Бастард Ивана Грозного 1

Глава 5

Если селян «выселок» буер удивил, то городок, где жили родичи Мокши, буквально встал «на уши». Пришлось договариваться со старостой и с местным ведуном. Первый не сделал практически ничего, зато второй провёл нужный обряд. О том с ним договаривался Ракшай, имевший пару посланий от своего ведуна, вырезанных на липовых дощечках.

Через три дня, положенные хозяевам для ублажения гостей, браты насели на Мокшу с вопросами, что, да как? Куда — вопрос игнорировался, так как считался несчастливым. Но когда узнали, что Мокша с семьёй просто прокатился в гости без выгоды, покрутили у виска.

— Ну может хоть сковал что-нибудь?

Мокша покрутил головой. Браты сплюнули.

— Стоило кататься пустопорожним?

— Новый струг спытали. Да и пути два дня-то! — Сказал Мокша.

— Как два дня? Даже по воде четыре…

— А у меня два. Да и за светлый день уложился бы.

Браты недоверчиво покрутили головами.

— А за два дня и мой старый струг путь по воде осилит. Тут дело в ветриле.

— Что за струг? — Спросил Михай. — С таким же ветрилом?

— Да. Это Ракшай придумал.

— Странный малец у тебя какой-то. По росту велик, а по лицу дитя.

Санька за осень и зиму вымахал отцу по грудь. Это в три-то года!

— Слыш, Мокша! Казаки до вас не доходили по первому яру?

— Нет…

— Ходила ватага на стругах и под ветрилами вверх. Да вернулась без двух. К тому… Те, кто у нас стояли и ясак собирали, уже отбывали… Так те, кто на Сарант ходили, даже не остановились передохнуть, а с ними и ушли. Не знаешь ничего?

— Не, не знаю, — скрыл правду в усах Мокша. — До нас не доходили. Спужал ктось небось…

— Не ты, чай? — Хитро прищурив глаз, спросил Михай. — Про тебя у нас спрошали. Где, грят, кузнец знатный живёт, что острые сабли куёт?

— Не я.

— То посланцы князя московского были. Приходили к нам и выше. Просили ржи и овса больше засеять, да куны приготовить. Их войско хана победило. Обратно на Московию пойдут. С Тавриды возвращаются. Вот, ждём…

«Вот так казаки!» — Подумал Санька, который сидел тут же в хате, но в дитячем углу.

— Чего хотели? — Напрягся Мокша.

— Позвать с собой в Московию. Там, грят, мало таких ковалей, чтобы ещё и самопалы нарезные тянули.

Санька удивился. Про самопали от Мокши он слышал, что, де «его лучше», чем те, что они забрали у убитых, а про винторезы нет.

— В Московию?! — Удивился Мокша. — Бегут оттуда людишки-то. Да и не крещёные мы в веру единого.

— А где ты коваля крещёного видел? — Усмехнулся Михай. — Вы — Перуновы дети.

— Так за то и побили кузнецов-то на Московии. А теперича сызнову призывают. А царь у них, грят, дюже лютый в вере вашей.

Мокша покосился на угол, украшенный образами.

Браты тоже глянули наверх и осенили себя крестами.

— Един Бог, — сказал Кавал, — только имен у него много. Вот ты говоришь, Ракшай твой Велесовой благодатью наделён. Ну так и ладно! Но этот Бог, — Кавал кивнул головой в сторону образа, — общий. Он приходил на землю нас всех спасти. И он не отрицает других богов. Они дети его.

Мокша спокойно выслушал брата, но глаз на него не поднимал.

— Эх, — вздохнул и горестно выдохнул Кавал. — Да и ладно. Потом поймёшь.

— И то! Не будем ссориться! — Подхватил Михай. — Вино пить будем!

Кавал махнул рукой и разулыбался.

За столом, хоть и плотно, взрослые разместились все. Ребятишки, получив по куску пирога с рыбой, попрятались по углам, на печи да на полатях. Санька свой кус проглотил разом и заскучал. Тесно ему стало в небольшой хатёнке Кавала и он накинул кожушок, перетянулся поясом с ножнами, и вышел на воздух.

