Балтийская трагедия: Агония

00:10

Адмирал Пантелеев, ещё раз взглянув на пришедшую из Кронштадта радиограмму, вопросительно посмотрел на адмирала Трибуца. Командующий взял бланк радиограммы, повертел его в руках и передал адмиралу Смирнову. Три адмирала сидели за сверкающим полировкой красного дерева столом в салоне штабного судна «Пиккер». Зеркальные иллюминаторы салона были зашторены и нереальная тишина, казалось, давила на трёх высших руководителей флота. У всех троих было что сказать, но они молчали.

— Хорошо, — сказал командующий, как бы подводя итог обмену мнениями, хотя никто из присутствующих не проронил ни слова. — Утро вечера мудренее. А ночи тем более.

Адмиралы молчали.

— Юрий Александрович, — продолжал Трибуц, — я попрошу вас поставить в известность об этом приказе командиров соединений. Прямо сейчас. Совещание на 10:00. Подработайте план прорыва и до совещания ознакомьте вчерне командиров соединений о задачах их кораблей в предстоящей эвакуации. Вас же,— обратился командующий к Смирнову,— я попрошу немедленно связаться с правительством Эстонии и с сухопутным командованием. Тех, кого необходимо информировать о полученном приказе, вы найдете в запечатанном конверте №4 в вашем секретном отделе.

— Понятно, — сказал контр-адмирал Смирнов, пожевав губами.

— Прошу прощения, товарищ командующий, — подал голос Пантелеев, — ваш приказ предусматривает действия по первому варианту плана?

Первым вариантом плана был уход из Таллинна только боевых кораблей, бросив всё остальное на произвол судьбы и победителей.

Вставая из-за стола, Трибуц, не глядя на своего начальника штаба, сухо произнес: «Видимо, да».

Снова воцарилось молчание. Все трое чувствовали себя неловко, как соучастники какого-то грязного преступления.

— И ещё, — прервал молчание Трибуц, обращаясь к Пантелееву, — Подробнейшую сводку о дислокации надводных кораблей противника. Как можно подробнее. «Тирпиц» ещё на Балтике?

— Похоже, что да, — ответил Пантелеев. — Ещё не закончил испытания.

— Испытания, — повторил командующий. — Уверен, что его держат на Балтике, чтобы не дать нам прорваться в Кронштадт.

— Откровенно говоря, — вздохнул Пантелеев, — я не так боюсь «Тирпица», сколько подводных лодок и авиации.

Мин адмиралы почему-то совсем не боялись. Мины можно протралить, а с кораблями противника придется сражаться. Этого хотелось избежать любой ценой. Контр-адмирал Смирнов при этом, как обычно, не проронил ни звука.

00:25

Капитан 3-го ранга Горбачёв — командир лидера «Ленинград» — не любил уходить с мостика. И его подчинённые чувствовали себя неуютно, когда на мостике не было командира. Несмотря на относительную молодость, капитан 3-го ранга Горбачёв обладал тем таинственно необъяснимым качеством, свойственным некоторым (далеко не всем) старым капитанам, которое порождало и порождает многочисленные флотские легенды со времени изобретения корабельного компаса. Качеством этим являлось почти звериное чувство опасности, угрожающей кораблю. Объяснить это качество невозможно, как невозможно объяснить инстинкт. Но именно этот таинственный инстинкт подбрасывал среди ночи капитана в койке, заставлял выбегать на мостик и останавливать корабль всего в полукабельтове от неотмеченного на карте подводного рифа. Этот инстинкт заставлял, к удивлению всей вахты, неожиданно резко менять курс в тумане, избегая почти неизбежного столкновения. Этот инстинкт у Горбачёва был мощным и, как ни удивительно, врожденным, ибо по молодости лет он не успел наплавать в должности командира того количества времени (30—40 лет), когда подобное качество хотя и вызывает некоторое удивление, но это уже скорее не удивление, а почти суеверное восхищение.

С первого дня войны капитан 3-го ранга Горбачёв уверено вел вверенный ему красавец-лидер через лабиринты своих и чужих минных заграждений порой петляя, как лиса, чьи тропы обложили капканами, и постоянно приводя корабль на базу без единой царапинки. «Ленинград» не только ни разу не напоролся на мину, но даже и не подцепил ни одну параваном, когда по всей Балтике ежедневно мины пожирали боевые корабли и суда, порой со всеми экипажами.

Более того, Горбачёв минимум за полчаса до появления первых самолётов противника чуял атаку с воздуха и тут, казалось, он совершенно точно знал, куда упадёт каждая из сброшенных бомб, настолько чётко он управлял рулем, иногда отстраняя рулевого и становясь лично за штурвал. Торпедные катера противника он, казалось, видел ещё за горизонтом, давая целеуказания на орудия к великому смятению всех своих сигнальщиков, ещё ничего не заметивших.

Начальство ценило Горбачёва, но относилось к нему несколько настороженно, как в деревне к колдуну. Но когда при совершенно чистом небе на мачтах «Ленинграда » взвивался флаг, скажем, «Воздушная тревога» или «По курсу мины», все корабли немедленно репетовали сигнал, как будто Горбачёв был адмиралом, и никогда не ошибались. От Горбачёва требовали внедрения его метода на флоте, но поскольку метод, естественно, внедрить было невозможно, то его чуть не обвинили во вредительстве со всеми вытекающими по тем временам последствиями. К счастью, строевые командиры от такого старого военно-морского интеллигента, как адмирал Ралль, и до сталинского бурбона, как капитан 2-го ранга Святов, все ценили необыкновенные морские качества командира лидера «Ленинград» и с удовольствием, как вспоминал позднее Иван Святов, создали бы для него специальную должность вроде живого миноискателя или локатора, но поскольку подобную должность обосновать было невозможно, то она, конечно, создана не была, но сохранилась в качестве легенды-шутки в трагической истории КБФ.

Адмирал Трибуц во все эти глупости не верил и с каким-то непонятным даже ему самому злорадным чувством ждал сообщений о повреждениях «Ленинграда» от чего угодно: от мины, от авиабомбы, от дальнего снаряда с берега, пусть даже от подводного камня. Но в потоке подобных донесений о других кораблях о лидере «Ленинград» так и не было ни слова.

Капитан 3-го ранга Горбачёв зашел в ходовую рубку. Рубочные часы показывали половину первого ночи.

00:30

В призрачном голубом свете боевого освещения неживыми фигурами застыла в рубке лидера полуночная вахта. Корабль принимал топливо с нефтеналивной баржи. После взрыва цистерн с горючим по всем эсминцам было объявлено о нормировании топлива. Флот начал тратить неприкосновенный запас базы. Страшный перерасход снарядов уже привел также к распоряжению флагарта о строжайшей экономии боезапаса, в первую очередь артиллерийского. Но никакой другой боезапас и не расходовался. Глубинных бомб за два месяца войны было израсходовано меньше, чем за неделю последних предвоенных учений. Жуткой бессмыслицей торчали из аппаратов боеголовки грозных торпед. Это главное оружие лидера ещё ни разу не было использовано и никогда не будет использовано в течение всей войны. Такой же бессмыслицей оказалась и почти сорокаузловая скорость лидера, на которой, по замыслу его создателей, «Ленинград» должен был выводить в торпедную атаку против линкоров Гранд-флита эскадренные миноносцы и затем преследовать разбегающиеся в панике английские крейсера. За всю войну раза три или четыре давали средний ход, а так все малый или самый малый, то есть тот диапазон боевых ходов, к которым этот сверхбыстроходный корабль был совершенно неприспособлен, не слушался руля, вилял, взбрыкивал кормой, как скаковой конь, которого постоянно держат на короткой узде, не давая сорваться в любимый галоп...[1]

00:35

В штабной каюте на «Виронии» адмирал Пантелеев просмотрел сводку разведки флота о дислокации кораблей противника на 20 августа 1941 года. Сводка была прислана из ГРУ в Москве и с первого взгляда было ясно, что единственным источником её составления была английская и немецкая открытая печать.

Глобальная система предвоенного шпионажа охватывала, конечно, и военно-морские вопросы, но занималась ими с упором на кражу технической документации, почти игнорируя при этом оперативно-технические вопросы. Мощные еврейские кланы нашей разведки в Европе, возглавляемые Орловым-Фельдбиным, Кривицким, Лернером, Маневичем и Мали, фактически не имели в недрах своих тайных организаций военно-морских специалистов, считая их ненадёжными, особенно после провала на Вулвичском арсенале, где на волне сталинской идеи создания океанского флота наша английская резидентура пыталась похитить секретную документацию производства пятнадцатидюймовых корабельных орудий и погорела, главным образом, из-за полной неподготовленности прибывших из Москвы военно-морских экспертов.

Впрочем, не следует забывать, что все перечисленные кланы перед самой войной либо были разгромлены по приказу самого Сталина, либо перебежали на Запад и были арестованы, ожидая своей участи в тюрьмах почти всех европейских столиц.

Разведуправление Наркомата ВМФ в своей работе опиралось, как и принято, на военно-морские атташаты при посольствах. Однако, из-за более чем тройного подчинения военно-морских атташе и их постоянного переключения на не связанные с флотом вопросы, никак не могло наладить их работу, а потому более всего полагалось на открытую западную периодику и справочники. А чтобы создать большую убедительность источникам, получаемым по подписке, эти журналы и справочники, которые на Западе можно было купить в любом киоске, попав в СССР, объявлялись совершенно секретными видимо для того, чтобы к ним относились с должным почтением, как к разведывательной информации.

Что касается разведки КБФ, то у нее в данный момент никаких собственных источников информации, кроме редких постов ВНОС и докладов авиации флота, фактически бездействующей, по существу не было. Военно-морской атташе в Стокгольме докладывал в Москву, а англичане, которые уже начали передачу стратегической разведывательной информации своему новому союзнику, делали главный упор в морских делах на арктический ТВД, полностью игнорируя Балтику, где десятилетиями ковался флот для их, англичан, окончательного сокрушения.

Единственная станция радиоперехвата, развернутая в Либаве и работавшая для нужд КБФ, была потеряна в первые же дни войны. Такая же судьба постигла и пеленгаторную станцию в Усть-Двинске, которая попала в руки немцев целехонькой со всей документацией и шифровальными книгами. Мощная станция радиоразведки на островах обслуживала ВВС, постоянно подчеркивая свою независимость от КБФ, то есть не давая ему никакой информации иначе как через Москву. Информация этой станции иногда была весьма ценной, но постоянно запаздывала или попросту терялась в непроходимых бюрократических дебрях.

Армейская разведка принципиально игнорировала флот и не имела в своем штате ни одного человека, способного опознавать корабли хотя бы по основным классам...

Адмирал ещё раз просмотрел сводку. «Шарнхорст» и «Гнейзенау» в Бресте. Оба тяжело повреждены ударами английских ВВС. Немцы этого не подтверждают. Как на самом деле — неизвестно. «Принц Ойген» — удачливый соратник «Бисмарка», чудом выскочивший из страшного капкана, расставленного англичанами в конце мая этого года,— также в Бресте и также, по английским данным, тяжело повреждён авиацией. Немцы это не только не подтверждают, но и категорически отрицают. Они утверждают, что «Принца Ойгена» давно уже нет в Бресте — он находится в водах Фатерлянда. «Адмирал Хиппер» — потоплен или тяжело поврежден английской подводной лодкой. По другим сведениям находится в Вильгельмгафене — то ли ремонтируется, то ли проходит модернизацию.

«Адмирал Шеер», по сообщениям англичан, минимум дважды поврежден во время последнего рейда в южную Атлантику и Индийский Океан. Однако в немецком киножурнале «Ди Вохенрундшау» показана торжественная встреча вернувшегося из рейда карманного линкора — на нем не заметно никаких повреждений. По непроверенным сведениям находится в Киле на заводе «Германия». «Дойчлянд» — по имеющимся сведениям личным приказом Гитлера переименован в «Лютцев». 11 августа 1940 года торпедирован подводной лодкой. Потерял корму вместе с рулями и винтами. Ремонтируется уже более года в Киле.

«Тирпиц»! Все данные говорят о том, что он находится в Данциге, проходя последний цикл сдаточных испытаний. 36 часов хода и он у Таллинна! Вместе с ним в западной Балтике находится целая эскадра легких крейсеров, которые уже не рискуют выходить в Северное море, где англичане шлёпают их как мух.

В Либаве, по непроверенным сведениям, находятся «Нюрнберг» и «Лейпциг», в Мемеле — «Эмден». С ними примерно два дивизиона эсминцев и дивизион подводных лодок учебного отряда. Непосредственно в восточной Балтике два дивизиона торпедных и сторожевых катеров. Восточнее меридиана Або находятся три-четыре немецких подводных лодки и, как минимум, две финских. В шхерах северного побережья находятся два финских броненосца «Ильмаринен» и «Вайномайнен», два дивизиона торпедных и сторожевых катеров. На финских шхерах базируются также несколько финских и немецких минных заградителей, два дивизиона катерных тральщиков и ряд вспомогательных судов, состав которых не уточнен окончательно.

Оперативники Пантелеева, анализируя сводку, пришли к выводу, что на перехват вышедших из Таллинна кораблей и судов противник может выставить два линкора: «Тирпиц» и «Адмирал Шеер» (8 — 380-мм, 6 — 280-мм, 20 — 150-мм орудий), три лёгких крейсера «Нюрнберг», «Лейпциг» и «Эмден» (26 — 150-мм орудий), два броненосца береговой обороны «Ильмаринен» и «Вайномайнен» (8 — 254 и 16 — 120-мм орудий). Это не считая торпедного вооружения перечисленных кораблей (44 торпедных аппарата), торпед с эсминцев и катеров, а также массированной поддержки с воздуха. Картина, надо сказать, получается совсем безрадостная. Что мы можем противопоставить?

Девять 180-мм орудий «Кирова» и примерно 44 стотридцатки эсминцев. Ничтожную авиацию «Новиков» (102-мм) можно вообще не учитывать. Торпеды тоже вряд ли удастся применить.

Не надо быть великим пророком, чтобы представить себе картину предстоящего боя. Корабли противника встанут вне досягаемости наших средств поражения и просто расстреляют, и даже не просто расстреляют, а буквально сметут с поверхности моря все наши корабли огнем тяжёлой артиллерии и ударами с воздуха. Даже если боевые корабли пойдут на прорыв одни, бросив все вспомогательные и торговые суда в гавани. А если пойдут с конвоями, набитыми людьми транспортами, то и представить себе страшно, что произойдет.

Единственный выход — уходить вдоль берега южным фарватером. Туда немецкому флоту, даже лодкам, не дотянуться. Тут мы будем прикрыты и своими и чужими минными заграждениями. А уж от катеров как-нибудь отобьёмся, если они появятся.

00:45

Капитан-лейтенант Мазепин, исполняющий обязанности командира эскадренного миноносца «Свирепый», и его старпом лейтенант Стрельцов молча наблюдали с высоты мостика за погрузкой боезапаса на корабль, проводимой под руководством старшего боцмана эсминца главстаршины Буданова. В течение почти всей светлой части суток эсминец вел непрерывный огонь по берегу, выполняя заявки трещавшего по швам фронта сухопутной обороны. Расход боезапаса был немыслимым, а напрочь расстрелянные орудия уже ни на что, кроме стрельбы по квадратам, не годились. Не прошедшие полного цикла испытаний машины «Свирепого» и его котлы нуждались в по меньшей мере в плановом ремонте, обычном ремонте по устранению дефектов, обнаруженных после сдаточных испытаний, которых фактически не было.

Эскадренный миноносец «Свирепый» — новенькая «семерка-У» — был заложен на Ждановском заводе в Ленинграде ещё в качестве «семёрки» 29 ноября 1936 года. Перезаложен 30 декабря 1938 года и спущен на воду 28 августа 1939 года, всего за три дня до начала Второй мировой войны и через пять дней после подписания рокового для всех договора Молотова-Риббентропа. Все главные последствия этого славного договора — вторжение в Польшу, оккупацию Прибалтики и неудавшуюся попытку захвата Финляндии — корабль провел у достроечной стенки, где флотские политработники, с перекошенными от страха и постоянного вранья глазами, рассказывали одуревшему от достроечных работ экипажу эсминца о «героической борьбе немецкого народа под руководством их любимого вождя Адольфа Гитлера с англо-французскими агрессорами, развязавшими преступную идеологическую войну против миролюбивой Германии».

Назначенный командиром эсминца капитан 3-го ранга Польский очень страдал из-за своей фамилии. По всей стране шли аресты поляков, уже гремели залпы массовых расстрелов в Катыни...

В ворохе этих событий как-то незаметно наступило 22 июня 1941 года. На эсминце шли швартовые испытания. Когда же объявили, что началась война, то моряки вначале даже не поняли с кем. Ведь не с дружеской же Германией?!

23 июня, то есть на следующий день, эсминец объявили вступившим в строй. Экипаж взял соцобязательство провести все оставшиеся незавершенными испытания в ходе предстоящих боевых действий. В «ленкаюте» повесили плакат: «Испытаем наши орудия на гитлеровских гадах!»

3 июля капитан 3-го ранга Польский привел эсминец в Таллинн, где контр-адмирал Дрозд, проинспектировав новый корабль и изучив дефектную ведомость, приказал командиру дивизиона капитану 2-го ранга Маслову «как можно быстрее» довести корабль до ума, что было очень трудно, так как на «Свирепом» оказался в аварийном состоянии главный паропровод. В Таллинне корабль встал в док, где простоял до 10 июля, а затем проследовал на «острова», где в одной из тихих бухт Моонзунда пытался закончить незавершенные испытания.

15 июля авиация противника тяжело повредила в Рижском заливе эскадренный миноносец «Страшный». От прямого попадания авиабомбы корабль потерял корму. Что случилось при этом с командиром «Страшного» — неизвестно, но на повреждённый эсминец, чтобы довести его до базы, был назначен командир «Свирепого» капитан 3-го ранга Польский.[2]

Сдав командование своему старпому Мазепину, Польский отправился на «Страшный», повёл его в Кронштадт, потеряв по дороге на мине ещё и носовую оконечность поврежденного эсминца, получив при этом лёгкую контузию. По этой или по какой-то другой причине, капитан 3-го ранга Польский так и не вернулся в Таллинн, а «Свирепый» под командованием Мазепина отправился в бухту Кейгусти, где встал на якорь.

В 09:32 снова появились самолёты противника. Мазепин приказал сниматься с якоря и открыть огонь. Бомбы, подняв тонны воды и ила, взорвались в 30 метрах от борта эсминца, но не причинили существенных повреждений. Было решено сменить якорную стоянку, и «Свирепый» Моонзундским проливом решил перейти на восточный рейд острова Хейнланд.

В 19:30 сигнальщики «Свирепого» заметили два самолёта «Ю-88», появившихся со стороны кормы на высоте 5000 метров. Стремительно пикировав на корабль через завесу зенитно-заградительного огня, они сбросили четыре бомбы, рванувшие с обоих бортов в районе ходового мостика, обрушив на корабль тонны воды. «Свирепый» положило с борта на борт, капитан-лейтенанта Мазепина сбило с ног, но когда столбы воды опали, а «юнкерсы» улетели, выяснилось, что корабль снова не получил никаких повреждений. Прибыв на восточный рейд острова Хейнланд, эсминец встал там на якорь.

16 июля в 09:30 на высоте 4000 метров над «Свирепым » появились два «Ю-88», которые, войдя в крутое пике и снизившись до высоты 500 метров, сбросили на эсминец две бомбы. Яростный зенитный огонь корабля заставил пикировщиков сбить прицел. Бомбы упали в 200-х метрах по правому борту «Свирепого».

В 17:48 над якорной стоянкой появилась четверка пикирующих бомбардировщиков противника. Они шли со стороны кормы на высоте 4000 метров. Со страшным воем, пикируя почти вертикально вниз до высоты 400 метров,[3] «юнкерсы» сбросили 8 бомб, упавших с левого и правого бортов на расстоянии 10-30 метров от эскадренного миноносца. Сотни осколков ударили по бортам и надстройкам. Взрывной волной «Свирепый» подбросило в воде и повалило на борт. Один краснофлотец был убит, один пропал без вести и 9 ранены. Эсминец получил 65 осколочных пробоин, из них 4 — подводных. Сигнальщики уверяли Мазепина, что один самолёт при этом задымил и, теряя высоту, скрылся за горизонтом.

В 19:20 эсминец был атакован двумя «юнкерсами», чьи бомбы упали в 10-15 метрах от борта. Взрывная волна изогнула корпус корабля, контузив почти всех находившихся на постах верхней палубы. По левому борту, в районе 159—200 шпангоутов, разошлись швы. В эсминец хлынула вода, полностью затопив 5-й погреб, коридор левого гребного вала и нефтяную цистерну левого борта. В 20:23 три «Ю-88» совершили пятую за эти сутки атаку на «Свирепый». Сброшенные ими бомбы, упав метрах в 30-ти от эсминца, привели к смещению и излому левого вала. Аварийные группы с трудом приостановили распространение воды через подводные пробоины и разошедшиеся швы.

17 июля «Свирепый» был трижды атакован пикировщиками противника. (13:34 — двумя «юнкерсами», 14:47 — двумя и 20:30 — тремя самолётами). Яростным зенитным огнем атака была отбита: «юнкерсы» не пробились через завесу и ушли, не сбросив бомб.

18 июля «Свирепый» перешёл к острову Виртсу, поддерживая артиллерийским огнем высадку десанта. В 19:40 на корабле было принято радио со «Стерегущего», ведущего вместе с «Сердитым» бой в южной части Рижского залива. «Свирепому» приказывалось срочно прибыть на помощь. «Свирепый» полным ходом пошел в сторону Рижского залива, но по пути на эсминце вышел из строя гирокомпас и корабль вынужден был вернуться на якорную стоянку у острова Хейнланд.

19 июля на якорной стоянке «Свирепый» был восемь раз атакован самолётами противника (05:08, 06:45, 09:48, 10:00, 11:48, 14:05, 17:05 и 17:10). Плотным огнём эсминца и других, стоявших в проливе кораблей, пикировщики были отогнаны, не получив возможности войти в пике и сбросить бомбы. Между тем, повреждения корабля требовали срочного докового ремонта. Однако командование упорно продолжало держать «Свирепый» и другие эсминцы на неохраняемой якорной стоянке, все ещё надеясь нанести сокрушительный удар по судоходству немцев в Рижском заливе.

Вечером 19 июля «Свирепый» перешел на якорную стоянку южнее острова Хейнланд, а в 00:20 20 июля сигнальщики «Свирепого» обнаружили в проливе Муховейн торпедные катера противника. Эсминец открыл огонь с дистанции 30 кабельтовых орудиями главного калибра. После 14 залпов торпедные катера отвернули и, укрывшись дымовой завесой, скрылись.

Утром 20 июля «Свирепый», наконец, получил разрешение вернуться в Таллинн, поскольку из-за близких разрывов авиабомб и стрельбы орудиями главного калибра поврежденные швы обшивки разошлись ещё в нескольких местах, увеличив поступление воды внутрь корабля.

В тот же день капитан-лейтенант Мазепин привел «Свирепый» на главную базу флота, где эсминец сразу же приступил к выгрузке боезапасов, топлива и снаряжения перед постановкой в док для ремонта.

25 июля «Свирепый» был поставлен в плавдок, где ремонтировался до 1 августа. После докования, приняв боезапас, «Свирепый», главным образом, стоял на якоре на Таллиннском рейде, где экипаж, продолжая доводить эсминец «до ума», включился в оборону города, проведя уже 25 стрельб главным калибром по немецким позициям.

Над рейдом и городом под темным покрывалом августовской ночи стояла неестественная тишина. После дневной канонады, не прекращающейся ни на минуту, эта неестественная тишина вызывала не успокоение, а ещё большую тревогу. Всполохи пожаров высвечивали низкие тучи, нагнанные все усиливающимся северо-восточным ветром. Ветер нагонял волну, с шумом разбивавшуюся о волноломы.

00:55

Адмирал Пантелеев взглянул на офицеров своего штаба. В небольшой каюте на «Виронии» собрался мозг КБФ, офицеры, чьи знания и опыт обеспечивали всю жизнедеятельность столь сложного и хрупкого организма, каким является военно-морской флот, особенно в дни неудач, поражений и катастроф. Капитаны 1-го ранга Питерский, Пилиповский, Кудрявцев, полковники Ильин и Фрункин. Вкратце доложив адмиралу свои соображения, все они высказывались в пользу южного фарватера. Да, у фарватера есть свои недостатки. Он проходит близко к береговой черте, занятой противником. Но что значит 200 миль побережья, занятого противником? Это ведь не значит, что немцы уже успели оборудовать на побережье двенадцатидюймовые береговые батареи. Все что они смогут сделать, да и то если успеют, это выдвинуть на некоторых участках полевую артиллерию, которая легко будет подавлена огнем кораблей. Пока есть сведения, что по всей линии побережья, на меридиане Юминды, действует одна батарея. Эту батарею можно заранее нейтрализовать. Средств для этого достаточно. Узость фарватера, недостаточные глубины для маневрирования крупных кораблей при налёте с воздуха. Это существенный недостаток. Но на центральном фарватере, практически, возможность подобного маневра будет столь же, если не более, ограничена из-за большой минной опасности, что хорошо продемонстрировала проводка последних конвоев.

Из-за недостатка тральщиков ширина протраленной полосы будет весьма узкой. Едва ли эта полоса будет шире, чем на южном фарватере. Зато преимущества этого фарватера очевидны. Он прикрыт нашими минными полями. Противник знает это и не рискует, насколько это известно, посылать туда свои заградители. Путем постановки перед прорывом дополнительных минных заграждений можно будет надежно прикрыть фарватер от любого проникновения подводных лодок и тем более крупных боевых кораблей противника. Чтобы балтийская эскадра немцев дотянулась до южного фарватера, противнику необходимо провести крупнейшую миннотральную операцию, на что у него нет ни времени, ни средств.

Центральный фарватер, хотя и представляет кратчайший путь в Кронштадт, кишит минами, которые, как уже отмечалось, эффективно протралить вряд ли удастся. Кроме того, при следовании этим фарватером левый фланг флота не будет достаточно обеспечен от возможных ударов надводных кораблей противника. Достаточно взглянуть на карту, чтобы увидеть, как легко будет, скажем, тому же «Тирпицу» занять позицию для эффективного поражения наших кораблей, в то время как свои и чужие минные поля не дадут нам возможности атаковать линкор противника силами эскадренных миноносцев.

О северном фарватере и говорить нечего. Хотя минная опасность там резко понижается, но вероятность боя с немецкими надводными кораблями столь же резко увеличивается. А это, как ни крути, будет означать полный разгром флота. Силы слишком неравны. Прекрасную возможность на северном фарватере получат и подводные лодки противника, а ночью и торпедные катера, которые без труда добьют поврежденные днём корабли. При этом все прикидки сделаны с учетом того, что боевые корабли пойдут на прорыв одни. Если же придется тащить за собой транспорты, набитые людьми и грузами, то все уже перечисленные негативные факторы станут ещё более острыми.

Адмирал Пантелеев был полностью согласен со своими подчинёнными — южный фарватер представлялся для прорыва наиболее оптимальным. Он только спросил: не забыли ли его офицеры, что южный фарватер закрыт для плавания специальным приказом маршала Ворошилова ещё 9 августа? Капитан 1-го ранга Пилиповский, явно выражая мнение остальных, ответил адмиралу, что они этого не забыли, но фарватер закрыт для постоянного плавания одиночных торговых судов, что, конечно, очень опасно, если учесть, что все побережье захвачено противником. Но тут-то речь идет о прорыве. Поэтому в данном случае можно этот приказ и нарушить.

Выслушав мнение штабных и ещё раз просмотрев карты с различными вариантами возможных путей прорыва, Пантелеев буркнул: «Решим сегодня на военном совете».

