Бангкок-8

Глава 47

Профессор Бекендорф в томе третьем своего великолепного труда «Заметки о тайской культуре» в главе 29 сам почти превращается в тайца (глава называется «Судьба и фатальность в современном Сиаме»). В этой главе он без всякого предупреждения обращается к метафизике:

Жаль Бекендорфа — он все подглядывает за нами между корешков своих книг, а сам просит Бога (или Будду) даровать ему смелость плюнуть на все, принять яа-баа, завалиться на дискотеку, снять девочку и уложить ее в постель. Не могу понять, почему я вспомнил о нем, когда я ехал на мототакси в галерею изящных искусств Уоррена в Ривер-Сити. Насколько могу судить, у Бекендорфа и Уоррена нет ничего общего, наоборот, они представляют противоположные полюса натуры фарангов: Бекендорф — вечный студент, наивный и доверчивый, несмотря на свои красивые слова, а Уоррен — законченный циник. Но тем не менее они оба фаранги и коротают жизнь, заглядывая за отпущенный предел с ощутимой тоской. Хотя слово «тоска» — не первое, что приходит на ум, когда вспоминаешь Уоррена. Возможно, я пытался разобраться, в чем смысл телефонного разговора, который состоялся около полуночи: Уоррен пригласил меня в воскресенье утром «познакомиться с его товарами». В его голосе прозвучала едва различимая тоскливая нотка, едва ли не застенчивость, словно он хотел поделиться со мной чем-то сокровенным, но не сумел подобрать слов. Он уже намеревался что-то ляпнуть — хотя «ляпнуть» снова неточное слово, — но тут ему пришла на помощь Фатима и по-тайски своим мягким, чуть хрипловатым голосом сообщила, что меня ждут к одиннадцати утра. Она дала мне понять, что Кимберли Джонс не приглашена.

Повесив трубку, я позвонил агенту ФБР, и Кимберли задала тот же вопрос, который мучил ее последние несколько дней: почему Фатима продолжает работать на Уоррена, после того как она убила Брэдли? Это шло вразрез с нашими гипотезами, или у Фатимы было что-то на уме, когда я пришел к ней домой. Мы перебрали двадцать теорий насчет того, как Фатима стала суперженщиной Уоррена. Но совершенно не могли понять, зачем Уоррену потребовалось убирать Брэдли. Это не вязалось с разработанным ФБР психологическим портретом подозреваемой, так же как и с заявлением Фатимы, что она собирается убить Уоррена, вообще ни с чем. Но, поднимаясь по эскалатору, я не ждал исповеди.

Галерея оказалась закрытой, жалюзи на витринах опущены, но Фатима была внутри — стирала пыль с шестифутовой деревянной статуи шагающего Будды. Отливающая перламутром блузка с открытым воротом, черные шелковые вьетнамские брюки до щиколоток, на шее бусы из крупного жемчуга. Я смотрел на нее между полосками жалюзи. Она почувствовала мой взгляд, тепло улыбнулась, словно я был ее близким другом, и нажала на кнопку, чтобы поднять жалюзи. Я вошел, Фатима нажала на другую кнопку, и жалюзи вновь упали. Ее улыбка говорила: «Так нам будет уютнее».

— В тот вечер в клубе ты выглядела фантастически, — искренне заметил я. — Никогда не слышал, чтобы эту песню так хорошо исполняли. — Фатима скромно рассмеялась, ее ресницы смешно затрепетали.

В это время из боковой двери появился кхмер — тот, которого в прошлый раз я видел с автоматом «узи». На этот раз он был без оружия, но добрее от этого не стал — зло зыркнул на меня глазами и привалился к противоположной стене. Фатима подняла трубку и набрала номер.

— Мистер Уоррен, с вами пришел повидаться детектив Джитпличип. — Она улыбнулась с видом опытного секретаря и объяснила мне на тайском: — Он в хранилище. Через минуту будет здесь. Пока что-нибудь выпьешь — зеленый чай, кока-колу, виски, пиво?

