Барков

Глава седьмая Издатель Антиоха Кантемира

Первое издание сатир Антиоха Кантемира было предпринято Академией наук в 1762 году. Честь подготовки этого издания к печати принадлежит Баркову. Оно вышло в свет спустя 18 лет после смерти автора. История же издания началась еще при жизни Кантемира, и об этом, на наш взгляд, небезынтересно рассказать. Но сначала напомним, кто такой Кантемир.

Князь Антиох Дмитриевич Кантемир родился в 1709 году в Константинополе в семье будущего правителя Молдавского княжества Дмитрия Константиновича Кантемира. Молдавия находилась тогда под владычеством Турции. Молдавским господарем с конца XVII века был дед Кантемира. Для того чтобы избежать измены, турецкий султан держал при себе сына Константина Кантемира Дмитрия заложником в Константинополе. Потому будущий поэт и появился на свет там. После смерти его деда молдавским господарем стал его отец, который желал, чтобы Молдавия присоединилась к России. Этого желал и Петр I. Но после неудачи русской армии на реке Прут в 1711 году Дмитрий Кантемир вынужден был бежать с семьей в Россию. Так двухлетний Антиох оказался в Харькове, потом в Москве, а потом в Петербурге.

Отец Антиоха Кантемира был ученым и писателем, членом Берлинской академии наук. Он сумел дать сыну блестящее образование, обучал его сам, а также приглашал для его обучения прекрасных учителей — русских и иностранных. Выпускник Славяно-греко-латинской академии И. Ю. Ильинский преподавал Антиоху старославянский и русский языки, сочинял стихи. По-видимому, именно ему будущий автор сатир и других стихотворений был обязан первыми уроками стихотворства. В 1724–1725 годах Кантемир брал уроки математики, физики, нравственной философии у профессоров Петербургской Академии наук. В 1715 году он был записан в гвардейский Преображенский полк. 1730 году, уже будучи на действительной военной службе (правда, в чинах небольших, лишь поручиком), Кантемир участвовал в возведении на трон Анны Иоанновны. К этому времени он уже успел написать свою первую сатиру «На хулящих учение. К уму своему». Она не была напечатана, но широко распространилась в списках, принесла двадцатилетнему автору первую литературную славу. Первый успех воодушевил Кантемира. Он начал писать поэму «Петриада», посвященную кончине Петра Великого (впрочем, ее не закончил), перевел книгу Фонтенеля «О множестве миров» (того самого, который одобрительно отозвался об «Оде Приапу» Пирона и которого будет читать Пушкин и его герой Онегин: «Прочел творенья Фонтенеля»). Этот перевод был издан Петербургской Академией наук в 1740 году, и его мог читать Барков. В 1731 году Кантемир сочинил «Оду к императрице Анне в день ее рождения» и еще несколько басен.

В 1732 году Кантемир навсегда покинул Россию. Его путь через Берлин и Гаагу лежал в Лондон, куда он был назначен резидентом, то есть российским посланником. Шесть лет Кантемир провел в Лондоне, успешно выполняя возложенную на него дипломатическую миссию, а с 1738 года, будучи пожалован титулом камергера, стал чрезвычайным послом (полномочным министром) в Париже. Там Кантемир встречался с известными писателями, учеными, артистами, художниками, беседовал с Фонтенелем и Монтескье, чьи «Персидские письма» перевел (перевод не сохранился, но о нем знал Барков), переписывался с Вольтером. Как писал К. Н. Батюшков в очерке «Вечер у Кантемира», «Антиох Кантемир, посланник русский при дворе Людовика XV, предпочитал уединение шуму и рассеянию блестящего двора. Свободное время от должности он посвящал наукам и поэзии»^[218]. Кантемир переводил Анакреона и Горация, к пяти сатирам, сочиненным в России, присовокупил еще три. Умер он в 1744 году, когда ему не исполнилось и тридцати пяти лет. В 1745 году его останки были привезены в Петербург (Барков мог знать об этом), а затем доставлены в Москву, похоронены на кладбище греческого монастыря на Никольской улице, подле могилы его отца.