01:00

Флагманский артиллерист ОЛС капитан 2-го ранга Сагоян сидел за столом кают-компании эскадренного миноносца «Скорый», задумчиво помешивая ложечкой остывший чай. Затишье, неожиданно наступившее на сухопутном фронте, позволило на несколько часов понизить уровень боеготовности на борту эсминца, который до позднего вечера, сменив канонерскую лодку «Амгунь», вел огонь по берегу, поддерживая откатывающуюся к городу 22-ю дивизию НКВД на правом фланге обороны. Несколько офицеров «Скорого» спали на диванах и в креслах кают-компании. Некоторые разошлись по каютам, где спали не раздеваясь и не разбирая коек.

Сагояна очень беспокоили эти корабли «майско-июньского призыва», как их называли, имея в виду, что они не прошли ни полного цикла боевой подготовки, ни полного цикла сдаточных испытаний. Поэтому капитан 2-го ранга Сагоян постоянно посещал эти корабли, контролируя работу артиллерийских офицеров и комендоров, давая указания по новым, проверенным на боевом опыте, методикам повышения уровня боевой подготовки комендоров и управляющих огнем офицеров. А дел у капитана 2-го ранга Сагояна было по горло, что вполне понятно, если учесть, что Таллинн, если ещё и не был взят немцами, то исключительно благодаря непрерывному артиллерийскому огню кораблей, поскольку никакой линии сухопутной обороны уже два дня фактически не существовало. Командование 10-го корпуса утратило возможность управления своими частями. Разрозненные части 10-й, 16-й и 22-й дивизий перемешались с многочисленными отрядами морской пехоты. Никто уже не знал кто кому подчинен, кто кем командует, кому докладывать, от кого получать приказы. Впрочем, приказ был один — держаться. Но весь этот пехотный бардак, конечно, сказался и на действиях артиллерии.

Ещё в период подготовки к обороне Таллинна с 10 июля по 7 августа была разработана четкая система артиллерийской поддержки сухопутных войск. Централизованное управление морской артиллерией должно было вестись с ГКП штаба сухопутной обороны, где заместителем командующего был назначен флагманский артиллерист КБФ капитан 1-го ранга Фельдман. К нему должны были поступать заявки сухопутных частей, которые после проверки распределялись: для корабельной артиллерии — через флагманского артиллериста ОЛС, то есть через Сагояна, для береговой — через начальника артиллерии береговой обороны базы майора Скородумова. Капитан 2-го ранга Сагоян в ходе этой подготовки проделал гигантскую работу. Была пересмотрена диспозиция боевых кораблей на внутреннем рейде, оборудованы 9 якорных огневых позиций, предусмотрены районы маневрирования кораблей на внешнем рейде. Совместно с флагманским штурманом ОЛС капитаном 3-го ранга Родичевым и гидрографической партией была произведена точная топографическая привязка якорных огневых позиций кораблей для стрельб с закрытых огневых, подготовлены огневые планшеты стрельбы, определены секторы обороны для каждого корабля.

Совместно с начальником артиллерии 10-го корпуса полковником Макаровым была разработана плановая таблица взаимодействия, плановые таблицы огня, система целеуказания, схема связи и таблицы условных сигналов. Были организованы и развернуты наземные и подвижные наблюдательно-корректировочные посты для кораблей и береговых батарей. Часть кораблей и береговых батарей провели практические стрельбы с пристрелкой рубежей в заданных секторах обороны. Для систематического огневого содействия сухопутным войскам на приморском фланге был выделен отряд огневой поддержки в составе канонерских лодок «Москва» и «Амгунь» под командованием капитана 2-го ранга Антонова.

Вся эта продуманная система, конечно, очень быстро разладилась. Откатывавшийся назад фронт, уже прорванный во многих местах, а кое-где обойденный с флангов, представлял из себя слоёный пирог, уже даже отдаленно не соответствуя всем тщательно составленным планам, схемам и таблицам. Совершенно стихийно родилась новая система. Командиры пехотных подразделений от взводов и рот, не докладывая никому из своего непосредственного или прямого начальства, связи с которыми, как правило, не было, просто обращались к местному корректировщику, а тот уже «заказывал» артогонь. Ничего подобного не было уже никогда и нигде в течение всей войны, когда согласование огневой поддержки боевых кораблей шло уже на уровне армейских штабов и штаба флота...

Капитан 2-го ранга Сагоян остался доволен действиями «Скорого» по поддержке сухопутных войск. Флагманский артиллерист особо отметил командира группы управления артиллерийским огнем «Скорого» инженер-капитана Ежова. Этот молодой офицер за три месяца до начала войны с отличием и золотой медалью окончил Военно-Морскую Академию, блестяще защитив дипломный проект, и был оставлен в адъюнктуре.

Война застала Ежова во время стажировки на эсминце «Скорый». Он категорически отказался вернуться в Академию, оставшись на эсминце.

На «недоведенном до ума» эсминце Ежов в рекордно короткий срок добился отличной подготовки и слаженной работы личного состава центрального артиллерийского поста корабля. Совместно со старшим артиллеристом эсминца старшим лейтенантом Егоровым Ежов разработал новую систему эффективной стрельбы на поражение береговых целей, столь эффективную, что капитан 2-го ранга Сагоян решил внедрить её на всех кораблях, организовав для этой цели специальный семинар артиллерийских офицеров и управляющих огнем...

Допив остывший чай и взяв фуражку, Сагоян поднялся на мостик. Командир «Скорого» капитан 3-го ранга Баландин, штурман корабля старший лейтенант Мушников и военком Карликов о чем-то вполголоса переговаривались.

— Тихо? — спросил Сагоян.

— Пока тихо, — ответил командир «Скорого», посмотрев на светящийся циферблат часов. — Где-нибудь к концу вахты начнется.

01:05

Адмирал Трибуц отлично понимал, что эта радиограмма отнюдь не последняя. Сейчас они посыпятся как из решета. Причем каждая следующая будет опровергать предыдущую и в итоге, конечно, решение придется принимать ему самому. Интересная формулировка: «Все не подлежащее эвакуации подлежит уничтожению». Не означает ли это, что ему надлежит уничтожить Таллинн и все его население, а также и тех своих людей, которым не хватает места на транспортах? Если флот пойдет с транспортами, то вероятность гибели и тех, и других очень сильно возрастает. Надо бы основные боевые корабли пустить северным фарватером и прорваться на полной скорости в Кронштадт. А транспорта с охранением из канлодок и морских охотников провести южным фарватером. Но пока ещё принимать какие-либо решения рано. Неизвестно чем его ещё порадуют следующие инстанции, которым он подчинен: из Ставки, Наркомата ВМФ и штаба Северо-западного направления. Все это неизвестно, но часа два поспать просто необходимо. Приказав адъютанту ни под каким видом не будить его ранее трёх часов ночи, адмирал снял китель и, с удовольствием растянувшись на диване в своем салоне на «Пиккере», уснул первый раз за более чем двое суток.

01:10

Старший лейтенант Амелько — командир учебного судна «Ленинградсовет» — с наслаждением подставил свое лицо под все усиливающиеся порывы холодного ветра. Один из самых молодых командиров КБФ командовал самым старым кораблём флота. Во всяком случае в таллиннских гаванях не было ни одного корабля, который был бы старше «Ленинградсовета». Даже ветеран «Амур» был моложе. Но тут не надо забывать, что если «Амур» уже не имел машины и являлся, в сущности, просто плавскладом, то «Ленинградсовет», несмотря на свой более чем почтенный возраст, был ещё на ходу и в строю.

Корабль был введен в строй ещё в XIX веке, 13 мая 1896 года, как учебное судно специальной постройки и был назван «Верный». В придачу к паровой машине тройного расширения, «Верный» имел полное парусное вооружение корвета и в молодости мог развивать скорость до 11 узлов. Предназначался «Верный» для практического обучения матросов и унтер-офицеров артиллерийских специальностей, а потому и был весьма солидно вооружен, имея при водоизмещении 1287 тонн восемь 75-мм орудий, два 47-мм и два 37-мм орудия, а также пулемёт. Из кампании в кампанию «Верный» мирно плавал по Балтике, готовя комендоров для боевых кораблей. Существовали планы его переоборудования в минзаг, но планы эти не осуществились, и в мировую войну «Верный» сначала служил плавказармой, а затем был переоборудован в плавбазу подводных лодок.

1917 год застал «Верного» в Биорке. В ходе осуществления большевистского заговора по захвату власти в стране, «Верный» пришел в Кронштадт и, взяв на борт две роты матросов под командованием Кузнецова-Ломакина, направился в Петроград, где 25 октября в 20:15 встал на якорь у Николаевского моста, приняв активное участие в перевороте.

В последующие годы «Верный» служил в качестве базы эсминцев, плавказармы фортов, брандвахты ОРК, плавбазы подводных лодок. В 1923 году судно переименовали в «Петросовет», поскольку над ним взял шефство Петроградский Совет. Так что 1 января 1925 года старое учебное судно автоматически стало «Ленинградсоветом».

Летом 1927 года плавбаза «Ленинградсовет» была передана для штурманской практики слушателей параллельных классов и курсантов Военно-морского училища им. Фрунзе, совершив поход Кронштадт-Вибси-Кронштадт. «Ленинградсовет» более всего подходил именно для такого использования, поскольку несмотря на возраст был очень хорошо оснащен навигационными приборами. На нем имелись курсограф, авторулевой, четыре лага и другие приборы, необходимые для обучения штурманов, По ходатайству военно-морских учебных заведений «Ленинградсовет» был передан училищам для постоянного использования в качестве учебного судна. Из первых трёх эхолотов, поступивших на флот, один был передан на «Ленинградсовет» (второй — на линкор «Октябрьская революция», третий — на крейсер «Профинтерн»), «Ленинградсовет » первым на флоте получил гирокомпас; сначала английский типа «Сперри», а затем отечественный ГО-3. Более современным стал и внешний вид корабля. Парусный рангоут был давно снят, дымовая труба кокетливо скошена назад, фок-мачта ликвидирована. Давно отсутствовал и бушприт. Именно таким и увидел «Ленинградсовет» шестнадцатилетний курсант Амелько в 1931 году, только что поступивший на штурманский факультет Военно-морского училища им. Фрунзе.

Курсантам первого курса предстоял на «Ленинградсовете» дальний, по понятиям того времени, поход: по Балтике вокруг Гогланда и Готланда. За годы учёбы старый корвет порядком надоел курсанту Амелько. С палубы старого ветерана он с вожделением смотрел на новые эсминцы и лидеры, идущие в море с судостроительных заводов, мечтая служить на этих мощных и быстроходных кораблях, которым, казалось, самой судьбою было предначертано пронести по всему миру знамя пролетарской революции. Закончив училище, Амелько думал, что распрощался навсегда со старым учебным судном. Но судьба распорядилась иначе.

В 1939 году Амелько был назначен штурманом «Ленинградсовета», а в 1940 году стал командиром учебного судна, тринадцатым командиром за все время службы корабля.

В зимнюю войну с финнами нашлась работа и такому старику, как «Ленинградсовет». Амелько командовал высадочными средствами при захвате острова Сескар и совершил поход на Ханко.

17 июня, находясь в Таллинне, Амелько получил приказ привести судно в полную боевую готовность и срочно возвращаться в Кронштадт. В первые же дни войны «Ленинградсовет» в соответствии с мобилизационным планом был переоборудован в штабной корабль и плавбазу бригады шхерных кораблей и уже 27 июня прибыл в Транзунд, где сосредотачивался отряд.

Однако вскоре по требованию адмирала Ралля «Ленинградсовет» был отозван из Транзунда, став штабным кораблём «Восточной позиции», а 4 августа корабль прибыл в Таллинн, где штаб адмирала Ралля перебрался на «Амур», а «Ленинградсовет» стал плавбазой дивизиона катерных тральщиков и плавказармой для различных спешно формируемых частей морской пехоты...

Накануне старшему лейтенанту Амелько весьма прозрачно намекнули в штабе минной обороны, что в случае получения приказа на прорыв в Кронштадт «Ленинградсовет» придется взорвать, поскольку у такого старика нет никаких шансов уцелеть в таком прорыве при парадной скорости 9 узлов. Как ни жаль было Амелько своего старика, с которым была связана вся его морская биография, он понимал, что штабные правы. Да ему самому уже надоело командовать плавказармой.

01:15

Матрос Григорьев пришел в себя от боли. Все тело кололо и жгло, во рту пересохло, страшно хотелось пить. К тому же его бил озноб. С трудом открыв глаза, он обнаружил, что лежит на топчане в каком-то тускло освещенном помещении, как ему показалось, без окон, похожим на подвал. Память медленно возвращала ему все произошедшее накануне. Но связной картины не получалось. Почему он не на крейсере? Где он находится? Как он сюда попал? Огромным усилием он приподнял голову. Вокруг вповалку, кто на топчане, кто на шинели, кто просто на голом полу — лежали раненые. Они стонали, хрипели, что-то выкрикивали несвязное, бредили. Рядом с ним лежал Дима Федоров. Лежал на спине тихо, с закрытыми глазами. Не бредил и не стонал, как в кают-компании «Кирова». Григорьев так и не понял, что его друг уже давно умер. Голова его снова упала на топчан. Хотелось попросить пить, но вместо слов из его горла вырвался какой-то хрип. Матрос снова пытался приподняться, оперся на раненую руку, она подвернулась, острая боль пронзила все тело. Ему казалось, что он закричал, падая в какую-то бездну, не понимая, что на него просто снова обрушилось спасительное беспамятство...

Но боль снова привела его в чувство. Димы рядом уже не было. Во рту он почувствовал теплую влагу и только тогда понял, что его поят водой из фляги. Чей- то голос сказал: «Не раскисай, браток. Поцарапало тебя только. Через пару недель все заживет». И снова наступило забытье, но это был уже сон.

01:20

В своей каюте на «Виронии» полковой комиссар Вишневский читал книгу академика Тарле «Наполеон». Настроение было самое мрачное. Потому он и читал. Все знали, что если Вишневский читает, значит он в самом плохом настроении, ибо во всех других настроениях он не читал, а писал. Исписанные нервным почерком листки и блокноты грудой лежали на столе каюты. Таким энтузиастическим натурам, к которым принадлежал Вишневский, плохое настроение свойственно редко. Для воодушевления восторга и энтузиазма масс всегда необходимо бодрое и хорошее настроение. Даже находясь в самом скверном расположении духа, Вишневский никогда не позволял, чтобы это видели посторонние. Все всегда правильно, все всегда верно, победа всегда будет за нами. Он лгал всю жизнь и, самое главное, лгал себе.

Всего час назад он вернулся с передовой, пробираясь через перегороженные баррикадами улицы города. На его бодрый вопрос: «Ну, как тут у вас дела?» — какой-то старшина, командовавший остатками того, что когда-то было батальоном морской пехоты, пожаловался, что из-за отсутствия сплошного фронта, немцы, хорошо разведав дыры в обороне, просачиваются в тылы небольшими группами, там объединяются в силы, иногда до двух рот, и бьют с тыла. А что, если они так накопят в тылу полк или больше? Что тогда делать?

Ни минуты не колеблясь, Вишневский ответил: «Как что делать?! Биться! Такая же картина была в Мадриде во время боев. Целые подразделения фашистов умудрялись пробиваться через боевые порядки республиканских войск. И что же? Кто-нибудь отходил? Нет! Фашистов вылавливали, обезвреживали, а линию фронта держали на крепком замке».

Оборванные, небритые и голодные матросы, видимо, ждали от полкового комиссара Вишневского чего-то другого, а потому угрюмо молчали. А сам Вишневский неожиданно для себя подумал: что он несёт! Разве удалось удержать Мадрид! Разве ему и многим его коллегам журналистам-полукомиссарам и полуразведчикам не пришлось бежать из Испании, прихватив с собой испанский золотой запас и разбазарив богатейшие сокровища национальных музеев? Кто-нибудь из них хоть намекнул в своих трескучих публикациях о том ужасе, свидетелями которого они были в Испании? Сейчас, когда все гибнет и рушится в их собственной стране, не является ли это возмездием за то, что они творили в Испании? Да разве только в Испании... А Западная Украина? А Бессарабия? А Эстония, где они сейчас попали в смертельную мышеловку?

Вишневский сам испугался этих мыслей. Он знал, какая судьба постигла большинство журналистов, вернувшихся из Испании. Он хорошо знал почему уцелел он сам, а потому не позволял себе даже в мыслях опускаться в бездну страшного прошлого и реального настоящего. А тут сорвался. Мысленно, конечно. Но это испортило ему настроение так, как будто его мысли были зафиксированы, запротоколированы и завтра, а может быть и сегодня, будут поданы куда следует с соответствующими резолюциями.

Пересиливая себя, Вишневский читал академика Тарле:

Вишневский резко захлопнул книгу, встал и вышел из каюты, сам не зная зачем. Гул возбуждённых голосов доносился из соседнего помещения, где скопом жили и работали корреспонденты различных газет пониже рангом, чем он. Пренебрегая стуком в дверь Вишневский вошел в помещение. Корреспонденты, сидя на койках и банках, громко смеялись, что-то обсуждая. Тут были Михайловский, Тарасенков, известные поэты Инге, Браун и Гейзель, недавний редактор журнала «Литературный Современник» Князев, молодой прозаик Соболевский и известный на всю страну литературовед, профессор Цехновицер.

Профессор рассказывал, как прибыв в батальон морской пехоты для «уставной пропаганды», он обнаружил там полное отсутствие командиров и, взяв в руку гранату, с которой не умел обращаться, повел моряков в атаку. Неизвестно, что в этом было смешного, но сам профессор и слушавшие его весело хохотали.

Филипп Князев поведал своим коллегам, что баррикады на улицах строятся вовсе не для уличных боев, а для фильтрации людей при эвакуации города: кого пропускать в гавани, а кого нет.

Вишневский хотел строго одёрнуть Князева: как он может говорить об эвакуации, когда есть приказ стоять насмерть. Но вместо этого просто спросил: «Всё травите?» — и, не говоря больше ни слова, вышел из каюты.

01:25

Капитан Тихонов и его старпом Абросимов стояли на мостике плавмастерской «Серп и Молот», тревожно вслушиваясь в неправдоподобную тишину. Старая плавмастерская стояла в углу Минной гавани, а с обоих бортов её, как утята около мамки, гнездились пришвартованные друг к другу подводные лодки.

Судно было построено ещё в 1900 году в Англии в качестве грузового парохода с экзотическим названием «Гурджистан». Русское морское ведомство в разгар войны с Японией поняло ценность специально оборудованных плавмастерских для поддержания в строю боевых единиц флота и повсюду начало искать подходящие суда, которых катастрофически не хватало. Присмотрев «Гурджистан», морское ведомство планировало переоборудовать пароход в плавмастерскую для эскадры адмирала Небогатова, которой было суждено почти в полном составе угодить в плен к японцам. К счастью, переговоры с англичанами, которые никогда, а в те годы тем более не желавшими какого-либо усиления русского флота, затянулись и договор о продаже судна удалось подписать только в конце мая 1905 года, когда полностью уничтоженный на Дальнем Востоке флот уже перестал нуждаться в каком-либо усилении.

Но любой конец — это всегда начало. В очередной раз уничтоженный флот начал стремительно возрождаться и приобретенный английский пароход был 10 июня 1905 года включен в списки флота и назван «Ангара».

Судно было оборудовано в прекрасную плавмастерскую по образцу героической «Камчатки», погибшей в Цусимском бою. Механический, кузнечный и литейный цеха делали «Ангару» бесценной для обеспечения без отправки на завод ремонта стареющих и вечно ломающихся кораблей русского флота.

Смерч большевистского переворота протащил «Ангару» через ледяные торосы Финского залива на пути из Гельсингфорса в Кронштадт, где в последующие годы, когда красный паралич сковал большинство заводов, плавмастерская подобно кислородной подушке продлевала слабеющее дыхание умирающему ДОТу.

После Кронштадтского мятежа было решено, что название «Ангара» является слишком легкомысленным для пролетарского предприятия, пусть плавучего, но всё-таки завода. Поэтому в канун нового 1922-го года плавмастерская получила новое звучное название «Серп и Молот», продолжая выполнять ремонтно-восстановительные работы на тех кораблях старого флота, которые ещё каким-то образом было возможно вытащить из состояния ржавого металлолома. Две дымящие трубы — одна пароходная, а вторая — литейно-кузнечного цеха — были в те годы единственным признаком жизни над мёртвыми рейдами Кронштадта.

Стремительное строительство сталинского флота, особенно поточный ввод в строй новых серий подводных лодок, очень остро поставил вопрос материально-технического и тылового обеспечения. Строившиеся на «ура» подводные лодки требовали постоянного ремонта, и бывшая «Ангара» превратилась в плавбазу и плавмастерскую подводных сил КБФ, обслуживая, впрочем, при надобности и другие корабли.

Начало войны застало «Серп и Молот» в Таллинне. Рабочие плавмастерской во главе с воентехником 3-го ранга Гуриным, работая без сна и отдыха, были не в состоянии обеспечить ремонт избитых и искореженных подводных лодок, возвращающихся из боевых походов.

А у капитана Тихонова были свои заботы. Огромная плавмастерская водоизмещением почти в 6000 тонн и длиною 107 метров с ошвартованными по бортам подводными лодками занимала весь юго-западный угол Минной гавани, представляя прекрасную цель для самолётов и артиллерии противника. Одно удачное попадание снаряда могло вывести плавмастерскую из строя навсегда, а одна удачно попавшая бомба могла уничтожить и само судно и стоявшие у его бортов подводные лодки.

Напрасно капитан 1-го ранга Египко просил разрешение, пока не поздно, перебазировать «Серп и Молот», учитывая его большую ценность и уникальность (в составе флота не было больше подобных судов), в Кронштадт вместе с лодками своей бригады. Адмирал Трибуц разрешения не давал.

Каждый день для капитана Тихонова был пыткой, каждый рассвет он считал последним. К счастью, немцы, сконцентрировав удары своей авиации и артиллерии против кораблей артиллерийской поддержки, мало обращали пока внимания на вспомогательные суда, считая, что те все равно никуда не денутся. Ещё 10 августа капитан Тихонов подал рапорт капитану 1-го ранга Египко перевести плавбазу, учитывая её большую уязвимость от атак с воздуха, в какую-нибудь из многочисленных бухт прибрежных островов или архипелага. Египко передал рапорт по команде, и единственным результатом стала установка на плавмастерской двух пулемётов ДШК, сиротливо торчавших на носу и на корме стоявшего без хода судна. Это напоминало пистолет в кармане у паралитика.

Крепчавший ветер раскачивал стоявшие у борта подводные лодки. Скрипели тросы, а грохот чеканных молотов и кувалд казался удивительно мирным. На всех лодках кипели ремонтные работы. Работали и все цеха плавмастерской.

Тихонов отправил Абросимова отдыхать, а сам вместе с вахтой остался на мостике. На сердце было тревожно. Более всего пугала тишина. Не к добру.

01:35

Капитан-лейтенант Петров — командир подводной лодки «Щ-307» — со всеми офицерами лодки сидел за столом в крошечной кают-компании. За столом царило радостное, возбужденное настроение. Все офицеры и матросы чувствовали себя героями. Ещё бы! «Щ-307» утопила немецкую подводную лодку «У-144» и совсем недавно в штаб бригады пришло подтверждение, что это именно так и произошло. На флагманской лодке «С-5», где разместился штаб капитана 1-го ранга Египко, капитана-лейтенанта Петрова и его комиссара старшего политрука Заикина горячо поздравляли с успехом, а в кают-компании «Щ-307» быстренько организовали импровизированный банкет, пустив по кругу флягу со спиртом.

Но ни в штабе бригады, ни на самой «Щ-307» ещё не могли правильно оценить этого события. «У-144» была первой подводной лодкой противника, потопленной кораблями КБФ, но, увы, первой из четырёх, уничтоженных за всю войну. Пройдет почти ровно три года, прежде чем старший лейтенант Коленко на своем катере-охотнике уничтожит на Балтике ещё одну немецкую лодку — «У-250». Хотя знай он, к чему приведет эта его победа, сто раз бы подумал, совершать свой подвиг или нет.[4]

Но это ещё в далеком и совершенно темном будущем. Никто и представить себе тогда не мог, что война продлится четыре года. А пока на лодке «Щ-307» царило ликование. Снова и снова вспоминались события ещё совсем недалекого 10 августа. А дело было так.

Подводная лодка «Щ-307» вступила в строй в августе 1935 года, принадлежа к серии У-бис-2, имея 700 тонн подводного водоизмещения и шесть 533-мм торпедных аппаратов. При закладке лодка была названа «Треской», что впоследствии вызвало немало ехидных шуточек.

В начале августа «Щ-307» патрулировала на линии Либава-Виндава. Ночью, когда лодка заканчивала зарядку аккумуляторов, была получена радиограмма из штаба бригады с приказом немедленного возвращения на базу. В радиограмме говорилось, что у пролива Соэлозунд лодку будут ожидать тральщики. Подчиняясь приказу, «Щ-307» оставила позицию и взяла курс на Таллинн. С рассветом 10 августа лодка погрузилась и продолжала переход в подводном положении, опасаясь налёта авиации.

День уже заканчивался, когда «Щ-307», миновав оставшийся справа Сааремаа, подошла к проливу Соэлозунд. Вахтенный офицер штурман лодки старший лейтенант Никитин внимательно осмотрел в перископ горизонт. Лодке предстояло выйти на Кассарский плёс мелководным фарватером, пролегающим между островами Моонзундского архипелага Сааремаа и Хиума, а далее — следовать Моонзундом в Таллинн.

Горизонт был чист и только справа по курсу чернел какой-то предмет, вначале принятый Никитиным за бочку. Но присмотревшись внимательнее, штурман опознал рубку подводной лодки. Немедленно вызванный в центральный пост капитан-лейтенант Петров прильнул к перископу. Действительно, подводная лодка. Но чья? Лихорадочно полистали справочник. Рубка похожа на те, что у немецких лодок VII серии.

А вдруг своя? Но своих в этом районе вроде не должно быть.

Петров приказал готовиться к торпедной атаке.

Неожиданно неизвестная подводная лодка, стоявшая бортом к корме «Щ-307» дала ход и изменила курс. Создавалось впечатление, что немцы (если это были немцы) также обнаружили «Щ-307» и начали маневрирование, чтобы самим выйти в атаку. «Щ-307» осторожно начала сближение. Неизвестная лодка снова остановилась, видимо, прослушивая гидроакустикой обстановку. «Щ-307» нырнула на глубину 15 метров и, совершив маневр под водой, снова всплыла под перископ. Неизвестная лодка снова оказалась бортом к корме «Щ-307».

В 22:20 с дистанции трёх кабельтовых были выпущены две торпеды из кормовых аппаратов. Через 40 секунд на «Щ-307» услышали мощный взрыв. Петров приказал полностью всплывать. Поверхность моря покрывал соляр, в котором плавали спасательные пояса, предметы обмундирования, какие-то бумаги и книги. Капитан-лейтенант Петров приказал выловить из воды несколько книг. Хищные готические буквы рассеяли все сомнения — уничтожена подводная лодка противника. Книги предъявили в штабе, чтобы там сразу же не устроили истерики по поводу потопления собственной подводной лодки...

И вот пришло подтверждение. Потоплена «У-144». Немного разочаровывало то, что это была лодка не VII серии, как её опознали на «Щ-307», а серии ПД — маленькая лодка водоизмещением 364 тонн и экипажем 25 человек. Но это лёгкое разочарование не умаляло радости победы, тем более, как выяснилось позднее, «У-144» успела наделать на Балтике немало бед...

Капитан-лейтенант Петров со своими офицерами поднялись на рубку покурить. Холодный ветер приятно обдувал разгоряченные лица. Слева в темноте возвышалась громада «Серпа и молота». Впереди «щук», также ошвартовавшись друг к другу, стояли «малютки», прижавшись к высоким бортам плавмастерской...

01:40

Командира подводной лодки «М-98» капитан-лейтенанта Беззубикова не покидало чувство обречённости. Его «малютка» стояла пришвартованной к громаде «Серпа и молота» у самого левого борта плавмастерской.

