Балтийская трагедия: Агония

00:10

Пронзительные звонки воздушной тревоги сорвали с койки командира лидера «Минск» капитана 2-го ранга Петунина, всего за 20 минут до этого прилёгшего, не раздеваясь, отдохнуть впервые за прошедшие сутки.

Удивляясь — что за воздушная тревога может случиться глубокой ночью, Петунин, схватив фуражку и застёгивая на бегу китель, ринулся на верхнюю палубу.

Он ещё несся по трапу, когда услышал как залпом грохнули кормовые орудия главного калибра лидера.

На мостике Петунин застал старшего артиллериста лидера старшего лейтенанта Волкова и вахтенного офицера лейтенанта Сергеева. На вопрос «что случилось?», Петунину доложили, что в ночном небе явственно слышался гул и рокот нескольких самолётов. Поэтому была сыграна воздушная тревога и дана команда сниматься с якоря.

В этот момент с эстонской шхуны, стоявшей неподалеку, лидер «Минск» был внезапно освещен прожектором. Выяснять, как это произошло, времени не было. Шхуна была немедленно потоплена огнем кормовых орудий.

Эстонская шхуна догорала метрах в двухстах от лидера. Петунин подумал было послать туда шлюпку, чтобы выяснить, что это за шхуна и кто её капитан, когда она внезапно взорвалась с ужасающим грохотом, выплюнув в небо страшный багрово-красный фейерверк.

Лидер вздрогнул и задрожал, как потревоженный боевой конь.

Проверили по кальке диспозиции кораблей и судов на рейде. Оказалось, что это шхуна «Мара», служившая плавскладом для глубинных бомб, имела смешанный русско-эстонский экипаж, капитана эстонца и его военного помощника мичмана сверхсрочной службы. Всего 21 человек.

Находящийся на «Минске» начальник оперативного отдела штаба КБФ капитан 1-го ранга Пилиповский задумчиво пожевал губами. Он поднялся на мостик позднее остальных и молча выслушал рапорт Петунина о случившемся, а затем посетовал: был секретный приказ на всех судах сменить комсостав, состоящий из прибалтов, на русских. Да не успели его выполнить в связи со всеми событиями.

«К утру чтоб был рапорт», — приказал он Петунину и хотел что-то ещё сказать, как сигнальщик доложил, что с «Виронии» запрашивают, что за взрыв произошел на рейде.

«Ответьте, — приказал Пилиповский, — что капитан 1-го ранга Пилиповский сейчас прибудет на «Виронию» с рапортом начальнику штаба. Приготовьте мне шлюпку».

Капитан 2-го ранга Петунин не успел отдать необходимых распоряжений, как из ночной темноты раздался усиленный рупором голос: «На «Минске»! Разрешите подойти к борту! Старший лейтенант Воробьёв, МО-407».

Вынырнувший из темноты катер МО малым ходом подходил к лидеру.

— Отлично, — обрадовался Пилиповский.— Отставить шлюпку! Я на нём и пойду на «Виронию».

Поднявшийся на палубу «Минска» старший лейтенант Воробьёв кратко доложил о своих злоключениях сегодняшнего вечера и ночи.

— Полтора часа битых вас на рейде искал, — признался Воробьёв. — Если бы вас прожектором не осветил кто-то, то и не нашел бы.

Пилиповский приказал Воробьёву доставить его на «Виронию». «Там разберёмся», — пообещал капитан 1-го ранга.

00:34

Последние донесения, поступившие с сухопутного фронта, убедили адмирала Пантелеева в том, что снять войска с позиций для погрузки на транспорты будет очень не просто, если вообще возможно.

Немцы наращивали удары по всему фронту, прекрасно используя темное время суток для подавления нашей обороны массированным артиллерийским и миномётным огнем, засыпая позиции пулемётно-автоматными очередями. Противник буквально выдавливал обороняющиеся части морской пехоты и 10-го корпуса на направлениях Нахату-Вяс-Козе, продвигая вдоль железной дороги на Нымме и северной оконечности озера Юллемистэ-Ярв. Если противник прорвётся в город — всё пропало. Что же делать? Впрочем, делать необходимо только одно: во что бы то ни стало продержаться ещё сутки на занимаемых рубежах. А простой взгляд на карту показывает, что немцам уже удалось выйти к восточной окраине города, создавая реальную угрозу срыва эвакуации.

Всем тыловым частям был отдан приказ строить на улицах Таллинна баррикады, чтобы в случае чего задержать немцев хотя бы на час. С одной стороны это хорошо, но с другой — это замедлит движение войск к гаваням. Одно на одно и получится: где-то час выиграешь, где-то потеряешь от прежнего выигрыша.

Ещё необходимо собрать рассредоточенные по бухтам транспорты и координировано направить их на нужные причалы и стоянки, создавая им возможность отхода в случае обстрела. Много ли транспорту надо? Одно хорошее попадание снарядом и он готов.

Командующий обещал, что сегодня утром даст разрешение ввести в бой последние резервы, состоящие из курсантов военно-морских училищ, прибывших в Таллинн на плавательную и преддипломную практику.

Отрадно только одно, что по крайней мере уже сейчас началась эвакуация раненых, если доктор Смольников правильно понял полученный им приказ.

01:20

Взяв на себя обязанности начальника санитарно-медицинской службы флота, профессор Смольников носился по ночному городу от одного госпиталя к другому, отдавая необходимые распоряжения по доставке раненых на транспортные суда.

Его машина подъехала к школе на улице Нарва- Маанте, давно превращённой в госпиталь. У госпиталя стояло несколько санитарных машин и полуторок с открытыми кузовами. Санитары выносили и выводили раненых. Стоны и крики заполнили улицу. Некоторые раненые, не понимая что происходит, пытались даже сопротивляться, спрыгнуть с носилок. Их приходилось удерживать силой. В воздухе стоял густой плотный мат.

С трудом разыскав в темноте главврача госпиталя, Смольников распорядился: «В Купеческую гавань. Транспорт «Луга». Грузите в носовой и кормовой трюмы. Там оборудованы нары в четыре яруса. Капитан Миронов. Барановский заболел. Я назначил начальником медицинской службы судна Коровина. Давайте быстрее. К утру надо всех погрузить».

С моря несло гарью и пороховым дымом. Горевшее рядом здание освещало небритые лица медперсонала и страшные до фантастичности лица раненых.

Смольников сел в машину и, объезжая воронки, завалы, обломки, строящиеся баррикады, помчался по освещаемым пожарами улицам города к следующему госпиталю, которых в осажденном Таллинне было развернуто более 60. Сколько точно, не знал никто. Госпитали слишком часто меняли свое местоположение, не успевая сообщать, а порой и не зная, кому об этом докладывать. Но доктор Смольников был полон решимости не оставить в городе ни единого раненого на милость победителей.

01:50

Когда матроса Петра Григорьева санитары укладывали на носилки, он пытался сопротивляться: «Я сам, я сам...»

«Лежи спокойно!» — грубо приказал один из санитаров.

Искусанное осколками тело матроса откликнулось волной боли, когда носилки заталкивали в кузов полуторки. Григорьев хотел сесть на носилках, прислонившись спиной к борту кузова, но понял, что на это не хватит сил и продолжал лежать на спине. Моросил дождь, освежая саднящее лицо. Полуторку мотало на каких-то ухабах по затемненным улицам. Носилки подпрыгивали, бились о дно кузова, съезжали к борту.

Какие-то раненые в бинтах и лубках, крича от боли, сваливались на Григорьева. Он пытался их отпихнуть. Со стороны могло показаться, что в кузове происходит какая-то непонятная борьба людей, замотанных в окровавленные повязки. Они напоминали оживших мумий из фильмов ужасов.

На очередном ухабе Григорьев от страшной боли потерял сознание. Очнулся он от того, что носилки, взяв за ручки, снова потащили по дну кузова. Матрос застонал от боли и открыл глаза. Машина стояла на пирсе Купеческой гавани. Его пронесли по сходням и положили вместе с носилками на палубу большого грузового парохода. Вся палуба была заполнена ранеными, беспомощными, как дети.

Откуда-то сверху раздался усиленный рупором командный голос: «Всех раненых в трюм! Быстро очистить палубу!»

Засуетились какие-то тени в призрачном свете синих маскировочных фонарей.

Не обращаясь конкретно ни к кому, Григорьев спросил:

— Что это за пароход?

— «Луга», — кто-то хрипло ответил из темноты.

02:05

Капитан санитарного транспорта «Луга» Василий Миронов наблюдал с мостика, как непрерывно подъезжавшие на пирс санитарные фургоны, грузовые машины и даже конные повозки доставляли к его судну раненых, которых носили на борт санитары и поднятые по авралу матросы его команды.

Грузовой турбоход «Луга» был построен в Германии в 1922 году и назван «Ирмгард». Судно имело 2390 тонн водоизмещения и предназначалось для плавания по портам Балтийского и Северного морей.

В ноябре 1932 года турбоход был приобретен Советским Союзом, переименован в «Лугу» и передан в БГМП. Судно совершало почти регулярные рейсы между Ленинградом и портами Прибалтики, Германии и Скандинавии, а в апреле 1939 года даже попало в газеты, когда спасая в Финском заливе пароход «Челюскинец», само получило пробоину и ремонтировалось на Канонерском заводе в Ленинграде.

С началом войны «Луга» была мобилизована, перекрашена в шаровый цвет и получила индекс ВТ-518 (Военный Транспорт — 518).

5 августа 1941 года капитан Миронов вышел в составе конвоя из Ленинграда в Таллинн, имея на борту груз вооружения и боеприпасов, а также 600 человек личного состава береговой обороны КБФ. Караван вели тральщики, пытаясь прошмыгнуть южным фарватером. На траверзе Кунды транспорты были обстреляны немецкой артиллерией. Пришлось взять мористее и идти в Таллинн через минные поля центрального фарватера.

В районе острова Стеншер в тралах стали рваться мины. У одного из транспортов занесло корму, он сошел с протраленной полосы, подорвался на мине и быстро затонул. Дело было ночью, спасать никого не стали. Держась вплотную за тралами, капитан Миронов благополучно довел «Лугу» до Таллинна. Сдав груз, он готовился совершить обратный рейс в Ленинград, но был задержан до особого распоряжения штаба КБФ.

Адмирал Трибуц и его штаб тогда ещё носились с идеей организации удара со стороны Таллинна в тыл и фланг немецкой группировке, наступающей на Ленинград, и транспорты держали наготове, чтобы быстро осуществить эвакуацию гарнизонов Ханко и архипелага.

Больше трёх недель «Луга» отстаивалась по разным близлежащим бухтам вдали от любопытных глаз вражеской авиации. В одной из этих бухт её и обнаружил профессор Смольников, облюбовав под госпитальное судно, хотя «Луга» ни по каким параметрам под этот статус не подходила.

Ещё вчера — 26 августа — «Луга» специальным приказом была передана медицинской службе флота. На судно были направлены: 5 врачей, 13 медсестер и 32 санитара, возглавляемые военврачом 3-го ранга Коровиным. Ещё шла погрузка раненых, когда на «Луге» уже была развернута операционная. Опытный хирург военно-морского госпиталя Яновский и его ассистент Игнатьев начали оперировать раненых...

Машины турбохода находились в полной готовности. С первыми лучами рассвета ожидался шквальный обстрел Купеческой гавани, и капитан Миронов был готов немедленно отдать швартовы и отойти на рейд, где погрузка раненых должны была осуществляться с барж, катеров и прочих плавсредств, которые специально для этой цели собрали подчинённые доктора Смольникова.

02:30

Нарком ВМФ адмирал Кузнецов ехал по затемнённым улицам Москвы, возвращаясь из Кремля, где он имел очередной и довольно неприятный разговор со Сталиным. Всю предыдущую неделю и начало нынешней адмирал безуспешно пытался пробиться к Верховному главнокомандующему, чтобы убедить его и главкома Северо-западного направления маршала Ворошилова в необходимости эвакуации соединений Балтийского флота из Таллинна. Его либо не принимали, либо не слушали, отговариваясь такими нелепицами, что создавалось впечатление осознанного решения принести во имя какой- то неведомой цели в жертву весь Балтийский флот.

Вчера, после того как Кузнецов сумел доложить суть дела начальнику генерального штаба маршалу Шапошникову, ему неожиданно позвонил Сталин. Верховный фактически, по своему обыкновению, не сказал ничего определенного, но по его раздраженному голосу и заданному вопросу: «Вы нарком ВМФ или вы не нарком ВМФ?», адмирал прекрасно понял, что именно его желают сделать ответственным за то, что лучшие силы Балтийского флота оказались в Таллиннской ловушке. Поэтому, не получив ещё никаких официальных указаний или приказов, адмирал начал отдавать все необходимые предварительные распоряжения, связанные с оставлением главной базы КБФ.

Поздно вечером 26 августа адмирал Кузнецов был вызван к Сталину. Как он и предполагал, речь снова зашла о Таллинне. Причем диктатор начал разговор с того, что виноватым во всем объявил адмирала Трибуца, чьи излишне оптимистические доклады дезинформировали командование Северо-западного направления.

Позавчера, 24 августа, Сталин ясно дал понять Кузнецову, что полностью разделяет мнение маршала Ворошилова о том, что Таллинн может ещё держаться бесконечно долго, сведя весь вопрос к уходу в Кронштадт крейсера «Киров», «ибо час флота ещё не наступил». Сегодня же выяснилось, что Ворошилов и сам Сталин стали жертвами авантюристических прожектов адмирала Трибуца, засыпавшего штаб Северо-западного направления своими предложениями о наступлении из Таллинна в тыл немецкой группы армий «Север», наступающей на Ленинград. И, конечно, в штабе Ворошилова все решили, что уж если находящиеся в Таллинне войска способны наступать, то свой оборонительный потенциал они далеко не исчерпали. А теперь выясняется, что Таллинн на грани катастрофы, что удерживать его дальше невозможно, что нужно срочно уходить без всякого плана, импровизируя на ходу.

Затем вождь срочно заговорил о крейсере «Киров», подчеркнув, что немцы уже минимум дважды объявляли о потоплении крейсера. Вождь намекнул, что он не совсем уверен в лживости немецкой пропаганды и нисколько не удивится, если все это окажется правдой, о которой ему «постеснялись» доложить. Например, о том, что крейсеру «Максим Горький» оторвало носовую часть, он, Сталин, узнал через три недели после этого происшествия и то совершенно случайно.

Адмиралу Кузнецову уже не в первый раз приходилось сталкиваться со сталинской непоследовательностью и его умением сводить любую проблему к частностям, которые на первый взгляд выглядели абсолютно несущественными. Действительно, когда новейший крейсер КБФ «Максим Горький» на второй день войны подорвался на мине, впопыхах кошмарных июньских дней это событие никому не показалось особенно трагичным, чтобы бояться об этом доложить Сталину. Дело было в том, что сам Сталин стал более-менее вникать в сводки и доклады только после 3 июля, а до этого находился в состоянии полной прострации, как любой человек, осознавший крушение всех своих жизненных планов. Когда же Сталин узнал о подрыве «Максима Горького», то отнесся к этому факту вполне спокойно и даже удостоил Ивана Святова, которому удалось вывести корабль из смертельной ловушки, своей стереотипной похвалой — «Маладэц». Тем более, что вождю доложили не столько о повреждении крейсера, сколько о героических усилиях по его спасению и о том, что в настоящее время «Максиму Горькому» в ударном порядке сооружают новый нос.

А на «Кирове» Сталин просто зациклился. Все связанные с Таллинном вопросы, он немедленно сводил к судьбе крейсера. Так и сегодня он первым делом стал выяснять у адмирала Кузнецова, ушёл ли «Киров» из Таллинна. Кузнецов (в который раз) попытался объяснить вождю, что для проводки такого крупного корабля «через контролируемые противником воды», необходима предварительная подготовка, которая затягивается из-за неблагоприятных погодных условий, царящих в настоящее время на Балтике.

Сталин прекрасно знал, что когда адмиралы начинают ссылаться на погоду, их можно сразу расстреливать: они не владеют обстановкой. Поэтому приказал: пусть Трибуц садится на «Киров» и уходит немедленно. Рассказывать Сталину о том, что кроме «Кирова» на адмирале Трибуце висит ещё целый флот и 50 тысяч человек, что тральщики в такую погоду не смогут обеспечить проводку «Кирова» через минные заграждения противника и тому подобное, было бесполезно. А потому нарком ВМФ ответил: «Есть, товарищ Сталин».

Но это была только преамбула. Самое интересное адмиралу Кузнецову ещё предстояло услышать, и то, что он услышал, ошеломило адмирала.

Прежде всего он понял, что Сталин совершенно не верит в возможность удержать Ленинград. Он был уверен, что город придется сдать. А потому необходимо подготовить к уничтожению все корабли флота, а также всю военно-морскую и кораблестроительную инфраструктуру как в Ленинграде, так и в Кронштадте. А личный состав и малые корабли уводить на Ладогу и за Ладогу. Вместе с армией, фактически уже попавшей в Ленинграде в «котёл».

— Товарищ Сталин, — стараясь придать своему голосу побольше твердости и убедительности, сказал Кузнецов, — мы отстоим Ленинград!

Однако Сталин, казалось, не услышал реплики наркома ВМФ.

Верховный снова подтвердил свой приказ, предписывавший адмиралу Кузнецову отправляться в Ленинград и Кронштадт, но не только для наведения порядка на флоте, но и для подготовки флота к уничтожению в случае сдачи города на Неве.

Возникал закономерный вопрос: зачем поднимать столько шума по поводу находящегося в Таллинне крейсера «Киров» и прилагать столько усилий для проводки крейсера в Кронштадт, если там его все равно придется взорвать? Причём было видно, что Сталин в душе вполне уже смирился с подобным исходом событий. Но только в Ленинграде, а не в Таллинне!

Адмирал Кузнецов был далеко не первым, который обратил внимание на полную иррациональность сталинского мышления, её гнетущую непоследовательность и склонность к панической истерии. И надо сказать, что для подобного поведения у товарища Сталина было достаточно оснований. Конечно, адмирал Кузнецов не осмелился в связи с этим задать диктатору какие-либо вопросы, но все-таки позволил себе поинтересоваться, что будет с трёхмиллионным населением города, когда армия и флот, уничтожив свои инфраструктуры, уйдут «на Ладогу и за Ладогу»?

Сталин стал набивать трубку, бросив на адмирала быстрый взгляд.

— Мы об этом позаботимся, — пообещал вождь, явно давая понять наркому ВМФ, что этот вопрос его не касается.

Но был вопрос, который прямо касался адмирала Кузнецова и мог быть решен только Сталиным.

Нарком ВМФ не мог приехать в Ленинград и готовить командование Балтийским флотом к уничтожению своих кораблей, доков, мастерских, складов и учреждений, не имея на то письменной директивы, подписанной кем-то из вышестоящего командования. Лучше всего — самим Сталиным. О чём нарком ВМФ прямо и поставил вождя в известность.

— Сами и отдайте такой приказ, — предложил Верховный главнокомандующий.— Вы — нарком ВМФ.

Ну уж нет! Как и все военные, работающие в прямом контакте с вождем, адмирал Кузнецов хорошо уже знал повадки своего Верховного. Получишь устное приказание, выполнишь, а тебя же потом за него и расстреляют. Кто приказал? Вы только вождя нашего народа в это дело не впутывайте!

— Нет, товарищ Сталин, — твердо заявил Кузнецов. — Я таких приказов отдавать не имею права.

— А кто имеет право? — поинтересовался вождь, глаза которого стала заливать тигриная желтизна.

— Только вы, товарищ Сталин, — бледнея, ответил адмирал.

— Харашо, — согласился на компромисс вождь. — Подготовьте нужный документ. Шапошников подпишет.

Вернувшись в наркомат, адмирал Кузнецов набросал проект телеграммы:

Адмирал ещё раз перечёл текст проекта телеграммы и некоторое время сидел, положив голову на руки. Он даже не знал, имеет ли он право или нет ознакомить с текстом этой телеграммы коллегию наркомата ВМФ.

Затем он позвонил в генштаб Шапошникову. В аппарате начальника Генерального штаба после некоторых колебаний ответили, что маршал примет Кузнецова в 8 часов утра.

Начала раскручиваться одна из самых интересных и показательных военно-морских интриг в годы войны, сказавшая о всех высших руководителях страны и флота больше, чем десятки тонн архивных документов.

03:00

Поток радиограмм, хлынувших на его имя из разных вышестоящих инстанций — от наркома ВМФ, Главного Морского штаба, штаба Северо-западного направления, Ленинградского обкома ВКП(б) — встревожил адмирала Трибуца. Главным образом потому, что командующий КБФ был совершенно сбит с толку, не понимая чего от него хотят? Первым, что бросалось в глаза, это присутствие во всех депешах в том или ином контексте упоминания о крейсере «Киров». Но и тут не было абсолютно никакой ясности. Из одних радиограмм можно было сделать вывод, что от благополучной проводки крейсера в Кронштадт чуть ли не зависит исход всей войны. Из других — можно было понять, что «Киров» лучше всего затопить где-нибудь в достаточно глубоком месте, поскольку обстановка складывается так, что его все равно придется взорвать по прибытии в Кронштадт. В третьих — выражалось сомнение, что крейсер удастся довести до Кронштадта. Немцы сконцентрируют на нём все усилия своей бомбардировочной авиации, и «Киров», не имея возможности маневрировать на узком протраленном фарватере среди мин, так или иначе будет потоплен.

Но все они недвусмысленно указывали на то, что судьба самого командующего флотом неразрывно связана с судьбой крейсера.

От всего этого уже веяло каким-то мистицизмом при полном отсутствии здравого смысла.

Надо сказать, что сам адмирал Трибуц вовсе и не собирался при прорыве в Кронштадт поднимать свой флаг на крейсере «Киров», считая, что наличие сразу двух адмиралов на борту — много даже для «Кирова», где пусть номинально, но находится адмирал Дрозд.

Командующий флотом уже твердо для себя решил, что будет руководить прорывом с борта своего любимого эскадренного миноносца «Яков Свердлов», куда уже заблаговременно распорядился доставить свой личный багаж в количестве трёх чемоданов и сам предупредил об этом командира эсминца капитана 2-го ранга Спиридонова.

И дело заключалось не только в воспоминаниях о тех прекрасных годах, когда Трибуц командовал этим кораблём. Он считал, во-первых, что у старого, но ещё быстроходного «Новика» больше шансов благополучно добраться до Кронштадта, чем у такой громадины, как «Киров», напоминающего в ордере слона, идущего в сопровождении антилоп. А, во-вторых, в предвоенные годы «Яков Свердлов» был переоборудован в корабль управления и связи, и командующий искренне считал, что с такого неприметного эсминца будет много легче управлять переходом, чем с «Кирова» под ливнем немецких авиабомб. Его присутствие на «Кирове», считал он, может привести к тому, что 190 кораблей и транспортов останутся без управления, а это значительно облегчит противнику задачу их уничтожения.

Теперь адмирал понял, что у него нет альтернативы, кроме как следовать на «Кирове», а объяснять командованию нецелесообразность подобного решения стало уже очевидно невозможным. Кто-то, наверное, на самом верху достаточно подогрел всю эту истерию...

Война — есть война, а приказ — есть приказ. И получи Трибуц ясный приказ поднять свой флаг на «Кирове», и, обеспечив крейсер необходимым охранением, уходить из Таллинна, бросив всех остальных на произвол судьбы и на милость победителей, он бы так и поступил, хотя вовсе этого и не хотел. Но никто подобного приказа не отдавал, как никто и не требовал открытым текстом его личного присутствия на крейсере в ходе прорыва. Но формулировки типа «под вашу строжайшую персональную ответственность» говорили сами за себя. Все, что это означало в переводе с канцелярской новоречи на обычный человеческий язык адмирал Трибуц, только в силу своего положения и лежащей на нём ответственности, должен был понимать лучше других.

Пойди он, как и предполагалось, на «Якове Свердлове», он вполне мог попасть в положение, в которое четверть века назад попал адмирал Рожественский после Цусимского боя. Снятый с погибающего «Суворова» на эсминец, командующий 2-ой Тихоокеанской эскадрой мог бы без больших проблем достичь Владивостока. Но и он, и офицеры его штаба отлично понимали всю неуместность своего появления во Владивостоке, когда половина вверенных ему боевых кораблей оказалась потопленной, а вторая половина — захвачена противником. Когда более 5000 моряков ушли в пучину вместе с кораблями и столько же угодило в плен. Конечно, по тем временам никто бы не расстрелял командующего и его штаб прямо на причале и даже не арестовал бы. Но Рожественский и его штабные всё-таки предпочли тоже попасть в плен, нежели при таких обстоятельствах появляться на родине.

Что произойдет, если он, Трибуц, прибудет на «Якове Свердлове» в Кронштадт, а «Киров» — нет? Сейчас не либеральные времена Николая II. Адмирал смирился с мыслью, что ему придется разделить судьбу крейсера «Киров». Но как бы ему не намекали на желательность вывода из Таллинна ТОЛЬКО крупных боевых кораблей, адмирал не собирался поступать подобным образом. Он твердо решил вывести из Таллинна всё, что может идти и всё, что можно погрузить на корабли и суда.

Подобная гигантская по масштабам операция по проведению крупных конвоев и соединений боевых кораблей через узость заминированного залива, оба берега которого уже захвачены противником, чья авиация безраздельно господствовала в воздухе, требовала длительного и тщательного планирования, солидной подготовки и мастерского исполнения. На всё это, помимо времени, которого не было, необходима была целая плеяда опытнейших специалистов по управлению конвоями и соединениями боевых кораблей, которых не было тоже. Сам Трибуц, хотя и занимал должность командующего флотом с апреля 1939 года, не имел опыта командования крупными соединениями в море, тем более в тех условиях, что сложились в настоящее время. Что касается его подчинённых на всех уровнях командования, требующего управления отрядами, флотилиями и дивизионами кораблей, то им вынес свой приговор сам нарком ВМФ адмирал Кузнецов, отметивший при подведении итогов боевой учёбы за 1940 год «полнейший провал по оперативно-тактической и боевой подготовке» всех звеньев управления КБФ. Эти обидные слова наркома Трибуц не забывал никогда; и сейчас, когда приходилось импровизировать на ходу, чтобы под огнём противника скоординировать действия десятков боевых кораблей и сотен транспортных плавсредств, обеспечить их безопасную погрузку и вывод из блокированного Таллинна, командующий создал группу из шести лично отобранных офицеров, которые носились по рейдам и бухтам, инструктировали капитанов транспортов, объясняя им чуть ли не на пальцах где и когда им нужно появиться у причалов (или на рейдах), погрузиться по последнюю марку и быстро отойти в водное пространство между островами Найссаар и Аэгна.

Это была небывалая в военно-морской практике импровизация.

Но другого выхода не существовало.

Сам Трибуц на «Пиккере» обошел бухты Найссаара, проинструктировав капитанов нескольких транспортов и убедив, кстати, капитана «Ивана Папанина» Александра Смирнова по возможности обходиться без буксира.

