Бегство от волшебника

7

Нина, портниха, жила в очень высоком доме, в районе Челси. Анетта сейчас шла к ней; это было утро следующего дня. Весенняя погода оказалась так хороша, что Анетта решила проделать пешком весь путь от Кампден Хилл-сквера и в настоящий момент приближалась к нужному ей дому. Девушка шла быстро, широкими шагами, а то и вовсе пускалась бегом. На ходу она так размахивала руками, что время от времени даже задевала ими прохожих. Анетта чувствовала собственную стройность, утонченность, свежесть, и взгляды прохожих, смотрящих на нее, а затем, когда она проходила, оборачивающихся ей вслед, подтверждали это. Она стремилась вперед, и грудь ее наполнялась предощущением блаженства, таким сильным, что она буквально задыхалась и зажмуривала глаза.

Нина слыла хорошей портнихой, с вполне умеренными ценами. Когда Анетта собиралась в Англию, Марсия, не мыслившая жизни без личной модистки, сказала дочери: «Отыщи себе хорошую портниху, но не слишком дорогую. Я имею право тратить много денег на наряды, но ты, jeune fille,[12] нет. Обратись к Розе. Она тебе посоветует». Роза порекомендовала Нину, и Анетта осталась довольна. Нина была скромна, терпелива, спокойна, а в том, что касалось работы, проворна, наделена пониманием изящного и неистощима на выдумки. Анетту однажды посетила мысль, что из Нины могла бы получиться прекрасная камеристка; и она тут же представила себя в роли богатой путешественницы, объезжающей Европу в сопровождении Нины, исполняющей роль доверенной служанки. Но это были фантазии, не более, к тому же Нина по-прежнему оставалась для Анетты загадкой. Хотя эта маленькая портняжка вела себя по отношению к девушке безукоризненно, той временами казалось, что на самом деле Нина испытывает к ней самую настоящую неприязнь.

Анетта относила Нину к прослойке, как она выражалась, «беженцев откуда-то». Нина говорила с очаровательным и вместе с тем загадочным иностранным акцентом. Анетта заговаривала с ней на немецком, на французском, но всякий раз Нина вежливо, но решительно отвечала по-английски и более ничего не объясняла. Это была женщина небольшого роста, со смуглой кожей и темными прямыми волосами, покрашенными в блондинистый цвет. Руки у нее были покрыты густыми темными волосками, которые она тоже осветляла, и вся она была похожа на какого-то маленького игрушечного зверька. Анетте всегда хотелось ее погладить. Девушка никак не могла также понять, сколько лет Нине. А знать возраст того или иного человека Анетте было необходимо, потому что только после этого она определяла, куда этого человека поместить относительно себя. Что касается Нины, Анетта постоянно колебалась и в конце концов решила, что той может быть лет двадцать девять. Эта неуверенность смешивалась с другими сомнениями, отчего в ее отношениях с Ниной, таких радушных, неизменно присутствовал легкий оттенок тревоги. В глубине души Анетта относилась к Нине со смесью покровительственности, боязливости и презрения. Она не могла избавиться от чувства, что Нина такая мелкая не только снаружи, но и внутри, удивляясь собственным подозрениям, невесть откуда взявшимся. Прежде она ни о ком так не думала. Такого рода мысли были новы для нее и вместе с тем неотвязны.

Анетте, питавшей какое-то мистическое чувство к собственной одежде, хотелось верить, что Нина всегда, неизменно будет работать на нее. Ей хотелось, чтобы на нее шили, шили и шили, бесконечно. Она воображала себя принцессой, над приданым которой все портные королевства трудятся день и ночь. Ничто так сильно не вдохновляло Анетту, как предчувствие, что скоро она насладится плодами труда чьих-то рук, готовящих подарок именно ей, и только ей. Может быть, в этом и заключалась для Анетты сущность свободы. Мысль, что поток иссякнет и придется довольствоваться тем, что есть, — эта мысль просто выводила ее из себя. Поэтому она в детстве наотрез отказывалась слушать сказки, где рассказывалось о пустынях и необитаемых островах. По этому же поводу она ссорилась с Николасом, которого всегда увлекала идея, для Анетты невыносимая, — оказаться именно на необитаемом острове и, пользуясь лишь собственным умом и наличными скудными средствами, попробовать выжить. В том, что касалось нарядов, Анетта решительно противилась самоограничению, и как бы ни был велик ее гардероб, а он уже был огромен, мысль, что придется надевать что-то во второй раз, была для нее подлинной мукой.