«М-98» вошла в строй в июле 1940, принадлежа к самой многочисленной XII-й серии подводных лодок, включающих 45 единиц. Имея 254 тонны подводного водоизмещения, 2 носовых 533-мм торпедных аппарата, 45-мм орудие и экипаж из 22 человек, лодки этой серии специально предназначались для действий в таких мелководных бассейнах со сложными фарватерами как Балтика. В концепции использования подобных лодок была и идея проникновения в гавани противника, на охраняемые стоянки и рейды. Другими словами, лодки типа «М» должны были выполнять в меру возможностей задачи океанских и сверхмалых подводных лодок. Возможно, если бы этими лодками лучше управляли, они проявили бы свой так и нераскрытый за всю войну потенциал...

21 июля 1941 года капитан-лейтенант Беззубиков вывел свою лодку из бухты Триги на северном побережье Эзеля. Впереди шла однотипная «М-94» под командованием старшего лейтенанта Дьякова. Вслед за тремя катерными тральщиками лодки шли проливом Соэла-Вяйн, направляясь в Балтийское море.

Сложный фарватер пролива был преодолён, и тральщики повернули обратно. Лодки продолжали идти в надводном положении, не подозревая, что следуют в капкан, расставленный противником. Маленькая, но хищная, как пиранья, немецкая подводная лодка «У-149» ждала их на выходе из пролива, находясь в подводном положении, несмотря на очень малую глубину.

Часы в центральном посту «М-98» показывали 07:55, когда над кормой «М-94» поднялся огромный столб воды и донного ила, и грохот взрыва резкой волной ударил по барабанным перепонкам капитан-лейтенанта Беззубикова и всех стоявших на рубке «М-98». Лодка мгновенно затонула, ударившись развороченной кормой о грунт. Часть носовой оконечности осталась торчать над водой. Взрывной волной сбросило в море находившихся на мостике командира «М-94» старшего лейтенанта Дьякова, дивизионного штурмана старшего лейтенанта Шпаковского, командира отделения рулевых Компанейца и старшину группы мотористов Лаптева. Штурман Шпаковский был тяжело ранен и вскоре утонул. Остальным удалось доплыть до возвышавшейся над поверхностью носовой части полузатонувшей лодки и взобраться на нее.

В момент взрыва «М-98» находилась от «М-94» на расстоянии четырёх кабельтовых. Будучи уверенным, что «М-94» подорвалась на мине, Беззубиков застопорил ход и приказал спустить на воду надувную резиновую лодку, предоставив командиру «У-149» возможность повторить подвиг Отто Ведингера.

К счастью, уверенный в успехе командир «У-149» слишком высунул свой перископ, который был замечен тремя мокрыми и ошеломленными моряками «М-94», которые вскарабкались на носовую оконечность своей погибшей лодки. Старшина Компанеец, сорвав с себя мокрую тельняшку и взяв другую у Дьякова, быстро передал семафор на «М-98»: «Вас атакует подлодка противника, уходите». «М-98» успела дать ход и резко изменяла курс. Выпущенная «У-149» торпеда прошла у нее за кормой.

Немец решил больше не искушать судьбу и скрылся, а возможно у него и торпед больше не было.

Сняв с носа «М-94» уцелевших, Беззубиков вернулся на базу в бухту Триги, а оттуда перебазировался в Таллинн, сохранив о своем первом боевом походе не самые приятные воспоминания.

В море, как и многие его коллеги, он совсем не рвался. По лодкам ходили мрачные слухи о существовании секретного приказа, предписывавшего расстреливать командира лодки, вернувшегося без результата из боевого похода. Говорили, что кого-то уже расстреляли в Кронштадте, называя разные номера лодок и фамилии командиров. Никто не мог проверить, так ли это. Расстреляны ли они или пропали без вести в пучине. Никто этого толком не может сказать и сегодня.

Инстинкт самосохранения заставлял вернувшихся из походов командиров в сговоре с экипажами придумывать своим лодкам немыслимые подвиги, развеять которые до конца не удалось историкам и через полвека после окончания войны. У подводников были все основания верить подобным слухам: предвоенный террор слизнул, как корова языком, 120 командиров лодок и дивизионов, бросив подводные силы флота в русло дикой некомпетентности, откуда им не удалось выбраться до самого, конца войны...

01:45

Командир подводной лодки «С-5» капитан-лейтенант Бащенко сидел в своей крошечной каюте с двумя своими непосредственными начальниками — командиром 3- го дивизиона капитан-лейтенантом Аверочкиным и комиссаром бригады Обушенковым. К прибытию из Кронштадта командира бригады капитана 1-го ранга Египко, которое ожидалось сегодня во второй половине дня, им было приказано составить очередной проект рапорта на имя начальника штаба КБФ адмирала Пантелеева с планом действия подводных лодок бригады до конца навигации 1941-го года. В каждой строчке рапорта слышалась отчаянная мольба к штабу флота выпустить подводные лодки из Таллинна.

План предусматривал два варианта. Если флот останется в Таллинне, то оперативная обстановка, весьма сложная для активных действий надводных боевых кораблей (подводники подобрали самое мягкое выражение), напротив, диктует более активное использование подводных лодок. Если флот начнет эвакуацию своих сил из Таллинна, то подводные лодки должны быть выведены с главной базы флота заранее, чтобы создать завесу на путях вероятного подхода боевых кораблей противника, сообщая об этом, а по возможности и атакуя. Всячески подчеркивалась нежелательность и нецелесообразность движения таких хрупких и уязвимых кораблей как подводные лодки в конвоях с надводными кораблями и транспортами. Лодки будут вынуждены двигаться в надводном положении, беззащитные от мин, от ударов с воздуха и с моря, лишенные своего главного преимущества — скрытности.

Два предыдущих рапорта, поданных капитаном 1-го ранга Египко в течение прошедшего месяца, остались практически без ответа, если не считать холодного замечания Трибуца об этике подчинённости, когда Египко удалось пробиться лично на доклад к командующему. Пробив себе командировку в Кронштадт под предлогом организации бесперебойного планового ремонта лодок своей разделенной между двумя базами бригады, комбриг обещал своим офицерам, что «постарается добиться правды в Кронштадте вплоть до наркома», и все с нетерпением ждали его возвращения...

Оставив штабных в каюте, Ващенко вышел в центральный пост и поднялся на рубку, отмахнувшись от рапорта вахтенного. Темнота плотным покрывалом окутала гавань. Слева возвышалась громада «Серпа и молота». В тусклом голубом подсвете маскировочного освещения угадывались силуэты пришвартованных к плавмастерской лодок. Его «С-5» была хорошей, надежной океанской лодкой, достаточно крупной — 1070 тонн подводного водоизмещения, способной пройти под дизелями без дозаправки 5800 морских миль, если надо — со скоростью почти 20 узлов. Шесть 533-мм торпедных аппаратов (4 носовых и 2 кормовых), два орудия — стомиллиметровое и сорокапятимиллиметровое — делали лодку грозным морским оружием.

«С-5», введённая в строй 30 октября 1939 года, успела повоевать ещё в финскую войну, совершив два, правда безрезультатных, боевых похода. В эту войну лодка была выбрана в качестве флагманской — на ней располагался не только штаб дивизиона, но и штаб бригады. Капитан 1-го ранга Египко желал сам вести в бой вверенную ему бригаду, но адмирал Трибуц категорически запрещал командирам бригад выходить в море без его личного разрешения, и ни одного разрешения за последний месяц получено не было. Видимо, командующий решил, что высшей справедливостью будет гибель в Таллинне всех кораблей без исключения. Лодки, конечно, могут спастись, но пусть и они погибнут, чтобы никому не было обидно. Так острили командиры лодок, так позволяли себе высказываться вслух при подчинённых и комбриги, Герои Советского Союза Египко и Трипольский.

Капитан-лейтенант Ващенко вздохнул, глядя на багровеющее на юго-западе небо. Это пылали пригороды Таллинна, напоминая, как мало времени осталось у командования флотом для принятия решения. Ващенко спустился в лодку, решив пару часов подремать на диванчике в кают-кампании. Штабные плотно оккупировали его каюту. Даже прилечь отдохнуть было негде.

01:50

Капитан-лейтенант Автомонов, командир подводной лодки «М-79», закончил обход отсеков и, вернувшись в свою каюту, прилег не раздеваясь на койку. «Малютка» стояла пришвартованной к стенке в крошечном пространстве между массивной кормой «Серпа и молота» и молом. Вторым корпусом у стенки стояла «М-102». Как и все его коллеги капитан-лейтенант Автомонов был издерган непонятным и ненужным бездельем в тесной мышеловке таллиннских гаваней. Автомонов и его маленький экипаж из 17 человек буквально рвались в бой. Тем более, что и лодка их считалась счастливой.

«М-79», малютка в полном смысле этого слова, принадлежала к лодкам так называемой серии VI-бис, имея всего 196 тонн подводного водоизмещения, длину 36 метров (только в два раза длиннее знаменитых двухместных «миджетов»), но мощное для своего размера вооружение, состоящее из двух носовых 533-мм торпедных аппаратов, сорокапятимиллиметрового орудия и пулемёта.

Вступив в строй 15 июля 1936 года, лодка прогремела на всю Балтику ещё до войны с финнами, когда в сентябре 1938 года её откровенно пытался протаранить финский броненосец береговой обороны «Вайнамейнен», хотя «М-79» по всем признакам находилась в нейтральных водах. Тогдашний командир лодки старший лейтенант Иванцов еле успел погрузиться. Финский броненосец прогрохотал своими огромными винтами над «малюткой», кильватерной струей лодку тряхнуло и отбросило в сторону, и весь случай лег в мрачную копилку взаимных обид и оскорблений, выплеснувшихся в кровавый конфликт ноября 1939 года.

Начало войны застало «малютку» в Либаве. К счастью, в отличие от большинства других лодок, «М-79» находилась в полной боевой готовности и в тот же день, 22 июня, лодка покинула Либаву вместе с двумя другими боеспособными лодками — «М-81» и «М-83». В Либаву «М-79» уже не вернулась, придя вскоре на Прибалтийскую базу около Риги, которую также пришлось эвакуировать к 27 июня, после чего лодка пришла в Таллинн.

Некоторое время затем лодка находилась в распоряжении БОБРА — береговой обороны Моонзундского архипелага,— но вскоре генерал-майор Елисеев открыто заявил, что лодки ему для обороны островов совершенно не нужны и он с удовольствием обменяет их на зенитки. Получил ли отважный комендант архипелага зенитки или нет — осталось неизвестным, но «М-79», придя в Таллинн в начале августа, так и стояла там без действия и без всякой пользы, приткнувшись за широкой материнской кормой плавбазы «Серп и молот».

01:55

Капитан-лейтенант Гладилин, командир подводной лодки «М-102», наблюдал с рубки, как матросы во главе с боцманом Серегиным ремонтируют откатник сорокапятимиллиметрового орудия. Лодка стояла пришвартованной к «М-79» под кормой плавбазы. Стояла непривычная тишина, нарушаемая только лязгом гаечных ключей и руганью боцмана. Моросил дождь, крепчал ветер, заходя от норд-оста.

Подводная лодка «М-102» принадлежала к «малюткам» XII серии, насчитывавшей к началу войны 45 единиц. Эти лодки были несколько больше предыдущей серии и имели, при том же вооружении, лучшую автономность, будучи способными пройти в надводном положении со скоростью 14 узлов почти 3500 морских миль. «М-102» вступила в строй в декабре 1940 года, проплавала в апреле и мае 1941 года в восточной Балтике, сдавая различные задачи и совершенствуя боевую подготовку личного состава. В начале июня 1941 года лодка пришла в Таллинн, где встала в док Судоремонтного завода для производства планово-профилактического ремонта.

25 июня «малютка» вышла из Таллинна, направляясь в свой первый боевой поход на позицию северо-западнее маяка Ристну, где пробыла 10 суток, ничего не обнаружив. 6 июля, когда «М-102» возвращалась в Таллинн через проливы Соэловэйн и Муховэйн, она чуть не погибла, с трудом уклонившись от торпед сидящей в засаде немецкой подводной лодки южнее острова Осмуссаар.

Вскоре лодка снова вышла в море, ведя разведку в районе маяка Верти, докладывая о минировании авиацией противника фарватеров.

В начале августа «малютка» вернулась в Таллинн, где встала на ремонт к плавбазе. Требовалось перебрать дизель, сменить крышки торпедных аппаратов, повреждённых от удара о грунт и исправить откатник орудия. Хотя Гладилина постоянно предупреждали о том, что приказ о выходе в море может последовать в любую минуту, шли дни, а никакого приказа не поступало. «Малютка» стояла за кормой плавмастерской, ежеминутно рискуя быть уничтоженной попаданием шального снаряда...

02:00

Старший лейтенант Ефимов, морщась от боли в раненой руке, стоя за штурвалом своего тральщика «Т-203», подвёл корабль в полной темноте к дощатому пирсу на острове Эзель. За кормой к пирсу приткнулся «Вистурис», а верный «МО-208», пройдя вдоль борта тральщика, пропал в темноте, заняв сторожевую позицию со стороны входа в бухту. На какую-то минуту зажглись и погасли навигационные огни, а с пирса сигналили синим маскировочным огнем, обозначая подход к причалам.

Моросил дождь, усиливался северо-восточный ветер. При подходе к причалу выставили кранцы. Какие-то люди в плащах с капюшонами, зловеще выглядевшие при свете нескольких синих маскировочных ламп, приняли концы. «Патрон» покачивало, наваливая на пирс. Приходилось отрабатывать машиной...

На мостик поднялись трое, представились: старший инженер бомбардировочного полка, военный инженер 2-го ранга Баранов, воентехники 1-го ранга Власкин и Прусаков.

— Доставлены ли тонные бомбы?

В вопросе была скрытая надежда на отрицательный ответ.

Командир тральщика ответил утвердительно. Доставлены. И тонные, и полутонные.

Началась разгрузка. Стрелой подавали бомбы в бомботаре на пирс. Матросы откатывали их к стоявшим у причалов двум «полуторкам», вручную закатывали в кузов.

Старший лейтенант Ефимов обошел корабль, выясняя состояние боеготовности тральщика. Двое убитых, шестеро раненых. Борта и надстройки изрешечены осколками. Несколько подводных пробоин, правда не очень крупных. Боцман, главстаршина Шевченко доложил, что все пробоины заделаны, вода внутрь тральщика не поступает. Имевшуюся спустили в междонное пространство и откачали за борт.

Ефимов вернулся в свою каюту и прилег отдохнуть, ожидая окончания разгрузки.

В дверь постучали.

Вошел командир отделения радистов старшина Нестеров с бланком радиограммы.

Ефимов прочел расшифрованный текст:

Поднявшись на мостик, Ефимов приказал готовиться к походу. Последним с корабля выносили ящик с детонаторами. Старший лейтенант Ефимов лично, из рук в руки, передал его военному инженеру 2-го ранга Баранову.

02:20

Известие о доставке 1000-килограммовых бомб на Эзель застало полковника Преображенского в разгаре совещания в штабном бункере с генералом Жаворонковым и представителем Ставки полковником Коккинаки, специально прилетевшим на аэродром Когул на истребителе «И-16». Недавно вызванный к Сталину Коккинаки уверил вождя, что самолёт «ДБ-3» вполне может нести бомбу в одну тонну. Прославленный летчик-испытатель был в этом искренне убеждён. Но присутствовавшие на совещании летчики и штурманы доказывали ему обратное: состояние бомбардировщиков такое, что они не способны нести тонные бомбы (или две полутонных). Особенно много о ненадежности матчасти говорил сам полковник Преображенский, лично водивший свои бомбардировщики на Берлин. Над самым Берлином на его собственной машине отказал один двигатель и он каким- то чудом дотянул на одном моторе обратно на свой аэродром. Да что там Берлин?!

Совсем недавно от командования обороной Таллинна поступила заявка уничтожить командный пункт 18-й немецкой армии в Пярну. Преображенский решил вести звено сам. К его самолёту были подвешены три бомбы по 250 килограмм. Стояла страшная жара, моторы перегрелись, что Преображенский почувствовал уже на взлёте. Еле-еле оторвав машину от взлётной полосы и с трудом перелетев через небольшой участок леса, полковник убедился, что тяга одного мотора упала окончательно. Бомбардировщик, не успев набрать высоты, стал стремительно снижаться на какой-то луг, усеянный валунами. Сбросить бомбы уже было невозможно. Преображенский успел выпустить шасси, но когда они коснулись, земли, выяснилось, что ко всем бедам ещё отказали и тормоза. Самолёт несло по инерции через пни и валуны. Стоило одной из бомб наткнуться на подобное препятствие и машину разнесло бы на атомы со всем экипажем. К счастью, опустившийся хвост бомбардировщика зацепился за какой-то валун и самолёт остановился, протаранив ветхий забор и положив левое крыло на камышовую крышу сарая одного из лесных хуторов.

Комиссар полка Оганезов напомнил присутствующим на совещании, как вернувшись с бомбардировки Берлина на посадке взорвались и сгорели бомбардировщики лейтенантов Кравченко и Александрова. Изношенность боевых машин, почти восьмичасовой полет в ночных условиях при кислородном голодании и арктическом холоде на высоте 7000 метров, не говоря уже об опасностях при подходе к Берлину и над ним,— всё это изматывает летчиков до полусмерти. Физически и морально они устают так, что при заходе на посадку у них уже не хватает сил на точный расчет. В итоге экипажи гибнут всё чаще.

Жаворонков и Коккинаки терпеливо выслушали темпераментные высказывания летчиков, отлично понимая этих людей, но ещё лучше понимая, что изменить ничего нельзя.

Во всех выступлениях сквозила невысказанная мысль: полёты на Берлин сейчас, когда сухопутные войска и флот так остро нуждаются в поддержке с воздуха, следует пусть временно, но прекратить. Военное значение их ничтожно, а нужный пропагандистский эффект достигнут ещё предыдущими налетами. Но никто, разумеется, не осмелился ничего высказать вслух.

Коккинаки, напротив, был уверен в успехе. Разве не он лично ещё в феврале 1937 года поднял на бомбардировщике «ДБ-3» целых ДВЕ тонны бомб на высоту более 11 километров?!

Жаворонков был не столь оптимистичен. Выслушав доклады лётчиков, он даже подумал было связаться с адмиралом Кузнецовым и честно доложить ему о немыслимости задуманного. Но генерал тут же прогнал эту мысль. Только он и Коккинаки знали от кого исходит идея сбросить на Берлин 1000-килограммовые бомбы. Это не оставляло никакой свободы для маневра.

Тем более, что всем становилось ясно — дни аэродрома Когул сочтены. Участились бомбардировки аэродромов немецкой авиацией. По ночам, подбираясь к стоянкам, бьют по бомбардировщикам зажигательным пулями группы кайтселитов — эстонских партизан, не прекращающих борьбы за независимость своей маленькой республики.

В момент, когда Жаворонков уже хотел подвести итоги совещания, в бункере появился старший инженер полка Баранов, только что доставивший тонные бомбы с причала в расположение полка. Было решено выслушать мнение технического специалиста.

Инженер Баранов доложил Жаворонкову и Коккинаки, что из базирующихся самолётов в Когуле только две машины, исходя из состоянии их моторов, могут взять на внешнюю подвеску по тонной или две полутонных фугасных авиабомбы. Да и то с риском из-за недостаточной длины взлетной полосы и отсутствия на ней твердого покрытия. Машины эти — капитана Гречишникова и старшего лейтенанта Богачёва...

В этот момент зазвонил телефон. Дежурный сообщил, что по докладу постов ВНОС к острову приближаются бомбардировщики противника. В кромешной темноте им помогают ориентироваться эстонские партизаны, освещая из леса аэродром красными ракетами.

Загрохотали зенитки. Бункер вздрогнул от взрыва первых авиабомб.

02:45

Фрегаттен-капитан Гельмут Брилль шептал лютеранскую молитву. Его минно-заградительная группа «Кобра », состоявшая из трёх вспомогательных заградителей «Кобра», «Кайзер» и «Княгиня Луиза», ставила очередную минную банку на траверзе мыса Юминда-Нина. Заградители, переоборудованные из старых каботажных грузовых судов, грузно раскачивало разгулявшейся под порывами северо-восточного ветра волной.

Гельмут Брилль хорошо знал эти воды. Ему приходилось ставить мины и тралить их ещё в первую мировую войну. Он участвовал в минно-тральных операциях в Рижском заливе, в устье Финского залива и при захвате Моонзундского архипелага кайзеровским флотом в 1917 году. После войны он ушёл из распущенного Кайзеровского флота, дослужившись до чина корветтен-капитана, и некоторое время плавал на рыболовных судах, а затем — в лоцманской службе Эмденского порта. Он уже подумывал, скопив немного денег, уйти, если не на покой, то по крайней мере на берег, когда грянула Вторая мировая война. Брилль был вызван из запаса, повышен в чине и направлен в знакомые ему воды снова, как и в прошлую войну, ставить мины.

Всего на Балтийском театре военных действий командование группой ВМС «Ост» развернуло три миннозаградительные группы: «Кобра», «Норд» (минзаги «Танненберг», «Бруммер», «Гезенштадт» и «Данциг») и «Пройссен» (минзаги «Пройссен», «Грилле», «Скагеррак » и «Версаль»). Для обеспечения действий минных заградителей им приданы две флотилии торпедных катеров (2-я и 3-я) и две флотилии тральщиков (2-я и 5-я).

Тайно сосредоточившись в финских портах (никто не обратил внимание на старых каботажников, чапающих по Балтике) три группы вспомогательных заградителей, взаимодействуя друг с другом и с двумя финскими заградителями «Риилахти» и «Рвотсинбалми», начали минные постановки за четыре дня до официального начала войны.

За три ночи с 18 на 19, с 19 на 20 и с 20 на 21 июня заградители «Пройссен», «Грилле», «Скагеррак» и «Версаль» под общим командованием капитана 1-го ранга Бентлаге выставили между Мемелем и островом Эланд 1500 якорных мин и 1800 минных защитников. Это обширное заграждение получило кодовое наименование «Варбург I-III».

В ночь с 21 на 22 июня начались минные постановки в оперативном тылу советского фронта. 2-я флотилия торпедных катеров под командованием корветтен-капитана Петерсена выставила 12 мин (заграждение «Кобург») на выходе из Соэлозунда и 12 мин — на выходе из Муховэйна (заграждение «Гота»).

В ту же ночь 3-я флотилия торпедных катеров под командованием капитан-лейтенанта Кемнаде выставила 12 мин в районе Либавы (заграждение «Эрфурт») и 12 мин в районе Миндавы (заграждение «Эйзенах»).

В то же время 5-я флотилия тральщиков под командованием капитан-лейтенанта Добберштейна поставила знаменитое заграждение «Веймар» на выходе из Ирбенского пролива.

В ночь с 22 на 23 июня 3-я флотилия торпедных катеров поставила ещё 18 мин в Ирбенском проливе, на которые лихой Иван Святов — начальник штаба ОЛС КБФ — и направил в то же утро свой отряд во главе с крейсером «Максим Горький», превысив даже рассчитанную немцами эффективность своих минных заграждений.

Пока 3-я флотилия минировала Ирбенский пролив, 2-я флотилия торпедных катеров выставила 36 мин у мыса Тахкуна.

В ночь с 24 на 25 июня 3-я флотилия торпедных катеров капитан-лейтенанта Кемнаде поставила ещё 18 мин в Ирбенском проливе, а на следующую ночь минный заградитель «Бруммер» из группы «Норд» под командованием капитан-лейтенанта Тобиаса выставил в Моонзунде 100 якорных мин и 50 минных защитников. Действующие севернее финские минзаги поставили у Кипинолы заграждение «Ф-8» из 200 мин.

В ночь с 26 на 27 июня заградители «Бруммер», «Танненберг», «Гезенштадт» и «Данциг», действуя под прикрытием четырёх торпедных катеров 3-й флотилии, выставили минное заграждение «Апольда» из 500 мин и 700 минных защитников в глубоком тылу советского флота на траверзе мыса Юминда-Нина. Сменившая их группа «Кобра» добавила к этому заграждению ещё 400 мин (заграждение «Корбетта»).

Несмотря на разгар белых ночей, никто не мешал действиям минных заградителей, с которых за все это время ни разу не увидели ни одного советского корабля. Это было странно и суеверные кайзеровские минеры шептали лютеранские молитвы, благодаря Господа за чудо.

Между тем, чудеса продолжались. В начале июля минзаг «Бруммер», 5-я флотилия тральщиков и три флотилии торпедных катеров (на Балтику была переброшена ещё одна флотилия торпедных катеров — 1-я) выставили в проливе Соэлозунд и у мыса Тахкуна ещё 196 мин и 130 минных защитников.

В середине июля (11-го, 13-го и 20-го) 5-я флотилия тральщиков осуществила три минных постановки в глубоком оперативном тылу противника, выставив ещё 90 мин на траверзе мыса Юминда. Никакого противодействия флотилия не встретила. Это уже вызывало почти мистическое удивление. Ежедневно на этих минах подрывались и гибли боевые корабли и транспортные суда советского флота, но противник, имеющий подавляющее превосходство в надводных кораблях, не предпринимал решительно никаких действий, чтобы сорвать или хотя бы помешать активным минно-заградительным операциям кригсмарине в собственном тылу.

Начиная с 8 августа немецкое командование с учетом обстановки, сложившейся под Таллинном и на Ленинградском направлении, ежедневно ожидало, что советский флот предпримет какие-либо активные действия, чтобы не похоронить себя на таллиннских рейдах. Альтернатив было мало. Предполагалось, что находящиеся в Таллинне корабли с частью гарнизона предпримут попытку прорваться в Кронштадт. А это, принимая во внимание вероятность падения Ленинграда в самом ближайшем будущем, означало, что флот из одной мышеловки переходит в другую и при любом раскладе либо погибнет, либо попадет в руки стремительно наступающего вермахта, либо, в самом худшем случае, окажется запертым в Кронштадте, оставив море в распоряжении немцев на всё время военных действий.

В штабе группы ВМС «Ост» существовало мнение, что командование советским флотом прекрасно отдаёт себе отчет в том, что путь из Таллинна в Кронштадт является не более, чем переход из одного капкана в другой. А потому красное командование будет искать какие-то другие пути спасения. «Другим путем» мог быть только уход в нейтральную Швецию. Хотя подобный вариант считался маловероятным, его приходилось учитывать. На случай, если подобное произойдёт, предполагалось сформировать оперативную группу кораблей в составе линкора «Тирпиц» и нескольких крейсеров с тем, чтобы перехватить в море и уничтожить советские корабли, прежде чем они получат возможность интернироваться в Швеции. Почему именно в Швеции? Потому что больше просто негде!

Пока же всё говорило за то, что русские будут прорываться в Кронштадт. И прежде всего концентрация в водах в районе Таллинна и архипелага большого количества транспортов, о чём ежедневно сообщала разведка. 25 августа разведка группы ВМС «Ост» доложила командованию, что эвакуация флота и гарнизона Таллинна должна начаться в пределах 48 часов. Судя по всему, боевые корабли во главе с крейсером «Киров», ведя за собой огромные транспортные конвои (не менее 70 судов различного водоизмещения), пойдут на прорыв так называемым «центральным фарватером», ведущим прямо на огромное минное заграждение «Юминда». Южный фарватер закрыт приказом высшего командования Красной Армии.

Почему, если он наиболее безопасен? На это трудно было ответить точно. Разве что напомнить, что за прошедшие два месяца войны русское командование, решая оперативно-тактические задачи, из всех возможных вариантов всегда выбирало наихудшие. Возможно, что на это решение повлиял захват вермахтом береговой батареи на мысе Юминда, а, возможно, и какие-то другие факторы. Массовая сдача в плен военнослужащих Красной Армии, имевшая место в июне и июле, хотя сейчас уже пошла на убыль, но не прекратилась. Не исключено, что южный фарватер закрыт, чтобы предотвратить массовую сдачу в плен кораблей и судов. Для этого им всего-навсего нужно приткнуться к побережью, уже захваченному немецкими войсками.