03:40

Капитан теплохода «Иван Папанин» Александр Смирнов прослужил в торговом флоте более пятидесяти лет. Диплом капитана он получил ещё задолго до революции. В 1921 году, после семи лет блокады Балтики для русского мореплавания, вызванной войнами, хаосом, политическими катаклизмами и кровавыми междоусобицами, первым провел пароход «Амгунь» по портам Западной Европы. В середине 30-х годов старый капитан ушёл на пенсию, некоторое время работал капитаном- наставником в морской инспекции, а затем — в Научно- исследовательском институте морского флота.

С началом войны находящийся на пенсии старый капитан пришел к одному из своих бывших учеников — начальнику БГМП Безрукову — и попросил направить его на любое судно хотя бы третьим помощником.

Многие старые капитаны мечтают умереть на море. Сухопутному человеку этого не понять.

Никто лучше начальника БГМП Безрукова не знал о способностях капитана-ветерана Смирнова и о хронической нехватке капитанов дальнего плавания, пожираемых неуемными аппетитами военного флота.

Смирнову немедленно предложили должность капитана парохода «Иван Папанин», который в тот момент срочно переоборудовался в военный транспорт у стенки Ленинградского торгового порта.

Теплоход «Иван Папанин» был построен в 1933 году на Северной Судостроительной верфи в Ленинграде. Судно имело водоизмещение 3500 тонн, дизельную машинную установку и парадную скорость 9,5 узлов.

Строился теплоход в качестве лесовоза для Черноморского пароходства с припиской к Одессе. В ходе постройки судно сначала нарекли «Ураллес», а затем «Мурмансклес». Однако после спуска на воду оно было переименовано в «Карл Лепин» и носило это имя до 1938 года, когда Лепин был разоблачен как троцкист и враг народа. После этого по коллективной и единодушной просьбе экипажа, поддержанной парторганизацией пароходства, теплоходу была оказана высокая честь нести на своем борту имя железного наркома Николая Ежова. После расстрела последнего в 1939 году судно стало называться «Иван Папанин» в честь знаменитого полярника, который даже на плавучей льдине не расставался с именным чекистским маузером.[12]

Когда капитан Смирнов прибыл на борт «Ивана Папанина», переоборудование теплохода уже практически закончилось: корпус и надстройки были выкрашены в шаровый цвет, вокруг радиорубки и мостика установили броневые щитки, а на носу нарисовали номер 505 (ВТ-505).

Первой крупной транспортной операцией военного времени на линии Ленинград-Таллинн явилась эвакуация огромных таллиннских продовольственных складов в Ленинград. Вместе с другими крупнотоннажными транспортами: «Луначарский», «Тобол», «Аурания», «Выборг», «Лиина» и «Мария» — «Иван Папанин» включился в перевозку продовольствия в Ленинград.

Через минные поля, которые с каждым днём становились все обширнее и плотнее, транспорты везли в Ленинград продовольствие и раненых, отбиваясь от участившихся налетов немецкой авиации.

7 августа, когда немцы вышли к побережью Финского залива, «Иван Папанин» находился в море, держа курс на Таллинн.

Там он и был задержан командованием КБФ на случай сбора на главной базе флота гарнизонов Ханко и Моонзундского архипелага...

На мостике «Ивана Папанина», тщательно вглядываясь в темноту, находился весь комсостав теплохода: капитан Смирнов, его старший помощник Масловский и второй помощник Аргановский.

Величественно-громоздкий, как и подобает идущему порожняком лесовозу, с массивными грузовыми стрелами в носовой и кормовой части, с надстройкой на миделе, увенчанной прямой широкой дымовой трубой, «Иван Папанин» малым ходом шел к назначенному месту в Купеческой гавани. Несмотря на наличие на мостике всего комсостава теплохода, команду на руль отдавал молодой старший лейтенант, назначенный на «Иван Папанин» приказом адмирала Трибуца на должность «военного команданта» транспорта. От этих молодых офицеров почти целиком зависело выполнение первого этапа плана адмирала Трибуца — быстрой погрузки на суда.

04:20

Небо на востоке начало сереть, когда старший лейтенант Ефимов повел свой тральщик «Патрон» к темнеющему вдали острову Аэгна, где было намечено место сбора двух дивизионов базовых тральщиков.

Над морем и над городом поднимался рассвет, снимая покров темноты с Таллиннской бухты, буквально забитой кораблями и судами всех типов и классов. Сновали буксиры, дымили огромные транспорты, медленно продвигаясь в отведенные для них места по диспозиции дня.

По рейду пронесся гром: крейсер «Киров», дождавшись первых заявок от своих корректировщиков, ахнул по немцам из всех девяти орудий главного калибра. Эскадренные миноносцы на полных ходах проскакивали через всю эту круговерть пароходов и пароходиков, с задранными вверх орудиями, готовясь к открытию огня. И всё это находилось в постоянном движении. Город горел. Дым пожаров тянулся вверх, полз над домами, над древними башнями, над стенами Вышгорода. Из-за горящих городских кварталов возобновила огонь немецкая артиллерия и первые столбы от падающих снарядов начали подниматься на рейде.

С рукой на перевязи Ефимов стоял на мостике. Рядом с ним, раненные и перебинтованные, находились: рулевой старшина Бойцов и сигнальщик Большаков.

Задувал сильный ветер с норд-веста, моросил дождь, по рейду гуляла крупная волна. Ефимову стало ясно, что план командующего флотом, о котором командир «Патрона» узнал на совещании у адмирала Ралля, вряд ли удастся осуществить из-за разыгравшейся погоды. Тральщики с выставленными тралами просто не выгребут против такой волны.

И не похоже, что погода вскоре изменится к лучшему.

05:15

Сержант Васильев — командир роты 3-го батальона 186-го стрелкового полка — пересчитал своих людей. Их было 16, как и накануне. Никого даже не поцарапало. Орудия старшего сержанта Кузьмина тоже оставались в полном порядке. Правда, боезапас был на исходе. А вот моряков фактически не осталось.

Ночью, когда немцы насели на их позиции в монастыре, что господствовала над Нарвским шоссе, моряков бросили в контратаку. Немцы после этого надолго успокоились, но из моряков ближе к рассвету вернулось только трое. Они были хмурыми и неразговорчивыми, но принесли с собой несколько пачек трофейных немецких сигарет. Сигареты были страшное дерьмо, но махорка у всех давно кончилась. А тут какое-никакое, а курево.

Когда немного рассвело, близко от берега сержант Васильев увидел две баржи. По крайней мере, он их считал баржами, пока те не открыли огонь из орудий по скоплению немецких войск и танков, готовящихся к очередной атаке. Моряки объяснили, что это две наши канонерские лодки «Амгунь» и «Москва». И что теперь немцам точно здесь не пройти. Однако сделав несколько залпов, канонерки неожиданно густо задымили своими расположенными в корме короткими трубами, которых Васильев раньше даже не заметил, и стали отходить от берега, закрываясь дымовой завесой.

Причина вскоре стала понятна, когда низко над водой прошла по направлению к Таллинну первая шестёрка «юнкерсов», постепенно набирая высоту для пикирования.

А на шоссе стояла напряженная тишина.

Неожиданно со стороны города раздался шум моторов и появились три полуторки, набитые моряками. Командовавший ими молоденький лейтенант сказал старшему сержанту Кузьмину:

— Снимайтесь и следуйте в город. Начинается эвакуация. Разыщите свои части. В штабах знают кому куда грузиться. А мы вас здесь сменим, чтобы задержать немцев.

Васильев с тоской смотрел на «войско», приведенное лейтенантом. Это оказались даже не матросы, а курсанты училища — совсем пацаны. В новых форменках с голубыми гюйсами-воротниками и до блеска надраенными бляхами на ремнях. Сколько эти необстрелянные ребята смогут продержаться против вышколенной немецкой пехоты?

05:50

Капитан 3-го ранга Осадчий перебросил ручки машинных телеграфов на «Полный назад». Три бомбардировщика «Ю-88» и два истребителя «Ме-109», вынырнув из рассветной дымки, смешанной с дымом пожаров, где-то на высоте около 2000 метров ринулись в крутом пике на «Славный». Эсминец задрожал от изменения режима работы машин и осадил назад, как поднятый на дыбы конь. Первая серия бомб легла в пятидесяти метрах по носу.

Примерно до 3-х часов ночи «Славный», стоя на якоре, ремонтировал полученные накануне повреждения. В 03:33 пришла заявка на артиллерийский огонь по берегу. Стрельба велась без корректировки. Цель была задана координатами по квадрату на дистанции 59 кабельтовых. В течение 5 минут «Славный» выпустил по указанному квадрату 20 фугасных снарядов главного калибра.

С первыми проблесками рассвета, в 04:20, противник возобновил обстрел рейда тяжёлой артиллерией. «Славный» немедленно снялся с якоря, набирая ход для маневрирования...

Осадчий резко поставил ручки телеграфов на «Малый », а затем «Полный вперед», одновременно дав команду на руль «Право на борт». Кренясь на борт, «Славный» заложил крутую циркуляцию, когда оба истребителя противника пронеслись почти над самыми мачтами эсминца, вспарывая воду вокруг него пушечно-пулемётными очередями. «Руль прямо!» —- скомандовал Осадчий одновременно с новым криком сигнальщиков: «Воздух!»

Осадчий вскинул бинокль.

На этот раз шестёрка «юнкерсов», идя на высоте около полутора тысяч метров, появилась над рейдом, выбирая цель для атаки. Уже над рейдом самолёты рассредоточились. Одна тройка пошла к находящемуся мористее «Кирову», вторая — выбрала на этот раз эсминец «Гордый», маневрировавший примерно в трёх кабельтовых от «Славного».

06:10

Капитан 3-го ранга Ефет стоял на мостике «Гордого», задрав голову и держа руки на ручках машинных телеграфов. По отработанной ещё в начале войны методике, сразу же после выхода бомбардировщиков противника на боевой курс, давался задний ход. Немцы шли в пике с упреждением на ход корабля вперед и поэтому почти всегда промахивались, когда эсминец неожиданно начинал пятиться кормой вперед.

Так произошло и на этот раз. Бомбы легли на том месте, где эсминец находился несколько минут назад.

«Юнкерсы» вышли из пикирования, чётко всем звеном совершили боевой разворот и вновь, завывая сиренами, ринулись на «Гордый».

Следя за ними, капитан 3-го ранга Ефет давал отрывистые команды рулевому, играя, как на сложном музыкальном инструменте, ручками машинных телеграфов. «Гордый» то устремлялся вперёд, то, задрожав всем корпусом, резко отскакивал назад, уклоняясь от бомб.

Среди водяных столбов, поднятых бомбами, поднимались несколько меньшие по размеру, но более частые столбы воды от падения артиллерийских снарядов.

Дым стелился по берегу. Снаряды рвались в гаванях и на рейде. Над палубой эсминца свистели осколки. На мостике ясно слышали пулемётную дробь и ружейные выстрелы.

Ожило УКВ. Береговой корректировочный пост, связи с которым не было всю ночь, дал координаты для стрельбы.

Зашевелились стотридцатки «Гордого», плавно двигаясь вдоль правого борта. Корабль рвануло от бортового залпа, оглушающий грохот ударил по барабанным перепонкам. Через 15 секунд ещё один залп.

«Отбой! — сообщил корректировщик. — Откатились, сволочи!»

а берегу творилось что-то невообразимое. В порту горели склады и административные постройки. Над городом поднимались клубы дыма, расцветали султаны взрывов, поднимая в дождливое небо тучи обломков и кирпичной пыли. Такого интенсивного обстрела ещё не было. А из нижней кромки облачности тройками продолжали выскакивать самолёты. Более десятка их кружилось над рейдом по часовой стрелке, выбирая цели для координированной атаки.

Военком «Гордого» Носиков, спустившись в каюту, открыл свой дневник и быстро записал нервным и стремительным почерком:

Захлопывая дневник и поднимаясь обратно на мостик, военком Носиков ещё не знал, что сделанная только что запись в его дневнике станет последней...

06:45

Капитан Демидов с мостика своего сухогруза «Балхаш» наблюдал за погрузкой на борт раненых и персонала Палдиского военно-морского госпиталя, а также бойцов и командиров гарнизона Палдиски.

Пароход «Балхаш» водоизмещением в 2150 тонн был построен в Нью-Йорке в 1918 году и назывался «Страум». Пароход был куплен СССР в 1934 году и передан в БГМП. Война застала «Балхаш» на Канонерском заводе в Ленинграде, где «старый американец» проходил капитальный ремонт.

Поскольку в начале войны главной опасностью на Балтике было велено считать немецкие подводные лодки, «Балхаш» раскрасили в противолодочный камуфляж, нанеся на борта чёрной и белой краской полосы под разными углами. Считалось, что подобная окраска не позволит немецким подводникам быстро и точно рассчитать данные, необходимые для торпедной атаки. А на носу парохода нарисовали цифру 501. Военный транспорт №501 — «Балхаш».

В Таллинне «Балхаш» был осмотрен доктором Смольниковым и по его требованию передан в распоряжение медицинской службы, став санитарным транспортом. Демидову было приказано подойти к причалу отрезанной от Таллинна бухты Палдиски, где на борт парохода поднялся начальник медицинской службы береговой обороны Заборский. На мостике его встретил сам Демидов, его второй штурман Клименов, раненный в первый день войны на «Луге» и ещё не совсем оправившийся, и замполит Пономарёв. Вместе составили план погрузки. Заборскому помогала его жена — молодой врач Галина Польская. Генерал Кустов — комендант береговой обороны Палдиски — предложил Галине Польской следовать в Кронштадт на штабном судне «Вирония», почему-то считая, что на нём будет безопаснее. Но Галина отказалась. Её госпиталь со всеми ранеными предполагалось эвакуировать на «Балхаш». И на этом транспорте должен был находиться её муж. Молодая женщина считала, что у неё нет выбора...

Штормовой ветер наваливал «Балхаш» на стенку. Трещал привальный брус. Где-то недалеко что-то взрывалось, горело, едкий дым стелился по бухте. Саперы минировали причал. По двум сходням, перекинутым на стенку, на «Балхаш» непрерывным потоком поднимались люди. Солдаты и матросы белели окровавленными повязками. Некоторых вели под руки, других несли на самодельных носилках. Из санитарных фургонов выгружали тяжелораненых.

Капитан Демидов имел инструкцию: закончить приём на борт людей к рассвету завтрашнего дня, чтобы ещё успеть прийти на Таллиннский рейд и занять отведенное ему место в конвое.

07:05

Командир катера МО-407 старший лейтенант Воробьёв, бормоча про себя ругательства, возвращался на Таллиннский рейд, ведя на буксире целую коллекцию шлюпок и мотобот. Глубокой ночью доставив с «Минска» на «Виронию» капитана 1-го ранга Пилиповского, Воробьёв, мечтавший где-нибудь отстояться до рассвета и немного отдохнуть, получил новое задание: идти к передовым позициям на западном участке обороны, «разузнать» обстановку и, по возможности, эвакуировать раненых.

— Где проходит передовая? — спросил Воробьёв, не имевший ни малейшего понятия об обстановке на сухопутном фронте.

Оказалось, что и в штабе об этом имеют весьма смутное понятие.

Где-то в районе полуострова Какумяэ.

В сердцах Воробьёв рванул с места так, что чуть не протаранил рейдовый катер, стоявший у борта «Виронии».

Первое, что увидел Воробьёв, подходя к указанному ему полуострову, это сидящую на мели эстонскую шхуну. На шхуне он обнаружил раненых как моряков, так и пехотинцев. Легкораненые, как выяснилось, вплавь добрались до берега и бесцельно бродили по пляжу. Костер разводить боялись из-за близости немцев.

Подойти к борту шхуны Воробьёв не мог, опасаясь повредить винты. Было слишком мелко. Пришлось переправлять раненых на шлюпках. Раненые быстро забили все микроскопические кубрики и каюты «малого охотника», заняли верхнюю палубу. Что делать с остальными?

У берега обнаружили водолазный бот. На него погрузили находившихся на пляже. Загрузили до отказа три шлюпки. Все это хозяйство взяли на буксир и пошли обратно на рейд.

Снова стали искать «Минск». Сначала казалось, что его обнаружили, но затем выяснили, что это «Ленинград». Лидер вёл огонь по берегу и подойти к нему было нельзя. «Минск» обнаружили ближе к берегу. Корабль стоял, вздрагивая от поворачиваемых турбин, готовый в любой момент дать ход.

Импровизированная флотилия Воробьёва появилась на рейде в тот момент, когда в артиллерийском обстреле рейда возникла какая-то непонятная пауза. Немцы то ли пили кофе, то ли разгружали боеприпасы. «Минск» также не принял раненых, приказав Воробьёву сдать их на тральщик и эсминец «Скорый», стоявший на катере чуть мористее. Не успел Воробьёв отойти от лидера, как на рейд снова посыпались немецкие снаряды.

07:25

Глядя на поднимающиеся то тут, то там столбы воды от немецких снарядов, старший лейтенант Воробьёв повёл свою санитарную флотилию к указанному тральщику. Но прежде чем МО дошел до него, тральщик неожиданно дал ход и ушёл куда-то в сторону острова Найссаар. Второй тральщик под сочный мат какого-то старшины принял раненых со шлюпок и бота, но тут же дал ход, чуть не опрокинув «охотник», и тоже ушёл к Найссаару.

— На «Скором»! — завопил в рупор Воробьёв. — Примите раненых!

Эсминец уже снялся с якоря, начав маневрирование под обстрелом, но видимо в призыве Воробьёва было столько горечи, что капитан 3-го ранга Баландин, невзирая на обстрел, приказал застопорить ход и закричал Воробьёву в мегафон:

— Подходи к борту, быстрее перебрасывай!

Подскочив к борту «Скорого» и перебросив на эсминец швартовые концы, Воробьёв начал передавать раненых, которыми был буквально набит его маленький катер.

— Шевелитесь, шевелитесь! — торопил в мегафон Баландин, с тревогой поглядывая на встающие по рейду водяные столбы.

Матросы Воробьёва делали все, что в их силах, перебрасывая тяжелораненых на эсминец. Корабли мотало на волне, било друг о друга, «малый охотник» то проваливался вниз, то его палуба поднималась выше палубы эсминца.

Порой раненых просто кидали на палубу «Скорого». Они кричали и ревели от боли, а находившиеся без сознания шлёпались на настил молча и страшно, как манекены.

Упавший вблизи снаряд накрыл водяным столбом и катер и эсминец. Стоявших с кранцами матросов сбило с ног. Тут же вблизи грохнул ещё один снаряд.

— Отваливай! — заревел в мегафон командир «Скорого». — В вилку берут! Видишь?

Воробьёв не успел дать команды «Отдать швартовы», как на полубаке «Скорого» сверкнула яркая вспышка, эсминец тряхнуло, катер подбросило, над головой Воробьёва засвистели осколки.

Он не успел ещё сообразить, что в «Скорый» попал снаряд, как эсминец дал ход, волоча МО за собой.

С треском лопнули швартовы, катер развернуло и бросило под форштевень «Скорого». Раздался страшный треск проламываемого корпуса, «охотник» отшвырнуло в сторону и отбросило в кильватерную струю эсминца. На какой-то момент Воробьёву показалось, что катер сейчас опрокинется.

Наконец удалось запустить двигатель и осмотреть повреждения. Борт «охотника» был проломлен как раз напротив восьмиместного кубрика, заполненного ранеными, которых так и не успели передать на эсминец. Раненых залило водой. Хорошо еще, что МО был деревянным и плавал как пробка, а то бы и утонули. Необходимо было срочно подвести под пробоину пластырь и куда-то сдать раненых, двое из которых уже умерли, раздавленные форштевнем «Скорого».

Направляясь к берегу, Воробьёв заметил, как с кормы лидера «Минск» клубами поднимается чёрно-желтый дым. Лидер, видимо, также получил попадание.

07:40

С мостика «Виронии» адмирал Пантелеев ясно видел, как стена воды от разрывов падающих снарядов поднялась вокруг лидера «Минск» и эскадренного миноносца «Скорый». Оба корабля прекратили огонь и, отчаянно маневрируя, начали уходить из-под обстрела.

Стоявший рядом с адмиралом сигнальщик, не отводя бинокля от глаз, отрывисто докладывал: «Минск» — накрытие. «Скорый» — попадание. «Минск» — попадание. «Скорый» — ещё одно попадание».

Сердце у Пантелеева сжалось. По плану перехода он должен был поднять свой флаг именно на «Минске», командуя силами прикрытия. Неужели на кораблях случилось что-нибудь серьёзное и их придется оставить в Таллинне, предварительно взорвав?

Ещё до рассвета Пантелееву поступило донесение, что транспорт «Тобол» так и не встал под погрузку к назначенному месту в Купеческой гавани.

Купеческая гавань находилась не только под артиллерийским, но уже и под миномётным огнем. Телефонной связи не было, и адмирал решил сам отправиться на поиск пропавшего транспорта. На причале начальника штаба флота ждал «газик». Вскочив в машину вместе с ординарцем, адмирал приказал ехать в Купеческую гавань.

Всё вокруг было окутано дымом и пылало. Местами машина проскакивала прямо через стену огня. Мостовые, некогда удивлявшие всех прибывших из России своей изумительной чистотой, были засыпаны грудами щебня, обломков и битого стекла. Повсюду чернели остовы сгоревших автомашин и трамвайных вагонов. Оборванные трамвайные провода свисали с накренившихся столбов...

В Купеческой гавани на причалах рвались мины. Пантелеева удивило, что над головами свистели пули. Он не мог сообразить кто стреляет. Впечатление было такое, что вся Купеческая гавань охвачена пламенем. Резервуары с горючим были разбиты, кругом разливалось огненное море. Из воды торчал хобот затонувшего плавкрана. В воздухе было горячо и душно. Но самое удивительное: в гавани не было ни одного судна. На пирсе стояло несколько сгоревших санитарных фургонов.

К счастью, в этот момент из-за какой-то разбитой постройки выскочила «эмка» доктора Смольникова, который доложил адмиралу, что грузившие раненых транспорта «Луга» и «Элла» были вынуждены по причине сильного обстрела отойти от причалов и встать на рейде, где и продолжают принимать раненых с плавсредств. Из-за сильного волнения работа проходит очень медленно. Не хватает плавсредств и средств погрузки на рейде. Но другого выхода на было.

На «Луге» от близкого попадания снаряда посыпались стекла на ходовом мостике, легко ранив капитана и ещё несколько человек. На транспорте «Элла» попаданием снаряда повреждена уключина одного из трюмов. Кроме того, взрывами мин на пирсе уничтожено несколько санитарных фургонов и фур. Убиты санитары и раненые. Комендант порта приказал всем транспортам встать на рейде или переходить в Минную гавань.

Только врождённая интеллигентность помешала адмиралу Пантелееву громко, по-боцмански, выругаться. От досады он ударил кулаком по капоту машины.

Почти все воинские части уже получили пакеты, где им предписывалось идти на погрузку в Купеческую гавань. Теперь можно легко предположить, что произойдет. Придя в Купеческую гавань и не застав там никого, все бросятся в Минную, создавая хаос и неразбериху, в которой невозможно будет найти нужные транспорты. И как их найти, если они будут стоять на рейде?!

Близким взрывом снаряда адмирала и Смольникова засыпало комьями земли. Надо было возвращаться на «Виронию», чтобы успеть отдать необходимые распоряжения...

С мостика «Виронии» в Минной гавани было хорошо видно горящий арсенал и слышен жуткий гул беснующегося пламени. И в довершение всего ещё и прямые попадания в лидер и эсминец.

Вскоре, однако, оба корабля семафором доложили о полученных повреждениях. Адмирал с трудом подавил вздох облегчения. К счастью, всё обошлось более-менее благополучно. На «Минске» были повреждены кормовые орудия главного калибра. Четверо ранены. Ремонт займет несколько часов. На «Скором» также незначительные повреждения от попадания двух 75-мм снарядов. Один человек ранен. Но всё же, куда пропал транспорт «Тобол»?

08:05

Капитан транспорта «Тобол» Борис Виноградов понял, что ему не только не удастся подойти к причалам Купеческой гавани, но и не войти в саму гавань, засыпаемую немецкими снарядами. Взрывы разрушали береговые постройки. Было непонятно: работают ли это наши подрывники, или свирепствует немецкая артиллерия. Рушились здания, взлетали вверх обломки. Снаряды падали в опасной близости от бортов транспорта. Виноградов решил вернуться на рейд и встать там на якорь. После чего доложить о невозможности подхода к причалам. Развернувшись, «Тобол» встал чуть мористее «Луги» и «Эллы», покинувших Купеческую гавань из-за артобстрела.

Капитану Виноградову было всего 30 лет. Уроженец сибирского города Кургана он в семнадцатилетнем возрасте уже участвовал в гидрографической экспедиции, проводящей научные исследования в Тихом океане. Позднее он плавал штурманом на знаменитом пароходе «Челюскин», чья попытка в 1933 году пройти в одну навигацию трассу Северного морского пути закончилась катастрофой, ловко превращённой пропагандой в триумф. Вместе с остальным экипажем «Челюскина» в составе 105 человек Борис Виноградов провёл два месяца на плавающей льдине, за что впоследствии был награжден орденом Красной Звезды. В последующие годы Виноградов много плавал на разных судах и перед самой войной был назначен капитаном грузового парохода «Тобол», имевшего 2758 тонн водоизмещения и скорость 10 узлов.

Пароход был построен в Германии в 1911 году и, плавая под немецким флагом, назывался «Росток». В 1934 году был куплен СССР для БГМП. С началом войны «Тобол» перекрасили в шаровый цвет и присвоили бортовой номер 512. ВТ-512 «Тобол».

Встав на якорь, Виноградов приказал поднять на мачте свой опознавательный флаг и пытался связаться по радио с береговыми службами, ведающими распределением войск и грузов по транспортным судам.

Большой океанский пароход величественно раскачивался, стоя на якоре. Транспорт «Тобол» был одним из немногих торговых судов, на которых с началом войны помимо перекраски в шаровый цвет и присвоения бортового номера были установлены и крупнокалиберные пулемёты, чтобы отбиваться от авиации противника. Участвуя в эвакуации продовольствия из Таллинна в Ленинград в июле, зенитчики «Тобола» уже имели немало случаев ими воспользоваться. Хотя ни одного самолёта при этом сбить не удалось, но и немцам пока не удавалось повредить транспорт атаками с воздуха...

Вскоре с подлетевшего катера МО в мегафон передали приказ идти к острову Аэгна и принять на борт грузы и личный состав береговых и зенитных батарей.

Капитан Виноградов удивился. Всю предыдущую ночь он простоял у острова Аэгна, а потом получил приказ встать под погрузку в Купеческую гавань. Теперь нужно было возвращаться к Аэгне.

Снявшись с якоря, «Тобол», грузно вздымаясь и опускаясь в килевой качке, дал ход, держа курс к острову Аэгна.

08:40

Маршал Шапошников, прочтя проект телеграммы об уничтожении кораблей и инфраструктуры Балтийского флота в Ленинграде и Кронштадте, недоуменно развёл руками и с удивлением взглянул на адмирала Кузнецова.

— Что вы, голубчик, — в своей мягкой манере сказал начальник Генерального штаба. — Это дело чисто флотское. И я своей подписи под этим документом ставить не буду.

Мудрый маршал не первый день работал с вождём всех народов.

— Но это указание товарища Сталина, — попытался возразить нарком ВМФ. — Он мне прямо так и приказал идти к вам, чтобы вы подписали эту телеграмму.