Нине принадлежала большая светлая комната на самом верхнем этаже, и Анетта остановилась перед дверью, тяжело дыша. Дверь отворилась, и девушка оказалась словно в лесу платьев. Комнату крест-накрест пересекали укрепленные под потолком стальные брусья, с которых свисали наряды, в различной стадии завершенности. Когда Анетта вошла, ветерок пронесся по рядам шелков и бархата, как легкий вздох, улетевший в глубину комнаты, к стоящему возле стены зеркалу. В светлом прямоугольнике высокого, упирающегося в потолок зеркала отражалась толпа белых полногрудых манекенов, в одеждах и обнаженных, среди которых Анетта с расширенными от восторга глазами нашла и свое отражение. Эта комната была для Анетты загадкой. Живет ли Нина именно здесь? На этот вопрос она не могла ответить. Кроме платьев и ножной швейной машинки, в ней ничего не было, если не считать какой-то скудной мебели и нескольких личных предметов. Самым заметным из них было висевшее над дверью искусно вырезанное деревянное распятие. Эта вещь смущала девушку. Родители Анетты относились к религии индифферентно, но сама она одно время посещала монастырскую школу и кое-каких предрассудков набраться успела. Она даже завела привычку молиться на ночь и молилась, пока не поймала себя на том, что слова произносит с каким-то странным ехидством… и в страхе молиться прекратила. Вскоре после этого Николас взялся доказать ей, что идея Бога весьма и весьма противоречива. И она сочла доказательство вполне убедительным. И все же присутствие распятия беспокоило Анетту. Мысль, что Нина верит в Бога, почему-то была ей неприятна.

Анетта стукнула дверью, и Нина, ступая неслышно, вышла к ней из-за чащи одежд.

— Мисс Кокейн, — с улыбкой произнесла Нина. — А я только о вас подумала. Вечернее платье готово к примерке.

— Благодарю вас, Нина, — ответила Анетта. — Значит, можно примерить прямо сейчас? Я прошу прощения, что не предупредила о своем визите.

Нина отодвинула подальше висевшие слева и справа одежды, и в центре комнаты образовался широкий коридор, по которому Анетта прошла к зеркалу. Портниха последовала за ней. Глянув в зеркало, Анетта увидала голову Нины у себя над плечом.

Один из манекенов был одет в Анеттино вечернее платье, с низким вырезом, сшитое из парчи цвета морской волны. При виде наряда Анетта, позабыв обо всем на свете, прямо завопила от восторга.

— Я хочу надеть! Как можно быстрее!

— Надо еще кое-что доработать, — сказала Нина. — В талии явно придется сузить. Ведь вы такая тоненькая, мисс Кокейн, у меня манекенов с такой узкой талией нет. На вас будет смотреться куда лучше, чем на манекене.

Нина всегда старалась польстить Анетте.

Анетта выпрыгнула из своей юбки, под которой обнаружилась еще нижняя, шелковая, в красно-белую клетку, потом сбросила блузку и стащила с шеи алый шарф; и все это она проделала быстро, стремительно, как в детстве на пляже, когда ей не терпелось окунуться в воду. «Скорее! — крикнула Анетта. — Скорее! Скорее!»

