Губы Этьена размазывают капли дождя по капоту большого серебристого джипа. Фрэд держит Этьена за шею, возя его головой по капоту так, будто рисует небольшие круги. И говорит по-английски:
— Медленнее, медленнее. А то уж больно ты шустрый.
Я подбегаю пыхтя.
— Пристрели его!
Фрэд оборачивается, на лице его написано: «повтори еще раз?», он думает, что ослышался. Мне не удается выровнять дыхание достаточно быстро для того, чтобы сказать Фрэду — слух его не подвел. По всему моему телу волнами пробегает дрожь, глаза мечутся в сухих глазницах то вправо, то влево. Мне нужна доска потолще или железная труба: самое время, пока Фрэд держит его, врезать Этьену чем-нибудь тяжелым. Но на Корсо-Комо нет ничего, кроме дорогих машин и прохожих. Поэтому я бросаюсь вперед и сбоку бью Этьена в лицо. Зубы его проезжаются по моим костяшкам, а Фрэд в удивлении распрямляется. Голова Этьена приподнимается, и я бью снова. И на сей раз обдираю кулак.
Фрэд, протянув руку, хватает меня за запястье.
— Джейми. Эй! Уймись.
Фрэд удерживает меня правой рукой, левая все еще остается на шее Этьена. На Фрэда я даже не смотрю. Гляжу на рот Этьена. Я рассек ему губу. Расслабляю руку, чтобы Фрэд ощутил, как с меня спадает напряжение. И тут же пинаю Этьена ногой, целя в промежность. Промахиваюсь и попадаю по колену Фрэда. Тут уж он Этьена выпускает.
— У-уй! Господи, Джейми!
Этьен колеблется, потом понимает, что свободен, и бегом устремляется по улице. Я мчусь за ним, даже не удивляясь, насколько я быстрее его. Пробежав ярдов десять, делаю ему подножку, от которой он растягивается на тротуаре. Этьен пытается подняться, и я пинаю его в грудь. Никогда прежде этого не делал. Ногой упираюсь в его тело. Я все в тех же кроссовках, что дал мне Фрэд, с шипами, как у футбольных бутсов. Этьен съеживается, защищая живот, и я дважды бью его сверху, топча шипами. Фрэд оттаскивает меня.
— Боже мой, Джейми! Когда ты успел так распсиховаться?
В голове моей стоит гул, сквозь который прорывается мысль, что распсиховаться как следует я даже и не успел: «Думаешь, это и есть псих? Подожди немного, увидишь настоящего психа!» Фрэд придерживает меня сзади за пиджак. Я бестолково лягаюсь, не попадая в Этьена.
— Пусти!
— Джейми-Джейми-Джейми, — голос Фрэда становится все спокойнее. — Ты не против, если я сам им займусь? Хорошо? Да или нет?
Это еще надо обдумать.
Он не отпускает меня.
— Хорошо, — говорю я. Рука Фрэда, помедлив, опускается.
Я отступаю к мостовой. Фрэд подходит к Этьену, глядит на него сверху. И говорит:
— Надо же, какой неожиданный поворот: выходит, теперь я хороший, а он плохой. Так что ты меня лучше слушайся, не то напущу на тебя моего дружка.
Он приподнимает Этьена, усаживает его на бордюр. Супружеская чета, идущая по другой стороне улицы, останавливается, вглядываясь в нас, потом продолжает прогулку.
— Итак, Этьен, что у тебя за проблемы с Амандой?
— Он хочет денег, — говорю я.
— Помолчи, Джейми. — Фрэд опять поворачивается к Этьену. — Ты хочешь денег?
Этьен не знает, что ответить. Трясет головой.
Ну уж нет.
— Спроси его, где остановилась Аманда.
— Это правда, Этьен? Аманда уже в городе?
Этьен скашивает на меня глаза. Рот у него полон крови. Судя по его роже, он с радостью разорвал бы меня на куски. Фрэд подсовывает палец под его подбородок и мягко разворачивает голову Этьена к себе.
— Она уже здесь, Этьен?
— Нет, — говорит Этьен.
— Врет! Гадина лживая! Я ее видел! — Я кричу и ничего не могу с этим поделать; говорить тише у меня не получается.
Этьен пытается взглядом уверить Фрэда в своей невиновности, таращит глаза, как будто они способны изобразить невинность.
— Клянусь, ее здесь нет.
— Пристрели его! Пристрели! Чертова, чертова… — никак не могу подыскать слово. — Замочи мудака!
