Белоснежка и семь самураев

Глава 6.

В наиболее мрачные моменты своей жизни Сестрица иногда пыталась представить себе какого это умереть, и ей удалось изобрести весьма отвратительные сценарии; но никакие ее выдумки не были так удручающи, как реальность, которая заключалась в том, что смерть была, как жизнь, только еще хуже. Ее это открытие не обрадовало. Мало того, что это было ужасающим кошмаром, это было еще и отвратительным месивом. Если в этой экономике и существовала какая-то реабилитация для инвалидов или ненормальных, то уж на то, чтобы разобраться со смертью никого не хватило.

“Уй,” — сказала она поэтому; а так же “Фу!” Затем она снова открыла глаза.

Открывшаяся ее глазам картина была более менее идентична той, что она увидела в свои последние, как она предполагала, моменты на Земле; беспорядочный усеянный обломками кратер на месте взлетевшего в воздух домика трех медведей, у котором находилась сама Сестрица и Злая Царица. Никакого показа прошедшей жизни перед ее глазами, никакого длинного темного туннеля со светом в конце, — ну просто никаких спецэффектов; и вот она снова здесь, единственная заметная разница заключалась в точке зрения (она смотрела на все это сверху, хотя, видимо, с небольшой высоты) и в чувстве головокружения, которое, она искренне надеялась, скоро пройдет.

“Вот ты где,” — раздался голос снизу.

“Я ненавижу это,” — ответила Сестрица, не глядя вниз, — “Я хочу, чтобы меня перевели. Либо пошлите меня куда-нибудь поприятней, либо отпустите меня обратно. И,” — добавила она, припоминая тактику, которая всегда помогала ее матери, — “я требую сейчас же поговорить с менеджером.”

“Чего ты несешь?”

Тогда она поняла, что голос ей знаком. “Они и до тебя добрались,” — сказала она мрачно, — “Не обижайся, но я очень надеюсь, что это не означает, что мы теперь застрянем здесь на все времена вместе. То есть, я уверена, что ты думаешь также и что если мы обе напишем официальную жалобу здешнему начальству…”

“Да замолчи ты,” — вздохнула Злая Царица, — “ты начинаешь действовать мне на нервы. И слезь с этого идиотского дерева. У меня болит шея уже от того, что мне приходится смотреть на тебя.”

Сестрица осторожно проиграла в голове еще раз последние несколько предложений и наконец пришла к заключению, что самое важное в них слово, возможно, самое важное слово услышанное до сих пор в ее жизни, было “дерево”. Затем она поглядела вверх.

“Я ведь не мертва, не так ли?” — сказала она.

“Нет, если только они не изменили критерии с тех пор, как я последний раз читала их рекламный проспект,” — ответила Злая Царица. “Пока ты там, посмотри, не попадется ли тебе ярко красная левая туфля с маленькой медной пряжкой и пятисантиметровым каблуком. Она должна валяться где-то здесь, если, конечно, она не испарилась во время взрыва.”

Как только новости просочились сквозь слой шока и замешательства, похоже, обмотавшего ее мозг, Сестрица взвизгнула от радости. “Мы пережили взрыв,” — сказала она, — “Разве это не удивительно? Я была совершенно уверена, что умерла.”

“Опять ошиблась, значит,” — сказала Царица, удрученно снимая оставшуюся туфлю, — “Когда ты наконец-то действительно умрешь, не забудь завешать свою коллекцию чудовищно идиотских ошибок нации. Будет жаль если ее поделят и распродадут по частям.”

“Как мне спуститься с этого дерева?”

Царица фыркнула от избытка эмоций. “Говорю тебе в последний раз,” — сказала она, — “я не энциклопедическое издание. Откуда мне знать? Попытайся поизвиваться и доверь остальное притяжению.”

“Не могу. Я упаду и ушибусь.”

“Подумать только, какая трагедия! Слушай, если тебе поможет, ты вроде повисла на ветке, за лямку своего передника. Теперь, когда ты в совершенстве владеешь относящейся к делу информацией, наверняка, остальное просто.”