Но каковы бы ни были мотивы советского командования, закрывшего для плавания Южный фарватер, начиная с 8 августа каждую ночь группа «Кобра» Гельмута Брилля, взаимодействуя с 1-й флотилией торпедных катеров и 5-й флотилией тральщиков, ставила мины, обновляя и расширяя заграждение «Юминда».

Каждую ночь на минные постановки в этот период выходили и финские заградители, ставя свои мины чуть севернее немецкого заграждения. Советские корабли не предприняли ни единой попытки помешать их кропотливой и многотрудной работе[5]...

Фрегаттен-капитан Брилль взглянул на часы. Было 3 часа ночи 26 августа 1941 года. Мины были выставлены и пора было возвращаться на свои временные базы в Финских шхерах. Он сверился по журналу минных постановок. Всего за период с 8 по 26 августа его миннозаградительная группа выставила на траверзе мыса Юминда-Нина 673 якорных мины и 636 минных защитников. За тот же период финские заградители поставили дополнительно 696 якорных мин и 100 минных защитников.

03:15

Командир канонерской лодки «Амгунь» капитан-лейтенант Николай Вальдман, упёршись руками в поручни мостика, смотрел на вырисовывающийся на фоне бушующего в гавани пожара силуэт старого минного заградителя «Амур». Именно на «Амуре», где Вальдман занимал должность вахтенного начальника, застал его октябрь 1917 года.

Всю жизнь в нём боролись два желания: стать моряком и стать скульптором. В 1913 году в возрасте 20 лет Вальдман всё-таки решился стать моряком и поступил в юнкера флота, успев даже совершить плавание на знаменитом крейсере «Олег» по Средиземному морю. Война и революция подхватили его, всё более удаляя от возможности посвятить себя искусству. Он сражался в составе Красной Онежской флотилии, командуя сначала миноносцем «Сторожевой», а затем дивизионом канонерских лодок; служил начальником, как тогда называли, «распорядительного отдела штаба Мурманского побережья», а в 1920 году был переведён на преподавательскую работу в училище Фрунзе.

То ли порядки, царившие тогда в училище, то ли старая мечта заставили его в 1923 году уволиться из Рабоче-Крестьянского Красного Флота и полностью посвятить себя искусству. Николай Вальдман оказался чрезвычайно талантливым скульптором, создав хорошо известную композицию «Ленин и дети», некогда стоявшую перед Михайловским дворцом в Ленинграде. В честь этой скульптурной группы была даже выпущена в 1937 году почтовая марка, попавшая во все каталоги, впрочем, без указания фамилии автора. За эти же годы Николай Вальдман успел побывать в ссылке (после убийства Кирова) и почти ежегодно призывался на сборы, главным образом для обучения молодых матросов.

В июне 1941 года 48-летнего скульптора снова призвали на флот, аттестовали в звании капитан-лейтенанта и назначили командиром канонерской лодки «Амгунь».

Назвать «Амгунь» боевым кораблём можно было только с большим допущением. «Амгунь» была одной из грунтоотвозных шаланд, построенных для нужд Балттехфлота в Германии в 1939-40 гг. Шаланда имела водоизмещение 1140 тонн, две паровые машины в 800 л.с. и могла развивать скорость до 8,5 узлов. С началом войны «Амгунь» и однотипные с ней грунтовозы были переоборудованы в канонерские лодки. Это была одна из самых блестящих импровизаций времен Отечественной войны. Бывшие «грязнухи» получили гордое прозвище «Ладожские линкоры», некоторые из них стали гвардейскими и краснознаменными.

6 июля 1941 года «Амгунь» была объявлена мобилизованной. В спешном порядке на шаланде были установлены два 100-мм орудия, три 45-мм пушки и один 20-мм зенитный автомат. В воздух с бортов надстройки грозно глядели счетверённые «Максимы».

15 июля на шаланде взвился военно-морской флаг и «Амгунь» стала боевым кораблём.

8 августа капитан-лейтенант Вальдман привёл «Амгунь» в Таллинн и с тех пор канонерская лодка почти непрерывно поддерживала огнём своих орудий сухопутные войска, находясь на позиции в районе бухты Колгалахт.

Позицию на суше в этом северо-восточном секторе обороны Таллинна занимала 22-я дивизия НКВД. По своей специфике дивизия НКВД занималась совершенно непривычным для себя делом, а потому её боевые порядки были быстро прорваны немцами, которые вышли тут на побережье залива и пытались начать наступление вдоль побережья. Только ураганный огонь, который вели посменно «Амгунь» и однотипная с ней канлодка «Москва», не дали пока возможности противнику прорваться к городу с этого направления и подсечь всю нашу оборону.

Однако обстановка с каждым днём все ухудшалась. Оборона 22-й дивизии рушилась. Немцы подтянули тяжёлую артиллерию, пытаясь отогнать назойливые шаланды от побережья. А вчера на них впервые обрушились «юнкерсы». Неуклюжие тихоходные и высокобортные вооруженные шаланды маневрировали как могли, но избежали каким-то чудом прямых попаданий авиабомб.

Ночью канлодки были сменены эсминцем «Скорый», который, хотя и имел гораздо более мощную артиллерию, но не мог так близко подбираться в темноте к побережью, как это делали бывшие шаланды.

В темноте, освещаемой только отблесками пожаров, «Амгунь» принимала с баржи боеприпасы.

Капитан-лейтенант Вальдман смотрел на «Амур», преисполненный воспоминаниями. После производства в мичмана в 1915 году он был направлен на этот знаменитый заградитель и прошел на нём через огонь прошлой войны. Всплывали полузабытые лица его друзей-офицеров тогдашнего Балтийского флота, ушедших вместе со всей эпохой навсегда.

03:50

Старший лейтенант Орлов — командир сторожевого корабля «Снег» — лежал одетым на койке в своей каюте, пытаясь немного вздремнуть. Но сон не шёл. Сквозь полуоткрытую дверь каюты слышалось бренчание гитары, от звука которой командир морщился, как от зубной боли. Гитара принадлежала капитан-лейтенанту Гусельникову, который, к большому неудовольствию Орлова, обосновался на «Снеге».

Капитан-лейтенант Гусельников являлся комиссаром дивизиона сторожевых кораблей, а потому своё неудовольствие по поводу его присутствия на сторожевике старший лейтенант Орлов держал при себе. Кроме гитары военком дивизиона притащил на «Снег» своего любимца — пушистого сибирского кота, без которого просто не мог жить. Даже во время политзанятий держал его на коленях и поглаживал...

Три однотипных сторожевика — «Снег», «Буря» и «Циклон» стояли в Минной гавани кормой к причалу и лагом друг к другу. На флоте этот дивизион, в состав которого входила ещё и «Туча», ныне ремонтирующаяся после подрыва на мине в Кронштадте,— называли «дивизионом плохой погоды», часто вместо слова «плохой» употребляя более крепкое словечко.

Все эти сторожевики, принадлежащие к так называемому проекту 39, были построены на заводе им. Жданова в Ленинграде. Разговоры об их строительстве велись ещё с начала 20-х годов, когда начали осуществляться планы по модернизации доставшихся в наследство от Императорского флота трёх линейных кораблей. Линкорам необходимо было охранение и это легло в основу концепции создания новых сторожевиков, чьё соединение так и называлось: «Дивизион сторожевых кораблей бригады линейных кораблей Краснознаменного Балтийского флота». Столь длинное и нескладное название, конечно, сразу было вытеснено фольклорным, но более звучным: «Дивизион плохой погоды», поскольку все сторожевики этой серии (а построено их было для всех морских театров 18 единиц) были названы в честь тех стихийных явлений природы, которые знаменуют плохую или очень плохую погоду.

Самый старый из стоящих в Таллинне сторожевиков — «Циклон» — вошёл в строй ещё в июле 1932 года, а самый молодой — «Снег» — в конце сентября 1938 года, став последним кораблём всей серии. («Буря» вступила в строй в ноябре 1936 года).

Все сторожевики, разнясь друг от друга мелкими деталями, имели 600 тонн водоизмещения, могли развивать скорость до 21 узла, несли два 102-мм орудия, две 45-мм зенитных установки, трёхтрубный торпедный аппарат, 2 бомбомёта и принимали на палубу до 20 мин.

Корабли принимали участие в войне с Финляндией, прошли после неё ремонт и с первых же дней этой войны включились в боевые действия на Балтике.

30 июня «Снег» и «Туча» под эскортом «малых охотников» выставили мины в Ирбенском проливе. 6 июля «Снег» был впервые атакован самолётами противника, когда в составе отряда эскадренных миноносцев следовал на очередную минную постановку. Из-за повреждения в машине сторожевик отстал от отряда и при появлении самолётов был вынужден освободиться от мин, сбросив их за борт. 12 июля «Снег» и «Буря» выставили четырьмя банками 60 мин юго-западнее Ханко.

18 июля «Снег» и «Туча» вместе с эсминцами «Сердитый» и «Грозящий» ставили мины на подходах к Риге. Сторожевики имели на палубах по 30 мин. В самом начале операции под кормой «Тучи» взорвалась одна из выставленных мин. Сторожевик сильно тряхнуло, мины подбросило на рельсах. Корму деформировало, погнуло гребные валы. Румпельное отделение оказалось затопленным. Мины пришлось сбросить за борт. «Снег» взял поврежденного собрата на буксир и повел его в Муховэйн. На переходе сторожевики 17 раз атаковались самолётами противника, но ни одна бомба в цель не попала.

5 августа «Снег» и «Циклон» выставили 60 мин на походах к о. Утэ, а 12 августа «Снег» и «Буря» вышли на минную постановку в районе Ханко, после чего вернулись в Таллинн, где и стояли с тех пор.

Угловатые, с огромным полубаком и двумя нелепо торчащими разновеликими трубами, эти сторожевики оставили по себе славную память и были любимы моряками. Они ставили мины прямо у оккупированного побережья (каждый с июня по август выставил более 300 мин), эскортировали транспорта, эсминцы и подлодки, спасали экипажи потопленных кораблей, обстреливали берега, занятые противником, перевозили десанты и боеприпасы, качались в дозорах, отбиваясь от бомбардировщиков противника, отгоняли от беззащитных пароходов хищные немецкие и финские торпедные катера.

Двухнедельная стоянка в Таллинне ничем не ознаменовалась для этих маленьких кораблей. Авиация их игнорировала, а шальные снаряды — щадили...

Старший лейтенант Орлов встал с койки, одел фуражку и направился на мостик, чтобы не слышать бренчание комиссарской гитары. Комиссар играл совсем неплохо, но командир сторожевика его терпеть не мог и не скрывал этого, за глаза называя скоморохом. Комиссар это чувствовал и редко в присутствии командира позволял себе подниматься на мостик. А если делал это, то стоял молча.

04:15

Генерал-майор Николаев, забывшийся коротким сном на жестком топчане своего командного пункта, почувствовал, как адъютант коснулся его плеча: «Товарищ генерал! Иван Федорович...»

Ещё не открывая глаз, Николаев услышал гром начавшейся канонады. Немцы начали сегодня артподготовку раньше обычного.

Откинув шинель, генерал встал, подтянул ремень и подошел к столу с картой обстановки.

Помощник начальника оперативного отдела штаба майор Крылов, до этого что-то кричавший по телефону, доложил командиру корпуса, что противник силами до двух полков пехоты при поддержке танков перешел в наступление в восточном секторе обороны города. В Пирите идут уличные бои. Возможно, что туда прорвались десантники, высаженные накануне на полуострове Виймси. Связи с ними нет. Пока противник наступает на парк Кадриорг и в направлении пригородного поселка Козе. Наступление поддерживается двумя тяжёлыми батареями немцев. Полковник Парафило докладывает, что если ему срочно не подбросят подкреплений, то он сможет продержаться не более двух часов.

Генерал Николаев позвонил в штаб флота, где находились член его Военного совета генерал Москаленко и военком 10-го корпуса Козлов. Генерал хотел узнать, почему прекратили огонь корабли. Возможно, в штабе флота не знают, что противник возобновил наступление и через несколько часов может ворваться в город.

Пока Николаев дозванивался до штаба КБФ, оттуда неожиданно позвонил оперативный дежурный и напомнил командиру корпуса, что он в 10 часов утра должен прибыть на совещание к командующему флотом.

Генерал о совещании знал, но забыл. А вспомнив, недовольно проворчал, что ежедневными совещаниями немцев не остановишь, и раздраженно спросил дежурного, почему корабли не ведут огонь на восточном секторе, где противник, похоже, снова прорвал фронт. Дежурный ответил, что корабли немедленно откроют огонь, как только получат данные с корректировочных постов. То есть с рассветом. Не по своим же лупить! Генерал хотел отчитать дежурного за излишнюю разговорчивость, когда на КП не вошли, а буквально вбежали Москаленко и Козлов. По их возбужденным лицам было ясно, что произошло что-то чрезвычайно важное и неожиданное.

— Что ещё случилось? — хрипло спросил Николаев.

— Уходим, Иван Федорович! — выпалил Москаленко.

— Кто уходит, куда уходит? — не понял командир корпуса. — Докладывайте толком.

— В Ленинград уходим, — пояснил генерал Москаленко, бросая фуражку на стол и садясь, чтобы отдышаться.— Получен приказ Ставки и от Ворошилова.

— А почему Трибуц ничего не сообщает? — спросил генерал Николаев.

— Видимо, сегодня доведёт на совещании, — предположил Москаленко. — Мы в штабе узнали от адмирала Пантелеева, что приказ получен. Он просил пока об этом не распространяться, но подготовиться к отводу войск таким образом, чтобы немцы не ворвались в порт на их плечах.

— На основании чего я дам директиву в войска, — удивился командир корпуса, — если у меня нет ни письменного приказа, ни даже устного указания?

— Директиву направим сегодня после совещания, — подсказал Москаленко. — А пока надо составить план отвода войск в гавани и план прикрытия...

Затрещал зуммер полевого телефона. Майор Крылов взял трубку. Противник силами пехотной бригады при поддержке танков перешел в наступление на западном участке обороны, явно намереваясь отрезать Палдиски от Таллинна по линии Кейла-Суурупи. Батарея №187 на мысе Суурупи осталась без какого-либо прикрытия, один на один с противником и взывает о помощи...

04:50

Заместитель начальника медико-санитарной части КБФ военврач 1-го ранга Алексей Эдель-Смольников был удивлён, увидев насколько осунулся и потерял свой былой щеголевато-подтянутый вид адмирал Пантелеев. Тем не менее начальник штаба КБФ был чисто выбрит, подтянут и спокоен. В красных от бессонницы глазах не было и тени тревоги. Однако опытный глаз врача по многим признакам определил, что адмирал находится на пределе нервного напряжения, сохраняя огромным усилием воли спокойствие и оптимизм.

— Вам нужно отдохнуть, Юрий Александрович, — сказал Смольников. — Поверьте, это не дежурные слова, которые доктора всегда говорят политикам и военачальникам в книгах и кинофильмах, а те отмахиваются, говоря, что отдыхать в могиле будем. Аккумулирующая усталость помимо воли человека самым негативным образом отражается на оптимальности принимаемых решений, особенно в такой критической обстановке, как сейчас. Кроме того...

— Спасибо, доктор, — со смехом перебил его адмирал, — мы все уже пожинаем плоды оптимальности собственных решений. А сейчас решения принимаем не мы. Их принимают за нас и неизвестно, делают это выспавшиеся люди или нет.

Смольников счёл за лучшее промолчать.

— Так вот, — продолжал Пантелеев. — Одно из важных решений уже принято и в связи с этим решением вам, Алексей Васильевич, придется в ближайшие дни здорово поработать. Тем более, что Кривошеин ещё не оправился после аппендицита.

Кривошеин был начальником Медико-санитарного управления КБФ. Если подходить строго, Смольников вовсе не был его заместителем.

Совсем недавно Смольников был профессором Военно-морской медицинской Академии, созданной в 1940 году на базе морского факультета при 1-м Ленинградском медицинском институте имени академика Павлова. Медицинское обеспечение армии и флота было последним делом, интересовавшим политическое и военное руководство СССР, намеревавшееся вести войну «малой кровью на чужой территории». Чудовищные потери, которые стали нести вооруженные силы с первых же дней войны привели к тому, что со всех театров боевых действий посыпались заявки об острой нехватке медицинского персонала. «Врачей, врачей, врачей!» — засыпало Ленинград заявками командование Балтийского флота.

В конце июля Смольников был вызван в Смольный, где на втором этаже правого крыла здания находился штаб Северо-западного направления. Там начальник медицинской службы фронта Верховский вручил профессору предписание немедленно выехать в Таллинн. В предписании говорилось, что Смольников направляется на главную базу КБФ «для согласования совместных мероприятий по эвакуации раненых, проводимых армейскими, флотскими и гражданскими органами здравоохранения».

Профессор Смольников был старым морским врачом и опытным медицинским администратором. В своё время он служил флагманским врачом Северного флота, а затем в Москве в Медико-санитарном управлении ВМФ, где он стал одним из создателей Военно-морской Медицинской Академии. Он знал всех адмиралов, руководящих советскими военно-морскими силами, а те знали его. Многие даже были его пациентами.

Вместе со Смольниковым в Таллинн был направлен главный врач морской авиации Афанасий Громов.

Таллинн был в буквальном смысле слова набит ранеными. Они стали стекаться в город ещё в июне, когда начались сражения за Прибалтику. А бои за город добавляли ежедневно к их числу до 2000 человек. Ни город, ни тем более база не были готовы к наплыву такого количества раненых. Госпитальная база гарнизона оказалась совершенно недостаточной. Гражданские медики развернули в Таллинне несколько эвакогоспиталей, но и это было каплей в море.

Чтобы разгрузить Таллинн от такого огромного количества раненых, требовались специальные госпитальные или санитарно-транспортные суда, хотя бы минимально приспособленные для перевозки раненых. Но их не было, поскольку в гигантской предвоенной сталинской программе создания океанского флота для госпитальных судов места не нашлось. Пришлось импровизировать на ходу, в спешном порядке переоборудовались для этой цели пассажирские и грузовые пароходы, разбросанные по ближайшим бухтам и шхерам в ожидании приказа об эвакуации.

Со свойственной ему энергией профессор Смольников взялся за дело. Вместе с доктором Беляевым, ответственным за эвакуацию раненых, он объехал несколько десятков транспортов, составляя график подачи раненых на суда и распределения их по транспортам.

Ночной вызов к начальнику штаба флота нисколько не удивил доктора Смольникова. День и ночь давно уже смешались у него, как у всех, сражающихся в этой кровавой и беспощадной войне.

Адмирала Пантелеева Смольников знал уже давно, ещё по службе на Севере, а потому мог позволить в разговоре с ним многое из того, что врачи позволяют себе в разговорах с пациентами, независимо от служебного положения последних.

Адмирал был, как обычно, приветлив, но быстро перешел к делу.

— Итак, — сказал он. — Вам придется здорово потрудиться. Получен приказ оставить Таллинн. Начинайте эвакуацию раненых на суда. Свяжитесь с начальником отдела военных сообщений Гонцовым и батальонным комиссаром Поспешиным. Я дал им указания. Они обеспечат вас транспортом. Пока никого не информируйте о том, что я сказал. Пока. Я думаю, что ещё в первой половине дня об этом будет объявлено по всем частям и подразделениям...

Вернувшись в главный военно-морской госпиталь, Смольников увидел как с машин, повозок и телег сгружают новые сотни раненых. Весь двор госпиталя был уставлен носилками. Раненые лежали на шинелях, плащ-палатках и на голой земле.

Смольников увидел мечущегося около машин начальника госпиталя Фёдора Синенко.

— Что случилось? — спросил он.

— Немцы прорвали оборону у Пириты,— глядя куда-то в пространство безумными глазами ответил начальник госпиталя.— Раненые оттуда.

Синенко помолчал и добавил:

— Немцы ворвались в Кадриорг. Находящийся там госпиталь эвакуируется. Куда — не знаю. У нас мест нет, — и указал на сложенных во дворе раненых. — На следующую партию уже не хватит и двора.

Ещё раз взглянув на раненых, лежащих на земле под моросящим дождем, Смольников сказал: «Федор Иванович, пройдем в ваш кабинет. Есть важные новости».

05:20

Начальник Особого отдела КБФ дивизионный комиссар Лебедев не нуждался в откровенностях адмирала Пантелеева, чтобы знать о предстоящем оставлении Таллинна. Он знал даже больше штаба КБФ и командующего флотом. Во всяком случае, ещё за сутки до того, как маршал Шапошников и адмирал Кузнецов упрашивали Сталина разрешить эвакуацию флота из Таллинна, Лебедев по своим каналам получил уведомление о предстоящей эвакуации как о совершенно решённом факте. В связи с этим Особому отделу флота совместно с НКВД Эстонской ССР предлагалось провести ряд мероприятий, главным из которых было наиболее традиционное: чтобы занявшим город немцам не досталось решительно ничего из того, чем бы они могли воспользоваться для ведения дальнейшей войны против Советского Союза.

Первым и главным богатством Таллинна был порт, судоремонтный завод, удобные гавани и рейды. Всё это согласно полученной директиве подлежало уничтожению или приведению в состояние, исключающее возможность какого-либо ремонта. Особому отделу флота и органам НКВД Эстонии, которые, естественно, не могли самостоятельно выполнить такой большой объем разрушительных работ, предлагалось эти работы только организовать и проконтролировать, предупредив исполнителей о «личной персональной ответственности».

Однако в полученной директиве существовал и ещё один пункт, выполнить который могли и были обязаны только органы НКВД и Особого отдела КБФ. Если немцы ни в коем случае не должны были воспользоваться богатой инфраструктурой Таллиннского порта, то в равной степени они не должны были воспользоваться и услугами людей, которые в силу многих различных обстоятельств сочувствовали им или могли сочувствовать. А поскольку совершенно нерационально было подобный враждебный или потенциально враждебный элемент куда-то из Таллинна увозить, то вполне естественно, что их было необходимо ликвидировать до ухода войск и полного оставления Таллинна.

Это являлось наиболее сложной задачей, поскольку катастрофически не хватало исполнителей. А привлекать к выполнению подобных задач сухопутные и военно-морские части считалось «нецелесообразным» по политическим соображениям. Однако все «чекисты» понимали важность поставленной перед ними задачи.

Ночью дивизионный комиссар Лебедев собрал совещание, на котором кроме его заместителя — батальонного комиссара Клименко — присутствовал сам нарком внутренних дел Эстонии Кумм, секретарь ЦК компартии Эстонии Каротамм и Уполномоченный ЦК ВКП(б) по Эстонии Бочкарёв.

Нарком внутренних дел Эстонии Кумм с самого начала войны получил неограниченные полномочия от своего московского шефа Лаврентия Берия в наведении порядка на вверенной ему территории. Как и у всякого представителя советской службы государственной безопасности, воспитанной на элегантных методах Ленина и Дзержинского, сами понятия порядка и безопасности всегда ассоциировались у Кумма с истреблением собственного народа. Он активно участвовал в предвоенных расстрелах и депортации эстонского населения, проявив при этом столько инициативы, что заслужил поощрение из Москвы с пожеланием несколько умерить свой «революционный пыл», поскольку катастрофически не хватало транспорта, чтобы отправить в Сибирь всех назначенных Куммом на депортацию и в ГУЛАГ. Однако вскоре из Москвы пришло указание о новой депортации из Эстонии не менее 50 тысяч представителей коренного населения. Указание было датировано 14-м июня 1941 года и, разумеется, никак не могло быть выполнено до начала войны.

С началом войны стоящие перед НКВД Эстонии задачи. с одной стороны, осложнились благодаря небывало стремительному продвижению вермахта по Прибалтике, но, с другой стороны, упростились, благодаря законам военного времени. НКВД создал специальные части, честно назвав их «истребительными батальонами». Тюрьмы и многие приспособленные под тюрьмы складские и прочие помещения были набиты арестованными ещё со времен первой волны расстрелов и депортаций 1940-го года, не говоря уже об июне 1941-го. Под предлогом борьбы с полумифической «диверсионной» организацией «Эрна», засланной в Эстонию абвером, истребительные батальоны прочёсывали деревни и хутора, расправляясь с местным населением, наивно ожидавшим прихода немецких войск как освободителей. За одно подобное ожидание полагался расстрел.

К беде «истребительных» отрядов НКВД, остатки Красной Армии бежали на восток так быстро, что вскоре практически все истребительные батальоны оказались в Таллинне, где простор для их деятельности был несколько ограничен. Кроме того, адмирал Трибуц решительно заявил, что ему не нужна в осажденном городе такая большая карательная армия и приказал влить указанные батальоны в состав 22-й дивизии НКВД, которая панически убегая с самой западной границы, сумела несколько отдышаться только в Таллинне.

Истребительные батальоны хотя и увеличили личный состав дивизии, боеспособности ей добавили мало. Тем не менее нарком Кумм написал на Трибуца донос, что тот, лишив его наркомат карательных батальонов, фактически вошёл в сговор с противником, сорвав все мероприятия по наведению порядка в тылу.

Однако, как отлично понимали все присутствующие на совещании, подобные оговорки вовсе не освобождали от выполнения полученного приказа. Директива, выпущенная ещё в первые дни войны и позднее неоднократно подтвержденная, категорически требовала ни в коем случае не оставлять немцам контингент следственных изоляторов, тюрем и лагерей. Москва не так карала за брошенные совсекретные архивы, сколько за оставление противнику подследственных и заключенных. Все понимали, что времени в обрез и расстрелять весь контингент заключенных просто физически невозможно.

Нарком Кумм предложил тех, кто содержится в разных бараках и конюшнях, просто сжечь вместе с помещениями. А если помещения каменные, то взорвать их. И в том, и в другом случае всегда можно будет всё свалить на шальной немецкий снаряд. Или на преднамеренный. Кроме того, предложил Кумм, прислушиваясь к грохоту немецкой артиллерии, которая, видимо, подогревала творческую мысль наркома, можно часть заключенных погрузить в какую-нибудь баржу и утопить на рейде, сделав, таким образом, сразу два полезных дела: преградить немцам вход в бухту и выполнить приказ НКВД СССР.

При этом все посмотрели на дивизионного комиссара Лебедева, поскольку по должности всеми спецплавсредствами ведал именно он. И именно в его ведении имелась целая плавтюрьма на каботажном пароходе «Венус».

Однако дивизионный комиссар Лебедев хотя и с пониманием относился к проблемам республиканского НКВД, но имел и немало собственных, на решение которых времени практически не оставалось.

С первых же дней войны особый отдел КБФ столкнулся с несколько странным поведением капитанов прибалтийских судов, которые без всякого энтузиазма относились к лихорадочным усилиям флота хоть что-то эвакуировать со своих многочисленных баз, сдаваемых армией противнику.

Из Либавы, Вентспилса, Риги и Елгавы не удалось вывести более 20 крупнотоннажных транспортов, загруженных до отказа флотским имуществом. Особый отдел вполне справедливо подозревал, что подобное безобразие произошло не без содействия латвийских и эстонских моряков. Транспорты, которые удавалось вывести из горящих портов и чьи экипажи состояли преимущественно из прибалтов, также внушали серьезнейшие опасения: не посадят ли они вверенное им судно на мель, не сбегут ли в уже захваченный противником порт или в Финляндию. На транспортные суда срочно расписали офицеров КБФ, дабы те следили за действиями экипажей, особенно комсостава как социально чуждого по определению. Но и это не давало полной уверенности.

На фоне массовой сдачи в плен сухопутных войск под подозрение попадали все, независимо от национального и социального происхождения. Особый отдел заставил адмирала Трибуца подписать приговор о расстреле капитан-лейтенанта Афанасьева, вынужденного оставить в Либаве свой эсминец «Ленин», стоявший там с разобранными машинами. Правда, Афанасьеву удалось взорвать эсминец, но это, по мнению особого отдела флота, никак не могло считаться смягчающим вину обстоятельством.

Тут как раз подоспел знаменитый приказ Сталина №270 от 16 августа 1941 года, предписывавший уничтожать всех желающих сдаться в плен «всеми средствами, как наземными, так и воздушными», а заодно выявлять тех, кто потенциально был бы не прочь сдаться в плен (при удобном случае), поступая с ними соответственно, ибо по советским законам намерение совершить преступление приравнивалось к совершенному преступлению.