Я помотал головой. Несколько долгих секунд мы неотрывно смотрели друг на друга, затем отвели глаза. Я чувствовал себя не в своей тарелке — не мог понять смысла нашей встречи, этого утра, этого дня. Улучив минуту, попытался украдкой медитировать, стараясь проникнуть в происходящее, но не сумел разгадать ни Фатиму, ни кхмера. Все казалось неправильным, неестественным. Я подумал: может быть, кхмер играет роль ее тюремщика? Может быть, Уоррен обладает уликой и способен доказать, что она убила Брэдли, и это наряду с кхмером-телохранителем держит Фатиму в узде до той поры, когда ее используют, как запланировано с самого начала? Это была любимая теория Кимберли — ей соответствовали факты, но не дух ситуации. Однако у агента ФБР не хватало терпения разбираться в атмосфере. Она считала, что меня сдали и Уоррен расправится со мной с разрешения Викорна. Я вывел ее из себя своим равнодушием к подобной возможности. Положив трубку, помедитировал с косячком и лег в постель. Во сне мне явился Пичай, он улыбался и весь светился.

Уоррен вошел в дверь в глубине магазина. За ним следовал второй кхмер с «узи». На американце был пестрый золотистый галстук, кремовый кашемировый джемпер, синий, необыкновенно тонкий шерстяной спортивный пиджак, серовато-зеленые брюки от Зеньи и такие красивые мокасины от «Бейкер-Бенджиса», что я даже отвел взгляд. Он переложил сигарету в нефритовом мундштуке в левую руку, чтобы иметь возможность обменяться со мной рукопожатием. Зеленые глаза встретились с моими. Как обычно, я не сумел проникнуть в его мысли. Защита Уоррена была непробиваема для магии третьего мира. Но сегодня его лицо выглядело слегка помятым, и под правой скулой осталась невыбритая полоска. Приблизившись, я узнал его одеколон — от ювелира Джоэля Розенталя, который в доме № 14 по улице Кастильон в Париже торговал косметикой собственного изготовления. Я подумал, нет ли в этом намека: ювелир превратился в парфюмера?

— Рад, что вы нашли возможность прийти, — начал Уоррен с присущим ему обаянием и почти заставил меня поверить, будто он доволен нашей встречей. Я лишь кивнул в ответ, ожидая, что последует дальше. Разумеется, он все прекрасно понимал и одними глазами, как-то устало моргнув, пригласил в глубь галереи, где на полке стояла нефритовая статуэтка всадника на коне. Снял ее с полки, поднес к свету, затем протянул мне. Обычное явление с нефритом: ощутить такую вещицу на ладони — это чувственный опыт; вес камня подчеркивает легкость художественного замысла. Я очень мало смыслю в драгоценных камнях, но внутренний голос вдохновил меня изложить свои наблюдения на весьма высокопарном английском.

— Эта вещь настолько пронизана светом, что кажется, вот-вот улетит, но когда берешь ее в руки, сознаешь ее земное происхождение, будто тяжесть, холод и тьма земли заключены у нее внутри, однако это не помеха выразить с магической силой воздушность духовного мира.

Обычно я ни на что подобное не отваживаюсь и теперь подумал, не перегнул ли я палку и не зашел ли слишком далеко. Но Уоррен пребывал в необычном настроении, и моя вызывающе вычурная речь, в силу того что ее вдохновил сам Будда, наконец пробила его защиту. Я на секунду вывел его из себя. Уоррен враждебно посмотрел на меня, как человек, которого поймали за руку, но тотчас опомнился, мягко коснулся моего локтя (мне показалось, я почувствовал, как его передернуло) и отобрал статуэтку.