— Вы, видимо, просто не поняли слов Верховного, — ответил Шапошников. — Я просто не имею права подписывать подобных документов, поскольку не являюсь Верховным главнокомандующим. Извольте убедиться: флот оперативно подчинен Главкому Северо-западного направления. А Главкому, фактически командующему флотом, директивы может направлять только Верховный главнокомандующий.

— Но товарищ Сталин явно дал понять, что он не желает подписывать подобной директивы, — продолжал настаивать адмирал. — Он приказал, чтобы под документом стояла ваша подпись, товарищ маршал.

— Надо попытаться убедить его в том, — продолжал терпеливо учить Кузнецова придворным манерам начальник генштаба, — что необходим именно его авторитет для подготовки к выполнению и выполнения подобных директив. Так что отправляйтесь к Верховному и доложите ему мое мнение.

— Я думаю, — твердо ответил адмирал, — что нам следует отправиться к товарищу Сталину вдвоём. Мне одному его не убедить.

Всем, кто работал в близком контакте со Сталиным, было известно, что светлое время суток из-за постоянных воздушных тревог, Верховный главнокомандующий проводит на одной из станций метрополитена, имевшей выход в небольшой особняк. Когда же немцы сменили время налётов на Москву, распорядок жизни и местонахождения вождя также соответственно изменился. Утренние часы примерно до полудня Сталин проводил в своем кремлёвском кабинете, а потом исчезал неизвестно куда, будоража наркомов и главкомов неожиданными звонками из своей таинственной Ставки.

На этот раз Сталин ещё находился в своем кабинете, и Шапошников, созвонившись с Поскрёбышевым, попросил приема по срочному делу. Маршалу и самому хотелось сбросить с себя новую обузу.

С первых же слов начальника Генерального штаба Сталин понял, что никто не хочет брать на себя ответственность за авторство подобных документов. Но и Сталину в равной степени не хотелось брать авторство на себя. Прочитав текст подготовленной телеграммы, вождь приказал оставить документ у него.

— Мы подумаем, — заявил он, а затем поинтересовался у адмирала Кузнецова на чье имя эту телеграмму дать.

— На имя адмирала Трибуца, конечно, — подсказал нарком ВМФ.

— Думаю, нецелесообразно, — засопел в усы Верховный. — Дадим на имя адмирала Исакова, а тот уже спустит директиву адмиралу Трибуцу.

И адмирал Трибуц не должен был знать, что подобная инициатива исходит из Кремля. Пусть думает, что это приказ адмирала Исакова, назначенного заместителем главкома Северо-западного направления. То есть инициатива высшего командования ВМФ.

Но для адмирала Кузнецова все эти тонкости уже не имели значения. Впоследствии он не раз поздравлял себя с тем, что не подписал этой телеграммы один. Его подпись ниже подписи Сталина не играла никакой роли и не была заметна решительно никому. Подпись ниже сталинской вообще можно было считать просто распиской об ознакомлении с приказом, а не фактором равного разделения ответственности.

Через год уже стало ясно, что инстинктивно правильное поведение наркома ВМФ спасло жизнь адмиралу Трибуцу, а, возможно, и самому Кузнецову.

09:00

Со своего командно-дальномерного пункта управления зенитным огнем правого борта крейсера «Киров» лейтенант Александровский с волнением смотрел на клубы дыма и всполохи огня, поднимающиеся над остроконечными кирхами Таллинна. Город застилала чёрная пелена. Во всей этой картине было что-то жуткое и неестественное.

Александровский был заядлым фотографом, являясь фактически единственным офицером на крейсере, имевшим разрешение держать фотоаппарат в каюте, а не в секретной части. Через каюту, которую занимал лейтенант, проходила стальная труба — одна из четырёх ног знаменитой мачты «Кирова», где были смонтированы все командно-наблюдательные посты крейсера. В пространстве между этой трубой и переборкой Александровский поместил свой огромный фотопортрет по пояс. По крейсеру ходила легенда, что один из подчинённых Александровскому матросов, пойманный в городе без увольнительной, клялся, что получил на то разрешение лейтенанта, испрошенное через полуоткрытую дверь каюты. Лейтенант, правда, ничего не ответил, а молчание, по мнению хитрого матроса, было знаком согласия...

Сейчас Александровскому захотелось запечатлеть на память страшную панораму горящего Таллинна. Но аппарат остался в каюте, а уйти со своего боевого поста лейтенант не мог. Из низко плывущих туч в любой момент могли вывалиться на крейсер бомбардировщики противника.

С рассвета крейсер бил по пригородам Таллинна орудиями главного калибра, прижимая к земле немецкую пехоту, местами вышедшую уже к городской черте. Под огнем тяжёлых орудий «Кирова» уже рушились дома таллиннских окраин.

09:15

Лейтенант Дармограй с тоской в глазах проводил взглядом последние три «чайки» и несколько «ишачков», взлетевших с «пятачка». Это всё, что оставалось от двух полков морской истребительной авиации полковников Романенко и Коронца. Сделав круг над горящим городом, истребители взяли курс на Ленинград.

Из штаба флота поступил приказ отправить в Русскую гавань на транспорт «Иван Папанин» все штабные документы и младших авиационных специалистов. Всех быстро погрузили на машину и направили в гавань. На импровизированном аэродроме оставалось около 20 человек. Два катера дежурили у пирса, ожидая дальнейших приказаний. Всё оставшееся имущество: два поврежденных истребителя, несколько дощатых построек и много чего по мелочам — Дармограй приказал сжечь. Постройки и самолёты облили бензином и подожгли. Глядя на гудящее пламя, пожирающее остатки имущества двух истребительных полков, слушая грохот канонады и видя дым и обломки зданий, поднимаемые взрывами над городом, лейтенант Дармограй может быть впервые за все эти дни подумал, удастся ли ему вырваться из этого ада.

09:20

Об этом же думал и военный корреспондент Михайловский, возвращаясь в порт с позиций морских пехотинцев полковника Парафило, где корреспондент провёл большую часть ночи и всё утро.

Михайловский не был в городе менее суток, но его поразили произошедшие перемены. Подходы к городу были забиты людьми, машинами и повозками. Небритые, промокшие до нитки солдаты и моряки шли по направлению к гаваням. На подходе к гаваням улицы были перегорожены баррикадами из толстых брёвен, связанных колючей проволокой. Баррикады охраняли солдаты НКВД, пропуская через узкие проходы отходящие с фронта части.

Минная гавань встретила Михайловского разрывами снарядов, гулом канонады, тучами кирпичной пыли, горящими складами и пакгаузами. Трещат сходни под натиском людей, хриплые команды, матерная ругань, прерываемая истошным криком: «Воздух!»

Взглянув в небо, Михайловский увидел приближающиеся с разных направлений чёрные точки. Загрохотали зенитки. Шапок разрывов почти не было видно на фоне низких свинцовых туч. И снова, как и накануне, главной целью бомбардировщиков становится крейсер «Киров», отчаянно маневрирующий на рейде.

Михайловский оцепенел: столбы воды закрыли крейсер со всех сторон, а он, окутанный дымовой завесой, отбивался от «юнкерсов» огнём зенитных автоматов.

На какое-то мгновение всё в порту остановилось. Солдаты, поднимающиеся по сходням, подъёмный кран, подхвативший с пирса противотанковое орудие — крановщик высунул голову из окна кабины — все смотрели на исход очередного боя «Кирова» с авиацией противника.

Казалось, что прошла вечность, прежде чем самолёты скрылись в облаках, а огромные столбы воды от упавших бомб осели, открыв взорам знакомые башни и надстройки красавца-крейсера. На нём не было заметно никаких повреждений.

Михайловский хотел уже следовать дальше, к «Виронии», когда увидел, что около причалов остановилась серая трофейная малолитражка и из неё вышел Всеволод Вишневский. Прищурившись, он долго смотрел на пожары, на окутанный дымом рейд, а затем повернулся к своему шоферу и приказал подорвать машину. Шофёр пытался протестовать, но Вишневский с торжественным видом изрек:

— Вы приказ знаете: ничего врагу не оставлять. Выполняйте приказ.

Через гул канонады Михайловский ясно слышал очереди из автоматов и пулемётов, звучащие на соседних улицах. Там уже шли уличные бои, но не с немцами, а с бойцами эстонского сопротивления, по-русски именуемых «кайтселийтовцами». Засев на крышах и чердаках, они огнём провожали уходящие войска, готовясь сменить одну оккупацию на другую.

Михайловскому, как и большинству других журналистов, как военных, так и гражданских, было определено идти в Кронштадт на штабном судне «Вирония». Исключение было сделано только для Вишневского. Он должен был прорываться в Ленинград на одноименном лидере. На лидере «Ленинград».

09:45

Доктор Смольников, стоя на мостике санитарного транспорта «Калпакс» рядом с его капитаном Эрнестом Вейнбергсом, наблюдал за погрузкой раненых на судно.

«Калпакс» находился у стоянки Русской гавани, где интенсивность обстрела была гораздо ниже, чем в Купеческой.

Грузовой пароход «Калпакс» водоизмещением 2190 тонн был построен во Франции в 1913 году и назван «Лейтон». В 1926 году пароход был куплен Латвийской республикой и переименован в «Калпакс».

После оккупации Латвии Красной Армией «Калпакс» был «национализирован» и передан сначала во вновь организованное Латвийское Государственное Морское Пароходство, а затем в БГМП.

18 июня 1941 года «Калпакс» вышел из Риги, направляясь в Гамбург, но, к счастью, по дороге сел на мель, что спасло судно от неминуемого захвата немцами.

С первых же дней войны «Калпакс» совершил несколько смелых рейдов на острова Сааремаа и Хьюма, а также на полуостров Ханко, доставляя туда боеприпасы, продовольствие и пополнение для гарнизонов. В обратные рейсы судно, как правило, вывозило раненых.

Шли белыми ночами, прижимаясь к берегу или границам отмелей, удачно избегая атак подводных лодок, торпедных катеров и авиации противника.

В начале августа «Калпакс», пройдя переоборудование в Ленинграде и получив вместе с наименованием «военный транспорт» бортовой номер 524 (ВТ-524), пришел в Таллинн, где приказом от 22 августа 1941 года был передан санитарно-медицинской службе КБФ.

«Калпакс» был одним из немногих транспортов более-менее приспособленных для перевозки раненых, а потому доктор Смольников, пользуясь властью, полученной от адмирала Пантелеева, немедленно забрал пароход для своих нужд. На нём предполагалось эвакуировать главный военно-морской госпиталь Таллинна, несколько центральных медучреждений КБФ, офицерские семьи, русских беженцев и многих других. Команда «Калпакса» состояла в подавляющем числе из латышей. Старшим помощником капитана являлся 25-летний Айрис Коппель, радистом — Янис Эрликис и так далее вплоть до повара, 48-летней Лины Апинис. Лишь несколько матросов и мотористов были русскими.

По этой и по ряду других причин судно находилось под пристальным вниманием Особого (3-го) отдела КБФ и его начальника дивизионного комиссара Лебедева. После расправы над моряками «Атиса Кронвалдса» следующим на очереди был комсостав «Калпакса».

И неизвестно, что бы произошло, если бы за экипаж парохода горой не встал доктор Смольников и в действия Особого отдела самым резким образом не вмешался адмирал Пантелеев.

Дивизионный комиссар Лебедев вынужден был поумерить свой пыл, сказав своим подчинённым: «Ладно! В Ленинграде разберемся со всеми!» И слово своё, как и подобает чекисту, сдержал, хотя и не полностью. Но это уже по не зависящим от него обстоятельствам.

А пока доктор Смольников убедившись, что погрузка раненых идет быстро и организованно, распределил на «Калпакс» четырёх врачей, 9 медсестер и 20 санитаров. Старшим был назначен врач-терапевт Копырин, а его помощницей молодая выпускница Военно-медицинской Академии хирург Татьяна Разумеенко. Не теряя времени, они стали разворачивать на транспорте операционную и перевязочную каюты.

10:05

Профессор Смольников, хотя и мог показаться удовлетворённым, когда он наблюдал за быстрой и организованной погрузкой раненых на пароход «Калпакс», в действительности был весьма далёк от какого-либо чувства, хотя бы отдалённо напоминающего удовлетворение.

Количество транспортов, которые ему с огромным трудом удалось кое-как приспособить под госпитальные суда, явно уступало тому числу раненых, которое было подсчитано в первом приближении на основании официальных рапортов. Пришлось распределять раненых по транспортам, которые были совершенно не приспособлены. По 200-300 человек, договариваясь с капитанами и их военными помощниками.

«Эмка» доктора Смольникова мчалась в Беккеровскую гавань, где к причалу был поставлен большой транспорт «Казахстан».

Прибыв к причалу, Смольников обнаружил у сходен «Казахстана» огромную толпу самого разнообразного люда. Грузились как всегда первыми всевозможные тыловые учреждения флота, какие-то хитрые «спецчасти», руководимые людьми в кожаных куртках без знаков различия, но с заметной военной выправкой. Портовый кран опускал в раскрытый зев трюма автомашину с непонятной башенкой на крыше, отдаленно напоминающей броневик времен гражданской войны.

С трудом пробившись на борт, Смольников поднялся на мостик, где нашел капитана судна Вячеслава Калитаева. Выслушав просьбу Смольникова, капитан заметил ему, что «Казахстан» совершенно не приспособлен для перевозки раненых, но если речь идет просто о месте для их размещения, то, разумеется, такое место найдется.

Местом для раненых оказался пустой бункер для угля и часть пространства носового трюма. Если бы кто-нибудь до войны показал Смольникову подобные помещения как место для размещения раненых, он, наверное, сошел бы с ума. Но теперь искренне обрадовался. На «Казахстане» можно было разместить не менее 300 человек.

10:25

Капитан «Казахстана» Вячеслав Калитаев и его второй штурман Леонид Загорулько спокойно наблюдали за погрузкой. Время от времени в Беккеровской гавани взрывались снаряды, но обстановка здесь была ещё вполне терпимой. А к дымам пожаров, поднимавшимся над городом, уже успели привыкнуть.

Капитан Калитаев был очень известным человеком не только в пароходстве, где он работал с 1925 года, но и во всей стране. Известность капитану принесла довольно тёмная история, когда командуя пароходом «Кузнецкстрой» на Дальнем Востоке, он по воле случая был арестован японскими властями в порту Хакодате. Случаем, в результате которого пароход «Кузнецкстрой», следовавший из Владивостока в Магадан, оказался в японском порту, явился неожиданно вспыхнувший на судне пожар. Это вынудило Калитаева, чтобы избежать гибели парохода, зайти в ближайший японский порт. Настырные японцы страстно желали проверить, что за груз везло советское судно, но капитан Калитаев наотрез отказался допустить их на борт. За плечами Калитаева были уже походы в воюющую Испанию на пароходе «Кооперация» и он умел охлаждать пыл иностранных портовых властей.[13]

Японские власти держали «Кузнецкстрой» под арестом в течение 48 суток, но так на борт судна допущены не были. В чем была истинная сущность этого инцидента, так и осталось неизвестным, но капитан Калитаев получил всесоюзную известность как герой, «отстоявший в труднейших условиях честь и достоинство нашей советской Родины».

В 1939 году Калитаев был назначен капитаном нового грузового парохода «Казахстан» водоизмещением в 3039 тонн. «Казахстан» (и однотипный с ним «Узбекистан») был построен в 1938 году во Франции по заказу СССР для Северного морского пути. Несмотря на крупный тоннаж, судно имело один винт и во льдах ходило плохо. Тем не менее, в том же 1939 году Калитаев провел «Казахстан» из Мурманска до устья реки Яны без перевалки грузов в Тикси, за что был награжден орденом «Знак Почёта».

«Казахстан» вернулся на Балтику в разгар Зимней войны с Финляндией, сопровождая переброску на театр военных действий знаменитого ледокола «Ермак» и служа, как было элегантно отмечено в секретной инструкции, «отвлекающим фактором для подводных лодок противника». Балтика встретила оба судна такими льдами, через которые был не в состоянии пробиться даже «Ермак». Зажатые льдами суда чуть не попали в руки финнов, но всё в итоге обошлось...

В июне 1941 года «Казахстан» был передан командованию КБФ, покрашен в боевые цвета и классифицирован как военный транспорт №523 (ВТ-523).

С первых же дней войны по заданию командования флотом «Казахстан» осуществлял перевозку грузов на Ханко и острова, порой попадая в самые критические ситуации, из которых выходил исключительно благодаря мореходному искусству своего капитана.

Адмирал Трибуц, вынашивая планы быстрой эвакуации гарнизона Ханко, давно держал на примете все крупнотоннажные транспорты. И хотя с его планами относительно Ханко так ничего и не вышло, теперь собранные адмиралом транспорты должны были обеспечить эвакуацию главной базы флота — Таллинна. А «Казахстан» был крупнейшим из них. На его борту можно было вывезти не менее 5 тысяч человек.

10:50

Адмирал Трибуц со своего узла связи на «Пиккере» пытался доложить обстановку в штаб маршала Ворошилова. На что не мог адмирал пожаловаться, так это на связь. Служба связи флота всегда была на высоте, несмотря на вечную нехватку оборудования и радиопротиводействие немцев. Впрочем, немцы в этом деле действовали не очень эффективно. Слишком стремительное наступление почти также, как и паническое наступление, приводит средства связи в состояние полного хаоса. Двухмесячная жесткая оборона Таллинна на средствах связи, напротив, отразилась очень благоприятно. Всегда чётко и фактически бесперебойно работал радиоцентр главной базы в Таллинне, узел связи командования КБФ, радиостанции Кронштадта, Ханко, острова Сааремаа и так далее вплоть до одиночного тральщика или подводной лодки, находящейся в море. Начальник связи флота полковник Зернов делал всё возможное, чтобы его обширное хозяйство стало единственной отдушиной отрезанной и блокированной базы с внешним миром.

Но связаться со штабом Северо-западного направления всегда было очень сложно, хотя в их распоряжении имелось оборудование гораздо более мощное и современное, чем у флота. Кроме того, Ворошилов мог пользоваться средствами связи Ленинградского обкома ВКП(б) и управления НКВД, не говоря уже о мощнейших передатчиках Ленинградского Военного округа, в чье подчинение входили даже части на Кольском полуострове.

Несколько часов связаться со штабом направления не удавалось. Адмирал пытался сообщить, что завтра, 28 августа, с первыми лучами солнца главные силы флота и транспорты начнут прорыв из Таллинна в Кронштадт с тем, чтобы наиболее опасный участок пути на траверзе мыса Юминда, где противнику удалось выставить обширные минные заграждения, пройти в светлое время суток. Адмирал просил обеспечить воздушное прикрытие флота, поскольку вся имеющаяся в его распоряжении авиация улетела либо в Ленинград, либо на острова. Кроме того, адмирал просил штаб Северо-западного направления организовать в период 28-29 августа удары по аэродромам противника бомбардировщиками, а истребителями с подвесными баками для горючего прикрыть корабли и суда на максимальном расстоянии.

В дополнение к этому адмирал просил перебросить с Ладожского озера в залив «морские охотники» для охраны фарватеров, а также защиты кораблей и судов от самолётов и подводных лодок противника.

Штаб Ворошилова выдал квитанцию о приёме адмиральского послания, но по многим признакам становилось ясно, что оно не вызвало там ни малейшего интереса.

Штаб КБФ, отрезанный в Таллинне, лишь примерно знал обстановку под Ленинградом и уж конечно понятия не имел, какая паника ныне царила в штабе маршала Ворошилова. Ещё 24 августа Сталин по телефону предупредил Жданова и Ворошилова, что ось немецкого наступления, по мнению маршала Шапошникова, смещается с Лужского направления в сторону Мги. Это вызвало у Ворошилова лишь кривую усмешку по поводу «больно умного Шапошникова». Однако в тот же день 16-я немецкая армия начала наступление от Чудово вдоль железной дороги Москва-Ленинград. Советская 48-я армия, охранявшая железную дорогу Москва-Ленинград на линии Тосно-Ушаки примерно в 45 километрах юго-восточнее города, как можно было легко предвидеть, не выдержала внезапного удара немецких войск на свои позиции. Но вместо того, чтобы начать отступление на север в сторону Ленинграда, 48-я армия покатилась на восток, открывая немцам дорогу на Мгу, которую, естественно, никто не охранял. И только в этот момент, как уверяли позднее злые языки, в штабе Ворошилова, наконец, заметили Мгу на одной из своих стратегических карт, вспомнили предупреждение Сталина и с величайшим ужасом обнаружили, что взяв Мгу, противник полностью отрезает Ленинград с суши от остальной страны, которую долгих три года придется называть «Большой землей».

В штабе начался переполох. С берегов Ладоги начали срочно снимать для переброски под Мгу 164-ю стрелковую дивизию, которую ещё предстояло перевезти на кораблях Ладожской флотилии. А пока под гусеницы немецких танков бросили наспех сформированную 4-ю дивизию народного ополчения - необученную и необстрелянную. Между тем, немцы заняли Любань, а именно в тот момент, когда штаб КБФ пытался связаться со штабом Ворошилова, туда пришло донесение, что немцы уже вплотную подошли к Тосно, захват которого неминуем. А падения Мги следует ожидать в течение следующих 24-х часов. То есть завтра. В лучшем случае — послезавтра.

Маршал Ворошилов обязан был сообщить о подобном катастрофическом развитии событий в Москву. Однако, парализованный ужасом, — он пренебрёг советом, полученным от самого товарища Сталина! — маршал ничего в Москву не сообщал. То ли намеренно, надеясь ещё исправить положение, то ли потеряв голову от страха. Можно себе представить, насколько в подобной обстановке «первого красного маршала» интересовали вопросы взаимодействия с Балтийским флотом!

Адмирал Трибуц, не зная тогда всех этих подробностей, тем не менее хорошо понимал, что в создавшейся обстановке ему нечего надеяться на какую-то помощь извне. По меньшей мере до меридиана острова Гогланд. И если он запрашивал какую-то помощь, то скорее для того, чтобы ещё раз напомнить штабу вновь созданного Северо-западного фронта о своем существовании...

Адмирал посмотрел на часы. Было 11 часов утра. Приказа об отводе войск в гавани официально ещё отдано не было, хотя во всех гаванях уже шла погрузка на транспорты. Грузились раненые, разные управления и тыловые учреждения флота. Во многих местах погрузка шла стихийно. Некоторые части начали отход без всякого приказа, грузясь на первый же попавший пароход. Коменданты на причалах были бессильны им как-то помешать. Это очень быстро могло привести к неконтролируемой панике.

Адмирал выжидал до последней возможности. Всё в нём сопротивлялось этому последнему приказу. Обстановка на фронтах представлялась такой, что казалось немцы ворвутся в гавани прямо на плечах отступающих защитников города, а то и раньше их.

Но больше ждать было нельзя, если он хотел завтра с первыми лучами рассвета, когда синоптики обещали резкое улучшение погоды, вывести флот в море.

— Всем кораблям артиллерийской поддержки, — передал приказ Трибуц, — открыть ураганный огонь по позициям противника. Батареям островов Вульф и Нарген стрелять до выхода из строя материальной части.

Адмирал обернулся к приданному в его распоряжение от штаба X корпуса майору Крылову:

— Свяжитесь с генералом Николаевым. Начать отход к гаваням согласно графика движения и утверждённых маршрутов. Начать уничтожение в городе фабрик, заводов, складов и прочих объектов военного значения.

11:15

Главный режиссёр и художественный руководитель театра Балтийского флота Александр Пергамент имел свободный вход к командующему. Штаб и Военный совет КБФ любили свой театр, понимали его значение и, говоря несколько старомодным языком, всячески ему покровительствовали. Теперь, когда вопрос встал об эвакуации труппы с её довольно обширным имуществом и декорациями, Пергамент столкнулся с довольно нервным реагированием на его просьбы некоторых офицеров, задерганных обстановкой и бессонными ночами.

— Да вы что, Александр Викторович, рехнулись? — сказал один из них. — Куда мы будем грузить ваше барахло? У нас людей всех погрузить места нет. В Ленинград прибудем — там всё новое сделаете.

И Пергамент пробился к адмиралу Трибуцу.

Тот, несмотря на замученный вид, встретил режиссера приветливо, поздоровался за руку. Внимательно выслушал.

— Всё погрузите на пароход «Суур-Тылл», сами на нём пойдете и человек 30 можете с собой взять, — приказал командующий флотом и хитро улыбнулся. — Это мой личный ледокол, — признался он. — Самое ценное имущество повезёт. А пойдёт прямо за тральщиками. Я бы и сам на нём пошел, если бы имел право...

Александр Пергамент совсем не разделял оптимизма адмирала Трибуца, намекнувшего, что на ледоколе «Суур-Тылл» будет безопаснее всего во время прорыва.

Старый невооруженный ледокол «Суур-Тылл» был построен по русскому заказу в Германии накануне Первой Мировой войны. И назывался он тогда «Царь Михаил Фёдорович». Для своего времени он был достаточно крупным и мощным судном, имея водоизмещение 3600 тонн и машину мощностью 5880 л.с. В сентябре 1914 года ледокол мобилизовали и включили в состав Балтийского флота. Он был трудягой флота, проводил боевые корабли из Ревеля и Гельсингфорса в Рижский залив и обратно, водил сквозь льды миноносцы на передовые позиции и занимался многими другими задачами боевого ледокола.

В мае 1917 года ледокол был переименован в «Волынец» в честь Волынского полка, чей мятеж послужил началом беспорядков, приведших к падению царского режима в России. В феврале 1918 года «Волынец» вывел русские боевые корабли из Ревельской ловушки в Кронштадт, а в марте — обеспечивал знаменитый Ледовый переход Балтийского флота из Гельсингфорса в Кронштадт. 29 марта 1918 года «Волынец» при выходе из Гельсингфорса был захвачен финнами, переименован в «Вяйнямейнен» и под финским флагом отведен в Ревель, где отдан в распоряжение немецкого флота. После заключения Юрьевского мирного договора ледокол должен был быть возвращен Советской России, но вместо этого (с согласия Москвы) был передан Эстонской республике и переименован в «Суур-Тылл».

В августе 1940 года после аннексии Эстонии Советским Союзом ледокол был «национализирован» и включен в состав Эстонского государственного морского пароходства, входящего в систему Народного Комиссариата морского флота. С началом войны «Суур-Тылл» был передан БГМП.

О нём вспомнили, когда встал вопрос об эвакуации Таллинна и даже существовали планы перенести на него с «Пиккера» командный пункт адмирала Трибуца. Идея эта, впрочем, довольно быстро заглохла. На старом ледоколе и в помине не было таких шикарных помещений, как на бывшей яхте бывшего президента Эстонской республики.

Хотя Пергамент вовсе и не пришел в восторг от перспективы предстоящего плавания на ледоколе-ветеране, тем не менее вопрос о погрузке театрального реквизита и декораций был решён. Но на «Суур-Тылл» было разрешено кроме самого режиссёра взять не более 30 человек, а в распоряжении Пергамента, носившего скромные нашивки старшего политрука, было около 200 человек. Часть из них, после неудачной попытки их использования на рытье окопов, находилась в помещении театра КБФ на улице Пикк, часть — должна была вернуться с островов Моонзундского архипелага и ждать распоряжений в политуправлении флота. Часть из них удалось пристроить на «Виронию», часть — на латвийский ледокол «Кришьянис Вальдемарс».

