Балтийская трагедия: Агония

00:10

Командир крейсера «Киров» капитан 2-го ранга Сухоруков, дождавшись смены вахт в 0 часов, спустился в свою каюту. Нужно было немного привести себя в порядок перед прибытием на крейсер командующего флотом со своим походным штабом и поспать хотя бы пару часов.

Приказав к 2 часам ночи вызвать в каюту матроса, исполняющего на крейсере обязанности парикмахера, а его самого разбудить на 15 минут раньше, Сухоруков снял китель и ботинки, улегся на диван, надеясь сразу же заснуть мертвым сном. Все-таки он даже не вздремнул в течение почти полутора суток.

Но сон не шёл. Почему-то вспомнились события двадцатипятилетней давности, когда также в конце августа, но 1916 года, он, крестьянский паренек из забытого Богом села Купасовка Курской губернии, приехал в скопище железнодорожных вагонов, палаток и сараев, из которых постепенно вырастал город Романов на Муроме, позднее названный Мурманском. Там Сухорукову удалось устроиться подручным кочегара на паровозе.

Шла война и в 1917 году Сухорукова призвали на флот. Пройдя предварительную подготовку в Архангельском полуэкипаже, он был назначен строевым матросом на тральщик (№23), конвоировавший пассажирские и грузовые суда на пути между Архангельском и Мурманском. В 1918 году Сухоруков был переведен на легендарный линкор «Чесма» — бывшую порт-артурскую «Полтаву», выкупленную из японского плена и совершившую переход с Дальнего Востока с тем, чтобы попасть в плен вторично — на этот раз к англичанам. Вместе с линкором в плен попал и 20-летний Максим Сухоруков.

В мае 1919 года по настоянию правительства Чайковского англичане отпустили пленных и Сухоруков снова вернулся к своим обязанностям строевого матроса на линкоре «Чесма». После ухода белых и англичан и занятия Архангельска Красной Армией, Сухоруков продолжал служить на «Чесме», ржавеющей в Архангельском порту, и лишь весной 1921 года был переведен на знаменитую яхту «Ярославна», позднее переименованную в «Боровский» и бывшую тогда самым крупным из действующих боевых кораблей на Севере. К этому времени Сухоруков служил уже старшиной роты.

В декабре 1921 года 23-летний моряк был послан в Петроград на учёбу в подготовительное Военно-Морское училище, где опытным морякам давали главным образом общее среднее образование. В 1924 году всех курсантов подготовительного училища зачислили в Высшее Военно-морское училище им. Фрунзе, где вместе с Сухоруковым в одной группе учился и нынешний нарком ВМФ адмирал Кузнецов. Окончив училище в 1926 году, Сухоруков был назначен вахтенным офицером на линкор «Марат», а затем после короткой службы на спасателе «Коммуна» снова был направлен на учёбу на штурманский факультет ВСКОСа.

В 1929 году служба штурманом на эсминце «Яков Свердлов», а с 1 июня 1931 года — флагманским штурманом бригады эсминцев Балтийского флота.

В 1932 году он становится командиром эскадренного миноносца «Войков», ещё четыре года назад носившего имя «Троцкий», на котором совершает беспримерный в то время переход Северным Морским путем во Владивосток. Далее следует период службы на Тихоокеанском флоте: командиром дивизиона сторожевых кораблей, начальником штаба бригады эсминцев и с 8 октября 1940 года — командиром строящегося в Комсомольске-на-Амуре крейсера «Калинин», существовавшего тогда только в днищевом наборе. 26 декабря 1940 года Сухорукова внезапно отозвали на Балтику и назначили командиром крейсера «Киров».

Крейсер ремонтировался после посадки на мель, за что собственно и был снят его прежний командир капитан 2-го ранга Волков.

Не успел Сухоруков освоиться на новом месте, как грянула война.

Военная обстановка и приказы командования постоянно ставили крейсер «Киров» на грань гибели, которая временами казалась просто неминуемой. Только воля и мастерство Сухорукова спасали корабль, и когда его волоком тащили через Моонзундский пролив, и в двухмесячном страшном хороводе со смертью под ливнем снарядов и бомб на рейде осажденного Таллинна.

Сегодня крейсеру предстояло новое испытание: пройти почти 200 миль по Финскому заливу, оба берега которого захвачены противником, фарватеры завалены минами, а в небе безраздельно господствует вражеская авиация.

Та истерия, поднятая в Москве относительно крейсера «Киров», была в достаточной степени известна Сухорукову, чтобы понять, что его голова снова поставлена на кон, как в Моонзунде, когда ему совершенно недвусмысленно дали понять какая его ждет судьба, если крейсер придется бросить в Рижском заливе. Правда, тогда ответственность как бы делилась с адмиралом Дроздом. Видимо, эта ответственность в сочетании с сериями обидных поражений и нелепых неудач сломали Дрозда, не без оснований ожидающего, что ему в конце концов припомнят всю летнюю кампанию 1941-го года на Балтике.

И сейчас Сухоруков остался один, кто вообще был в состоянии провести огромный корабль по протраленной полосе, едва превышающей по ширине ширину самого корабля. И это при весьма реальной перспективе постоянных атак с воздуха, когда самолёты противника могут взлетать с берегов залива, а у крейсера не будет пространства даже для следования обычным зигзагом.

Обстановка становилась ещё более сложной оттого, что через несколько часов на «Киров» должен был прибыть сам командующий флотом со своим походным штабом, а также с командованием 10-м армейским корпусом.

Наличие на мостике крейсера сразу трёх адмиралов создавало атмосферу почти полной безнадежности. Способности Дрозда принимать в боевой обстановке абсолютно неверные решения и способности адмирала Трибуца в любой обстановке вообще не принимать никаких решений, дополнялись склонностью контр-адмирала Смирнова впадать в панику по любому случаю. Хотя существовала слабая надежда, что адмиралы нейтрализуют друг друга и не будут мешать ему управлять кораблём.

00:40

Никто не сообщил обстановку капитану-лейтенанту Грачёву, когда его подводная лодка «Щ-301» подошла к главной базе флота возвращаясь из боевого похода, что флот уходит из Таллинна.

«Щ-301» была заложена ещё в феврале 1930 года, принадлежа к 111-й серии советских подводных лодок, тайно спроектированных и построенных с помощью безработных немецких специалистов времен Веймарской республики. В строй «Щ-301» вошла 11 ноября 1933 года и, будучи головной лодкой серии, получила название «Щука», дав индекс «Щ» многочисленным лодкам разных серий, прототипом которых она являлась. Впрочем, название «Щука» лодка сохранила лишь до 15 сентября 1934 года, когда в интересах секретности и, видимо, для введения в заблуждение многочисленных врагов Советского Союза у подводных лодок отобрали названия, оставив только индексы и номера.

«Щ-301» имела 692 тонны подводного водоизмещения, экипаж 35 человек и была вооружена шестью (4 в носу и 2 в корме) торпедными аппаратами, а также двумя сорокапятимиллиметровыми орудиями. Серия подводных лодок, к которой принадлежала «Щ-301», оказалась весьма неудачной и ограничилась четырьмя вечно ремонтирующимися единицами. Все четыре лодки были брошены в бой с первых же дней войны, и единственная уцелевшая из них — «Щ-303» — была удостоена в 1943 году Гвардейского звания.

Что касается лодки Грачёва, то война застала её на ремонте в Ленинграде. Только в начале августа «Щ-301» вышла в море, приступив к патрулированию на позиции западнее Готланда на меридиане маяка Ландсорт.

Капитан-лейтенант Грачёв был опытным подводником, участником войны в Испании, где благодаря его мужеству и находчивости была спасена от гибели республиканская подлодка «С-1».

Несколько дней «Щ-301» патрулировала без всякого результата, но вечером 19 августа обнаружила транспорт противника водоизмещением, как определил Грачёв, примерно в 8000 тонн. Транспорт шел в охранении миноносца и двух катеров. Грачёв выпустил по транспорту две торпеды и, уходя от бросившихся на него катеров, ясно слышал два взрыва и решил, что отправил транспорт на дно.

Уклоняясь от посыпавшихся на нее глубинных бомб, «Щ-301» ударилась о грунт, сильно помяв себе легкий корпус и горизонтальные рули. А потому Грачёв мечтал поскорее добраться до Таллинна и там отремонтировать повреждения под материнским боком плавбазы «Серп и Молот», а то и в доке.

Подойдя к внешней кромке минных заграждений, капитан-лейтенант Грачёв дал свои позывные и запросил тральщики для проводки на рейд. С лодки увидели большое количество кораблей и судов, собравшихся между островами Найссаар и Аэгна, но не поняли, что бы это могло означать.

Ждать пришлось достаточно долго, когда из темноты появился катер МО, откуда голосом передали приказ «Щ-301» стать на якорь и ждать дальнейших распоряжений. На вопрос: «Что случилось?» — был получен ошеломляющий ответ: «Уходим из Таллинна. В городе немцы. В гаванях уже никого нет».

Капитан-лейтенант Грачёв, его комиссар Кобликов и старший механик Тильзо продолжали стоять на рубке «Щ-301», вглядываясь в темноту и ожидая дальнейшего развития событий.

00:50

Капитан 1-го ранга Египко, стоя на рубке подводной лодки «С-5» вместе с её командиром капитаном 3-го ранга Ващенко, командиром 3-го ранга дивизиона подводных лодок Аверочкиным и комиссаром бригады Обушенковым, наблюдал, как отделившись от колонны подводных лодок, две «малютки» — «М-98» капитана-лейтенанта Беззубикова и «М-102» капитана-лейтенанта Гладилина, малым ходом двинулись за пятью тральщиками в сторону открытого моря.

Уход этих двух лодок — это было всё, чего удалось добиться капитану 1-го ранга Египко в его настойчивых просьбах к командующему не тащить с собой в Кронштадт подводные лодки в надводном положении в составе конвоев. Для двух «малюток» нашли обоснование: «Для обеспечения отхода КБФ от внезапного нападения кораблей противника с веста». С этой целью «М-102» должна была патрулировать к востоку от маяка Порккалан-Каллбода, а «М-98» — к югу от Хельсинки.

Остальные 9 лодок покачивались на якорях в небольшой бухточке острова Найссаар, ожидая приказа к походу.

Капитан 1-го ранга Египко ещё раз осмотрел свою бригаду.

Непосредственно за «С-5» стояла подводная лодка «С-4» капитана-лейтенанта Абронисимова, затем «Лембит» капитана-лейтенанта Полещука. К «Лембиту» лагом был пришвартован «Калев» капитана-лейтенанта Ныркова. Далее стояла «Щ-307» капитана-лейтенанта Петрова, пришвартованная к «Щ-308» капитана-лейтенанта Маркелова. У неказистого деревянного пирса стояли лагом друг к другу ещё три лодки: «Щ-322» капитана 3-го ранга Ермилова, «М-79» капитана-лейтенанта Автономова и «М-95» капитана-лейтенанта Фёдорова.

Ни одна из лодок не успела закончить ремонт, когда потребовалось срочно выводить из Минной гавани плавбазу «Серп и Молот». Чтобы освободить путь огромной плавучей мастерской, лодки отправили к Найссаару заранее и поставили в бухту, где они и стояли до сих пор.

Египко знал, что уже вернулась из боевого похода подводная лодка капитана-лейтенанта Грачёва «Щ-301» и стоит где-то у входа на внешний рейд. Лучше бы было её отправить обратно в море, чем заставлять следовать под ударами с воздуха через мины в надводном положении. Он уже хотел связаться с Грачёвым в коротковолновом диапазоне и приказать ему именно так и поступить, но вспомнил, что на «Щ-301» наверняка в обрез горючего, а возможно лодка имеет и какие-нибудь боевые повреждения, что не позволит ей действовать автономно в условиях усиливающегося шторма.

Не прекращая моросил дождь, шквальный ветер раскачивал сосны на берегу. Мрачный от сознания своего бессилия и беспомощности капитан 1-го ранга Египко, сдерживаясь, ритмично постукивал кулаком по ограждению мостика.

01:15

Мичман Попенкер с двумя своими мотористами, закончив погрузку на транспорт запасных двигателей и запчастей, шли по ночному пирсу Минной гавани, разыскивая в темноте катера своего дивизиона.

Один из катеров стоял у пирса и его командир старший лейтенант Бондарь страшно обрадовался, увидев сразу трёх специалистов по машинной установке. Его собственные мотористы, недавно призванные из запаса колхозные трактористы, ничего толком не знали о катерных двигателях. Опытные механики Попенкера быстро устранили все неисправности, объяснив бывшим трактористам что к чему.

Пока они работали, к пирсу подошли ещё несколько катеров: МО-142 старшего лейтенанта Обухова, МО-112 старшего лейтенанта Гимпельсона и МО-210 старшего лейтенанта Панцырного.

Прибывший на МО-142 командир дивизиона Капралов, увидев трёх опытных «машинных духов», страшно обрадовался и, к великому огорчению Бондаря, приказал им отправляться на катер Гимпельсона МО-112, где обязанности механика выполнял старшина 1-й статьи срочной службы Кабанов.