Солнце перевалило полдень и висело над холодно-голубым зеркалом Дона. Изба «дядьки Кавала» стояла на взгорке. Дворы братьев, объединённые одним невысоким забором напомнили Саньке территорию небольшой фабрики. Чаны с рассолом, чаны с краской стояли на печах. Кожу красили в охру. Несмотря на зиму, над производством стоял смрад кислятины и мочевины. «Летом здесь круто, подумал Ракшай». Он знал, как работать с кожей и шкурами, сам немного скорняжил когда был моложе. Одобрительно оценив механизацию «завода», Санька шагнул за калитку и тут же был окружён ребятнёй.

— Ну ты, кто такой?! Назовись! — пробасил один ломающимся голосом.

Санька обвёл всех взглядом и понял, что его тихо оттесняют от ворот дядькиного дома. Он положил левую ладонь на рукоять ножа. Не для того, чтобы применить, а для того, чтобы не выдернули. Однако, ребятня поняла его иначе, и раздалась в разные стороны.

— За нож взялся?! — Усмехаясь, переспросил парень. — Готов сечься?!

— Больной, что ли? — Спросил его Ракшай. — Не готов я сечься. С чего вдруг?

— А что ж тогда за нож взялся?

— А чтоб не выпал…

Они стояли напротив друг друга чуть согнувшись, готовые к драке. Ракшая долго просить себя не заставлял и кидался в драку по малейшему поводу. Он научился выключать «зверя» ещё в схватках с братом Умкой и сейчас не опасался показаться опасным для общества. Жизнь среди людей очень отличается от жизни в лесу. Санька это знал и не дал своему организму развиваться в эту сторону. А очень хотелось. Оскотиниться оказалось проще простого, чего Санька избежал с трудом и в той своей жизни, и в этой.

— А вот мы сейчас…

Парень, на вид ему было около двенадцати лет, мазнул себя по голенищу и вынул за рукоятку тонкое обоюдоострое лезвие.

— Охренел, что ли? — Спросил его Санька. — Ты, что, дерьма объелся?

— Я тебе покажу дерьмо, псёныш Перунов.

— У-у-у, — понял Санька, и выдернув нож, махнул им в сторону стоящих сзади ребятишек. Те отпрянули и Санька вырвавшись из окружения, метнулся вниз по улице в сторону реки. Сзади послышался топот и улюлюканье. Санька выбежал на лёд и остановился. Ребятня вывалилась толпой и покатилась за ним, скользя на ногах. Санька стоял и молча ждал. Потом он шагнул к первому, пропуская его мимо себя, и нанёс удар сбоку правой рукой, немного ускоряя ему скольжение.

Отшагнув в сторону, он встретил второго левой рукой, ударив рукоятью с тяжёлым навершием. Убить он не боялся.

Остальные, пытаясь остановить скольжение, замахали руками и повалились на лёд. Санька, ступая осторожно, но уверенно, подошёл к распластавшемуся вожаку.

— Вставай, если хочешь продолжить, но если встанешь, пощады не жди. Зарежу, как барана.

Парень смотрел не на лицо Саньки, а на его подбитые толстой кожей высокие чуни.

— Сопли! — Выдавил он из себя восхищённо. — У него сопли, робяты. Не чуни, а настоящие сапоги.

Он почему-то делал ударение на среднем слоге.

— Да с подковами!

Санька опешил от такого разворота событий. Похоже, вожак уже не жаждал схватки. Он кое как поднялся и стоял с трудом не оскальзываясь.

У Ракшая на чунях и вправду были набиты специальные подковки для ходьбы по льду и он чувствовал себя вполне устойчиво.

— Так не честно! Ты хитростью взял! — Рассмеялся парень.

— Хрена себе, не честно! — Выругался не зло Санька. — Мне насрать на честность, когда меня пытаются убить.

Парень смутился.

— Никто не пытался тебя… убивать. Попугать хотели.

— Это что у вас тут! — Раздался грозный крик.