11:40

Капитан ледокола спасателя «Кришьянис Вальдемарс» Петер Мауритис вместе со своим 1-м штурманом Александром Интенбургом стояли на мостике, наблюдая суету в гавани и клубы чёрного дыма, поднимавшиеся над Вышгородом. Ледокол, дымя своей высокой, полнотелой трубой, стоял на рейде недалеко от входа в Русскую гавань, ожидая распоряжений, определяющих номер причала, куда он должен был встать для приёма людей и грузов.

Ледокол водоизмещением 1932 тонны был построен в Англии по заказу Латвийской республики в 1925 году и был назван в честь известного моряка и педагога Кришьяниса Вальдемарса, воспитавшего не одно поколение латвийских моряков. Ледокол обслуживал Рижский порт и вместе со всем прочим имуществом Латвии перешёл в ноябре 1940 года в собственность СССР.

Война застала ледокол в Риге и, когда встал вопрос о его срочной эвакуации в связи со стремительным продвижением к городу немецких войск, выяснилось, что «Кришьянис Вальдемарс», имевший осадку почти в 7 метров, не в состоянии пройти Моонзундским проливом. Но бросать столь мощный ледокол немцам тоже было невозможно и «Кришьянис Вальдемарс» было решено, как и крейсер «Киров», протащить через Моонзунд. Ледокол максимально разгрузили, оставив на нем угля и воды ровно столько, сколько было необходимо для прохода через пролив. Все это удалось осуществить благодаря опытнейшему старшему механику ледокола, 64-летнему Якобу Шуполсу, который ещё в 1899 году плавал на «Ермаке» под командованием адмирала Макарова.

30 июня «Кришьянис Вальдемарс» вошел в пролив. В полной темноте, ориентируясь лишь по слабо заметным буям, экипаж ледокола вёл свое судно по коварному и мелкому проливу. Корпус ледокола постоянно касался грунта, винты гнали мутную воду, приходилось то давать ход вперед, то резко осаживать назад, чтобы сняться с очередной мели. Содрогаясь всем корпусом, ледокол останавливался, отходил назад и вновь пытался нащупать дорогу через Моонзунд. На следующий день в 10 часов утра «Кришьянис Вальдемарс» вышел на чистую воду, а в начале июля прибыл в Ленинград, буксируя 130-тонный плавучий кран.

В Ленинграде спасённый ледокол был передан в распоряжение БГМП, поскольку Латвийское пароходство к этому времени перестало существовать.

Пройдя ремонт и переоборудование с учетом военного времени, ледокол совершил несколько рейсов на острова, а затем пришёл в Таллинн.

Ещё в середине августа встал вопрос: зачем в разгар лета в Таллинне держать столь много мощных ледоколов, когда через несколько месяцев их острая нехватка сможет блокировать все действия флота в Кронштадте и Ленинграде? Было решено ещё до прорыва главных сил флота перебросить ледоколы обратно в Ленинград. Однако, первая попытка сделать это привела к гибели ледокола «Трувор» Поэтому решили остальными не рисковать и провести их в Ленинград в составе формирующихся конвоев.

12:00

Старший лейтенант Воробьёв, отогнав свой катер МО подальше от падающих снарядов и снующих по рейдам кораблей, решил силами экипажа отремонтировать «охотник», так некстати получивший пробоину при столкновении со «Скорым».

Прежде всего нужно было завести на пробоину пластырь, которого на катере не было. Пришлось импровизировать на ходу. На пластырь пошли два одеяла, вся имеющаяся на катере фанера и найденный в порту лист железа. Заводили пластырь матросы и боцман. Распоряжался всем механик, давая им консультации, перегнувшись через борт.

С импровизированной заплатой на борту катер Воробьёва приобрел какой-то неказистый и комичный вид.

За этим занятием катерников застал дивизионный механик военинженер 3-го ранга Василий Серговский. Оглядев взглядом знатока заплату на борту катера, Серговский спросил Воробьёва:

— Сумеешь идти своим ходом?

— Сумею,— уверенно ответил Воробьёв. — Дойду.

Нужно было заправиться горючим, уточнить где находится штаб дивизиона, а в самом штабе узнать свое место в ордере и поставленную задачу.

Погода продолжала портиться. Катер даже у пирса захлёстывала волна. С пирса Воробьёву были видны бесконечные массы людей, направляющиеся к транспортам. В непрерывном грохоте артиллерии трудно было расслышать человеческие голоса, хотя кричали все: и коменданты причалов, и ответственные за погрузку на транспортах и, конечно, те, кто на эти транспорты стремился. Воробьёв видел, как смертельно уставшие пехотинцы, поднявшись по трапам и сходням, получив место прямо на верхней палубе, немедленно падали на неё и засыпали. Никакая сила уже не могла разбудить вышедших из многодневных боёв солдат.

12:10

Капитан теплохода «Вторая пятилетка» Николай Лукин имел предписание встать под погрузку в Купеческую гавань. Однако этот приказ был отменён и портовый буксир повел судно в Беккеровскую гавань. «Вторая пятилетка» была построена как лесовоз для Черноморского морского пароходства в 1933 году на заводе Марти в Ленинграде. Судно имело грузоподъемность 3974 тонны и скорость 9,5 узлов.

Застрявшее в результате начала Второй мировой войны на Балтике, «Вторая пятилетка» в итоге была передана БГМП. 22 июня 1941 года застало судно в Ленинградском порту, где в срочном порядке оно стало переоборудоваться в военный транспорт для перевозки «крупногабаритных и тяжеловесных» военных материалов. «Вторую пятилетку» покрасили в шаровый цвет, присвоили ей бортовой номер 543 (ВТ-543), закрыли командный мостик броневыми щитками и назначили военного помощника капитана.

Однако этим дело не ограничилось. Судно решили и вооружить, установив на него четыре 37-мм зенитных автомата и несколько спаренных пулемётов. В июле капитану Лукину удалось весьма озадачить шестерку «юнкерсов», открыв по ним очень плотный зенитный огонь. Немцы отказались от пикирования, сделали над «Второй пятилеткой» несколько удивленных кругов, как вспугнутые птицы и улетели, не сбросив бомб...

Капитан Лукин должен был эвакуировать портовые запасы и оборудование судоремонтного завода, а также запасы стали, железа и цветных металлов — бесценные материалы для поддержания в строю боевых кораблей, особенно в военное время.

12:25

Сержант Васильев с остатками своей роты в потоке отходящих к гаваням солдат и матросов добрался до Купеческой гавани.

В гавани рвались снаряды, не давая возможности подойти к причалам, часть которых была уже разрушена. Никого из начальства в гавани не было, что в общем-то не вызывало особенного удивления. В подобных условиях отыскать какое-либо начальство всегда неимоверно сложно. Удивительно было другое: в гавани не было ни одного судна.

Никто, конечно, не позаботился сообщить отходящим с передовых позиций частям, что посадка на транспорты в Купеческой гавани признана невозможной из-за шквального обстрела акватории противником.

Войска всё прибывали и прибывали и, чем их становилось больше, тем менее становилось порядка. Люди бегали взад-вперед по причалам между горящих и разрушенных зданий, что-то крича, требуя друг у друга, зверея от непонимания обстановки.

В этот момент над головами появились «юнкерсы». Неизвестно куда и в кого они целились, но по меньшей мере две авиабомбы угодили в плавучий док, подняв над ним тучу огня, дыма и обломков.

Док стал быстро тонуть. Картина была настолько трагически-величественной, что многие, забыв об опасности, смотрели на это зрелище, приоткрыв от удивления рты. Гигантское, циклопическое сооружение погружалось в воду с громким чавканьем и шипением, при этом продолжая гореть и изрыгать клубы оранжевого дыма...

Наконец среди растерянных людей появился какой-то начальник со знаками различия батальонного комиссара, сопровождаемый отделением солдат с петлицами пограничников.

— Здесь погрузки не будет, — закричал комиссар, стараясь перекричать грохот канонады. — Всем следовать в гавань Беккера и Русскую. Товарищи командиры! Немедленно уводите отсюда своих людей! Не создавайте паники!

А людей становилось все больше и больше.

Поскольку сержант Васильев понятия не имел где какая гавань в Таллинне находится, то он и его 12 бойцов попали вместо Беккеровской гавани в Минную. По дороге прошли через две баррикады из брёвен и колючей проволоки, охраняемой «энкаведешниками». Опытный взгляд Васильева быстро определил, что эти баррикады поставлены вовсе не для того, чтобы в случае необходимости задержать немцев к местам погрузки, а для фильтрации отступающих к порту.

Но самого Васильева и его людей, называемых ротой, пропустили без всяких разговоров. Видимо, их внешний вид в выгоревших гимнастерках и пилотках вызывал уважение. Кроме того, каждый из бойцов Васильева нёс по две-три винтовки, а некоторые ещё имели в придачу трофейные автоматы. Двое волокли на плечах станок и ствол от «Максима». Поэтому задавать им любимый вопрос всех КПП, пропускающих солдат с передовой в собственный тыл: «Куда девал оружие?» — было бессмысленно...

В Минной гавани бурлила и волновалась огромная толпа народа. Трещали сходни стоявших у причалов пароходов. На глазах у Васильева рухнули перила одного из трапов и люди посыпались в воду. К трапам было не пробиться. Можно было даже не пытаться.

Чуть в стороне стоял пароход, у которого не было никакого скопления людей. Не то, чтобы вообще никого не было, но был полный порядок. Группы военных в морской и армейской форме человек по двадцать подъезжали к сходням на машинах, выгружали какие-то ящики, тюки и поднимались на борт. На корме парохода Васильев прочел название: «Вирония». Однако на поверку оказалось, что весь причал вокруг «Виронии» оцеплен людьми в форме старшин-сверхсрочников флота.

На проход через оцепление требовались специальные пропуска. На вопрос, что делать ему и остаткам роты, Васильеву ответили, что он должен обратиться к коменданту, ведающему посадкой. Тот пристроит его на какое-нибудь судно.

Взглянув на царящий вокруг бедлам, Васильев даже и не пытался найти коменданта.

Его люди молча ждали, какое решение примет их сержант, выводивший их уже два месяца из самых, казалось бы, безвыходных положений.

Пройдя вдоль причала, где не было транспортов, а стояли какие-то баржи, набитые досками, тюками, металлоломом и ещё непонятно чем, Васильев увидел маленький буксир с высокой трубой, готовый оттащить пару пришвартованных друг к другу барж куда-то от стенки.

Подчиняясь тому необъяснимому инстинкту, который с самого начала войны помогал ему принимать оптимальные решения, Васильев скомандовал своим бойцам: «Быстро! Давайте на эту баржу!»

— Очистить баржу! — закричал кто-то с буксирчика. Видимо, шкипер.

— Красноармейцы! На барже быть запрещено! Сходите на стенку!

В ответ бойцы Васильева дружно защёлкали затворами. Отчаянно дымя, буксирчик все дальше уводил баржи от горящих причалов обречённого города.

12:35

Капитан грузового парохода «Атис Кронвалдс» Артур Эсминь с тревогой смотрел на столбы от немецких снарядов, вздымающихся все ближе и ближе к его судну, стоящему на рейде Таллинна в ожидании своей очереди на погрузку.

Артур Эсминь принял командование пароходом после расстрела предыдущего капитана Мартина Какста со всем комсоставом вплоть до радиста. Расстреляно было и несколько матросов, остальные либо арестованы, либо списаны с судна. Из старой команды на пароходе остались только 2-й штурман Гаральд Раутенчилдс и матрос Вольдермарес Кибулис.

Сам капитан Эсминь с начала войны плавал вторым штурманом на пароходе «Эверига» (4650 тонн), затопленного 3 июля на входе в Пярнусский порт, а совсем недавно был назначен капитаном «Атиса Кронвалдса».

Этот грузовой пароход вместимостью в 1230 тонн был построен в Ростове и назывался «Хильда Горн». Купленный в 1925 году Латвийской республикой и переименованный в «Абаву» пароход впоследствии сменил ещё семь названий, пока в 1939 году не получил нынешнее — «Атис Кронвалдс». 4 декабря 1940 года судно было «национализировано» Советским Союзом, а с началом войны переклассифицировано в военный транспорт с бортовым номером 563 (ВТ-563).

Арест и показательный расстрел практически всего экипажа судна не прибавил, разумеется, хорошего настроения тому сборному экипажу из «политически надёжных» моряков, которых после проверки Особым отделом назначили на пароход. И прежде всего капитану Эсминю.

На судне чувствовалась какая-то обречённость. Многие считали, что им неизбежно придется последовать за своими предшественниками: либо по приговору Особого отдела, либо от немецких мин, бомб и торпед.

Недоверие и подозрительность по отношению к прибалтийским морякам принимало уже откровенные и грубые формы. Даже к тем, кто ненавидел немцев гораздо острее, чем русских. На войне мало кого-то ненавидеть, надо кого-то и любить. И великая трагедия прибалтийских моряков в том и заключалась, что любили они свои маленькие республики, разодранные и растоптанные двумя тоталитарными монстрами, разбирающимися друг с другом на их территории. А это отлично понимали как в Москве, так и в Берлине.

12:45

«Атис Кронвалдс» безжалостно мотало на якоре. С качающегося мостика Артур Эсминь увидел, что к его судну идет маленький буксир «Эзро», ведя за собой несколько барж и понтонов, до отказа забитых людьми. «Эзро» был когда-то портовым буксиром в Риге и не был там брошен исключительно благодаря своему капитану Янсону, ненавидевшего Гитлера и его идеологию.

С кучей приключений маленький буксир добрался до Таллинна и стал обслуживать его гавани.

Сейчас капитан Янсон вел «Эзро» прямо к борту «Кронвалдса». Было видно, как встречная волна захлестывала буксир, заливая баржи и смывая за борт находящихся там людей. Вокруг рвались снаряды, вздымались водяные смерчи. Солдаты и моряки барахтались в бурлящей воде, призывая к помощи. Им бросали концы, но больше пытались подбодрить через мегафон, призывая плыть к стоящим на рейде судам или добираться до берега.

Буксирчик «Эзро» подпрыгивал на волне у самого борта «Кронвалдса», подводя к нему вздымающиеся вверх и вниз баржи.

«На «Кронвалдсе»! — закричал Янсон.— Принимайте людей. К стенкам в Купеческой не подойти! Утопят!»

Привальный брус «Кронвалдса» нависал над баржами, которые «Эзро», отдав буксир, пытался носом придвинуть поближе к транспорту.

За борт были сброшены шторм-трапы и грузовые сети, по которым люди стали отчаянно карабкаться на борт.

Дождавшись разгрузки, Янсон ювелирно снова подхватил баржи на буксир, готовясь к новому рейсу в гавань.

В этот момент с «Эзро» увидели, как стоявшая ближе к берегу парусно-моторная шхуна была поражена сразу двумя снарядами. Шхуна сразу накренилась и стала оседать кормой.

Бросив баржи, Янсон повел буксир к шхуне. На корме её была надпись «Тир». Оказалось, что шхуна набита ранеными и продержится на воде не более 15-20 минут.

Таковы случайности войны. Крупные транспорта, несмотря на интенсивный артиллерийский обстрел гаваней и рейдов, каким-то чудом избегали прямых попаданий, а маленькая, вместимостью всего в 65 тонн, парусно-моторная шхуна «Тир» получила сразу два снаряда и была обречена на гибель.

Однако времени на философствование о капризах войны не было.

Быстро подхватив тонущую шхуну на буксир, Янсон поволок её в Минную гавань, где и поставил у причала.

Затем Янсон повел «Эзро» на рейд и поймал свою баржу. Понтон куда-то унесло. Вернувшись в гавань, он принял на баржу раненых с «Тира», который всё больше погружался в воду, и повёл наполненную забинтованными солдатами баржу обратно к «Атису Кронвалдсу».

13:00

Капитан парохода «Аусма» Рудольф Кунтсберг и 1-й штурман Альберт Стиркишс, стоя на мостике небольшой старомодной надстройки «Аусмы», наблюдали быструю, хорошо организованную погрузку пехотных частей из гарнизона военно-морской базы Палдиски. Солдат подводили к спущенным трапам, командир давал команду: «Справа по одному на борт судна бегом марш!» — и всё исполнялось так чётко, будто вокруг не падали снаряды, а база не горела, подожженная со всех сторон. На борту солдат встречал старший механик Якоб Берг, распределяя их по трюмам и другим помещениям парохода.

Капитан Кунтсберг был сыном «красного латышского стрелка», всю жизнь мечтавшего установить в Латвии большевистский режим, не брезгуя для этого никакими методами, вплоть до убийства полицейских. Пока отец сидел в тюрьме, его сын Рудольф поступил в Рижское мореходное училище, которое окончил через шесть лет с отличием, получив помимо диплома ещё и золотые часы в качестве высшей награды за достигнутые в учёбе успехи. Почему-то больше всего с демократией борются именно те, кто плодотворно пользуется её благами.

Сын революционного экстремиста, сам напичканный с детства утопическими идеями коммунистического братства и равенства, Рудольф Кунтсберг, став штурманом дальнего плавания, неоднократно бывал в советских портах, все более мечтая о том, чтобы его родина, потеряв независимость, стала провинцией Советской империи.

Однако, пока этого не произошло, Кунтсберг поступил на работу в Вентспилское акционерное общество «Юра», где получил в командование свой первый пароход — «Аусма», что по-латышски означало «Аврора».

Пароход «Аусма» грузоподъемностью 1790 тонн был построен в Англии аж в 1889 году и назывался «Эстгат».

Изношенный пароход было опасно выпускать в море и вскоре его отправили на ремонт в Амстердам, где его и застала Вторая мировая война. В результате действий немецкой авиации вход в амстердамский порт оказался блокированным. Попавшая в ловушку «Аусма» дождалась в Амстердаме и прихода немецкой армии, и, к великой радости капитана, известия о «присоединении» Латвии к Советскому Союзу. Кунтсберг, не дожидаясь никаких формальностей, приказал поднять на «Аусме» советский флаг. Прибывший вскоре на борт представитель советского консульства в Амстердаме официально узаконил этот поступок капитана.

Немцы в период страстной любви между Гитлером и Сталиным приняли все меры для скорейшего вывода «Аусмы» из блокированного порта. В конце 1940 года «Аусма» вернулась в Либаву. С началом войны пароход был превращён в военный транспорт, покрашен в шаровый цвет, а на его ветхом носу была нарисована цифра 546 (ВТ-546).

С трудом вырвавшись из горящего Вентспилса, Кунтсберг привел пароход в Таллинн. В ходе войны он совершил несколько рейсов на острова Моонзундского архипелага, хорошо понимая, что любое повреждение для дряхлого 50-летнего парохода будет последним.

С середины августа «Аусма» отстаивалась на Таллиннском рейде.

До Кунтсберга доходили слухи о репрессиях, принимаемых против латышских моряков, но он старался в это не верить, также как некогда старался не замечать депортаций и арестов десятков тысяч латышей с первых же дней оккупации его родины Советским Союзом.

Он не мог не заметить случая с «Атисом Кронвалдсом», когда трибунал приговорил к расстрелу весь комсостав парохода. Воспитанный отцом в духе классовой ненависти он готов был оправдать любые преступления режима. Однако события начинали принимать такой оборот, что заставляли задуматься даже его. На каждого человека действует всегда что-нибудь исключительно индивидуальное. Кунтсберга больше потряс не расстрел моряков «Кронвалдса», а известие о том, что хорошо ему знакомый капитан парохода «Сауле» Эмиль Смильтенс по прибытии в Ленинград был отстранен от должности и отправлен на Балхаш. Кунтсберг не поверил в это и пытался отправиться на «Сауле», чтобы самому проверить эту информацию. Но где находится «Сауле», он так и не выяснил. А его «Аусма» была направлена в Палдиски для эвакуации гарнизона.

13:20

Первый штурман парохода «Шауляй» Эдвардс Слисорайтис вздрогнул от ужаса и неожиданности. В огне и дыму страшного взрыва высоко в воздух взлетела броневая пушка одного из 12-дюймовых орудий, что составляли гордость системы береговой обороны главной базы КБФ. Артиллеристы, расстреляв по немцам все свои огромные запасы, принялись взрывать батареи.

Пароход «Шауляй» стоял у пирса острова Аэгна, ведя погрузку всего, что можно было вывезти с острова: запасы продовольствия, обмундирование, артиллерийскую оптику, прожектора, электродвижки и многое другое...

Одни орудия взлетали в воздух, другие ещё вели огонь.

Командир дивизиона майор Барановский и его военком Ечин несколько раз уже побывали на «Шауляе», заглядывая в трюмы, соображая, что ещё можно погрузить и доставить в Ленинград.

Старший штурман Слисорайтис нервничал. Никто не назначал его капитаном транспорта. Но капитан Мединьш ушёл позавчера в какой-то штаб и не вернулся. Слисорайтис нервничал. Он поделился своими опасениями со вторым штурманом Эриком Деетженсом и механиком Виктором Пушкатисом. Если на «Кронвалдсе» всех расстреляли за то, что у них пропал русский кочегар, то что могут сделать с ними за пропажу капитана? Слисорайтис доложил об исчезновении капитана русскому офицеру, который находился у них на борту с середины августа. Тот нисколько не удивился и сказал, что должны прислать нового капитана. Но того так и не прислали. Слисорайтису пришлось командовать самому, отводя глаза от молчаливых вопросов матросов. Литовцы обычно не очень разговорчивы. Они молчали и сейчас. У каждого своя судьба. Свой пароход первый штурман знал очень хорошо.

«Шауляй» был большим грузовым пароходом грузоподъемностью в 2500 тонн, построенным в 1920 году в Германии, где он назывался «Эбба». В 1937 году судно было куплено Литвой и переименовано в «Шауляй». Затем судно было национализировано Советским Союзом, а с началом войны переклассифицировано в военный транспорт с бортовым номером 550 (ВТ-550).

На «Шауляе» не знали, что делается в Таллинне, не знали даже в чьих он уже руках. За клубами дыма и всполохами огня не было видно ничего. Зловещая чёрная туча как траурное покрывало висела над городом.

13:45

Мичман Генрих Попенкер и двое его подчинённых: старшина 1-й статьи Ромадин и матрос Алексей Тряпкин сидели на каких-то ящиках в Минной гавани, и, невзирая на обстрел и царящую вокруг суматоху, уничтожали банку мясных консервов, запивая её кипятком из добытого по случаю чайника. Все трое были приданы в распоряжение механика дивизиона «морских охотников» военинженера 3-го ранга Серговского и имели боевую задачу привести на всех катерах двигатели в такое состояние, чтобы они без помех могли дойти до Кронштадта и ни один из них не был оставлен по этой причине в Таллинне. Общеизвестно, что судьба любого «морского охотника» почти полностью зависит от состояния машинной установки и компетенции личного состава БЧ-5.

С самого рассвета мичман Попенкер и двое мотористов подобно бригаде шабашников обходили все катера дивизиона, проверяя состояние двигателей, помогая в ремонте, консультируя механиков и мотористов. Почти все командиры предлагали им идти на прорыв именно на их катере.

Наконец мичман объявил «перекур» на обед. Перемазанные с головы до ног, промокшие от непрекращающегося дождя, механики присели перекусить. За этим занятием их и застал механик дивизиона Василий Серговский. Собранные в Таллинне на складах запчасти к двигателям и вспомогательным механизмам «морских охотников» до слёз было обидно бросать при отступлении. Потом, в Кронштадте и Ленинграде, ничего не найдешь и ничего не допросишься. А если кого и будут постоянно гонять в море — так это «морских охотников».

— Кончайте сачковать, — сказал военинженер, обращаясь к Попенкеру. — Пройдитесь по складам и мастерским, соберите все резервные моторы и запчасти. Всё погрузите на машину, отвезите в Русско-Балтийскую гавань. Там найдёте транспорт под названием «Лейк Люцерне» или просто «Люцерна». Всё на него погрузите.

Машину в Минной гавани было найти легко. Десятки их стояли в ожидании уничтожения. Специальная команда, ещё не начавшая действовать, должна была все их сжечь или сбросить в воду. С невероятным трудом на нее погрузили несколько здоровенных ящиков с двигателями для «морских охотников» и запчастями.

Перегруженная машина ехала медленно, как похоронный катафалк. Шофёр постоянно сигналил, пробираясь через несметные толпы, валящие по дороге к гаваням.

Никто их не проверял и не останавливал. Чувствовалось, что обстановка на пирсах во многом уже начала выходить из-под контроля.

«Люцерну» они нашли быстро. Сначала механики решили, что судно брошено, настолько странно оно выглядело. И главное — около него не было никого. В отличие от других транспортов, у трапов которых бесновались толпы народа.

Вахтенный у трапа объяснил им, что транспорт повреждён, никуда не пойдет. Его решено затопить в гавани.

Матрос Тряпкин отодвинул вахтенного в сторону и все трое поднялись на борт. Капитан Герман Касьяк, которого они обнаружили в салоне комсостава, подтвердил им, что судно действительно хотели затопить, поскольку корпус его повреждён дважды: от посадки на камни у берегов Швеции ещё до войны и близкого разрыва мины в проливе Моонзундского архипелага совсем недавно. Судно старое, ещё 1909 года постройки. Но его жалко. Он послал в штаб своего старпома Конга переубедить русских. Они попытаются довести «Люцерну» до Кронштадта. Можно ли погрузить их имущество? Это как решит военный комендант судна.

Военным комендантом «Люцерны» оказался старший лейтенант Вахтанг Торадзе. Совсем недавно он командовал одним из катеров МО и прекрасно знал мичмана Попенкера. Выслушав просьбу катерников, Торадзе не без важности сказал:

— Я военный комендант этого транспорта, и мои распоряжения на нём закон. Поэтому идите на береговой кран и грузите своё хозяйство хоть вместе с машиной.

Кран стоял покосившись, крановщика на нём, разумеется, не было. Поднявшись по вертикальному скоб-трапу в кабину крана, мичман Попенкер сразу убедился, что кран выведен из строя близким разрывом снаряда. Грузить вручную эти ящики на судно было немыслимо. Решение нашли быстро: использовать для этой цели грузовые стрелы и лебедки самого транспорта.

14:10

Военный корреспондент Михайловский видел, как на «Виронию» прибывает все больше и больше людей. Штабные офицеры, работники политуправления, сотрудники прокуратуры и трибунала. Все с кипами каких-то бумаг и документов. Правда, мелкота. Крупного начальства всех этих ведомств нет. Старшие офицеры флота, напротив, собираются съехать с «Виронии» на «Минск». Начальник Политуправления КБФ адмирал Смирнов не собирался покидать Таллинн на чём-либо менее прочном, чем крейсер «Киров». Руководство Особого отдела, прокуратуры и трибунала выбрали эсминец «Сметливый», который, согласно ордера, пойдет между «Кировым» и тральщиками — в мёртвом пространстве для мин.

Каюты и помещения переполнялись. Люди стояли, сидели и лежали в проходах, коридорах и на палубах. Многие отсыпались после серии бессонных ночей.