У всех катеров, хотя они ещё держались вместе, были разные задачи во время перехода. По возможности их распределили между различными отрядами боевых кораблей и транспортов, но пока держали вместе, поскольку им ещё предстояло выставить мины в разных укромных уголках гавани. Два катера временно были оставлены в распоряжении начальника штаба флота адмирала Пантелеева и начальника тыла КБФ генерал-майора Москаленко, руководящего уничтожением флотских складов и имущества.

Задач у катеров как основных эскортирующих кораблей было великое множество. Они должны были предупреждать боевые корабли и транспортные суда о наличии плавающих мин у них на курсе, проводить поиск подводных лодок, вступать в бой с торпедными катерами противника, если те вздумают выйти в атаку на конвои, осуществлять связь между отрядами, служить посыльными судами. Но самой главной их задачей, хотя она и не была им поставлена в качестве таковой, было спасение людей с тонущих судов. Эту задачу не надо было ставить перед катерниками. Каждый знал о ней с первых же дней войны.

01:35

Капитан Чижиков подвел свой пароход «Эвальд» к южной оконечности острова Аэгна, где приказал встать на якорь. Он не вполне ещё освоился с судном, которым командовал всего четыре дня после таинственного исчезновения капитана-эстонца.

Старый маленький пароход «Эвальд» грузоподъемностью всего 719 БрТ был построен в Германии в 1894 году и назван «Христиан».

В 1938 году судно было приобретено Эстонской республикой и вместе с республикой стало собственностью СССР в ноябре 1940 года...

«Эвальд» был облюбован доктором Смольниковым в качестве госпитального судна. На «Эвальд» было выделено, 3 врача, 4 медсестры и 6 санитаров. Весь день пароход, не подходя к причалу, стоял в Русско-Балтийской гавани под обстрелом, принимая раненых, доставляемых различными портовыми плавсредствами. Маленький пароходик загрузился до предела, приняв на борт 670 тяжелораненых бойцов и командиров.

Как и на большинстве других транспортов, на «Эвальде» не хватало продовольствия и воды для столь большого количества раненых.

А главное — не хватало спасательных плавсредств и даже пробковых поясов.

02:00

Капитан спасательного судна «Колывань» Плеханов с тревогой смотрел как волны перекатываются через его суденышко, как будто «Колывань» была подводной лодкой, идущей в позиционном положении. Высота надводного борта перегруженного спасателя едва составляла 30 сантиметров.

Во всех помещениях «Колывани», как сардины в банке, находились люди — главным образом солдаты какого-то пехотного батальона, появившегося на причале Каботажной гавани в самый последний момент.

Капитан Плеханов относился к своему судну с большой осторожностью. Во-первых, оно было очень старое, а во-вторых, уже один раз гибло, причем со всем экипажем.

«Колывань» водоизмещением 770 т была построена в 1911 году в Христиании в качестве рыболовного траулера и названа «Гулла». В 1913 году судно было куплено Морским ведомством Российской Империи и использовалось в качестве портового судна на строительстве крепости Петра Великого. Втянутая вместе с Россией в водоворот войн и революций «Колывань» участвовала в Первой мировой войне, совершила переход из Ревеля в Гельсингфорс и из Гельсингфорса в Кронштадт через непроходимые льды Финского залива, обслуживала ДОТ, а 10 августа 1918 года подорвалась на мине у маяка Шепелев и погибла вместе со всем экипажем. Семнадцать лет «Колывань» пролежала на дне моря и лишь в июне 1935 года судно было поднято ЭПРОНом, отбуксировано в Кронштадт, где и поставлено на капитально-восстановительный ремонт. В 1938 году «Колывань» снова вошла в строй в качестве судоподъемной плавбазы ЭПРОНа на Канонерском заводе в Ленинграде. При восстановительном ремонте на судне пытались смонтировать всё новейшее судоподъемное оборудование, появившееся за то время, пока «Колывань» покоилась на дне Финского залива, что привело к сильной перегрузке судна. Даже при нормальном водоизмещении высота надводного борта не превышала 50 см, а при полном (950 БрТ) надводный борт уходил под воду ещё сантиметров на 20.

С первых же дней войны «Колывань» была мобилизована в качестве спасательного судна КБФ и бродила по разным бухтам, поднимая грузы с потопленных барж, лихтеров и буксиров, стаскивая разные плавсредства с мели, снимая ценное оборудование и боеприпасы с затопленных и полузатопленных боевых кораблей. Кроме указанных задач «Колывань» выполняла функции судна сопровождения и обеспечения, эскортируя эсминцы, тральщики и подводные лодки по смертельным фарватерам извилистых проливов Моонзундского архипелага.

Первая жизнь судна продолжалась 5 лет — с 1913 по 1918 гг. Вторая жизнь началась в 1938 году и никто не верил, что она продлится долго.

02:20

Александр Пунченок командовал, возможно, самым старым кораблём из всех находящихся в Таллинне — спасательным судном «Метеор», построенном ещё в 1877 году в Мотале и известное в первые 39 лет своего существования под названием «Гермес».

В 1914 году буксир «Гермес», потерпев аварию, затонул в Барезунде, но в 1916 году поднят, отремонтирован и 24 ноября того же года включен в состав Балтийского флота под новым именем «Метеор» в качестве спасательного судна. В 1918 году «Метеор» за ветхостью, не позволявшей провести его через льды, был брошен в Гельсингфорсе, захвачен там немцами, а затем передан Эстонской республике. Пройдя в 1920 году очередной капитальный ремонт и перестройку, «Метеор» обслуживал торговый флот молодой республики в качестве спасательного буксира Таллиннского порта. Перейдя в собственность СССР, «Метеор» в августе 1940 года был передан ЭПРОНу, а в первый же день войны мобилизован и вошел в состав КБФ, крутясь на минах под авиабомбами, как и все другие боевые и вспомогательные корабли Балтийского флота.

Биографии «Метеора» в высшей степени соответствовала и биография его капитана Александра Пунченка, хотя он и был на 32 года моложе своего 64-летнего судна.

Родившись в 1909 году в семье прапорщика 148-го Каспийского полка, расквартированного в Новом Петергофе, Александр Пунченок с детства мечтал о двух вещах: стать моряком и писателем-маринистом. В 1925 году он поступил в Военно-морское училище им. Фрунзе, но в 1928 году был оттуда отчислен как сын царского офицера. Однако это не убило мечту о море и Пунченок поступил на работу матросом в Балтийское морское пароходство, а затем — в Ленинградский морской техникум, бросил его не доучившись и отправился плавать на север штурманом рыболовного траулера. В 1933 году Пунченок снова поступил в морской техникум, окончил его, плавал штурманом на различных судах БГМП, а в 1939 году окончил специальные военно-морские курсы и был аттестован на должность командира судов вспомогательного флота КБФ. Таким образом, изгнанный из училища Фрунзе 11 лет назад за социальное происхождение, Пунченок, совершив коордонант длиной в 11 лет, всё-таки стал командиром военного флота.

Все эти годы он очень много писал, осуществляя и вторую свою мечту — стать литератором-маринистом. В 1939 году он был даже премирован на Всесоюзном конкурсе за киносценарий «На дальней заставе», а в 1940 году киностудия «Ленфильм» приняла к съемке другой сценарий, написанный Пунченком — «12 жён», а совсем накануне войны была опубликована его пьеса «На высоте».

В первые же дни войны Александр Пунченок пошел добровольцем на флот. Его даже не аттестовали и в непонятном статусе «командира запаса» назначили командовать «Метеором». Но он был горд и этим. Он даже установил на рубке над мостиком счетверённую установку пулемётов «Максим», что придавало антикварному спасателю весьма грозный вид.

02:40

Командир сторожевого корабля «Аметист» капитан-лейтенант Сукач считал, что только чудо позволит его механикам устранить все повреждения, которые нанес древней машине сторожевика близкий разрыв авиабомбы.

Среди экзотических и антикварных кораблей, собранных военной судьбою в Таллинне и готовящихся с первыми признаками улучшения погоды начать прорыв в Кронштадт, сторожевой корабль «Аметист» выделялся тем, что был не каким-нибудь буксиром или спасателем, а боевым кораблём специальной постройки и причудливой судьбы.

Построенный в 1916 году в Германии в большой серии миноносцев прибрежного действия типа «А», предназначенных для Кайзеровского флота и получив название «А-32», корабль принимал участие в операциях немецкого флота в восточной Балтике и 25 октября 1917 года был выброшен штормом на камни у побережья Эстонии. Миноносец простоял на камнях до 1923 года, после чего был снят, отремонтирован и включен под тем же индексом «А-32» в состав военного флота Эстонской республики.

Бывший немецкий миноносец был в те годы существенной добавкой к слабому военному флоту молодой республики. При водоизмещении 250 тонн корабль нес два 88-мм орудия и один 450-мм торпедный аппарат и мог развивать скорость до 25 узлов. В 1932 году миноносец был переименован в «Сулев» и находился в строю до самой аннексии Эстонии Советским Союзом. 17 октября 1940 года корабль был переименован в «Аметист», переклассифицирован в сторожевой корабль и передан НКВД в качестве пограничного сторожевика.

С первых же дней войны «Аметист» был возвращен флоту и активно включился в боевые действия на Балтике, эскортируя минно-заградительные операции и занимаясь проводкой транспортов. К этому времени корабль был вооружён тремя 45-мм орудиями, мог принимать на палубу мины и глубинные бомбы.

25 июня 1941 года, получив сообщение с поста СНиС на мысе Юминда об обнаружении неизвестной подводной лодки, находящийся неподалеку «Аметист» направился полным ходом в указанный район. Около половины третьего ночи сигнальщик сторожевика Куимов заметил перископ на курсовом угле 30 градусов левого борта. Капитан-лейтенант Сукач повел корабль в атаку. По команде с мостика старшина 1-й статьи Косарев и матрос Пашкевич сбросили большую серию глубинных бомб. На поверхности моря образовались воздушные пузыри и всасывающая воронка. Находившиеся на мостике слышали характерный металлический звук подводного удара. Развернувшись «Аметист» сбросил ещё серию глубинных бомб. На воде появились маслянистые и ржавые пятна. В течение пяти часов сторожевик патрулировал в этом районе сначала один, а потом вместе с вызванным на подмогу катером «МО-229», но никаких новых признаков наличия в этом районе подводной лодки обнаружить не удалось.

Затем «Аметист» участвовал в сложных и опасных операциях, сопровождая знаменитый колесный минный заградитель «Суроп», ставивший мины в устье Финского залива и к югу от о. Бенгтшер, обстреливал занятое противником побережье и отчаянно сражался с призраками немецких подводных лодок, когда искусственно раздутая противолодочная истерия заставляла принимать за перископ любое плавающее бревно или бочку.

23 августа «Аметист» получил задание снять личный состав поста СНиС и погранзаставу в районе мыса Ихасамуниеми, которые уже были отрезаны противником. Немцы встретили «Аметист» на подходе к берегу пулемётным огнем. Ответным огнем своих трёх «сорокапяток» «Аметист» уничтожил три пулемётных точки противника на берегу, снял людей и поспешил обратно в Таллинн. Изношенные машины старого немецкого миноносца с трудом развивали скорость 18 узлов. На отходе «Аметист» настигла авиация противника. Тройка «юнкерсов» не поленилась сбросить на маленький сторожевик 8 тяжёлых бомб, одна из которых взорвалась в каких-нибудь 10 метрах от борта. «Аметист» подбросило в воде и положило на борт, засыпав осколками. При этом вышла из строя половина антикварного набора питательных и циркуляционных насосов, обслуживающих старую немецкую турбину.

Доковыляв до Таллинна, капитан-лейтенант Сукач узнал, что ему предстоит эскортировать 1-й конвой, а до этого ещё ставить перед уходом мины во внутренних гаванях Таллинна. Механики, вдохновляемые военкомом с замечательной для его профессии фамилией Комиссаров, делали всё, чтобы старая машина позволила сторожевику сражаться со своими бывшими создателями — немцами.

Сменивший за четверть века службы три флага — немецкий, эстонский и советский — и три имени, сторожевик «Аметист» готовился к прорыву в Кронштадт.

Франтоватый, насмешливый и энергичный капитан-лейтенант Александр Сукач, перешедший в КБФ вместе с «Аметистом» из морской погранохраны, привык к своему старому сторожевику и был уверен в нём.

Беспокоила машина, но она беспокоила его с первых дней войны. Главным образом, из-за отсутствия антикварных запчастей. Каждую гайку приходилось вытачивать по индивидуальному заказу.

02:55

Капитан 2-го ранга Цобель — командир сетевого заградителя «Азимут» — также находился со своим судном ещё в Минной гавани.

Капитан 2-го ранга Цобель был старым, опытным и образованным моряком. Был он даже капитаном 1-го ранга, занимая командные должности в штабе флота и эскадры, одно время считаясь кандидатом в адмиралы.