Фрэд оборачивается ко мне:
— Замочить? Что значит «замочить»?
Это слово использовал Снуп; я слышал его на одном старом компакте.
— Чушь какая-то у нас получается. — Фрэд поглядывает то на меня, то на Этьена. — Ладно, Джейми, стрелять в него я не буду. Годится, Этьен? Я не буду в тебя стрелять. Это незаконно. Кругом свидетели. К тому же я не при пистолете. Всем понятно?
Затем тон его становится более резким.
— Но ты, Этьен, ты лживый гондон. Ну-ка, быстро — адрес Аманды.
Этьен молчит. Фрэд придвигается к нему, склоняется почти театрально.
— Ну?
Этьен мотает головой. Потом говорит:
— Хорошо. Она в Милане, — он называет адрес, мне незнакомый. Впрочем, тут же уточняет: около Порта-Венециа, и я понимаю, это совсем недалеко от квартиры Осано, за углом.
— Как вы с ней условились? — спрашивает Фрэд. — Аманда выступит у Осано, если ты ей скажешь, и не выступит, если нет?
Этьен кивает.
Фрэд смотрит на него. Смотрит долго, устало; я даже слышу, как он причмокивает, посасывая щеку. Потом произносит:
— Ой, что-то не верится.
И поворачивается ко мне.
— Поехали, Джейми. Нанесем ей визит. Попробуем ее обаять.
Он направляется к большому джипу, тому самому, к которому прижимал Этьена. Я и не думал, что это его машина. За нашей спиной Этьен поднимается с бордюра. Я слышу, как он, прихрамывая, удаляется по улице, слышу, как постукивают высокие каблуки его сапог.
— Он опередит нас, позвонит по телефону, — говорю я. — Она будет знать, что мы едем.
— Не важно. Не думаю, что у него есть какая-то власть над Амандой или даже подходы к ней.
Да я и сам так не думаю. Этьен же и признался, что уговорить Аманду выступить или не выступить на показе — задача Луизы. Хотя этих троих связывают такие запутанные отношения, никак я в них не разберусь. С какой стати Аманда должна верить Луизе, если никто, пребывающий в здравом уме, ей не верит? И почему Луиза питает такую страсть к этому жалкому прохвосту, Этьену?
Фрэд осматривает капот своей машины, отпирает биппером двери, мы забираемся внутрь.
— А здорово ты взъелся на этого французика, — говорит он. — В чем дело?
— Он сказал кое-что о моей сестре.
Фрэда, похоже, такое объяснение устраивает.
Дорогой я соображаю, что мы совершили ошибку. Надо было выяснить телефон квартиры, в которой остановилась Аманда. Фрэд с шумом втягивает в себя воздух, пожимает плечами. Теперь уж ничего не поделаешь. Похоже, он прикидывает, как нам быть, но, открыв рот, сообщает только:
— Вон там застрелили Маурицио Гуччи.
Я быстро оборачиваюсь, хоть и не думаю, что там есть на что посмотреть. И вот мы уже добрались до места и, сидя в машине Фрэда, глядим на пару безликих стальных дверей. Это жилище Аманды, однако двери его похожи на тюремные: в большую врезана справа дверца поменьше, ребенок лет десяти сквозь нее еще пройдет, но для взрослого человека она маловата. Переговорное устройство отсутствует.
— Что будем делать, Фрэд? — спрашиваю я.
— Не знаю. Если бы я пристрелил Этьена, толку было бы ровно столько же.
Меня уже мучает стыд за мое поведение.
— Да, — говорю. — Это была плохая идея.
Фрэд кивает.
— Пожалуй. Но я мог подержать Этьена, пока ты не забил бы его до смерти.
Вытаскиваю пачку «Мальборо лайт». Фрэд останавливает меня:
— Не в машине.
— Я вылезаю и, закурив, подхожу к дверям, чтобы получше их разглядеть. Двери крепкие, старые, глухие. Затем осматриваю фронтон дома. На первом этаже окна отсутствуют, а те, что выше, зарешечены, в них пробивается тусклый свет. Выглядят они так, словно выходят на лестницу, а не в квартиру.
Фрэд, перегнувшись через сиденье, кричит:
— Постучи!
Времени уже около двух. Не стану я среди ночи колотить в стальные двери, тем более в одном из самых богатых кварталов чужого города.
Отхожу подальше на проезжую часть и говорю:
— Я посмотрю сбоку.