Перешагивая через них, Михайловский вышел на верхнюю палубу. Его поразило, что от дыма пожаров на рейде было темно как ночью. Флажные семафоры невозможно было различить. Сигналы передавались прожекторами. По всему побережью бушевал огонь. Чёрное небо озарялось багровыми отблесками пожаров. Недалеко от «Виронии» полыхало старинное, украшенное высокими колоннами, здание Арсенала. Факелы огня поднимаются над Купеческой гаванью — горят цистерны с нефтью...

На «Виронии» собрались, помимо всех прочих, почти все писатели и журналисты, так или иначе очутившиеся в Таллинне. Там находились: недавний редактор журнала «Литературный современник» Филипп Князев, литературовед профессор Орест Цехновицер, поэт Юрий Инге, молодой прозаик Евгений Соболевский, юморист Марк Гейзель.

Михайловский увидел, как по трапу поднимается с винтовкой и рюкзаком поэт Николай Браун, работавший в газете «Красный Балтийский флот». Он рассказывал, что уже с большим трудом добрался от редакции до Минной гавани. Все улицы забиты войсками. Беспрерывными потоками к гаваням двигаются машины, фургоны, повозки, походные кухни, пушки, двуколки. Большинство баррикад сметено. Михайловский рассказал Брауну о последних новостях и слухах и проводил его в помещение, занятое литераторами.

Не успели они туда прийти, как в дверях каюты неожиданно появился Всеволод Вишневский. Войдя в помещение, он закричал: «Газеты!» Все непонимающе взглянули на главного флотского агитатора. «Газеты, — снова повторил полковой комиссар Вишневский. — Никто не взял сегодня из типографии последний номер «Советской Эстонии». Там моя статья. Быстро за мной!»

При этом Вишневский ткнул пальцем в Михайловского, в корреспондента «Комсомольской правды» Анатолия Тарасенкова и поэта Юрия Инге. Они побежали обратно в город мимо разрушенных баррикад и горящих зданий, навстречу потоку людей и повозок. Серое четырёхэтажное здание, где находилась редакция газеты, горело. Но здание, где располагалась типография газеты, почти не пострадало. Там было мрачно и тихо.

Несколько эстонцев-печатников, ещё находящихся в типографии, с удивлением и испугом взглянули на трёх русских во флотской форме, стремительно вбежавших в помещение. Оглянувшись по сторонам, Вишневский увидел, что на так называемом почтовом окне, ведущем в экспедицию, лежит пачка свежеотпечатанных номеров газеты «Советская Эстония». Её последний номер от 27 августа 1941 года... Раскрыв газету и обнаружив свою статью, занимающую полторы полосы, Вишневский пришел в радостное возбуждение.

— Товарищи, — сказал он сопровождавшим его корреспондентам. — Смотрите, как здесь здорово сказано: «Товарищи краснофлотцы, красноармейцы и командиры! Встанем как один...»

У Михайловского сложилось впечатление, что Вишневский собирается читать им свою статью полностью. Графоман, пригретый когда-то талантливыми маринистами Абрамовичем-Блэком, Колбасьевым и Соболевым, Вишневский приходил в какой-то экстаз при виде своих агитпроповских текстов, напечатанных где бы то ни было: от академического сборника до листовки.

Разорвавшийся неподалеку снаряд вернул всех к реальности. Здание дрогнуло, с потолка посыпалась штукатурка, зазвенели ещё уцелевшие где-то стекла.

Корреспонденты выскочили на улицу, которая вся была забита спешившими в порт войсками. Ездовые нахлестывали лошадей. Трещали повозки. Солдаты тащили под руки раненых, несли их на шинелях. Непрерывно сигналя шли какие-то машины с кузовами, закрытыми брезентом.

С крыши одного из домов неожиданно ударил пулемёт. Раздались крики, ругань. Пронзительно завизжала раненая лошадь, падая и опрокидывая повозку с ранеными. Очередь хлестнула над головами корреспондентов. Падая на брусчатку мостовой, Михайловский с удивлением обнаружил, что всё ещё держит в руках газету со статьёй Вишневского, лично подаренную автором.

14:30

Лейтенанта Ивана Ефимова — исполняющего обязанности помощника начальника связи 16-й стрелковой дивизии — выгрузили на носилках прямо на причал Беккеровской гавани. Причал был заставлен носилками с ранеными. Некоторые были без памяти, некоторые хрипели и стонали от боли, другие, подобно Ефимову, пытались сесть на носилках, чтобы осмотреться в этом оглушающем кошмаре. Ревела канонада.

Далеко на рейде боевые корабли сверкали вспышками выстрелов, ведя огонь по берегу. В гавани на рейде поднимались водяные столбы от падения немецких снарядов. Над пирсами стлался чёрный дым.

Вокруг всё горело и рушилось. Сходни стоявших у стенок транспортов брались штурмом. Стояла давка и крики. Казалось, что никто посадкой не руководит. Госпитальные суда, приняв до отказа раненых, отошли на рейд, опасаясь немецких снарядов и хаоса на пирсах. А раненые всё прибывали и прибывали. Их отвозили на рейд десятки катеров, самоходных и буксируемых барж, понтонов и даже вёсельные шлюпки.

Ефимов был ранен в ногу осколком мины накануне, 26 августа, когда остатки 16-й стрелковой дивизии в самоубийственных контратаках не давали немцам сгруппировать силы для прорыва в город.

Ефимова вытащили с передовой и направили в городской госпиталь, а оттуда доставили на причал.

— Потерпите, потерпите, — упрашивала раненых медсестра, сама еле державшаяся на ногах. — Вот идет катер. Это за нами.

Действительно ли этот катер шел именно за ними или нет, выяснить не удалось. Шальной немецкий снаряд попал в него, и он исчез в яркой вспышке разрыва.

Через некоторое время подошел другой катер. Ефимов, считавшийся ходячим раненым, был спущен в него. Обо что-то ударился раненой ногой и от резкой боли на какое-то время потерял сознание. Он уже терял сознание в госпитале, когда из ноги без наркоза извлекали осколок мины. Наркоза в госпиталях и на госпитальных судах не было уже давно.

Идущий дождь, холодный ветер и волна, бросающая катер вверх и вниз, привели Ефимова в себя. Он открыл глаза, когда над катером нависла огромная корма транспорта. Ефимов успел прочесть название «Скрунда». В этот момент немецкий снаряд упал между транспортом и катером, обрушив на него столб воды. Катер закрутило на месте, но опытный рулевой справился и уверенно направил катер к борту «Скрунды».

Ефимов не помнил, как оказался на палубе парохода. Все было как во сне. Мелькали чьи-то лица, слышались крики и стоны. Где-то что-то гремело. Его положили на настил палубы. Лейтенант не мог точно сказать, заснул он или снова потерял сознание от боли в раненой ноге.

14:40

Капитан парохода «Скрунда» Сергей Остапенко, подрабатывая машиной, насторожённо следил за падением немецких снарядов, готовясь в любую минуту отойти ещё мористее. Он нервничал, поскольку был ещё плохо знаком с пароходом, не понимая некоторых тонкостей, свойственных любому судну при маневрировании. Остапенко и его первый штурман Михаил Дубровский были назначены на «Скрунду» совсем недавно, после ареста её капитана и двух штурманов.

Грузовой пароход «Скрунда», предназначенный для перевозки угля, был построен в Вильмингтоне в ноябре 1918 года и был назван «Линчбург». В 1928 году судно было куплено Латвийской республикой и в течение 10 лет возило уголь из Англии. 5 ноября 1940 года «Скрунда» была «национализирована» Советским Союзом и включена в состав Латвийского государственного морского пароходства.

Война застала «Скрунду» в Риге вместе со «Второй пятилеткой». Оба парохода вынуждены были разгрузиться, чтобы проскочить мелководный Моонзундский пролив, поскольку Ирбенский пролив был уже блокирован противником. По прибытии в Ленинград, «Скрунда» была перекрашена в шаровый цвет и получила бортовой номер 520 (ВТ-520). Когда капитан Остапенко принял «Скрунду», из старого комсостава оставался только 3-й штурман Карлис Эзерс. В машине также сохранилось несколько мотористов-латышей, 2-й механик — эстонец Микелес Абель, радист — литовец Эвальдс Озолинш и боцман Кришс Карпенскис.

Кроме того, новому комсоставу в наследство была оставлена буфетчица Анна Роговскис.

Трюмы «Скрунды» были покрыты густым слоем угольной пыли. Промыть их не успели. Тяжелораненых опускали прямо в угольную пыль, легкораненых располагали на второй палубе.

Баржи и рейдовые катера продолжали доставлять на транспорт всё новых и новых пассажиров. Среди них были не только раненые, а самый разнообразный люд — военный и гражданский. Все, кто совсем не желал попадать в лапы немцев.

Когда «Скрунда» вздрагивала от близкого падения бомб и снарядов, над транспортом поднималось целое облако угольной пыли. Со стороны могло показаться, что над судном встает какой-то чёрный гриб.

Угольная пыль хлопьями оседала на надстройку и верхнюю палубу, смешиваясь с дождем как хлопья чёрного снега, покрывая лица, форму и бинты раненых. Порой это даже вызывало веселье.

14:50

Главстаршина Глеб Веретенников — солист ансамбля песни и пляски Балтийского флота — услышав команду построиться на улице с оружием был уверен, что их всех сейчас бросят на передовую, куда-нибудь в район парка Кадриорг.

Вечером 25 августа, когда всех артистов ансамбля сняли с оборонительных работ по копанию окопов и Пергамент привел их в помещение театра КБФ на улице Пикк, дом 40, они продолжали находиться там весь день 26 августа и сегодня, спасаясь от обстрелов и дождя.

Город выглядел страшно. Свинцовые тучи, смешавшись с дымом пожаров, казались абсолютно чёрными. Артисты ждали решения своей судьбы и, получив команду построиться с оружием, были убеждены, что судьба их решена. Но все обошлось, потому что перед робко ждавшим дальнейших команд артистическим строем снова появился главный режиссёр театра КБФ Александр Пергамент.

— Силами своей бригады, — приказал он, — организуйте погрузку реквизита и инструментов на автомашину. Доставите в порт на ледокол «Суур-Тылл». На всё дается 40 минут. После погрузки отправитесь в Минную гавань. Там найдете транспорт «Вирония». Я вам выдам на неё пропуска. На этом транспорте пойдете в Ленинград. Я с частью труппы пойду на ледоколе «Суур-Тылл».

Веретенников поинтересовался, прибыла ли бригада с островов? Пергамент подтвердил, что прибыла и находится теперь на ледоколе «Вальдемарс».

Времени терять было нельзя, и ансамбль песни и пляски принялся грузить театральное имущество на подъехавший грузовик-фургон.

15:05

Катер, на котором лейтенант Дармограй и оставшиеся от 71-го истребительного полка техники и механики следовали для погрузки на суда, вынужден был часто менять курсы, направляясь на белые столбы от падения немецких снарядов. Старое поверье гласит, что снаряд не попадает дважды в одно место.

В полученном от штаба КБФ предписании Дармограю и его подчинённым надлежало прибыть на эскадренный миноносец «Славный», который далеко на рейде покачивался на якоре.

Катер направился прямо к эсминцу. Неожиданно между ними встали белые водяные столбы нащупывающих цель снарядов немецких дальнобойных батарей. На глазах у авиаторов «Славный» снялся с якоря и, дав ход, пошел к другому месту стоянки. С мостика пролаяли в мегафон: «К борту не подходить! Ждать команды!»

Захлёстываемый волной катер шёл за маневрирующим эсминцем, ожидая конца обстрела этого участка рейда.

Наконец со «Славного» дали разрешение подойти к борту.

С мостика приказали: «Старшему подняться на борт!»

Лейтенант Дармограй, поднявшись на мостик, представился капитану 3-го ранга Осадчему. Командир «Славного» выглядел не очень гостеприимно.

— Отсчитайте 12 человек, — приказал он. — Остальных на эсминец «Калинин».

В кают-компании, куда спустился Дармограй, встретивший его старший лейтенант, не называя своей фамилии, сообщил, что сам Дармограй и его подчинённые будут включены в состав постов наблюдения.

— Расставите своих людей по левому борту от носа до кормы, — сказал старший лейтенант, — и будете наблюдать.

— Что наблюдать? — спросил Дармограй, ошалевший от предыдущих бессонных ночей и страшного напряжения последних дней.

— За минами, — пояснил старший лейтенант и, взглянув на Дармограя, добавил: «Это когда выйдем в море. А пока отдыхайте».

В тепле и уюте кают-компании лейтенант Дармограй сразу размяк. Не успев опуститься в кресло, он сразу же провалился в бездонную пустоту.

15:15

Старшина 2-й статьи Алексей Аврашов внимательно следил, как стрела транспорта «Казахстан» подняла вверх и потащила к горловине трюма любимый «Форд» адмирала Пантелеева.

Аврашов служил шофёром при штабе флота. Многие важные лица бросали свои машины прямо на пирсе, даже не уничтожая, как того требовала инструкция. Некоторые, как это сделал Всеволод Вишневский, заставляли своих шоферов сжигать машины или подрывать их гранатами.

Адмиралу Пантелееву свой «фордик» уничтожать или бросать было очень жалко. Собственно, эта машина не принадлежала адмиралу Пантелееву. Она принадлежала штабу КБФ, но адмирал к ней сильно привык. А потому решил доставить её в Кронштадт. На глазок выбрал транспорт понадёжнее. Прямо по секретному списку. В глаза бросился «Казахстан». И транспорт надёжный, и капитан — опытнее не бывает. И приказал старшине Аврашову погрузить машину на транспорт «Казахстан» и самому следовать на нём с тем, чтобы вовремя подогнать «фордик» к дверям штаба флота в Кронштадте.

Аврашов подъехал к «Казахстану» в Беккеровской гавани в тот момент, когда вокруг сходен стояло столько народа, что нечего было и думать к ним подступиться. Хорошо, что Аврашова сопровождал один из порученцев адмирала капитан-лейтенант Чижов. Они подошли к командному трапу, охраняемому двумя автоматчиками, поднялись на борт, нашли коменданта транспорта и быстро обо всем договорились.

Убедившись, что машина опущена в трюм и надежно принайтована, Аврашов подошел к коменданту и попросил разрешения поспать в его каюте. Всё равно тому придется торчать на палубе до конца погрузки. Комендант охотно разрешил. Адмиральские шофёры на флоте всегда пользовались авторитетом не меньше самих адмиралов и были известны каждому офицеру. Отправляясь в каюту, Аврашов бросил взгляд на бесконечный поток людей, идущих по трём сходням, переброшенным с «Казахстана» на берег.

15:35

Командир штабной роты зенитного полка лейтенант Пётр Абрамичев подумал, что у него уже не хватит сил подняться по сходням на борт «Казахстана». Последнюю неделю рота не выходила из боёв, а вчерашний день и утро сегодняшнего слились в один какой-то кровавый калейдоскоп. Полк, расстрелявший прямой наводкой по противнику весь боезапас и подорвавший свои орудия, был брошен в контратаку. Немцы, которые ещё в прошлую войну не очень любили воевать штыками, в эту войну не любили этого и того пуще. Поэтому видя, что автоматно-пулемётным огнём идущих в штыковую атаку русских не остановить, поспешно отступили. Это в итоге дало возможность зенитчикам сняться с позиций и начать отход. А немцев от прежних позиций отрезал артиллерийский огонь кораблей. Им опять приходилось дожидаться темноты.

Зенитчики на шинелях и носилках тащили на транспорт своих раненых. Сам Абрамичев вместе с одним из бойцов тащил на носилках своего раненого политрука Зарубина.

Сгрузив раненых в отведенные для них помещения — в носовой трюм и бункер — зенитчики не пожелали оставаться без дела. Часть из них влилась в расчеты зенитных орудий и пулемётов транспорта, другие помогали грузить раненых, третьи — какие-то ящики с грозными предупредительными надписями «Не вскрывать!».

У Абрамичева было большое желание повалиться сразу на палубу и поспать хотя бы часик. Но он пересилил себя и поднялся на надстройку судна, где с правого и левого бортов были смонтированы счетверённые пулемёты «Максим».

Весь рейд был окутан дымом. Катера-дымзавесчики, шныряя между кораблей, ставили дымзавесы, прикрывая эсминцы и транспорты, принимавшие людей прямо на рейде.

Со стороны города остроконечные шпили кирх и башен торчали из чёрной пелены дыма, как горные пики из туч. На шпиле господствующей над городом башни, прозванной «Большой Герман», красным на чёрном фоне веял флаг СССР.

Где-то очень близко гремели взрывы. Слышалась стрельба.

Из белого дыма химических завес над рейдом, гудя над транспортами и гаванями, пролетали в сторону противника тяжёлые снаряды с кораблей и ещё не взорванных береговых батарей.

В гаванях был сплошной лес мачт и дымовых труб, извергающих клубы чёрного угольного дыма, смешивающегося с дымом пожаров и дымом химзавес в совершенно фантастическую картину.

А люди все шли и шли по сходням, заполняя трюмы и палубы.

Абрамичев хотел у кого-нибудь выяснить, когда транспорт уйдет от стенки. Но никто не знал этого. А на ходовой мостик его не пустили.

16:00

Старший лейтенант Николай Амелько малым ходом выводил свой «Ленинградсовет» на внешний рейд Таллинна. На таких малых ходах корабль-ветеран плохо слушался руля, но, к счастью, матрос-рулевой Базин был виртуозом своего дела, хорошо изучивший капризные повадки «старика».

Ещё позавчера старшему лейтенанту Амелько было объявлено, что его ветхое судно предполагается затопить в одной из гаваней Таллинна перед эвакуацией, а даже познакомили с командиром группы минеров-подрывников капитаном 3-го ранга Вольским.

Амелько поинтересовался, куда ему выгружать уйму имущества, которое накопилось на судне, служившим с начала августа плавбазой тральщиков и плавказармой морских пехотинцев? Адмирал Ралль задумчиво потеребил бородку и отослал старшего лейтенанта обратно с приказом ждать дальнейших распоряжений.

Дальнейшие распоряжения последовали через 10 часов. «Ленинградсовет» решили не уничтожать. Более того, ветхое учебное судно должно было принять на борт всё имущество, находящееся на борту несамоходного «Амура», где также накопилась масса всякого минно-трального снаряжения и разной шкиперской номенклатуры, с которой начинается и кончается флот.

Охотников прорываться в Кронштадт на «Ленинградсовете», разумеется, не было. Начальство в разговоре с Амелько отводило глаза, как бы уже считая его и его корабль покойниками.

Но Амелько обрадовался. Жаль было оставлять старика-ветерана немцам даже в подорванном и затопленном виде. Пусть уж затонет на переходе сражаясь, как и подобает ветерану.

Старший лейтенант Амелько, который при назначении командовать «Ленинградсоветом» был крайне недоволен, рассматривая это как чуть ли не крушение своей военно-морской карьеры, сейчас чувствовал к старому учебному судну что-то похожее на нежность, как к родному престарелому дедушке. И даже готов был умереть вместе с ним.

16:10

Эрих Руткис — капитан портового буксира «Меднис», стоя на мостике вместе со своим штурманом Эдуардом Казаксом, руководил буксировкой от стенки громады теплохода «Иван Папанин». Буксир, плюясь паром, подавал команды на теплоход резкими гудками, вполне слышными, несмотря на гром взрывов и канонады.

Буксир «Меднис» водоизмещением 84 тонны был построен в 1893 году в Копенгагене под названием «Фремад». В 1931 году буксир был приобретен Латвийской республикой и назван «Иманта», в 1939 году переименован в «Меднис». «Меднис» продолжал служить буксиром Рижского порта, когда в ноябре 1940 года его национализировал Советский Союз вместе со всей Латвийской республикой.

С началом войны, в суматохе первых дней, о находившемся в Риге «Меднисе» просто забыли и он наверняка попал бы в руки немцев, если бы капитан Руткис по собственной инициативе не увёл его в Таллинн, прихватив на буксир ещё и баржу с флотским имуществом.

28 июня «Меднис» вместе со спасательным судном «Нептун» прибуксировал в Таллинн торпедированный эсминец «Сторожевой», вся носовая часть которого по вторую трубу была оторвана взрывом. «Меднис» привёл в Таллинн оставшуюся на плаву кормовую часть эсминца, а затем оттащил её в Кронштадт для восстановительного ремонта.

Весь июль и август «Меднис» трудился в Таллинне, иногда совершая рейсы в проливы архипелага, чтобы оказать то или иное содействие боевым кораблям и транспортным судам, постоянно попадающим там в критическое положение.

Капитан Руткис к русским относился сдержанно, а суть идей большевизма просто не понимал. Трагических последствий потери своей родиной независимости он просто не успел осознать. Но он откровенно не любил немцев и ненавидел нацизм. И готов был сражаться с ними. Руткис даже хотел перейти в военный флот, где он как опытнейший судоводитель и штурман мог принести много пользы. Но получил хотя и вежливый, но твёрдый отказ.

Неожиданно громаду «Ивана Папанина» потащило куда-то в сторону, а между ним и «Меднисом» вырос высокий столб воды от немецкого снаряда. Что было следствием, а что причиной, капитан Руткис так и не понял. Буксирный конец лопнул, как перерезанный бритвой. Буксир подбросило в воде и повалило на борт. Встречная волна стала сносить «Ивана Папанина» обратно к стенке. Теплоход, подрабатывая машиной, пытался удержаться на месте.

Руткис приказал приготовить новый конец и, отдавая короткие команды рулевому, стал подводить свою корму под высокий нос теплохода.

16:20

Капитан Григорий Покидов малым ходом подводил пароход «Алев» к месту у причала, освободившемуся после отвода буксиром «Ивана Папанина». «Алев» был отобран доктором Смольниковым в качестве госпитального судна и на него был выделен медперсонал: 4 врача, 9 медсестер и 20 санитаров. Весь день пароход принимал раненых на рейде с различных плавсредств, а теперь получил приказ подойти к причалу.

Грузовой пароход «Алев» был построен в Англии в 1909 году и назван «Бромгстроу». С вместимостью в 1446 БрТ, «Алев» имел ход всего 8 узлов, но зато большую автономность. В 1935 году судно было приобретено Эстонией и переименовано в «Алев».

С началом войны «Алев» был переклассифицирован в военные транспорты и получил бортовой номер 511 (ВТ-511).

«Алев» подходил к стенке, отрабатывая задним ходом машиной. Привальный ветер подгонял пароход к причалу. Матрос Сергей Заяицкий спрыгнул на стенку, чтобы принять швартовый конец и на минуту замешкался. На пирсе под холодным дождем вповалку лежали раненые. С ними не было никого, кроме молоденькой медсестры, которая уже была близка к истерике.

16:30

Ледокол «Суур-Тылл», важно дымя из своих двух труб, медленно отошёл от стенки, направляясь на рейд.

Главный режиссер театра Балтийского флота Александр Пергамент, стоя на палубе в окружении артистов и других работников театра, смотрел на удаляющуюся гавань со смешанным чувством радости и горечи. Он радовался, что в итоге ему удалось вырваться из этого ада и даже спасти большую часть театрального имущества и реквизита. Но с другой стороны, было больно оставлять этот город, где прошло всё становление театра КБФ и его, Пергамента, как художественного руководителя. Именно здесь прошли премьеры поставленных им пьес: «Падь серебряная», «Павел Греков» и «Предложение » Чехова...

Капитан ледокола с трудно произносимой фамилией Тынниссоо радушно поздоровался с актерами, но дал понять, что ни на какие вопросы отвечать не намерен и совсем не разделяет словоохотливость людей искусства. Зато военный комендант ледокола — молодой капитан-лейтенант, не назвавший своей фамилии, сразу дал понять актерам, что не позволит им бездельничать на судне в боевых условиях.

Выяснив, что старшим среди артистов является Пергамент, капитан-лейтенант обратился к нему:

— На нашем ледоколе,— сказал он,— кроме вашей театральной команды, военных нет. Назначаю вас, товарищ старший политрук, ответственным за порядок на корабле. А теперь постройте своих людей.

Переписав фамилии всех актёров, капитан-лейтенант стал объяснять их новые обязанности. Одни вошли в посты наблюдения за затемнением, другие должны были наблюдать за небом и горизонтом. Технические работники театра -— краснофлотцы и старшины — были зачислены в аварийные группы. Наиболее многочисленную группу составили наблюдатели за минной опасностью.

— Вы представляете себе, что такое минная опасность? — спросил капитан-лейтенант. — Установите наблюдение за морем. Вот вам схема. В ней указано, где должны стоять краснофлотцы и старшины и в каком секторе должны вести наблюдение. В каждой вахте определите старшего из самых ответственных товарищей.

— А какая она, мина-то? — спросил кто-то из актёров.

— Рогатая и круглая, — впервые улыбнулся капитан-лейтенант.

«Суур-Тылл» уходил все дальше от берега к острову Найссаар. Причалов уже не было видно за сплошной пеленой чёрного дыма. Зато очень хорошо был виден берег острова и его пирс, у которого стоял крупный транспорт. Ледокол прошёл мимо него. На корме транспорта все могли прочесть его название — «Найссаар».

«Как интересно,— подумал Пергамент,— у острова Найссаар стоит транспорт «Найссаар».

16:45

Капитан Калью имел приказ принять на борт своего парохода «Найссаар» гарнизон острова с одноименным названием. Сначала из-за путаницы в приказах к острову подошел транспорт «Тобол», но его вскоре куда-то отозвали и соответствующий приказ был отдан «Найссаару». Видимо в штабе КБФ у кого-то было сильно развито чувство символики.

Пароход «Найссаар» грузоподъемностью 1892 БрТ был построен в Англии в 1911 году и назван «Форт Кастл». Под английским флагом судно участвовало в Первой мировой войне, обеспечивая действия британского флота в Дарданелльской операции и Адриатическом море. В 1933 году пароход был куплен Эстонией и получил свое нынешнее название.

Национализированный Советским Союзом после аннексии Эстонии, «Найссаар» с началом войны был мобилизован, перекрашен и получил бортовой номер 584 (ВТ-584).

Пароход совершил несколько рейсов из Таллинна в Ленинград, вывозя из Прибалтики запасы продовольствия, доставлял пополнение на Ханко и острова архипелага, избегая, как и в прошлую войну, мин и торпед с подводных лодок и катеров противника.

Стоя у причала, капитан Калью терпеливо ждал. Часть гарнизона острова грузилась на борт, часть — ещё вела бой. Оглушительно гремели орудия береговых батарей. С ними сливался рокот взрывов от подрываемых на острове зданий, построек и складов. С разных сторон острова в свинцовое небо поднимались клубы дыма.

С мостика «Найссаара» был хорошо виден маневрировавший неподалеку крейсер «Киров», чьи орудия каждые двадцать секунд гремели залпами, посылая снаряд за снарядом в сторону агонизирующего города.

17:05

Главстаршина Глеб Веретенников, обеспечив со своей бригадой песни и пляски погрузку театрального имущества на ледокол «Суур-Тылл», пытался добраться до Минной гавани на «пикапе», полученном от Александра Пергамента.

Но машину вскоре пришлось бросить. Дороги были забиты колоннами войск, автомашинами, повозками и даже тракторами. Веретенников со своей группой решил дальше пробираться пешком, что тоже было в такой толчее совсем нелегко. В гавани же артисты никак не могли отыскать «Виронию», а когда нашли, то ужаснулись от количества людей, набившихся на пароход. Все помещения уже были забиты битком. Люди, чуть ли не впритык друг к другу стояли и сидели на верхней палубе, на надстройке и даже в спасательных шлюпках.