— Она была у Брэдли, морпех должен был сделать с нее копию, — объяснил он. — Я послал за ней человека, так как имел на это право. Ведь статуэтка принадлежит мне. Но оказалось, что послал не того, кого следовало. Однако не забывайте, Билла совсем недавно убили, и я не представлял, что можно ждать в его доме. Поэтому направил человека, который умеет давать отпор. Прошу прощения за то, что вас ранили. Если будут осложнения, я найду в Штатах врача, который о вас позаботится. — Он говорил, заглядывая мне в глаза. Я ощущал в нем глубокую неудовлетворенность и, если бы не знал, в чем дело, подумал бы, что это призыв о помощи. Глаза у него слезились, Фатима и оба кхмера внимательно за нами наблюдали. — Фатима мне сказала, что вы с агентом ФБР приходили сюда на прошлой неделе, — продолжал Уоррен. Он вполне овладел собой и вернул статуэтку на место. — Поэтому я решил, что нам с вами следует поговорить, пока Бюро снова не вышло из-под контроля. Вы, вероятно, не подозреваете, какую вам приходится платить цену за успех других. Превращаетесь в легкую добычу для всякого мелкого чиновника, который видит в вас средство продвижения по службе. Я уже связался с нужными людьми в Вашингтоне и полагаю, что специальный агент Джонс недолго пробудет в королевстве.

Говоря это, он уверенно вел меня к витрине, защищенной с внутренней стороны металлическими жалюзи. Набрал на укрепленном на стене цифровом замке код, нажал на кнопку, и стальная защита поднялась. Словно разделась красивая женщина, поразив силой своей наготы. Старинный нефрит блеснул на свету, и я впервые, несомненно благодаря присутствию Уоррена, разглядел гениальность во многих оправленных в серебро и золото современных вещах.

— Это ваши идеи, — догадался я.

Увидев его дух, я сумел понять его искусство.

— «Идеи» — верное слово, — согласился американец. — Я больше не занимаюсь дизайном. У меня есть люди, которые это делают лучше меня. Но мастер не обязательно художник. Ему необходимо нечто такое, что исходит из ледяного сердца Вселенной. — Уоррен слегка улыбнулся и взял тяжелое нефритовое ожерелье на золотой цепочке. Нефрит был выточен в форме больших шаров диаметром три четверти дюйма. — Вещь семейства Хаттонов, — объяснил он обыденным голосом. — Побывала во многих переделках. Генри захватил ее с собой, когда бежал из Запретного города, затем продал Ку, та — своей подруге Эдде Чиано. У Эдды его купила бедолага Барбара, а в год своей смерти продала мне. Она настолько пристрастилась к наркотикам, что я мог бы приобрести украшение за доллар, но дал ей настоящую рыночную цену.

Фатима пересекла магазин и, явно привлеченная видом ожерелья, присоединилась к нам. Уоррен скосил на нее глаза, затем потянулся и снял с нее жемчуг. Он сделал это с большой ловкостью — мягким движением руки, украшавшей своими творениями королев и принцесс. Он ласкал жемчужины, будто ее тело, затем положил нитку на черный бархат в витрине и неожиданно подал нефритовое ожерелье мне. Оно оказалось тяжелым, как горсть миниатюрных пушечных ядер. Я надел его на шею Фатимы. Камни сверкнули и отразили наэлектризованные взгляды множества восхищавшихся ими людей. Я отступил немного назад, чтобы полюбоваться этим зрелищем: в ярком освещении ламп искрами переливались секс, деньги, паранойя и тысяча обоюдных обманов.

— Если честно, нефрит не твой камень, дорогая. — Уоррен достал портсигар, выбрал сигарету, вставил в мундштук, зажег, затянулся и отступил на шаг. Так он, должно быть, поступал с тысячью других женщин. Он снова сделался непроницаемым, и мне показалось, что Фатима на мгновение испытала страх. — Оно красиво, потому что все на тебе красиво. Но жемчуг тебе идет больше. Как вы считаете, детектив?

