Белые ночи, черная месть

1978 г.

Каким радостным и беззаботным бывает майское субботнее утро. Особенно, когда тебе восемнадцать лет и у тебя скоро свадьба. Лена чувствовала себя самой счастливой невестой – до их с Мариком свадьбы оставалась всего неделя. А какое у нее будет платье! Она примеряла его и не могла налюбоваться, весь вечер смотрелась в зеркала. Открытые плечи, атласный корсаж с нежными розами из органзы, пышная юбка с множеством кружевных оборок – наряд фрейлины ее величества, это как минимум.

Пора было бежать к Майке. Майя – давняя подружка, еще с первого класса, на их свадьбе будет свидетельницей. Девушки договорились, что сегодня займутся подготовкой конкурсов для свадьбы – напишут фанты, нарисуют веселую стенгазету про жениха с невестой, будут вырезать, клеить, разукрашивать, – словом, сделают все, чтобы гости не скучали. Лена надела старые, но любимые туфли, накинула на плечи домашний свитер и выскользнула за дверь.

Она подошла к почтовым ящикам проверить, не принесли ли газеты? Газет еще не было, зато лежал плоский, перевязанный алой ленточкой, сверток с надписью: «Лене». Девушка с нетерпением развязала бант и развернула упаковку – сюрпризы она очень любила. Подарком оказалась книга. На пурпурной обложке золотые буквы: «Бесприданница. А.Н. Островский». У нее уже была «Бесприданница», только в сборнике. Лена собралась сунуть книгу в сумку и вдруг заметила закладку. Открыла страницу, на которой лежала закладка-открытка. Букет роз и надпись: «Поздравляю». На обороте никакой подписи. Лена ничуть не удивилась – наверное, один из поклонников из стеснительности решил остаться инкогнито. Все равно ей было приятно получить подарок. Неожиданно взгляд Лены остановился на обведенном красным карандашом предложении. «Так не доставайся ж ты ни кому!», – прочла она дрогнувшим голосом. Слова Карандышева, в запальчивости брошенные Ларисе. Потом, как известно, последовал выстрел, и Ларисы не стало. «Что за глупые шутки?!», – возмутилась девушка. Как ей хотелось верить, что это всего лишь розыгрыш. Неудачный, дурацкий розыгрыш. Она старательно внушала себе эту мысль, успокаивала себя, чтобы не испортилось настроение перед свадьбой. Лена была очень красива и из-за этого часто возникали недоразумения с подругами. В любой компании ребята, прежде всего, обращали внимание на нее, красавицу Леночку. Девчонки дулись, говорили колкости и сплетничали. Но Лена на них не обижалась, напротив, она чувствовала себя неловко, когда ею увлекался чей-нибудь мальчик. Вот и Марик, за которого она совсем скоро выйдет замуж, сначала познакомился с Майей, а потом увидел ее, Лену. Она же не виновата, что они с Мариком полюбили друг друга. А с Майкой у них все равно ничего серьезного не было. Майка, конечно, надеялась, строила планы, только Марик об этом не знал – всего однажды пригласил в кино и сводил в кафе, а Майка уже размечталась. Оно и понятно: Морис – жених видный, из Марселя – настоящий француз. Через год окончит свой институт, и уедет во Францию. Теперь вместе с Леной.

Подругам она решила не рассказывать про книжку, найденную в почтовом ящике. Мало ли, что. Вдруг, это кто-нибудь из девчонок чудит. Лена не хотела не о ком думать плохо, поэтому, чтобы нечаянно ничего не выяснилось, лучше забыть этот досадный случай, словно его и не было.

Когда Лена шла через сквер, на ее пути появился Гошка – смешной парень из параллельной группы. Он словно призрак возник из ниоткуда. А может, это она настолько погрузилась в свои мысли, что ничего не видела вокруг? Но уже не важно – Гошка здесь и от него не отвяжешься.

– Здравствуй, Лена! – произнес паренек, потупив глаза с белесыми ресницами.

– Привет! – непринужденно ответила Леночка.

– Я вот тут гулял, – начал Гоша и смутился. – Может, погуляем вместе?

– Сейчас я не могу, у меня дела. Как-нибудь потом, ладно?

– Тогда, можно, я тебя провожу?

– Хорошо, – согласилась Лена.

Всю дорогу до Майкиного дома они шли молча. Гоша что-то силился сказать, но никак не решался. Лена, конечно же, заметила его мучения, но не подала виду. Девушка привыкла всем нравиться, и само собой, многие молодые люди в нее влюблялись. Это обстоятельство красавица воспринимала, как должное. Вот и этот Гошка скажет ей то, что она уже слышала тысячу раз, если отважится, конечно.