Кое-как нашли место на верхней палубе. Хлестал холодный дождь, штормовой северо-восточный ветер приносил на пароход дым и гарь пожарищ.

Неожиданно громкоговоритель корабельной трансляции проревел металлическим голосом: «Главстаршине Веретенникову подняться на мостик! Повторяю: главстаршине Веретенникову подняться на мостик!»

Не поверив сначала своим ушам, но потом поняв, что речь идет именно о нём, главстаршина поднялся на мостик, где его встретил командир «Виронии» капитан 3-го ранга Ростик.

— Выделите из своей бригады трёх краснофлотцев, — приказал Ростик, — для выполнения особого задания в распоряжение батальонного комиссара Бусыгина. Он ждет людей у главной конторы порта.

Батальонный комиссар Бусыгин «курировал» от Политуправления КБФ всю культурно-просветительную деятельность на флоте: театры, ансамбли и, конечно, печать.

Взяв двоих певцов из своей бригады, Веретенников побежал к конторе порта. Здание горело, но у его входа стоял батальонный комиссар Бусыгин. Главстаршина доложил о прибытии и услышал в ответ:

— Давай-ка назад, Веретенников. И пришли шофёра! Позарез нужен!

Веретенников побежал обратно на «Виронию». Шофёр Михаил Ткачёв страшно обрадовался. Он почему-то решил, что батальонный комиссар Бусыгин будет прорываться из Таллинна на автомашине. А это значит, что не придется идти морем: Ткачёв очень сильно укачивался.

Промокшие и продрогшие артисты ансамбля устроились под вентиляционным раструбом у дымовой трубы, посадив в середину балерин: Машу Григорьеву и Таню Дандрэ.

С высоты надстройки открылся вид оставляемого Таллинна. Дым пожаров поднимался к Вышгороду, к небу, стлался над городом. По рейду сновали эсминцы, на ходу стреляя из орудий по берегу. Глухо бухал главный калибр крейсера «Киров». На рейде тут и там поднимались белые султаны разрывов.

17:10

Уставший, перепачканный грязью и кирпичной трухой военный корреспондент Михайловский возвращался на «Виронию» вместе с корреспондентом «Комсомольской правды» Тарасенковым и поэтом Инге. Попав под огонь партизанского пулемёта у здания типографии газеты «Красный Балтийский флот», писатели во главе с Всеволодом Вишневским какими-то дворами перебрались на соседнюю улицу, потом на какую-то другую, где попали в руки блокпоста НКВД, развернутого у импровизированной баррикады.

Журналисты надеялись, что присутствие среди них столь известной личности как Всеволод Вишневский, избавит их от всех проверок и подозрений, естественных в городе, находящемся на осадном положении. Однако старшему поста — приземистому человеку с раскосыми азиатскими глазами и тремя кубиками на синих петлицах НКВД — фамилия Вишневского не говорила ровным счетом ничего. А уж остальных — тем более.

Он потребовал у задержанных и документы, и предписания и долго изучал их, натужно шевеля губами. Как выяснилось, командир поста оказался казахом и по-русски читал с трудом. Михайловский нервничал. Недалеко от блокпоста лежали три трупа в форме красноармейцев. Возможно, они погибли от случайного снаряда, а возможно потому, что командир поста имел очень широкие полномочия. Вишневский, столкнувшись с подобным обращением, сразу сник и приуныл.

Наконец, командир поста прочёл всё, что ему предъявили, приложил руку к будёновке и сказал: «Проходите!»

В Минной гавани царил ещё больший хаос и суматоха, чем несколько часов назад. Видимо, штаб КБФ имел только приблизительное представление о количестве войск, державших столь продолжительное время оборону города. Войска прибывали и прибывали. И конца им не было видно. Помимо солдат и матросов по гавани метались какие-то группы гражданских лиц, женщины с детьми на руках, громко кричащие в поисках кого-то. Груды каких-то узлов и чемоданов. На всех лицах испуг и отчаяние. Ужас внушают и тёмно-серые громады транспортов. Многие военные и гражданские, видимо, вообще никогда не были на кораблях, а если и надеялись познакомиться с морем в своем первом плавании, то уж, конечно, не при подобных обстоятельствах. Горящие здания, взрывы падающих близко снарядов, гром канонады, крики тысяч людей — всё это создавало атмосферу какой-то ещё небывалой катастрофы...

Всеволод Вишневский, удручённый тем, что казах из НКВД ничего о нём не слышал, отправился искать катер, который бы доставил его на лидер «Ленинград». Михайловский с остальными стал пробираться через толпу к «Виронии».

Неожиданно, к своему большому удивлению, он столкнулся на причале с председателем Совнаркома Эстонии Иоганнесом Лауристином. Глава правительства Эстонской ССР был одет в синий плащ и лыжную шапочку с длинным козырьком. За плечами у него был набитый вещами рюкзак. Он и сопровождающие его несколько человек — не то телохранителей, не то работников его аппарата — выглядели несколько растерянными. Михайловский знал Лауристина, а потому остановился и стал выяснять что случилось.

— Мне рекомендовали в штабе флота ,— сказал Лауристин, — идти на ледоколе «Суур-Тылл». Мы пришли как нам было сказано, но ледокол уже ушёл.

В голосе главы эстонского правительства звучала обида и досада.

— А почему вы не хотите пойти на «Кирове»? — спросил Михайловский.

Он сам пытался получить место на «Кирове», но ничего из этого не вышло. Но одно дело корреспондент, пусть даже известный, другое дело — глава правительства, пусть даже марионеточного.

Лауристин замялся, но выражение его лица показывало, что как раз на «Кирове» он идти не хочет. Не хотел он и искать катер, который бы мог его доставить на «Суур-Тылл».

— Нет, — сказал председатель Совнаркома. — Я хочу вместе со всеми нашими. Я пойду на «Володарском».

На «Володарском», как известно, намеревался идти уполномоченный ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР по Эстонии Бочкарёв со своей свитой. Видимо, именно его и имел в виду Лауристин, говоря «я хочу быть вместе со всеми нашими».

Михайловский пожал плечами. Пожелав Лауристину встретиться в Ленинграде, корреспондент стал пробираться на «Виронию».

17:25

Машинный турбинист эскадренного миноносца «Калинин» Иннокентий Дубровский, пристроившись у светового люка машинного отделения, вырубал прокладки к антикварному компрессору фирмы «Уайтхед», который стоял на эсминце ещё со времён его строительства в Первую мировую войну.

Дивизион «новиков» был выведен из Купеческой гавани, где уже было опасно оставаться из-за ураганного обстрела, в Минную гавань. При этом «Калинин» умудрился намотать себе на винты обрывок сети бонового заграждения. К счастью, водолазы быстро очистили винты и эсминец, чуть запоздав, перешёл на новое место. «Артём» и «Володарский» стояли рядом с «Калининым» кормами к стенке.

О предстоящем выходе в море знали уже все и на эсминцах царила суета. Везде что-то грузили. На «Володарский» солдаты НКВД весь день таскали какие-то ящики и коробки, а капитан 3-го ранга Фалин лично сходил на стенку и рапортовал каким-то важным пассажирам, прибывающим на эсминец, а затем провожал их куда-то в нижние помещения корабля, быстро выскакивая оттуда с красным лицом и ошалевшими глазами.

На «Калинин» матросы, матерясь, затаскивали мотоцикл с коляской, принадлежавший адмиралу Раллю. Сам адмирал в кают-компании проводил какие-то бесконечные совещания.

Никуда не отвлекали только машинную вахту, в которой нёс службу краснофлотец Дубровский. Он любил флот и любил своё дело, получая даже удовольствие от нахождения во 2-м машинном отделении эсминца, где его обязанностью было обеспечение работы вспомогательных механизмов — компрессоров и насосов: конденсатного, циркулярного и масляных.

Призванный на флот из Горького Дубровский, после окончания Машинной школы в Кронштадте, попал на эсминец «Карл Маркс», на котором и встретил войну.

Он чудом уцелел, когда в начале июля «Карл Маркс», погнавшись за померещившейся командиру подводной лодкой, подорвался кормой на магнитной мине и с оторванной кормовой частью был отбуксирован на Морзавод в Кронштадте для ремонта.

Он уцелел и второй раз, когда немецкие самолёты настигли 8 августа «Карл Маркс» в бухте Локса и утопили его. Доставленные в Таллинн на борту спасательного судна «Аметист» моряки «Карла Маркса» сразу же были брошены в мясорубку сухопутного фронта.

Исключение было сделано для Дубровского и ещё нескольких машинистов — представителей наиболее сложных специальностей БЧ-5. Дубровский был направлен на эсминец «Калинин» как специалист по компрессорам для торпедных аппаратов. Эта специальность почему-то всегда считалась наиболее важной на эсминцах, хотя случай применить торпедное оружие им ещё не предоставлялся. И не предоставится уже никогда, но ещё никто не знал этого.

На «Калинине» Дубровский ещё не успел ни с кем толком познакомиться, а тем более подружиться, проводя фактически круглые сутки в машинном отделении. Иногда даже там засыпая. Бывалые матросы не любили спать в кубриках. Из кубриков было почти невозможно выбраться при внезапном подрыве эсминца на мине или прямом попадании авиабомбы. А потому без всякого раздражения предоставляли жилые помещения раненым и пассажирам.

17:40

Не успел старший сержант Амелько встать на якорь на внешнем рейде Таллинна, как его сигналом вызвали в штаб Минной обороны, который в данный момент находился на эсминце «Калинин».

Пришлось возвращаться на катере в Минную гавань и ушедшая было вдаль картина пожаров и толчеи на причалах остатков разбитых частей снова со всей своей кошмарностью надвинулась на Амелько.

В кают-компании «Калинина» Амелько застал контр-адмирала Ралля, его начальника штаба капитана 1-го ранга Александрова, командира «Калинина» капитана 3- го ранга Стасова и ещё несколько незнакомых ему офицеров.

Предложив Амелько сесть, адмирал Ралль поинтересовался: не сможет ли «Ленинградсовет» взять на буксир два катера «каэмки», не имеющих хода. «Бросать жалко. Они нам ещё как пригодятся».

Амелько согласился, хотя подобная буксировка ещё уменьшит и так черепашью скорость «Ленинградсовета». Но было совершенно очевидно, что его вызвали не для этого. Приказ о буксировке катеров можно передать семафором или прожектором.

Суть дела заключалась в том, что пока старший лейтенант Амелько выводил «Ленинградсовет» из гавани на рейд, в штабе минной обороны кому-то пришло в голову сделать «Ленинградсовет» лоцманским судном первого конвоя, а, следовательно, и всех остальных, поскольку все четыре конвоя должны были по плану операции следовать по протраленной полосе одной кильватерной колонной друг за другом.

Лоцманом 1-го конвоя был назначен старший лейтенант Борис Шанько — бывший штурман лоцманской службы БГМК, призванный с началом войны в КБФ. С началом обороны Таллинна Шанько успел провести из Таллинна в Кронштадт и обратно три конвоя.

Капитан 1-го ранга Александров вручил старшим лейтенантам Амелько и Шанько, которых тут же представили друг другу, кальку, на которой был проложен маршрут перехода. Маршрут по диагонали пересекался огромным минным заграждением, перекрывающим Финский залив от мыса Юминда-Нина до опушек шхер. Заграждение было очень густым и достигало ширины 7-10 миль. Лоцманский фарватер проходил южнее этого заграждения. Говоря профессиональным языком, южнее Зюйдовой вехи у мыса Юминда-Нина. Старший лейтенант Шанько недоумевал, почему нельзя вести конвои курсом южнее этой вехи?

— Нельзя и всё, — ответили ему в штабе.

Что касается старшего лейтенанта Амелько, то он понял всё очень быстро. Сама по себе лоцманская проводка в таких условиях превращается в абсурд, а «Ленинградсовет», которым, разумеется, никому не жалко пожертвовать, превращается в минопрорыватель.

Но он ничего не сказал, а только ответил: «Есть, товарищ адмирал».

— Но вы меня поняли? — спросил Ралль.

— Так точно, — ответил Амелько, хотя не понял ничего, кроме чьего-то желания утопить первым именно «Ленинградсовет».

Возвращаясь на судно вместе с Шанько, Амелько первый раз подумал о том, что нет ли в приказе адмирала Ралля скрытого смысла? Не желает ли адмирал, чтобы «Ленинградсовет», будучи лоцманским судном, сам пошел бы курсом южнее Зюйдовой вехи и увлек за собой на свободный от мин фарватер остальные транспорты?

Когда офицеры вернулись на «Ленинградсовет», северо-восточный ветер достиг уже штормовой силы. Стоявшее на якоре старое учебное судно нещадно раскачивало и сносило в сторону берега. Пришлось сняться с якоря и отойти немного к северу — в водное пространство между островами Найссаар и Аэгна, где было немного поспокойнее. Вскоре туда стали подтягиваться и другие суда, закончившие погрузку.

17:55

Евгений Субботин — капитан спасательного судна «Сатурн» — взрыва не слышал, но увидел, как стрела огромного плавкрана, возвышающегося над Купеческой гаванью, отделившись от корпуса, страшно и сверхъестественно на какое-то мгновение зависла в воздухе, а затем, подняв смерч воды и ила, упала в бухту. Немецких самолётов в воздухе не было. Штормовая погода и низкая облачность надёжно прижала их к стоянкам на полевых аэродромах. Видимо, кран подорвали.

«Сатурн» стоял у потопленного накануне транспорта «Луначарский», снимая с него ценное навигационное оборудование и пулемёты. В кормовую часть парохода угодило сразу несколько немецких бомб. Он сразу погрузился кормой, а затем повалился на борт. Погибло 7 моряков из его экипажа. Это было очень досадно, поскольку «Луначарский» был одним из самых крупных транспортов (3618 БрТ) и на него очень рассчитывало командование при эвакуации.

Теперь спасателям с «Сатурна» предстояло спешно снять с погибшего транспорта, почти загородившего бухту Копли-Лахт, наиболее ценное оборудование.

Именно этим «Сатурн» занимался с первых дней войны.

Спасательное судно «Сатурн» водоизмещением в 800 тонн было построено по заказу ЭПРОНа на Балтийском заводе в Ленинграде совсем недавно — в 1940 году, и оснащено самым современным на то время оборудованием.

С началом войны «Сатурн» был мобилизован флотом и не было ни дня, чтобы «спасатель» и его экипаж оставались без дела. «Сатурн» помогал буксировать поврежденный крейсер «Максим Горький», оттаскивал в Таллинн эсминец «Страшный», потерявший корму от попадания авиабомбы, снимал экипаж и оборудование с подорвавшегося на мине эсминца «Статный», первым пришел к месту гибели «Сердитого» — два снятых с «Сердитого» пулемёта ДШК установили у себя на мостике; снимал экипаж и вел демонтаж навигационного и артиллерийского оборудования на разбитом бомбами эсминце «Карл Маркс»; спасал экипажи потопленных транспортов, перевозил беженцев, занимался всеми видами буксировки.

Приданный по плану прорыва 1-му конвою спасатель «Сатурн» получил четкие инструкции от адмирала Ралля по поводу своих обязанностей по пути из Таллинна в Кронштадт: буксировка повреждённых кораблей и судов, спасение людей из воды и снятие их с погибающих транспортов, и по возможности передача их на другие корабли и суда.

Капитан Субботин был спокоен. С начала войны ему и его экипажу ничем другим заниматься не приходилось.

Оглушительный взрыв заставил всех вздрогнуть на мостике спасательного судна. Ещё один кран дико и неестественно повалился на бок.

В гаванях полным ходом шли подрывные работы.

18:15

Флагманский артиллерист ОЛС капитан 2-го ранга Сагоян в кают-компании эскадренного миноносца «Артём» собрал совещание командиров и артиллерийских офицеров дивизиона «новиков». В тесном помещении кают-компании собрались все: командир «Калинина» капитан 3-го ранга Стасов и управляющий огнем лейтенант Атаманюк, командир «Артёма» старший лейтенант Сей и его артиллерист лейтенант Дицкий и старший лейтенант Попик —управляющий огнем эсминца «Володарский». Отсутствовал только командир «Володарского» капитан 3-го ранга Фалин, занятый размещением на эсминце высокопоставленных пассажиров. Не успел он разместить на «Володарском» уполномоченного ЦК Бочкарёва со свитой и багажом, как на эсминец прибыл со всем своим окружением предсовнаркома ЭССР Лауристин, а затем председатель президиума Верховного Совета ЭССР Варес...

Капитана 3-го ранга Фалина не было на совещании, но зато на нем присутствовал капитан 2-го ранга Сидоров, командир дивизиона «новиков», исключительно знающий, мужественный, но очень скромный и незаметный человек, чьи уставные обязанности фактически исполнял адмирал Ралль, которого на совещании также не было.

Капитан 2-го ранга Сагоян, который собрал это совещание, чтобы поставить перед офицерами новую боевую задачу, был несколько подавлен, поскольку владел информацией в гораздо большем объёме, чем строевые корабельные офицеры. Обстановка ухудшилась до предела. Немцы ворвались в город с южного и юго-восточного направлений, отрезав многие отходящие части от гавани. Группы автоматчиков противника пробились уже непосредственно к Ратуше. А между тем, пока ещё удалось погрузить на суда не более половины личного состава и, судя по всему, вывезти всех из Таллинна вряд ли удастся.

Сейчас существует реальная опасность, что немцы, имея проводников среди местного населения, смогут неожиданно появиться прямо на причалах, ещё занятых транспортами и тысячами непогруженных людей. Адмирал Пантелеев уже распорядился закрыть ворота гаваней и выставить за ними сильную охрану с пулемётами. Конечно, эта мера для самоуспокоения. Если появятся танки, то они с легкостью выбьют эти ворота, но если первой подойдёт немецкая пехота, подобная мера её, хоть не особенно надолго, но задержит.

Чтобы ещё на какое-то время задержать продвижение противника по улицам. Таллинна в огневой барраж должны были включиться «новики» со своими 102-миллиметровыми орудиями, чтобы бить прямой наводкой по улицам, примыкающим к Ратушной площади.

По графику эсминцы адмирала Ралля должны были выходить на рейд не позднее, чем через два часа. Теперь им придётся задержаться для проведения этой, ранее не предусмотренной, артподготовки.

Руководить огнем будет сам Сагоян с эсминца «Артём». На нем он решил и идти до Кронштадта.

Получив указания, командиры эсминцев и их артиллеристы разошлись по своим кораблям.

Эсминцы вибрировали и дрожали от проворачиваемых машин, выкидывая из своих стройных труб потоки раскалённого воздуха.

Боевые ветераны дрожали от возбуждения, чувствуя, что грядёт их последний бой.

18:30

«Отдать кормовые!» — скомандовал капитан плавбазы «Серп и Молот» Андрей Тихонов, стараясь перекричать грохот разрывов. У брашпилей находился старпом Георгий Абросимов, руководя выборкой якорей.

Вся верхняя палуба «Серпа и Молота» была занята лежащими и сидящими солдатами, ещё не пришедшими в себя от ожесточенных боёв на окраинах города. Прямо из пекла передовой их повели на погрузку. Многие, не обращая внимания на взрывы и канонаду, спали как убитые ничком на палубе под проливным дождем.

Трюмы судна были забиты машинами, тракторами, оборудованием судоремонтного завода, листами стали, кислородными баллонами.

Огромная плавмастерская величественно разворачивалась в Минной гавани с помощью двух портовых буксиров «КП-6» и «С-101».

По размерам этот плавучий завод с цехами, включая литейный, разнообразными мастерскими и бездонными складами превосходил только крейсер «Киров», значительно, впрочем, уступая ему по стоимости и значению. Храня в своем мощном корпусе и шести тысячах тонн водоизмещения память о глобальной океанской стратегии, загубленной русско-японской войной, нестареющая «Ангара» выходила на рейд огромным призраком ушедшей навсегда эпохи.

Четыре 45-мм зенитных орудия, два пулемёта ДШК и два «Максима» уставились стволами в низкие тучи, готовые открыть огонь. Штормовой ветер и крутая волна пока ещё не в силах были раскачать это величественное судно.

«Серп и Молот» был назначен следовать в 1-м конвое за малыми тральщиками типа «Ижорец». Но если бы кто-нибудь в штабах думал о будущем флота, «Серп и Молот» следовало поставить либо впереди «Кирова», либо даже вместо него под прикрытие базовых тральщиков и мощного зенитного огня боевых кораблей, ибо крейсера очень быстро стареют, почти не принося пользы даже в среднем возрасте, а океанские плавмастерские приносят флоту огромную пользу в течение многих десятилетий и фактически бессмертны. Но никто тогда не понимал этого.

18:45

В помещении, занимаемом на «Виронии» писателями и журналистами, неожиданно для всех снова появился батальонный комиссар Бусыгин. Осмотрев пишущую братию удивленным взглядом и убедившись, что здесь находятся практически вся редакция газеты «Красный Балтийский флот», комиссар закричал:

— Вы что, с ума посходили! А если потопят «Виронию», кто газету выпускать будет?! Немедленно рассредоточиться по другим кораблям!

И приказал Николаю Брауну, Марку Гейзелю, Юрию Инге и Евгению Соболевскому перейти на ледокол «Кришьянис Вальдемарс». Все четверо подчинились с большой неохотой. «Вирония» казалась воплощением безопасности. Как-никак штабное судно, на котором следует добрая половина офицеров штаба КБФ и весь штабной архив. Это представлялось синонимом непотопляемости.

38-летний Николай Браун был самым старшим в этой группе писателей и поэтов. Самым младшим был 32-летний Марк Гейзель. Особенно известным среди них был поэт Юрий Инге. Инге был призван на флот и служил в бригаде торпедных катеров, будучи одновременно корреспондентом бригадной многотиражки «Атака». Участвовал в войне в Финляндии, часто высаживаясь на занятое противником побережье вместе с первой волной десантов. Он был человеком своего времени, полным революционного романтизма. «Нам жизнь борьбу предсказывала с детства», — писал он в одном из предвоенных стихотворений. Но наибольшую известность Юрий Инге получил 22 июня 1941 года, когда по ленинградскому радио несколько раз было передано его стихотворение «Война началась!», написанное поэтом по заказу радио почти за три месяца до начала войны на волне военной истерии, бушующей в стране.

Находясь в Таллинне все два месяца его обороны, Юрий Инге редактировал сатирические плакаты из серии «Бьём!». В сатирическом разделе газеты «Красный Балтийский флот» «Полундра» постоянно присутствовал придуманный им герой — матрос Митя Клотик. Его стихотворение «Боевой листок» обошло многотиражные газеты всех фронтов. Но, видимо, события первых месяцев войны, проходившие совсем не так, как представлял их себе на волне своего восторженного романтизма поэт в стихотворении «Война началась!», где советские корабли и танки с первых же минут войны развернули глобальное наступление на Германию, смяв вермахт и кригсмарине, оказали сильное влияние на настроение Инге. Старые друзья не узнавали его. Поэт стал замкнутым, держался отчужденно и уже почти не шутил.

Когда Николай Браун и остальные писатели спустились в нижние помещения ледокола, Инге остался на верхней палубе — мрачный, отчуждённый и задумчивый.

Позднее Николай Браун скажет, что Инге, видимо, предчувствовал свой близкий конец...

Николай Браун, спустившись в кают-компанию ледокола, к своему удивлению, обнаружил там известную артистку театра КБФ Валентину Богданову и её мужа — руководителя концертной бригады Мирского, одетого во флотскую форму с нашивками политрука. Большая концертная бригада была вчера вечером на каком-то буксире доставлена из городка Кууре-Сааре на острове Сааремаа. С начала войны бригада успела побывать на Ханко и во многих гарнизонах архипелага.

Все артисты, к удивлению Брауна, были настроены очень оптимистично. Через сутки они уже будут в Ленинграде!

Смеющиеся миловидные женщины подняли настроение Николаю Брауну.

На ледоколе, хотя и было много народа, но не было такой тесноты и скученности, как на «Виронии». Да и выглядело все гораздо добротнее и крепче, чем на бывшем круизном лайнере.

19:00

Капитан 2-го ранга Нарыков пытался держать «Сметливый» на месте, подрабатывая машинами. Матросы вывалили за борт парадный трап. К эсминцу с левого борта подходил катер, наполненный важными пассажирами, которым штаб флота определил следовать из Таллинна на эскадренном миноносце «Сметливый». Старпом эсминца старший лейтенант Климов встал у трапа, держа руку у козырька фуражки.

Первым на палубу эскадренного миноносца ступил нарком внутренних дел ЭССР Кумм. Он был мрачен. В Ленинграде ожидалась встреча с Берией и Кумм справедливо полагал, что она не обещает ему ничего хорошего.

Вслед за Куммом по трапу поднялся его заместитель Гульст, а за ним — политический руководитель армии и военного министерства Эстонии (было и такое!) Пауль Кээдро. Следующим на «Сметливом» появился последний из секретарей ЦК компартии Эстонии, ещё не сбежавших к немцам, Каротамм. Эстонцы дисциплинированно и молча проследовали в отведенные для них каюты. Все были при тяжёлых портфелях и саквояжах. На другом катере подвезли целую кучу каких-то коробок и чемоданов, которую матросы сгрузили в командную баню, а у входа выставили часового.

Затем на палубу «Сметливого» стали грузиться зловещие чины военного трибунала Таллинна, отправившие на тот свет военных и гражданских моряков не меньше, чем бомбы и мины противника. Председатель военного трибунала генерал-майор юстиции Колпаков, утвердивший только в Таллинне 1875 смертных приговоров; член коллегии военного трибунала бригадный комиссар Акимов, приговоривший к расстрелу среди прочих и моряков «Атиса Кронвалдса»; дивизионный юрист Дорман и ещё пятеро членов трибунала. Они поднимались по парадному трапу «Сметливого» с чувством выполненного долга. Им не пришлось маяться на причалах и штурмом брать сходни транспортов. Их организованно доставили на катер, а затем на эсминец. Правда, в Ленинграде их упрекнут, что они плохо выполняли свои обязанности в Таллинне. Расстреляй они больше, может быть и город дольше продержался.

Следуя по палубе «Сметливого» военюристы настороженными глазами искали на рейде буксиры, на которые заблаговременно были погружены их мебель, машины и прочее имущество, благоприобретённое в ещё недавно буржуазной Эстонии.

Последним на эсминец прибыл командир дивизиона капитан 2-го ранга Солоухин. Он поднялся на мостик, выслушал рапорт Нарыкова и приказал поднять на мачте свой вымпел. Он также решил следовать на «Сметливом».

С мостика эсминца хорошо были видны красивые башни, соборы и кирхи Таллинна, охваченные огнем и дымом. Почти весь день «Сметливый» вёл огонь по прорвавшимся в город немецким войскам, выпустив более 200 снарядов.

Разгулявшаяся волна мешала артогню. Посоветовавшись с Солоухиным, Нарыков решил временно отвести эсминец под защиту острова Найссаар. Раскачиваясь с борта на борт, «Сметливый» стал разворачиваться, чтобы взять курс к острову, когда с мостика увидели ещё один катер, мотающийся на волне в туче брызг и пены.