Санька оглянулся на голос и увидел, что к их детской ватаге подъехали конные воины, а далее на берегу Дона уже расчищается снег и устанавливаются шатры. Множество шатров. Однако большого войска видно не было.

— А тебе-то что! — Дерзнул огрызнуться атаман.

Рука вопрошающего опустилась, нагайка свистнула и парень вскрикнул.

— Ты, щеня, не гавкай! Бо выдеру так, что шкура твоя сама на сапоги мои… — Видимо найти продолжения фразы воитель сразу не смог и просто рассмеялся. Потом, чуть подумал и добавил. — Попроситься.

— Почто малолеток сбижаешь? — Спросил Ракшай. — Не навоевался?! Хоть турчанина одного приласкал так? Или всё девок и мальцов плетью гладишь?

— Ты тоже дерзок не по летам, погляжу.

— А ты вдарь меня! — Крикнул Санька. — Только гляди, не жалуйся потом.

— Ах ты тля![18] — Воскликнул казак и снова поднял плеть.

Санька признал ту же одежду, что видел по весне. Он скакнул под низкорослую лошадь, резанул подпругу, дернул казака за ногу с той стороны. Казак с замахом скользнул вместе с седлом с лошади и грузно ударился об лёд.

— Пезевенк оглу[19], — простонал казак.

Санька вовремя увидел второго казака, замахивающегося на него ногайкой и, вскочив на ничего не понимающую лошадку, ударил её пятками в бока. Лошадка прянула в сторону и понеслась прямиком к палаткам. Санька попытался выправить её движение, но лошадка повода не слушалась. Догнали его быстро, и Ракшай почувствовал спиной обжигающую боль.

Оглянувшись, Ракшай увидел снова оттягивающего назад руку всадника. Рука его пошла вперёд, потом снова назад и левое плечо онемело. И Санька прыгнул. Он оттолкнулся от крупа лошадки всеми четырьмя конечностями и опустился на казака тоже четырьмя конечностями.

Казака вышибло из седла и они с Санькой покатились кубарем по заснеженному возле берега льду. Санька вцепился в казака со стороны спины обхватив его и руками, и ногами. Он готов был уже открутить ему голову, но остановил себя. Тело казака уже обмякло оглушённое и полузадушенное.

Санька снова отпрыгнул в сторону и схватился за нож.

— Тихо… Тихо, малец. Спокойнее, — услышал он чей-то голос. — Оставь его.

К месту побоища спешили казаки, а впереди них шёл среднего возраста, одетый в дорогую шубу боярин. Его лицо сразу понравилось Саньке. Борода и усы не излишествовали на широкоскулом лице. Прямые брови ещё не терялись в морщинах. На рубахе, видневшейся под шубой, висел большой оловянный крест с распятием.

Санька вскочил на ноги.

— Ловок ты скакать, — усмехнулся боярин. — Что не поделили?

— А что он хлещется? Кто он мне, батька?

Санька оглянулся на шум и увидел спешащих к ним местных мужиков. С дрекольем, луками и самопалами.

— Что за свара у вас? — Удивился боярин.

— Вон того спроси, — буркнул Санька показывая, на спешащего «безлошадного» казака. — А мне тебе ответ давать не с руки.

Санька повернулся и пошёл к подбегавшему к ним отцу и дядьям.

— Что случилось? — Спросил его Мокша.

— Да эти вот, — Ракшай махнул в сторону казаков, — решили нагайками по нам помахать. Ну я и не сдержался…

— Не убил никого? — Озабоченно спросил Мокша.

Санька отрицательно покачал головой.

— Придушил малька…

Боярин услышав разговор рассмеялся.

— Отец ты его? — Спросил он Мокшу. — Пошли ко мне в шатёр. Поговорим.

— Я с братами, — показал Мокша на обоих братьев, вооружённых один приличным колом, другой незаряженным самопалом, который Кавал держал, как дубину.

Боярин усмехнулся.

— Все и пошли.

Потом глянул сурово на провинившихся казаков и сказал:

— Хорунжий, этих под стражу и тоже ко мне.

— Слушаюсь!