Нина осторожно отшпилила платье от манекена. Эти с виду бесформенные лоскуты она перебросила через руку, поднесла к зеркалу, перед которым стояла Анетта, напряженная, поставив ступню перед ступней, руки свесив свободно, словно цирковой акробат перед прыжком. Нина начала приспосабливать детали, и, почувствовав прикосновение к коже холодной, скользящей материи, Анетта закрыла глаза от наслаждения. Когда она их вновь открыла, то увидала себя преображенной. Это было не платье, а прямо триумф! Парчовая ткань, охватывая узкую талию Анетты, к подолу постепенно расширялась, останавливаясь на дюйм или на два над лодыжками; а глубокий овальный вырез переходил в высокий воротник, оттеняющий длинную девичью шею. Оттого, что между строгим, непроницаемым лифом и высоким воротником виднелась грудь, возникало странное впечатление — элегантной одетости и в то же время обнаженности. Но именно такого впечатления Анетта добивалась.

— Чудесно! — сообщила она Нине. — Именно о таком я и мечтала! За такое платье и умереть не жалко!

Нина оценивающе оглядела свое произведение. Ей оно тоже нравилось. На мгновение Анетта словно куда-то исчезла, превратилась в еще один манекен, слилась с этим платьем. «Да, — пробормотала Нина, — неплохо».

Набрав полный рот булавок, портниха начала подгонять ткань вокруг талии и прикалывать лиф к юбке. Чувствуя, как платье все плотнее и плотнее прилегает к телу, видя свои груди, поднимающиеся все выше, как корабль на волне прилива, Анетта ловила себя на мысли, что влюбляется в Нину. Все еще сжимая булавки, Нина минуту стояла позади, обозревая в зеркале свое творение. Именно тогда Анетта почувствовала, что кто-то вошел в комнату. Какой-то мужчина. Вошел и остановился у дверей, в дальнем конце одежной аллеи. Анетта заметила его в зеркале, в котором отражалось теперь уже три головы — ее собственная, совсем близко, ярко освещенная, дальше, чуть в тени, Нинина, и совсем далеко, в полумраке, голова незнакомца. Анетта сознавала, что он смотрит прямо ей в глаза. Спустя мгновение Нина, кинув взгляд в зеркало, тоже заметила его и оглянулась, и Анетта успела уловить на ее лице какое-то сложное выражение — то ли гнев, то ли испуг, а может, и то и другое одновременно.

Мужчина направился к ним. Чувствуя себя в своем зеленом платье по-королевски, Анетта и не подумала повернуться. Просто по мере того как он приближался, она с любопытством наблюдала за его отражением. Отодвинувшись в сторону, Нина привалилась к плотной стене одежд. Остановившись рядом с ней, мужчина кивнул и устремил взгляд прямо на отражающуюся в зеркале Анетту. Теперь она имела возможность разглядеть его. Безусловно, она видела его впервые и тут же заметила вего лице подробность, мгновенно затмившую все остальные: у незнакомца один глаз был голубой, а второй — карий.

Чуть приподняв тяжелую юбку, Анетта медленно повернулась. Она взглянула на Нину, потом на загадочного визитера, а тот, в свою очередь, присматривался к ней, причем без всякого смущения. Он был худощав, русоволос, с небольшими усиками, с мягко очерченным ртом. Анетта и хотела бы, но никак не могла оторвать взгляд от его глаз. В голубом не было ни капли каризны, а в карем — ни капли голубизны. У каждого был свой, безупречно чистый цвет. Существовал профиль с голубым глазом и профиль с карим, а все вместе создавало впечатление двух лиц, соединившихся водно.

— Познакомь же нас, Нина, — обратился к портнихе странноглазый незнакомец.

— Мисс Кокейн, — проговорила Нина. — Мистер Фокс.

Проговорила с каким-то отчаянием и провела рукой по губам. А когда отняла руку, оказалось, что на ней кровь. Должно быть, при виде Фокса она так растерялась, что позабыла о булавках и проколола себе губу. У Анетты, которая каждый год слышала тысячи новых имен, была при всем этом неважная память. Фокс… Где-то в связи с чем-то она эту фамилию, конечно, слышала, но с чем? Этого она не могла припомнить.

