Бандит с Черных Гор

9. НА РАНЧО ГАТРИ

Ветер заглушил ее легкие шажки, но Дюк знал — он чувствовал! — что она побежала налево и свернула за угол дома. Он прождал достаточно долго, чтобы позволить ей оторваться, после чего развернулся на каблуках и бросился в погоню. Стрелой он влетел в единственный переулок, куда она просто не могла не войти. Ее нигде не было!

Он на огромной скорости обежал все кругом. Пробежал вдоль фасада танцевального зала — на этот раз в противоположном направлении. Но и там никого не было. Не было ее и за зданием. Либо растворилась в прозрачном сыром воздухе, либо вернулась на бал, либо умчалась куда-то с такой скоростью, какой позавидует любой здоровый мужчина.

Кратковременное ее пребывание в танцевальном зале можно было в какой-то степени объяснить тем, что она тайком наблюдала с хоров за происходящим там. Но почему она боялась появляться в обществе? Что пугало ее? О чем «кое-кто» мог узнать, если бы она осталась на балу еще немного?

Он поспешил к навесу и принялся седлать Понедельника. Затягивая подпругу, Дюк объявил сам себе, что в этой стычке с законом и порядком он вышел победителем. Он атаковал их и побил противника на его собственной территория. Он выдержал их издевательский смех и более чем холодную встречу — и покинул зал непобежденным.

Этого было достаточно, чтобы на душе у недавнего каторжника потеплело. Да, своим неведением эти люди отказались от былой с ним дружбы, но теперь Дюк понял, что выдержит. Он мог небрежно пожать плечами, мог послать к черту это надутое общество, потому что очаровательный трепет, вызванный появлением Салли, занял все его мысли.

Он мигом вскочил в седло и поскакал вдоль ограды. Если она решила — независимо от причины — спрятаться в одном из окрестных домов, например в отеле, тогда ему следовало отказаться от дальнейших поисков. Но что-то подсказывало ему, что ее здесь нет. Это чуть опаленное солнцем лицо, это дерзкое, с вызовом поведение, этот прямой взгляд — все говорило за то, что она приехала издалека, что большая часть ее жизни проходит под чистым небом. Он решил, что с бала ее увело желание вернуться в дикую страну, откуда была она сама родом.

Хотя он проторчал битых полчаса на дороге, о девушке не было, естественно, ни слуху ни духу, и ни один всадник за это время не отъехал от «Спрингса».

Печально повернул он Понедельника мордой я дороге и, нагнув голову навстречу ветру, плотно запахнул дождевик, готовясь к долгой поездке сквозь ливень.

Однако он чувствовал приятное удовлетворение от встречи с Салли я представившейся внезапно кратковременной возможности обменяться взглядами с человеком, разделяющим его точку зрения. Но не было рядом, увы, красоты Салли. Вдруг вспыхнула она перед ним в ужасный миг его жизни и тут же исчезла. Он потерял ее, и это был самый печальный итог дня, гораздо хуже перенесенных совсем недавно с таким трудом оскорблений. Дюк собрал все свои беды и несчастья в единый комок и переплавил их в горячее желание сорвать злобу и бешенство на взрослых мужчинах, на храбрых людях, на тех, кто может с достоинством постоять за себя. Он стремился ввязаться в тяжкую, неравную борьбу и смести все преграды на пути к счастью с помощью своего изумительного мастерства владения револьвером. Он застонал от невыразимого желания, и Понедельник, поняв хозяина, взял в карьер, правда слегка заржал от страха, когда ушей его достиг стон седока.

Но ведь теперь он связан по меньшей мере тремя месяцами нудной работы на одиноко стоящей ферме! Опять уловив мысли хозяина, Понедельник остановился на вершине холма, который был чуть выше соседних. С верхушки его Дюк осмотрел ранчо Гатри. Давненько он не бывал здесь, но места эти крепко засели в его памяти. В старые добрые времена, еще до того как его отправили отбывать наказание, владельцами этого ранчо были Блекуотеры, но мало что изменилось здесь за время хозяйничанья Гатри.

Ветер расчистил местечко посреди неба, и в прогалинке не преминула немедленно появиться полная луна, старательно осветившая пейзаж. В центре располагалась группа поношенных, если так можно сказать, зданий, образующих главный штаб ранчо. Хотя на дворе у нас стоял июль, повсюду громоздились копны сена. Суровая, должно быть, в этих местах зима; был бы теперь январь, вместо теплого, сильного и относительно ласкового дождя сыпался бы теперь с небес ужасный снег и метель перекрыла бы намертво все дороги и тропинки…

И вот, пребывая в таком грустном настроении, Дюк признал, что местечко для жилых строений ранчо было выбрано в принципе хорошо. Река Линдсей, что нередко разливалась самым бессовестным образом, унося вниз по течению громадные количества земли, смытой с горных склонов, расположила в этом месте свои истоки: непонятный узенький петляющий ручеек, едва-едва набирая силу, протекал по всхолмленной равнине. В конце долины поперек течения ручейка встала прочная, непреодолимая скала, в результате чего поток превращался в узкое и глубокое озеро. Невдалеке от озера, рядом со скалой, образовавшей естественную прочную плотину, стоял главный дом ранчо, и сквозь высаженные не так давно пинии в лунном свете белели его стены. За домом простирались хозяйственные постройки и стога сена, вплоть до лесной вырубки, на которой, однако, буйно произрастали молодые деревца, прекрасно чувствующие себя на здешней плодородной почве.

Печаль все больше и больше охватывала душу Дюка. Если и суждено было провести здесь целых три месяца, то вряд ли кто сумел бы найти местечко, более подходящее для полной изоляции. Да, размышлял он, теперь но остается ничего другого, как начать новый образ жизни, а именно: встать на борьбу с миром, на борьбу с законом и его защитниками. На балу ему была брошена перчатка, и он покажет им, что в состоянии принять и этот жестокий вызов — один против всех.

Не успев додумать как следует эту мысль, он вновь рассмеялся своим прежним знаменитым смехом и пустил сивку галопом с холма прямо к дому.

Когда он добрался до дома, темнота стала непроницаемой, так как минул час пополуночи. Поскольку Дюку не хотелось будить хозяина, он прямиком отправился к конюшне, чтобы найти в ней местечко для сивого, а может быть, и для себя. Удалось ему и то и другое. В одной из конюшен, в самом конце строя дремлющих ковбойских лошадок, он поставил своего Понедельника.

Он обеспечил своего жеребца хорошей охапкой душистого сена — для овса было еще жарковато — и оставил его ночевать в конюшне, а сам забрался в ближайший стог, но вскоре передумал и перебрался на сеновал, наполненный свежайшим пахучим сеном.

Ах, как этот запах напоминал прекрасные летние луга, как пьянил он молодого человека!

И сон сморил его…