А теперь вернемся к истории издания сатир Кантемира. Заметим, что сам автор очень дорожил своими сатирами, видел в них свое призвание писателя и долг гражданина. Весной 1743 года Кантемир послал из Парижа рукопись своей книги канцлеру М. И. Воронцову. В сопроводительном письме он писал о том, что «смелость принял» посвятить свою книгу императрице Елизавете Петровне, покорнейше просил книгу эту ее величеству поднести и выражал надежду на то, что «Ея Императорское величество изволит сама судити, должно ли их (сатиры и приложенные к ним стихотворения. — Н. М.) в люди показати, или нет»^[219]. В следующем письме Воронцову от 4 апреля 1743 года Кантемир просил переписать книгу его сатир с тем, чтобы рукописная книга была передана для сохранения в Императорскую библиотеку, «понеже у меня столь исправной копии уже не осталось»^[220].

В царствование Елизаветы Петровны книга «Сатиры и другие стихотворческие сочинения князя Антиоха Кантемира с историческими примечаниями» не была издана. Почему? Потому что сатиры разили пороки, не только присущие человечеству вообще, но и родовитым дворянам, церковникам, потому что в них можно было легко узнать известных людей. Кантемир, ревнитель просвещения, убежденный сторонник петровских преобразований, обличал невежд, всех тех, кто мешал начатому Петром I движению России вперед. Не случайно, когда Тредиаковский публично прочитал восхитившую его первую сатиру Кантемира, архимандрит Платон написал на него жалобу в Синод.

Итак, книга сатир Кантемира не была напечатана, но в 1755 году копия с нее была передана в библиотеку Петербургской Академии наук. Вероятно, с этим так называемым академическим списком и работал Барков, готовя сатиры Кантемира к печати. Академический список был положен в основу издания сочинений Кантемира, вышедшего в свет под редакцией П. А. Ефремова в 1867 году, а затем и издания «Собрания стихотворений» Кантемира в серии «Библиотека поэта» в 1956 году. По этому последнему изданию мы и будем далее цитировать кантемировские сатиры.

Что могло привлечь Баркова в сочинениях Кантемира? Что он мог в них по достоинству оценить?

Наверное, вряд ли мы ошибемся, если скажем, что Барков, по характеристике Новикова, «человек острый и отважный», не мог не оценить остроту и отважность Кантемира-сатирика, его замечательное сатирическое дарование. Уже первая сатира «На хулящих учение. К уму своему» в полной мере обнаруживает его сатирический дар. По существу его произведение — это взволнованное слово поэта-гражданина в защиту науки и в то же время гневное обличение врагов науки, противников просвещения. Кантемир находит единственно верные, точные слова для создания сатирических портретов тех, кто пытается доказать вред научных знаний. Выдвигаемые ими доказательства для обоснования своей позиции свидетельствуют об убожестве мысли и нравственной нищете. Первая сатира построена как сменяемые друг друга интервью о вреде науки.

Святоша Критон сетует на то, что и дети-то стали непокорны, все «потеряли добрый нрав, забыли пить квасу», «уже свечек не кладут, постных дней не знают», а главное, полагают, что церкви «поместья и вотчины весьма не пристали» (вот оно, главное: как говорил принц Гамлет, «а не привесилось ли к этому что-нибудь посущественнее»).

Силван другую вину наукам находит.

Замечательна логика рассуждений помещика Силвана, применяемый к научным знаниям критерий пользы, практики. Нужно ли «в поту томиться дни целы», чтобы выведать «строй мира и вещей», если это не прибавит к жизни ни дня, в ящик не положит ни гроша, да и не поможет «узнать, что приказчик, / что дворецкий крадет в год?» А потому не надо ни химии, ни медицины, ни астрономии, ни алгебры.