— Здравствуйте. Как поживаете? — обратилась она к Фоксу и протянула ему руку. Глаза его просто ее заворожили. «Вот бы мне такие! — подумала она. — Меня бы тогда ни с кем не спутали!»

Галантно склонившись, мужчина поцеловал ей руку и несколько отступил назад.

— В вас есть сходство с вашей матерью, — заметил он. Фокс говорил без акцента, но как-то излишне правильно, что само по себе выдавало в нем иностранца.

Анетта, которой эти замечания насчет сходства с Марсией давно успели наскучить, тут же решила, что Фокс — это просто очередной поклонник матери, и сразу же потеряла к нему интерес.

— Очень мило, — небрежно произнесла она. Фокс отступил в сумрак свисающей одежды и остановился там, как на опушке леса.

— Можно стул? — обратился он к Нине. Она принесла, и он сел там же, где раньше стоял, положив ногу на ногу. — Вы чем-то здесь занимались, — сказал он. — Так продолжайте, не обращайте на меня внимания.

Нина минуту стояла неподвижно. Казалось, она вот-вот закричит. Потом подошла к зеркалу, развернула Анетту, словно та была манекеном, и вновь склонилась над платьем. Анетта вдруг почувствовала себя совсем беспомощной. Нина поднимала ей руки, опускала, поворачивала ей голову во все стороны. Анетта ощущала себя деревянной куклой. Она попыталась в зеркале уловить выражение на лице мужчины, но тот сидел, окутанный тенью; да тут еще Нина развернула ей голову в другом направлении, да так резко, словно это была не голова, а мяч, который ей хотелось от всей души отфутболить подальше, куда-нибудь в угол комнаты. Вот Нина схватила Анеттину левую руку и подняла ее, вот сжала правую и согнула в локте: и все время везде на своем теле Анетта чувствовала портнихины руки, прокалывающие материю. Время от времени уколы доставались и ей. Она видела себя в зеркале с задранными, как у куклы, руками и казалась себе ужасно нелепой. И ей все больше хотелось тоже кого-нибудь уколоть.

И тут память кое-что подсказала ей.

— Вы тот, кого называют Миша Фокс? — спросила она.

— Совершенно верно, — раздался голос у нее из-за спины.

Фокс, она уловила, блеснул улыбкой, но больше ничего не сказал.

— Кажется, вы знамениты какими-то подвигами, — продолжила Анетта, — но боюсь, мне их не вспомнить. У меня очень плохая память.

— И не удивительно, что вы не можете вспомнить, — ответил Миша Фокс, — потому что на самом деле я не знаменит ничем в частности. Я просто знаменит.

— Прекрасно, — произнесла Анетта. — Надеюсь, мне удастся добиться того же. Поскольку я, несомненно, никогда не прославлюсь чем-то особенным, все, на что я надеюсь, это — просто прославиться.

Анетта чувствовала себя дерзкой и от этого испытывала удовольствие, составленное из приятного возбуждения и стыда.

Миша Фокс сказал: «Это нетрудно». И снова улыбнулся. Он был мягок и покладист, но именно это раздражало Анетту. В нем не ощущалось никакого напряжения. Он просто сидел и наблюдал за Анеттой, как можно наблюдать за птицей.

И тут Анетта поняла, что Нина вынимает булавки из ткани, собираясь снять с нее недошитое платье. Анетта опустила руки и невольно прижала материал к груди.