Цобеля губило, как и многих, пристрастие к спиртному. На флоте трудно найти вообще непьющего человека. Сама сущность морской службы, требующая особенно от комсостава постоянного нервного напряжения, диктует необходимость какого-то средства, позволяющего расслабиться в редкие минуты досуга. На всех флотах мира этим средством являлось спиртное, будь то ром, шнапс, саке или водка. Знаменитая дореволюционная чарка была отменена после 1917 года, но не только не улучшила положения с потреблением спиртного на флоте, но ещё больше это положение усугубила. Однако и в царское, и в советское время с одинаковой строгостью действовало одно и то же правило: пристрастие к спиртному никак не должно было влиять на выполнение моряком положенных ему обязанностей. Если это правило соблюдалось, то на эту «слабость» почти всегда смотрели сквозь пальцы, если же нет, то, естественно, принимались меры карательного характера.

Во времена наркома ВМФ Фриновского, когда ни один из флотских офицеров не мог сказать, доживёт ли он до утра, пьянство на флоте достигло уровня эпидемии. Капитан 1-го ранга Цобель, происходя из мичманов старого флота, естественно, считал себя потенциальной жертвой и стал, что говорится, «пить горькую». Возможно это его и спасло, поскольку пьянство, с точки зрения НКВД, если и считалось пороком, то «социально близким», но остановиться он уже не мог. Адмирал Кузнецов, приняв наркомат и оградив в силу своих возможностей флот от непомерной страсти товарища Сталина к уничтожению всего живого, стал железной рукой наводить на флоте порядок из хаоса, оставленного его предшественником.

В итоге, капитан 1-го ранга Цобель превратился в капитана 2-го ранга и был понижен в должности. Затем его понизили в должности ещё раз и уже хотели было вообще выгнать от греха подальше из кадров ВМФ, но за него вступился сам Трибуц. Все-таки Цобель был моряком от Бога, прекрасным штурманом, великолепно знающим коварные воды Балтики. Кроме того, он клятвенно (правда, уже не в первый раз) обещал побороть в себе этот вечный российский и советский недуг.

В результате капитан 2-го ранга Цобель стал командиром сетевого заградителя «Азимут».

Заградитель «Азимут» водоизмещением в 459 тонн был построен в 1906 году и в качестве минного транспорта вошёл в состав плавсредств Кронштадтской крепости. В те годы он так и назывался — «Заградитель».

Пробыв в этом статусе всю мировую войну, «Заградитель» после революции то включался в состав Морских сил Балтийского Моря, то снова передавался Кронштадтской крепости, пока в августе 1925 года не был сдан в порт на так называемое «долговременное хранение», то есть законсервирован. В феврале 1927 года судно расконсервировали, переклассифицировали в ГИСУ (гидрографическое судно) и поставили на капитальный ремонт, переименовав по этому случаю в «Азимут». В январе 1935 года «Азимут» был включен в состав КБФ и служил в качестве гидрографа, пока 22 августа 1938 года не затонул в результате аварии в Лужской губе. 1 сентября того же года «Азимут» был поднят, поставлен на капитальный ремонт и введен в строй в конце 1940 года. После ввода в строй «Азимут» был спешно переоборудован и в очередной раз переклассифицирован в сетевые заградители, правда, без переименования. На носу заградителя установили 45-мм орудие, на мостике два пулемёта, а на гафеле подняли боевой флаг. Именно в это время на «Азимут» пришел командиром опальный капитан 2-го ранга Цобель, заняв должность старшего лейтенанта.

С началом войны «Азимут» ставил сети в Лужской губе, а 10 августа был откомандирован в Таллинн, приступив к постановке противолодочных сетей, прикрывающих подходы к Таллиннскому рейду с северо-востока: от острова Кери до линии минных заграждений. 14 августа «Азимут» закончил свою работу, выставив в общей сложности 3 мили противолодочных сетей.

Сейчас, когда встал вопрос об оставлении Таллинна, неожиданно стало понятным, что трудоемкую работу по постановке таких капитальных сетевых заграждений сделали фактически для немцев, которых эти сети на долгие годы защитят от прорыва на Таллиннский рейд советских подводных лодок. «Азимут» получил приказ снять сети и уже приступил к его выполнению, как налетевший шторм сделал эту работу невозможной. «Азимут» отстаивался в Минной гавани, ожидая улучшения погоды, хотя все уже понимали, что времени для снятия или хотя бы затопления сетевых заграждений длиной в три мили уже нет. Тем более, что капитан 2-го ранга Цобель уже получил приказ следовать в Кронштадт в составе 2-го конвоя.

С началом войны Цобель взял себя в руки. Возможно, этому способствовала та трагическая обстановка, которая сложилась на Балтике с момента начала военных действий, а, возможно, и понимание простого факта: за что раньше могли достаточно мягко пожурить, за то сейчас могли запросто расстрелять.

03:15

Командир катера МО-142 лейтенант Обухов, ёжась под моросящим дождем, стоял на крошечном мостике своего корабля, ожидая приказа начать постановку мин внутри таллиннских гаваней и на рейде.

По приказу командира дивизиона капитана 3-го ранга Капралова катера МО перешли из Минной гавани в бухту Копли, где командиры катеров получили последние инструкции перед походом.

В бухте собрались почти все катера дивизиона. Рядом с катером Обухова стоял МО-210 лейтенанта Панцырного, МО-112 лейтенанта Гимпельсона, МО-207 старшего лейтенанта Воробьёва с заплатой на борту, МО-211 старшего лейтенанта Козихина, МО-212 лейтенанта Яковлева, МО-202 старшего лейтенанта Козлова. Далее в темноте чернели катера 2-го дивизиона — всего 22 единицы.

Катер лейтенанта Обухова, как и все катера дивизиона, находились в боях с первых же дней войны, изнашивая механизмы в круглосуточной конвойной и дозорной службе.

Лейтенант Обухов вспоминал наиболее яркие эпизоды из боевой деятельности своего МО-142.

5 августа он вместе с катером МО-212 лейтенанта Яковлева конвоировали транспорт «Хильда» на переходе из Таллинна на Ханко. Катер МО-212 слева за кормой на расстоянии 4 кабельтовых обнаружил перископ подводной лодки. Затем показалась её рубка, и сигнальщики заметили след торпед, выпущенных по транспорту. Катер тут же ринулся на лодку и сбросил серию глубинных бомб. Взрыв третьей по счету глубинной бомбы по звуку был не похож на предшествующие, необычным был и всплеск от неё. Поверхность моря всколыхнул большой воздушный пузырь. Катер произвел повторное бомбометание. Гидроакустической аппаратуры на нем не было и приходилось действовать вслепую и вглухую. МО-142 оставался в охранении транспорта. Обухов приказал сбрасывать глубинные бомбы по курсу движения. Взрывы бомб повлияли на выпущенные лодкой торпеды. Одна из них взорвалась не дойдя до цели, вторая, сбитая взрывами с курса, прошла за кормой транспорта.[15]

8 августа катер лейтенанта Обухова вместе с МО-201 старшего лейтенанта Басова вышел в обратный путь, сопровождая конвой с Ханко в Таллинн. В 13:40 прямо по курсу были обнаружены четыре торпедных катера, сближавшихся с конвоем. Охотники устремились навстречу им и открыли огонь из орудий. После первых залпов торпедные катера разделились на две группы. Одна из них пыталась снова выйти в атаку, но снаряды с МО-142 накрыли головной катер. Вся группа отвернула от конвоя и скрылась в направлении шхер.

Многое можно было вспомнить ещё из боевой деятельности его катера, но главное, как хорошо понимал лейтенант Обухов, было ещё впереди. Хотя никто из них ещё не представлял, что впереди ещё так много войны.

03:30

В одной из бухточек северо-восточной части острова Найссаар готовились к предстоящему походу 10 базовых тральщиков: «Фугас», «Гафель», «Верп», «Шпиль», «Патрон », «Гак», «Рым», Т-215, Т-217 и Т-218.

Многое, если не всё, зависело от этих кораблей, организационно сведенных в два дивизиона по пять единиц. Только они могли обеспечить более-менее надёжное траление и проводку за тралами крупных боевых кораблей, пытающихся вырваться из Таллиннской мышеловки.

Все это были фактически однотипные корабли, построенные в период между 1937 и 1940 годами. При водоизмещении 476 тонн, длине 62 метра, ширине 7 метров и осадке 2,4 метра, тральщики имели машинную установку в 2800 л.с. и могли развивать скорость до 18 узлов. Каждый из них нес одно 100-мм орудие, и одно 45-мм орудие, два пулемёта, мог принимать на борт до 30 мин. Кроме того, тральщики были вооружены тралами Шульца, а также щитовыми и змейковыми тралами, представляя собой наиболее современные корабли этого класса в советском флоте.

Старший лейтенант Ефимов — командир «Патрона» — вместе с командирами других базовых тральщиков собрались в тесной кают-компании тральщика «Шпиль», где командир бригады траления капитан 2-го ранга Мамонтов, его начальник штаба капитан 3-го ранга Лихолетов, а также командиры дивизионов капитан 3-го ранга Резванцев и капитан-лейтенант Гадяцкий должны были дать им последние инструкции.

Старший лейтенант Ефимов ещё не совсем пришел в себя после доставки тонных бомб на Эзель. Он похоронил убитых, сдал на госпитальные суда тяжелораненых (легкораненые остались на корабле), кое-как подлатал «Патрон», иссеченный осколками авиабомб и, несмотря на смертельную усталость, был готов к завтрашнему походу. Поход с бомбами на Эзель, как и предстоящий переход в Кронштадт, были для Ефимова, в сущности, обычными боевыми эпизодами в бесконечной череде подобных, в которых тральщики принимали участие постоянно с первых же дней войны. Были ситуации и похуже.

Война застала тральщик «Патрон» в Кронштадте, и уже 23 июня Ефимов вместе со старшим лейтенантом Шкребтиенко — командиром тральщика «Гафель» повел из Кронштадта в Таллинн транспорт «Казахстан». В районе острова Вайндло сигнальщики обнаружили сразу 6 всплывших мин. Пришлось спускать шлюпки для подрыва этих мин. Одну из них подняли на тральщик для исследования.

Вместе с другими тральщиками дивизиона, «Патрон» старшего лейтенанта Ефимова участвовал в проводке крейсера «Киров» через Моонзундский пролив в Таллинн, водил по смертельным фарватерам подводные лодки, ходил на Ханко, ведя за собой гружённые транспорты.

Особенно запомнился эпизод, когда «Патрон» вместе с тральщиками «Буй» и «Бугель» проводили за тралами из Таллинна в Кронштадт турбоэлектроход «Молотов» и эсминец «Стерегущий». Ещё с конца июля стало ясно, что наиболее тяжёлая минная обстановка складывается именно на линии Таллинн-Кронштадт, где с каждым днём появлялись все новые линии мин и минных защитников. 11 августа три тральщика повели «Молотов» и «Стерегущий» в Кронштадт. «Молотов» шёл с выставленными параван-охранителями, один из которых захватил, но не подсек якорную мину, а напротив, подвел её к собственному борту. Мина взорвалась, причинив «Молотову» значительные повреждения. Пока устраняли повреждения, налетела мгла, резко ухудшилась видимость, тральщики попали в район плотного минного заграждения, подсеченные мины не успевали уничтожать, взрывы перебивали тралы. Вышедший к ним на помощь тральщик «Крамбол» на глазах у Ефимова подорвался и затонул.

18 августа «Патрон» снова вышел в боевой поход, проводя за тралами вместе с «Верпом» (Т-206) заградитель «Урал» и госпитальное судно «Сибирь». Погода была свежая, ветер достигал силы 6 баллов. Авиация противника периодически налетала на медленно идущий за тралами конвой. С «Урала» и тральщиков били зенитки в неверной надежде отогнать атакующие самолёты. Две немецкие бомбы попали в плавгоспиталь «Сибирь», на борту которого находились 1350 человек, из которых 650 составляли раненые. Тральщики, убрав трал, подошли к борту госпитального судна, где бушевал пожар, вызванный попаданием авиабомб. Люди с палубы прыгали в воду. В невероятных условиях — прямо на минном поле, под непрекращающимися ударами авиации — удалось организовать снятие раненых и беженцев, главным образом женщин с детьми. Из своих шлангов «Верп» пытался потушить пожар, а «Патрон», подойдя к борту «Сибири», снимал людей. Крупная волна била «Патрон» о госпитальное судно. На тральщике сломалась стеньга фок-мачты. Разница в высоте бортов ещё более затрудняла прием людей, но Ефимову все-таки удалось снять около 500 раненых, прежде чем он был вынужден отойти от «Сибири», поскольку нужно было возобновить проводку «Урала»...

А затем был поход с бомбами на Эзель под непрерывными атаками вражеской авиации, возвращение в Таллинн для участия в прорыве на Кронштадт, который ни Ефимову, на другим командирам тральщиков не казался на фоне уже пережитого чем-то особенно необычным.

Старший лейтенант Ефимов обвел своих товарищей глазами. Здесь были все командиры базовых тральщиков, уцелевшие на сегодняшний день: старшие лейтенанты Гиллерман, Шкребтиенко, Бадах, Дебелов, Становой, Панков, Савлетич, Дусь и Маевский.

