в маленькую комнатку и усадили за стол. Вскоре пришел офицер без знаков различия, то что это именно офицер и не маленького звания Банщик как-то понял сразу, вскочил со стула и хотел было доложится, но не знал, как начать. Офицер нетерпеливо усадил его жестом и достал тонкую папочку в которых обычно хранят личные дела. Он открыл папку так, что Банщик не мог видеть какие документы, находятся в ней и стал задавать вопросы. Вопросы были самые разные и касались всей не долгой жизни Волочкова. На вопросы младший лейтенант отвечал подробно, но без суеты, выбирая наиболее точные слова и стараясь донести мысль в наиболее сжатой форме. В самом конце разговора офицер спросил о довоенной специализации Банщика, а затем спросил, как и при каких обстоятельствах тот получил медаль. Младший лейтенант рассказал всю правду и про буксир, и про баню, и о том, что его не было на борту во время налета. Офицер хмыкнул, улыбаясь, и закончил:

— Да, мы так и предполагали. Знаешь, парень, если бы ты сейчас соврал, я бы тебе не поверил и отклонил бы твою кандидатуру. Ну, а раз так, я тебя сейчас крестить буду, — улыбнулся офицер.

— Будешь ты у меня отныне Банщиком.

— Кем? — опешил Волочков.

— Твой позывной и твой псевдоним отныне и присно, и во веки веков Банщик. — пояснил офицер и опять как-то, по-доброму, улыбнулся.

— Теперь слушай приказ, младший лейтенант.

Банщик встал по стойке смирно.

— Получить паек на три дня и завтра в 18.00 быть на причале, куда приходит катер, идущий на Ленинград. Вы всё поняли?

— Так точно, Товарищ…

— Майор.

— Так точно товарищ майор! — отчеканил Банщик.

Офицер вызвал охрану, которая и вывела Банщика за ворота, попутно отдав дорогой его сердцу пистолет ТТ.

Сойдя с крыльца, младший лейтенант, по совместительству, теперь ещё и Банщик застыл в некотором когнитивном диссонансе, вызванном потоком информации и чувств полностью взаимоисключающего свойства. Он не видел и не слышал происходящего вокруг. Желание постоянно находится рядом с любимой вызвало обратный эффект и его теперь отсылают куда-то. А куда, собственно отсылают? Впрочем, это уже даже не важно в принципе, ибо мир нежности и любви рушился на глазах.

— Но я её даже не повидал! — Вдруг с ужасом подумал он.

Эта мысль прогнала ступор и включила желание всё моментально изменить, или хотя-бы создать предпосылки к быстрой встречи с любимой. Oн побежал, побежал так быстро, как мог, побежал в расположение своего взвода. Это поведение психиатры называют кататонией, оно характеризуется моментами ступора, внезапно сменяющимися моментами быстрой деятельности, если я не ошибаюсь. Короче, Банщик явно на некоторое время сбрендил, у него капитально поехала крыша.

Пробежав пару кварталов в темпе, не уступающем бегу человека, за которым гонится бык, он стал немного приходить в себя. Живительное действие спорта стало оказывать на организм молодого человека свое целительное воздействие. Спорт вообще много значит в нашей жизни. Особенно усталость. «Своим долголетием я обязан спорту, я им никогда не занимался.» Сказал, в своё время, согласно легенде, Уинстон Черчилль, премьер министр Великобритании. Видимо, он никогда не опаздывал из увольнения в Кронштадте и вёл жизнь тихого сухопутного хомячка, и даже никогда не бегал в туалет при внезапных приступах диареи или в бомбоубежище во время воздушной тревоги. Как я подозреваю не без оснований, ему не позволял так себя вести статус великого политика.

То ли дело военно-морская крепость Кронштадт. Удивительный город бегущих матросов, солдат и младших офицеров, особенно в последние минуты до окончания увольнений. Бегут все и везде, кроме прекрасных дам, одномоментно остающихся в гордом одиночестве. В прочем любая дама в Кронштадте воспринимается примерно, как обезьяна на северном полюсе. Все глазеют на неё, а вовсе не на бегущих защитников Отечества. Поэтому бегущий младший офицер в этом городе воспринимается так же органично, как пьяный гопник в любом другом.

Банщику и вовсе повезло. Он, находясь в ступоре, не слышал начавшегося сигнала воздушной тревоги. Поэтому он совершенно не выделялся на фоне бегущих людей, правда он бежал совершенно в другую сторону, но это, право, такие мелочи, что никто на это не обращал внимания. Праздных зевак в пределах видимости не наблюдалось почему-то вовсе, видимо все они были чем-то заняты именно в данный момент быстротекущей жизни.