До боярского шатра шли молча. Чуть поодаль шли другие горожане, не приглашённые в шатёр. Боярин несколько раз оглядывался и усмехался. Однако возле шатров их встретили стрельцы с самопалами и «свита» отстала.

В шатре было тепло и уютно.

— Меня можете величать Алексей Фёдорович. Я водил полки к Тавриде, да не очень удачно. Крепость у них на перешейке суровая. Но по морю пошлись да напали на побережье. Людишек наших освободили из плена. Пять тысяч, где-то. Сюда придут скоро. Подготовили корм?

— Подготовили, — настороженно ответил Кавал.

— То добро!

Боярин провёл дознание в лучших милицейских традициях. Чётко, внятно, по существу. Тут же принял решение:

— Выпороть! И сбитня нам!

Сбитень занесли и раздали каждому по медному ковшу. Даже Ракшаю. Шатёр наполнил аромат пряностей.

В ковши набирали понемногу, выпивали и клали ковши на разнос, на котором стоял самовар, и говорили.

Боярин расспрашивал, как прошёл год, не тревожили ли литовцы, сколько пришло из Московии беженцев?

Про беженцев братья промолчали, про всё остальное подробно рассказали.

Санька блаженствовал, цедя сквозь зубы пряный напиток. Он соскучился по корице. В той жизни когда-то он любил экспериментировать с горячими слабоалкогольными напитками. Варил грог, глинтвейн.

— Справные у тебя сапоги, как я погляжу. Даже лучше моих, — наконец-то боярин обратился к Ракшаю.

— Знамо лучше. У меня по ноге подобраны, а у тебя нет.

— Как так? — Удивился боярин.

Санька рассказал про правую и левую ноги и что они разные, про деревянные колодки, на которые натягивают кожу, про подошвы с бронзовыми супинаторами.

— Что ты говоришь? Бронзовые подошвы?

У Саньки после лесной жизни стало проявляться плоскостопие и он соорудил себе обувь с значительно выгнутыми бронзовыми пружинками.

Боярин имел не большую ногу. Он сидел без обуви в шерстяных носках, которые сушил у полуоткрытого чугунного очага. Санька скатал сапоги, снял и протянул боярину.

— Надень.

Боярин стушевался.

— Надень-надень… Почувствуй разницу. В моих нога не так устаёт.

Боярин посмотрел на такие же сапоги Мокши и увидев, что над ним никто не насмехается, чуть дёрнул головой и натянул левый сапог. К его удивлению, нога скользнула в сапог легко и он почувствовал, как его ступню приятно облегает кожа. В его сапогах нога болталась как язык в колоколе.

Он хмыкнул и натянул правый сапог.

Вытянув ноги перед собой боярин натянул голенища и встал.

— Ты смотри, ка! — Удивился он. — Какие ладные! Тут и портянки нужны особые!

Притопнув несколько раз, он спросил:

— Продашь?

Санька усмехнулся.

— Продам. Две цены твоих сапог.

Боярин глянул на Саньку с удивлением.

— Годиться. Мастак ты торговать. А у бати не спросишь разрешения?

Ракшай пожал плечами.

— А чего его спрашивать? Сапоги мной шитые. Он такие шить не умеет.

Мокша весело развел руки.

— Прикажите, вашвысокородь, за моими чунями послать.

Адашев вскинул свои красивые брови, удивляясь непонятному к нему обращению, и вызвал дежурного офицера.

— Вот, хорунжий! Пошлите кого-нибудь к…

— Кавалю Мокшанину! — Подсказал Кавал.

— Да… К Кавалю Мокшанину… Скажи, что Ракшай просит себе его чуни.

— Слушаюсь! — Произнёс дежурный офицер, но уходить сразу не стал.

— Что ещё? — Спросил Адашев.

— Там казаки пана Вишневецкого, что в поиск за кузнецом ходили по весне слова молвить просят.

— Так срочно?! Горит что-ли?

— Говорят срочно!

Боярин пожал плечами и призывно махнул рукой, а у Саньки сердце захолонуло.