Капитан 2-го ранга Мамонтов заканчивал инструктаж. По сведениям разведки, на 27 августа центральный фарватер прегражден немцами 30-ю линиями мин и минных защитников. Тральщики пойдут свернутым строем уступа с параван-тралом, что должно создать протраленную полосу шириной около 3 кабельтовых. Головным пойдет тральщик «Шпиль» (Т-207) под флагом самого командира бригады траления. С ним вместе пойдут: «Гафель » (Т-205) старшего лейтенанта Шкребтиенко, «Верп» (Т-206) старшего лейтенанта Бадаха, «Фугас» (Т-204) старшего лейтенанта Гиллермана и «Т-217» старшего лейтенанта Станового. Им предстоит вести за тралами главные силы флота.

Вторую группу тральщиков возглавлял «Гак» (Т-120) старшего лейтенанта Панкова. На нём должен был держать свой вымпел начальник штаба бригады траления капитан 3-го ранга Лихолетов. За ним строем уступа должны были следовать: «Рым» (Т-211) старшего лейтенанта Панкова, «Патрон» (Т-203) старшего лейтенанта Ефимова, «Т-125» старшего лейтенанта Дуся и «Т-218» старшего лейтенанта Маевского. Им предстояло вести силы прикрытия адмирала Пантелеева.

Все присутствующие на совещании понимали, что в Таллинне больше оставаться невозможно, но все также отчетливо осознавали, что и прорыв в Кронштадт, даже если он удастся, не сулит ничего хорошего с учетом сложившейся обстановки под Ленинградом. Не ждёт ли их там второй Таллинн в гораздо более крупном и худшем масштабе?

Из Таллинна ещё существовала возможность уйти в Кронштадт. А куда уходить из Кронштадта, если Ленинград, как и Таллинн, будет захвачен противником? И будет ли он ещё в наших руках, когда флот доберется до Кронштадта?

03:45

Заместитель наркома внутренних дел Эстонии Кингисепп с группой оперативных работников совершенно неожиданно для себя очутился на палубе парохода «Ярвамаа». Впрочем, что это «Ярвамаа», они выяснили только поднявшись на мостик и поговорив с капитаном Голофастовым. Никто из них не собирался следовать в Ленинград на этом ветхом судне. Вместе со своим наркомом Куммом все они должны были прибыть на эсминец «Сметливый», но, как всегда бывает при спешке и неразберихе, прибыв в Минную гавань, выяснили, что специальный катер, поданный для руководящего состава местного НКВД и военного трибунала, уже ушёл, а найти новый катер оказалось очень сложной проблемой. К счастью, «Пиккер» ещё стоял у стенки и, хотя их на него пустили, какой-то офицер, присланный адмиралом Трибуцем, взялся найти для них катер. Опоздала же группа Кингисеппа по весьма уважительной причине. Кумм поручил своему заместителю перед уходом «почистить» все тюрьмы и КПЗ Таллинна, на что ушло гораздо больше времени, чем предполагалось.

Выделенный командующим офицер искал катер бесконечно долго. Стемнело, моросил дождь, усиливался холодный ветер. Кингисепп и его оперативники ждали на причале, дрожа от холода и сырости. Хорошо ещё, что немцы прекратили артиллерийский обстрел причалов, перенеся огонь на выходы из гаваней, надеясь поразить там какое-нибудь выходящее судно.

Из города доносилась стрельба. Видимо, шел бой с какими-то нашими частями, пытавшимися прорваться к гаваням. Наконец, появился катер, на который погрузились промокшие и продрогшие оперативники. Но это было только начало их приключений.

Не успел катер, который и внутри бухты мотало на волне как щепку, выйти на волнорез, как его накрыло волной, затем второй, создавая полную иллюзию всемирного потопа. Конечно, найти «Сметливый» в темноте среди скопища кораблей и судов у Найссаара и Аэгны не удалось.

С какого-то корабля их даже угостили пулемётной очередью. А в довершение всех бед у катера стал барахлить мотор. Его упорно разворачивало бортом к волне, грозя перевернуть. Молчаливые чёрные громады раскачивающихся на якоре транспортов никак не реагировали на крики с катера принять пассажиров. Наконец обнаружили какой-то пароход, у которого за борт свисал шторм-трап. Наверное, забыли убрать.

Кингисепп и его оперативники вскарабкались на борт. Пароход и оказался «Ярвамаа».

Капитан Голофастов совсем не пришёл в восторг при виде новых пассажиров, появившихся из темной бездны за бортом и первым делом принялся отчитывать боцмана за неубранный шторм-трап.

Кингисепп оценил подобное проявление гостеприимства и потребовал, чтобы капитан вызвал к борту эскадренный миноносец «Сметливый», на который они намерены перейти. Капитан отказал в этом требовании, сославшись на то, что световые сигналы запрещены, а пользоваться рацией разрешено только на приём за исключением чрезвычайных ситуаций.

Но полностью игнорировать новых пассажиров капитан, разумеется, не мог. Поскольку все помещения парохода были уже забиты ранеными и беженцами, то пришлось уступить «чекистам» собственную каюту. Капитан понимал, что ему вряд ли удастся уйти с мостика до прихода в Ленинград, а отдохнуть можно и в крохотной походной каютке за штурманской рубкой.

04:00

Капитан 2-го ранга Сухоруков и военком крейсера капитан 3-го ранга Столяров стояли у верхней ступеньки трапа, глядя через сетку сыплющего дождя, как к левому борту «Кирова» подходит штабное судно «Пиккер».

С помощью фалрепных с «Пиккера» на трап крейсера сошел командующий флотом адмирал Трибуц, а за ним — член Военного совета КБФ контр-адмирал Смирнов и начальник походного штаба при командующем флотом капитан 1-го ранга Пилиповский, а также часть флагманских специалистов, офицеры связи и шифровальщики. Следующим по трапу на крейсер поднялся генерал-майор Николаев со штабом X-го корпуса, а последним, как и положено, на палубе крейсера появился начальник Особого (3-го) отдела КБФ дивизионный комиссар Лебедев. Честно говоря, Лебедеву совсем не хотелось идти именно на «Кирове», но ряд полученных им инструкций требовал именно этого.

Затем с «Пиккера» на крейсер передали укрытое в чехле знамя Балтийского флота, врученное от имени ЦК ВКП(б) ещё в 1928 году.

Сопровождаемые Сухоруковым Трибуц и Смирнов поднялись на мостик «Кирова». Небо на востоке начало сереть. Противный предосенний дождь сыпал, не переставая. Порывы штормового ветра раздували пожарища на берегу. Клубы дыма застилали город. Со стороны гаваней доносились мощные взрывы.

Море продолжало штормить, делая выход невозможным, поскольку тральщики в такую погоду действовать не могли.

Задержка из-за погоды выводила командующего флотом из себя. Он тешил себя надеждой на то, что район мыса Юминда флот форсирует в светлое время суток. Тогда можно было бы просто визуально увидеть мины как плавающие, так и поставленные на небольшую глубину. Шторм перечёркивал все эти расчёты. Основное минное заграждение предстояло преодолеть ночью...

На мостик поднялся контр-адмирал Дрозд, побритый и посвежевший. Адмиралы сухо приветствовали друг друга приложением рук к козырькам фуражек. На лице Трибуца было выражение человека, с трудом сдерживающего себя, чтобы не наговорить резкостей. Если Дрозд вернулся к исполнению своих обязанностей, он обязан был встретить командующего на мостике, если нет — то непонятно зачем он на мостике вообще появился, когда там уже находился командующий. Адмиралы всегда очень болезненно относятся к любым нарушениям вековых ритуалов, чем бы они не были вызваны.

Нервничал и Сухоруков. Наличие сразу трёх адмиралов на мостике крейсера неизбежно должно было создать здесь напряжённую и нервную обстановку.

К счастью, все адмиралы спустились в салон Дрозда, приказав немедленно доложить, если появятся какие-либо признаки улучшения погоды.

Спускаясь вниз, адмирал Трибуц приказал отправить «Пиккер» обратно в гавань, чтобы забрать начальника тыла фронта генерал-майора Москаленко и его группу по руководству подрывными работами.

04:15

Небо на востоке стало светлеть, когда майор Крылов и сопровождающий его матрос-мотоциклист добрались, наконец, до Минной гавани. Мотоцикл по дороге пришлось бросить. По улице призрачными тенями перебегали немецкие автоматчики. В городе шёл бой с какими-то нашими частями, пробивающимися в порт.

Крылов и его матрос несколько раз попадали под обстрел. Около полутора часов пришлось пролежать под прикрытием каких-то развалин, спасаясь от рвущихся вокруг мин. Судя по всему, наших.

Последние слова адмирала Трибуца, сказанные по телефону майору Крылову, были: «Хорошо, быстро возвращайтесь». Когда же они наконец добрались до Минной гавани, то не застали там ни Трибуца, ни «Виронии», на которой майор Крылов предполагал добраться до Ленинграда. Гавань вообще была пуста. Только далеко на рейде в тумане маячили силуэты каких-то судов.

Неунывающий матрос предложил майору тут же на причале сформировать партизанский отряд, благо было из кого. Тысячи солдат и матросов стояли на причалах, ожидая, что за ними пришлют какое-нибудь судно, когда станет светлее.

Майор Крылов пошел к тому месту, где обычно стоял «Пиккер». Эта часть гавани была огорожена от остальной железными воротами, охраняемыми матросами и солдатами НКВД с пулемётами. Ворота были закрыты. Охрана не желала вступать с Крыловым ни в какие разговоры.

К счастью, через прутья ворот майор Крылов увидел стоявших на причале адмирала Пантелеева и генерала Москаленко. Он позволил себе громко окликнуть начальника штаба флота. Адмирал обернулся и, хотя ничего не понял из сбивчивых объяснений майора, кроме слов «по приказу командующего», приказал Крылова пропустить. После этого майор попытался доложить Пантелееву более подробно о том, как он выполнял личный приказ адмирала Трибуца.

Пантелеев слушал не очень внимательно, но сообщил Крылову, что скоро к причалу вернется «Пиккер», на котором тот сможет добраться до крейсера «Киров» и доложить командующему о выполнении приказа.

Выхода не было. Майору Крылову очень не хотелось попадать на «Киров». «Вирония» казалась ему гораздо более безопасной.

Он дождался «Пиккера» и был доставлен на крейсер «Киров». Позже майор Крылов, не умевший плавать, понял, что остался живым совершенно случайно. И до конца своих дней считал адмирала Трибуца человеком, спасшим его жизнь.

04:30

С кормы сторожевого корабля «Снег» валили клубы белого дыма дымзавесы. Сторожевики ставили мины в гавани, прикрывая себя завесой от возобновившегося артиллерийского огня противника. Чуть поодаль шли «Буря» и «Циклон», за их кормой также валили клубы белого дыма завесы. На отдаленных высотах пробегали быстрые молнии вспышек и вокруг сторожевиков поднимались розовато-серые водяные столбы. Ветер уносил куда-то хлопки разрывов и тяжёлые орудийные выдохи.

«Снег» ставил завесу в Минной гавани, маскируя постановку мин, протянув дымную стенку вдоль причалов. Затем сторожевик направился в Купеческую гавань, пронесся мимо стапелей, пакгаузов, опрокинутых кранов. Старший лейтенант Орлов мастерски управлял сторожевиком. Резкие сигналы ревуном давали команду матросам на корме сбрасывать в воды гавани мины. Стоявший на мостике рядом с Орловым сигнальный старшина Супруненко видел толпы людей, теснящихся на бетонных пирсах. Народ был самый разномастный: кто в зеленой армейской форме, кто в темной флотской, кто в пестрой гражданской одежде. Люди протягивали руки, взывали о помощи, грозили оружием. Супруненко показалось, что кто-то даже стрелял из винтовок по их сторожевику.

Было видно, как на верхних переулках немцы устанавливают миномёты и мины начинают рваться на причалах и в воде. На пирсах начинается паника. Люди валились в воду, тонули, кто-то упорно плыл в центр гавани, на что-то уповая, кто-то метнулся в каменные закоулки портовых развалин.

Жестяные бочонки защитного цвета, установленные на корме, дымили вовсю. Жёлто-белые копны дыма мягко ложились на воду, разрастались, прикрывая акваторию.

У нижнего рея фок-мачты полоскался сигнал: «Минная постановка». Ставили мины банками. Корабль петлял по внутреннему рейду. Наконец вышли на входной фарватер, миновали боны и пошли к острову Найссаар. На флагманском «Циклоне» виднелась фигура командира дивизиона капитана 3-го ранга Филиппова, а на мачте сигнал: «Встать на якорь по диспозиции».

У острова на якоре стояли десятки кораблей и судов, стальные исполины, выглядевшие в утренней дымке светло сиреневыми, казались фантастическими существами. У крейсера, лидеров и новых эсминцев трубы широкие, сдавленные с боков, чуть отклоненные назад, обведенные по самому верху чёрной каймой. У старых миноносцев типа «Калинин» и «Яков Свердлов» трубы прямые, высокие, точно колонны. Транспорты высились над морем в рассветных сумерках расплывчатыми громадами, напоминающими прибрежные скалы. Боевые корабли дрожали и вибрировали, тревожно взвизгивали ревунами, перемигивались, невзирая на запрет, прожекторами, извергая из труб потоки раскаленного воздуха. Между ними водяными паучками носились морские охотники, торпедные и сторожевые катера, волоча за собой белые и длинные хвосты бурунов. Степенно дымили буксиры. Тысячи глаз смотрели на мачты «Кирова», ожидая сигнала начать движение. Дождь прекратился, но штормовой ветер с той же силой продолжал дуть с моря.