Здесь окон побольше, некоторые освещены. Но все они, а этажей в доме четыре, выше моей головы. Я и представления не имею, где может находиться Аманда, да и рявканья Луизы тоже не слышно.
Фрэд трогает машину с места, поворачивает за угол. Я чувствую на себе его взгляд. Немного потоптавшись на месте, возвращаюсь к нему.
— Фрэд?
— Да?
— Откуда ты родом?
Он смеется. Не знаю, почему я об этом спросил, и оттого пожимаю плечами. Уличные фонари дают достаточно света, чтобы Фрэд заметил мой жест.
— Могу сказать, — говорит он. — Оба деда и бабки были итальянцами.
— А ты нет?
На сей раз плечами пожимает он.
— Родители у меня австрийцы.
— Вы много разъезжали?
— Нет. Все они родом из одной деревушки рядом с Пулой, на Далматинском побережье. Когда я родился, мы были югославами. А дети у меня — хорваты. — Фрэд улыбается. — Там хорошие места. Лучшая граппа и лучшие трюфели в мире.
— Не знал, что у тебя есть дети.
— Ну а как же иначе. — Как будто я сам должен был догадаться. Он оглядывается на дом. — Давай плюнем на это дело. Тебя подвезти?
Я говорю, что лучше пройдусь. До квартиры Осано рукой подать.
Фрэд уезжает, а я возвращаюсь к фасаду и присаживаюсь перед стальными дверьми на каменные блоки, служащие основанием крыльца. Этьен сказал, что Аманда остановилась в четвертой квартире, и я размышляю, нельзя ли определить отсюда, на каком этаже эта квартира находится. Если, скажем, первые две квартиры — на первом. Нет, сдаюсь: так ничего не установишь.
Время от времени кто-нибудь проходит мимо по улице. Я каждый раз встаю и с поддельным интересом разглядываю дверь. Минут через двадцать чьи-то шаги замедляются и замирают за моей спиной. Обернувшись, вижу мужчину лет шестидесяти с собачонкой на поводке.
Он спрашивает, в чем дело, вытаскивает, покопавшись в кармане, ключи и открывает дверь поменьше. Я объясняю, что не говорю по-итальянски. И сообщаю по-английски, что в этом доме остановилась моя сестра. Он сощуривается, потом лицо его расплывается в улыбке узнавания.
— А, модель?
— Да.
Меня все еще удивляет, что наше с Луизой сходство так бросается в глаза, даже когда мы не вместе.
— Bene.[20] Брат Луизы. Прошу.
Луиза провела здесь всего одну ночь, а соседи уже знают ее. Мужчина, согнувшись, пролезает в дверцу и удерживает ее открытой, чтобы и я мог войти. Собачонка скачет вокруг моих ног, словно я долгое время отсутствовал, а она жаждала поскорее со мной свидеться. Мы проходим через вторые, решетчатые двери и попадаем во двор. Мужчина указывает на ряд больших, ярко освещенных окон второго этажа.
— Квартира четыре. Передайте привет сестре.
Он направляется к своей квартире на первом этаже; собачонка, поразмыслив немного, решает последовать за ним, а не за мной. Я иду к лестнице.
Из квартиры доносится музыка; приходится несколько раз ударить по двери ладонью. Я уже начинаю думать, что меня никто не услышал, но тут дверь отворяется, прямо передо мной возникает в панковской футболке Луиза.
— А ты не спешил, — произносит она.
— Дверь была заперта, — я невесть почему оправдываюсь. — Что за игры затеяли вы с Этьеном?
— Ради бога, Джейми. Не сейчас.
Голос у нее очень усталый. Даже по коридору она идет так, будто стала невесомой и ее несет ветром. Я следую за плывущей впереди футболкой, вглядываясь в дату давнего турне группы «Рамонес»: Европа, 1980-й. Футболка старше меня, она вылиняла до серости и вся покрыта мелкими дырочками, словно в нее стреляли из дробовика. Не знаю, где сестра разжилась такой и сколько заплатила. Луиза выглядит в ней семнадцатилетней.
Попадая в чужую квартиру, чувствуешь себя так, словно проник в принадлежащее другому человеку пространство. И правильно, оно же не наше. Но в этой я ощущаю себя незваным гостем еще в большей мере, чем в отеле «Кост» или здесь, в баре «Четырех времен». Вступив в гостиную, я попадаю словно бы в водоворот деревянных извивов, изображающих лесные деревья и цветы. Двери — настоящий модерн, я такие только на фотографиях видел. Камин тоже отделан настоящим деревом и тоже весь в завитушках, подрагивающих в отблесках пламени.