Хорунжий вышел и зашёл знакомый Мокше и Ракшаю казачий атаман. Тот ни на кого, кроме Адашева не смотрел. Чуть склонив в поклоне голову, он сказал:

— Будь здрав воевода. Дозволь слово молвить?

— Молви, да поскорее, — недовольно сказал боярин.

— Ежели помнишь, посылал ты нас по весне, когда мы у Перекопской Тверди застряли, за кузнецом на выселки здесь на Саранте.

— Это побили когда вас? — Усмехнулся Адашев.

— Да, — понурился атаман. — Вот он и побил с друзьями. Это тот кузнец…

Адашев нахмурился.

— Сказывай дале.

— Взяли мы его на реке с жонкой. Шли они в чолне вниз. А на следний день напали на нас и отбили, и кузнеца, и жонку его.

Боярин задумчиво смотрел на носки сапог, потом поднял взгляд на Мокшу. Браты Мокши вылупили глаза и смотрели на воеводу не мигая.

— Так всё было? — Спросил боярин хмурясь.

— Так, да не так, — вздохнул Мокша. — Не было друзей, — сказал он, ставя ударение на «у».

— А кто же выручил вас? — Кривя рот в ухмылке, спросил атаман. — Кто стрелами отравленными моих товарищей побил?

— Кто? — Переспросил Мокша. — Он.

Мокша ткнул пальцем в Ракшая.

— И на стоянке двоих порвал, тоже он. Дар у него Велеса.

Атаман отшатнулся к выходу, но пара стрельцов сомкнула пики.

— Что скажешь? — Спросил боярин Ракшая.

Он почему-то не выказал удивления.

— Скажу, что казаки хану продать батю хотели, потому и вызволял из плена. Пленили они их. Сневольничали.

— Но как же ты… Один? Не убоялся? Тебе лет то сколько?

— Восьмой, — улыбнулся Санька.

Атаман закашлялся. Адашев небрежно махнул рукой, и казака вывели.

— Как это возможно? — Спросил Адашев.

— У него дар Велеса с детства, — повторил как мантру Мокша. — Он хороший охотник и следопыт.

Но Адашев смотрел на Ракшая.

— Я хорошо стреляю из лука. И очень ловкий.

— Это мы видели сегодня. А ты, значит, и есть тот кузнец, что самопалы винтовые режет?

Мокша пожал плечами и налил в свой ковш ещё сбитня.

— Ты знаешь, что царь Иоанн призывает к себе всех военных мастеров и создаёт в Москве Бронный приказ.

— А иные куды делись? Нешто ранее не было бронников в Московии?

— Да никуда не делись. Там все робят. Но самопальных дел мастеров мало. Всего в приказе сто пятнадцать бронников. Во главе стоят братья Угримм и Десятой Непоставовы, ОФоня и Муха Горусины. Знатные мастера-помещики. Они шеломники и сабельники. Ещё есть юмшанники, наводники, чищельники. Царь им обширные поместья отписал. Самопальные стрельцы и мастера самопальных пищалей — то отдельные статьи. Особо искусный стрелок Иван Поздеев триста четей[20] поместья да сукно доброе. А уж мастеровых царь-батюшка не забижает. Их имена даже произносить запретно, чтобы англичане не уворовали.

Санька слушал и млел. Вот, где его стезя. Ужо он им настреляет. Даже с тех раздолбанных самопалов он навострился бить на сто шагов. А коли Мокша ему сладит винторез… Санька размечтался.

— Не гоже землю в дар сулить, — окатил его ушатом воды Мокша. — Нет такого права у человеков. И не могет один владеть многими.

Боярин поперхнулся сбитнем и зашёлся кашлем. И за то время, что откашливался, обдумал ответ.

— Ты — мастер перунов, и тебе всё равно, где своё мастерство проявлять. Но тем более тебе от Перуна почёта, чем больше мастеров ты обучишь. Так ведь?

Мокша кивнул. А Санька оценил ловкость боярина.

— Поместье — то не дар земельный тебе, а кормление твоё, да подмастерьев твоих. Чем больше поместье, тем большее корма. А лично тебе царь оклад положит.

Мокша задумчиво почесал бороду.

— И сколько оклад? — Не выдержав тишины, спросил Махай.