05:00

С мостика эсминца «Гордый» капитан 3-го ранга Ефет с тревогой поглядывал на берег. «Гордый» все ещё маневрировал на внутреннем рейде, ведя редкий огонь по улицам Вышгорода, где уже визуально были видны позиции противника. С рассвета немцы возобновили обстрел гаваней и рейда. «Гордому» уже давно было пора выходить на внешний рейд, но Ефет ожидал возвращения с берега подрывной партии во главе с лейтенантом Гайдуковым, которой было приказано уничтожить минно-торпедный склад. Время шло, а группа Гайдукова не возвращалась. Командир «Гордого» с беспокойством поглядывал то на горевший берег, то на узкие ворота в боновом заграждении, через которые эсминцу предстояло пройти. Немецкая артиллерия, чьи наблюдатели уже видели и гавани, и рейд как на ладони, очень точно клала снаряды именно в этот проход. Ефет понимал, что в этой узкости «Гордый» может быть накрыт артогнём и чем это может кончиться, угадать нетрудно.

Наконец доложили, что катер с подрывниками вышел из Минной гавани. Маневрируя между разрывами снарядов, катер, прыгая на волнах, несся к эсминцу.

— Держать на катер! — приказал Ефет рулевому. «Гордый» повернул, сбавил скорость и на ходу поднял на борт катер вместе с людьми.

— Оба вперед средний! — скомандовал Ефет. — Курс восемьдесят градусов!

За кормой эсминца вздыбился пенный бурун. Штурман старший лейтенант Лищенко с удивлением взглянул на командира:

— Товарищ командир, курс на выход триста тридцать девять градусов.

— Курс восемьдесят! — подтвердил свой приказ Ефет.

«Гордый» на большой скорости уходил в сторону от обстреливаемых боновых ворот. Противник, не понимая маневров эсминца, перенес огонь с выхода из гавани на корабль. Вокруг корабля и впереди по курсу взлетели грязно-серые столбы воды. Ефет только и ждал этого момента. Стоявшие на мостике ещё не успели сообразить, что задумал командир, как тот резко скомандовал: «Лево руля!».

Рулевой — старшина Лагутин плавно положил руль на пятнадцать градусов влево. Эсминец положило на правый борт, в боевой рубке что-то с грохотом сорвалось с креплений.

— Одерживай! — крикнул Ефет рулевому. — Курс на боновые ворота.

«Гордый» проскочил проход в боновом ограждении, а разрывы немецких снарядов поднялись там, на курсе восемьдесят градусов, где минуту назад шел корабль...

Уменьшив ход, «Гордый» подошел к острову Найссаар и присоединился к стоявшим на якоре кораблям главных сил флота.

Снова пошел дождь. Северо-восточный ветер задувал с воем и каким-то остервенением. Море штормило. Но уже потому, что безумство ветра и моря достигло какого-то предела, бывалые моряки чувствовали, что силы шторма уже на исходе.

05:20

С мостика канонерской лодки «Амгунь» капитан-лейтенант Вальдман увидел на берегу большое скопление людей. В бинокль было видно, что это армейцы. Они размахивали руками, стараясь привлечь к себе внимание. Вальдман передал бинокль своему военкому старшему политруку Пьянкову. Тот посмотрел, молча вернул бинокль командиру и вздохнул. Стоявший на мостике рядом с ними командир 3-го конвоя капитан 2-го ранга Янсон, также осматривавший берег в бинокль, не проронил ни слова.

Грузную шаланду вздымало на накатной волне. Её тупой нос, обрушиваясь на спаде волны в воду, поднимал тучу беснующихся брызг.

— Большая вода, — сказал Вальдман, ни к кому конкретно не обращаясь. — Волна нагнала к берегу воды. Я попробую подойти.

Он взглянул на командира конвоя. Тот молчал. Значит разрешал, поскольку не запретил.

Трюмы и прочие помещения канонерки были уже забиты до отказа солдатами 22-й дивизии НКВД, но место всегда можно найти «за счёт естественной сжимаемости человеческого тела», как писал в одном из своих морских рассказов Проспер Мериме. Капитан-лейтенант Вальдман, как и всякий русский человек, получивший воспитание до 1917 года, любил людей гораздо сильнее, чем это полагалось делать в эпоху строительства социализма.

«Амгунь» пошла к берегу. Зоркие глаза сигнальщиков на крейсере «Киров» увидели вздымающуюся на волнах канонерку. На гафеле крейсера взвился сигнал: «Амгунь», идёте ли вы куда-нибудь?»

На мостике крейсера, видимо, сложилось впечатление, что «Амгунь» собирается выброситься на берег.

В принципе, «Амгунь» из-за наличия на ней капитана 2-го ранга Янсона, тоже была флагманским кораблём 3-го конвоя и запрос с «Кирова» можно было проигнорировать, если бы на мачте крейсера уже не полоскался на штормовом ветру двухзвёздный вице-адмиральский флаг — флаг командующего флотом.

Капитан 2-го ранга Янсон, как бы очнувшись от оцепенения, приказал поднять «Ясно вижу».

«Амгунь», вернитесь на свое место!» — просигналили с «Кирова».

На тоненькой мачте бывшей грунтовозной шаланды поднялся ответный сигнал: «Человек за бортом!».

Веками на всех флотах мира подобный сигнал не мог быть отменен к выполнению никакими адмиралами. С сигнального фала «Кирова» упали флаги сигнала. Крейсер смущенно замолчал и только минут через десять поднял следующий сигнал: «Амгунь», нуждаетесь ли вы в помощи?».

Между тем «Амгунь», грузно переваливаясь с борта на борт, подошла к берегу. Удерживая канлодку машинами на месте, капитан-лейтенант Вальдман приказал спускать шлюпки. Матросы во главе с боцманом канонерки главстаршиной Журковым, несмотря на штормовую погоду, быстро спустили на воду две шлюпки и катер.

Бойцы на берегу быстро заполнили шлюпки до отказа. Многие плыли, держась за шлюпочные леера. Небольшое расстояние до берега позволило держать шлюпки на бакштове у моторного катера. Выгрести обратно против волны вряд ли бы удалось. Мокрые с ног до головы в армейской форме карабкались по шторм-трапам на борт канонерки.

К великому удивлению капитан-лейтенанта Вальдмана и всех остальных, на мостике «Амгуни», с берега оказался снятым в полном составе штаб 10-й стрелковой дивизии во главе с генерал-майором Фадеевым.

Со штабом оказалась ещё какая-то хозяйственная часть дивизии и взвод комендантской службы.

Генерал никому не сказал, как случилось, что его штаб чуть не был оставлен противнику. Он поднялся на мостик мокрый с головы до ног, но со всем величавым достоинством, свойственным любому генералу.

- «Спасибо, моряки, — сказал он. — Век не забуду», — и поинтересовался кто командир. Затем обнял и расцеловал Вальдмана, позволив себе потом чисто генеральский поступок: Вальдману был вручен на память маленький пистолет — «Маузер Первый номер».

На мачте «Амгуни» продолжал развеваться сигнал «Человек за бортом». В сущности, это была чистая правда. Только за бортом оказался не один человек, а тысяч 15. Из них морякам «Амгуни» удалось спасти около ста. Но сигнал в любом случае нужно было спускать.

05:45

Матрос Виктор Шуванин пришел в себя от боли и открыл глаза. Он лежал на спине и его качало из стороны в сторону, а он никак не мог сообразить, в чем тут дело. Придя окончательно в себя, он понял, что лежит прямо на верхней палубе большого парохода, который раскачивается на волне. Вокруг него по всей длине верхней палубы лежали раненые: в бинтах и лубках как большие беспомощные дети. Но они считались легкоранеными и потому были оставлены на верхней палубе.

«Тяжёлых» поместили в трюмах и других нижних помещениях.

В бою под Пиритой Шуванину осколком мины разворотило ногу. Шуванин потерял сознание. Пришел он в себя на операционном столе в госпитале, где ему без наркоза вытаскивали осколок из ноги. Видя, что матрос пришел в себя, ему дали понюхать нашатырного спирта. Шуванин снова потерял сознание. Он снова пришел в себя, когда его куда-то несли на носилках и погрузили в кузов грузовика. Рана страшно болела, когда машину нещадно кидало по каким-то колдобинам по дороге в порт. Шуванин держался, пока его довольно грубо не шваркнули о пирс вместе с носилками ошалевшие от адской работы пожилые санитары. И вновь пришел в себя уже на палубе транспорта.

Молодая женщина-врач, осторожно ступая через раненых, наклонилась к Шуванину, ловким движением поправила ему бинты и спросила:

— Ну, как себя чувствуете? Лучше? Во время операции вы вели себя молодцом. Обошлось без наркоза. Теперь самое страшное позади.

Шуванин заметил пушистую русую косу, выбившуюся из-под косынки женщины, и ему стало неприятно, что такая красивая молодая женщина видит его в столь беспомощном состоянии.

— Доктор, — спросил он, — на каком мы пароходе? Хотя ему было совершенно безразлично на каком пароходе он находится.

— «ВТ-524», — ответила врач, выпрямилась и пошла дальше.

Это был пароход «Калпакс», а к Шуванину подходила Татьяна Разумеенко — молодой хирург, выпускница Военно-медицинской академии.

Но раненый матрос узнает об этом много позже.

06:10

Капитан парохода «Эверанна» Федор Воробьёв настолько был удивлён открывшейся перед ним картиной, что машинально перевел ручки машинного телеграфа на «Стоп». Маленькие катера, захлестываемые встречной волной, тянули на буксире за собой какие-то баржи и лихтеры, до отказа заполненные людьми. С мостика «Эверанны» казалось, что вся эта флотилия утонет при следующем накате волны. Хотя «Эверанна» была уже переполнена, капитан приказал выбросить за борт шторм-трапы и начать приём пассажиров, явно терпящих бедствие.

«Эверанна» шла из Палдиски на соединение с конвоями, формирующимися у острова Найссаар. За ней, держась в кильватер, шёл «Балхаш» и маленький каботажный пароходик «Кумари» грузоподъемностью в 237 тонн.

Все три парохода имели на борту отрезанный от Таллинна гарнизон и личный состав Военно-морской базы Палдиски.

Пароход «Эверанна» грузоподъемностью 2880 тонн был построен в 1908 году в Англии и назывался «Стамбул». В 1930 году судно было приобретено Латвией, а в декабре 1940 года «национализировано» Советским Союзом. Начало войны застало «Эверанну» под командованием капитана Роберта Купеша по пути в Германию. Полученная вовремя радиограмма заставила судно изменить курс и вернуться в Ленинград, где 8 июля 1941 года капитан Купеш был неожиданно арестован и заменен Воробьёвым. Арестован был только капитан. На борту остались: 1-й штурман Хуго Аузиньш, старший механик Рахомижс Фжоборовс и радист Заниш-Петерс Бризга.

Сама «Эверанна» была разгружена, мобилизована, перекрашена в шаровый цвет с присвоением бортового номера 502 (ВТ-502).

Как муравьи с полузатонувших старых барж люди карабкались на борт так удачно подошедшего парохода.

Увидев по подтянутым к рее шарам, что «Эверанна» остановилась, застопорили машины «Балхаш» и «Кумари». Им также ничего на оставалось делать, как принять на борт всех, кто смог добраться до вываленных штормтрапов и брошенных в кипящее море концов.

Только «Эверанна» спасла от гибели на Таллиннском рейде 790 человек.

06:40

Адмирал Пантелеев основательно промок и продрог, добираясь на катере до лидера «Минск», стоявшего далеко на внешнем рейде. Встречная волна полностью накрывала катер, обрушиваясь через зарывшийся в воду нос прямо на рубку и перекатываясь затем на корму. Немцы продолжали довольно лениво обстреливать рейд из орудий и миномётов. «Свечки» от падения снарядов неожиданно поднимались в разных местах гавани.

Адмирал с нетерпением смотрел, как ужасающе медленно вырастает впереди изящный и стройный силуэт лидера с его стремительным форштевнем, высокой носовой надстройкой и двумя элегантно наклоненными назад трубами, напоминающими прижатые уши тигра перед прыжком на добычу.

По плану прорыва Пантелеев являлся первым заместителем командующего флотом и командиром отряда прикрытия. Встреченный у трапа левого борта командиром «Минска» капитаном 2-го ранга Петуниным, адмирал в сопровождении командира спустился в теплый уют кают-компании корабля. Адмирал с удовольствием снял мокрую фуражку и опустился в мягкое кресло, вытянув ноги. Вестовой немедленно принёс стакан крепкого горячего чая в серебряном подстаканнике с выгравированной надписью «Лидер «Минск».