Далее румяный от вина Лука, видимо, продолжая с перепоя рыгать, произносит гимн вину:

В примечании Кантемир пишет:

«Гораций нечто подобное говорит в следующих стихах своего V письма, книги I:

<что только не совершает опьянение! Оно обнаруживает скрытое, побуждает к осуществлению чаяний, увлекает в сражение безоружного, снимает бремя с озабоченных душ, учит искусствам. Обильные чаши вина кого только не одаряли красноречием! Кого только не освобождали от тягот крайней нищеты>»^[225].

Таким образом Кантемир указывает на литературный источник своего текста. Любопытно, что сходный гимн вину есть в «Оде кулашному бойцу» Баркова:

И у Баркова любовники разгорячаются вином, «с вином и трус живет смелее», и еще вино побуждает к красноречию: «Вином гортань, язык вещает» (79). Текст Баркова перекликается и с текстом Кантемира, и с текстом Горация, со стихами которого Барков мог познакомиться и независимо от Кантемира. В данном случае укажем лишь на то, что у Баркова, в отличие от героя Кантемира Луки, вино не противопоставляется наукам. Иначе и быть не могло: издатель сатир Кантемира Барков сам был служителем науки.

Против науки, книг выступает и щеголь Медор:

Конечно, для Медора важнее книги философа Сенеки — фунт пудры; более важная персона, нежели поэт древности Вергилий, — сапожник Егор, а похвал достоин не прославленный оратор Цицерон, а портной Рекс.

В завершении сатиры Кантемир рисует безрадостную картину всеобщего невежества:

Поэт-сатирик скорбит об обществе, отвергающем науку, возмущается воинствующим невежеством церковников, вельмож, судей, подьячих, помещиков, но не отказывается от своих убеждений просветителя, последователя петровских преобразований, готов «вместо похвал <…> достать хулу злую».

В третьей сатире «О различии страстей человеческих», адресованной архиепископу Новгородскому, сподвижнику Петра I Феофану Прокоповичу, Кантемир мастерской кистью рисует сатирические портреты скупого, сплетника, лгуна, лицемера и сластолюбца. Он сообщает читателю выразительные детали, которые как нельзя лучше характеризуют его героев.

Христип — предшественник Плюшкина Гоголя, Иудушки Головлева Салтыкова-Щедрина, которых, конечно, не читал Барков. Зато он читал Кантемира.

Сребролюбивый Клеарх в долг набрал «обманом, слезами, / Клятвами и всякими подлыми делами». Менандр «новизн наберет нескудно»: «Встретит ли тебя — тотчас в уши вестей с двести / Насвищет…» «Искусен и без вестей голову распучить / Тебе Лонгин». «Фока утро все торчит у знатных в передней. <…> Так шалеет, чтоб достать в жизнь и по смерть славы». «Гликон ничего в других хвально не находит». Клитес «Нищ, дряхл, презрен, лучшему счастью не завидит, / Когда полну скляницу в руках своих видит; / И сколь подобен скоту больше становится / Бессмысленну, сколь он больше веселится». «Язык Сизимов унять не может злословий». «Трофим, наслаждаясь, все хвалит без разбору». А еще — подозрительный Новий. А еще — завистливый Зоил…

Читая третью сатиру, хочется вместе с Пушкиным воскликнуть: «О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!» (III, 302).

Думается, Баркова могла привлечь вторая сатира — «На зависть и гордость дворян злонравных. Филарет и Евгений». Она связана с важнейшим документом Петровского времени — «Табелью о рангах». Согласно этому документу 1722 года утверждался принцип личной заслуги для государства. По «Табели о рангах» вводилось 14 классов военных, статских и придворных чинов. Те, кто достигал благодаря своей усердной службе 8 класса, имели право на получение наследственного дворянства. Таким образом, наиболее способные и деятельные люди, независимо от их знатного или же незнатного происхождения, могли достичь, благодаря своим личным заслугам, высокого общественного положения. Без личных заслуг знатное происхождение, заслуги прославленных предков в расчет не принимались, и потомки родовитых бояр, старые аристократы могли оказаться без чинов и наград. Вот об этом и идет речь в диалоге между Филаретом (в переводе с греческого — «добродетельный») и Евгением (в переводе с греческого — «благородный»). В Евгении «унывает» его благородство, и есть от чего: обошли его чинами и наградами. И ему тем более это обидно, что выдвинулись-то те, «кто не все еще стер с грубых рук мозоли», «Кто с подовыми горшком истер плечи» (более чем прозрачный намек на А. Д. Меншикова, продававшего в детстве подовые пироги в разнос; мимо роскошного дворца вельможи Меншикова в Петербурге не раз проходил Барков). А как же знатность рода? Как же заслуги предков?