Сестрице это похоже не сильно помогло; она помахала руками, поняла, что пользы от этого мало и принялась очень громко вопить “Помогите!” Злая Царица уже была готова швырнуть в нее оставшейся туфлей, когда в голову ее на цыпочках прошмыгнула идея, оставив на ее лице широченную улыбку.

“Мне только что кое-что пришло в голову,” — сказала она, — “Тебе нравится на этом дереве?”

“Что? Конечно нет? Что за идиотский вопрос?”

“Итак, эта ситуация делает тебя несчастной, да? “

“Да.”

“Иными словами,” — продолжила Царица, радостно хлопая в ладоши, — “ты в беде. Так что все в порядке,” — добавила она, устраиваясь поудобней, насколько возможно в данных обстоятельствах. “Теперь нам остается лишь ждать.”

Сестрица перестала вопить и с неприязнью взглянула на ее: “Ждать?” сказала она, — “Ждать чего, пока дерево сдохнет и свалится? Или ты ожидаешь стада добродушных жирафов?”

“Перестань щебетать и посоображай,” — строго ответила Царица, — “В беде. Девушка. Ты. Кто-то обязан проехать мимо…” Она умолкла, взглянула на солнце, и посчитала. “В любую минуту,” — радостно заключила она. “И если нам повезет, то мы окажемся в следующей стадии сказки. Воздам тебе должное, мой не очень то стойкий дружок, раз в кои веки, ты сделала что-то полезное.”

“Что ты …? А, понимаю.”

Царица кивнула. “Сказочные узоры,” — сказала она. — “На каждую девушку в беде обязательно найдется герой, который придет ей на помощь. Второй закон Ньютона, приспособленный к сказочной среде. Это может не сработать только в том случае, если ты свалишся с этого дерева до того, как он поспеет сюда, так что ради бога, не дергайся. Хотя,” — добавила она уверенно, — “если ты упадешь с него, то, наверняка, сломаешь ногу, что тоже подойдет для беды, так что это будет не полная неудача.”

Спустя четверть часа, Царица сказала: “Уже скоро.”

Через полчаса Царица сказала: “Приедет с минуты на минуту, я уверена. Должно быть, задержка связана с неполадками в системе…” Она неокончила предложения, потому что мучительно очевидный промах просунул голову в прореху в ее логике и показал ей язык.

“Абсолютно,” — сказала Сестрица. “Система не работает. Более того, насколько я понимаю, большинство вещей встало задом наперед. Что означает,” — продолжила она, — “что где-то там в лесу на кухонном столе стоит рыцарь в ярко начищенных доспехах и ждет, пока мы не прийдем прогнать мышь. Все ведь испорчено, не так ли?”

“Не обязательно,” — ответила Царица, причем в ее голосе прозвучало больше оптимизма, чем убеждения. — “На самом деле, кто ее знает. Нам остается лишь проявить терпение и…”

Услышав ужасное слово терпение, Сестрица принялась извиваться и вертеться, скорее от получаса неподвижности, чем от искреннего убеждения, что это поможет. Пока она это делала, произошло две вещи: ветка, на которой она висела треснула; и рыцарь в сияющих доспехах выехал на полном скаку на поляну, удирая со всех сил от компактного дракона, который быстро догонял его. Он стрелой вылетел из-под деревьев и проскочил мимо Злой Царицы, подобно ныряющему с обрыва леммингу из нержавеющей стали. Соответственно, когда ветка сломалась, Сестрица свалилась с дерева, прямо на приятного дракона с пружинистой шеей.

Она-то ничего не сломала.

“Ну только посмотри, что ты наделала,” — простонала Злая Царица. “Ты его убила. Черт, только этого нам не хватало. Тебе придется притвориться, что он овец беспокоил или что-нибудь такое. Ну вот посмотри, сюда идет владелец несчастной твари. Лучше предоставь это мне.”

Она встала и постаралась изобразить на лице негодование скотовладельца; но ей оно не понадобилось. Рыцарь, направивший коня на полянку, проехал мимо, не заметив ее, соскочил с коня и поклонился Сестрице, которая все еще лежала на основательно мертвом драконе и наблюдая обалденный феерверк. Рыцарь снял свой шлем, положил его на траву, и нежно поднес руку Сестрицы к губам.