Назначенный на переход начальником походного штаба заместитель Пантелеева капитан 1-го ранга Питерский доложил адмиралу, что на «Минске» уже развёрнут флагманский командный пункт.

Пантелеев поинтересовался видами на погоду. Ему доложили, что шторм уже заметно стих, мягче стала волна, немного поднялась облачность. Синоптики предсказывают скорое резкое улучшение погоды. Но пока ещё очень свежо и тральщики с тралами выгрести против волны не могут.

Адмирал Пантелеев, слушая доклад начальника своего походного штаба, понял, что после двух бессонных ночей сидеть в таком мягком и удобном кресле очень рискованно. Он уже несколько раз засыпал, через мгновение тревожно встряхиваясь.

Адмирал решительно потянулся за фуражкой и, выйдя из салона, стал подниматься на мостик.

07:05

С мостика «Минска» адмирал Пантелеев осмотрел рейд в бинокль. Из своих сорока прожитых на свете лет адмирал уже отдал флоту 23 года, но ему ещё никогда не приходилось видеть подобного скопления боевых кораблей и транспортов, не говоря уже о разной вспомогательной мелочи.

В бинокль адмирала попал маленький пароходик «Кумари» с занимающей почти полкорпуса цифрой 579 на борту.

Адмирал перевёл бинокль на «Балхаш», а затем на «Эверанну». По поднятым до места шарам он понял, что пароходы стоят без хода и какое-то мгновение не мог сообразить почему. Потом все стало ясно: подошедшие из Палдиски транспорты остановились, чтобы принять из воды людей.

Стоявший рядом с Пантелеевым на мостике комиссар лидера Воспитанный привлек внимание адмирала, показав рукой в противоположную сторону — в направлении гавани, откуда сам Пантелеев прибыл чуть более получаса назад. Адмирал обернулся. И невооруженным глазом было видно, как из гавани, провожаемые уже пулемётными очередями немцев, выбираются, захлестываемые волнами, самые разнообразные катера, шлюпки, рыбачьи лодки, на которых гирляндами висели люди — военные и гражданские. Каждый накат волны смывал за борт несколько человек. Видны были отчаянные взмахи рук тонущих, как бы взывающих к небесам.

— Есть свободные помещения? — спросил Пантелеев у капитана 2-го ранга Петунина.

— Только в трюмах и форпике, товарищ адмирал, — ответил командир лидера.

— Возьмите сколько возможно, — приказал адмирал.

В ушах у него звенело, перед глазами плыли какие-то красные и зелёные круги. Впереди же было ещё по меньшей мере две бессонные ночи.

Адмирал Пантелеев, видимо, лучше чем кто-либо другой понимал, что ждет флот, которому предстояло пройти 321 километр пути Финским заливом, где на протяжении 250 километров оба берега уже заняты противником, а 120 километров — густо заминированы. На обоих берегах узкого залива расположены немецкие и финские аэродромы с сотнями бомбардировщиков, а в шхерах притаились торпедные катера и, возможно, подводные лодки. Никаких точных данных о противнике и его намерениях штаб флота, как обычно, не имел, а исходил из предположения, что немцы скорее всего смогут предпринять, а не из сведений, что они предпримут точно. А предпринять немцы могли немного: помимо выставленных мин, они, взаимодействуя с финнами, могли атаковать конвои торпедными катерами и подводными лодками. Опять же больше всего боялись подводных лодок, поскольку имелась информация, что только за последние двое суток немцы сосредоточили в районе предполагаемого перехода около 15 подводных лодок. Возможно, это была немецкая дезинформация, поскольку ни одной подводной лодки противника в районе предполагаемого перехода не было. Но никто в штабе КБФ не знал этого. Напротив, все были уверены в обратном. И никто не задал себе простого вопроса: как лодки будут действовать на минных заграждениях такой ширины, глубины и плотности...

Адмирал Пантелеев решил, что ничего страшного не случится, если он позволит себе прикорнуть минут 40. Не похоже, чтобы в течение этих 40 минут погода улучшится настолько или произойдут какие-то события, которые потребуют его личного присутствия на мостике лидера.

Бывалые моряки знают, что означают полчаса крепкого сна. Он начисто снимает усталость предыдущих бессонных ночей. Горячий душ и стакан крепкого чая (а можно чего и покрепче) дает запас бодрости ещё на много и много часов бессменной вахты на ходовом или флагманском мостике. А бессменную вахту на кораблях несут только командиры и флагманы.

07:35

На эсминце «Гордый» в пятом — самом большом кубрике корабля — капитан 3-го ранга Ефет собрал всех свободных от вахты.

Командир поднялся на банку, чтобы все сгрудившиеся в кубрике могли его хорошо видеть. Моряки обратили внимание, как похудел и осунулся за последние дни не покидавший мостика командир корабля. У него были покрасневшие от бессонных ночей глаза, плотная щетина покрывала впалые щеки и широкий подбородок.

— Товарищи! — обратился Ефет к экипажу. — Армия и флот оставляют Таллинн.

Командир глубоко вздохнул и зачем-то посмотрел себе под ноги.

В кубрике установилась мёртвая тишина. Было слышно, как о борт с шумом разбивалась волна. Медленно поднималась вверх и с легким чавканьем оседала корма.

Капитан 3-го ранга Ефет преодолел волнение и заговорил громче:

— Нам предстоит очень тяжёлый переход. На нашем пути будут минные поля. В воздухе — немецкая авиация. В финских шхерах — надводные корабли и подводные лодки. В этих условиях мы обязаны нести охрану крейсера «Киров», сберечь свой корабль и доставить в Кронштадт авиационную часть, которая находится у нас на борту.

Командир «Гордого» снова замолчал и затем добавил:

— Прошу вас быть готовыми ко всему.

Капитан 3-го ранга Ефет пристально посмотрел на стоявших и сидевших перед ним краснофлотцев, словно желая понять, какое впечатление произвели его слова.

Матросы молчали. Если у них и были вопросы, то они хорошо знали, что ни командир, ни комиссар не в состоянии на них ответить.

— Тогда, — закончил Ефет, — всё. По местам стоять!

И спрыгнул с банки на качающуюся палубу.

07:50

Военный корреспондент Михайловский с палубы «Виронии» с интересом наблюдал, как обретает причудливые и прекрасные краски остров Найссаар. Ночью он чернел тёмной глыбой, в предрассветной дымке выглядел туманной серой массой, а сейчас, когда полностью рассвело, заиграл зеленью своих корабельных сосен, желтизной песчаных пляжей и воронёным гранитом валунов.

Кругом стояли корабли и суда. Таллинн вдали был закрыт облаками дыма, пеленой ещё идущего дождя и стелющейся над гаванями гарью.

С рейда доносилась стрельба.

Неожиданно со стоявшего далеко от «Виронии», но хорошо видимого с нее лидера «Минск» загрохотали орудийные залпы.

На палубе «Виронии» началось оживление. Все показывали в сторону серого стремительного силуэта лидера, пытаясь понять, что происходит. Было видно, что орудия лидера развернуты в сторону открытого моря. С мостика «Виронии» кто-то закричал сильным голосом:

— Катера! Торпедные катера противника!

И тогда их увидели все — маленькие чёрные точки, развернутым строем несущиеся прямо на десятки сгрудившихся транспортов.

Истерически завизжали ревуны, тревожно запели гудки, завыли сирены. Некоторые суда начали съёмку с якоря, чтобы иметь возможность уклониться от выпущенных катерами торпед. Вслед за «Минском» загрохотали орудиями ещё несколько эсминцев. Катера, развернувшись, стали уходить в сторону моря.

Михайловскому показалось, что он видел прямое попадание снаряда в один из катеров. От маленьких точек вверх взметнулись белые сгустки дыма. На горизонте сверкнули отблески пламени.

На палубе «Виронии» все восторженно закричали «ура».

Стрельба постепенно стихла. Все замахали руками, приветствуя лидер «Минск», идущий малым ходом по рейду.

— Молодец Петунии! — пробасил кто-то. — Дал им жару![16]

08:15

Короткий отдых быстро привел в себя адмирала Пантелеева. Приняв душ, он вошёл в блистающую чистотой кают-компанию «Минска». Адмирал был моряком до мозга костей. Нигде он не чувствовал себя столь комфортно, как на борту боевого корабля. И ничего он не любил так, как кают-компании кораблей, живущими, несмотря на все политические перемены и катаклизмы, по выработанному веками ритуалу. Отделанные тиком или буком переборки, большой полированный стол для общего обеда, мягкий свет скрытых в потолке плафонов, мягкие кресла и диваны, пианино и шахматные столики, хрусталь, серебро и дорогой фарфор обеденных сервизов — почти всё осталось неизменным при трансформации Императорского флота в Рабоче-крестьянский, включая строгое запрещение матросам (за исключением вестовых) переступать порог кают-компании. Разве что меньше стало офицеров, умеющих играть на пианино. Но адмирал Пантелеев умел и любил играть на фортепиано, хотя за последнее время ему редко предоставлялась такая возможность. Производство в адмиралы и назначение на должность начальника штаба КБФ требовали проведения большей части времени на берегу, что его сильно тяготило. Но уже практически ушли в Лету времена, когда командующие и начальники штабов флотов могли руководить вверенными им военно-морскими соединениями, оставаясь на борту кораблей. Всё руководство в масштабах флота уже велось исключительно с берега...

Офицеры завтракали. Они могли это делать до половины девятого утра. Пантелеев, сидевший между капитаном 1-го ранга Питерским и военкомом штаба КБФ бригадным комиссаром Серебренниковым, чтобы поднять им настроение рассказывал смешную историю, как ещё будучи младшим командиром, случайно окатил из шланга адмирала Галлера.

Грохот орудийных залпов заставил адмирала замолчать на полуслове. Сняв с колен салфетку и взяв фуражку, Пантелеев быстро поднялся на мостик.

— Что случилось? — спросил адмирал капитана 2-го ранга Петунина.

— Торпедные катера противника, — доложил тот, показывая биноклем в сторону северо-восточного горизонта.

Адмирал внимательно обследовал горизонт в бинокль, но не увидел ничего.

— Ушли, — сказал старший артиллерист лидера Волков, недавно повышенный из старших лейтенантов в капитан-лейтенанты.

Адмирал Пантелеев знал, что вчера вечером в сторону финских шхер был послан в разведку дивизион торпедных катеров 1-й бригады. Как раз к этому времени они должны были вернуться. В штабы соединений было дано оповещение. Но до «Минска», видимо, оно не дошло.

Это его промашка, поскольку «Минск», выбранный в качестве флагманского корабля сил прикрытия, непосредственно замыкался на штаб КБФ, а не на штаб ОЛС, как ранее.

Пантелеев ничего не сказал по этому поводу, а лишь осторожно поинтересовался у Волкова:

— Попали?

— Было накрытие, товарищ адмирал, — доложил старший артиллерист лидера. — О прямых попаданиях точно доложить не могу.

Адмирал Пантелеев подавил вздох облегчения и тут же вздрогнул от крика сигнальщика, показывающего в сторону города:

— Товарищ адмирал, смотрите!

08:35

Вскинув бинокль к глазам, адмирал посмотрел в указанном сигнальщиком направлении и стиснул зубы. На флагштоке башни «Длинный Герман» не было советского флага. На его месте полоскался по ветру сине-чёрно-белый национальный флаг республики Эстония. На мостике воцарилось тягостное молчание.

А через мгновение корабли открыли огонь по городу из всех орудий главного калибра.[17]

Адмирал Пантелеев молча стоял на мостике, не спуская глаз с Эстонского флага над Вышгородом и как бы не замечая грохота стрельбы. И, разумеется, не отдавая никаких приказов.

Все были очень возбуждены. Ясное осознание собственного поражения, сдача противнику своей главной базы, двухмесячный хоровод позорных неудач — все это требовало какого-то естественного выхода или выброса ещё не истраченной предвоенной агрессивности.

Три снарядных всплеска, неожиданно поднявшихся недалеко от левого борта лидера, вернули всех находящихся на мостике из повышенного эмоционального состояния к реальности.

Сначала никто не мог толком понять кто и откуда ведет огонь. Потом поняли. В перелеске полуострова Вимси немцы уже развернули полевую батарею. Три орудия били по «Минску», три — пытались достать до транспортов у Найссаара.

Целью немцев, видимо, было заставить «Минск» перенести огонь с города на них.

Так и произошло. Приблизительно оценив место батареи противника, «Минск» дал по ней два залпа. Судя по всему — не особенно удачных, поскольку следующие три немецких снаряда накрыли лидер: один упал с перелетом, два — с недолетом.

«Минск» встрепенулся, как боевой конь, и быстро набирая ход стал отходить подальше в море, идя зигзагом, чтобы сбить противнику наводку. Сейчас получить какие-нибудь серьезные повреждения от артогня было чрезвычайно опасно и могло вообще исключить участие лидера в переходе.

Отогнав лидер, немецкая батарея всеми орудиями стала бить по сгрудившимся у Найссаара транспортам, смутно виднеющимся из-за клочьев белого покрова дымовой завесы.