— Стойте спокойно, мисс Кокейн, а то уколетесь, — бесцветным голосом произнесла Нина. Она распрямила девушке руки и подтолкнула ее к зеркалу, так что Анетта стала похожа на готовящегося нырнуть человека. Анетта стояла выпрямившись. Нина извлекла очередную булавку — и тяжелая юбка упала на пол. После этого портниха принялась осторожно откреплять лиф. Анетта глядела на свое отражение. Подобно тому, кто, оказавшись на высокой горе, спасается от головокружения тем, что глядит строго вперед, Анетта сейчас старалась смотреть именно себе в глаза. Она затаила дыхание, и на секунду те двое перестали существовать. Осторожно двигая Анеттиными руками, Нина сняла лиф. Потом подобрала с пола блузку и юбку, так беззаботно сброшенные девушкой в начале примерки, и почти швырнула их ей. Оживившись, Анетта моментально надела все на себя. Она поняла, что над ней одержали победу. И покраснела от стыда.

— Нина, — обратился Миша Фокс к портнихе, — нельзя ли чаю для нас с Анеттой?

Не глядя ни на Мишу, ни на Анетту, портниха повернулась и вышла из комнаты. Миша сидел как и прежде, в несколько ленивой позе, подвернув одну ногу под себя, и в этом чувствовалось больше женственности, чем мужественности. Он поднялся, неторопливо и свободно, как поднимается животное, и вошел в яркий круг света возле зеркала. Анетта заметила его губы, тонкие, подрагивающие. Она глядела на него с беспокойством и удивлением. Миша Фокс тем временем изучал ее лицо. Потом улыбнулся ей, протянул руку, взял за плечо и повернул таким образом, чтобы больше света упало на нее.

Анетта отпрыгнула в сторону.

— Не прикасайтесь ко мне! — крикнула она. И этот крик соединил их теснее, чем любое физическое движение.

— Простите, — сказал Миша, — мне просто захотелось увидеть ваше лицо.

Они стояли друг перед другом на расстоянии нескольких шагов. Анетта чувствовала, что плечо горит в том месте, где Миша прикоснулся к нему. Мужчина перестал улыбаться. Она видела его голубой глаз. Карий был в тени.

— О! — вырвалось у Анетты нечто похожее на стон. Она прижала руку к голове.

Нина вошла с чаем. Повернувшись к ней, Миша завел какой-то вежливый разговор. Анетта отодвинулась от них на несколько шагов. Бархатный подол мазнул ее по щеке, что-то капроновое, прозрачное повисло перед глазами. Ей хотелось оказаться как можно глубже в платяном лесу, спрятаться в его чаще. Она вдруг поняла, что не знает, куда девать собственное тело. Девушка схватила свой шарф и сумочку и начала рыться в ней, отчасти чтобы создать видимость хоть какого-то действия, отчасти в надежде отыскать какой-то магический талисман, способный ослабить непостижимую боль нынешней минуты. Она наткнулась на пудреницу и принялась пудрить нос. И тут Нина ткнула чашку с блюдцем ей в руки, так что пришлось положить сумочку на пол.

— Пожалуй, я слишком задержалась! — сказала вдруг Анетта.

Портниха и Миша Фокс взглянули на нее. Анетта бросила на Фокса вызывающий взгляд.

— Опаздываю на встречу, — добавила она. — Надеюсь, вы подвезете меня на вашем автомобиле?

— Увы, — с мягкой улыбкой ответил Миша, — я пришел сюда пешком. Но я был бы чрезвычайно рад оказать вам услугу. Я могу позвонить и вызвать для вас такси.

— Нет, — сказала Анетта, — не беспокойтесь. Как-нибудь доберусь. Прощайте.

Она промчалась по одежной просеке и вылетела за дверь.

Дверь захлопнулась, и от пронесшегося ветерка ткани возроптали, закачались и зашелестели шелковыми, бархатными, нейлоновыми голосами. Миша Фокс неторопливо пил чай, а взгляд его бродил вокруг, с распятия перемещаясь на швейную машину, а со швейной машины — на бледные высокогрудые манекены, и наконец остановился на Нине, упорно не отрывавшей глаз от чайной чашки. Прошло довольно много времени, прежде чем она решилась поднять глаза на Мишу.