Я был вынужден согласиться. Мне нравится нефрит, но я еще не забыл потрясения от вида матовых жемчужин на шоколадной коже. И когда надел ей на шею другое ожерелье, понял, как не хватает того, прежнего. Эффект совершенно необычный, к нему невозможно привыкнуть. Отведите от объекта созерцания глаза, затем повернитесь снова, и у вас возникнет впечатление, что вы его видите в первый раз. Фатима счастливо улыбнулась, погладила нефритовое украшение и посмотрела Уоррену в глаза. Я заметил, как дрожала его рука, сжимавшая нефритовый мундштук.

— Хорошо, дорогая, — хрипло проговорил он. — Оно твое. Детектив, будьте свидетелем.

У меня отвисла челюсть. Но Фатима как будто нисколько не удивилась и, кивнув, словно получила обыкновенный подарок, понесла ожерелье в другой конец магазина. Не веря собственным глазам, я наблюдал, как она опустила его в черную сумочку от «Шанель».

— Удивлены? — спросил Уоррен. — Она может получить все, что захочет. Дорогая, что тебе нравится на этой витрине? Что-нибудь бесценное? Вся моя пещера Аладдина к твоим услугам. Я буду джинном.

Фатима прижимала сумочку к груди. Ее лицо помрачнело, и она лишь пожала плечами. Уоррен посмотрел на нее, что-то пробормотал, взял с витрины белого тигра и поднял выше, чтобы показать мне. У меня возникло странное ощущение, как будто он подслушал слова Кимберли: «Для того, кто хоть что-нибудь понимает, в нем таится адская угроза».

— Давайте спустимся в хранилище, — предложил американец и протянул мне тигра.

От удивления, что он доверяет мне такую драгоценность, я чуть не уронил статуэтку и с испугом на него посмотрел. Уоррен улыбнулся — видимо, ему понравилось мое благоговение. Я начал было сомневаться в подлинности вещи, но он прочитал мои мысли.

— Тигр настоящий.

Сжимая статуэтку обеими руками, как мать ребенка, я последовал за ним, и под взглядами Фатимы и кхмеров мы вошли в дверь в глубине галереи. Теперь я понял, что она вела к отделанному сталью лифту. Тишину нарушало лишь гудение электромотора. Оставшись в кабине одни, мы отвели глаза, как бывает с людьми в тесном, замкнутом пространстве, если только они не заговорщики и не любовники. Мы с Уорреном, разумеется, не были ни теми, ни другими. Тем более удивительно, что я ощущал его отчаянную тягу ко мне, призыв, почти молчаливую мольбу. Казалось, мы спустились в недра земли. Путешествие длилось дольше, чем я предполагал. Видимо, его хранилище находилось под самым нижним уровнем парковки.

— Смотрите, вот истинная витрина галереи. Профессиональных покупателей не интересует то, что я выставляю наверху. Я бы вообще не трудился демонстрировать тот товар, если бы не знал, что рано или поздно продам его какому-нибудь глупцу за непомерную цену. А вот здесь, внизу, знатоки могут найти для себя одну-две приличные вещички. Красота — это грандиозная гора, детектив, и мода в какой-то момент высвечивает только лишь одну ее сторону. Проходит время, и другая сторона начинает приковывать внимание, и вот тогда собиратели получают свой навар. Коллекционеры — самый прижимистый народ на свете, но с ними интереснее всего. — Серые глаза сверлили мой мозг. — Величайшее удовольствие в мире — это когда тебя понимают. Так? Но откуда взять таких художников, как мы с вами, чтобы поняли нас?

Я собирался протестовать, но решил сосредоточить свое внимание на этом сводчатом подвале. Он был намного просторнее, чем представлялось из галереи, и похож на лабиринт. Я подсчитал, что он занимал не меньше половины площади парковки и имел боковые проходы, тянувшиеся от задней до передней стены.