09:00

Крейсер «Киров» вздрогнул от залпа всеми девятью орудиями главного калибра, что заставило адмирала Трибуца, завтракающего в салоне, недоуменно застыть с гренкой в одной руке и чашкой какао в другой. Командующий флотом заканчивал завтрак в обществе контр-адмирала Дрозда, генералов Николаева и Березинского и двух дивизионных комиссаров Лебедева и Смирнова.

Командующий КБФ недоуменно посмотрел на Дрозда, который взял трубку телефона и связался с мостиком. Повесив трубку, он доложил Трибуцу, что над городом поднят фашистский флаг и комендоры стараются его сбить. Дивизионные комиссары согласно закивали головами, генералы оставались невозмутимыми.

Закончив завтрак, адмирал Трибуц поднялся на мостик. Крейсер продолжал огонь кормовой башней главного калибра, но не по фашистскому флагу, как выяснил Трибуц, а по батарее противника, прорвавшейся к побережью на полуострове Вимси и обстреливающей наши транспорта.

Засечь точное местоположение батареи оказалось делом трудным. С того места, где находился «Киров», было практически ничего не видно, а огонь по квадратам, как обычно, был неэффективен. Корректировать огонь было некому.

Трибуц приказал дать сигнал Раллю, чтобы его «новики», подойдя поближе к берегу, засекли и подавили эту батарею. Быстро же немцы действуют! Уже добрались до оконечности Вимси.

Адмирал посмотрел на небо. Облака стали уже значительно реже. В восточной части горизонта, упершись в море, вертикально стоял солнечный луч. Море ещё катило пенистые маслянистые валы. Они были ещё большими, но прежней ярости в них уже не было. Бушующий последние двое суток северо-восточный ветер сменился на восточный гораздо меньшей силы. Всё говорило о том, что погода вскоре радикально улучшится.

А это означало, помимо всех положительных аспектов, нового появления на сцене немецкой авиации, которая не появлялась в небе уже более 12 часов.

В бинокль адмирал Трибуц осмотрел корабли и транспорты. Воспользовавшись улучшением погоды, транспорта построились по-конвойно, ожидая сигнал начать движение. Погода была уже достаточно сносной, чтобы базовые тральщики могли идти с выставленными тралами, а боевые корабли — с параванами-охранителями. Но «Ижорцы» и катерные тральщики ещё не имели возможности действовать. Приходилось ждать.

Адмирал видел в бинокль, как три эсминца контр-адмирала Ралля, построившись фронтом, развернулись и слаженно грохнули общим бортовым залпом по берегу.

09:25

С мостика эскадренного миноносца «Артём» флагманский артиллерист ОЛС капитан 2-го ранга Сагоян вдохновенно управлял огнем, как дирижёр, управляющий устаревшим, но слаженным оркестром.

Сагоян стоял на мостике эсминца рядом с его командиром старшим лейтенантом Сеем. Лейтенант Дицкий управлял огнем кормовых орудий, а лейтенант Атаманюк — носовым. У «новиков» вся артиллерийская мощь — три 102-мм орудия — была сосредоточена на корме. На полубаке же у всех, исключая «Калинина», было по одному орудию. У «Калинина» на носу их было два. Он был единственным из всех, кто имел пять орудий главного калибра. Все остальные имели по четыре.

Три старых эсминца маневрировали следующим образом: идя строем фронта к берегу, представляя при этом наименьшую цель для немецких артиллеристов, корабли поворотом «все вдруг» перестраивались в кильватерную колонну, давали по противнику бортовой залп и тут же снова перестраивались в строй фронта, но на обратном курсе, т.е. двигаясь от берега и давая залп из 9 кормовых орудий.

При обстреле кораблями береговых позиций главное — засечь точные координаты цели. Капитан 2-го ранга Сагоян за два месяца обороны Таллинна прекрасно изучил местность, ориентиры и артиллерийские привязки, отлично зная на полуострове тот перелесок, где можно расположить шестиорудийную батарею, замаскировав её на закрытой позиции и выставив артиллерийского наблюдателя либо в укромном месте у самого уреза воды, либо на какой-нибудь сосне.

Батарея успела выстрелить по «новикам» всего один раз (снаряды упали с недолётом и большим разбросом), как была накрыта эсминцами. И больше не подавала признаков жизни.

После третьего залпа с эсминцев Сагоян наблюдал сильный взрыв, поднявший над соснами столб огня и дыма, закрутившегося в гриб на тонкой ножке. Рванули, видимо, ящики со снарядами, опрометчиво сложенными где-нибудь недалеко от орудий.

На мачте «Артёма» поднялся флаг, предписывающий прекратить огонь и автоматически передающий управление отрядом на «Калинин» адмиралу Раллю.

Три «новика» — «Калинин», «Володарский» и ставший концевым «Артём», построившись кильватерной колонной, средним ходом пошли к месту стоянки сил арьергарда.

Такими они и запомнились многочисленным наблюдателям с кораблей и судов: ещё возбужденные боем с немецкой батареей, плюющие паром, дымящие из своих высоких стройных труб. Это был их прощальный салют перед уходом в бессмертие, ибо жить им оставалось чуть более восьми часов. Но никто ещё не знал этого...

09:45

В адмиральском салоне крейсера «Киров» дивизионный комиссар Лебедев играл в шахматы с дивизионным комиссаром Смирновым.[18]

Член Военного совета КБФ играл в шахматы неважно, а начальник Особого отдела КБФ Лебедев, напротив, играть умел и даже, если верить знавшим его, имел чуть ли не первый разряд по шахматам.

Корабль покачивало, но уже значительно меньше и мягче, чем даже час назад, однако контр-адмирал Смирнов мучился приступом морской болезни, что всегда случалось с ним, когда он появлялся на борту корабля, даже стоящего на внешнем рейде. В прошлом профессиональный партработник ленинградского обкома ВКП(б) — Смирнов попал на флот случайно по партийной разнарядке, а настоящий солдат партии никогда не должен пререкаться, когда его посылают на флот или на сельское хозяйство, или куда-нибудь ещё дальше...

Что касается дивизионного комиссара Лебедева, то он морской болезнью не страдал, равно как и никакими другими болезнями. Если контр-адмирал Смирнов сел за шахматный столик в надежде избавиться от подступающей к горлу тошноты, отвлекшись на игру, то Лебедев сделал это потому, что его мозг постоянно жаждал деятельности именно такого рода, какой обычно бывает осмысление шахматной партии.

Будучи начальником Особого отдела КБФ, дивизионный комиссар Лебедев, как это обычно бывает, находился в двойном подчинении: штабу флота и своему грозному начальству в Ленинграде и Москве.

С одной стороны, он был обязан выполнять все приказы адмиралов Трибуца и Пантелеева, но, с другой стороны, обязан был надзирать за ними, обеспечивать их безопасность и ликвидировать их в случае каких-либо чрезвычайных обстоятельств: скажем, выявленному желанию адмиралов сдаться в плен или угрозе их попадания в плен по не зависящим от них причинам. В любом случае, Лебедев отвечал за своих подопечных головой, а потому члены Военного совета КБФ не имели права протестовать, если дивизионный комиссар Лебедев что-либо организовывал во имя их безопасности. Даже если бы адмирала Трибуца убило бы на мостике «Кирова» попаданием случайной авиабомбы, дивизионный комиссар Лебедев нёс бы за это ответственность, поскольку не убедил командующего в данный момент не находиться на мостике. А потому адмирал Трибуц согласовывал с дивизионным комиссаром многие свои планы и поступки, а дивизионный комиссар Лебедев, со своей стороны, выполнял порой самые «деликатные» приказы командующего, что он опять-таки обязан был делать, разумеется, докладывая об этом своему командованию по линии НКВД. Приказы, передаваемые по линии НКВД, всегда имели верховенство над приказами, идущими по линии флота, даже если это были приказы от самого наркома ВМФ. А потому дивизионный комиссар Лебедев, не очень разбираясь во всех тонкостях военно-морского искусства, всегда должен был знать обстановку несколько лучше и подробнее, чем командование флотом.

Именно комиссар Лебедев всего два часа назад сильно испортил настроение адмиралу Трибуцу, представив ему рапорт о том, что благодаря халатности (граничащей с преступлением), проявленной некоторыми службами штаба КБФ, и открытого предательства со стороны экипажей в Таллинне оставлены, а в настоящее время уже наверняка захвачены противником грузопассажирский пароход «Виире» грузоподъемностью 164 т, имеющий статус военного транспорта с бортовым номером 573; грузопассажирский пароход «Сальми» грузоподъемностью 185 т, также имеющий статус военного транспорта с бортовым номером 588 и грузопассажирский пароход «Сатурн» грузоподъемностью 402 т. Все три судна ранее принадлежали Эстонскому государственному морскому пароходству.

Кроме того, из-за нежелания разагитированных немецкой агентурой экипажей покидать Таллинн в гавани остались: буксиры «Пернов» и «Уна», коллектор «Рамм-Тыстелев», водолеи «Моторвелаев» и «Яан Тээяер», а также неустановленное количество более мелких судов.

В рапорте отмечалось, что о подобных настроениях некоторой части эстонских и латвийских моряков Особый отдел КБФ неоднократно докладывал командующему, представляя списки судов и людей. Однако никаких практических мер командованием флота принято не было, что фактически привело к массовому переходу личного состава мобилизованных пароходов на сторону противника вместе с плавсредствами. В докладе отмечалось, что командование флотом, предупреждённое о намерении массового предательства со стороны «отдельной части» эстонских и латвийских моряков, обещало перед уходом уничтожить указанные пароходы, но не сделало ничего.

В заключении рапорта особо подчеркивалось, что силами Особого отдела КБФ под угрозой немедленного расстрела всей команды удалось вывести в море грузовой пароход «Эргонаутис» грузоподъемностью 205 т, имеющий мобилизационный номер 537 (ВТ-537), чей капитан, ссылаясь на аварию в машине, пытался задержаться в гавани до прихода немцев и сдать им более 300 человек из числа активистов советской власти эстонского происхождения. В конкретных условиях привлечь к ответственности капитана парохода Э. Саара не представлялось возможным, равно как и убедиться, действительно ли машина парохода находится в аварийном состоянии. Три оперативных сотрудника Особого отдела находятся на борту, и в дальнейшем следствие покажет, имела ли в данном случае место попытка измены Родине или нет.

Адмирал Трибуц, читая этот рапорт дивизионного комиссара Лебедева, не произнёс ни звука, но хорошо понимая, что второй экземпляр документа будет передан (если ещё не передан) командованию Лебедева в НКВД, только сказал стереотипное: «Хорошо. Потом разберёмся», — как будто речь шла о пропаже бушлатов с какого- нибудь вещевого склада, а не о прямом саботировании строжайшего приказа самого товарища Сталина за номером 270 от 16 августа 1941 года, т.е. менее двух недель назад, что дивизионный комиссар Лебедев не преминул отметить, поскольку уже имел приказ от своего руководства собрать на Трибуца как можно больше компромата. Зачем? Это уже был вопрос, выходящий далеко за пределы того, что было положено знать дивизионному комиссару Лебедеву.

А положено ему было знать всегда, где находится командующий и где он предполагает находиться в ближайшем будущем. В настоящее время адмирал Трибуц находился на мостике «Кирова», а потому дивизионный комиссар расслаблялся за шахматной доской. Не он рекомендовал адмиралу Трибуцу командовать переходом с флагманского мостика «Кирова», но уж коль это произошло, необходимо было продумать ряд мер, чтобы обеспечить «доставку» (именно это слово употребил Лебедев позднее в своем «чекистском» отчёте) в Ленинград, поскольку предполагалось сразу же отдать командующего флотом под трибунал, чего сам Трибуц, разумеется, не знал. Материала для трибунала уже было собрано вполне достаточно. От бездарного руководства флотом с момента открытия военных действий и паникёрства до оставления в Таллинне ряда судов и почти четвёртой части личного состава. Поэтому дивизионный комиссар Лебедев был просто обязан знать все о планах командующего.

А планы были таковы. В случае, если оставаться на крейсере «Киров» было бы невозможно из-за конкретно сложившейся боевой обстановки (подрыв на минах или вывод крейсера из строя авиацией противника, или по иным причинам), адмирал должен был перенести свой флаг на эскадренный миноносец «Яков Свердлов», с которого ранее собирался руководить всем переходом. Поэтому «Якову Свердлову» было приказано следовать с левого борта крейсера, чтобы по получении условного флажного или радиосигнала быть готовым подойти к «Кирову» и снять с него адмирала.

Кроме «доставки» в Ленинград адмирала Трибуца у дивизионного комиссара Лебедева было ещё немало хлопот.

Необходимо было «доставить» в Ленинград и Правительство Эстонской ССР. В первую очередь предсовнаркома Лауристина и всю коллегию республиканского НКВД во главе с Куммом и Кингисеппом. Всю коллегию погрузили на эсминец «Сметливый», кроме оперотдела, который возглавлялся Кингисеппом. Куда девался Кингисепп, Лебедев пока не знал, и это его озадачивало. Не сбежал ли к немцам, как его приятель, секретарь ЦК Сярре? Всё это озадачивало комиссара, но не очень волновало. Его командованию хватит и одного наркома Кумма, а если Кингисепп исчезнет, Кумму будет на кого валить.