— А где Аманда?
— У нее приступ дурного настроения.
Луиза стоит в центре гостиной. Руки ее скрещены поверх эмблемы «Рамонес» — орла с девизом «Хей-хо, вперед!». Голые ноги подрагивают, дрожь сотрясает даже колени. Похоже, ей холодно. Хотя натоплено в квартире так, что дышать нечем.
До меня наконец доходит, что Луиза здесь одна. Я спрашиваю:
— Чья это квартира?
— Аманды, — говорит она и уточняет: — Принадлежит компании ее отца. Текстильной.
— Богатая и прекрасная. Выходит, твоим затруднениям конец.
Произношу это не без язвительности. В каких, собственно, отношениях состоит Луиза с Амандой, мне все еще неизвестно.
— Если бы.
Она, похоже, расстроена. В любом другом месте, в любое другое время она ринулась бы в контрнаступление и довела бы меня до слез. А сейчас плачет она.
Странноватый здесь запах, тяжкий, цветочный. Я с самого начала учуял его, в моем сознании он связывался с резными деревянными барельефами, как будто цветы вокруг камина могли наполнить воздух своим благоуханием. Но когда я, следуя за запахом, прохожу в спальню, он усиливается. Постель неубрана, покрывало валяется на полу. Пахнет из ванной. Толкаю дверь, и меня окатывает волна густого аромата. Осколки стекла в ванне — на сей раз это флакон со спреем. Марки духов я не узнаю, но дуновения их наплывают основными тонами — своего рода старая классика, словно пропитывающая воздух черно-белых фильмов. Мне приходится присесть на край ванны и сложить вместе несколько кусков стекла, чтобы прочитать название духов: «Первый номер», духи не старые, но редкие. Я их никогда не встречал и флакона прежде не видел. Спиртовая составляющая их въедается в оставшиеся на моих костяшках отпечатки зубов Этьена.
Луиза стоит в двери. Я подбираю кусочек стекла.
— Твои?
— Аманды — и духи, и разрушения. Я же сказала, у нее дурное настроение.
He уверен, что это правда: бить в ванне стекло — один из трюков Луизы.
В руке у нее бутылка граппы:
— Выпьешь?
— Да.
Я думал, она отдаст мне бутылку, однако Луиза выходит из ванной. Иду за ней. Она берет со стола в гостиной две увесистые стопочки, наливает каждому из нас по глотку.
— Будем здоровы.
— Будем здоровы, Луиза.
Опрокидываю в себя стопку. И, глубоко вздохнув, отчего спиртное лишь сильней обжигает горло, говорю:
— Не понимаю, что происходит. Ты с кем любовь-то крутишь, с Амандой или с Этьеном?
— С Этьеном? Только не с ним.
Звучит это так, словно Этьен для нее пустое место. Мне бы успокоиться, но я знаю, как умеет врать Луиза.
— Правда?
— После того как мои агенты от меня отказались, его полезно было иметь под рукой. Только и всего. Его иногда приглашают в такие места, куда мне хода нет, слышит разные вещи, мне неизвестные.
— И помогает тебе тянуть деньги из Осано.
— Нет. Мне стыдно, что я вообще на это пошла.
Она наливает себе еще и протягивает мне бутылку. Пока граппа сжигает мне глотку, я слышу, как сестра говорит:
— Хотя Осано такой проходимец.
Что верно, то верно.
— И Аманда действительно выступит в его показе, если ты попросишь?
— Конечно. Она хочет помочь мне. Фокус-то в том, что если она выступит, шоу заметят. Но при этом никто не заметит, что и я участвую в нем. Вот я и не знаю, просить мне ее или нет.
Ну что тут можно сказать? Сестра выглядит такой слабой и юной, хлюпает носом.
— Ах, Луиза, Луиза.
— Я попрошу ее ради тебя, малыш, — говорит она. — Тебе ведь это пойдет на пользу, правда? Если Аманда выступит в показе?
— Наверное.
Какая она все-таки грустная! Разводя руки, делаю шаг к ней, и сестра ныряет в мои объятья. Мы стоим, она рыдает мне в плечо, громче, громче, пока плач не достигает высшей точки и не начинает стихать. И тут, еще сквозь рыдания, она заявляет:
— У Осано такие убогие модели. Ты бы не уговорил его переделать их?