С отповедью Евгению выступает Филарет, обличающий невежественных, бездарных и ленивых потомков славных отцов и дедов. Гневная отповедь Филарета — одновременно и взволнованная проповедь (отменно длинная) личных достоинств и личных заслуг. Это еще и мудрое поучение:

Вызывает восхищение великолепная сатирическая зарисовка пробуждения щеголя XVIII Евгения, которая соотносится с описанием начала дня русского дэнди XIX столетия Евгения Онегина. Герой Антиоха Кантемира сладко спит на пуховых перинах, просыпается, когда уже «дня пробегут две доли», час-другой нежится в постели, «ожидая / Пойло, что шлет Индия иль везут с Китая» (то есть кофе или чая). А потом — «Из постели к зеркалу <…> одним скоком», перед зеркалом — причесываться по моде — «По румяным часть щекам, в колечки завиты». Перед зеркалом — одеваться опять же по моде: «Деревню взденешь потом на себя ты целу», то есть кафтан обходится в стоимость целой деревни. Евгений Онегин — достойный литературный потомок Евгения:

Бедный Барков! Какие зеркала? Какие наряды? Ну а что касается авторской позиции Кантемира, то она выражена в словах Филарета, и вряд ли можно сомневаться в том, что Барков эту позицию разделял.

Особый интерес могла вызвать у Баркова и четвертая сатира «О опасности сатирических сочинений. К музе своей». Особый — потому что ведь и Барков — во многом сатирический поэт. Кантемир, обращаясь к музе, рассуждает о том, сколь тернист путь сатирика, сколь много бед и неприятностей ждет его на этом пути, как ненавидят его те, кто увидел себя в зеркале его сатиры:

Но при всех опасностях Кантемир видит свой долг в том, чтобы говорить правду, разить порок, исправлять нравы и тем приносить пользу обществу.

Вот он, декларированный уже Кантемиром гоголевский смех сквозь незримые миру слезы. Задуматься над осмыслением такого рода смеха, конечно, не помешало бы издателю Кантемира Баркову. Это нужно было бы сделать хотя бы потому, что издание переведенных Барковым сатир Горация (оно появится в 1763 году) предваряло адресованное графу Г. Г. Орлову стихотворение о сатире, которое перекликается с суждениями, высказанными Кантемиром:

Любопытно, что в предисловии к «Сатирам» Горация Барков объясняет, почему он не перевел письма, то есть послания Горация: «Я лучше рассудил за благо оных не переводить, нежели подать о себе такое мнение, будто бы чрез то хотел я унизить честь и славу князя Антиоха Дмитриевича Кантемира, которыя им уже переведены и при Академии напечатаны»^[234]. (Речь идет о выполненных в Париже переводах десяти писем Горация, которые вместе с трактатом Кантемира по стихотворству «Письмо Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских» были напечатаны Академией наук в Петербурге в 1744 году.)

Нет сомнений в том, что Барков прочел все предназначенные для печати сатиры Кантемира. Прочел он и пространные примечания к ним. Примечания заслуживают, несомненно, того, чтобы сказать о них хотя бы несколько слов. По существу, это энциклопедический комментарий к поэтическому тексту, предложенный самим поэтом. Он включает в себя реальный комментарий, комментарий историко-литературный и лингвистический. Не может не удивлять обширность самых разнообразных сведений, которые включены в него. Ну и, само собой, не может не удивлять эрудиция автора комментариев. Чего только мы не узнаем!

«Завертеть завитые кудри. Когда хотим волосы завивать, то по малому пучку завиваем, и, обвертев те пучки бумагою, сверх нея горячими железными щипцами нагреваем, и так прямые волосы в кудри претворяются»^[235].