— Разум не в состоянии охватить такие сокровища, — произнес я на тайском — языке истинного благоговения.

— Позвольте мне помочь? — улыбнулся Уоррен.

Я не мог понять, почему ему льстит, что его коллекцией восхищается какой-то детектив из третьего мира. Для чего он пытается меня обмануть? Я вздрогнул, услышав, как закрылись двери лифта и загудел мотор. Уоррен, стараясь успокоить, положил мне на руку ладонь, но эффект получился обратный. Здесь, в подвале, я яснее чувствовал его странное настроение, ощущал его агонию.

— Детектив, вы меня понимаете?

— Думаю, что да.

— И каков ваш ответ на мою боль?

Моими устами заговорил Будда:

— Обладание требует великой жертвы, чтобы предмет не убил своего хозяина.

Уоррен что-то проворчал. Минуты бежали одна задругой, и мы принялись осматривать товар. Мы свернули в боковой проход, где стояли пять огромных каменных статуй Будды, явно украденные из Ангкора, а ярлычки сообщали, что это доисторические великаны. Уоррен остановился и закурил.

— Специальный агент Джонс достаточно сообразительна, но у нее нет такой глубины, как у вас. Я стал покупать любые предметы из Ангкора вскоре после того, как началась гражданская война. Будучи американцем, чувствовал себя в ответе. Пентагон нещадно разбомбил и дестабилизировал страну, а затем ЦРУ поддержало красных кхмеров, потому что они выступали против вьетконговцев. Но мы, американцы, жестоко проиграли. И поэтому уничтожили страну. Хотя не до конца. Эти древние королевства не исчезают вовсе — они реинкарнируются. Я хотел спасти кхмерское искусство, особенно из Ангкора, а единственный способ этого добиться — покупать, пока все не устоится. Теперь я за свой счет отсылаю все обратно. Сказать по чести, со времен «Тихого американца»^[41] ничего не изменилось — когда мы уничтожим целый мир, это будет сделано из лучших побуждений. А пока я, американец, перерожденный Азией, стараюсь что-то исправить. Вы мне верите?

— Да.

— Вот в этом вся разница. Джонс меня бы не поняла, не поверила бы, что я приличный человек. У американских копов нетерпимость к моральной неопределенности, иначе они бы не были американскими копами. Черт бы их побрал!

Шаг за шагом он вел меня дальше по коридору, набитому золотыми Буддами, миниатюрными алтарями, керамикой и резными деревянными статуэтками из Аютхаи. Тридцать футов стеллажей от пола до потолка с жертвенными сосудами, следующая секция — с керамическими фигурками; все восхитительное, бесценное, завораживающее. А я по-прежнему нес белого тигра.

Когда мы дошли до конца прохода, Уоррен взял у меня статуэтку и поставил на полку.

— Это самое ценное, что у меня есть. Определение «Стоит золотом столько, сколько весит» не что иное, как клише, которое необходимо пересмотреть. Я не продал бы его, даже если бы мне предлагали в десять раз больше. А теперь, детектив, объясните, почему я не сомневался, что тигр в безопасности в ваших руках.

Я скромно пожал плечами, а когда услышал, что на другой стороне подвала открываются двери лифта, встретился с американцем глазами. В хранилище появилась Фатима в сопровождении двух кхмеров. Теперь у обоих были «узи», а Фатима выглядела осунувшейся. Уоррен окинул ее отчаянным взглядом.

— Поскольку вы оказали мне честь и оценили мою прямоту, хочу вам отплатить, — рассеянно проговорил он, поманя Фатиму к себе.

Оба кхмера застыли на месте. Теперь я его заметил. Он достал его, когда я отвлекся. Ручка из сыромятной кожи и убегающие под стеллаж во мрак ярды и ярды кнутовища.

Когда Фатима подошла к нам, он нежно повернул ее к стеллажу и положил ее руки на полку примерно в двух футах над ее головой.