Я заливаюсь смехом. Луиза тоже.
— Хотелось бы, — соглашаюсь я.
— Мне надо лечь.
Да уж! Я и сам, того и гляди, свалюсь с ног.
— До Осано недалеко.
— Нет. Здесь, — говорит она. — И ты оставайся.
Она уходит в спальню, а я стою в замешательстве.
Приходится спросить:
— Здесь только одна спальня?
— Поспи сегодня со мной, Джейми. Как-нибудь разместимся.
Луиза уже лежит, так и не сняв футболки, в постели, подтягивает за уголок одеяло с пола, заворачивается. Пожалуй, мне лучше остаться. Потоптавшись на месте, закрываю дверь в гостиную, чтобы в спальню не лез свет от камина и настольных ламп. Граппа выжгла оставшийся на моих зубах налет от сигарет. Зубная щетка мне не нужна, ничего не нужно, и никаких неотложных дел у меня нет. Сбрасываю в темноте пиджак и брюки, проскальзываю в постель, к Луизе. Ее трясет и под одеялом, она прижимается ко мне, чтобы согреться. Подушки чуть отдают разлитыми в ванной духами, а может быть, если это не их аромат пропитал все вокруг, и Амандой.
Спустя какое-то время, когда я, прислушавшись к ее дыханию, решаю, что Луиза заснула, она вдруг говорит:
— Это корабль.
— Нет, не корабль.
— Корабль, а одеяло — его паруса.
— Не смешно, Луиза.
— Жемчужинки в устричных раковинах.
— Только не я, Луиза.
— Ты, ты. Я тебя чувствую. Вставь его в меня.
Еще бы ей не чувствовать: головка уже протиснулась сквозь ширинку моих трусов. Луиза приникает к ней, мягкий зад ее словно тает, пока она ласково жмет, жмет. Ткань трусов сначала подается, потом натягивается, соскальзывая, сворачиваясь жгутом; артерии под кожей сдавлены страхом.
— Мы не можем, Луиза.
— Ш-ш-ш, малыш. Ты уже во мне.
Всего на миллиметр, даже меньше. Но тут Луиза расслабляет мышцы, и я погружаюсь в нее целиком. Кажется, будто мы снова в нашей судовой койке и теперь поднимаем волны. Луиза раскачивается, волны переливаются с ее кожи на мою. И скоро они уже движутся сами. Нам ничего не приходится делать, нужно лишь не мешать им скользить в жарком трепете сквозь нас. Вода отдает духами, солью, скатывается по спине сестры, выплескиваясь мне на грудь, — колеблющаяся заводь, в которой руки мои, вцепившиеся в сестру, становятся скользкими. Живот ее содрогается под моими прикосновениями, новые волны сносят мои ладони к ее груди и вниз, к водовороту пупка. Движение разделяет нас и тут же соединяет вновь. Луиза седлает меня. Эта твердая штука меж нами больше уже не пенис, но то, что держит нас вместе, то, что Луизе необходимо как можно полнее ощутить в себе. Держа Луизу за ягодицы, я чувствую, как напрягаются ее мышцы, как наполняются мои ладони ее плотью, прежде чем, набравшись энергии, она снова подается вперед.
Потом, уже в ванной, делать вид, будто ничего не случилось, становится сложнее. Семя, извергнутое мной в унитаз, оставляет в воде маслянистые следы, плавучие морские нити. В квартире жарища, ванную заполняет благоухание «Первого номера», мысль о котором становится истерически смешной, особенно если учесть, чем я занят. Мой член содрогается, содрогается от смеха. Но мне необходимо затолкать его назад, в провинившуюся ширинку. Я смеюсь и не слышу своего смеха. Все, что я слышу, это шаги в коридоре и голос Аманды.
Говорить она начинает еще до того, как входит в спальню. Целая литания извинений с подвыванием.
— Прости, милая. Мне так жаль…
Подходит к Луизе.
Похоже, присаживается на кровать.
— Простыни, они же совсем мокрые.
Спускаю воду, и все вокруг словно взрывается, рушится Ниагарой звуков.
— Кто там? — Аманда насторожилась, голос поднялся на несколько тонов.
— Брат.
Выхожу из ванной. Аманда глядит на меня во все глаза, однако, поняв, что Луиза не врет, смягчается.
— Это ночной пот. Но Джейми был рядом.
Улыбка Аманды сменяется выражением озабоченности.
— О, милая. Как жаль, что не я.