Белая ворона. Повесть моей матери

1. Я стала мамой.

Мой сын Владимир Фомин рождался с 14 на 15 декабря в морозную лунную ночь. Я, студентка шестого курса Ивановского медицинского института, не испытывала никакого страха перед родами и с нетерпением ожидала появления ребёнка: кто он, мальчик или девочка, на кого похож? Нас учили, что роды – это естественный процесс, сопровождающийся некоторыми терпимыми болевыми ощущениями, а то, что женщины кричат – так это больше от страха, чем от боли, и поэтому задача врачей – проводить психотерапию для снятия страха. А как же описание ужасов родов у классиков литературы? Нам отвечали, что это художественный вымысел. Я с некоторым презрением смотрела на кричащих рожениц. "Это от глупости", – думала я. – "Уж я то кричать не буду".

В начале схватки были редкими и малоболезненными, затем всё чаще и всё больнее. Я не кричала и не орала, потому что кричат и орут люди. Я же, превратившись от боли в обезумевшее животное, верещала, подобно тому, как верещат кошки, которых нечаянно захлопнули в дверях. Только громкость и длительность звука была усилена в десятки раз. В предродовой палате находилась ещё одна женщина, рожавшая второй раз. Она спокойно лежала и тихонько постанывала. В окна светила полная луна, в палате было светло. Я же, потеряв человеческий облик, ничего не стыдясь, в белой рубашке, с растрёпанными волосами, то ложилась в кровать, то вскакивала и носилась по палате в свете луны. Муки становились всё нестерпимее, и на этом фоне мелькнула мысль, что у меня что-то не так, как надо. Ведь говорили, что боли должны быть незначительными, да и я на практических занятиях по акушерству никогда не слышала, чтобы так верещали. Вспомнила, что иногда плод разрезают на части и вынимают по частям, если он не может выйти самостоятельно. В этот момент я не испытывала жалости к кусочку мяса, находящемуся во мне, к косвенной причине моих мук. Вспомнила кошку, которая иногда сжирает своих только что родившихся котят – эта кошка, наверное, тоже так замучилась, что возненавидела их..

В эту ночь, наверное, в роддоме не спал никто. На все просьбы дать хотя бы таблетку анальгина для обезболивания акушерки не реагировали. Наконец, пришли и дали какой-то препарат. Боль прошла, но сковало все мышцы, парализовало мышцы гортани и языка. Мне стало трудно дышать. Возник страх смерти. "Если я не смогу дышать, я же умру через пять минут". Я хотела крикнуть "Помогите!", но язык не шевелился, голоса не было, раздавалось только шипение. Затем эти явления прошли, я съела шоколадку, и меня тут же вырвало.

Боли вскоре возобновились с удвоенной силой, и я, будучи атеисткой, вспомнила о боге и о грехе: "Это мне наказание за грехи, за те сильные и необычные ощущения, которые я испытывала от общения с мужчиной". Я просила прощения у бога, и клялась больше никогда не заниматься таким греховным делом. И в дальнейшем у меня пропал всякий интерес и влечение к мужчине на долгие годы, я стала бесчувственной. Я как бы выполнила свой долг перед природой, родив единственного сына, и природа, поставив на этом точку, оставила меня в покое.

К рассвету боли уменьшились, и меня перевели из предродовой палаты в родовую, где я ещё час или полтора лежала на столе, но уже не мучаясь болями. Начались потуги. Стол окружили несколько человек. Мне говорили: "Тужься, тужься, ещё, ещё!". Я тужилась изо всех сил, но мне повторяли: "Ещё, ещё!". Я почувствовала, как разрываются ткани моего тела, но по сравнению со схватками разрыв тканей и последующее зашивание их без обезболивания показались мне не сильнее укуса комара.

И вот, после ужасов ночи, покой, тишина во всём теле, блаженство. Но ребёнок не кричал. Суетились медработники, что-то делая. И, наконец, я услышала тихий жалобный стон. "Мальчик", – сказали мне, запеленали и показали его. Мальчик молчал, и мне показалось, что головка у него деформирована, одна кость черепа зашла за другую. Я ощутила острую жалость – ведь он пострадал больше моего. Я могу говорить и смеяться, а он даже кричать не может. Как же он замучился!

Именно с этой минуты, как увидишь и услышишь своего малыша, получаешь от природы великий дар – материнский инстинкт, неведомый мужчинам, который сильнее разума, сильнее инстинкта самосохранения, и ты уже живёшь не для себя, и твоя жизнь продолжается в твоём малыше. И эта новая жизнь гораздо важнее твоей старой, и в ней твоё вечное будущее, и ты никогда не умираешь в своих потомках. И потому при рождении ребёнка возникает чувство великой радости и праздника.

Этого чувства не было, когда ребёнок был невидим в утробе. Он был как бы кусочком мяса, как моя рука, или нога, или желудок. Так и женщины, которые делают аборт, не лишены материнского инстинкта, но он не проявляется у них к кусочку мяса. Он для них является как бы ненужной раковой опухолью, которую надо удалить. Инстинкта ещё нет, а извращения разума, дозволенное обществом, толкает женщину на преступление и убийство жизни в себе.

Как же мне тогда хотелось прижать своего сына к груди, накормить его, рассмотреть! С каким нетерпением я ждала его! Я знала, что буду его любить всегда, и так сильно, как не любила ещё никого.

Но его не приносили три дня, Зато пришёл Лёха или Лёнечка, мой муж, тоже студент 6-го курса. Спросил о моём самочувствии. Я ответила, что оно прекрасно, и я буду рожать второго ребёнка (по плану намечалось трое), хотя недавно думала совсем по-другому. Я попросила его узнать, что случилось с ребёнком, ведь он не мог даже кричать. Он узнал и сказал, что всё в порядке, орёт очень громко, хочет есть.

Лёнечка только что приехал из Москвы, где он в какой-то лаборатории повторил опыты по микробиологии, которые мы вместе с ним проводили в санэпидемстанции города Иванова, запатентовал их, получив документ в трёх экземплярах с печатями и подписями, написал фельетон в газету "Правда" о конфликте в Ивановском мединституте. Так он хотел реабилитировать себя.

Я расстроилась: вместо того, чтобы выйти из конфликта, он продолжал бороться, не смотря на то, что раньше я разубеждала его, и он, будучи рядом со мной, охотно соглашался. Но, видно, мне нельзя было даже на три дня лечь в роддом. Он стал утешать меня, называя "трусливой мышкой". Я часто была в его глазах мышкой с разными эпитетами. Когда я говорила, что не надо высовываться и выделяться из толпы, он называл меня "серой мышкой". Ещё я любила ради смеха изображать перед сокурсниками мышь, которой сделали укол – экспериментальную мышь. Кроме этого, он называл меня плодовитой мышкой, потому что у других женщин имеются определённые благоприятные дни для зачатия ребёнка, у меня же, очевидно, любой день был благоприятным. Да, я была трусом, хотя и стыдилась этого. Трусость, как неотъемлемая часть инстинкта самосохранения, присущая животному, закреплённая генетически и усиленная воспитанием, присутствует и в человеке, искажая в нём совершенный образ Божий. Трусость превращает его "в раба ничего нестоющего", возвращая на более низкую ступень развития и приравнивая к бесправному животному, но тем самым сохраняет не только физическую жизнь, но даёт возможность избежать социальной смерти, то есть не быть выброшенным из его среды.