– Мы уже пришли, – произнесла Лена перед парадной одного из старых шестиэтажных домов. Гоша ничего не ответил, он стоял, глядя на носки своих заношенных кед. Между молодыми людьми повисло тягостное напряжение. Пауза затянулась, и Лене это надоело.

– Всего хорошего, Гоша! – прощебетала девушка и собралась упорхнуть.

– Подожди, Лена! – отчаянно крикнул парень. – Лена… Ты знаешь, Лена…

Лена смотрела на него внимательными глазами, на ее губах сердечком пряталась едва уловимая улыбка. Девушка и не думала смеяться над незадачливым кавалером. По своему он ей даже нравился и было жаль этого нескладного, затюканного очкарика.

– Лена, ты самая лучшая девушка в мире! – наконец, выпалил он и заглянул в ее глаза. Зеленый калейдоскоп, в котором отражалось небо, блестели волны и играло солнце. Гоша чуть не задохнулся от волнения и покрылся краской. – Лена, выходи за меня замуж! – он рухнул на колени перед красавицей и опустил голову в ожидании ответа. Сто раз на дню он представлял себе эту сцену, сто раз твердил ей нежные слова, признавался в любви. Ему казалось, что объяснение между ними давно уже состоялось, что Леночка сказала «да», грезилась их свадьба и счастливая совместная жизнь. Гоша считал ее своей, безумно ревновал и страдал, когда видел рядом с ней кого-нибудь из ребят.

Лена кокетливо засмеялась и потрепала его взъерошенные волосы.

– Гоша. Дорогой Гоша. Ты очень славный и милый. Ты обязательно встретишь девушку своей мечты, с которой вы будете счастливы. А я уже нашла своего единственного, и скоро выйду за него замуж.

– Ты не можешь, Лена! Ведь это я люблю тебя, а не он.

Девушка одарила его сочувственным взглядом, открыла дверь, и скрылась в парадной.

– Ты не выйдешь, за него замуж, не выйдешь, не выйдешь, – шептал, как заклинание парень. Он еще какое-то время стоял на коленях, глядя в одну точку, чем вызвал тревогу среди местных пенсионеров.

Лена порхала по цеху бытовой химии, как бабочка в ботаническом саду. Сегодня для нее последний день практики, а уже послезавтра их с Мариком свадьба. В честь этого события ее отпустили с учебы в институте. Лена принесла с собой домашний пирог, чтобы угостить ребят. Чаепитие собирались устроить в конце дня, но уже с утра настроение у всех было праздничным. Девчонки принарядились, накрутили кудри и подкрасились. Испод рабочих халатов кокетливо выглядывали рюши и кружева выходных платьев. Мальчики ходили важные, заговорчески собирались в курилке обсудить, по сколько скинуться и какие напитки брать. Бригадир Зиганшин, которому поручили курировать практикантов, бросал на подопечных косые взгляды. Он сам был не дурак выпить, но держал фасон: где это видано, чтобы офицер с солдатней за одним столом сидел? (Зиганшин недавно уволился в запас, и продолжал мыслить по-военному). Лева, отличник и староста Лениной группы, смекнул, что к чему, и уже скоро бригадир, покровительственно хлопая по плечу одного из парней, великодушно разрешил «немного нарушить распорядок». Бутылка в портфеле Зиганшина брякала волшебной музыкой и смягчала его душу.

Едва дождавшись семнадцати часов, когда рабочий день подошел к концу, студенты поспешили в учебный класс – небольшую комнатку при лаборатории. Три стола, колченогих и разных по высоте, сдвинули вместе и накрыли упаковочной бумагой. Из блюд: бутерброды со шпротами, плавленым сыром и докторской колбасой; сдобное печенье, карамельки и в центре – Ленин пирог. Чай заварили в литровой банке, несколько чашек девушки принесли из дома, остальную посуду собирали по всему цеху: стаканы, банки, в ход пошли даже мензурки.

Начали официально. Лева встал и, выдержав театральную паузу, дабы привлечь внимание аудитории, начал речь:

– Дорогая, Леночка! Мы собрались по радостному и одновременно печальному поводу. Глаз радуется, когда видишь такую славную невесту, но сердцу грустно от того, что она не твоя. Но раз уже ничего не исправить, то хочу от души пожелать тебе счастья!

Ребята проворно разлили вино, и вечеринка понеслась. Девочки раскованно смеялись, мальчики смелели. Раскрасневшиеся щеки, блестящие глаза; тосты становились короче, градус выше. Этикет за ненадобностью самоустранился, и общение потекло легко, без лишних церемоний и условностей. «Давай за дружбу», – промурлыкал парень, блуждая по коленкам сокурсницы маслянистым взором. Девушка нерешительно помотала головой. – «Как так, не выпьешь за дружбу? Это не по-нашему». Убежденная железным аргументом, она согласилась. Всем весело, в комнате полумрак, под концерт на радио «Маяк» хмельная компания отплясывала не то кадриль, не то матросский танец «яблочко».