В последнее время все как будто что-то почувствовали и стали вести себя несколько странно, как учуявшие неладное тараканы. Председателя совнаркома Эстонии Лауристина с его аппаратом было решено поместить на ледокол «Суур-Тылл», который должен был следовать почти непосредственно за тральщиками, как и «Сметливый», в теоретически «мёртвой» минной зоне. Но тот на ледоколе не появился. Судя по всему, намеренно опоздал. Заявил, что пойдет на эсминце «Володарский». Наверное, чтобы по пути заручиться поддержкой Бочкарёва. Так и не удалось получить точных данных — прибыл Лауристин на «Володарский» или нет. Если он исчезнет, это будет досадно, поскольку именно Лауристин мог дать убийственные показания о связях адмирала Трибуца с изменником Сярре!

Дивизионный комиссар Смирнов сделал очень неудачный ход конём, напав на ферзя дивизионного комиссара Лебедева. Тот улыбнулся, потер свои тонкие ладошки мыслителя-садиста и переводом одной незаметной пешки на другое поле поставил члену Военного совета КБФ мат.

10:15

С рубки подводной лодки «Калев» капитан-лейтенант Нырков с болью в сердце наблюдал за той безумной яростью, с которой корабли бомбардировали оставленный город. Там за шапками разрывов и клубами чёрного дыма оставалась его невеста Шурочка Осипова, с которой ему так и не удалось встретиться за время почти недельной (с 21 августа) стоянки «Калева» в Таллинне.

На следующий день после прибытия было столько дел, что вырваться в город не представлялось никакой возможности. 23 августа Нырков попросил разрешения у капитана 1-го ранга Египко сойти на берег по личному делу. Командир бригады выслушал благосклонно, но разрешения не дал. Он ещё надеялся, что адмирал Трибуц выполнит данное обещание, и лодки выйдут в море для самостоятельных действий. Поэтому на всех подводных лодках сохранялось состояние часовой готовности к выходу и отпускать в таких условиях командира «Калева » было совершенно невозможно. Египко вовсе не был самодуром. При других обстоятельствах он бы не только разрешил Ныркову подобную отлучку, но и машиной бы снабдил. Но сейчас не мог.

Затем командир бригады уехал в Кронштадт, предупредив всех, чтобы ожидали радиограммы о возможном срочном выходе в море. Когда же он с большим трудом вернулся в Таллинн на морском охотнике и ещё раз убедился в том, что командующий флотом твердо намерен гнать его лодки в Кронштадт в надводном положении через минные поля, то готов уже был разрешить командиру «Калева» краткосрочный отпуск на берег. Но к этому времени в тот район, где жила невеста капитан-лейтенанта Ныркова, было уже не пробиться. Эта часть города стала линией фронта, по несколько раз в день переходя из рук в руки.

Никто не мог себе позволить так рисковать жизнью командира подводной лодки.

Понимая, что город уже захвачен противником, капитан-лейтенант Нырков не мог не думать о судьбе любимой девушки. Все уже были хорошо наслышаны, как ведут себя солдаты вермахта с мирным населением в захваченных городах. И то, что сейчас на её голову падают наши же снаряды, тоже было трагедией этой невиданной войны.

Осознавая масштаб обрушившейся на страну катастрофы, капитан-лейтенант Нырков предчувствовал и не ошибся в том, что им уже никогда больше не суждено увидеться.

10:40

Командир тральщика «Шпиль» (Т-207) старший лейтенант Дебелов нервно посматривал на часы и на пустые сигнальные фалы крейсера «Киров». Время уже приближалось к одиннадцати часам дня, а командующий флотом всё ещё не давал сигнала к движению.

В серых, сильно поредевших облаках было уже много голубых лагун, из которых всё чаще и чаще выглядывало солнце, и в любую следующую минуту могли «выглянуть» и пикировщики противника. Для них такое скопище стоящих на якоре кораблей и транспортов могло стать столь лёгкой добычей, о которой им, наверное, не приходилось и мечтать. Просто странно, что они всё ещё не появились.

На мачте тральщика «Шпиль» вился вымпел командира бригады траления капитана 2-го ранга Мамонтова, который стоял на мостике рядом с Дебеловым, также нетерпеливо поглядывал на часы и сигнальные фалы «Кирова». Офицеры молчали. Настроение у старшего лейтенанта Дебелова было хуже некуда. Ни у кого из тысяч морских офицеров, находящихся в этот момент на борту сотен кораблей и транспортов, конечно, не могло быть хорошего настроения от одной мысли о том, что они оставляют противнику свою главную базу и уходят в Ленинград, который мог превратиться для флота в очередной капкан. Но человек индивидуален, и у каждого для плохого настроения были собственные причины. И у всех они были разные. Скорбели о погибших друзьях, страдали и мучились от полученных ран, от неизвестности собственных судеб, от дикой давки при посадке на транспорты, бедствовали от голода и холода на самих транспортах, от страха перед будущими опасностями.

Но настроение старшего лейтенанта Дебелова было испорчено напрочь одним эпизодом, свидетелем которого он стал в Минной гавани, когда «Шпиль» ещё стоял у стенки, принимая боезапас и запасные тралы.

Старший лейтенант Дебелов был сильным и решительным человеком, достаточно агрессивным, как и многие офицеры флота, получившие воспитание в предвоенные годы, когда их готовили сражаться «малой кровью на чужой территории». Находясь с первых дней войны на передовых позициях «морского фронта» Балтики и ежечасно рискуя жизнью, Николай Дебелов не признавал никаких поражений. Он был уверен в конечной победе. Война началась немного не так, как все рассчитывали, но это не беда! Конечная победа будет за нами! И очень скоро.

С первых же дней войны на его лице заиграла насмешливая улыбка д’Артаньяна — улыбка человека, который никогда не признает себя побежденным пока жив. Под градом авиабомб в походах по минным заграждениям, когда справа и слева гибли корабли и суда, а ЗАЛИВ КРИЧАЛ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ГОЛОСОМ, насмешливая улыбка командира тральщика заставляла всех, кто видел её, действительно верить, что конечная победа будет за нами.

Эта улыбка сошла с лица Дебелова лишь однажды. Вчера, идя по Минной гавани, возвращаясь на тральщик после совещания в штабе адмирала Ралля, старший лейтенант Дебелов увидел на одном из причалов целую гору овчинных полушубков и суетящегося вокруг них интенданта. Полушубки было приказано погрузить на какой-то транспорт, которого уже давно не было и в помине. Интендант метался, пытаясь погрузить свои полушубки на любой транспорт, размахивая накладными. Дебелов подошел к нему и попросил два-три полушубка, чтобы снабдить ими вахтенных.

Интендант посмотрел на Дебелова непонимающими глазами. «Они же казенные, — сказал он. — Как я могу их тебе дать? Выпиши требование, как положено, и хоть всё забирай». В этот момент к интенданту подошел какой-то начальник. Кажется, комендант погрузки. И сообщил, что принято решение полушубки сжечь, вручив ему соответствующую расписку. На глазах у Дебелова полушубки облили бензином и подожгли, вежливо попросив командира тральщика отойти в сторону и не мешать — «чтоб не опалило». Возможно впервые с начала войны с лица старшего лейтенанта Дебелова исчезла его насмешливая улыбка, сменившись выражением крайней растерянности, когда он смотрел на гигантский костер из новеньких полушубков...

Когда-то молодому лейтенанту Дебелову была оказана высокая честь — впервые поднять на крейсере «Киров» военно-морской флаг. Теперь ему была оказана ещё большая честь — командовать головным тральщиком, чтобы вывести крейсер из очередной ловушки.

Но «Киров» продолжал хранить непонятное молчание. А время шло.

11:00

С флагманского мостика крейсера «Киров» адмирал Трибуц ещё раз оглядел лес труб и мачт огромной армады, готовой к прорыву.

Вокруг, куда хватало глаз, стояли боевые корабли и нагруженные до отказа транспорты. Резко выделялись камуфлированными бортами суда, пришедшие недавно из Ханко. На палубах пушки, грузовики и массы людей, главным образом солдаты и командиры, выведенные прямо с фронта на транспорты. Сплошной фон серых шинелей, на котором диким орнаментом прорисовываются белые повязки раненых. Транспорты заняли свои места в походных колоннах, дымя из своих высоких труб.

Над Таллинном ширилось зарево пожаров, ярко- красные вспышки вырастали в оранжевые и белесые столбы огня. Небо над городом по-прежнему было иссиня-чёрным как глубокой осенней ночью.

А над кораблями, хотя и перепачканное чёрным дымом из сотен труб, было почти голубое небо с клочьями рваных облаков. Дул тёплый юго-восточный ветер. Но нагнанная двухсуточным штормом волна была ещё очень крупной. Тральщики и катера швыряло из стороны в сторону, захлёстывая волной.

Стоявший рядом с адмиралом на мостике капитан 1-го ранга Пилиповский с тревогой посматривал то на небо, то на адмирала. По его мнению, начать движение можно было уже час назад. Почему командующий медлит?

На другом крыле мостика молча и с обиженным видом стоял контр-адмирал Дрозд, рассматривая корабли в бинокль. Он появился на мостике вместе с Трибуцем, и, судя по выражению его лица, между ним и командующим произошел какой-то очередной тяжёлый разговор, поскольку после этого адмирал Дрозд не произнёс ни слова. Впрочем, ни слова не произнёс и командующий. С мрачным и суровым видом он стоял на мостике, время от времени поднося бинокль к глазам.

Казалось, что он должен быть удовлетворённым. В кратчайший срок, за какие-то двое суток, удалось осуществить фактически без чётко разработанного плана гигантскую по масштабам операцию, связанную с эвакуацией главной базы КБФ. При этом с потерями, которые вполне можно было назвать «приемлемыми». Десятки тысяч человек были погружены на транспорты под непрерывным огнем и воздушными ударами противника. При этом был потерян всего один крупный транспорт «Луначарский», а ни один из боевых кораблей не получил даже каких-либо серьезных повреждений. План немцев прорваться к гавани и сбросить защитников Таллинна в море полностью провалился. Не говоря уже о том, что именно под Таллинном противник впервые встретил серьезное сопротивление на всем Северо-западном направлении, застряв у столицы Эстонии на долгих два месяца. В сложнейших условиях адмирал Трибуц показал себя как способнейший и волевой военачальник и администратор.

Теперь ему предстояло показать себя в качестве флотоводца. А необходимого для подобной операции флотоводческого опыта у адмирала Трибуца не было. И не могло быть.

Даже великим адмиралам прошлого не приходилось вести за собой такого количества кораблей и судов. Адмиралы Джелико и Шеер вели в Ютландский бой соответственно 120 и 100 кораблей. Но всё это были БОЕВЫЕ корабли, действующие в открытом море и управляемые созвездиями десятков адмиралов. Адмирал Рожественский в своем беспримерном походе через три океана к Цусиме вел под своим флагом около 50 боевых кораблей и судов, имея в подчинении, как и Трибуц, всего трёх адмиралов, причем одного мёртвого. Чем это кончилось — общеизвестно. В бою под Цусимой 5000 человек погибло, 6000 — попали в плен. Но по пути сутками не сходящий с мостика Рожественский не потерял ни единого транспорта, ни одного 250-тонного миноносца. Он оказался незаурядным администратором, но плохим боевым адмиралом.

Его поход вполне можно было сравнить с организованным и осуществлённым Трибуцем планом сбора транспортов и боевых кораблей с погрузкой на них примерно 60 тысяч человек и массы ценных грузов. Но впереди ещё был бой. Прорыв боем. А им нужно было управлять с флагманского мостика крейсера «Киров».

В соответствии с последним приказом, отданным адмиралом Трибуцем, командиры отрядов имели право пользоваться радиосвязью только для докладов о противнике и в чрезвычайных обстоятельствах, требовавших вмешательства командующего флотом.

Каждый очень хорошо знал конечную цель похода — Кронштадт. Как для цусимцев был Владивосток.

Но от Либавы до Владивостока было 15 000 морских миль, а до Кронштадта всего 200. Но он казался ещё дальше.

Адмирал медлил. Так медлит не умеющий плавать человек перед прыжком в воду, хотя и понимает, что другого выхода нет.

Около 200 кораблей и транспортов — точной цифры никто не знал даже тогда — ждали сигнала адмирала Трибуца. Сотни биноклей и тысячи глаз смотрели на сигнальные фалы крейсера «Киров».

Капитан 1-го ранга Пилиповский приложил руку к козырьку фуражки:

— Товарищ вице-адмирал, разрешите поднять сигнал о начале движения.

Трибуц помолчал и, не оборачиваясь к начальнику своего походного штаба, произнёс:

— С двенадцати часов.

По сигнальным фалам крейсера «Киров» медленно поползли, разворачиваясь на ветру, флаги: «ФЛОТУ В 12:00 НАЧАТЬ ДВИЖЕНИЕ».

Было 11 часов 30 минут утра 28 августа 1941 года.

КОНЕЦ 2-Й КНИГИ О ТАЛЛИНСКОМ ПЕРЕХОДЕ

17 Августа 1995 года.