На подозрении были все: от простого матроса до командующего флотом, особенно — моряки-прибалты. А среди них первое место занимали латвийские моряки, чья маленькая республика была уже полностью оккупирована немецкими войсками. В самом деле, многие латыши стремились вернуться домой, где остались их семьи, совершенно не желая участвовать в схватке двух тоталитарных хищников на чьей-либо стороне.

Подобные настроения были быстро выявлены и столь же быстро принят ряд необходимых мер. С пришедших в Кронштадт и Ленинград судов бывшего Латвийского и Эстонского пароходств все моряки-прибалты списывались, а затем направлялись подальше от театра военных действий куда-нибудь на Каспий, Балхаш или Арал. Однако эта мера стала ещё одним побудительным стимулом свернуть на пути в Кронштадт или обратно в Ригу, или прямиком в Хельсинки. Хотя таких случаев и не было, Особый отдел КБФ через сеть осведомителей хорошо знал, что подобные разговоры ведутся на многих судах. Необходимо было провести серию воспитательных мероприятий, чтобы на конкретном примере отбить охоту у остальных предаваться подобным настроениям. Вскоре случай представился.

На Таллиннском рейде с 8 августа находился латышский пароход «Атис Кронвалдс». Судно, которым командовал капитан Мартин Каксте, с большим трудом удалось провести из Пернова в Таллинн через мины и постоянные налёты авиации противника.

Уже в Таллинне с парохода исчез подручный кочегара Семен Григорьев — один из двух русских, включенных в судовую роль. Григорьева разыскать не удалось, но следствие быстро «выяснило», что к дезертирству кочегара склонили постоянные «пораженческие» разговоры, вёдущиеся на борту «Атиса Кронвалдса» при полном попустительстве капитана и его помощников. Немедленно были арестованы 16 человек из состава команды судна во главе с самим капитаном Каксте и старшим штурманом Янисом Липниксом. Замыкал список семнадцатилетний матрос Рихард Липинс.

Собравшийся военный трибунал КБФ под председательством полкового комиссара Акимова при обвинителях Морозове и Титове приговорил 12 латышей к расстрелу по обвинению в измене Родине в форме способствования дезертиру и дезертирским настроениям. Это, по сути, предумышленное судебное убийство латышских моряков в назидание остальным стало началом массовых репрессий против капитанов, штурманов и механиков, чьи двусмысленные высказывания, переданные агентурой, сочетались с нерусским происхождением.

Результатом подобной кампании явилась секретная директива штабу КБФ с требованием заменить на транспортах весь комсостав прибалтийского происхождения на русский. Адмирал Пантелеев, получив это указание, только пожал плечами. Менять опытнейших, прекрасно знающих балтийские воды капитанов и штурманов на непонятных людей, все добродетели которых основаны на русских фамилиях, не хотелось, особенно в разгар боевых действий, когда от этого зависела жизнь тысяч людей.

Дивизионный комиссар Лебедев довольно образно, хотя и несколько витиевато, объяснил начальнику штаба КБФ, что невыполнением этой директивы он берет на себя ответственность за поведение каждого из примерно полусотни капитанов больших и малых судов, собравшихся на рейдах Таллинна и в близлежащих бухтах.

Но подобными акциями многоплановая деятельность Особого отдела КБФ не ограничивалась. По традиции, основанной ещё Дзержинским в годы гражданской войны и творчески развитой Сталиным в последующие времена идущих чередой «военно-троцкистских» и прочих заговоров, первой и наиболее важной задачей Особого отдела КБФ (как и всех Особых отделов Вооруженных сил СССР) являлся сбор компромата на командный состав. В первую очередь на самого командующего и его штаб, на командиров эскадр, отрядов и дивизионов, на командиров кораблей и так далее — вплоть до старшин- сверхсрочников. Фиксировалось всё: вкусы, привычки, высказывания по разным вопросам, отношение к спиртному, отношения с женщинами, круг знакомств и многое другое, что при аресте могло бы создать прекрасный орнамент к вредительской, шпионской и любой другой деятельности, которую любовно трактовали 14 частей знаменитой 58-й статьи Уголовного Кодекса и разные подзаконные инструкции военного и довоенного времени...

Недалеко от здания, где представители карательных и контрразведывательных органов собрались на свое последнее совещание в Таллинне, грохнул немецкий снаряд.

Нарком Кумм испуганно взглянул на дивизионного комиссара Лебедева:

— Вы согласовали со штабом флота вопрос об эвакуации руководящего состава НКВД и прокуратуры?

— Да, — успокоил наркома Лебедев. — Мы пойдем в составе главных сил на эсминце «Сметливый».

Ещё ни один человек на флоте не знал, каким образом будут подразделены соединения КБФ при прорыве из Таллинна. Какие силы будут считаться главными, а какие — вспомогательными или силами прикрытия.

Никто не знал, а начальник Особого отдела КБФ знал. На то он и был начальником Особого отдела. Чего не знал ни он, ни его подчинённые — это планов противника, хотя, казалось, именно это должно было являться их главной обязанностью. Но даже ничего не зная, вполне можно догадаться, что времени на выполнение всевозможных директив, посыпавшихся из Москвы и Ленинграда, уже нет. Возможно, что уже не хватит времени и для собственного спасения.

06:00

Планы немцев были совершенно очевидны адмиралу Пантелееву. Для этого было достаточно взглянуть на карту обстановки. С рассвета противник начал наступление на город с трёх сторон. Пока ещё нет серьезного нажима в центре, но на флангах всё уже рушится. К непрерывному гулу немецкой канонады прибавился и рев морской артиллерии с кораблей. Земля и моря вздрагивали, когда в дело включалась 12-дюймовая батарея на острове Аэгна.

В этот момент кто-то из штабных принес адмиралу дополнительные данные о транспортных судах. Пантелеев отложил дневник, думая к нему вернуться через несколько минут.

Но больше адмиралу уже не удастся отвлечься. И эта запись оказалась последней, сделанной в Таллинне.

Положение было отчаянным. За столь короткое время нужно было подготовить к переходу весь флот — огромный флот более ста девяноста вымпелов. В 5 раз больше, чем вел адмирал Рожественский в Цусимском бою. Какой огромной казалась тогда его обречённая армада из всего 37 вымпелов. А тут 190!

И хорошо, если в нашем распоряжении есть ещё сутки. Судя по докладам с фронта, времени может оказаться гораздо меньше.

А за оставшееся время нужно снять войска с фронта, обеспечив им хоть какое-то прикрытие. Надо погрузить на корабли десятки тысяч человек и тонны ценного имущества.

49 крупных транспортов штаб КБФ разделил на три конвоя. Посадка войск на большие транспорты намечалась в бухте Копли-Лахт в Беккеровской гавани и в гавани бывшего Русско-Балтийского завода, на островах Найссаар и Аэгна, у полуострова Виймси, в Купеческой и Минной гавани, а также в уже отрезанном от Таллинна Палдиски. В штормовых условиях (погода продолжала портиться), под огнём противника там предстояло поставить большие неуклюжие транспорты. На всех, конечно, не хватит стенок. Придется организовать доставку людей и грузов прямо на рейд, мобилизовав все возможные плавсредства.

В оперативном отделе штаба считали, что до выхода флота необходимо бросить все имеющиеся в распоряжении тральщики на очистку от мин фарватера, по которому предстоит идти главным силам флота и конвоям. Некоторые офицеры ещё искренне верили, что командование в конце концов откроет южный фарватер, который, по данным разведки флота, был свободен от мин. Но если этого не произойдёт, просто необходимо перед прорывом провести массированное траление центрального фарватера!

Массированное траление! Конечно, соглашался адмирал Пантелеев, это было бы лучше всего. Но подобная операция невозможна. И даже не из-за отсутствия необходимого для её проведения количества тральщиков, а из-за полного отсутствия времени. На траление такого участка пути хотя бы до Гогланда нужно несколько суток. К сожалению, разрешение на эвакуацию получено слишком поздно. Времени уже нет.

Кроме того, совсем некстати заштормило море и синоптики предсказывают, что в ближайшие 24 часа погода станет ещё хуже, делая невозможными какие-либо минно-тральные работы.

Тогда при условии, что флот двинется на прорыв центральным фарватером без предварительного траления при нынешнем количестве тральщиков, можно путём простейших методических расчетов предсказать потерю от мин: примерно 30-35% кораблей и судов. Плюс примерно 15% от действия авиации противника, поскольку рассчитывать на воздушные прикрытие прорыва также не приходится. Итого: будет потеряно приблизительно 50% кораблей и судов, участвующих в прорыве. Все возможные случайности, которые нельзя учесть в расчётах, могут увеличить это число ещё минимум на 10%.

Таким образом, теоретические расчёты предсказывают неминуемую катастрофу. Так и будем сегодня докладывать командующему на совещании, что назначено на 10 часов утра?

Пантелеев напомнил своим офицерам, что выбора нет.

Во время прорыва погибнут 50% кораблей. Может быть, даже больше — процентов 70. Но если не идти на риск прорыва — погибнут все. Арифметика простая. Неизвестно, чем руководствовалось высшее командование (адмирал тщательно избегал упоминания каких-либо фамилий), до последнего момента не разрешая эвакуацию. Значит наверху были какие-то свои резоны. В армии вопросов не задают, но всем хорошо известно, что Военный совет флота полторы недели подряд засыпал штаб Северо-западного направления и Москву радиограммами, прося разрешения на эвакуацию главной базы. А получил это разрешение только сегодня.

Взглянув на своих офицеров, адмирал Пантелеев понял, что они совсем не разделяют его фатализма.

Выбор есть. Это — ЮЖНЫЙ ФАРВАТЕР.

06:30

Капитан 2-го ранга Сухоруков надеялся, что сегодня воздушных налётов не будет. Впервые за две недели прекрасная лётная погода сменилась сплошной низкой облачностью, моросящим дождем и сильным северо-западным ветром. Даже на рейде, между островами Аэгна и Найссаар, крутая, украшенная белыми гребешками волна, жёстко била в борта маневрирующего крейсера, с рассвета бившего главным калибром по немецким позициям в районе Пириты. Сухоруков видел, как идущие впереди и слева от «Кирова» лидер «Минск» и эсминец «Славный» зарывались носами в волну по надстройку и, подняв тучи брызг, сбрасывая с себя каскады воды, давали залп из своих стотридцаток и снова проваливались в пенящийся водоворот набегающей волны.

Немецкие снаряды рвались по большей части в гаванях, поднимая грязно-коричневые столбы воды и ила.. В порту горело несколько построек. Клубы чёрного дыма поднимались к тучам, клочьями стелясь над черепичными крышами домов.

Пронзительный вой сирен и прерывистые звонки воздушной тревоги дали понять капитану 2-го ранга Сухорукову, что все его надежды на плохую погоду оказались напрасными. Шестёрка «Ю-87» вывалилась из облаков чуть севернее крейсера и заложила широкий круг над рейдами, видимо для того, чтобы разобраться в обстановке и выбрать цели.

Целью, как обычно, стал крейсер «Киров», на который «лапотники» пошли в пологое пике, держась один за другим.

Сухоруков дал команду на руль и крейсер снова задрожал и завибрировал от резкой перемены курса и режима работы машин. Загрохотали «сотки», ударили длинными очередями ДШК с надстроек и мостиков.

Все комендоры крейсера, как впрочем и на других кораблях, уже хорошо знали, что немцы, бросив основные силы своей не очень многочисленной авиации на поддержку сухопутных войск на главных стратегических направлениях, здесь, в Таллинне и над морем, используют так называемую Учебно-боевую авиагруппу, состоящую, главным образом, из стажёров-практикантов учебных центров Люфтваффе. Обычно звено таких стажеров вёл более опытный пилот в чине лейтенанта или штаб-фельдфебеля. Достаточно было подбить или просто сбить с боевого курса ведущего, чтобы остальные пикировщики начали себя вести как птенцы, потерявшие мамку.

Так произошло и на этот раз. Не выдержав зенитного огня крейсера, ведущий отвернул и все остальные послушно повернули за ним, набирая высоту. Свернув с боевого курса, нацеленного на «Киров», «юнкерсы», выходя из незавершенной атаки, один за другим пролетали над «Славным», сбрасывая бомбы. На корме эсминца сверкнула яркая вспышка, а столбы воды, поднявшиеся от близких разрывов авиабомб, совершенно скрыли «Славный» от наблюдателей на мостике «Кирова».

06:38

Капитан 3-го ранга Осадчий, увидев с мостика «Славного», что атаковавшие «Киров» пикировщики, не сумев пробиться через поставленную крейсером завесу зенитно-заградительного огня, повернули прямо на его эсминец, немедленно начал маневр уклонения.

Но было уже поздно. Весь бомбовый груз, предназначенный для крейсера «Киров», обрушился на эсминец. Четыре бомбы, видимо, замедленного действия, упали в 5-10 метрах по правому борту эсминца на траверзе 1-го машинного отделения и разорвались под поверхностью воды. Одна бомба попала прямо в щитовое прикрытие кормового орудия главного калибра, засыпав палубу осколками.

Эсминец тряхнуло, повалило на борт. Капитан 3-го ранга Осадчий успел схватиться за ограждение и с трудом удержался на ногах. Рулевого отбросило от штурвала. На КДП ударило головой о переборку старшего лейтенанта Сергеева. Каска смягчила удар, но офицер на какое-то мгновение потерял сознание. Рулевой, тоже, видимо, потерявший сознание, лежал на настиле ходовой рубки. Эсминец, начав циркуляцию влево, вильнул на курсе, кренясь на правый борт. К штурвалу подскочил командир зенитного дивизиона лейтенант Зенин. Зенитные орудия и крупнокалиберные пулемёты вели неумолкающий огонь.

В этот момент над эсминцем выросли огромные столбы воды от разорвавшихся у борта бомб замедленного действия. Тонны воды обрушились на корабль, залив через дымовые трубы топки котлов №3 и 4, а через вентиляционные грибы — машинное отделение. Корабль лишился хода, грузно раскачиваясь на волнах. Вода, хлынувшая в машинное отделение, создала у машинной команды впечатление, что эсминец тонет. Началась паника. Люди ринулись на верхнюю палубу, давя друг друга.

«Всем стоять по местам, — заревел в мегафон с мостика Осадчий. — Прекратить панику! Машинная команда немедленно вниз!»

Порядок удалось быстро восстановить. Промокшие до нитки мотористы вернулись в машину, где вода стояла почти на метр над пойелами и продолжала прибывать. Оказалось, что от взрыва авиабомб в нескольких местах разошлись швы обшивки.

Разожгли потухшие котлы. Эсминец снова дал ход, идя на сближение с ушедшим далеко вперёд «Кировым».

На мостик пришел доклад: кормовая «стотридцатка» выведена из строя, один матрос убит, трое раненых.

С «Кирова» запросили семафором: «Славный», все ли у вас в порядке?»

«Получили прямое попадание, — ответил Осадчий. — Имею повреждения и человеческие жертвы. Прошу разрешения выйти из боя для устранения повреждений».

«Добро», — просигналил «Киров».

06:50

Старший боцман эсминца «Сметливый» мичман Сергей Скворцов, глядя на засыпанную гарью и осколками палубу, на которой валялись стреляные гильзы и пыжи от снарядов, по-боцмански едко и заковыристо матерился. Надо было срочно произвести приборку и привести эсминец в надлежащий флотский вид, но люди продолжали стоять на местах по боевому расписанию, ожидая известий от высаженного накануне десанта на полуостров Вирсту.

Было видно, что в районе Пириты, куда должны были прорваться десантники для удара в тыл немецкой группировке, наступающей на Таллинн с востока, идет ожесточенный бой.

Но радио молчало. Не было ни звука и от корректировочного поста. На полубаке комендоры со снарядами в руках позировали кинооператору. Закончив снимать нужные кадры, тот поднялся на мостик.

— Разрешите, товарищ командир?

— Оставайтесь, — хмуро разрешил Нарыков. — День только начинается. Будет много интересных кадров.

Оператор приник к окуляру камеры, снимая носовые артустановки главного калибра, очень эффектно выглядевшие с мостика. На палубе настоящий боевой вид: грязь, гильзы, пыжи. Никто не скажет, что съемки липовые и бой инсценирован где-нибудь на тыловой базе...

Нарыков взглянул на часы. Без одной минуты было 7 часов утра. Эсминец продолжал ходить невычисленными курсами взад-вперёд вдоль побережья полуострова.

В этот момент ожила переговорная труба из радиорубки: «Молния-1. Отбой. Вернуться на рейд».

Нарыков дал команду на руль. Описав широкую циркуляцию, эсминец развернулся, входя в пролив и оставляя по правому борту остров Аэгна. Внезапно гром и рокот прошел над проливом, давя барабанные перепонки всем стоявшим на мостике. Сполохи огня и дыма поднялись над соснами Аэгны. Островок и море вздрогнули как при землетрясении. Оператор испуганно взглянул на Нарыкова.

Командир, морщась от боли в ушах, крикнул: «Двенадцатидюймовая бьёт... Береговая... Не завидую фрицам!»

На подходе к рейду сразу же открылась громада маневрировавшего «Кирова». Ведя огонь из всех трёх башен главного калибра, крейсер вспомогательным калибром и всеми зенитными средствами отбивался от новой шестёрки «юнкерсов», пикирующих на него с разных курсовых углов. Огромные столбы воды поднимались у самых бортов крейсера, но он продолжал идти полным ходом, подняв по носу огромный бурун.

Затаив дыхание, капитан 3-го ранга Нарыков смотрел за этой эпической картиной с мостика «Сметливого». Белые привидения водяных столбов медленно опали и крейсер снова был ясно виден. На нём не было заметно никаких повреждений. Развернувшись, «Киров», задрав свои девять 180-миллиметровых орудий, через каждые тридцать секунд выбрасывал на наступающего противника тонны огня и стали.

Не отрываясь от камеры и не замечая больше ничего, оператор снимал кадры бесценной хроники, которой, к сожалению, не суждено было сохраниться...

07:10

Адмирал Трибуц возвращался на штабное судно «Пиккер», стараясь поскорее прийти в себя от потрясений этого утра. Командующий был поднят на рассвете сообщением, что немцы ворвались в парк Кадриорг, смяв и обратив в паническое бегство части 156-го пехотного полка полковника Бородкина. Связи с полком не было, а из штаба 10-го корпуса сообщили, что немцы прорвались к штабу полка и штаб, увлекая за собой другие подразделения, в панике устремился к гаваням. Это было самое страшное, чего боялся Трибуц. Если немцы, сокрушив остатки обороны, ворвутся в город до посадки войск на транспорты, погибнут все: и гарнизон, и флот. Подняв по тревоге истребительный отряд капитана Шарапова, состоящий из бывших пограничных и прочих отрядов НКВД, командующий сам направился к выходу из парка Кадриорг спасать положение. Туда же был вызван начальник штаба 10-го корпуса генерал Березинский и один из его помощников — майор Крылов.

Небритые, в окровавленных повязках, таща раненых, красноармейцы — кто с оружием, кто без — толпой вышли на подъехавшее начальство, даже не подумав останавливаться.

— Стоять! — закричал генерал Березинский. — Майор Пакрушин, ко мне!

Майор Пакрушин оказался начальником штаба 156-го полка, который первым начал отход, чтобы не попасть в окружение.

— Немедленно приведите людей в порядок, — приказал генерал,— и возвращайтесь на позиции.

— Какие позиции?! — заорал в ответ майор. — Нет там больше никаких позиций! Куда я поведу людей? В плен? Вы там на транспорты грузитесь, а нам здесь подыхать?

— Расстрелять,— приказал Трибуц.

Люди капитана Шарапова действовали быстро и умело, что свидетельствовало об огромном опыте, накопленном, видимо, ещё задолго до начала войны. Схватив начальника штаба полка и двух стоявших рядом с ним лейтенанта и сержанта (хотя никто этого не приказывал), «истребители» тут же на месте расстреляли офицеров из маузеров времен гражданской войны, которые они гордо носили в полированных деревянных кобурах.

В этот момент откуда-то появился сам полковник Бородкин, командир 156-го полка. Позднее выяснилось, что полковник находился во втором батальоне и о случившемся узнал чуть ли не позднее всех.

Увидев своего расстрелянного начальника штаба, командир полка пришел в дикую ярость на грани истерики. Выхватив наган, он кинулся к Трибуцу и Березинскому, изрыгая страшный мат. Двое ординарцев повисли у него на руках: «Не надо, товарищ полковник...»

— Пустите, — вырывался Бородкин.— Я им сейчас за Серегу Пакрушина...

— Обезоружить, — приказал генерал Березинский.— И расстрелять.

Обернувшись к майору Крылову, добавил: «Принимайте полк!»

Люди капитана Шарапова навалились на Бородкина, вырвали наган и потащили к кювету.

— Отставить! — приказал Трибуц. — Полковник Бородкин, подойдите ко мне. Успокойтесь и наведите порядок в полку. Дайте карту!

Полковник Бородкин, тяжело дыша и вращая безумными глазами, вынул из полевой сумки карту.

— Немцы отошли на линию Хозе-Нехату, — показал адмирал.— Днём они вряд ли сунутся дальше. Через артиллерийский барраж с кораблей им не пробиться. Соберите остатки людей и следите только, чтобы противник не просачивался за ваши линии мелкими группами и не накапливался в тылу. Ваш начальник штаба оказался паникером! Идёт война, полковник. Придите в себя и выполняйте приказание!

— Слушаюсь,— ошалело ответил Бородкин, прикладывая руку к грязной и потной пилотке. Трибуц, ни на кого не глядя, пошел к своей «эмке».

Вернувшись на «Пиккер», адмирал поинтересовался, не было ли каких-либо новых радиограмм от наркома ВМФ или командующего направлением. Ему доложили, что пришла одна радиограмма из штаба маршала Ворошилова.

Ещё не остыв от пережитого в парке Кадриорг, Трибуц прочитал послание. Это был очередной ответ на его предложение, направленное главному командованию ещё в начале августа. Адмирал предлагал сосредоточить в Таллинне части, эвакуированные с островов Моонзундского архипелага и Ханко, где они не приносят решительно никакой пользы, и нанести удар во фланг и тыл немецкой группировке, рвущейся к Ленинграду. Удар на приморском направлении обеспечит артиллерия флота.

Началась какая-то бесконечная переписка и бесчисленные запросы относительно возможностей эвакуации островов и Ханко, о наступательном потенциале предполагаемой таллиннской группировки, об элементах авантюризма в планировании, но ничего по существу.[6]

Нынешняя радиограмма сообщала, что в связи «с недостаточностью наступательного потенциала» у планируемой группировки и с учетом нехватки грузового тоннажа для перевозки войск с Ханко и островов, командование Северо-западного направления считает, что гарнизону Таллинна следует продолжать выполнение прежней задачи по обороне города и отвлечению сил противника, наступающего на Ленинград. Радиограмма была датирована 14-м августа, но отправлена только сегодня ночью...

07:45

Капитан 1-го ранга Египко приказал командиру катера МО, на котором он прибыл в Таллинн из Кронштадта, сразу же подойти к борту «Пиккера», высадить его на борт штабного судна и ждать дальнейших распоряжений.

В специальном водонепроницаемом пакете капитан 1-го ранга Египко привез из Кронштадта запечатанный сургучом конверт, предназначенный для передачи лично командующему флотом. Однако, сказали ему, придётся подождать. Командующий занят. К нему только что прошел начальник Особого отдела КБФ дивизионный комиссар Лебедев.

Все знали, что командующий флотом и начальник Особого отдела друг друга, мягко говоря, недолюбливали, и если встречались с глазу на глаз, то исключительно по делам чрезвычайной важности.

Египко позавтракал в кают-компании «Пиккера», беседуя со знакомыми офицерами из различных флагманских служб. Все, разумеется, уже знали, что получено разрешение на эвакуацию Таллинна и не собирались это скрывать от Египко. Да и сам Египко уже многое знал. Эта весть дошла до Кронштадта ещё быстрее, чем до Таллинна, и, хотя информация считалась секретной, она мгновенно облетала штабы всех уровней. А затем уже в виде слуха стала известна практически всем.

Капитан 1-го ранга Египко ощутил смешанное чувство радости и волнения. Радостно ему было не только потому, что наконец им разрешили выбраться из мышеловки, но и потому, что именно в этот момент ему удастся лично поговорить с комфлотом и убедить его выслать подводные лодки в завесу, прикрыв отход флота с тыла и с левого фланга. План развёртывания лодок на случай прорыва флота из Таллинна в Кронштадт был составлен уже давно и представлен в штаб флота на утверждение. Если слухи о предстоящем прорыве в Кронштадт являются правдой, а похоже, что так оно и есть, то можно снова напомнить командующему флотом о целесообразности заблаговременного развертывания в море завесы подводных лодок.

Поглядывая на часы на отделанной тиком переборке кают-компании капитан 1-го ранга Египко ждал вызова к командующему. Ему страстно хотелось скорее вернуться на свою бригаду лодок. Хотя попытка найти «правду» в Кронштадте не увенчалась успехом, при нынешних обстоятельствах это уже не имело большого значения.

08:35

Адмирал Трибуц в сердцах грохнул кулаком по столу. Дивизионный комиссар Лебедев, резонно решив, что столь эмоциональное поведение командующего относится не к нему, сидел с бесстрастным лицом, усилием воли сдерживая злорадную усмешку.

Новость, сообщённая Лебедевым, в самом деле была сенсационной.

Вслед за первым секретарем ЦК Компартии Эстонии Россом к немцам сбежал и второй секретарь ЦК ВКП(б) Эстонии — Сяре, который должен был присутствовать на совещании, назначенном на 10 часов утра.

Собственно совещание и было назначено именно на 10 часов утра по просьбе Сяре, поскольку тот сообщил Трибуцу, что должен съездить на свою виллу за очень важными документами. Вилла находилась недалеко от Нымме — пригорода Таллинна. Сам Нымме уже был частично захвачен противником, но вилла Сяре ещё находилась на территории, контролируемой частями 10-го корпуса. Трибуц согласился. Теперь выяснилось, что Сяре вместе с отрядом своих телохранителей, находящихся на балансе местного НКВД прямиком отправился к немцам, прихватив с собой ту часть секретных документов, которые не успел доставить немцам его коллега по ЦК Росс.

Дивизионный комиссар Лебедев, докладывая об этом очередном ЧП Трибуцу, особо упирал на то, что поездка Сяре в Нымме была как бы согласована с командующим. Это вывело адмирала из себя.

— А вы куда смотрели? — резко спросил Трибуц своего начальника Особого отдела.

Лебедев ответил, что в его обязанности не входит слежка за членами ЦК местной компартии. Это дело товарища Кумма — наркома внутренних дел Эстонии. С него спросят, куда он смотрел. Его же, Лебедева, дело — Краснознаменный Балтийский Флот, командование которого в последнее время встало на путь прямого игнорирования приказов и указаний, идущих из Москвы.

Адмирал с удивлением взглянул на начальника Особого отдела.

— В частности, — продолжил дивизионный комиссар, — полностью игнорируется приказ Наркома ВМФ, отданный ещё 16 июня о переименовании всех эстонских и латвийских пароходов на более понятные и звучные: «Маршал Тимошенко», «Маршал Ворошилов» и т.п. Что может сказать простому советскому краснофлотцу-комсомольцу такие названия судов вроде «Кришьянис Вальдемарс» или «Атис Кронвалдс»? Или такие фривольные как «Элла», «Эмма» и тому подобное? Время вроде бы не такое. Кроме того, было прямое указание НКГБ, согласованное с наркоматом ВМФ о замене всех латышских и эстонских капитанов русскими. Это указание практически выполняется только тогда, когда мы арестовываем этих капитанов по факту измены Родине. И тут, скажем, на том же «Кронвалдсе» расстрелянного капитана-латыша заменили другим латышом — Эсминьсом, которого тоже давно пора расстрелять, поскольку у него в Риге осталась семья...

— Артура Эсминьса я знаю давно, — возразил адмирал .— Это опытнейший капитан и исключительно порядочный человек. А то, что в Риге у него осталась семья — это трагедия...

