Бандиты и бабы

МЕЧТА ТУРГЕНЕВСКОЙ БАРЫШНИ!

— Как ты думаешь, Миха, девушка поехала за шестьдесят километров в другой город поздним вечером, она понимала, зачем я её пригласил?

— Ещё как понимала!

— Вот это ты верно заметил! Ещё как! И ты даже не представляешь, как… Давай-ка выпьем, чтобы воспоминания ярче проявились.

Выпив, Сашка снова зажёгся своим рассказом.

Поначалу всё складывалось как положено: охи с ахами, вздохи со вздахами… вид из окна на море, расписанные золотом занавеси, мини-бар с напитками, которых не было даже в доме у самарской маникюрши-экстрасенсши… Королевская кровать, заправленная в тон занавескам золотистым покрывалом. Лицо Вики превратилось в счастливый лик:

— Как я всё это мечтала увидеть вживую!

Я чувствовал себя почти профессором Хиггинсом. Только не столь, как он, благородным. Вика так тащилась от всей этой якобы пятизвёздочной пошлятины, что я сам чуть не начал гордиться тем, что живу в таких крутых апартаментах. Как и Маше, я налил ей виски с содовой.

А дальше произошло вот что. Я чуть своё виски не выронил.

В номере было так называемое lazy chair — ленивое кресло. В таких креслах можно не только сидеть, но и лежать. Причём когда в lazy chair ложишься, оно принимает не только форму расслабленного тела, а даже подстраивается под твой личный остеохондроз. И вот это сарафанисто-заоблачное существо, упав в кресло, оглядело, как ей казалось, мой шикарный полулюкс и вдруг выдало:

— Охереть можно, как классно!

Наверное, уже в те годы я начал стареть, но от этой максимальной оценки я завис, как процессор, не справляющийся с требуемой от него скоростью мышления. Я думаю, от той простоты, с которой Вика выдала эти словеса, завис бы и сам Тургенев.

Даже она увидела мою растерянность:

— Ой, простите, Александр! Мы в Израиле так скучаем по родным русским словам.

Она улыбнулась улыбкой, которую оценил бы не только Тургенев, но и самый нравственный русский поэт Некрасов. А может, даже и Пришвин! А далее произошло то, что я совсем не ожидал: она встала с кресла, подошла ко мне, положила мне руки на грудь, взглянула на меня не глазами, нет, очами. И перейдя неожиданно на серьёзный тон, интимным полушёпотом, будто нас кто-то подслушивает, произнесла:

— Сашенька, я кое-что должна тебе сказать. Кое в чём признаться. Только сразу не вини меня, ладно? Обещай, что не будешь обо мне плохо думать?

— У тебя что, критические дни?

— Да нет. Хуже.

— Не понял? Что же может быть хуже?

Вика загадочно улыбалась, словно собиралась огорошить меня неким сюрпризом, который меня осчастливит.

— Ну уж говори, давай.

— Дело в том. Но ты обещаешь не смеяться надо мной?

— Обещаю, честное пионерское.

— Я девственница!

Как и обещал, я не рассмеялся! Я расхохотался. К набору «девушка по вызову, читающая Блока, морской бриз, следаки-топтуны, разборка с местной крышей, бандиты, неоплачиваемый рабский труд, угрозы». ещё и девственница добавилась! Причём не простая, а которая охерела от lazy chair и считает, что я над её девственностью буду смеяться, потому что это значительно хуже критических дней.

— Ну вот, ты смеёшься, а обещал не смеяться. Разве это смешно?

— А разве нет? Ты ехала со мной за шестьдесят с лишним километров, чтобы сообщить мне об этом?

— Нет, я ехала, чтобы ты помог мне расстаться с этой обузой.

— Ты откуда такие слова знаешь? Обуза! Их и в России-то уже забыли.

— Знаешь, Алекс.

— Я не Алекс.