— На эсминце! — закричали с него. — Примите людей! Тонем!

Катер захлёстывало волной и он еле держался на плаву.

Не останавливая корабль, Нарыков приказал вывалить шторм-трапы. На палубу вскарабкались 22 мокрых до нитки человека. Это оказались офицеры аэродромной службы 10-й авиабригады и команда катера.

Следующим ударом волна перевернула катер, закружила в водовороте, ещё раз на мгновение выкинула на поверхность и утащила на дно.

19:15

Капитан 2-го ранга Спиридонов вёл свой эсминец «Яков Свердлов» в широкий пролив между островами Найссаар и Аэгна. Встречная волна захлёстывала полубак эсминца, брызги долетали до мостика.

Весь сегодняшний день капитан 2-го ранга Спиридонов ожидал прибытия на корабль командующего флотом. Он привёл «Яков Свердлов» в Минную гавань и ошвартовался у стенки за кормой «Пиккера».

Через некоторое время приехала машина, с которой несколько краснофлотцев с «Пиккера» под командованием главстаршины сгрузили личные чемоданы адмирала Трибуца, что служило ещё одним подтверждением намерения командующего КБФ поднять свой флаг на любимом эсминце «Яков Свердлов». В конце концов, это был единственный корабль, которым адмиралу Трибуцу приходилось в своей жизни командовать.

Томительно текло время, а командующего все не было. «Пиккер» то куда-то уходил со своего места, то его было видно стоящим на якоре на рейде, то он снова возвращался на своё место. Но Трибуц всё не прибывал.

Наконец, пришло распоряжение выводить «Яков Свердлов» из гавани к острову Найссаар — на внешний рейд Таллинна. Командующий принял решение руководить переходом с крейсера «Киров», а «Яков Свердлов», согласно утвержденной диспозиции главных сил, должен прикрывать флагман со стороны левого борта.

Капитан 2-го ранга Спиридонов испытывал по этому поводу смешанное чувство удовлетворения и досады.

Присутствие командующего флотом на борту любого корабля всегда создает лишние хлопоты и напряжение у всего экипажа, в первую очередь у командира. Но, с другой стороны, разве это не огромная честь командовать флагманским кораблём флота во время такого перехода, который предстоит завтра? Тем более, что после переоборудования в штабной корабль в 1940 году на эсминце был развёрнут современный и мощный узел связи и управления. И, конечно, с «Якова Свердлова», не очень заметного эсминца, командовать таким количеством боевых кораблей и транспортов было бы куда надёжней, чем с «Кирова», который наверняка немцы будут бомбить на всём пути от Таллинна до Кронштадта. Да и в Кронштадте наверняка тоже...

Эсминец уменьшил ход, войдя в водное пространство между островами. Там на якоре уже покачивалось более двух десятков различных судов и боевых кораблей. С другой стороны, за небольшим мыском, также торчал частокол мачт и труб.

Капитан 2-го ранга Спиридонов перевёл телеграфы на «Стоп» и приказал отдать якорь. Хотя здесь, между островами, волна была гораздо меньше, но всё-таки достаточно большой, чтобы нещадно мотать тонкий как веретено корпус бывшего «Новика», вздымая его вверх и вниз и бросая с борта на борт.

19:35

Капитан парохода «Элла» Лепни с тревогой смотрел на выбитые в рубке стекла — результат взрыва немецкого снаряда, когда пароход принимал раненых в Купеческой гавани. Пароход отошёл на рейд, где стоя на якоре продолжал приём раненых и здоровых, словом, всех, кого подвозили баржи и катера.

Пароход «Элла» грузоподъёмностью 1523 БрТ был построен в Швеции в 1904 году и назван «И.Д.С.Адольф». В 1937 году судно было приобретено Эстонией, а в 1940 году вместе с Эстонией национализировано.

С началом войны пароход был мобилизован, обращён в военный транспорт с присвоением бортового номера 530 (ВТ-530) и передан в распоряжение КБФ.

«Элла» совершила несколько рейсов на Ханко и острова Моонзундского архипелага и даже однажды, впрочем безуспешно, использовался командованием в качестве судна-ловушки.

В Таллинне доктор Смольников приказал приспособить пароход под плавгоспиталь, выделив для сопровождения раненых 3-х врачей, 4 медсестры и 6 санитаров. Это было явно недостаточно, поскольку на 19:00 пароход уже принял 693 раненых и 212 военнослужащих армии и флота из самых разных частей. Итого: 905 человек, набитых в трюмы и между палубами.

Раненые продолжали прибывать, но их уже регистрировали не столь тщательно, поскольку проблемой было их размещение. У молчаливых эстонцев из команды «Эллы» не хватало духу гонять обратно в гавань или к другим транспортам катера и лихтеры с ранеными, которых накрывало волной, кружило как щепки в водоворотах, било кранцами о борта транспортов, в то время как раненые страшными неподвижными куклами лежали в их грузовых отсеках в мокрых, пропитанных морскою водой бинтах.

19:50

Капитан-лейтенант Григорий Мигула — командир спасательного судна «Нептун» — стоя на качающемся мостике, давал команды на руль, пытаясь подхватить на буксир лагом баржу с ранеными, которая дрейфовала, грозя ежесекундно перевернуться под ударами волн.

Баржу тащил на буксире какой-то рейдовый катер. Очередным ударом волны конец оборвало, катер унесло куда-то в сторону, баржу накрёнило и понесло к берегу.

С «Нептуна» кинули на баржу спасательный конец, но, видимо, на барже были только раненые — никто конец не принял.

Дав задний ход, Мигула снова подвел спасатель к вздымающейся барже и на неё спрыгнул с «Нептуна» матрос Дорошенко, таща за собой трос, который он ловко накинул на ржавые и покосившиеся кнехты баржи. На «Нептуне» завернули конец троса на шпиль и стали подтягивать баржу к борту...

Спасательное судно «Нептун» — однотипное с «Сатурном» — было также построено на Балтийском заводе в Ленинграде в 1940 году для ЭПРОНа и мобилизовано флотом с началом войны. В отличие от «Сатурна», на «Нептун» был назначен военный командир. И также, как и его собрат, «Нептун» с первых же часов войны не знал ни минуты покоя.

Катастрофа отряда Ивана Святова, когда погиб «Гневный», затонул тральщик, подорвался «Гордый», а крейсер «Максим Горький» лишился носовой части, втянула спасательное судно «Нептун» во Вторую мировую войну. «Нептун» буксировал тяжело повреждённый крейсер на долгом и трудном пути от места катастрофы до Таллинна, а оттуда до Кронштадта.

Он носился как пожарная машина из конца в конец Финского залива, спасая экипажи тонущих кораблей и судов, снимая с погибших кораблей ценное оборудование, буксируя подбитые тральщики, сторожевики и «морские охотники», сам постоянно рискуя подорваться на мине или стать добычей немецкой авиации...

Баржу с ранеными удалось подтянуть к борту «Нептуна» и пришвартовать её лагом к спасателю.

Капитан-лейтенант Мигула оглянулся: ближе всех к нему покачивался на якоре транспорт с бортовым номером 530. И «Нептун» направился к нему...

20:00

Будучи свободным от вахты в машине, матрос Дубровский встал на подачу снарядов к орудию №4 на эсминце «Калинин». Все три «новика», работая машинами на месте, посылали залп за залпом по Вышгороду, уже занятому противником. Огнем руководило какое-то «большое начальство» с «Артёма». Уже давно старые «новики» не вели столь интенсивного артиллерийского огня из своих изношенных орудий. Особенно всех беспокоили откатники орудий. Но тем не менее всё шло хорошо и слаженно. Дубровский считал залпы: 10, 15, 18, 20...

А на причалах шумела и бесновалась солдатско-матросская масса, как в фильмах про Октябрьскую революцию. Прибыв из Купеческой гавани в Минную, воинские части обнаружили, что к сходням транспортов пробиться совершенно невозможно и им, вероятно, придется оставаться на причалах до прихода немцев, которые уже били с высоты города по причалам из танковых орудий, ротных миномётов и даже пулемётов. С закрытых позиций по рейду продолжала палить дальнобойная артиллерия противника. Залпы эсминцев по крайней мере заставили откатиться те немецкие части, которые хотели прорваться к побережью...

Выпустив 25 залпов, «новики» прекратили огонь. Дубровский решил, что сейчас все три корабля уйдут, как и было задумано, на внешний рейд. Но, видимо, в последний момент дрогнуло сердце у адмирала Ралля, глядевшего с мостика «Калинина» на обречённую толпу на причале, потому что все три корабля неожиданно развернулись и пошли кормой вперед к стенке.

Не подавая швартовы, работая машинами, эсминцы перекинули сходни с кормы на берег и солдатская масса бросилась по ним к спасательным палубам. Солдаты бежали, наверное, уже ничего не видя, роняя винтовки, срываясь в воду, повисая на леерах, спотыкаясь и падая на палубе, глядя на моряков безумными красными глазами. Многие были легкоранеными. «Калинин» принял примерно 250 человек. Другие, наверное, столько же. Взять больше не было никакой возможности. По сигналу с «Калинина» эсминцы дали ход, сходни упали в воду вместе с теми, кому не повезло. Такова жестокая логика всех эвакуаций.

Принятых на борт отправили в нижние кубрики. Матрос Дубровский, уже по собственному опыту зная, что во время войны нет более опасного и ненадежного места, чем эскадренный миноносец, с некоторым удивлением обнаружил, что солдаты после многодневных непрерывных боев наконец ощутили себя в полной безопасности. Некоторые, повалившись прямо на линолеум кубриков, тут же заснули. Другие стягивали сапоги, раскручивали обмотки, разворачивали мокрые портянки, вздыхали, что нельзя курить. А некоторые курили, закрывшись с головой шинелями и надрывно кашляя...

Набирая ход, «Калинин» направлялся на внешний рейд, ведя за собой «Артём» и «Володарский».

20:10

На мостике «Калинина» адмирал Ралль горестно вздохнул. Капитан 1-го ранга Александров встревоженно посмотрел на флагмана.

Адмирал, опёршись о поручни мостика, смотрел куда-то через моросящий дождь. Начальник штаба взглянул в том же направлении и понял всё...

«Амур»!

Старый минзаг как-то странно дрожал, стоя на бочке, как бык перед последним ударом тореадора. И на глазах оседал в воду с небольшим креном на левый борт.

Прибуксированный в Таллинн в первый день войны уже несамоходный «Амур» активно участвовал в обороне города. К его высоким бортам швартовались и сторожевики, и подводные лодки, и катера, и буксиры. На нем размещались подводники, катерники, морские пехотинцы, штабы дивизионов морских охотников, тральщиков и штаб самого адмирала Ралля. Адмирал даже подумывал о буксировке «Амура» обратно в Ленинград, но потом от этой затеи отказался. В создавшейся обстановке буксировка такого большого несамоходного корабля обрекала на верную гибель и его, и буксировщик. Решено было подорвать корпус ветерана минной войны на Балтике и затопить его в гавани.

С мостика «Калинина» было хорошо видно, как верхняя палуба «Амура» ушла под воду. Над поверхностью остались торчать только давно бутафорские трубы и мачты, на которых полоскался флажной сигнал «Погибаю!».

Адмирал Ралль с трудом отвёл взгляд от этой картины, заметно помрачнев от нахлынувших воспоминаний...

«Новики», ведомые «Калининым», подошли к западному побережью южной оконечности острова Найссаар и, развернувшись, дружно прогремели якорными цепями.

Адмирал Ралль приказал приготовить катер. У него ещё было очень много дел.

20:15

Майор Крылов — помощник начальника штаба X армейского корпуса — фактически весь день «грузил» своё начальство — генералов Николаева, Березинского и военкома Москаленко — на штабное судно «Пиккер», с которого они должны были позднее перебраться на крейсер «Киров».

Майору помогали солдаты комендантского взвода, с которыми затем ему было приказано отправиться на «Виронию».

Закончив все дела на «Пиккере» и приказав солдатам следовать на «Виронию», майор выпил стакан чая в кают-компании штабного судна и также поспешил на транспорт.

Сойдя на причал майор, к своему удивлению, увидел стоявшего там адмирала Трибуца в окружении штабных офицеров. Крылов хотел пройти незамеченным, но командующий его увидел и неожиданно спросил: «Майор Крылов, вы чем сейчас заняты?»

Взяв под козырек, Крылов доложил, что направляется на «Виронию» согласно предписанию.

— На «Виронию» вы ещё успеете, — прервал его адмирал. — Попробуйте сейчас проскочить в Русско-Балтийскую и Беккеровскую гавани. Проверьте, как там идет погрузка войск, а главное, выясните, не пришли ли туда два транспорта — «Тобол» и «Вторая пятилетка». Из-за артобстрела и пожаров они ушли из Купеческой гавани и неизвестно где сейчас находятся.

Ездить по гаваням майору в данных условиях совершенно не хотелось. Вполне можно было нарваться на огонь, а то и угодить в плен.

Однако деваться было некуда. Повторив приказание, Крылов попросил у Трибуца машину. Машины не оказалось, но нашелся мотоцикл с матросом-водителем, которых адмирал передал в распоряжение Крылова. Кроме того, он послал с ним одного из своих порученцев — капитана Николаева.

— Постарайтесь как можно быстрее доложить мне обо всем по телефону,— приказал Трибуц напоследок.

Майор Крылов плохо представлял себе откуда он сможет позвонить адмиралу.

Неизвестно, как они проскочили по припортовым улицам, не сломав себе шею о разбросанные вокруг обломки, брёвна и куски арматуры; как не угодили под какую-нибудь пулемётную очередь и шальной снаряд. Осколки свистели над головами, стуча по стенам построек. Близкие взрывы обдавали их комьями грязи, штукатурной и кирпичной крошкой. Крылов устроился в коляске, капитан Николаев на заднем сидении, а матрос-водитель, к счастью, оказался асом своего дела.

«Вторая пятилетка» ещё грузилась, а «Тобол», как удалось выяснить, только-только отошёл от стенки. Крылов мог видеть громаду транспорта, выходящего на рейд через целый лес всплесков от немецких снарядов.

Решено было в Минную гавань не возвращаться. Доложить адмиралу обстановку по телефону и уходить прямо из Русской гавани на каком-нибудь транспорте. Скажем, на той же «Второй пятилетке».

В полуразрушенном и горевшем здании диспетчерской удалось найти каким-то чудом ещё работавший телефон. Целую вечность дозванивались до «Пиккера». Решили даже, что штабное судно уже отсоединилось навсегда от береговой телефонной линии. Наконец ответил телефонист командующего, а через мгновение взял трубку и сам адмирал.

Крылов доложил ему обстановку: «Тобол» уже ушёл, «Вторая пятилетка» заканчивает погрузку. Беспорядок полный. На пирсах скопилось огромное количество людей. Их посадкой на транспорты практически уже никто не руководит.

Трибуц слушал майора не перебивая, а затем сказал: «Хорошо, быстро возвращайтесь» — и положил трубку.

Это был сюрприз. Меньше всего на свете майору Крылову хотелось возвращаться в Минную гавань по тому маршруту, по которому он прибыл сюда. Тем более, что капитан Николаев категорически это делать отказался, уверяя, что адмирал Трибуц лично приказал ему садиться здесь на любой транспорт и явиться на службу уже в Кронштадте. Ему было легче, а Крылов получил прямой приказ возвращаться. Майор взглянул на матроса: что скажет он? Матрос был, видимо, из неунывающих удальцов. Он рассмеялся и сказал:

— Да не расстраивайтесь, товарищ майор. Как сюда приехали, так и обратно уедем. Немец-то по укрытиям сидит от артогня кораблей. Никогда в нас не попадёт.

И стал заводить мотор мотоцикла, жестом руки приглашая Крылова обратно в коляску.

20:25

Капитан Виноградов вздрогнул и съёжился от страшного взрыва, раздавшегося за кормой «Тобола». Виноградов выскочил на крыло мостика и обернулся назад. Над берегом встал огненный смерч, окутанный оранжевым дымом, который, формируясь в огромную поганку, поднимался к свинцовым тучам. Пламя волной побежало вдоль берега. Стоявшие на верхней палубе бойцы, подчиняясь уже выработанному инстинкту, упали ничком на настил.

Затем столбы огня поднялись в другом месте побережья. Стоял неимоверный грохот, рушились здания, взлетали вверх обломки.

Рядом с «Тоболом» то справа, то слева стали вздыматься столбы воды. Приблизившиеся в берегу немецкие артиллеристы вели по транспорту беглый огонь. Вслед «Тоболу» летел снаряд за снарядом. Судно сотрясало от близких разрывов, осколки звенели по бортам и надстройке. Несколько человек на палубе были ранены.

Капитан беспрерывно менял курс и режим работы машин, звеня телеграфами, ведя зигзагами пароход на Большой Таллиннский рейд.

С утра «Тобол» мотался по рейду как неприкаянный. Уйдя из Купеческой гавани, транспорт был направлен к острову Аэгна, чтобы снять оттуда личный состав береговых батарей. Но на подходе к острову выяснилось, что это уже делает транспорт «Шауляй». Затем последовало приказание перейти в Русско-Балтийскую гавань, куда спорадически залетали немецкие снаряды и ещё можно было проводить погрузочные работы.

«Тобол» за несколько часов принял около 3500 бойцов и командиров — остатки трёх стрелковых дивизий. Никто их точно не считал и, уж конечно, не регистрировал. Все трюмы, палубы, межпалубные пространства и бункера были набиты людьми. Ими была заполнена вся верхняя палуба, на которой даже дымила пара полевых кухонь. Виноградов хотел вначале это запретить, опасаясь пожара, но потом, увидев в каком состоянии находятся принятые на борт люди, решил, скрепя сердце, не обращать внимания на происходящее, лишь приказав боцманской команде внимательно следить за пассажирами.

«Тобол» уходил из-под обстрела и из видимости артиллерийских наблюдателей противника. Он подошел к указанному месту, где должен был формироваться 3-й конвой, и стал на якорь.

20:35

Командир дивизиона канонерских лодок, назначенный по совместительству командиром 2-го конвоя, капитан 2-го ранга Антонов держал свой вымпел на канонерской лодке «Москва».

Канлодка «Москва», как и «Амгунь», была переоборудована из грунтовозной шаланды, построенной в Германии для нужд Спецгидростроя НКВД в 1940 году. Шаланда имела водоизмещение 1140 тонн и могла со скоростью 7 узлов пройти на своих угольных машинах более 1700 миль с одной бункеровки.

6 июля «Москва» была мобилизована и на Канонерском заводе в Ленинграде переоборудована в канонерскую лодку. На шаланду установили два 100-миллиметровых, 3 — 45-миллиметровых и одно 20-мм орудие плюс три крупнокалиберных пулемёта. Кроме того шаланда могла ставить мины и сбрасывать на подводные лодки глубинные бомбы, что превращало бывшую «грязнуху» в довольно мощный корабль артиллерийской поддержки и охраны водного района.

19 июля 1941 года на «Москве» был торжественно поднят военно-морской флаг при построении всех 90 матросов и командиров её нового экипажа. Пройдя ускоренный цикл боевой подготовки, канлодка «Москва» вместе с канонерскими лодками «Амгунь» и «И-8» — также бывшими шаландами — пришла 8 августа в Таллинн, немедленно включившись в артиллерийскую поддержку сухопутных войск.

Глубокой ночью 10 августа «Москва» и «Амгунь» вышли из Таллинна в Колгалахт, чтобы своим огнём остановить продвижение немецких войск, прорвавшихся здесь к побережью. «Москва» обстреливала скопления войск противника в районе Асери и озера Кахала-Ярви, действуя отдельно и во взаимодействии с «Амгунью» и береговыми батареями острова Аэгна. Базируясь на заливе Иесуулахт, канонерка в течение нескольких дней не давала возможности немецкой пехоте пользоваться прибрежными дорогами для наступления на Таллинн.

По бывшей шаланде била с берега немецкая артиллерия, её атаковали самолёты, но за три недели канлодка не получила никаких повреждений. «Москва» и «Амгунь» постоянно были в боях, появляясь то на левом, то на правом фланге обороны города как раз в тот момент, когда казалось, что немцы вот-вот ворвутся в город на плечах наших измотанных войск. Огонь канонерок заставлял противника откатываться, терять боевое соприкосновение с нашими частями, давая тем возможность остановиться, прийти в себя и, перегруппировавшись, снова занимать оборону.

Канонерские лодки «Москва» и «Амгунь» стояли на якоре, пришвартовавшись лагом друг к другу у южной оконечности острова Аэгна. Неразлучные в течение всей таллиннской эпопеи канлодки завтра должны были следовать отдельно — «Москва» во главе 2-го конвоя, в «Амгунь» — в охранении третьего.

В каюте капитана 2-го ранга Антонова, на дверях которой ещё сохранилась табличка «Баггермейстер», командир «Москвы» и командир «Амгуни» капитан-лейтенант Вальдман решили на всякий случай попрощаться. Опытные моряки — они не строили особых иллюзий по поводу исхода прорыва из Таллинна.

Капитан 2-го ранга Антонов достал из шкафчика заветную бутылку «Ленинградской водки» с горлышком, залитым белым сургучом. Настоящие ценители ставили её много выше «Московской»...

20:45

Адмирал Пантелеев все ещё находился на «Виронии». С берегового КП флота и штабных землянок на «Виронию» доставили кипы документов, аппараты полевых телефонов и пишущие машинки. Отдав необходимые распоряжения по приведению в порядок и оприходованию документов, адмирал поднялся на мостик «Виронии», остановив жестом руки подлетевшего с рапортом капитана 3-го ранга Ростика.

Погода не улучшалась, ревел шторм, ветер прижимал корабли к стенкам, не давая им отойти без буксиров. Временами налетал мелкий противный дождь.

Бои шли уже очень близко к гавани. В грохот пулемётной и артиллерийской стрельбы врывались оглушительные раскаты взрывов. За домами полыхало зарево, то ярко-красное, то оранжевое, то почти белое и повсюду в небо поднимался густой чёрный дым.

На причале Пантелеев увидел фигуру начальника тыла фронта генерал-майора Москаленко, который своим могучим басом, заглушающим выстрелы, кого-то разносил, требуя немедленно вывести буксиры из-под огня миномётов и артиллерии противника.

Один из снарядов плюхнулся в воду недалеко от «Виронии». Рухнувший водяной столб достал каскадом воды и до мостика «Виронии».

Обычно штабное судно стояло под покровом белой вуали дыма химзащиты, но теперь было совершенно открыто. Во-первых, при таком ветре ставить дымзавесу было невозможно, а во-вторых, дымсмеси уже практически не осталось. «Все потратили на вашу любимую «Виронию»,— сообщил Пантелееву начальник химслужбы флота капитан 1-го ранга Кудрявцев, докладывая о том, что все химсклады опустошены и охвачены пожаром, а на катерах-дымзавесчиках дымсмеси осталось очень мало, чтобы обеспечить на переходе такое количество кораблей и судов.

— Пора уже уходить, — обратился Пантелеев к командиру «Виронии».

— Ждем буксир, товарищ адмирал, — ответил Ростик. — Самим не отойти. Сильно привалило к стенке.

Адмирал хотел что-то ответить, но в этот момент в новом раскате грома в тёмном закопченном небе возникла феерическая картина: тысячи разноцветных звезд поднялись в небо, рассыпаясь миллионами ярких звезд.

Взлетели на воздух флотские склады сигнальных ракет. Оторвав взгляд от этого небывалого салюта, адмирал спустился в штабное помещение. Стрелка часов приближалась к 21:00.

Пора было уходить с «Виронии». Начальника штаба ждали на «Пиккере», где должен был состояться последний военный совет перед окончательным оставлением Таллинна.

21:00

Адмирал Трибуц, всё ещё находящийся в своем салоне на «Пиккере», выслушивал рапорт флагманского минера таллиннского ОВРа капитана 3-го ранга Вольского об уничтожении военно-морской инфраструктуры Таллиннского порта и о заграждении гаваней таким образом, чтобы противник какое-то достаточно длительное время не мог бы ими пользоваться. По плану операции южный вход в Купеческую гавань заграждался железнодорожными вагонами, паровозами и землечерпалкой. Северный вход — затоплением парохода «Гамма». На западном входе предполагалось затопить один из повреждённых тральщиков.

Подрывные работы в порту шли уже с полудня. В Русско-Балтийской гавани по специально оборудованной железнодорожной колее скатывались в море вагоны и паровозы. У маяка Пакри с высокого берега уже было сброшено около 1000 вагонов. В Купеческой гавани подрывались вагоны с боеприпасами и нефтебаки.

Капитан 3-го ранга Вольский доложил, что у входа в Каботажную гавань уже затоплен бывший минзаг «Амур».

В этот момент, стряхивая с себя воду, в салоне появился контр-адмирал Ралль, пришедший на катере с рейда. Он сообщил, что в море шторм не меньше семи-восьми баллов. Немцы обстреливают рейд артиллерией. Судя по всему, обстреливают пока вслепую, ведя огонь по площадям. Почти все снаряды падают недолётами. Нам здорово повезло, что сегодня практически весь день не действовала немецкая авиация. Нет ничего лучше плохой погоды.

Адмирал Трибуц совсем не разделял радости командующего минной обороной по случаю плохой погоды. То, что авиация противника сегодня практически бездействовала, это было, конечно, хорошо. Но беспокоило другое.

Предполагалось к концу сегодняшних суток закончить вывод кораблей и судов из Таллинна, сосредоточить их между островами Найссаар и Аэгна, а завтра с первыми лучами солнца начать движение. Это давало возможность пройти самый трудный участок севернее мыса Юминда в светлое время суток. Днём подсеченные плавающие мины видны и их можно уничтожить. Но погода явно не собиралась давать возможности осуществить этот план. При таком состоянии моря и силы ветра малые корабли, буксиры, катера, а тем более тральщики с тралами идти не могли. Приходилось, буквально говоря, сидеть и «ждать у моря погоды». Синоптики докладывали, что только завтра во второй половине дня возможно улучшение погоды. Пока же с каждым часом ветер крепчал, а море всё более свирепело...

Адмирал Ралль прибыл на «Пиккер», чтобы ещё раз согласовать схему минной постановки внутри таллиннских гаваней, которые с рассветом должны были осуществить сторожевики из дивизиона «плохой погоды» и «морские охотники». В гаванях и на рейдах решено было выставить более 100 мин различных образцов. Уточнив с командующим кальку минной постановки, адмирал Ралль покинул «Пиккер», направляясь в тот угол Минной гавани, где ещё оставались с грузом боевых мин на борту сторожевики «Циклон», «Снег» и «Буря». Командир дивизиона «плохой погоды» капитан-лейтенант Филиппов уже доложил адмиралу о готовности сторожевиков к минной постановке. Необходимо было скорректировать с ним некоторые детали согласно последним пожеланиям командующего флотом.

Затем в салоне появился адмирал Пантелеев. Сходя с «Виронии» он столкнулся с капитаном 1-го ранга Пилиповским, которого посылал в бухту Копли на розыск очередной пропажи — одного из наиболее крупных транспортов — парохода «Эверита», дабы направить его к острову Найссаар, поскольку одноименный транспорт смог принять на борт чуть меньше половины гарнизона острова.