— Именно, — согласился дивизионный комиссар Лебедев. — Но поскольку человек всегда стремится к своей семье, то подобное стремление в данных условиях становится преступлением. Тем более у капитанов, которые всегда стремятся воссоединиться со своими семьями на вверенных им судах...

— Я что-то не помню ни одного подобного случая, — повысил голос командующий. — Или у вас есть другие сведения?

— Подобных случаев пока не было только потому, — жёстко ответил Лебедев, — что нам удавалось их пресекать на стадии намерения. Но поскольку флоту сейчас предстоит прорываться в Кронштадт по узкому заливу, оба берега которого заняты противником, можете ли вы поручиться, что ничего подобного не произойдет? С учетом того, что вы не выполнили указания о замене капитанов.

Командующий демонстративно взглянул на часы:

— Транспорты пойдут в конвоях в сопровождении боевых кораблей. К тому же по протраленному фарватеру. Куда-нибудь отвернуть или свернуть будет практически невозможно. Сейчас назначать новых капитанов на суда — это чистой воды вредительство. Капитан должен привыкнуть к судну. Иначе оно обречено. А на переименование судов просто нет времени. Переименуем в Ленинграде.

Трибуц не хотел обострять отношений с Особым отделом, который долго ещё не оставит командующего КБФ в покое. Но, видимо, знакомое и приятное слово «конвой», употребленное адмиралом, так приласкало ухо дивизионного комиссара, что он решил прервать полемику с командующим. Разберемся в Ленинграде. Главное — вовремя провести «профилактическую беседу». За любое ЧП на флоте так или иначе будет отвечать Трибуц. Даже побег членов ЦК компартии Эстонии спишем на него, хотя ответственность за это лежала полностью на Особом отделе, который, как всегда, увлекшись мелкими частностями, не видел главного...

09:00

Трибуц выключил радио. Сводки Информбюро составлялись таким образом, чтобы картина военной обстановки оставалась как можно более неясной. Фактически главной задачей сводок была не информация населения страны о ходе военных действий, а дезинформация противника.

Однако, не нужно было заглядывать в секретные сводки, где говорилось о продолжавшемся наступлении немцев на Ленинград со всех оперативных направлений, чтобы понять главное. В течение двухмесячных боёв кадровая предвоенная армия, занимавшая самое важное место в глобальных политических планах товарища Сталина, оказалась практически полностью уничтоженной. Бесчисленное количество людей вместе с огромным количеством танков, самолётов и прочей военной техникой просто испарилось, растаяло как дым. А сейчас в надежде замедлить стремительность продвижения немецких танков, под их гусеницы бросают необученных университетских профессоров, бухгалтеров и им подобных, которых годами уверяли, что их мирный труд надежно охраняет непобедимая Красная Армия, чем оправдывался гигантский размер этой армии и те огромные средства, которые она ежегодно пожирала.

Из задумчивости Трибуца вывело напоминание флаг-секретаря о том, что капитан 1-го ранга Египко прибыл из Кронштадта с важным пакетом и ожидает вызова. Адмирал кивнул головой — пусть войдёт.

09:15

Как только капитан 1-го ранга Египко заикнулся о своих подводных лодках, адмирал Трибуц сразу прервал его, напомнив, что меньше чем через час начнется совещание, где все эти вопросы будут обсуждены. А пока предложил командиру бригады подышать свежим воздухом на верхней палубе и собраться с мыслями.

Привезенный Египко пакет содержал в себе довольно обширное послание адмирала Кузнецова, которое можно было считать частным, если бы оно не было зашифровано флагманским шифром. Мягко говоря, послание не дышало оптимизмом. Нарком ВМФ сообщал командующему КБФ, что «наверху» (никакие фамилии, разумеется, не назывались) не верят в возможность удержать Ленинград. В штабе Северо-западного направления царит растерянность, граничащая с паникой. Идея так называемого «народного ополчения», придуманная Ждановым и Ворошиловым, была принята в Москве без всякого восторга, поскольку там не без оснований боятся, что под маркой «народного ополчения» оружие могут получить безответственные и социально опасные элементы. А это не только не поможет остановить противника, но приведёт к каким-нибудь новым осложнениям, которые ныне ещё трудно предвидеть.

Несмотря на витиеватый стиль изложения наркомовских мыслей, командующий без труда понял, чего боятся в Кремле. Боятся того, чего боялись ежедневно в течение многих лет — восстания народа, которое потенциально может поддержать и армия. За что поплатились головой три маршала и десятки миллионов простых людей, как военных, так и штатских. И особенно обидно, конечно, было бы восстание вооруженного народа, который пришлось самим и вооружить.

С началом военных действий 22 июня обе стороны возлагали большие надежды на восстание народа в тылу противника. В Москве надеялись, что подобное восстание произойдет в Германии из пролетарской солидарности с «первым в мире государством рабочих и крестьян», как любовно называл Сталин свой кроваво-террористический режим. В Берлине с неменьшим основанием надеялись на восстание в СССР, чей народ столько претерпел от сталинской тирании, что, казалось бы, должен был воспользоваться любой возможностью для уничтожения большевистского режима в стране. Надежды Берлина подогревались ещё и тем обстоятельством, что именно в первые два месяца войны добрая треть сталинской армии, как бы подтверждая прогнозы немецких аналитиков, перешла на их сторону с оружием в руках, а примерно половина — была захвачена в плен. Остатки Красной Армии откатывались на восток, нигде не оказывая особенно серьезного сопротивления. В таких условиях вооружать население было до крайности опасно.

Ничего подобного адмирал Кузнецов, конечно, не писал, но между строк все это читалось довольно отчетливо. Нарком ВМФ тоже не верил, что придуманное Ждановым «народное ополчение» даст какие-либо военные результаты. А из этого вытекало, что Ленинград будет неизбежно взят.

Из подобной предпосылки сам собой вытекал вопрос: а что же делать флоту в таких условиях? Казалось бы у флота не было выбора: либо погибнуть в Таллинне, либо прорваться в Ленинград и погибнуть там.

Однако, сообщал адмирал Кузнецов, существует и ещё один выход.

По сути Таллинн стал первым местом, по крайней мере на северо-западном направлении, где немцы столкнулись с ожесточённым и хорошо организованным сопротивлением. Таллинн стал тем местом, где флот остановил бегущую и деморализованную армию, заставив её воевать. При этом он обеспечил армии небывалую ещё с начала войны артиллерийскую поддержку, в результате чего противник топчется у города уже второй месяц. Полтора месяца боев под Таллинном показали, что авиация и артиллерия немцев очень неэффективны в действиях против боевых кораблей. За этот период авиации противника, совершающей ежедневно сотни боевых вылетов, не удалось, например, добиться ни одного прямого попадания в крейсер «Киров». За это же время в крейсер попал всего один артиллерийский снаряд, причинивший незначительные повреждения. То же самое можно сказать и о других боевых кораблях.

За это же время огнем с кораблей подавлено несколько артиллерийский батарей противника, уничтожено немалое количество танков, прочей боевой техники и живой силы немцев. Немцы продемонстрировали полную неспособность прорыва своими мобильными соединениями через артиллерийский барраж с кораблей.

Всё это можно повторить в ещё большем масштабе под Ленинградом, где к артиллерийскому барражу прибавятся два линкора, ещё два крейсера, по меньшей мере десять эскадренных миноносцев и тяжёлые береговые батареи, включая одно 406-мм полигонное орудие. Гораздо более плотная насыщенность войск под Ленинградом, плюс гарнизон Таллинна, плюс гарнизоны островов и Ханко, плюс морские десантные части, снятые с кораблей, где предполагается оставить почти исключительно комендоров, в сочетании с огнём кораблей позволят остановить противника и продержаться до наступления зимы.

Исходя из подобной постановки задачи, главным становится прорыв из Таллинна в Ленинград основной группы кораблей артиллерийской поддержки. А именно: крейсера «Киров», лидеров «Минск» и «Ленинград», эскадренных миноносцев: «Скорый», «Славный», «Свирепый», «Суровый», «Гордый» и «Сметливый». Это наиболее важная задача, связанная с прорывом из Таллинна в Ленинград, а потому именно эта группа кораблей должна быть лучше всего обеспечена тральщиками и прочими видами прикрытия. Возглавить эту группу должен лично командующий флотом. Что касается остальных кораблей и судов, то их приход в Кронштадт хотя и важен (особенно транспортов с частями 10-го корпуса), но не так, как приход основной группы кораблей артиллерийской поддержки.

Далее нарком сообщал, что все его попытки добиться открытия Южного фарватера не увенчались успехом. Всё южное побережье залива уже занято противником, установившим в ряде пунктов мощные береговые батареи. В частности, на мысе Юминда. Официальные мотивировки отказа открыть Южный фарватер главным образом основаны на опасении, что противник сможет в упор расстрелять с берега все идущие на прорыв корабли и суда. Возражение, что корабли легко подавят все береговые батареи немцев (самая мощная из которых имеет четыре орудия калибром 150-мм), во внимание не принимаются и не выслушиваются. Видимо, дело в том, что командование опасается возможности попадания поврежденных артиллерией и авиацией кораблей и транспортов в руки противника. А потому следовать придется исключительно Центральным фарватером...

Чего боялись «наверху», тоже было понятно Трибуцу. Повреждённые (и даже неповреждённые) транспорты, подбитые авиацией или береговыми батареями, могли, вместо того, чтобы доблестно утонуть, выкинуться на занятый противником берег. Напуганное массовой сдачей в плен сухопутной армии высшее командование опасается такой же массовой сдачи флота, а потому и перестраховывается, закрывая фарватер, который, хотя и гораздо безопасней Центрального, но проходит слишком близко от занятого противником берега, создавая ненужное искушение...

В заключение нарком сообщал Трибуцу, что 30-31 августа он предполагает быть в Кронштадте, что надеется встретиться с командующим КБФ и обсудить с ним все проблемы, стоящие перед флотом.

09:50

На палубе «Пиккера» начали собираться участники предстоящего совещания у командующего флотом. Прибыли адмиралы Пантелеев и Ралль, генералы Николаев и Березинский, последний из несбежавших к немцам членов ЦК компартии Эстонии Картотамм, председатель Совнаркома Эстонии Лауристин, Уполномоченный ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР Бочкарёв, Уполномоченный Республиканского Комитета обороны ЭССР Веймер, командиры соединений и дивизионов боевых кораблей. Бросалось в глаза отсутствие адмирала Дрозда.

Капитан 1-го ранга Египко «дышал свежим воздухом и собирался с мыслями», как ему посоветовал командующий, на мостике посыльного судна. Он стоял, облокотившись на поручни, глядя на поднимающихся на палубу офицеров, большая часть которых была ему известна ещё со времени обучения в училище.

Увидев капитана 1-го ранга Трипольского, Египко уже начал спускаться с мостика, когда услышал крики сигнальщиков: «Киров»! «Киров»!»

Египко обернулся. Вдали на рейде серым призраком несся крейсер, через каждые 40 секунд громыхая огнем девятиорудийного залпа. Даже без бинокля было видно, что «Киров», прекратив огонь, метнулся влево. Вокруг крейсера начали подниматься белые столбы воды, а под облаками расцветать чёрно-оранжевые цветки зенитных разрывов.

«Раз, два, три, четыре, — считал сигнальщик. — Больше 10 самолётов!»

На мостике неожиданно возник сам командующий флотом. Взяв бинокль у вахтенного офицера, он лично наблюдал очередную (уже какую по счёту!) воздушную атаку немцев на крейсер «Киров».

Самолёты ушли, а на крейсере не было заметно никаких повреждений. Корабль продолжал вести огонь по позициям противника. Маневрируя вместе с ним на рейде, огонь вели лидеры «Минск» и «Ленинград», эскадренные миноносцы «Свирепый», «Гордый» и «Сметливый».

Почти месяц они, маневрируя на ограниченной акватории Таллиннского рейда, не давали возможности противнику ворваться в город, ежедневно, по нескольку раз в сутки подвергаясь воздушным налётам.

И как заколдованные в течение всего этого периода не получили фактически никаких повреждений.

10:00

Адмирал Трибуц открыл совещание, сообщив присутствующим, что Ставка и главное командование Северо-западного направления разрешили оставить Таллинн и перебазировать силы флота в Кронштадт. Командующий флотом сделал это сообщение сухим, спокойным голосом, как будто речь шла о простом переходе нескольких кораблей в условиях мирного времени.

После командующего выступил адмирал Пантелеев. Он говорил гораздо дольше. На схемах таллиннских гаваней и подходов к ним, подготовленных его подчинёнными, было показано куда предполагается поставить под загрузку транспорты и какие подразделения армии и флота должны быть погружены на эти суда.

Все транспортные и вспомогательные суда решено было разделить на четыре конвоя. Каждый конвой, согласно плана, имел своё непосредственное охранение и должен был идти строго за выделенными ему тральщиками. Боевые корабли распределялись на отряд главных сил, отряд прикрытия и арьергард.

Отряд главных сил включал в себя крейсер «Киров», лидер «Ленинград», эсминцы «Гордый», «Сметливый», «Яков Свердлов», подводные лодки «С-4» и «С-5», «Калев» и «Лембит», пять базовых тральщиков: БТЩ-204 «Фугас», 205 «Гафель», 206 «Верп», 207 «Шпиль» и 217; пять торпедных катеров: ТКА-73, 74, 94, 103 и 113; шесть катеров МО (112, 131, 133, 142, 203 и 208), штабное судно «Пиккер» и ледокол «Суур-Тылль».

Командовать главными силами будет лично командующий флотом вице-адмирал Трибуц, чей флаг будет поднят на крейсере «Киров».

Перед главными силами поставлена задача прикрыть первый и второй конвои на участке от мыса Юминда до острова Гогланд.

Отряд прикрытия под командованием начальника штаба флота адмирала Пантелеева (флаг на лидере «Минск») будет состоять, помимо лидера «Минск», из эсминцев «Скорый» и «Славный», четырёх подводных лодок: Щ-322, М-95, М-98 и М-102; пяти базовых тральщиков: 203 («Патрон»), 210 («Гак»), 211 («Рым»), 215 и 218; четырёх торпедных катеров и четырёх катеров МО (2Л7, 210, 212 и 213), а также спасательного судна «Нептун».

В состав сил арьергарда, которым должен был командовать адмирал Ралль (флаг на эсминце «Калинин»), входили ещё эсминцы «Свирепый», «Суровый», «Артём», «Володарский»; сторожевые корабли «Буря», «Снег» и «Циклон», двух торпедных катеров и пяти катеров МО. Задачей арьергарда было прикрытие третьего и четвёртого конвоя с тыла на всем пути следования.

Первый транспортный конвой включал: плавбазу «Ленинградсовет», транспорты «Колпакс», «Вирония», «Ярвамаа», «Алев», «Элла», «Атис Кронвалдс», ледокол «Криштьянис Вальдемарс», плавмастерскую «Серп и Молот», подводные лодки Щ-307, Щ-308, М-79, буксир ОЛС-7.

Непосредственное охранение конвоя осуществляют сторожевые корабли «Аметист» и «Касатка». Ведут конвой пять тихоходных тральщиков и пять катерных тральщиков под эскортом двух катеров МО.

Командовать конвоем назначен капитан 2-го ранга Богданов.

Указка адмирала Пантелеева продолжала летать по спискам кораблей и схемам.

— Во второй конвой,— продолжал начальник штаба КБФ, — входят: сетевые заградители «Онега» и «Вятка», гидрографическое судно «Азимут», транспорты «Иван Папанин», «Найссаар», «Казахстан», «Аргонаутис», «Эверита», «Шяуляй», «Сауле» и шхуна «Атта». Охранение конвоя осуществляют: канонерская лодка «Москва», сторожевой корабль «Чапаев» и два катера МО. Ведут конвой четыре тихоходных тральщика и девять катерных тральщиков. Командовать конвоем назначен капитан 2-го ранга Антонов.

В салоне стояла мертвая тишина. Офицеры делали нужные пометки в блокнотах.

— Третий конвой состоит из транспортов: «Луга», «Тобол», «Люцерна», «Балхаш», «Аусма», «Кумари», «Вторая пятилетка», «Скрунда», танкера №12 и спасательного судна «Колывань». В охранении конвоя находятся канлодка «Амгунь», сторожевик НКВД «Уран» и два катера МО. Ведут конвой четыре тихоходных тральщика и четыре катерных тральщика. Командует конвоем капитан 2-го ранга Янсон.

- В четвёртый конвой, — закончил объяснять свои схемы адмирал Пантелеев, — входят три шхуны, три мотобота, баржа ТТ-1, которые будут следовать под эскортом канлодки «И-8», сторожевика «Разведчик», двух магнитных тральщиков и девяти катерных тральщиков. График движения конвоев будет согласован со всеми позднее.

Следовать всем без исключения надлежит по Центральному фарватеру. Основными пунктами посадки на транспорты назначены: Купеческая, Минная, Беккеровская и Русско-Балтийская гавани, порт Палдиски, причалы островов Найссар, Аэгна и полуострова Вимси. Не исключено, что посадку придется проводить прямо на рейдах.

Адмирал Пантелеев, закончив свое сообщение, добавил:

— Рассчитывать на какую-то существенную помощь с чьей-либо стороны не приходится. Мы дали заявку на воздушное прикрытие и нам его даже пообещали, но, откровенно говоря, в условиях той обстановки, что ныне складывается под Ленинградом, очень сомнительно, чтобы нам выделили хотя бы звено истребителей.

Поблагодарив начальника штаба, адмирал Трибуц поинтересовался, не хочет ли кто-нибудь из товарищей командиров высказать свое мнение или предложения.

Товарищи командиры молчали. Распределение сил и средств между главными силами и конвоями говорило само за себя. Больше половины всех имеющихся в распоряжении базовых тральщиков ведут крейсер «Киров». Остальные ведут корабли прикрытия. Конвоям даны одни катерные тральщики, которые вообще не способны протралить полосу, через которую мог бы пройти при полной загрузке океанский пароход.

Слово попросил адмирал Ралль. Как начальник минной обороны Таллинна он лучше других понимал опасность обстановки. Специалисты его штаба так рассчитали возможные потери: минимальная цифра составила 33%.

— От авиации, — сказал адмирал Ралль,— мы отобьёмся. Два месяца боев показали, что немцы, к счастью для нас, летают над морем довольно неуверенно. Достаточно сравнить потери от ударов авиации противника и от мин. Вопросов нет. Тральщиков не хватает — это факт. Чтобы провести такое количество кораблей и транспортов через воды, где противник чуть ли не еженощно ставил мины, нужно иметь 100 базовых тральщиков. А в наличии их только 10. Как можно решить подобную проблему, то есть понизить, значительно понизить вероятность гибели кораблей от подрыва на минах? Только действиями, неожиданными для противника. Что ждут от нас немцы? Что мы пойдем Центральным фарватером. За прошедшие две недели мы уже потеряли на этом фарватере четыре транспорта, эсминец, три базовых тральщика и ледокол. И все это в районе между островами Кери и Вайндло. А между тем, южный прибрежный фарватер был, по крайней мере до 9 августа, совершенно чист от мин. И после 9 августа, когда его закрыли, не было никаких данных, что противник там ставил мины. До 9 августа этим фарватером благополучно прошли в обоих направлениях 223 транспорта. Я совершенно не понимаю, почему мы сейчас не можем пойти на прорыв именно этим фарватером?

Адмирал Трибуц сухо пояснил, что этот вопрос не обсуждается, поскольку он сам уже три раза запрашивал штаб маршала Ворошилова о возможности прорыва южным фарватером и трижды ему напоминали, что пользование указанным прибрежным фарватером строжайше запрещено. Последний ответ пришел в весьма резкой форме. Командование имеет свои мотивировки: всё побережье захвачено противником, который установил на разных участках побережья береговые батареи и может просто расстрелять, а ещё хуже — захватить все суда, отставшие от конвоев.

Доводы командующего не убедили адмирала Ралля. Начальник минной обороны заметил, что одно дело — обсуждать, можно ли плавать запрещенным фарватером, а совсем другое — выбор направления прорыва главных сил флота с целью снижения возможных потерь. Боевые корабли легко смогут подавить береговые батареи противника, что они уже доказывали неоднократно, а повреждённым судам в условиях отсутствия минной опасности легко можно будет оказывать помощь буксировкой, эскортированием и прочими мерами.

Адмирала Ралля поддержали несколько офицеров штаба флота при сочувственном молчании адмирала Пантелеева. Они пытались доказать командующему, что при таком слабом тральном обеспечении и острой нехватке времени даже для проведения предварительного траления, чистым безумием было бы прорываться Центральным фарватером при наличии свободного от мин южного пути.

Адмирал Трибуц, слушавший эти разговоры с мрачным видом, периодически демонстративно поглядывая на часы, в конце концов поднялся с места и приказал «эту теоретическую конференцию» прекратить.

Если командование закрыло Южный фарватер, значит на это были достаточно веские причины, которые, возможно, нам даже не известны. Приказ отдан совершенно ясно и нечего тратить время на его обсуждение. Тем более, что времени уже фактически нет. Прежде чем покинуть Таллинн, необходимо провести такой гигантский объем работ, на который в мирное время потребовалось бы месяца два. А сейчас, напомнил командующий, у нас, возможно, не будет и полных суток. Он попросил более не терять время на «общие рассуждения», а говорить конкретно и по существу.

Генерал Николаев был достаточно краток. Далее удерживать фронт нет уже никакой возможности. Но если начать сейчас отвод войск к гаваням, противник ворвется в город на их плечах. Целесообразно сегодня вечером провести серию контратак, особенно в направлении Пириты, откуда противник может самым коротким путем прорваться к порту. Однако резервов уже никаких нет.

— Резервы найдём,— пообещал Трибуц.

Капитан 2-го ранга Антонов, назначенный командовать 2-м конвоем, обратил внимание на недостаточное прикрытие конвоев от нападения надводных кораблей и подводных лодок противника. Нельзя ли несколько эсминцев перевести в непосредственное охранение? А то получается, что боевые корабли прикрывают сами себя, а транспорты идут под прикрытием вспомогательных сторожевиков и катеров. А на переходе вполне вероятным может стать нападение миноносцев и торпедных катеров, как немецких, так и финских, не говоря уже о подводных лодках. Командующий в связи с этим поинтересовался: прибыли ли в Таллинн эсминцы «Суровый» и «Артём»?

Пантелеев ответил, что их приход ожидается сегодня вечером или ночью. Они задержались, так как обстреливали по пути скопление немецких войск в разных населенных пунктах вдоль побережья.

Командующий попросил Пантелеева подумать: может быть удастся выделить в непосредственное охранение конвоев два-три эсминца, чтобы отгонять от транспортов торпедные катера и подводные лодки.

Много раз порывавшийся взять слово капитан 1-го ранга Египко наконец его получил. Из выступления начальника штаба флота герой-подводник с недоумением отметил, что все подводные лодки распределены по конвоям и должны будут следовать в надводном положении среди транспортов и эсминцев. Это казалось ему настолько диким, что он на какое-то время позволил эмоциям вырваться наружу.

— Товарищ командующий! — почти закричал он. — Мы же с вами договаривались, что лодки будут заранее развернуты в завесах для прикрытия сил флота и транспортов! Где это видано, чтобы подводные лодки шли в конвоях?! Если авиация налетит, что от них останется?!

— Товарищ Египко, — прервал его командующий, — в армии не договариваются, а выполняют полученные приказания! Ваши лодки самостоятельно не дойдут до Кронштадта. Все подорвутся на минах.

— Как это не дойдут! — возмутился Египко. — Всегда доходили, а сейчас не дойдут? Мины что, только сегодня появились на фарватерах? Мы уже два месяца между мин ходим!

Он посмотрел на капитана 1-го ранга Трипольского, но тот молчал, опустив глаза.

Обстановку разрядил адмирал Пантелеев, который заметил, что пару-другую лодок действительно неплохо бы послать в прикрытие, чтобы застраховаться от неожиданного появления крупных надводных кораблей противника. Хотя данных, что немецкие крейсера готовятся помешать эвакуации Таллинна пока нет, но кто его знает что им взбредет в голову в последний момент.

— Хорошо, — согласился командующий, обращаясь к Египко, — согласуйте этот вопрос с начальником штаба. Но не больше двух-трёх лодок. Шхерные фарватеры закрыты, южный — закрыт. Возвращаться в одиночку будет очень тяжело.

Неожиданно для присутствующих слово взял Уполномоченный ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР Владимир Бочкарёв. Его хорошо знало все командование флотом и побаивалось. Бочкарёв был очень известной личностью, которую вполне можно было назвать отцом-основателем Эстонской Советской Социалистической Республики. Занимая в свое время пост советского полпреда в Таллинне, Бочкарёв вместе с двумя авантюристами из Коминтерна Карлом Сяре и Михаилом Россом фактически организовал в Эстонии прокремлёвский государственный переворот. В результате этого переворота Эстония лишилась независимости, а Бочкарёв стал своего рода её наместником, «умиротворяя» Прибалтику вместе с Вышинским и Деканозовым.

Подручные Бочкарёва — Сяре и Росс вкупе с Лауристином, с энтузиазмом стали приводить Эстонию в «социалистический» вид, проводя массовые аресты, расстрелы и депортации. То, что они в итоге своей кипучей деятельности сбегут к немцам, Бочкарёв не мог себе представить и в кошмарном сне. Однако, именно так и произошло, и Бочкарёв справедливо предполагал, что на «большой земле», когда он туда доберется, его ждут крупные неприятности.

В Наркомат Иностранных Дел, который был филиалом НКВД, Бочкарёв попал из ЦК ВЛКСМ, то есть из другого филиала НКВД, и хорошо знал советскую политическую логику. Переход к противнику Сяре и Росса будет воспринят однозначно — из преступной группы предателей двое сбежали, а двое просто не успели. Не успели он и, скажем, Лауристин. Правда, с началом войны, повинуясь острому инстинкту, который позволил ему пережить две смертельные чистки в ЦК комсомола и одну в Наркомате Иностранных Дел, Бочкарёв ещё в июле направил в Москву несколько предупреждений о ненадежности руководителей компартии Эстонии, осторожно намекая на то, что оба являются гитлеровскими агентами. Однако из Москвы не последовало никакой реакции на эти предупреждения, а сейчас, когда его дружки сбежали к противнику, он и сам оказался в весьма дурацком положении. И даже ожидал ареста прямо в Таллинне. Тем более что аресты, особенно в последние недели, шли масштабно и круглосуточно. Проводились они по особым спискам, присланным из Москвы, которая была озабочена тем, чтобы в руки немцев не попали ещё уцелевшие представители политических, военных и интеллигентных кругов «буржуазной» Эстонии. Подавляющую часть предполагалось ликвидировать на месте, но кое-кого Москва требовала вывезти на предмет дачи показаний. Например, героя войны за независимость Эстонии, трижды кавалера «Креста Свободы», бывшего начальника генерального штаба Эстонской республики генерал-лейтенанта Реека.[7]

Бочкарёв нисколько бы не удивился, если бы и его фамилия оказалась в этих списках, тем более что его отношения с Наркомом внутренних дел Куммом были весьма прохладными, и что Кумм по своим каналам докладывал в Москву, можно было только гадать.[8]

Теперь, когда уход из Таллинна стал фактом, необходимо было вывезти из столицы Эстонии массу секретнейших документов, касавшихся главным образом предвоенной деятельности различных советских ведомств, готовившихся к осуществлению сталинской мечты об освободительном походе в Европу. Нападение Гитлера несколько отодвинуло эту мечту по времени, но все политические разработки никак не могли попасть в руки немцев. Их надлежало вывезти, хотя за последние два года их накопилось не менее кубического километра.

— Товарищ Трибуц, — туманно начал Уполномоченный ЦК и Совнаркома,— вы продумали план эвакуации партийно-государственного актива Эстонии?

— Приглашаю всех на крейсер «Киров», — ответил командующий. — Там места хватит на всех.