“Моя героиня,” — пробормотал он.

“Шутишь,” — прошептал Румпельстилтскин в зачарованном ужасе.

Дампи сурово посмотрел на него: “Разве я похож на шутника?” — прорычал он и треснул дверным молотком по ярко раскрашенной двери.

“Нет,” — признался его коллега, — “но ты же меня знаешь — прирожденный оптимист. Ты ведь не собираешься всерьез нанять … ну… одного из этих,” — добавил он тихо. “Это просто не …”

“Заткнись.”

“Ладно,” — сказал покорно Румпельстилтскин, — “только потом на меня не сваливай, вот и все.”

Дампи не обратил на него внимания и поднял молоток, затем остановился, потому что дверь распахнулась открыв маленький, лохматый, усатый нос, сопровождаемый парой ярких и враждебных круглых черных глаз. “Дети и животные,” — пробормотал чуть слышно Румпельстилтскин, но Дампи притворился, что не слышит.

“Приветик,” — сказал Дампи, протянув руку. Крот посмотрел на нее, фыркнул и немного отступил.

“То есть,” — не унимался Румпельстилтскин, — “чем бы он там не был, он не гном, как ты его не рассматривай. А я думал, что смысл всей этой затеи, если, конечно, считать, что таковой имеется…”

“Я сказал, заткнись,” — рыкнул Дампи. “Скажи, дружище,” — обратился он к кроту, который вопросительно смотрел на него, как будто пытаясь понять, для чего тот сотворен, — “Я ищу крота. Это случайно не ты?”

Крот наморщил нос и заскреб когтями по мягкой рыхлой земле. Румпельстилтскин испустил глубокий вздох.

“Он не умеет разговаривать, идиот,” — сказал он, — “он животное, ты что не видишь? А животные не разговаривают. Это известный факт.”

“Эхем, извините!”

“Не встревай,” — огрызнулся Румпельстилтскин; затем осознал, что только что разговаривал с кротом. Он быстро переоценил ситуацию и сник: “Ты только что заговорил,” — сказал он обвиняюще.

“Ладно, ну заговорил,” — признался крот, — “Вы тоже говорили.”

“Да, но …” — Румпельстилскин сделал усилие, чтобы сохранить ясность ума или, по крайней мере, удержать его в полупрозрачном состоянии. “Я думал, что ты не способен разговаривать,” — сказал он.

Крот наморщил нос в ответ. “Нечего было сказать,” — робко сказал он. “Кроме помогите! но мне вобщем-то показалось, что с Вашим другом это не особенно поможет. И что же мы конкретно собираемся совершить? Если Вы не сочтете это назойливостью? Все это ужасно интересно.”

“Мы собираемся спасти трех поросят от злого серого волка,” — ответил Дампи, — “Если хочешь с нами, то мы с удовольствием возьмем тебя.”

“Ради Бога, на что?” — встрял Румпельстилтскин, — “Посмотри на него, это же печально. О Боже, теперь он заплакал.”

“Я прошу прощения,” — прошмыгал крот. — “И Вы совершенно правы, конечно. Наверняка, я буду лишь обузой. Ничего, я полностью понимаю…”

“Он может копать,” — уверенно сказал Дампи, — “Полагаю, это может пригодиться. Ну что собираемся стоять здесь весь день развесив челюсти или пойдем приступим к делу?”

“Почему бы нет?” — вздохнул Румпельстилтскин. — “В конце концов мне сейчас нечем заняться — разве что пойти заработать на жизнь,” — он поколебался и задумался на минуту; делать ему действительно было нечего. “В конце концов,” — добавил он повеселев, — “кто боится злого серого волка?”

“Вообще-то,…”

“Поставлю вопрос иначе. Кто, кроме крота, боится злого серого волка? Кто-нибудь? Отлично. Пойдемте достанем этого гада.”

“Да.”

“Точно.”

“Ну если Вы собираетесь …”

“Значит, решено,” — сказал Румпельстилтскин. “Так что…”

Дампи задумчиво почесал подбородок. “Минуточку,” — сказал он, — “Нас должно быть семь. Как насчет трех недостающих?”