— За царя не скажу, то его слово, но знаю, что Поздеев получает пятнадцать рублей.

— Ух ты матерь божья! — Вскинулся Михай. — Пятнадцать рублёв, да с прокормом! Мы тута малый прокорм имеем и то ладно живём. Соглашайся Мокша. Доброе дело предлагает боярин.

— А кожемяки не нужны царю? — Спросил Кавал.

Теперь Адашев поскрёб бороду.

В постельном приказе есть несколько скорняков, но то очень важные мастера. Хотя ведь вы можете поселиться на землях, что брату отпишут. Землицы щас много свободной. То мор, то глад… Но по секрету скажу…

Адашев перешёл почти на шёпот.

— Мы сейчас уйдём, а следом за нами придут крымчаки… Не простят они нам погромов на Тавриде. И то, что мы из неволи русичей вызволили. Они без рабов не могут жити. Вот в полон и заберут вас.

Все мужики заёрзали, словно тут же хотели закончить беседу и спешили начать собираться к отъезду. А Санька ещё раз оценил способность боярина убеждать собеседников.

— По рукам? — Спросил он Мокшу. — Сам видишь другого пути нет…

Однако Мокша не торопился с ответом.

— Другой путь всегда есть. Мы в леса уйдём. Там татары нас не возьмут. Леса обширные и богатые. Нам ведь много не надо. Судить да рядить будем, правда браты? А сейчас пойдём. Благодарствуем за угощение, воевода.

Все разом поднялись с сенных тюфяков, обшитых овчиной.

— И детям вашим будет, чем заняться. Для детей почётных людей всегда место при дворе найдётся, — продолжил увещевать Адашев.

— Здрав будь, боярин, — поблагодарил Кавал. — Спаси Бог!

— Здрав будь! Спаси Бог! — Присоединился Михай.

Дядья и Ракшай вышли из шатра и скорым шагом поспешили до хаты. Ракшай чуть поотстал, скользя в своих домашних чунях по льду. И тут его снова окружила пацанва.

— Да что ж вы не уймётесь-то? — Спросил Ракшай, положив руку на рукоять ножа.

— Да ладно, ладно. Тихо ты, бешенный. Не даром тебя зверем кличут.

Вожак детской банды подошёл с протянутыми вперёд открытыми ладонями.

— Не тронем мы тебя.

— Глядите, как бы я вас не тронул! Я даже без подков вас всех почикаю.

Вожак замахал руками.

— Да ладно, тебе! Меня Яшкой зовут. А твоё имя мы у твоих братов узнали. Вот они.

Яшка вытянул из толпы вперёд двух самых взрослых братьев Ракшая.

— Правда, что ты с даром Велеса? — Спросил кто-то из ватаги.

— Не говорят так про себя. То другим судить. Но лес я знаю.

— И со зверьём договориться можешь? — Спросил кто-то ещё, прятавшийся за спинами товарищей.

— Бывает.

Санька вдруг «увидел» в реке рыбу и позвал её к себе. Он постучал по льду и к изумлению ребятни, из-под воды стали появляться рыбины. Они всплывали под самый лёд и группировались под Санькиными ногами. Там собирались не только плотва и лещи, но приплыло и несколько щук, и стерлядки, и небольшой, метра на три, осётр.

Ребятня разбежалась в стороны, окружив Ракшая, а снизу его окружали рыбины. Санька топнул ногой и рыбины прыснули на глубину. Только осётр ещё некоторое время плавал туда-сюда, словно не понимая, что за напасть привела его из подводной ямы на божий свет.

— Всё! Кина не будет! — Бросил непонятные слова Санька и поспешил домой.

Дома у дядьки Кавала стоял «киль дым»[21]. Всё взрослые суетились. Хотя, как можно суетиться в небольшом помещении вшестером? Малышня тихо плакала почувствовав нервное состояние взрослых.

Санька понял, что до утра здесь не уснут и шепнув Лёксе: «Я в сани», побрёл к буеру. Однако, как только он вышел со двора его тут же перехватил Яшка.

— Ты куда?