Но как раз на крейсере «Киров» никому из «партийно-государственного» актива уходить не хотелось. Всем было ясно, что немцы приложат все усилия, чтобы утопить именно крейсер «Киров», чья громада подобно граниту будет притягивать к себе все бомбы, торпеды и мины противника. Хотелось чего-нибудь понезаметней и побыстроходнее. Идеалом можно было считать эскадренный миноносец.

- Я хотел бы, — продолжал Бочкарёв, — получить в свое распоряжение эсминец. Речь идет об эвакуации секретных документов государственной важности.

Игнорировать требование Уполномоченного ЦК Трибуц не мог.

— Хорошо, — вздохнул адмирал. — Вы получите эсминец.

— Я хотел бы, — настаивал Бочкарёв, — конкретизировать этот вопрос. Какой именно эсминец будет передан для эвакуации аппарата ЦК и Совнаркома?

— Эсминцы разделены между главными силами, силами прикрытия и арьергардом, — заметил адмирал Пантелеев. — Где именно вы бы хотели находиться во время перехода?

— Я не разбираюсь в подобных вопросах, — ответил Бочкарёв.— Мы бы хотели попасть на корабль, который не оказался бы втянутым в морской бой с противником.

— В данных условиях, — раздраженно сказал командующий, — никто вам такой гарантии дать не может. В бой могут быть втянуты все корабли...

Адмирал прервал свои объяснения и обратился к Раллю:

— Юрий Фёдорович, вы сможете разместить группу товарища Бочкарёва на одном из своих эсминцев?

— Разве что на «Володарском», — ответил адмирал Ралль. — На «Калинине» я иду сам, «Артёма» ещё нет и неизвестно в каком состоянии он придет. Так что милости просим на «Володарский».

Взрыв снаряда где-то поблизости тряхнул и подбросил «Пиккер», вернув всех к мрачной действительности.

Адмирал Трибуц посмотрел на часы. Было 13:30. Немцы пообедали и возобновили обстрел.

— Всё, — сказал Трибуц. — По местам, товарищи. Все детали согласуете в штабах. Не теряйте времени. Все свободны.

Он взглянул на Пантелеева и Ралля:

— Вас, Юрий Александрович и Юрий Фёдорович, прошу задержаться на пять минут.

13:40

В иллюминатор своей каюты старший лейтенант Ефимов смотрел на бушующие в Таллинне пожары. Ветер гнал над городом гарь и копоть. Тральщик «Патрон» только что пришёл на базу, ошвартовавшись в Минной гавани. Крепчающий северо-восточный ветер разогнал даже в бухте крупную волну. Моросил дождь. Настроение было отвратительным. Двое из экипажа тральщика были убиты, многие ранены. Осколками были иссечены борта и надстройки «Патрона», повреждены механизмы. Страшно болела разорванная осколком рука.

Ефимов хотел уж было свалиться на койку и поспать хотя бы часок, когда наверху ударил колокол громкого боя, вызывая его на палубу и он услышал крик вахтенного: «Смирно! Товарищ контр-адмирал...»

Придерживая раненую руку, Ефимов поднялся на палубу.

По сходням на «Патрон» поднимались контр-адмирал Ралль и командир дивизиона тральщиков Резванцев.

Ефимов отдал рапорт.

— Доставили бомбы? — поинтересовался адмирал, осматривая осколочные пробоины на надстройках тральщика.

— Так точно, — доложил Ефимов. — Тысячекилограммовые.

— Будем надеяться, что это принесет какую-то пользу, — вздохнул адмирал. — Потери и повреждения у тебя большие?

— Двое убитых, — сообщил Ефимов. — Есть раненые. 17 налётов пока дошли. Я сам ранен. Видите?

Втроем спустились в каюту Ефимова.

— Получен приказ, — сказал адмирал Ралль. — Завтра к вечеру будем уходить в Кронштадт. Таллинн оставляем.

Ефимов молча принял слова адмирала к сведению.

— Я пришлю рабочих с судостроительного завода, — продолжал Ралль. — Они тебя немного подлатают. К завтрашнему вечеру, Ефимов, все должно быть готово — корабль, механизмы, орудия. Погрузи боезапас, топливо, воду и продовольствие. Убитых похорони на берегу, раненых сдай на транспорты. Все ясно?

— Так точно, — ответил старший лейтенант, хотя ему было не совсем ясно, как он сможет выполнить всё, сказанное адмиралом.

— Организуй все работы,— дополнил адмирала командир дивизиона,— и приходи в штаб. Уточним твою задачу во время прорыва.

14:20

На те пять минут, что адмирал Трибуц попросил задержаться у себя адмирала Ралля, командующий флотом предложил командующему минной обороны «проверить» фарватер, выслав в море катерные тральщики. Только катерные. Базовыми не рисковать ни в коем случае.

Ралль не стал возражать и тут же отдал необходимые распоряжения. Но маломощным корабликам эту задачу выполнить не удалось. Даже без тралов они «не выгребали» против встречного ветра, захлёстываемые волной.

Адмирал Ралль доложил об этом командующему флотом.

— Придётся ждать погоды, — согласился Трибуц.

Ралль вспомнил, как в предвоенные годы срывались все программы строительства тральщиков, поскольку практически все деньги и фонды уходили на осуществление любимой программы товарища Сталина по созданию мощных эскадр линкоров и линейных крейсеров.

Линкоры так и не построили, а катастрофическая нехватка тральщиков поставила сейчас под удар главные силы флота. Те крохи, что ещё оставались в распоряжении командующего уже были, как известно, распределены «самым целесообразным образом». Пять самых лучших и надёжных тральщиков были выделены для проводки за тралами главных сил флота, которые возглавлял лично командующий КБФ.

Оставшуюся пятёрку базовых тральщиков специальной постройки придали отряду корабельного прикрытия во главе с начальником штаба флота. 17 тихоходных тральщиков пришлось распределить между четырьмя конвоями для защиты от мин транспортов с войсками, беженцами и ранеными. Получалось так, что арьергарду, которым должен был командовать сам адмирал Ралль, не досталось вообще ничего.

Теоретически в этом, казалось бы, не было ничего страшного. Считалось, что замыкающие огромную армаду эсминцы и сторожевики будут следовать в полосе, уже расчищенной от мин. Но адмирал Ралль был слишком опытным минером, чтобы не понимать, что на дистанции 14-18 миль немыслимо сохранить безопасную полосу движения. Приходилось уповать только на счастье.

До начала перехода кораблям адмирала Ралля предстояло выполнить ещё одну задачу: выставить в порту и на подходах к Таллинну более сотни различных мин, затопить в воротах гавани минзаг «Амур», на котором ныне находился штаб минной обороны, и ряд других судов, чтобы противник долго ещё не мог бы сунуться к причалам. Адмиралу Раллю, как и всякому моряку, начавшему службу ещё в Императорском флоте, до слёз было жалко «Амур». Жалко старый минзаг было даже комиссарам, наслышанным о революционной истории корабля-ветерана. Но все понимали, что тащить «Амур» на буксире в Кронштадт было совершенно невозможно в создавшейся обстановке.

Предполагалось затопить и «Ленинградсовет», который был ещё старше «Амура» возрастом. В штабе справедливо считали, что уж кто-кто, а «Ленинградсовет» обречён на гибель. Но старший лейтенант Амелько решительно был с этим не согласен. Он так горячо отстаивал достоинства своего древнего корабля, а искренность его устремлений сомнений не вызывала, поскольку именно ему предстояло вести старое учебное судно в Кронштадт или в ад, что адмирал Ралль в конце концов дал себя убедить и разрешил «Ленинградсовету» участвовать в переходе.

Мины в порту и около должны были выставить сторожевики из дивизиона «плохой погоды»: «Снег», «Буря» и «Циклон». Адмирал вызвал к себе командира дивизиона сторожевиков капитан-лейтенанта Филиппова и командиров: старших лейтенантов Орлова и Маклецова и лейтенанта Россиева, чтобы вручить им кальки минных постановок и обсудить дальнейшие детали.

Командиры были по-деловому спокойны. Что-что, а ставить мины и конвоировать транспорты они умели. Ничем другим с начала войны просто не занимались.

15:20

На аэродроме Когул генерал Жаворонков и полковник Коккинаки наблюдали, как механики подвешивали тонную авиабомбу под бомбардировщиком капитана Гречишникова. Накануне инженер полка Баранов доложил командующему ВВС ВМФ и представителю Ставки, что только две машины, исходя из состояния их моторов, могут взять на внешнюю подвеску по тонной или две полутонных фугасных авиабомбы. И назвал два экипажа: капитана Гречишникова и старшего лейтенанта Богачёва. Самолёт последнего базировался на аэродроме Аста. Экипажам объяснили, что им оказана честь выполнения личного приказа товарища Сталина.

Первым в воздух поднялось звено «Чаек». Истребители-бипланы должны были прикрыть бомбардировщики при следовании в опасной зоне прифронтовой полосы. За ними вырулила на старт машина капитана Гречишникова. Бомбардировщик, которому предстоял долгий и опасный путь на Берлин с подвешенной тысячекилограммовой бомбой, долго ревел моторами на старте, прежде чем начать разбег.

Бомбардировщик медленно и тяжело побежал по полосе и с величайшей натугой оторвался от земли в самом конце взлетной полосы. Было очевидно, что моторам не под силу такая тяжесть.

Уже за пределами аэродрома бомбардировщик, силившийся набрать высоту, бросило вниз и ещё неубранные шасси ударились о землю, подломившись и отлетев в сторону. Самолёт упал на брюхо, к которому была подвешена тонная бомба. Бомба своим чудовищным весом вспахала грунт, сыграв роль огромного тормоза и остановив машину. Бомбардировщик вспыхнул как спичечный коробок. Экипаж успел выбраться из машины и отбежать на безопасное расстояние, когда чудовищный взрыв буквально разнес бомбардировщик на атомы...

Ещё более страшное ЧП произошло на аэродроме Аста, где взлетная полоса была ещё короче. Старший лейтенант Богачёв, пытавшийся поднять в воздух свой бомбардировщик с подвешенной тонной бомбой, вообще не смог оторвать машину от земли. Проскочив полосу, бомбардировщик не смог остановиться. Бомба задела за какие-то неровности земли и взорвалась. Весь экипаж погиб...

Опомнившись от шока, потрясённый Жаворонков запретил взлёт остальных самолётов с подвешенными тонными бомбами. Коккинаки, потрясенный не меньше, согласился с приказом генерала.

Но это было ещё полдела. Нужно было как-то сообщить о случившемся в Москву и, как говорится, ждать дальнейших указаний. В адрес наркома ВМФ адмирала Кузнецова была послана шифровка о том, что попытка поднять в воздух бомбардировщики с тысячекилограммовыми бомбами не удалась. При этом погибли два самолёта, причем один — вместе с экипажем.

Было ясно, что Кузнецов немедленно доложит о происшедшем Сталину. Ожидание ответа из Москвы вконец подкосило генерал-лейтенанта Жаворонкова. В комнате отдыха командного пункта он лег на топчан, расстегнув воротник гимнастерки и ослабив ремень. Местные офицеры смотрели на него с печальным сочувствием. Генерал попытался заснуть, что ему, разумеется, не удалось.

Наконец, его адъютант майор Боков вошел в помещение и доложил, что из Москвы получен ответ.

Жаворонков рывком поднялся с топчана, поправил ремень, застегнул воротник гимнастерки и, решительно откинув плащ-палатку, которой был завешен дверной проём, шагнул за перегородку с таким видом, будто уже шёл на расстрел.

Первым, кого увидел командующий ВВС ВМФ, был командующий обороной Моонзундских островов генерал-майор Елисеев. Глядя на Жаворонкова печальными глазами, Елисеев протянул ему телеграфный бланк. Текст расшифрованной радиограммы оказался менее страшным, чем ожидал генерал. Радиограмма была от адмирала Кузнецова. В ней говорилось, что генерала Жаворонкова и полковника Коккинаки вызывают в Москву для личного доклада Сталину о случившемся.

Ловя на себе сочувственные взгляды местных офицеров, командующий ВВС стал готовиться к отлёту с островов.[9]

15:45

Адъютант второй эскадрильи 71-го истребительного авиаполка КБФ Дармограй, задрав голову, следил за развернувшимся в небе воздушным боем. Хотя адмирал Пантелеев ещё утром отметил в своем дневнике, что вся авиация флота улетела на восток, он ошибался. На последнем импровизированном «пятачке» ещё находилось звено «ишачков», которым командовал полковник Романенко.

«Юнкерсы», появившиеся со стороны Вышгорода, как обычно, направлялись к рейду для удара по кораблям. С причалов Русской гавани ударили зенитки. С земляной насыпи за «пятачком» застрочили пулемёты. Корабли в гавани стали закрываться дымзавесой.

Дармограй видел, как на звено «юнкерсов» ринулись в дерзкую атаку два флотских «ишачка» (И-16), стрекоча пулемётами. Один из «юнкерсов» стал терять высоту, оставляя за собой шлейф дыма. Вскоре в воздухе раскрылись купола парашютов. Остальные «юнкерсы», потеряв строй, сбросили бомбы над рейдом не заходя в пикирование и ушли на север. Пилота и стрелка со сбитого «юнкерса», которые опустились на парашютах вблизи «пятачка» взяли в плен и под взглядами десятков любопытных глаз отвели в штабную палатку. Поскольку немецкого языка в штабе никто не знал, то удалось только выяснить, что бомбардировщики вылетели из Раплы и, отбомбившись, должны были совершить посадку на одном из финских аэродромов в районе Хельсинки. Затем пленных отправили в штаб флота.[10]

В полку все уже знали о предстоящей эвакуации, и лейтенант Дармограй снова засел за документы. Главное было успеть перебазировать оставшиеся самолёты. Через пару часов два звена «Чаек» должны были улететь на остров Сааремаа. В полку оставалось всего три «Чайки» и восемь «ишачков».

15:50

С мостика лидера «Минск» капитан 2-го ранга Петунин внимательно следил за развернувшимся в небе воздушным боем. Подобное событие было большой редкостью. Во всяком случае на кораблях успели уже отвыкнуть даже от мысли, что собственная авиация является каким-то фактором в этой войне, хотя Совинформбюро ежедневно сообщало астрономические цифры сбитых в воздушных боях самолётов противника. Но тут сказать было нечего: прямо на его глазах «ишачки» подожгли «юнкерс», который, оставляя шлейф дыма, стал резко терять высоту и упал где-то в море. А в сером небе повисли купола двух парашютов.

«Ю-87» шли на большой высоте. Атака истребителей сломала их строй и Петунин ожидал, что они сейчас перестроятся и начнут пикирование на корабли. Но к его удивлению, бомбардировщики противника, так и не перестроившись, с большой высоты сбросили над рейдом целую серию бомб. Главным образом мелких: от 10 до 50 килограмм. Одна из них, видимо, десятикилограммовая, угодила в кормовую часть лидера. Когда самолёты пикируют, то уклониться от их атаки достаточно легко. Надо только внимательно следить когда бомба оторвется от самолёта и дать соответствующую команду на руль. Пикировщик уже не сможет сойти с боевого курса. Если даже пикируют с двух сторон, то своим поворотом ты собьёшь прицел и второму.

Но когда бомбят с большой высоты, тут уж трудно что-либо предугадать, а только уповать на то, что бомбежка кораблей с горизонтального полета и большой высоты — дело совершенно безнадёжное. Только чистая случайность позволит бомбе попасть в корабль.

Такая случайная бомба и угодила в корму лидера, с каким-то шипящим треском разорвавшись на палубе. Она даже не пробила палубу, повредив только настил. Осколками был ранен один матрос и разбит прицел сорокапятимиллиметрового зенитного орудия. Вспыхнувший было пожар на палубе тут же потушили. Похоже, это была «зажигалка», которыми немцы любят засыпать города. Но никто ещё не слышал, что они сбрасывают «зажигалки» на боевые корабли.

Самолёты ушли, а лидер продолжал маневрировать у входа в Минную гавань. Противник продолжал интенсивно обстреливать рейд. То там, то здесь поднимались столбы от падающих снарядов. Получить шальной снаряд такая же вероятность, как и бомбу с большой высоты. Но уж слишком долго корабли искушают судьбу на Таллиннском рейде, предоставляя противнику с каждым днём все большую возможность вытащить счастливый лотерейный билет.

С боевых постов доложили о готовности и отсутствии повреждений. Короткая заминка, вызванная очередным налетом авиации, кончилась. Боевые корректировщики передали на лидер целеуказания, и «Минск» снова загрохотал своими пятью стотридцатками.

16:20

С кормового мостика крейсера «Киров» старший помощник командира капитан 3-го ранга Дёгтев видел, как из туч вывалилась новая шестерка немецких пикирующих бомбардировщиков. Ещё три «юнкерса» появились со стороны левого борта. Загрохотали зенитки. На этот раз пикировщиков никто не пытался перехватить на подходе к цели. Ведущая машина с воем упала на крыло и ринулась на корабль, увлекая за собой остальных. Чёрные разрывы завесой встали перед самолётами. Навстречу им ринулись красные и зеленые трассы крупнокалиберных очередей.

Это был уже тринадцатый налет за сегодняшний день!

Вздымаясь на разгулявшейся волне, «Киров» шел на крутом зигзаге, грузно кренясь с борта на борт в зависимости от перекладки руля. По бортам крейсера встали сплошные столбы воды. Казалось, что когда эта водяная стена обрушится, от крейсера останутся одни обломки. Зенитки вели непрерывный огонь. На стволах орудий горела краска. Стволы чернели как головки использованных спичек. Тонны обрушившейся воды сбивали с ног людей у зенитных орудий и автоматов. Над головами свистели осколки, с характерным звоном ударяя по орудийным щитам и надстройкам.

Самолёты на этот раз пикировали сразу по три с разных курсовых углов. Выйдя из атаки, они перестроились и снова ринулись на крейсер. Пулей слетев по трапу на палубу, старпом побежал на ходовой мостик. Ему показалось, что по переговорной трубе сообщили о ранении командира. Взлетев на мостик, он к великому своему облегчению обнаружил, что капитан 2-го ранга Сухоруков цел и невредим.

Очередная тройка пикировщиков в этот момент шла на корабль через завесу зенитного огня. Не отрывая взгляда от падающих на корабль «юнкерсов», Сухоруков скомандовал «Лево на борт!», переводя ручки машинного телеграфа с «Малого» на «Самый полный вперёд». Заскрежетав и нырнув носом в волну, «Киров», скидывая с себя тонны воды, покатился влево. Все бомбы упали по правому борту примерно в 10—12 метрах от корабля. Старпом с восхищением взглянул на командира. Его искусство, доведенное до немыслимого совершенства, уже который раз спасало крейсер от прямых попаданий авиабомб.

В непрекращающемся грохоте зениток потонули крики сигнальщиков. Визжа моторами и воя включенными сиренами на «Киров» заходила ещё одна тройка немецких пикировщиков.

Новая команда на руль и звонок машинных телеграфов. Новые столбы воды, поднимающиеся у самых бортов и рушащиеся на палубу.

16:40

Инженер капитан-лейтенант Шатилло, не доверяя эту важную работу никому из своих подчинённых, сам стоял на маневровых клапанах центрального поста управления машинами «Кирова». Пот градом струился по его широкому лицу, светлые волосы прилипли ко лбу. Он понимал, что идёт смертельная игра, и если он промешкает хоть мгновение, он может погубить корабль и жизни многих своих товарищей. Но «смертельная игра» шла в небывало быстром темпе. Инженер едва успевал выполнять приказы с мостика и переводить штурвал реверса из одного положения в другое...

Взвыла сирена, извещая центральный пост управления, что крейсер находится под воздушной атакой. Стрелка машинного телеграфа заметалась как бешеная. Со «Среднего хода» стрелка переметнулась на «Стоп», а затем — на «Задний ход». И тут же — на «Малый вперед».

Гидравлические удары от близких разрывов авиабомб глушили машинную команду, несущую почти бессменную вахту у главных машин, вспомогательных механизмов, насосов и моторов. Никто лучше механиков не знал в каком ужасном состоянии уже находится всё машинно-энергетическое хозяйство крейсера, давно нуждаясь в капитальном ремонте. Каждую минуту механики и мотористы ждали, что какая-нибудь авария выведет машины крейсера, а следовательно и сам «Киров», из строя навсегда. От близких разрывов выбивало предохранители турбин, лопались трубопроводы, ломались насосы. Расходились швы обшивки, пропуская воду. Механики делали всё возможное, чтобы сохранить корабль в боеспособном состоянии, поскольку боевая обстановка не давала им времени даже на проведение самого необходимого ремонта.

17:00

Флагманский артиллерист ОЛС (Отряд Легких Сил) капитан 2-го ранга Сагоян, стоя на мостике эсминца «Скорый» рядом с его командиром капитаном 3-го ранга Баландиным, со смесью ужаса и восхищения наблюдал, как волна за волной немецкие бомбардировщики с разных сторон пикируют на крейсер «Киров». Вода кипела и вздымалась огромными гейзерами, полностью закрывая «Киров». Столбы воды, поднятые авиабомбами, ещё не успевали обрушиться, как вздымались новые. Выставив вокруг себя зенитную полосу и разноцветную паутину трассирующих очередей, «Киров» метался на волнах как разъяренное доисторическое чудовище, отбивающееся от роя гигантских ос.

С мостика «Скорого» было ясно видно, как один из пикировщиков неожиданно ярко вспыхнул и, не выходя из пике, рухнул в воду метрах в 50 от крейсера, подняв огромный фонтан из воды, огня и чёрного дыма.

Все находящиеся на мостике «Скорого» закричали: «Ура!»

Эта атака продолжалась мучительно долго. Наконец, самолёты ушли, и «Киров», внешне совсем невредимый, который маневрируя и уклоняясь от бомб ушёл чуть ли не к самому Найссаару, развернулся и возвращался на рейд, подняв по носу огромный, заливающий башни главного калибра, бурун. Крейсер развернулся, стряхивая с себя воду, девять 180-миллиметровых орудий плавно развернулись по борту, задираясь вверх. «Скорый» качнуло от бортового залпа крейсера.

Сам «Скорый» также с интервалами бил по берегу из своих четырёх 130-миллиметровых орудий. Авиация почти не замечала эсминцев, постоянно атакуя «Киров». Это было и понятно. Во время атаки самолётов крейсер прекращал обстрел немецких позиций, давая возможность немецким танкам и пехоте совершить очередной бросок вперёд. Поэтому атаки на него следовали практически одна за другой. И хотя прямых попаданий в корабль немцам достичь так и не удалось, они эффективно отвлекали крейсер от решения главной боевой задачи.

До 13:30 «Скорый» вёл огонь, стоя на якоре на внешнем рейде. Когда немцы возобновили обстрел рейда, корабль снялся с якоря и перешел на самостоятельное маневрирование, продолжая вести огонь. Снаряды противника падали как-то хаотично. То близко от эсминца, то совсем далеко — ближе к гавани. Было не совсем понятно, что же немцы обстреливали — рейд или гавани. Сагояну казалось, что снаряды, падающие на рейде, это перелёты. Немцы пытаются поразить внутренние бассейны гаваней, но не имея хорошей корректировки, пускают снаряды с большим разбросом.

В 17:40 один из таких снарядов калибром 150-мм угодил в палубу «Скорого» в районе 219 шпангоута по левому борту. К счастью, он разорвался прямо на верхней палубе, засыпав надстройки осколками и ранив двух красноармейцев. Эсминец тряхнуло, накренило и захлестнуло волной. Опасаясь дальнейших попаданий, капитан 3-го ранга Баландин приказал совершить широкий коордонант вправо и сделал это вовремя. Это не было шальным попаданием. Не успел «Скорый», набирая ход, уйти в сторону, как на том месте, где он только что находился, упал залп из трёх или четырёх снарядов.

Проверили полученные повреждения. На верхней палубе образовалась пробоина размером 150x250 мм. Было несколько более мелких пробоин, в ряде мест осколки перебили силовые кабели, была перебита противоминная обмотка. Однако никаких повреждений, влияющих на ход, управляемость и боевой потенциал корабля, обнаружено не было.

Все облегчённо вздохнули, понимая, что дешево отделались. Все знали, сколько бед наделал такой же снаряд, попавший накануне в крейсер «Киров».

17:55

Капитан-лейтенант Мазепин, исполняющий обязанности командира эсминца «Свирепый», увидел, как три немецких бомбардировщика типа «Хе-11» приближаются к рейду со стороны моря на высоте примерно 3000 метров. Эти бомбардировщики никогда не снисходили до пикирования, сбрасывая бомбы с горизонтального полета и большой высоты, оставаясь на пределе дальности огня зенитной артиллерии. Обычно «хейнкели» бомбили городские площади, позиции войск, порт или скопление кораблей в гаванях, но редко выбирали в качестве цели какой-то отдельный корабль. На то существовали пикировщики.

Однако сейчас капитан-лейтенант Мазепин с удивлением убедился, что бомбардировщики, судя по всему, облюбовали в качестве цели именно «Свирепый», который даже в мощные прицелы должен был выглядеть как маленькая серая черточка на свинцовом фоне волнующегося моря.

Видя как бомбардировщики в пологом снижении заходят на его корабль, Мазепин приказал открыть заградительный огонь и, увеличив скорость, пошел навстречу самолётам. Из бомболюков ведущей машины маленькими бусинками вывалились бомбы. Казалось, что они падают прямо на эсминец. А раз так казалось, значит они в корабль никогда не попадут.

Первая серия бомб упала метрах в 50 по правому борту «Свирепого». Вторая серия — ещё дальше. Метрах в ста. Но особенно отличился последний бомбардировщик. Одна из его бомб упала прямо за кормой «Свирепого», но, к счастью, не взорвалась, окатив холодным душем поднятой воды расчеты кормовых орудий. Находившийся на кормовом мостике старпом лейтенант Стрельцов снял фуражку и вытер платком мокрое лицо. Могло быть значительно хуже, взорвись эта последняя бомба. Руль и винты наверняка бы повредила и комендоров кормовых орудий выкосила осколками.

Вернувшись на свое прежнее место, «Свирепый» возобновил огонь по берегу.

18:20

Адмирал Трибуц находился на флагманском узле связи, ожидая сообщений из Кронштадта. Вчера он направил приказ командиру Кронштадтской военно-морской базы контр-адмиралу Иванову сформировать «для помощи боевым кораблям и судам, прорывающимся из Таллинна, и их встречи» специальную группу кораблей и вспомогательных средств. Эта группа должна была базироваться на острове Гогланд, а командовать ей должен был начальник штаба ОЛС знаменитый капитан 2-го ранга Иван Святов — человек лихой доблести и вулканической энергии.

Кронштадт молчал, но зато с позиций сухопутной обороны сыпались сообщения одно хуже другого. С 16:00 немцы начали наступление на Таллинн по всему фронту. Бои шли в предместьях города и в парке Кадриорг. Стоило на минуту кораблям артиллерийской поддержки прекратить огонь, как немцы бросались в атаку, сминали оборону и откатывались обратно, засыпаемые корабельными снарядами. Тогда в контратаку поднимались морские пехотинцы полковника Парафило, усиленные двумя ротами курсантов училища им. Фрунзе, и отбрасывали противника ещё дальше. Но в бригаде полковника Парафило оставалось не более четверти бойцов от её первоначального состава, а необученные сухопутному бою курсанты несли чудовищные потери.

В распоряжении Трибуца в качестве последнего резерва оставались ещё две роты курсантов училища им. Фрунзе, но адмирал всячески оттягивал их посылку на передовую. То есть на верную смерть. Это были курсанты четвёртого курса — почти готовые офицеры флота, впитавшие в себя за годы учёбы все те огромные знания, без которых невозможна служба флотского офицера. Расходовать их в сухопутных боях было обидно до слёз. Как топить печку сторублевыми ассигнациями. Четвёртую войну подряд происходит одно и то же. Между войнами моряков учат океанской стратегии, блокадам, рейдам в открытом море, лихим торпедным атакам, а в войнах снимают с кораблей и расходуют в пехотном строю и в штыковых атаках.