Румпельстилтские пожал плечами. “Зная, как нам везет,” — сказал он, — “мы наверняка подберем еще тройку мертве… то есть коллег по дороге. А если не подберем, придется вовлечь поросят. Сделаем их почетными гномами.”

“Можем подпилить им колени,” — предложил С Пальчик, — “будет достаточно, чтобы поставить их на один с нами уровень.”

“Совершенно верно,” — сказал Румпельстилтскин. “Что значит потеря нескольких конечностей на фоне дружбы и солидарности? Уверен, что они согласятся с нами если мы им достаточно пригрозим. И тогда мы можем пойти, сделать дело, а потом,” — завершил он, прикрыв глаза, — “отправиться домой.”

“Да.”

“Точно.”

“Как скажете. Я Вам полностью доверяю.”

Пока Дампи вел их обратно к лесу, Румпельстилткин подумал, что более менее тот же результат мог быть достигнут, если бы они пропустили промежуточные стадии и сразу отправились бы домой, но он решил промолчать. Во-первых, он подозревал, что Дампи отнесется к этому без понимания.

Во-вторых… Насчет во-вторых он был не совсем уверен, но у него было нехорошее чувство, что это как-то связано с повествовательными узорами, чем бы они не были.

Вероятно, пробормотал он себе под нос, какая-то приправа.

Бухгалтер сел прямо.

“Запускаю ДОС,” — сказал он ровным бесстрастным голосом, — “Подождите, пожалуйста.”

Лицо в ведре нетерпеливо прищелкнуло языком. “Ну поторопись же,” — сказала девушка, — “ты еще медленнее того другого.”

Если бы бухгалтер был способен замечать подобные вещи, он увидел бы, что внешность Белоснежки неуловимо изменилась. Она все еще без всяких сомнений была всех милее. Глаза ее все еще были цвета летнего неба, губы по-прежнему сочные как розы ко дню святого Валентина, тех, которые вы получаете к своему смущению от коллеги пригласившей вас на ланч четырнадцатого февраля. Но какая-то игра света и тени делало ее лицо … старше? Наврядли; по-прежнему кожа школьницы, возможная только здесь и на рекламе мыла. Мудрее? Более наслышанной? Возможно. Создавалось впечатление, что в ее макияже присутствовали в большом количестве темные тени и тушь, но это было не так.

Но бухгалтер всего этого не заметил, он сидел абсолютно прямо в своем кресле и быстро щелкал языком. Он идеально подошел бы в рекламу свободного помещения за глазами, сдаваемого в аренду.

“Ты должен быть уже готов,” — пробормотало лицо Белоснежки в неподвижной воде. “Ладно, начнем. Свет мой, зеркальце, скажи. Але? Ты выглядишь уснувшим.”

“Неправильная команда или имя файла.”

“Ну, во всяком случае, это свидетельствует о том, что ты меня слышишь. Ладно, что же ты делаешь в этом ведре, ты маленькая загадочная система? Ты запасник, не так ли?”

“Подтверждено.”

Белоснежка нахмурилась. Выглядела она при этом очаровательно мило. Ясное дело.

“Пронырливая корова,” — сказала она, — “и полагаю, она планировала стереть все, а потом перезагрузить систему из тебя. Только она не знает, как это делать, а потому понадобился ты. Так?”

“Подтверждено.”

Милые губки сжались в твердую, тонкую (но сногсшибательную) линию. “Ну уж так не пойдет. Где сейчас это стерва?”

“Маршрут не найден. Не в состоянии создать ячейку.”

“Что? Полагаю, это тарабарщина означает “Не Знаю.” Но я тебя все равно предупреждаю. Если ты пытаешься прикрыть ее, то я с удовольствием вылью тебя в чайник и вскипячу. Понятно?”