— На кудыкину гору, воровать помидоры… — Буркнул Санька.

Он устал за поездку и за остатний день. Глаза его слипались. А солнце уже спряталось за ближайшим поворотом Дона. Санька представлял, как ему придётся залазить в холодный меховой мешок, и его передёрнуло.

— Что воровать? — Переспросил Яшка.

— Что надо, то и воровать, — снова буркнул Санька.

— Ты в сани свои идёшь? Спать небось? Гуляют твои? Шумят… Я слышал.

Санька промолчал.

— А то пошли, у нас переночуешь. Батяня на охоту с братьями ушли. Мы с мамкой да сестрёнками двумя остались. Мамка у меня добрая, не прогонит. Скажем, у твоих места нет.

Санька вспомнил, что в баню они так и не пошли, и представил, какой от него будет духан.

— Не мытый я. В баню не ходили.

— Да нешто! Мы и сами дён пять не мытые. Вот батя завтра вернётся — все и помоемся. Пока они с охоты не вернутся, баниться нельзя. Не к добру…

Санька прикинул, что ничего он не выиграет, если откажется, и согласился.

Хата у Яшки была меньше дядькиной и полати в ней были небольшими. Там уже разместились Яшкины сестрёнки. Они с удивлением из-за занавесок разглядывали прибывших.

— Ты кого привёл? — Недовольно спросила худощавая женщина.

Яшка шмыгнул носом и запричитал:

— Мам, это пришлые, с выселок… Мокшане. У дядьки Кавала полна хата гостей.

— У Кавала снега зимой не выпросишь. Небось пожалел кус для родича? Да и у нас на чужих не рассчитано. Вон твоя каша стоит, делитесь, чем Бог послал, молитесь и спать. Лучину да лампадку пригаси.

Мать Яшки задёрнула занавеску на печи и недовольно засопела. Но потом вдруг учуяв сторонний запах, снова высунулась.

— Что это у тебя за пазухой? Не мясо?

— Ну, мясо, — сказал Санька.

Ему здесь не нравилось и он готов был уйти.

— Ну ка, дайка сюда! — Требовательно приказала Яшкина мать.

Это переполнило чашу терпения Саньки.

— Хрен тебе! — Сказал он и вышел из избы.

Он ещё слышал недовольные возгласы женщины, когда проходил через сени с загородкой для двух коз, и плачь Яшки.

— Вот, млять, денёк сегодня! — Сплюнул Санька и побрёл к буеру.

Взошла полная луна и Санька подумал, что сейчас самое время для камлания. Кое-где брехали собаки, но, в основном, дворы уже спали. Он вытащил из-за пазухи длинный шмат копчёного мяса и впился в него зубами. Пока Санька дошёл до буера, первый кусок мяса он проглотил и принялся за второй. Оленятина хоть и была жёсткой, но легко утоляла голод.

Тут он вспомнил, что совсем не взял воды и чертыхнулся. Санька не стеснялся в выражениях, потому что не замечал, что эти слова мешают ему слышать лес.

Ракшай достал из буера черпак для воды и подошёл к проруби, в которой бабы целый день полоскали бельё. Разбив затянувший прорубь ледок, он глянул в чёрную воду. Здесь не было глубоко. Но Саньке утонуть бы хватило, наверное.

Опустив черпак и набрав воды, Ракшай с удовольствием напился. Потом встал у проруби на колени и заглянул в воду, но кроме луны ничего в ней не увидел.

Тогда Санька запел песню, которой научил его волхв. Песня была простая. Она состояла, в основном из гласных звуков, перемежающимися звуками: «з», «ж», «р».

Когда он открыл глаза, чёрная водная гладь исчезла. Перед ним лежали облака, горы и море. Это Санька решил вспомнить Таиланд с высоты полёта вертолёта компании «Газпром». И он вспомнил. Санька приблизил песчаный берег, волны и даже разглядел людей и среди людей себя и жену.

Санька не выдержал. Он хлопнул по видению черпаком и холодные брызги плеснули ему в лицо. Капли стекали по лицу. Ракшай поднял лицо к луне и завыл.