«Пойло, что шлет Индия. Кофе или шоколад. Лучший кофе приходит из Аравии, но и во всех Индиях тот овощ обилен. Всем уж у нас известно, что тот овощ, сжарив, смолов мелко и сваря в воде, вместо завтрака служит, и прихотливым в забаву после обеда. Шоколад есть состав из ореха, какао называемый, который растет в Индиях Западных, из сахару и из ванили, другого пахучего овоща той же Индии. Тот состав варят в воде или молоке, и пока варится оный, часто болтают, чтобы пить горячий с пеною, и то пойло вместо завтрака принимается во всей почти Европе»^[236].

«Избит пол и под башмак. Чтоб натянуть тесный башмак на ногу, нужно долго и сильно бить ногою в пол, и подмазывается тогда подошва башмака мелом, чтоб не скользить и тем лучше опираться можно было»^[237].

«Не столько купец божбы учинит. Обыкновенно купцы, когда продают, чрезмерно божатся. Если у них что торгуешь, часто услышишь: Как перед богом стать — себе больше стоит; бог свидетель — в лавку выше пришло; еже ей-ей для переду тебе в свою цену уступаю»^[238].

Кантемир дает пояснения ко всем именам, которые встречаются в его сатирах. Иногда эти пояснения становятся своего рода словарной статьей. Так, например, статья о Феофане Прокоповиче включена в примечания к третьей сатире: в ней представлена его краткая биография и дана характеристика его трудов. Сообщаются сведения также о Вергилии, Ювенале, Горации, Персии, Буало и многих других авторах.

Кантемир поясняет также отдельные слова, выражения, порой объясняет ту или иную словесную форму трудностью версификации:

«Чтоб не счернеть. Вместо чтоб не почернеть, за нужду меры стиха»^[239].

Предпринятые Барковым в 1763 и 1764 годах издания переводов сатир Горация и басен Федра также имели пространные примечания, и опыт его работы с текстами Кантемира был для него важен.

Сатиры Кантемира нужно было не только подготовить к печати, отредактировать. Нужно было еще написать краткий биографический очерк, который бы сатиры предварял.

Митрополит Евгений Болховитинов в «Словаре русских светских писателей соотечественников и чужестранцев, писавших в России», сообщил об источнике созданного Барковым «Жития» Антиоха Кантемира:

«Сатиры (Кантемира. — Н. М.) незадолго до смерти его в Париже с рукописи русской переведены италианским аббатом де-Гваско, приятелем его, на италианский язык, с помощью его самого; а после смерти, в 1745 г., италианец сей перевел их на французский язык и напечатал в Лондоне, в 1750 г., с избранными из подлинника примечаниями и с пространным описанием жизни автора. В сем жизнеописании помещено много весьма любопытных политических известий о происшествиях, современных автору, и о его дипломатических действованиях, а русское жизнеописание, напечатанное при сатирах его, есть только сокращение с оного»^[240].

Внесем некоторые уточнения и дополнения в приведенный текст. В самом деле, с итальянского перевода был сделан прозаический перевод сатир Кантемира на французский язык, который при участии Монтескье был напечатан в 1749 году вместе с историей жизни Кантемира, сочиненной Гуаско. Через год перевод вышел вторым изданием в Париже. В 1752 году в Берлине был опубликован стихотворный немецкий перевод сатир, выполненный с французского издания. Таким образом, можно говорить о мировой известности сатир Кантемира, русский текст которых будет издан только в 1762 году. Что же касается биографии Кантемира, написанной аббатом Гуаско, то она действительно была использована Барковым, благо иностранные языки он знал.