— Пожалуйста, не надо, — попросил я.

Уоррен не обратил на мои слова никакого внимания, расстегнул ее блузку, потянул вверх и, надвинув на плечи, обнажил совершенную спину и полоску бюстгальтера. Затем расстегнул бюстгальтер. Теперь ничто не мешало взгляду скользить по восхитительному позвоночнику Фатимы.

— Пожалуйста, не надо.

Он взял меня за руку и заставил провести ладонью вверх и вниз по ее спине, затем согнуть кисть и накрыть ее грудь.

— Познать любовь — для этого мужчине достаточно коснуться ее восхитительной кожи. Но продолжать любить — совершенно иное умение. Кто из нас не желал любви, которая податлива, как плоть Фатимы, и тверда, как камень? Кто из нас не испытывал на прочность любовь, пока она не давала трещину? Я говорю нечто странное?

Его лицо перекосила мучительная агония. Не требовалось быть ясновидящим, чтобы разглядеть темного демона во всей его красе.

— Хлещите вместо нее меня, — хрипло прошептал я.

— Не разочаровывайте меня, детектив, — злобно покосился на меня американец. — Все не так просто. — Он подал мне кнут.

— Нет.

— Но вы это сделаете намного нежнее, чем я. Обещаю, что и пальцем к ней не притронусь.

— Нет.

— Даже ради спасения жизни?

— Я не дорожу жизнью.

Повисло долгое молчание. Я ждал, что кхмеры вот-вот меня расстреляют.

— Хорошо, вы выиграли, — наконец проговорил Уоррен. Но я понял, что его слова обращены не ко мне, а к Фатиме. Она уже успела поправить бюстгальтер, но, повернувшись, чтобы отобрать у американца кнут, оставила блузку незастегнутой.

— Я же тебе говорила, — сказала она с невероятной злобой. — Он архат. Ты проиграл. Ставь на голову тигра.

Уоррен повиновался. Он весь дрожал, когда ставил бесценную вещь на макушку. Фатима отошла на десять шагов и размахнулась кнутом, зазмеившимся у нее за спиной, и я решил, что у нее маловато опыта обращения с подобными вещами. В секции, где хранились жертвенные сосуды, что-то звякнуло. Я посмотрел на Уоррена — он буквально изжевал себе губу. Просвистел кнут. Когда сыромятный жгут летел над моей головой, я инстинктивно пригнулся. Мне показалось, что Фатима совсем не целилась. Удар угрожал американцу, тот схватил тигра и сгорбился. Кнут вырвал клок ткани из пиджака, джемпера, прорвал рубашку и разодрал кожу, но Уоррен не выпустил тигра.

— Ты жульничаешь! — прошипела Фатима. — Кто разрешил тебе двигаться?

На этот раз кнут обрушился на держащие тигра руки. Уоррен и на этот раз не выпустил статуэтку. Но кожаный жгут обвился вокруг его кистей и вырвал шедевр. Тот разбился на тысячу осколков. Я застыл с открытым ртом, взгляд перескакивал с Уоррена на Фатиму.

— Он жульничал, — прошипела она мне. — Ты видел?

Мы с американцем присели, потому что кнут снова просвистел над нашими головами. Одним ударом Фатима опустошила полку с керамическими фигурками. Уоррен сгорбился, всхлипывая. Он опустился на пол, пытаясь собрать осколки.

Мне не дали времени обдумать это странное событие. Кхмеры подскочили ко мне и увели к лифту, а Фатима и Уоррен остались в хранилище. Я покинул галерею и оказался на берегу реки. Стоял жаркий воскресный день, повсюду слонялись и паслись у торговых прилавков туристы, гудели моторы плывущих вверх и вниз по течению лодок. Джонс, устроившаяся на заднем сиденье стоявшей на открытой парковке машины, при моем появлении с облегчением вздохнула.