— Хорошо, не Алекс. У меня всегда была мечта — расстаться с девственностью не как все мои подруги. А с каким-нибудь очень известным актёром, в пятизвёздочном отеле, чтоб из отеля был красивый вид на море, чтобы была шикарная ванная, джакузи, чтобы кровать была большая-большая, понимаешь? А не просто с каким-нибудь неуклюжим одноклассником на чердаке или в школьной раздевалке.

— И ты для исполнения своей мечты выбрала меня? — я начинал заводиться. Второй раз за день меня разводили как последнего лоха и пытались заставить выполнять рабский труд. — Ты что, не могла выбрать ещё кого-нибудь?

— Ты мне очень нравишься, Алекс.

— Я не Алекс.

— Ну хорошо, ладно, извини. Но пойми, моя мама в тебя и то была влюблена.

— А бабушка твоя не была в меня влюблена?

— Нет, но ты ей тоже очень нравился.

— Надеюсь, не с детства!

— Да нет, она вроде старше тебя.

Это полное отсутствие чувства юмора меня доконало.

— Я, наверное, Вика, тебя разочарую, но тебе для исполнения твоей мечты придётся поискать кого-нибудь другого.

— Как это? Ты что, собираешься меня обмануть?

— Я тебя обмануть?

— Да, ты. Я так долго мечтала об этом моменте. — Она чуть не плакала. — И именно с тобой. Смотри, как классно вокруг! Ты что, меня не хочешь?

— У меня в ванной нет джакузи!

— Это не главное. Главное — что ты суперзвезда, по тебе все сохнут. Неужели ты не понимаешь, что этот вечер мне запомнится на всю жизнь.

— И мне тоже! — Я скинул её руки, обнимавшие мою шею, и отошёл в самый дальний угол комнаты, как кролик, испугавшийся удава.

— Ты куда? — Вика догнала меня и снова обняла за шею. — Ты что, хочешь разрушить мою будущую жизнь?

В какой-то момент она показалась мне сумасшедшей, как её мама, поменявшая профессию маникюрши на целительницу-экстрасенсшу. Я всё более распалялся:

— Нет, нет и ещё раз нет, даже не проси! Не буду я этого делать!

— Как это «нет»? Ты же меня сам сюда привёз, напоил в баре, привёл на ночь в свой номер, а теперь динамишь?

Представляешь, Миха, она ещё пыталась меня пристыдить! Второй наезд за один день.

— Откуда я знал, что ты девственница? Ты. ты. ты практически ребёнок!

— Я не ребёнок!

— Тебе сколько лет?

— Семнадцать!

— Ёкарный бабай! Мне ещё этого не хватало для полного набора — чтобы по израильским законам обвинили в педофилии.

— Я никогда никому не расскажу. клянусь, честное слово. Тем более полиции!

— Ты ещё скажи «честное пионерское».

— Если ты так хочешь, пожалуйста, честное пионерское!

Я аж заикаться начал. Эта семнадцатилетняя малявка позорила моё пионерское прошлое:

— Ты. ты. ты хоть понимаешь, о чём просишь? Что ты знаешь об отношениях мужчины и женщины? Ты, семнадцатилетняя малявка!

— Я не малявка. Я уже занималась петтингом с одноклассниками! И. и. ещё кое-чем!

Она думала, что победно улыбнулась. Вот, мол, какая я героиня.

Ещё чуть-чуть и я бы разочаровался в человечестве. Вернее, в подрастающем поколении этого человечества. Девственница, которая занималась несколько раз петтингом, — мир перевернулся! Моя первая жена, когда после замужества в компании впервые услышала слово «петтинг», думала, что это связано или с моим другом Петей, или с пением. А эта козявка без лифчика не стесняется петтингом хвастаться. Вот это и есть деградация! Западный мир с его тяжёлым роком, дискотеками, ночной жизнью, порнографией, пирсингом, петтингом, татуировками, жестью в кино, садизмом, насилием в массмедиа и то, что всё это общедоступно, превращает детей в душевных выродков.