Барков на основе биографии Кантемира, созданной Гуаско, написал «Житие князя Антиоха Дмитриевича Кантемира». Не биографию, а житие. То есть само обозначение жанра имеет, на наш взгляд, значение для понимания текста, предложенного Барковым. Житие обычно прославляло святого. Барков прославляет своего героя, создает идеальный образ гражданина и поэта. Служение Кантемира Отечеству на дипломатической службе и его служение отечественной словесности уравнены в своей значимости. Сообщив о рождении Кантемира от благородных родителей, Барков рассказывает о его «беспрестанном чтении», о склонности к наукам с детских лет. Здесь важны такие подробности, как, например, сведения о том, что в Голландии Кантемир прежде всего «старался запастись хорошими книгами», о том, что и в Лондоне, и в Париже он стремился познакомиться с учеными людьми, все свое свободное время от обязанностей дипломатической службы он посвящал занятиям наукой и поэзией. Примечательно, что в житии Кантемира подчеркиваются нравственные основания его деятельности.

«В отправлении политических дел поступал он праводушно и искренно, почитая лукавство за недостойное своего разума, и всегда достигал до намерения своего прямою дорогою, не оставляя однако потребнаго в случае благоразумия»^[241].

Особо акцентируется нравственная цель сатир Кантемира:

«Надлежало бы теперь упомянуть о преимуществах и недостатках сих сатир; но издавая их в свет, оставляем читателю самому об них рассуждения. Довольно, что намерение князя Кантемира в том состояло, дабы чрез осмеяние истребить в народе грубые и застарелые мнения, к чему силы здраваго разума бывают иногда недостаточны. Сам он признавал, что разумныя и нравоучительныя сатиры легко могут вдохнуть склонность к добрым делам и верить пристойныя мнения о справедливости, чести и правосудия»^[242].

Житие Кантемира было бы неполным, если бы не было сказано о его «отправлении христианской должности». «Часто говаривал он, что нет ничего приятнее, как употреблять знатность и силу свою на благотворение ближнему»^[243].

В конечном счете в предисловии к сатирам создан чрезвычайно привлекательный образ их автора, вызывающий уважение и сочувствие. Но ведь в основе предложенного жития, как мы уже знаем, лежал биографический очерк, написанный аббатом Гуаско. В чем состояла работа Баркова над этим литературным источником? Какова была работа Баркова-редактора над текстом издаваемых им сатир и составленными самим Кантемиром примечаниями? На эти вопросы ответила выдающаяся исследовательница русской литературы XVIII века Галина Николаевна Моисеева. Поводом к ее блистательной статье «Иван Барков и издание сатир Антиоха Кантемира 1762 года» стали обвинения в адрес Баркова — издателя и редактора, — которые появились в XIX и XX столетиях.

В 1866 году, то есть чуть больше ста лет спустя после первого издания сатир Кантемира, П. А. Ефремов затеял их новое издание. Подготовку текста по первому, барковскому изданию 1762 года взял на себя профессор В. Я. Стоюнин. Но тут П. А. Ефремов узнал от академика А. А. Куника, что найден тот самый академический список сатир Кантемира 1755 года. П. А. Ефремов и В. Я. Стоюнин сверили полученную рукопись с публикацией Баркова и обнаружили в них много расхождений. В основу нового издания сатир Кантемира решено было положить академический список, с которым, по-видимому, и работал в свое время Барков. Разумеется, издатели не преминули обвинить Баркова в искажениях кантемировского текста:

«Сатиры его (Кантемира. — Н. М.) и некоторые из мелких стихотворений первоначально были изданы Императорскою Академиею наук в 1762 г., но И. С. Барков, которому тогда было поручено печатанье их, перенаправил многие стихи, примечания почти все переделал по-своему»^[244].

Разумеется, такое обращение Баркова с творениями Кантемира было признано недопустимым. Еще почти 90 лет спустя, в 1956 году, «Собрание стихотворений» Кантемира вышло в свет в серии «Библиотека поэта» с вступительной статьей Ф. Я. Приймы, подготовкой текста и примечаниями З. И. Гершковича. И в этом издании Барков обвиняется в том, что он «весьма вольно обошелся с текстами Кантемира»^[245]. Через все примечания настойчиво проходит констатация искажений, которые позволил себе редактор Барков.