“Неправильная кома…”

“А ну тебя.” Белоснежка некоторое время сидела в раздумьях; тем временем паук выбрался из уха бухгалтера и осторожно скарабкался вниз по его шее в верхний карман его цветастого жакета. “Ладно,” — сказала она. “Сделаем так. Полагаю, рано или поздно она вернется к тебе, чтобы узнать, как идут дела. Думаю, будет неплохо, если ты сообщишь мне об ее появлении в ту же минуту. Понял? Великолепно. Какое умное ведерко. Я бы никогда не подумала, что ты на такое способно. Нам надо бы, конечно, удостовериться, что она не сможет воспользоваться тобой, чтобы перезапустить или уничтожить систему, а потому давай-ка договоримся, что никому не позволишь подступиться к системным файлам, не услышав предварительно пароля? Хороша идея? Рада, что ты одобряешь. Ладно, паролем будет … О черт, и почему когда надо придумать пароль ничего не приходит в голову? … пароль будет оттепель. Понятно? Оттепель. По-моему, вполне подходяще, и не похоже, чтобы это слово случайно прокралось в разговор. Ладно, ведерко, беги играй. Пока.”

“Это окончит вашу сессию зеркал,” — еще не докончив фразы лицо на поверхности воды растаяло и превратилось в собственное отражение бухгалтера; и в тот же момент он несколько удивленно проснулся. Он моргнул, немного потряс головой, и широко зевнул.

Паук, разглядев шанс, выкарабкался из кармана, соскользнул по бухгалтерскому галстуку и промчавшись по письменному столу, в конце концов нырнул под прикрытие пустой чашки из-под кофе. Вокруг чашки были привычные липкие бурые окружности, и две ноги паука там застряли, но он ухитрился высвободиться.

“Что…?” — спросил бухгалтер, не обращаясь ни к кому конкретному. Затем он глубоко вздохнул, снова зевнул и заметил свое отражение в ведре. Гм… сказал он про себя, надо бы постричься. И этот галстук абсолютно не подходит к этой рубашке. И что вообще ведро воды делает на моем столе?

Он немного подумал и включил переговорное устройство.

“Ники,” — спросил он, — “почему у меня на столе ведро воды?”

“Вы имеете ввиду то, что принесла Злая Царица?” — спросило переговорное устройство, — “Понятия не имею.”

Бухгалтер вздохнул: “Ну так уберите его, из него течет на все мои бумаги. Поставьте его в сарай что-ли. Хотя, лучше не надо. Одному Богу известно, зачем оно ей, а если она вернется за этим ведром, лучше иметь его под рукой. Поставьте его в угол приемной и накройте тряпкой.”

“Отличненько.”

“И принесите мне еще кофе, пожалуйста. Черный, без сахара. Почему-то меня слегка клонит в сон.”

Забрав ведро и пустую чашку, секретарша отправилась на кухню варить кофе. Однако, когда она пришла туда графин был пуст. Секретарша вздохнула; до колодца было неблизко, а у нее и так накопилось много работы. Затем у нее в голове появилась идея. Должно быть, недостойная, ибо она закусила губу и нахмурилась, обдумывая ее. Затем она взяла чашку, проскользнула в приемную, и приподняла тряпку с ведра, которое она только что засунула под стул. Одна огляделась, чтобы убедиться, что ее никто не видит, затем зачерпнула чашкой воды из ведра. Затем она вернулась в кухню и поставила чайник. Она не оглядывалась, а потому не заметила паука, который прилип к стенке чашки и в данный момент барахтался по собачьи своими восемью ногами посреди ведра.

“Ники,” — прогавкало переговорное устройство, когда она вернулась в приемную, — ” у этого кофе отвратительный вкус, как будто туда чего подсыпали.”

“Прошу прощения,” — сказала она, — “Хотите, еще чашечку?”

“Что? Нет, не беспокойтесь. Просто не покупайте больше этот сорт. Понятно?”

“Да, конечно,” — ответила она вежливо, а потом пробормотала нечто неуважительное и снова принялась за работу.

“Путь,” — объяснял Мистер Мироку, чистя апельсин, — “подобен цветку, который… минуточку, мне кажется, ты пропустил кусочек.”

Мистер Акира застыл с кистью в руке. “В самом деле? Где?”