Надо заметить, что после первого налета авиации Геринга на крепость, в ходе которого безвременно и гордо погиб легендарный буксир Банщика, асы Люфтвафе больше так бесбашенно не рисковали. Во-первых, их армады засекались новым локатором на раз. Во-вторых, храбрые Сталинские соколы теперь уже зорко несли свою службу, а асы зенитного огня на берегу и на кораблях разносили в пух и прах жалкие летательные аппараты супостатов. Редко кто из совершенно уж бесшабашных пилотов рисковал долететь до середины Маркизовой лужи и сбросить там бомбы. Почему-то практически все старались оглушить побольше рыбы в заливе или углубить фарватер, ведущий к городу на Неве. Бывали, конечно, исключения из правил, но они только подтверждали эти самые правила, покрывая чистые от застройки болотистые места острова Котлин обломками своих самых совершенных самолетов.

Но порядок он не только орднунг в Германии, но и порядок, собственно, в России, простите, в СССР на то время. Все неслись, сломя голову, к любой щели, если кому-то это не понятно, могут попрактиковаться в любой горячей точке планеты, где еще и сегодня, в дичайшее время, в очередной паскудной войне производится бомбометание.

Банщик на последнем дыхании добрался до расположения своего взвода. Там уже все знали о его переводе и старшина взвода, к которому переходил жезл фельдмаршала, деятельно пересчитывал шанцевый инструмент в подсобке, а именно считал метла по веточкам, лопаты по бревнышкам, а крючки для швартовых по загогулинкам. Здесь всё было в порядке и никого не колыхало, что корабли КБФ в разнобой палят вверх, ставя зенитный заслон. Видимо все считали, что это салют в честь сменяемости власти. Ему тут нечего было делать. Oн просто, взяв в каптерке пустой сидор — мешок, пошёл получать на себя трехдневный паёк, попутно поставив свою подпись в акте приёма-передачи вверенного ему Родиной имущества взвода. Прощайте бесконечные швартовки и физкультурные упражнения с метлами на причале от 08.00 до «во-о-он того забора».

На продуктовом складе было холодно и полутемно, пахло хлебом, колбасой и перегаром. По воинским понятиям было вполне себе уютно. Тут тоже уже всё знали и без промедления отсыпали в сидор Банщика всего, что и составляло этот самый паек на три дня. От своих щедрот полненький старшина выдал «уходящему за фронт» (выражение немного позабавило Банщика, но вовсе не встревожило) лейтенанту аж четыре банки тушёнки. Проблемы со снабжением продуктами уже здорово ощущались. Бадаевские склады уже благополучно сгорели и город Ленина с конца августа уже был в блокаде, уже готовился к надвигающемуся голоду. С середины июля были введены продуктовые карточки, но нормы ещё пока были нормальными.

Домой он успел первым. Не успел он раздеться, как в комнату вихрем ворвалось любимое торнадо и засыпало его множеством вопросов. Она поинтересовалась кто с ним разговаривал и, услышав ответ, сказала, что это был капитан второго ранга Николай Васильевич Клепиков, хороший и всегда приветливый «дядька». Банщик рассказал, что мог, и в квартире внезапно повисла тишина. Это уже Мила пребывала в ступоре от новостей.

В последнее время она и так была задумчива и непредсказуема. Например, ей однажды очень захотелось яблок. Ну где, скажите, Банщик мог достать этот продукт колхозных садов? Да ещё в половине четвёртого ночи! Иногда она начинала тихо всхлипывать в подушку, отвернувшись к стене. Понятное дело, уставала она на службе всё больше и больше. Внезапно Банщика пронзила щемящая жалость к Миле, настолько нежная, что даже ноги стали ватными. Он присел на продавленный диван с явно видимой печатью «в/ч 2936541», а она примостилась справа рядом и положила свою голову ему на плечо, а он обнял её за плечи и так, в темноте хмурой и седой балтийской ночи, не говоря ни слова, они просидели вместе часа три.

Внезапно, словно опомнившись, она вскочила, включила свет, светомаскировка уже была задёрнута на окнах, и стала готовить чай и жареную картошку. А он, немного запоздало, вытащил весь свой паек «на три дня», подумал и разложил всё на столе, потом не торопясь, собрал в мешок вещи и сверху положил четвертинку хлеба, крепко затянул ремень мешка на верху. На всё ушло не более десяти минут. Он сел к столу, взял карандаш и написал письмо маме. Он написал, что Мила его жена, просто не было у них времени на свадьбу, и чтоб они с отцом помогли ей, если понадобится, свернул листочек тетради в четверо и аккуратно написал адрес родителей. Тут и чай вскипел, и картошка дошла на сковороде. Они поели в молчании. Затем он выключил свет. Они легли.

Он любил её, как в первый раз долго нежно и неистово. Потом они забылись, утомившись, в недолгом сне.