Однако, деваться было некуда. Чтобы обеспечить погрузку войск, раненых и учреждений флота на транспорты, необходимо было провести серию контратак при поддержке огня с кораблей. Особенно на флангах. А резервов никаких нет кроме курсантов Военно-морского училища имени Фрунзе...

Размышления командующего прервал дежурный по узлу связи, доложивший о радиограмме из штаба Северо- западного направления. Адмирал прочел бланк.

Это была новая директива за подписью маршала Ворошилова.

Первой реакцией Трибуца было смять этот бланк и бросить его в иллюминатор. Он пересилил себя и положил радиограмму на стол.

Все-таки интересно, как в штабе маршала Ворошилова представляют себе ситуацию, в которой сейчас находятся главные силы Балтийского флота? Видимо, всех в штабе направления раздражает, что столько боевых кораблей укрылись на своей главной базе и бездельничают, чем намерены заниматься и впредь. Иначе как объяснить все эти директивы: послать отряд эсминцев для бомбардировки Хельсинки, совершить во главе с крейсером «Киров» набег на Данцигскую бухту и тому подобное. И все эти директивы неизменно упоминают «по намеченному плану». Наверное, поднимают предвоенные документы, когда планировались и более лихие действия флота. Там же находится адмирал Исаков. Мог бы и объяснить что к чему.

Адмирал приказал составить ответ, в котором подчеркнуть, что в настоящее время, по мнению Военного совета КБФ, главной задачей флота является прорыв из Таллинна в Кронштадт.

А из Кронштадта все ещё не было никаких известий.

19:00

Начальника штаба ОЛС капитана 2-го ранга Святова знал весь флот. До войны он носил прозвище «морской Чапаев», полученное не только за большие пушистые усы, но и за поведение, очень похожее на поведение легендарного героя гражданской войны в трактовке киноактера Бабочкина, создавшего образ Чапаева в одноименном фильме. На этом образе воспитывалось несколько поколений командиров армии и флота в предвоенные годы. Лихость, безумная смелость, простота и грубость в обращении как с начальниками, так и с подчинёнными и, конечно, беспредельная преданность вождю и его партии.

Непосредственным начальником Святова был контр-адмирал Дрозд. Оба они друг друга, мягко говоря, недолюбливали. Святов считал Дрозда некомпетентным перестраховщиком, а тот его — просто хулиганом, предложив однажды даже написать рапорт о переводе в кавалерию или погранвойска, где Святов в молодости и начинал свою службу.

С началом войны, когда лихой кавалерийский выход Святова в море привёл к полному разгрому вверенного ему отряда, образ Чапаева как-то сразу поблек, когда лихой кавалерийский выход Святова в море привел к полному разгрому вверенного ему отряда. Погибли эсминец и тральщик, а новейший красавец-крейсер «Максим Горький» лишился носовой оконечности по первую башню и с огромными трудностями был отбуксирован в Кронштадт. Ещё несколько подобных эпизодов, в ходе которых Святов с какой-то беспощадностью приказывал добивать поврежденные минами корабли, принесло ему не менее почетное, но очень характерное новое прозвище — «Иван Топитель» (или «Топихин», как говорили некоторые). Однако никто не мог отказать ему в личной храбрости, кипучей энергии, работоспособности и в несомненном таланте командира-организатора.

Все последние дни капитан 2-го ранга Святов занимался подготовительными работами по постановке в док подорвавшегося турбоэлектрохода «Молотов» и поврежденного при его конвоировании своего любимого эсминца «Стерегущий». Затем он собирался на «попутном тральщике» вернуться в Таллинн, но тут из Таллинна пришел приказ об организации группы прикрытия прорывающихся из Таллинна кораблей.

Получив назначение командовать этой группой, капитан 2-го ранга Святов со свойственной ему энергией принялся за дело, хотя сил и средств для развёртывания в районе Гогланда специальной спасательной группы было до смешного мало. Из состава сил Кронштадтской военно-морской базы в группу Святова удалось выделить 12 тихоходных тральщиков («Краб», «Киров», «Сом», «Ляпидевский», «Орджоникидзе», «Озерный», «Безымянный», а также Т-121, Т-42, Т-43, Т-44, и Т-47), четыре переоборудованных из гражданских судов сторожевых корабля («Коралл», «Степан Разин», «Чапаев» и ЛК-1), ледокол «Тасуя», буксир «Шквал», пять торпедных катеров, восемь катеров МО, два катера типа «Рыбинец», четыре мотобота и несколько барж.

Святов ещё раз перечитал переданный ему приказ.

Как было ясно из сформированного в приказе задания, переход боевых кораблей и транспортов из Таллинна в Кронштадт мыслился командованием как прорыв с боем, в котором неизбежно будут потери. Святов вздохнул. Ему самому страстно хотелось поучаствовать в грядущем бою, стоя на мостике какого-нибудь лидера или эсминца, а не работать спасателем. Но приказ — есть приказ.

Приказав своему помощнику капитану 2-го ранга Зозуля быстро подготовить к выходу в район Гогланда выделенных ему плавсредств, Святов решил, не дожидаясь окончательного формирования своего отряда, в ближайшее время самому отправиться на Гогланд на одном из морских охотников.

Задача формирования отрядов кораблей всегда сложна и требует значительной подготовки и планирования. Необходимо было продумать условия базирования кораблей и катеров на Гогланде, определить нужное количество топлива для них, продовольствия и других предметов снабжения, а также организовать командный пункт управления вновь создаваемым соединениям. Необходимо было собрать командиров, продумать процедуры связи и сигнализации и массу других вопросов, которых требует любая операция на море. Даже спасательная.

19:30

Старпом крейсера «Киров» капитан 3-го ранга Дёгтев просматривал вахтенный журнал за 26-ое августа. Командир спустился на полчаса в каюту поужинать и отдохнуть. Дёгтев замещал его на мостике крейсера, продолжавшего маневрировать на Таллиннском рейде. «Киров» временно прекратил огонь. С берега сообщили, что после очередного огневого шквала с кораблей немцы откатились и перегруппировываются. Старший артиллерийский офицер капитан-лейтенант Шварцберг переговаривался по радио с корректировочными постами, уточняя координаты скопления немецких танков и мотопехоты.

И ни одного прямого попадания! Потрясающе!

Более того, сегодня удалось точно сбить один бомбардировщик противника. Собственно претензии на сбитые немецкие самолёты поступали чуть ли не от всех расчетов зенитных орудий и автоматов. Но подтвердить все это было трудно. Самолёт задымил и ушёл за горизонт. Поди определи, отчего он задымил и что с ним потом стало. От береговых постов и от дозорных кораблей никаких подтверждений не поступало. А сегодня на глазах у всех, прямо не выходя из пикирования, «юнкерс» вспыхнул и рухнул в море почти рядом с крейсером! Все ликовали. А комиссар Столяров решил по этому поводу даже выпустить специальный «Боевой листок» как экстренный выпуск многотиражной газеты «Кировец».

Битва крейсера с противником на рейде Таллинна явно шло в пользу «Кирова». Сколько танков и пехоты немцев они уничтожили?! Никто не мог сказать сколько, но все знали, что много.

Сколько немецких танков ушло в воду, когда снаряды «Кирова» уничтожили переправу через реку Кейла! И плюс сбитый бомбардировщик.

20:10

Командир катера МО-407 старший лейтенант Воробьёв имел приказ стоять у борта штабного судна «Пиккер» для выполнения «особых поручений» командующего флотом. Катерники ни днём, ни ночью не знали покоя. Их использовали и по прямому назначению для противолодочного патрулирования, и для конвоирования транспортов, и для боя с катерами противника, но в конкретных условиях сложившейся в Таллинне обстановки — чаще всего в качестве посыльных судов, гоняя по разным бухтам для освещения реальной ситуации штабам различных уровней.

Катера МО строились в советском флоте самыми массовыми сериями. Кто-то их даже сравнил с морским вариантом знаменитых штурмовиков «Ил-2», если не по огневой мощи, то, по крайней мере, по активности в ходе боевых действий. После войны никто даже толком не мог сказать, сколько их всего было построено и сколько погибло. В то время как крейсеры и эсминцы, не говоря уже о линкорах, стояли на базах, укрывшись непроницаемой вуалью маскировочных сетей, радуясь сталинскому приказу, запрещающему им выход в море, «мошки» не знали и секунды покоя, активно демонстрируя советскую военно-морскую мощь на всех театрах, в любую погоду и перед любым противником.

Крошечные кораблики, чьё водоизмещение варьировалось от 50 до 65 тонн, несли тем не менее весьма грозное для своего размера вооружение: два 45-миллиметровых орудия и два крупнокалиберных пулемёта, а установленные на них авиационные двигатели позволяли катерам развивать скорость до 25 узлов. Немецкие и финские торпедные и сторожевые катера, вооруженные только пулемётами, их побаивались и предпочитали не связываться.

Мин «охотники» не боялись из-за своей исключительно малой осадки и по большей части деревянных корпусов, но сами могли их ставить прямо под носом противника. Угодить в них авиабомбой было практически невозможно, а огнем своих орудий и пулемётов они могли отогнать от себя и от конвоируемых ими судов любое количество бомбардировщиков.

Они спасали людей с погибших кораблей и судов, высаживали десанты и диверсионные группы, сражаясь не только на морях, но на озёрах и речках, где вообще появление боевого корабля считалось чуть ли не чудом. И хотя их мореходность официально ограничивалась пятью баллами состояния моря, они выходили в открытое море в любую штормовую погоду, продирались через льды, а если и гибли, то, как правило, мгновенно и со всем экипажем из 10-15 человек...

С борта «Пиккера» Воробьёва окликнул кто-то из штабных и передал приказ командующего идти к острову Найссаар, найти там транспорты «Иван Папанин» и «Тобол», а затем направить их в бухту Копли, где они должны встать под погрузку. Приказание им отдано уже несколько часов назад, а от них ни слуху, ни духу. На радиозапросы не отвечают. Не случилось ли чего?

Уже на выходе из гавани катер захлестнуло волной и стало кидать из стороны в сторону. Шторм уже разыгрался баллов на 7. Погода всегда была главным врагом морских охотников. Промокший с головы до ног Воробьёв довел катер до острова и пошел вдоль его побережья, разыскивая пропавшие транспорты. Вскоре он увидел громаду «Ивана Папанина». Океанский пароход стоял на якоре, покачивался и лениво дымил. Погода была ему нипочём. Он и не такое видел.

«На транспорте! — заорал в мегафон Воробьёв. — Вам приказано идти в бухту Копли».

На «Папанине» долго не отвечали. Наконец, усиленный мегафоном голос, перекрывая шум ветра, ответил: «Без буксира не пойду. Буксир давайте!»

С полуминутными интервалами вода окатывала Воробьёва с головы до ног. Держась одной рукой за поручни, а в другой держа мегафон, Воробьёв крикнул:

— С кем я говорю?

— С капитаном, — ответили с «Папанина». — Капитан Смирнов.

— Вы поняли приказ? — прокричал Воробьёв.

— Понял, — ответил капитан Смирнов, — Но без буксира не пойду.

«Тобола» Воробьёв так и не нашел. Возможно, что транспорт ушёл не в ту бухту, куда ему было приказано, а в другую.

Поняв, что уговорить капитана «Папанина» идти без буксира он не сможет, а «Тобол» ему не найти, Воробьёв решил возвратиться к «Пиккеру».

20:45

Командир эскадренного миноносца «Артём» старший лейтенант Сей резко перевел ручки машинных телеграфов на «Стоп». В параване следовавшего в полукабельтове впереди эсминца «Суровый» с грохотом взорвалась мина. «Суровый» подбросило на волне, и он остановился, раскачиваясь с борта на борт.

Эсминцы возвращались в Таллинн, задержавшись, поскольку по заявке из штаба КБФ «Суровый» обстрелял скопление резервов противника у Рохукюля. Теперь корабли находились в районе банки Неугрунд северо-восточнее острова Осмуссаар.

На «Суровом» подняли сигнал: «Не имею хода». Выяснилось, что на «Суровом» от гидравлического удара «выбило» обе турбины. В нескольких местах разошлись швы обшивки, затоплен ряд помещений.

Решено было доложить обо всём в штаб КБФ и попросить прислать тральщики для провода эсминцев на главную базу флота.

Вскоре начнёт темнеть, и путь через неизведанные минные поля станет просто самоубийственным.

21:15

Редактор многотиражки крейсера «Киров» капитан 3-го ранга Абрамович-Блэк и военком корабля Столяров находились в редакционном помещении крейсера, смежном с «ленкомнатой», просматривая сигнальный отпечаток нового «Боевого листка», посвященного сегодняшнему бою «Кирова» с немецкими бомбардировщиками и уничтожению одного из них.

Сергей Иванович Абрамович-Блэк начал службу на флоте ещё до первой мировой, поступив в 18-летнем возрасте в юнкера флота с первого курса Петербургского Политехнического института. Сдав все положенные экзамены за курс Морского училища, он в 1915 году был произведен в мичмана и служил на прославленном и легендарном линейном корабле «Цесаревич», переименованном после февральской революции в «Гражданин».

Как крестьянский сын, выбившийся в офицеры флота через чёрное гардемаринство, мичман Абрамович-Блэк стал членом судового комитета линкора, на котором в октябре 1917 года участвовал в знаменитом Моонзундском бою с Кайзеровским флотом, командуя кормовой 12-дюймовой башней «Гражданина». Затем Абрамович-Блэк участвовал в Ледовом переходе Балтийского флота в 1918 году, а в 1919 году воевал в Волжско-Камской флотилии, участвовал во взятии Елабуги и Перми. В 1920 году он вернулся на Балтику, где сначала командовал группой моторных тральщиков, а затем стал командиром эскадренного миноносца «Инженер-механик Зверев».

В 1922 году Абрамович-Блэк был переведён на Дальний Восток, где до 1926 года командовал монитором «Свердлов», а в 1927 году снова вернулся на Балтику, где принял в командование эсминец «Железняков». Казалось, что биография Абрамовича-Блэка, как боевая, так и революционная (некоторые утверждали, что он был даже участником штурма Зимнего), открывала ему широкую дорогу стать одним из флагманов Красного флота, особенно учитывая его крестьянское происхождение. Однако ничего подобного не произошло. А напротив, в 1928 году, когда на флот уже пришло три первых выпуска красных военморов из училища Фрунзе, Абрамовича-Блэка вместе со многими другими командирами из бывших младших офицеров и гардемарин Императорского флота демобилизовали или «вычистили», как любили тогда выражаться.

Ходили слухи, что Абрамович скрыл свое происхождение, выдав себя за крестьянского сына, хотя в действительности происходил из старинного белорусского дворянского рода Абрамовичей. И что его отец служил лейтенантом ещё в русско-японскую войну на крейсере «Аскольд». Другие говорили, что всему виной пристрастие Абрамовича-Блэка к спиртному и женщинам и привычка, приобретенная ещё в годы Первой мировой войны, проводить в ресторанах всё свободное от службы время.

Сам же Абрамович-Блэк уверял, что демобилизовался добровольно, поскольку неожиданно почувствовал тягу к литературному творчеству. И действительно, вместе с «вычищенными» в одно время с ним бывшими гардемаринами Колбасьевым и Соболевым, Абрамович-Блэк вскоре заявил о себе как об очень талантливом писателе-маринисте.

Одна за другой стали выходить его книги: «Невидимый адмирал», «Русские в Средиземном море», «Североморцы», «Капитан-лейтенант Лазо». Он редактирует газету «Красный Балтийский флот», снимает по своему сценарию фильм «Моряки» (1939 год), является одним из создателей первой в СССР морской радиогазеты «Красный моряк», пишет ряд радиопьес, из которых наиболее известна «Первая радиограмма». Его перу принадлежат 162 морских рассказа и около 1000 очерков по истории флота и морской жизни.

Вместе с тем он участвует в гидрографической экспедиции в Якутии и руководит морской секцией ОСОАВИАХИМа, развёрнутой на бывшем минном заградителе «Амур», командиром которого он номинально числился. Все работы Абрамовича-Блэка пишутся в русле сталинской политики создания океанского флота и дышат любовью к партии большевиков. Его «Невидимый адмирал» — это тоже большевистская партия.

С началом войны Абрамовича-Блэка снова мобилизуют на флот, аттестуют как капитана 3-го ранга и назначают редактором многотиражки на крейсер «Киров». Крейсер гордится присутствием в составе своего экипажа известного на всю страну писателя и морского общественного деятеля, участника Моонзундского боя и героя гражданской войны, стоящего у самых истоков зарождения нового Красного флота.

С ним часто в своем салоне обедает командир корабля, в кают-компании он сидит справа от старпома, а военком крейсера на него просто не намолится. Абрамович-Блэк и политбеседы с матросами проводит, и, благодаря ему, очерки о крейсере заполнили полосы многих центральных газет, он друг самого Всеволода Вишневского, а адмирал Трибуц, посещая крейсер, редко с него съезжает, не поговорив со знаменитым писателем. Даже сам грозный Иван Рогов, однажды побывав на «Кирове», своим рукопожатием удостоил только двоих: адмирала Трибуца и Абрамовича-Блэка.

— Ну как? — спросил Абрамович-Блэк комиссара, когда тот закончил чтение «Боевого листка».

— Здорово! — признался Столяров. — Ничего не скажешь. Завтра, после второй вахты, надо бы раздать по всем боевым частям.

— Завтра раздадим, — согласился Абрамович-Блэк, — а сегодня неплохо бы это дело обмыть.

И достал самодельную флягу-поплавок со спиртом.

Провозгласили «смерть немецким оккупантам» и выпили по стопке. Стопки тоже были самодельные из светлого металла и крепились с двух сторон к фляге.

— Ревельское изобретение,— пояснил Абрамович-Блэк, показывая на флягу, отдалённо напоминающую сорокамиллиметровый снаряд от зенитного автомата. — Был когда-то в Ревеле кондитер Карл Штуде. Так он...

— Да, я читал все это в вашей книге, Сергей Иванович, — сказал комиссар. — Здорово вы придумывать умеете...

— Придумывать? — обиделся Абрамович-Блэк. — Всё так и было, как я написал. И вот это было.

Он подтянул рукав кителя и показал браслет из вороненой стали. Браслет был выполнен в виде якорной цепи, на которой была закреплена пластинка с надписью: «В море — дома».

— На «Цесаревиче-Гражданине» выдавали офицерам, прослужившим на линкоре не менее 13 месяцев. Не выдавали даже, а скорее награждали, в кают-компании с большой торжественностью... Это было время, Володя, скажу тебе...

— Тоскуете по тому времени, Сергей Иванович? — осторожно поинтересовался комиссар.

— По молодости тоскую, конечно, — сознался Абрамович-Блэк. — Если ты читал мою книгу, то мог бы догадаться, что мичман Валицкий — это я.

— Догадался, конечно, — усмехнулся комиссар. — У всех бывших офицеров тоска какая-то по тем временам. Неужто тогда лучше было служить, чем сейчас?

Абрамович-Блэк хотел что-то ответить, но в этот момент дверь каюты открылась и в помещение вошел командир крейсера капитан 2-го ранга Сухоруков.

— Трудитесь, комиссары? — спросил он. — Что хорошего придумали?

Столяров протянул ему «Боевой листок», увенчанный орнаментом из профиля товарища Сталина и скрещенных военно-морских флагов.

Сухоруков прочёл текст, где сбитый немецкий бомбардировщик чудесным образом превратился в целую эскадрилью.

— Не много ли? — спросил командир. — Целая эскадрилья?

— Так это же, — пояснил Абрамович-Блэк, — не только за сегодняшний бой, а почти за месяц. Мало ли, что нам их не засчитывали, когда мы видели, как они горели и дымили.

— Хорошо, — согласился Сухоруков. — Надо людям повысить настроение. Скоро уходим в Ленинград. Сегодня на Военном совете официально зачитали приказ Ворошилова. Оставляем Таллинн.

— А в Ленинграде что будем делать? — спросил Абрамович-Блэк. — Что будем делать, если немцы возьмут Ленинград, как Таллинн?

— Сражаться будем, — сказал Сухоруков. — Корабли взорвём, если надо будет, и уйдем за Ладогу. Но если честно сказать, то уверен, что никогда немцам не прорваться будет через огонь двух линкоров, кронштадтских фортов и наших двух крейсеров. Если они под Таллинным два месяца топтались, то под Ленинградом два года протопчутся, но не возьмут.

По лицу Абрамовича-Блэка было видно, что он совсем не разделяет оптимизма командира корабля.

— После Ледового перехода, — сказал он, — все тоже были уверены, что немцы возьмут Петроград, и нужно будет взрывать корабли. Не думал я, что мне что-то подобное придется переживать снова.

— Да, — задумчиво подтвердил Сухоруков. — История всегда повторяется, особенно в истории нашего флота. Повторяется, но ничему не учит.

Все трое присутствующих в каюте: капитан 2-го ранга Сухоруков, комиссар Столяров и писатель-маринист капитан 3-го ранга Абрамович-Блэк — уже незримо были повязаны общей судьбой, но ещё не знали этого.

22:00

В штабном помещении на «Виронии» адмирал Пантелеев просматривал суточную сводку за 26 августа, прежде чем её подписать и отправить в штаб Северо-западного направления.

Сводка обобщала действия флота, связанные не только с обороной Таллинна, но и на всём Балтийском театре военных действий. Хотя, по понятным причинам, больше всего в ней говорилось именно об обороне Таллинна.

Адмирал Пантелеев подписал сводку и передал её дежурному оператору.

Адмирал прошелся по помещениям «Виронии», где с начала войны размещалась оперативная группа штаба КБФ. В старые дни этот сравнительно небольшой, но очень комфортабельный пассажирский пароход, названный в честь Виру — одной из провинций Эстонии — совершал увеселительные круизы по Финскому заливу. По субботам он брал на борт туристов — главным образом учащуюся и рабочую молодежь — и уходил в Хельсинки, а в понедельник утром возвращался в Таллинн. На пароходе были бары, рестораны, концертные и танцевальные залы. Увы, все это легкомыслие кончилось вместе с независимостью Эстонии. Концепция жизни была заменена концепцией смерти...

Именно в увеселительных помещениях бывшего прогулочного лайнера и разместились службы штаба. У входа в танцевальный зал стоял часовой. В самом зале — узел связи: десятки телефонов, аппаратов «Бодо», коротковолновых передатчиков. В бывшей бильярдной все завешено картами, на столах планшеты обстановки...

Штаб готовился к переходу на лидер «Минск», который под флагом Пантелеева должен был возглавить силы прикрытия. Однако, всё привычное штабное хозяйство: узел связи, ситуационные помещения и тонны документации, естественно, оставались на «Виронии».

Адмирал прошелся по помещениям, с которыми так свыкся за два прошедших кошмарных месяца. Что-то подсказывало ему, что видит он все это в последний раз...

22:30

Уже совсем стемнело, когда старший лейтенант Воробьёв привел свой катер МО обратно в Минную гавань. Ориентируясь по всполохам пожаров, бушующих над городом, прислушиваясь к грохоту канонады, которая, как ему показалось, звучала уже гораздо ближе к городу, чем когда он уходил на поиски транспортов, Воробьёв шел вдоль пустынных пирсов, пытаясь отыскать «Пиккер». К его великому удивлению, штабного судна на месте не оказалось.

Порыскав по гавани, Воробьёв подвел свой МО к одному из причалов и сошел на стенку. Примерно через полчаса ему удалось отыскать какого-то главстаршину, который оказался дежурным по причалу. Тот сообщил, что «Пиккер» ушёл к острову Аэгна, где отстаиваются порожние транспорты. Видимо, командующий желает сам поставить задачу капитанам. Воробьёв ответил, что он только что вернулся от Найссаара и обнаружил там всего один транспорт — «Иван Папанин».

Дежурный напомнил, что он говорил об острове Аэгна, а не о Найссааре. Идти к острову Аэгна и там искать «Пиккер» Воробьёву страшно не хотелось. Хотелось встать где-нибудь в укромном месте, немного поспать и дать отдохнуть своим морякам. Но надо было кому-то доложить, что транспорт у острова Найссаар просит буксир. Ведь найти его приказал сам командующий флотом! Шутка ли.

Главстаршина нагнулся к уху Воробьёва и, как о великой тайне, сообщил командиру «охотника», что тому надо найти лидер «Минск», поскольку там, по слухам, находится начальник штаба флота контр-адмирал Пантелеев.

— А где «Минск»? — поинтересовался Воробьёв.

Старшина этого, разумеется, толком не знал. «Где-то на рейде».

Проклиная всё на свете, Воробьёв повел катер на поиски лидера. Волна била его в лоб, обливая с головы до ног.

23:10

Адмирал Ралль вышел на палубу старого минзага «Амур», с удовольствием подставляя разгорячённую голову под холодный и сильный ветер. Весь вечер командующий минной обороной вёл совещание с командирами тральщиков, инструктируя каждого фактически персонально.

Головным тральщиком, которому предстояло вести через мины главные силы флота, был выбран «Шпиль» (БТЩ-207) под командованием старшего лейтенанта Николая Дебелова. Именно Николай Дебелов, будучи молодым лейтенантом, поднял 26 сентября 1938 года военно-морской флаг на крейсере «Киров», ознаменовав вступление крейсера в строй.

Теперь ему предстояло вести этот крейсер через обширные минные поля, выставленные противником. Все присутствующие понимали, что под термином «главные силы», на обеспечение провода которых брошено больше половины имеющихся в распоряжении базовых тральщиков, фактически имеется в виду прежде всего (никто тогда ещё не мог сказать «только») крейсер «Киров». На флоте все всё понимают достаточно хорошо и без слов. По многим кораблям уже ходил слух, что товарищ Сталин приказал провести «Киров» в Кронштадт под «личную персональную ответственность» командующего флотом, а, возможно, и всего Военного совета КБФ. Никто из понимающих это не протестовал ни громко, ни в душе. «Киров» являлся гордостью флота и каждый был готов на самопожертвование ради спасения флагмана. Таков суровый закон морской войны.

А десятки тысяч солдат и беженцев, которые питали иллюзии относительно того, что они под прикрытием такого мощного корабля, как крейсер «Киров», который будет отгонять от них немецкие корабли и бомбардировщики, ничего, естественно, не знали и ни о чём не догадывались.

Они просто хотели вырваться живыми из той смертельной ловушки, в которую их загнала война...

Из раздумий адмирала Ралля вывел один из офицеров его штаба — капитан-лейтенант Игнатьев.

Пришло сообщение: эсминец «Артём», ведя на буксире эсминец «Суровый», пришел к входному бую Таллиннского рейда. С эсминцев просят прислать тральщики для проводки в гавань.

Повреждения «Сурового» из-за взрыва мины в параване незначительны. К утру корабль снова будет приведен в боеспособное состояние силами экипажа.

23:45

На тральщике «Верп» (БТЩ-206) адмирал Ралль прибыл на «Артём», за кормой которого на обвисшем буксире темнел «Суровый». Старший лейтенант Сей отдал рапорт. Адмирал поинтересовался, готов ли эсминец к переходу в Кронштадт вместе со всеми остальными кораблями. Командир «Артёма» посетовал, что неплохо бы постоять хотя бы денёк в доке. Очень много мелких повреждений: лопасти винтов, котельные трубки, разные насосы. Во многих местах разошлись швы обшивки, вмятины. Держатся на цементе и заглушках. На больших ходах в корпус проникает вода. Но до Кронштадта, конечно, дойдём. А там надо подумать о серьёзном ремонте. Адмирал Ралль обещал прислать рабочих сегодня же ночью для устранения наиболее серьёзных повреждений.

Когда корабли входили в Минную гавань Таллинна, в темном небе раздался гул самолётов.

Обычно немцы по ночам рейды не бомбили. Но сегодня, видимо, решили попытаться это сделать, ориентируясь по полыхающим в городе и порту пожарам. Кроме того они, наверное, пронюхали, что город будет оставлен в самое ближайшее время и ожидали обнаружить в гаванях толчею транспортных судов. В таких условиях пара удачных попаданий могла бы дезорганизовать всю операцию по эвакуации главной базы советского флота.

Самолёты кружили, высматривая цели в отблесках пламени горящих портовых построек.