Мистер Мироку ткнул рукой с апельсиновыми дольками в неопределенном направлении. “Вон там кусочек,” — сказал он услужливо. “Как я сказал, Путь подобен цветку, который…”

“И вон тот участок под подоконником,” — добавил Мистер Хирошиге, сбрасывая ботинки и кладя ноги на софу. “Мудрецы учат нас стремиться к совершенству во всем, ибо недостаток в Одном есть недостаток во Всем.”

Мистер Акира нахмурился. “Простите,” — сказал он, — ” а разве не наоборот должно быть?”

Последовала минута озадаченного молчания, в течение которой два посвященных пытались разобраться. “А, понимаю,” — пробормотал Мистер Хирошиге, — “все в недостатках, очень забавно. Я бы на твоем месте сосредоточился на работе.”

Говоря по правде, красить рамы досталось Мистеру Хирошиге, также как Мистеру Мироку следовало ободрать старые обои, Мистеру Сузуки покрасить потолок, а список прилепленный к кухонной двери гласил, что Мистер Фуниями, Мистер Кавагучи и Мистер Вакисаши должны были выковыривать из окон старую замазку. Однако все они с присущей им щедростью, позволили своему юному коллеге расширить свое познание Пути, выполняя эти простые задания в то время как они расселись вокруг, чтобы убедиться, что смысл всего этого не ускользнул бы от его внимания. В конце концов, это являлось традиционным методом обучения тайн философии; Им всем в молодые годы пришлось с этим столкнуться и теперь, как им казалось, настала их очередь пополнить дидактический процесс. В свою очередь Мистер Акира почитал за честь и, вероятно, приятный факт эту возможность выполнить работу тех, кто был его старше и лучше. В конце концов, они доверяли ему свою честь; если он оставит серое пятно на потолке или разобьет ногой окно, то чтобы смыть позор ритуальное самоубийство придется совершать Мистеру Сузуки или Мистеру Кавагучи. Конечно, и ему придется совершить ритуальное самоубийство, чтобы смыть позор причинения позора, который пришлось смыть Мистеру Сузуки и Мистеру Кавагучи, но это ведь уже другое дело, не так ли?

“Это здорово,” — пробормотал Мистер Сузуки спустя полчаса. — “Сидеть и смотреть, как сохнет краска. Мое любимое занятие.”

“Наблюдать как сохнет краска,” — ответил наставительно Мистер Мироку, — “это конечно признанное испытание созданное для того, чтобы научить новичка достоинствам терпеливости и высшей степени самосознания, которая может быть достигнута только путем интенсивной медитации. Только когда ты в состоянии взглянуть на мокрую доску и узреть в ней микропространство медленно, но неотвратимо разворачивающегося Тройного Пути сможешь ты оценить Единство Существования и плюсы лакировки.

“Понимаю,” — сказал Мистер Акира, — “вытирая с ковра пятнышко разлитой краски кусочком тряпки со спиртом. А что символизирует лакировка?”

“Ни за что не догадаешься,” — ответил Мистер Хирошиге, подавливая зевок. — “Быть может, позже, когда ты достаточно далеко продвинулся…”

“Он хочет сказать, что на очереди потолок в туалете,” — пояснил Мистер Сузуки. — “А когда ты с ним закончишь, то садовой калитке не помешал бы еще слой краски.”

Мистер Акира слегка ссутулился. “Понимаю,” — сказал он. “И вся эта покраска научит меня разбивать сотню кирпичей одним ударом, да?”

“Конечно,” — сказал Мистер Мироку, вытирая измазанные апельсиновым соком руки о штаны. “По крайней мере, это откроет тебе глаза на основной принцип заключающийся в том, что все действия взаимосвязаны и сто падение листка с вишни в Киото так же многозначительно в Общем Плане как смерть императора или падение великой империи. Я бы даже сказал, что ты смотришь на лучшее многостороннейшее упражнение в космическом осознании, лучше нету — разве что глажка.”

“Глажка?”

Мистер Мироку кивнул. “Глажка,” — подтвердил он. “Более наглядное взаимодействие мягкого и твердого или холодного и горячего сложно представить.”

“А вот мытье посуды,” — заметил Мистер Сузуки, — “в точности повторяет в миниатюре цикличную природу смерти и возрождения, а средство для мытья аккуратно символизирует эффект просвящения. Аккуратно, ты оставляешь волосы в краске.”