Когда читаешь эти обвинения в адрес Баркова-издателя и редактора, то возникает ощущение, что вот-вот, еще немного, еще чуть-чуть, и Барков будет охарактеризован стихами А. Т. Твардовского:

За честь Баркова в 1967 году и вступилась Г. Н. Моисеева. Она, как добросовестный исследователь, задала вопрос: «Действительно ли И. С. Барков, которому была поручена подготовка к изданию сатир А. Кантемира, грубо и произвольно исказил текст произведений и примечания к ним?»^[247] Для того чтобы ответить на этот вопрос, Г. Н. Моисеевой была проведена скрупулезная, поистине ювелирная работа: прежде всего, произведено сравнение текста, напечатанного Барковым в издании сатир 1762 года, с академическим списком, по которому это издание готовилось. Далее выявлены разночтения между ними. И наконец, эти разночтения тщательно проанализированы и осмыслены.

Приведем некоторые наблюдения Г. Н. Моисеевой.

Отмечено, что из биографии Кантемира, написанной Гуаско, Барков исключил некоторые страницы: он уточнил дату основания Петербургской Академии наук — не 1725 год (как указано Гуаско), а 1724 год. Барков в данном случае мог читать указ об основании Академии, который был напечатан 22 января 1724 года, а кроме того, мог узнать эту дату из «Краткой хронологической росписи дел Петра Великого», составленной при участии Ломоносова и посланной Вольтеру, работавшему над «Историей России при Петре Великом». Мелочь? Нет, не мелочь. История жизни Кантемира должна была быть включена в историю России, и мелочей здесь быть не могло.

Далее — и это для Баркова было принципиально важно — творчество Кантемира должно было быть включено в общее движение русской литературы конца XVII — первых десятилетий XVIII века. Что сказал об этом Гуаско? Он утверждал (и утверждал ошибочно), что до Кантемира в России один только Тредиаковский отважился сочинять стихи, да и то неудачно. Барков кардинально изменил текст Гуаско:

«Что касается до сложения его стихов, то он последовал в том древнему в России употреблению. Бывшие прежде его стихотворцы, как Симеон Полоцкий, который в 1680 году Псалтырь переложил стихами, и Максимович, издавший по алфавиту Жития святых, о котором сатирик в сатире четвертой под стихом 143-м упоминает, и другие наблюдали токмо известное число слогов с некоторым сечением, разделяющим каждый стих на два полустишья, оканчивая согласным падением слогов или рифмою; по чему оные их стихи были бесстопные, какими и сатиры князя Кантемира писаны»^[248].

Г. Н. Моисеева высказала предположение, что мысль переделать этот отрывок мог подсказать Баркову Ломоносов.

Значительная правка (именно смысловая правка, а не искажения) была внесена Барковым в примечания, составленные самим Кантемиром. Здесь Барков учел и изменившиеся со времени подготовки сатир к печати их автором исторические обстоятельства (как-никак прошло почти два десятилетия!), и изменения развивающегося русского литературного языка, и достижения литературы и науки. Можно привести много примеров (и Г. Н. Моисеева их приводит), свидетельствующих о эрудиции Баркова и его высокой филологической культуре. Так, например, Барков устранил иностранные термины в тех случаях, когда их можно было заменить русскими эквивалентами. Если в академическом списке в первой сатире речь идет о «сателессе» (то есть саттелите: satellit), то в редакции Баркова это «спутник», так как в русской астрономической науке к началу XVIII века этот термин уже использовался. Бережная стилистическая правка, внесенная Барковым в редактируемый им текст, позволила просторечные формы заменить литературными, устранить тяжеловесные церковнославянизмы, не изменяя смысла текста. Основываясь на «Российской граматике» Ломоносова, которую Барков дважды переписал, он форму устаревшего звательного падежа везде заменил на форму именительного падежа: вместо «Видишь, Никито, как крылато племя» — «Видишь, Никита, как крылато племя»; вместо «Музо, не пора ли слог отменить твой грубый» — «Муза! Не пора ли слог отменить твой грубый». Барков учел и исторические труды Ломоносова, его «Древнюю Российскую историю» и «Краткий российский летописец», и труды его учителя в области естественных наук.