Утром она ушла на службу, а он заглянул к начфину и выписал на Милу свой аттестат почти на всё свое лейтенантское денежное довольствие.

В 16.30 он был уже готов и уже хотел выйти из квартиры, как она прибежала. Сказала, что отпросилась пораньше, чтобы проводить его. В 17.40 они были на пирсе, где уже ждали катера один лейтенант и четверо моряков. Они говорили ни о чём. Ещё раз он попросил её, если получится съездить к его родителям. Он всё гладил её по волосам, а она заглядывала ему в глаза и тоже гладила, только по щеке. Резко взревев ревуном, катер подошел к дощатому причалу и вся компания, кроме Милы, гурьбой перескочила на его палубу, машина чуть повысила обороты, за кормой забурлила вода, а из трубы катера выстрелило облачко сизого дыма.

По небу неслись низкие тучи, ветер дул с востока и ворошил по-хозяйски осеннее серое пальто Милы, запускал свои струи под её волосы. Она стояла одна, потерянная под этими страшными серыми тучами и не замечала, как слезинки одна за другой скатываются из уголков её глаз. Катер всё быстрее и дальше уносила сама жизнь, а она всё стояла и махала рукой, и он махал ей в ответ.

И тут она всё поняла и закричала, что у них будет малыш. Но все слова отнёс ветер в прибрежные кусты, и они там и заблудились, а он так их и не услышал. Только когда корпус катера превратился в точку, она повернулась и медленно пошла домой в свою, уже пустую, комнатку.

А Банщик стоял на стальной палубе под осеннем ветром, вдыхал ещё пахнущий тиной воздух залива напополам с выхлопным дымом двигателя катера и постепенно понимал, что он уже никогда не будет мечтать о дальних и теплых странах, островах с пальмами, а будет мечтать об этом свинцовом, но таком родном небе, об этом сером причале и маленькой, но такой желанной фигурке, стоящей на самом его конце, на конце его собственного и неповторимого счастья.

Мила погибла в начале ноября от шального немецкого снаряда, вместе с его мамой и не родившимся сыном, о котором он не знал. Они не добежали до укрытия десяток метров, как вдруг воздух, такой нежный и прохладный стал тверже камня и горячее огня. Звука разрыва она не слышала, просто вдруг увидела, что лежит головой на тротуаре, возле стены, всё стало медленно расплываться в глазах.

— Что со мной? — подумала она и тьма серо-чёрных туч поглотила её навсегда.

Им повезло, ещё службы города хоронили людей в общих могилах на кладбище Остров Декабристов, до которого было рукой подать и им, нашпигованным крупповский сталью и осколками карельского гранита булыжной мостовой, ещё достался кусочек громадной ямы, им не пришлось лежать в заиндевелых, нетопленных комнатах до весны. Не нашлось у города более достойного куска земли, как этот. В восемнадцатом веке эта земля была отведена под могилы тех, кого по православным канонам запрещалось хоронить на кладбищах и прежде всего самоубийц, жопотрясных скоморохов, конокрадов-цыган и преступников, которыми являлись и Декабристы. В июле здесь было вырыто немало траншей 20х2,5х1,7 метра. Туда предполагалось свозить всех погибших от обстрелов, как ненужный хлам. У коммунистов всегда всё было не как у людей, и Декабристы, и преступники были в почёте.

Мила всегда была послушной девочкой, вот и за день до рокового снаряда она упросила Николая Васильевича выписать ей предписание на поездку в Ленинград к свекрови. День был солнечным, и они хорошо провели время с мамой Банщика за беседами, конечно всплакнули вместе, когда Мила рассказала, что она беременна. И всё было так хорошо и прекрасно до того рокового снаряда.

Банщик узнал о гибели Милы и мамы в начале декабря, тот-же день, что и о смерти отца от голода. Отец умер прямо на рабочем месте, среди железа и заводской копоти. Где похоронили отца даже я вам не скажу, просто не знаю, скорее всего отец встретился с семьей тоже на острове Декабристов. Тогда было много трупов, за всеми не уследишь. Ида Яковлевна умерла тихо в своей нетопленной квартире от голода в начале декабря, её труп пролежал до мая, пока запах не стал совсем нестерпимым и его не почувствовали другие обитатели дома. Её похоронили в общей могиле на Кронштадтском Некрополе и о её смерти Банщик никогда не узнал. Одного брата убило на Волховском фронте, а второй погиб в Сталинграде.

Банщик выжил один.

Месть богов за их-же просчёты бывает суровой. Счастливые не понукайте Судьбу, а старайтесь впитать каждую секунду своего счастья. Даже если вам повезёт быть счастливым всю свою жизнь, в момент смерти вам станет понятно, что счастья у вас было очень мало.