— Послушай, Вика. Ты не просто симпатичная, а очень красивая девушка, и судя по всему, от природы не очень глупа, но твоя мечта — это мечта попсовой дуры периода первого полового созревания.

— Ты что, хочешь разрушить мою мечту, испоганить моё будущее? Я же ехала сюда, надеялась, что вот-вот, с моим любимым актёром, в пятизвёздочном отеле.

Она зажала меня в углу, как последнего пацанёнка:

— Неужели ты не можешь войти в моё положение?

— Ой, не смеши. Точняк по Жванецкому: он вошёл в её положение и оставил её в её положении.

— Не смешно! Мне уже семнадцать! А я всё ещё не при делах. Я берегла себя для тебя!

Тургеневская барышня на глазах превращалась в героиню романа Пелевина.

— Смотри, — она приподняла блузку. — Видишь, когда я узнала, что ты приедешь в наш город, неделю назад на пупке пирсинг сделала!

Я выскочил из её объятий и перебежал в другой угол. Ты чувствовал себя когда-нибудь, Миха, молоденькой девушкой, которая не даёт? Если б мне довелось такую роль сыграть в театре, после того вечера я бы с ней справился.

Несмотря на то что Вика гонялась за мной по номеру, я твёрдо решил ей не давать! У девочки, видите ли, беда — семнадцать лет, а она девственница! Катастрофа! Пирсинг сделала специально для меня. Мечта, казалось, вот-вот сбудется, а тут мужик упрямствует, корчит из себя недотрогу. Трагедия! Софокл и Еврипид нервно курят за дверью.

За дверью действительно топтались двое, и далеко не Софокл с Еврипидом. Когда я их вспомнил, меня охватила двойная ярость — они же всё слышат! Вика плакала, кричала на меня, обвиняла, грозилась вырвать волосы на голове. Я её попросил, чтобы только не у меня на голове. В конце концов я не вытерпел и заорал на неё, чтобы она немедленно заткнулась, потому что, не дай бог, нас услышат в соседних комнатах — стыд-то какой, мужик сопротивляется! Не говоря о топтыгиных. Что они донесут своей крыше? Что я занимался педофилией?

Вспомнилась кроткая, читавшая стихи Блока Маша.

Боже мой, всё перемешалось в моей башке. На фоне этой девственницы Маша-профессионалка казалась невинной Снегурочкой.

Надо было срочно, любым способом спровадить Вику или отвлечь каким-то неожиданным вопросом, сбить её с программы о «мечте»:

— Скажи, ты Блока знаешь?

— Чё? — она действительно перестала плакать. Мой вопрос оказался для неё сверхнеожиданным. А может, появилась надежда, что я её тестирую, и если она знает Блока, то не всё ещё потеряно:

— Не «чё», а поэт такой — Блок.

— А он к нам приезжал в Израиль?

Это переполнило чашу моего терпения. Вика своим унизительным «чё» в адрес Блока испортила даже память о вчерашнем вечере с Машей. Знаешь, Миха, я горжусь тем, какой нашёл выход из безвыходного положения:

— Скажи, Вика. Ты когда-нибудь на лимузине ездила? На длинном-длинном таком? Знаешь, как в кино показывают? Свадьбы, мафия, гангстеры, казино, звёзды Голливуда.

— А что? — мой расчёт оказался верным: она насторожилась и плакать перестала, всхлипывала уже по инерции.

Я не мог понять, в каких случаях она спрашивает меня «А что?», а в каких «А чё?». Почему о Блоке унизительное «А чё?», а о лимузине уважительное «А что?»? Какой же она была хорошенькой! До сих пор её лицо, нет, не лицо — тургеневский лик — стоит перед моими глазами, такой романтичный, мечтательный… В зрачках — надежда на крутое будущее, после того как звездища в пятизвёздочной гостинице с видом на море расправится с её обузой.