Пилиповский разыскал «Эвериту», которая стояла в бухте на якоре без огней.

Хорошо было известно, что матёрые капитаны-прибалты решили никуда не уходить и проконтролировать подобные намерения в настоящих условиях было очень сложно. Судно как бы готовится к походу, грузы какие-то на борт берёт, а выходить и не собирается. То о поломке какой-нибудь объявляет, то ждут прихода какого-то штурмана, побежавшего в город якобы за семьёй, то ещё чего-нибудь. Но всё это касалось разной каботажной и портовой мелочи. А «Эверита» огромный транспорт. Неужели тоже собралась без огней переждать в бухте уход флота?

Капитан Янис Шпорре, однако, от перехода к Найссаару не отказался. Попросил только буксир, поскольку в такую погоду боялся самостоятельно идти к стенке. Пилиповский организовал буксир и судно вышло к Найссаару.

21:15

Капитан Янис Шпорре и вахтенный штурман Янис Дисьлерс следили с мостика парохода «Эверита» за швартовкой к причалу острова Найссаар. Буксир «Эзро», раскачиваясь на волне, ловко и быстро подталкивал работающий задним ходом транспорт к причалу. «Найссаар» был ещё тут, нагруженный до предела. На верхней палубе почти вплотную стояли люди.

«Эверита» встала к причалу почти без всяких помех, и «Эзро», отсалютовав ей гудком, поспешил обратно в гавань кого-то оттуда выводить.

Матросы во главе с боцманом Карлисом Бертманисом опустили трап и сбросили на причал грузовые сети, по которым потоком стали взбираться моряки и красноармейцы, затопляя верхнюю палубу.

Пароход «Эверита» вместимостью в 3251 тонну был построен в Англии в 1917 году и носил имя «Эфеларис». В 1932 году судно было приобретено Латвией, соответственно «национализировано» в ноябре 1940 года, а с началом войны переоборудовано в военный транспорт с присвоением бортового номера 545 (ВТ-545).

С начала войны судном командовал капитан Занис Озилинс, который неожиданно был заменён капитаном Шпорре. Сам Шпорре ранее командовал пароходом «Кандава», захваченном немцами в Пярну 3 июля 1941 года. Таким большим судном ему приходилось командовать впервые в жизни и он заметно нервничал.

В переговорной трубе раздался голос радиста «Эвериты» Микелиса Козакса. Он только что прослушал немецкое коммюнике. Немцы сообщали, что Таллинн ими взят и все суда, находящиеся в его гаванях, либо уничтожены, либо захвачены.

Шпорре и Дисьлерс переглянулись. Оба вздохнули, но никак это сообщение не прокомментировали.

21:30

Фотокорреспондент ТАСС Николай Янов прибыл на ледокол «Кришьянис Вальдемарс», закончив своё почти месячное прибывание в Таллинне. Все это время он работал, не покладая рук, мотаясь со своей трофейной «Лейкой» по всем воинским частям осаждённого города. Он снимал летчиков Бринько и Антоненко на фоне сбитого ими «юнкерса», встречал объективом вернувшиеся из похода подводные лодки из бригад капитанов 1-го ранга Трипольского и Египко, фотографировал ещё не остывших после боя морских пехотинцев полковника Парафило, выходил в море на торпедных катерах и снимал на плёнку постановку ими минных заграждений.

Получив в Пубалте направление на ледокол «Вальдемарс», Янов вместе с операторами военной кинохроники Лампрехтом и Знаменским направился в порт. Даже видавший виды фотожурналист несколько растерялся от увиденного. Горели склады, гулко ухали взрывы — взрывалось всё, что невозможно вывезти. На пирсах горы брошенных чемоданов, вещмешков, шинельных скаток, касок, белые змеи окровавленных бинтов. Особенно бросались в глаза пирамиды брошенных винтовок. Где-то совсем рядом отрывисто лаяли немецкие автоматы. От пирса буксир выводил какое-то судно. Палубы, надстройки и даже такелаж были облеплены людьми...

Не прошло и 20 минут после прибытия Янова на борт, как «Кришьянис Вальдемарс» стал отходить от стенки. Стоя с наветренной стороны, ледокол не нуждался в буксирах.

В помещении, куда попали корреспонденты, видимо, была столовая команды. Люди сгрудились вокруг большого продолговатого стола. Поняв, что ледокол начал движение, Янов схватил фотоаппарат и бросился на верхнюю палубу. Уже смеркалось, но он надеялся на свою плёнку высокой чувствительности. Попытка увлечь за собой Лампрехта не увенчалась успехом. Кинооператор сидел, не снимая каски, положив голову на руки и ни на что не реагируя. На верхней палубе другой оператор — Знаменский — стрекотал своей кинокамерой, снимая уплывающие за корму таллиннские причалы...

На верхней палубе находился и Николай Браун, которому наскучил разговор с актрисами в кают-компании. С пирсов долетали звуки одиночных выстрелов, сменяемых оглушительным треском пулемётных очередей.

Ледокол раскачивало на волне, благодаря особенностям его корпуса, «восьмеркой». У многих пассажиров на палубе начались признаки морской болезни...

Актриса Валентина Богданова и другие женщины из концертной бригады политрука Мирского находились в каюте старшего механика ледокола, нисколько не растеряв своего оптимистического настроения. Тем более что механик, рассказывая им о ледоколе, особо подчеркивал, что «Кришьянис Вальдемарс» — судно специальное, спасательное и его конструкция со множеством водонепроницаемых переборок и воздушных ящиков, позволит ему долгое время держаться на плаву даже при получении самых серьёзных повреждений. Не говоря уже о том, что на ледоколе большое количество спасательных шлюпок...

21:35

Командир лидера «Ленинград» капитан 3-го ранга Горбачёв вежливо, но твёрдо попросил полкового комиссара Вишневского покинуть мостик и спуститься в отведенную для него каюту. Представитель Главпура решил использовать мостик лидера как трибуну для митинга, чьей аудиторией он рассматривал комендоров носовых орудий.

«Товарищи краснофлотцы, — кричал он через гром канонады. — Фашистские оккупанты уже истекают кровью!»

Артиллерийский офицер лидера старший лейтенант Нефёдов уже несколько раз умоляюще смотрел на командира. От собственного огня вышли из строя выведенные на КДП динамики радиопередатчиков «Шторм» и «Бухта», используемых для связи с корректировочными постами. Было неизвестно, приняли ли корректировщики переданный им приказ возвращаться на лидер. Никто не вернулся и из 35 человек, отправленных с «Ленинграда» на сухопутный фронт, хотя в штабе флота уверяли, что все, снятые с кораблей, будут отозваны на них в первую очередь.

На мостике царила нервная обстановка, и капитан 3-го ранга Горбачёв, прервав на полуслове какой-то очередной пламенный призыв Вишневского, предложил ему спуститься вниз. На лице маститого писателя, драматурга, публициста и лектора появилось выражение крайнего возмущения и он открыл уже было рот, чтобы поставить зарвавшегося командира лидера, который был младше его и по званию, и по должности, на место, но осёкся и послушно стал спускаться по трапу. Видимо, и его военно-морских познаний было достаточно, чтобы понять, к каким последствиям может привести пререкание с командиром на мостике в боевой обстановке. Но случай этот капитану 3-го ранга Горбачёву ещё припомнят...

Горбачёва же в данный момент больше беспокоили не последствия его стычки с Вишневским, а состояние своего корабля.

Лидер «Ленинград», несмотря на свои превосходные номинальные проектные характеристики, был построен с великим множеством заводских дефектов. Если говорить проще — был построен халтурно. После официальной сдачи лидера флоту 5 декабря 1934 года, корабль до июля 1938(!) года простоял у стенки завода, исправляя немыслимое количество дефектов, обнаруженных при первом выходе в море. Проремонтировавшись почти четыре года, «Ленинград» начал свою первую кампанию лишь во второй половине 1938 года, но 31 июля 1939 года снова ушёл на капремонт, когда на скорости 18 узлов у него стали лопаться трубки одного из котлов (№2). На заводе лидеру сменили 732 трубки. Старые трубки оказались дефектными и к тому же халтурно смонтированными.

А затем началась война с Финляндией, где «Ленинград» решили использовать в режиме линейного ледокола. Из своего первого боевого похода лидер вернулся иссеченный осколками финской береговой батареи, которая накрыла его первым залпом, когда «Ленинград», «Минск» и «Стерегущий» со своими «стотридцатками» были посланы подавить 10-дюймовую (243-мм) батарею противника.

Из второго боевого похода «Ленинград», пытаясь поспеть через лёд за линкором «Октябрьская Революция», вернулся с деформированными бортами на протяжении 60 шпангоутов. Вмятины достигали площади до трёх квадратных метров со «стрелкой прогиба», говоря техническим языком, 300 мм.

Через две недели лидер был снова послан в море для дозорной и блокадной службы в районе маяка Бенгтшер. Сила ветра достигала 9 баллов, был двадцатиградусный мороз, «Ленинград» валило с борта на борт — размахи качки достигали 42 градусов, корабль накрывало волной, орудия, торпедные аппараты и глубинные бомбы обмёрзли, ледяной покров на верхней палубе достигал 30 сантиметров, а на надстройках — 15. Никакими видами оружия пользоваться было невозможно и любой вооруженный финский каботажник мог легко лидер утопить. К счастью, этого не произошло.

В следующем походе лидеру пришлось преодолевать, чтобы вернуться на базу, тридцатисантиметровый лёд. «Ленинград» деформировал себе корпус от 0 до 140 шпангоута. Некоторые вмятины корпуса достигали высоты 2 метров, ширины 6 метров и прогиба до полуметра. Лопнули два и деформировались десять шпангоутов. Во многих местах разошлись швы обшивки и топливных цистерн. Почти в состоянии металлолома «Ленинград» был поставлен в ремонт. Кому и зачем понадобилось так бесполезно калечить новейшие корабли Балтийского флота, видимо, никто не узнает. Это одна из великих тайн Финской войны.

До 31 мая 1941 года «Ленинград» вышел на ходовые испытания после ремонта и тут же начали лопаться трубки котлов. Снова пришлось возвращаться на завод. С момента окончания Финской войны и до начала нынешней лидер 9 раз ходил в док для клёпки расползающихся листов подводной части корпуса, смены котлов и изъеденных кавитацией гребных винтов.

К настоящему времени, через 2 месяца после начала войны, «Ленинград» снова отчаянно нуждался в доковом ремонте. От близких разрывов снарядов, мин и авиабомб во многих местах разошлись листы обшивки, часть междонных помещений была заполнена водой, из-за недоброкачественных трубок пришлось отключить котлы №1 и 2.

При каждом бортовом залпе искалеченный корпус лидера изгибался и скрежетал так, что все на мостике ощущали нечто, похожее на острую зубную боль.

Но капитан 3-го ранга Горбачёв был убеждён, что сумеет отбиться от любого количества самолётов и доведёт свой корабль до Кронштадта.

21:45

Командир эскадренного миноносца «Суровый» капитан 2-го ранга Андреев понял, что ему придется идти на прорыв под одной машиной. Накануне ночью, когда «Суровый» и «Артём» возвращались из Рижского залива, в параване «Сурового» взорвалась мина и ему пришлось добираться до Таллинна на буксире у «Артёма». Сразу же после взрыва приступили к ремонту машин. Правую турбину удалось запустить, а с левой своими силами было не справиться. Необходима была помощь завода. Но завод уже горел и куда подевались все его специалисты, никто не знал. Хотелось надеяться, что они на каком-нибудь из транспортов.

Как и все новейшие эсминцы типа 7-У, введённые в строй в конце 40-го и первой половине 41-го года, «Суровый» был таким же «неотработанным» кораблём, то есть не прошедшим положенного цикла сдаточных испытаний и необходимого объёма боевой подготовки.

Уже три таких эсминца: «Статный», «Смелый» и «Сердитый» погибли, а два: «Сторожевой» и «Страшный» получили такие тяжёлые повреждения, что было сомнительно их дальнейшее боевое использование по меньшей мере в течение этой войны.

Экипажам этих эсминцев постоянно приходилось бороться с морем, врагом и материальной частью. Особенно много нареканий вызывали машинные установки и вспомогательные механизмы, а также котельное оборудование. В нормальных условиях нужно было бы сразу вернуться на завод-изготовитель, постоять там ещё месяца три-четыре и всё потихоньку исправить согласно дефектной ведомости. Но о нормальных условиях все забыли, да и не могло быть нормальных условий у эсминца, чей приёмный акт был подписан представителями флота 31 мая 1941 года.

Командование хорошо знало о состоянии «семерок- У» вообще и «Сурового» в частности. Капитан 2-го ранга Андреев доложил о выходе из строя турбины и получил приказ следовать в Кронштадт в составе кораблей арьергарда контр-адмирала Ралля, то есть в составе отряда, почему-то считавшегося наиболее безопасным. Недаром все партийно-политические бонзы Эстонской ССР и московская номенклатура решила спасаться на «новиках».

Капитан 2-го ранга Андреев съездил к адмиралу Раллю на «Калинин», представился новому командиру (капитан 2-го ранга Солоухин уже съехал к этому времени на «Сметливый») и обсудил с ним некоторые вопросы совместного плавания, включая и возможность взятия «Сурового» на буксир в случае необходимости. В свою очередь «Суровый», также в случае необходимости, должен был прикрыть огнём действия сторожевиков дивизиона «плохой погоды», которому завтра с рассвета предстояло ставить мины во внутренних гаванях Таллинна.

Вернувшись на «Суровый», капитан 2-го ранга Андреев, к своему большому удивлению, обнаружил там своего старого знакомого ещё с училищных времён капитана 2-го ранга Богданова.

— Какими судьбами, Николай Григорьевич? — спросил командир «Сурового», когда они спустились в его каюту.

— Назначен командиром 1-го конвоя, — сообщил Богданов. — Приказано поднять вымпел на «Суровом».

Доковылять до Кронштадта под одной машиной в составе арьергарда Антонов ещё надеялся, но быть флагманом конвоя на повреждённом эсминце ему совсем не хотелось.

Но выполняется, как известно, всегда последнее приказание.

22:00

Капитан Голофастов был назначен на пароход «Ярвамаа» два дня назад, когда куда-то исчезла почти половина эстонского экипажа парохода.

«Ярвамаа» был очень старым пароходом грузоподъёмностью 1363 тонны, построенном в Англии в 1894 году и названным «Харилад». Судно имело старую паровую машину тройного расширения и могло развивать скорость при наличии опытных кочегаров до 8,5 узлов.

Никто из вновь назначенных на транспорт моряков совершенно его не знал, а потому больше 4-х узлов из старого парохода выжать не могли.

По документам он числился военным транспортом номер 547 (ВТ-547), но был покрашен не в шаровый цвет, а камуфлирован в чёрные, белые и коричневые полосы.

Подойдя к стенке Каботажной гавани, судно успело принять на борт около 800 человек — военных и штатских — и было быстро выведено на рейд в связи с необходимостью затопления у входа в гавань старого минзага «Амур».

На рейде с катеров, шлюпок и понтонов на борт было принято ещё около 200 человек.

Пароход был переполнен. Обстановка осложнялась ещё и тем обстоятельством, что на «Ярвамаа» практически не было продовольствия и пресной воды, которую не успели забункеровать. Поговаривали, что единственный водолей выбросило где-то на мель. Даже команда парохода давно сидела на уполовиненном рационе. Хорошо еще, что у некоторых пассажиров сохранились с собой остатки сухого пайка.

Капитан Голофастов пытался доложить о сложившейся на борту ситуации. Ему никто не ответил, но через некоторое время к борту «Ярвамаа» подскочил спасатель «Сатурн», передав на пароход два мешка картошки и мешок с крупой. Это, конечно, было каплей в море, но немного повысило настроение. До Кронштадта можно и потерпеть.

22:15

Немцы возобновили артобстрел как раз в тот момент, когда долгожданный буксир наконец подошел к «Виронии».

Военные корреспонденты Михайловский, Тарасенков и Цехновицер, перегнувшись через фальшборт, наблюдали, как с буксира на лайнер заводят буксировочные концы. Были отданы швартовы и грузная «Вирония», отойдя от стенки, стала медленно разворачиваться.

И в этот момент посыпались снаряды. Уже стемнело и немцы скорее всего не видели отхода «Виронии», продолжая вслепую, по площадям обстреливать рейд и гавани. Несколько снарядов упало совсем близко от борта, водяные столбы обрушило на палубу, ударной волной резануло по ушам. Следующим снарядом, как всегда случается в таких случаях, перебило буксирный трос. Семибалльный ветер понёс «Виронию» на стенку.

Видимо, на буксире в какой-то момент не заметили обрыва троса, поскольку капитан 3-го ранга Ростик с нотками истерики в голосе закричал в мегафон: «На буксире! Заводите новые концы! Новые, говорю!» Голос командира тонул в шуме и грохоте.

Михайловский увидел вздымающуюся на волне корму буксира, откуда ловко бросили на полубак «Виронии» бросательный конец, а вслед за ним к носу «Виронии» потянулся, как удав, толстенный буксирный конец.

Обстрел прекратился также внезапно, как и начался. Грузно покачиваясь, «Вирония» выходила на рейд, оставляя слева по борту остров Найссаар, черневший своими берегами, поросшими густым лесом. На острове слышались взрывы. В небо вздымались языки пламени.

За кормой оставался Таллинн, окутанный дымом пожаров. Языки пламени в наступающей темноте стали видны ещё более отчётливо. Темными силуэтами проектировались вдали башни и шпили, то открывающиеся, то вновь затягиваемые темной пеленой дыма.

В памяти Михайловского навсегда остался неповторимый силуэт Таллинна...

«Вирония» встала на якорь под защитой берега, ожидая дальнейших распоряжений.

22:30

Попрощавшись с капитаном 2-го ранга Антоновым, командир канонерской лодки «Амгунь» капитан-лейтенант Вальдман перешел на свой корабль и спустился в каюту. На его столе лежал листок бумаги, на котором Вальдман сделал карандашный рисунок затопленного «Амура». Профессиональному художнику хорошо удалось передать трагедию и боль принесённого в жертву корабля-ветерана, с которым у него было связано столько воспоминаний. На «Амуре» он начинал свою службу вахтенным офицером и командиром роты после производства в мичмана.

Со вздохом он взял рисунок и положил его в ученическую тетрадку, которая заменяла на канонерке книгу приказов.

Взглянув на часы, Вальдман поднялся на мостик канонерки. Там находились штурман и по совместительству его старпом лейтенант Ефимов и артиллерийский офицер (командир БЧ-2) младший лейтенант Чуксинов. Далеко на баке — вся командная надстройка бывшей шаланды находилась на корме — боцман канонерки главстаршина Журков хлопотал с матросами у шпилевого устройства. Вальдмана сильно беспокоила нехватка боеприпасов на канлодке. Особенно зенитного. Он хотел его пополнить сегодня, но такой возможности уже не представилось. Хорошо еще, что удалось погрузить достаточное количество угля.

В этот момент Вальдман увидел, как по сходням, соединяющим «Амгунь» с «Москвой», прошли на его канлодку два офицера. Один из них был начальник штаба дивизиона капитан-лейтенант Власко-Власов, второго же Вальдман не знал.

Офицеры поднялись на мостик.

Капитан-лейтенант Власко-Власов объявил Вальдману, что канонерская лодка «Амгунь» назначена флагманским кораблём 3-го конвоя.

А пришедший с начальником штаба дивизиона канонерских лодок офицер был капитан 2-го ранга Янсон, назначенный командиром этого конвоя.

22:45

Командир канонерской лодки «И-8», назначенный командиром 4-го конвоя, капитан 3-го ранга Глуховцев более всего беспокоился, что вверенным его попечению судам просто не удастся покинуть Таллинн из-за штормовой погоды. В подчинении Глуховцева находились малые суда, чьё водоизмещение не превышало 200 тонн.

Сама канонерка «И-8», будучи самым крупным кораблём в конвое, имела водоизмещение 580 тонн. Канонерка была перестроена из древней грунтовозной шаланды, построенной ещё в 1913 году. До ноября 1939 года шаланда, громко именуемая «Кронштадт», трудилась в Спецгидрострое НКВД. Она была мобилизована флотом и вооружена ещё в начале Финской войны. После войны с финнами разоружена, возвращена Балттехфлоту и переименована в «И-8». В июле 1941 года старая шаланда снова была мобилизована и, после вооружения и направления на неё военного экипажа подняла 26 июля 1941 года военно-морской флаг, войдя в состав КБФ в качестве канонерской лодки.

Для своего водоизмещения «И-8» имела мощное вооружение, не уступающее фактически вооружению канлодок типа «Амгунь», которые были вдвое больше её. На «И-8» стояли те же два 100-мм орудия, 2 — 45-мм, одно 37-мм орудие и два пулемёта ДШК. Конечно, «И-8» значительно уступала им в мореходности, а потому не использовалась при артиллерийской поддержке сухопутных войск с той интенсивностью, как «Амгунь» и «Москва». Зато её орудия и пулемёты всегда включались в зенитную завесу при налете бомбардировщиков на гавани и рейд...

Рядом с канонеркой покачивалась на якоре эстонская парусно-моторная грузовая шхуна «Атта» с грузом боеприпасов и примерно 50-ю бойцами на борту. Шхуну мотало так сильно, что Глуховцев приказал ей подойти к «И-8» и пришвартоваться к канлодке.

23:00

Капитан Калитаев продолжал держать «Казахстан» у стенки Беккеровской гавани, не давая приказа к отходу, хотя транспорт принял уже гораздо больше планируемых 2500 человек. А людей на причале всё пребывало. Находящийся на борту уполномоченный от Военного совета КБФ полковой комиссар Лазученков уже поднимался на мостик, чтобы выяснить, когда Калитаев собирается выводить «Казахстан» на рейд, и получил ответ: «Когда не останется людей на стенке». Лазученков растерянно посмотрел на переполненную людьми верхнюю палубу. Скученность была такая, что невозможно было подобраться ни к пожарным средствам, ни к шлюпкам. Даже зенитные орудия и пулемёты торчали из-за спин и плеч людей. Находящиеся на транспорте какие-то крупные чины из Политуправления пытались также побудить капитана отвести транспорт на рейд, но не были даже допущены на мостик.

По причалам уже прямой наводкой били немецкие танки. Артиллеристы прямо с пирсов вели по ним ответный огонь, а расстреляв боезапас, вкатывали орудия на «Казахстан» по широким сходням. За борт были вывалены около десятка штормтрапов, по которым со всех сторон карабкались солдаты.

Время от времени прямо в центре скопившихся на причале людей взрывались снаряды и мины. По толпе пробегал даже не крик, а какой-то всхлип. Толпа снова смыкалась, живые переступали через мертвых, стремясь к спасительным трапам. Вся эта жуткая до неправдоподобия картина, напоминающая ожившие фантасмагории Босха, освещалась пожарами полыхающих неподалеку складов, где рвались ящики с патронами и гранатами.

В отблеске этих пожаров, стоявший на крыле мостика капитан Калитаев все ещё не давал команды к отходу. Возможно, он предчувствовал, что это его последний рейс и сам не хотел в него идти.

23:20

Капитан Калитаев понял, что ждать больше невозможно. Его первый помощник Желтов доложил, что на транспорт принято более 5000 человек и неучтённое количество грузов. Все грузовые марки ушли под воду. Спустить кого-нибудь на пирс, чтобы отдать швартовы, было уже невозможно. Ему было бы просто не добраться через огромную толпу до причальных кнехт.

Буксира не было.

Имея опыт действий в разных экстремальных ситуациях во время плавания по Севморпути, капитан Калитаев решил отвести транспорт на рейд без буксира, несмотря на сильный привальный ветер.

Швартовы обрубили. Манипулируя ручками машинных телеграфов и давая четкие команды на руль, Калитаев стал отводить «Казахстан» от стенки. Две широкие сходни с людьми упали в воду. Десятки людей остались висеть на шторм-трапах, продолжая карабкаться вверх. Толпа на берегу охнула и загудела. Взрывы заглушали крики, а крики — взрывы.

Толпа на удаляющемся причале быстро превращалась в тёмную, безликую, воющую массу, особенно страшную на фоне багровых языков пламени...

23:40

Завотделом печати Ленинградского горкома партии Александр Зонин, находившийся в кают-компании комсостава «Казахстана», понял, что транспорт наконец отошел от стенки и облегченно вздохнул.

Полковой комиссар Лазученков — уполномоченный Военного совета КБФ — даже высказал предположение: не собирается ли Калитаев дождаться немцев прямо у причала Беккеровской гавани, чтобы сдать им пароход вместе с несколькими тысячами пленных?

Возможно, это была шутка, но по тону ничего веселого в голосе Лазученкова не чувствовалось.

— Мы ещё у него выясним, чего он так долго ждал, — посулил уполномоченный.

Зонин молчал. Сорокалетний писатель — политработник уже имел за плечами богатую политическую и литературную биографию. В годы гражданской войны он, несмотря на молодость, успел побывать комиссаром полка, подавлял Кронштадтский мятеж, за что получил орден Боевого Красного Знамени, был делегатом X съезда партии и даже начальником отдела печати политуправления реввоенсовета республики.

Ему прочили большое будущее, но, видимо, из-за сомнительного социального происхождения (он был сыном фотографа из Елизаветграда) его карьера резко оборвалась.

После окончания литературного отделения Института красной профессуры он занимал должности замредактора в разных толстых журналах, иногда поднимаясь до редактора, ведя, по его собственным словам, «яростную борьбу за пролетарскую литературу». Перед войной он занимал должность главного редактора печально-знаменитого в будущем журнала «Звезда», откуда его и взяли зав. отделом печати горкома партии. В Таллинн Зонин прибыл, поскольку именно там находилось Политуправление КБФ. где ему была подготовлена новая и весьма интересная должность инструктора-литератора ПУРа Балтийского флота.

Как известно, тогда в СССР никакой цензуры, считавшейся одной из самых страшных гримас «проклятого прошлого», не было. Были инструкторы-литераторы.

Из Таллинна литературный отдел политуправления КБФ должен был уходить на «Виронии». Но на «Виронию» все они опоздали и устроились на «Казахстане». Задремав в пружинном кресле салона, Зонин с удовольствием подумал о том, что самое большее через двое суток он снова будет в Ленинграде...

А в другом конце огромного транспорта лейтенант Абрамичев, увидев, что «Казахстан» наконец отвалил от стенки, работая локтями, протиснулся в помещение, где лежал раненый политрук Зарубин.

Голова и лицо Зарубина были полностью забинтованы. Только глаза смотрели из бинтов.

— Уходим, — радостно сообщил ему Абрамичев. — Скоро будем в Питере. Потерпи...

«Казахстан» прогрохотал якорной цепью на траверзе острова Найссаар, оставив по правому борту горящий Таллинн.

23:55

На борту ещё стоявшего у стенки Минной гавани штабного судна «Пиккер» адмирал Пантелеев пробежал глазами последний рапорт об обстановке:

Далее шёл длинный список транспортов с указанием количества принятых на борт военнослужащих армии и флота. Как обычно, с точностью до 1000 человек. Даже беглого взгляда на этот список было достаточно, чтобы убедиться, что в Таллинне пришлось бросить на произвол судьбы примерно 15 тысяч только военнослужащих. То есть около трети личного состава.[14]