Вывод, к которому приходит Г. Н. Моисеева на основании предпринятого ею исследования, следующий:

«Подготовляя к печати собрание оригинальных сочинений А. Кантемира, написанных автором в 20–30-е годы XVIII века, И. Барков соотнес их с уровнем научно-эстетической мысли последующего исторического периода — 40–60-х годов XVIII века. <…> Конкретное сопоставление рукописной копии 1755 года с изданием сочинений А. Кантемира 1762 года исключает вывод о произвольной переделке и грубых искажениях текста и примечаний к ним, допущенных И. Барковым. Речь может идти только о „доведении“ сочинений А. Кантемира до уровня эстетических и научных требований последующей эпохи»^[249].

С этим заключением, на наш взгляд, нельзя не согласиться. Мы можем только поблагодарить Г. Н. Моисееву за прекрасную работу о Баркове-издателе и редакторе. И еще, как нам представляется, мы должны поблагодарить Баркова за его труд, давший возможность не одному поколению русских читателей и писателей познакомиться с сатирами Антиоха Кантемира, впервые напечатанными на языке оригинала, то есть на русском языке, вполне оценить заключенные в них мысли и чувства, мастерство поэта XVIII века. Среди тех, кто читал Кантемира по изданию Баркова, были Ломоносов, Сумароков, Державин, Пушкин.

Белинский так отозвался о сатирах Кантемира:

«…В них столько оригинальности, столько ума и остроумия, также яркие и верные картинки тогдашнего общества, личность автора отражается в них так прекрасно, так человечно, что развернуть изредка Кантемира и прочесть какую-нибудь из его сатир есть истинное наслаждение»^[250].

Слова Белинского «развернуть старика» стали названием книги О. Л. Довгий, вышедшей в свет в 2012 году. Подзаголовки книги — «Сатира Кантемира как код русской поэзии», «Опыт микрофилологического анализа». О. Л. Довгий предприняла попытку прочесть сатиры Кантемира сквозь призму более поздней русской поэзии, сквозь магический кристалл поэзии пушкинской. Это увлекательное чтение: увидеть в темах, мотивах, образах, словесных формулах и риторических приемах Пушкина их первоисточник — сатиры Кантемира. Исследователь задает вопрос «о степени знакомства Пушкина с творчеством Кантемира; чтобы иметь право хоть в какой-то степени предполагать диалог прямой, а не опосредованный, включающий различные промежуточные звенья (Ломоносов — Державин — Батюшков, etc)»^[251].

Нам представляется возможным однозначный ответ на этот вопрос. Впрочем, О. Л. Довгий сама ответила на него в подготовленной к печати статье «К теме „А. С. Пушкин — читатель А. Д. Кантемира“» для сборника «А. С. Пушкин и книга» (выпуск 2-й). Да, Пушкин читал Кантемира; да, это мог быть прямой его диалог с поэтом-предшественником. В библиотеке Пушкина помимо книги «Сочинения князя Антиоха Дмитриевича Кантемира» (СПб., 1836) было то самое первое издание сатир Кантемира, подготовленное к печати Барковым и вышедшее в свет в 1762 году. Более того, Пушкин был внимательным читателем этой книги. Свидетельство тому — закладка (клочок бумаги), обнаруженная Б. Л. Модзалевским при описании пушкинской библиотеки между 22 и 23 страницами. На ней рукою Пушкина сделана запись: «Блудить т. е. блядить — вместо заблуждает или заблуждается…» (далее, как отметил Б. Л. Модзалевский, следует одно неразобранное слово)^[252]. Запись Пушкина — не что иное, как пояснение к стиху второй сатиры:

То есть — но заблуждается наш ум, если мы станем опираться на одни только заслуги своих предков (о чем шла речь в предыдущих стихах второй сатиры). А вот знал ли Пушкин, что издание сатир Кантемира, которое было в его библиотеке, готовил Барков? Мог знать, если читал «Опыт Исторического Словаря о российских писателях» Н. И. Новикова, где впервые сообщалось об этой издательской и редакторской работе Баркова.