— Я сейчас вызову тебе, Викушенька, крутейший лимузин. Позвони маме, скажи, чтобы она тебя встречала примерно через час и чтобы соседям сказала выглянуть в окошко. Представляешь, ты приедешь на лимузине, выйдешь из него гордая, красивая! Только слёзы вытри, и все сразу догадаются, что ты приехала из пятизвёздочного отеля с видом на море, а в номере была ванна-джакузи и мини-бар, не говоря уже о королевской кровати с тончайшим батистовым бельём.

— С каким бельём?

— С батистовым. Запомни: ба-тис-то-во-е!

— Ну хорошо. А как же?

— Что «как же»?

— Ну, с моей проблемой?

— А кто ж догадается? Все решат, что сбылось! Будут завидовать — не всем так в жизни подфартило. От меня, кстати, маме привет передай и бабушке тоже, скажи. Жалко, что не я лишил их девственности.

Вика всё ещё всхлипывала, но уже невнятно:

— А ты меня ещё раз пригласишь к себе в отель? Знаешь, как мы с мамой живём? Если б ты видел, ты б меня понял!

— Обязательно приглашу. Клянусь! Вот только расстанься сама со своей обузой, то есть, прости, не сама, конечно. ну ведь у тебя кто-то из кавалеров есть? А я на будущий год непременно приеду, и мы с тобой устроим тебе ой какую красивую жизнь на батистовом — запомнила, батистовом? — белье. Ты ведь красавица, Вика! Дура, правда, но это же не навечно. Надеюсь, красота у тебя подольше задержится.

— Ты обещаешь, скажи «честное пионерское»?

— Честное пионерское и комсомольское! Как говорили мы, будучи пионерами: всегда готов! Но только не сейчас. А сейчас вот мой совет: подъезжая к дому, попроси водителя, вернее, нет, я прикажу ему, чтобы он гудел как можно чаще и громче, чтобы в соседской округе все обзавидовались.

— Ты добрый! Мама правду говорила. Можно я скажу, что у нас ЭТО случилось?

— Ну конечно! И про гостиницу расскажи, и про вид из окна, и что виски я тебе налил с содовой, и что кровать такая — охереть можно! А с батистовым бельём сама эпитет подберёшь из родных русских слов.

Вика вытерла слёзы. Я позвонил «прыщу» Паше, ради такого случая — мечты тургеневской девственницы — я должен был с ним хотя бы ненадолго замириться. Попросил прислать лимузин. Обещал, что никуда не сбегу. Он уже знал — топтыгины доложили, что у меня в номере девушка. «Прыщ» удивился, откуда я взял деньги на такую «красивую жизнь». Я не раскрыл тайну корпоративной карточки.

Топтыгиных я нашёл сразу за дверью, они, очевидно, подслушивали, а может, даже и подглядывали в замочную скважину. Когда я с ними заговорил, они так искренне заулыбались, что это меня не на шутку тронуло. В отличие от своей «крыши» они явно были моими поклонниками. Я им дал по пять шекелей, приказал спуститься на первый этаж и, как только подъедет лимузин, сообщить мне. Они расшаркались: мол, сделаем всё, как вы просите. Тогда я пообещал им ещё по пять шекелей на каждого, если доложат на свой верх, что с девушкой в номере у меня ничего не было, что она оказалась девственницей, а я — импотентом.

Они заулыбались! То ли моя шутка им понравилась, то ли обещанные ещё пять шекелей.

Когда лимузин подъехал, они с почётом проводили до него Вику.

Она уехала, толком не понимая, счастливая или нет. Да, одна мечта не сбылась, но нарисовалась другая — исполнением первой мечты можно было поделиться и похвастаться подругам лишь завтра, а вторая вот-вот сбудется: и соседи, и мама увидят, на каком роскошном лимузине она подъедет сейчас к дому, и все будут ей завидовать, и лимузин будет гудеть, и она будет чувствовать себя героиней блокбастера, а не старшеклассницей, занимающейся петтингом и ещё кое-чем в школьной раздевалке.