Прежде чем Мистер Акира успел спросить про символику облезающих дешевых щеток, купленных в магазине “Сделай Сам”, дверь открылась и в комнату прошагала Белоснежка.

Важнейшее слово в предыдущем предложении — это “прошагала”. Подлинное вышагивание — исчезающее искусство и если в вас его не вскормили и не воспитали с детства, то вам вряд ли удасться сделать это убедительно, не надев тугих накрахмаленных джинсов. До сих пор Белоснежка не подавала никаких признаков вышагивания: если бы ей пришло в голову попробовать, то она наверняка запуталась бы в юбках своего симпатичного платьица с передничком и упала бы лицом в лужу. Но в этот раз самураи не могли упустить из вида, что она надела нечто совсем иное.

“Эй вы,” — сказала она, — “у меня есть для вас работенка.”

Самураи попытались не рассматривать ее. Правда обтягивающая черная кожа была ей к лицу, хотя смотрелась странновато, но Мистеру Мироку подумалось, что в прекрасный весенний день в ней может быть жарковато. Что же касается юного Мистера Акиры, достаточно сказать, что он залез ногой в ведро с лаком и даже не заметил того.

“Пора бы уже заняться делом,” — продолжила Белоснежка, а швы угрожающе застонали, когда она сложила руки на до сих пор неподозреваемой груди. “Итак, вы, принесите мне голову Злой Царицы. Ну хватит,” — добавила она в то время как самураи удивленно уставились на нее, — “вы же натренированные профессиональные убийцы, а я от вас ничего сложного не прошу. Или вам нужна диаграмма с пунктиром и пометкой резать здесь?”

“Гм,” — сказал Мистер Мироку, быстро разжевывая неудобный апельсин. — “Я не уверен, что правильно понял. Вы хотите, э, убить кого-то?”

“Верно.”

“Беззащитную женщину?”

“Полагаю, можно и так сказать.”

“Беззащитную женщину, которая также является нашей законной царицей-императрицей?”

“Ее самую. Слушайте, если вас обезглавливание так озадачило, то я согласна и на удушенье, подтвержденное нотариусом. Я не привиредлива насчет всех этих традиций. Если она мертва, то мне все равно как.”

“Прошу прощения,” — прервал Мистер Акира, сосредоточенно уставившись в точку в паре сантиметров над головой Белоснежки, — “но разве нам именно этим полагается заниматься? Я думал, что наша работа заключалась скорее в защите слабых и угнетенных и вообще в том чтобы быть услужливыми и приятными в общении.”

Белоснежка недобро хмыкнула. “Вернись в реальность,” — сказала она, — “вы же самураи. Если вам не объяснили при подписывании контракта, это такие феодальные воины, долг которых состоит в убийстве врагов своего господина и без всяких вопросов. Или вы думаете вам даны эти чертовы мечи на случай, если к вам придет двухметровый конверт?”

Мистер Сузуки закрыл глаза, снова открыл их и облизнул необычно сухие губы. “Думаю, что мой юный коллега, пытался объяснить, что нам следует использовать свое немалое воинское искусство только во имя добра и справедливости. Наемное же убийство…”

“Ты,” — прорычала Белоснежка, — “заткнись. Теперь вы все,” — добавила она, — “доставайте свои доспехи и займитесь делом, а то я изрублю вас на кусочки и скормлю золотой рыбке. Понятно? Хорошо.”

Когда она ушла, самураи посмотрели на друг друга с удивленным видом, который был бы у Моисея, если бы он обнаружил, что неправильно прочитал скрижали и пообещал вести свой народ в Угрожаемую Землю.

“Что-то тут не так,” — сказал в конце концов Мистер Хирошиге, — “Но вот только ума не приложу, что.”

“Да,” — согласился Мистер Акира, — “У нас же нет золотой рыбки.”

Последовало невеселое молчание; затем Мистер Сузуки пожал плечами. “Может, это какой-то тест на верность,” — сказал он. — “В конце концов, мудрецы говорят, что чтобы оценить неоднозначную природу Пути…”

“А, заткнись,” — сказали хором остальные.