Лена почти не пила, и чувствовала себя на собственном «девичнике» не в своей тарелке. Она никогда еще не бывала на студенческих пирушках и представляла их иначе.

– Потанцуем? – Лева протянул ей руку, приглашая на танец. Лена от неожиданности вздрогнула: как тут можно еще и танцевать? У нее не нашлось нужных слов, и девушка лишь молча захлопала длинными ресницами. Парень счел это за кокетство и повторил ангажемент.

Танцевать Лене не хотелось, но она не стала ломаться. Изрядно набравшийся Лева, кавалером был, мягко говоря, не важным. Он топтался на месте, то и дело, норовя прижать девушку к себе. Лена пыталась отстраниться, но сил не хватало. Когда Лева оторвал ее от пола, чтобы исполнить какую-то хореографическую композицию, Лена в ужасе вжала голову в плечи: теперь ее главной задачей стало не упасть. Вроде бы все обошлось: Лева явно был не в форме для переноса тяжестей, и вскоре вернул партнершу на землю.

Покрасневшая от смущения, она поспешила к выходу. Лене было душно и очень стыдно за этот танец и за то, что она оказалась в неприлично пьяной компании. На пути стоял очередной кавалер – Витька из параллельной группы. В одной руке он держал стакан с портвейном, другой пытался ухватить Лену под локоть.

– Приглашаю! – промычал он и решительно поставил стакан на картонную коробку.

Лена в отчаянии выбежала прочь. Она миновала небольшой коридорчик, затем через холл направилась к выходу. Подергала ручку – дверь оказалась запертой. Все верно, ее закрывают после шести. Нужно идти через цех – там есть еще один выход, который запирается изнутри на засов, через него наверняка можно выйти.

Огромный неуютный зал с высоченным потолком, освещаемый лишь светом, что просачивался сквозь пыльные окна. Остановленные машины блестели холодным металлом. Лена спешно шла по цементному полу, и стук ее каблуков эхом разносился в пространстве. Вокруг ни души – от этой пустоты становилось тревожно и еще сильнее хотелось выбраться на улицу. Внезапно послышались чьи-то шаги и шорох. Шаги звучали тихо, и от этого ей сделалось совсем страшно. Лена остановилась, прислушиваясь – звуки прекратились. Девушка испуганно оглянулась – никого. Не мерещится же? Она хотела побежать, что было сил, но чья-то рука упала ей на плечо. В горле вдруг образовался комок, и вместо крика получился лишь тихий, надломленный сип. Душа ушла в пятки, сердце колотилось, Лена медленно обернулась и изумленно распахнула глаза: перед ней стоял Гошка.

– Ты? – девушка не знала сердиться или радоваться. С одной стороны, ничего страшного не случилось и можно облегченно вздохнуть, а с другой, парень ее ужасно напугал и заслуживал негодования. Лена решила не возмущаться – что толку обижаться на глупые игры?

– Ты подумала над моим предложением?

– Над каким предложением? – не поняла Лена. О чем это у них с Гошкой был разговор? Что-то страх совсем выбил ее из колеи и теперь мешает соображать.

– Замуж за меня выйдешь?

Глупая игра продолжалась, только ей, Лене, участвовать в ней совершенно не хотелось, а хотелось скорей попасть домой. Она собралась сказать горе-жениху, что думала об этой, не ко времени устроенной им, затее, но, наткнувшись на прямой, сверлящий взгляд, осеклась.

– Гоша, пойми, все уже решено. Я люблю Мориса…

– Со старостой обжиматься это не помешало? И мне тогда тоже можно. Я, что, хуже других? – он схватил девушку за руку и потащил за собой. Лена звала на помощь, брыкалась ногами, пытаясь освободиться, но парень держал крепко. Он доволок девушку до кушетки, обитой дерматином, и повалил лицом вниз. Лене удалось высвободить левую руку. Она схватила, оказавшуюся на полу бутылку с какой-то жидкостью, как кошка вывернулась, и, глядя в глаза противнику, попыталась его ударить. Гоша увернулся от удара и захватил руку с бутылкой. Лена вскрикнула и разжала пальцы.

– Убить меня хотела? – зловеще усмехнулся парень. Он угрожающе потряс несостоявшимся орудием убийства над Леной. Плохо закрытая резиновая пробка соскочила, и жидкость стала выплескиваться наружу. Первые капли упали девушке на руку, на которой тут же образовались огромные красные волдыри. Лена закричала от боли, но раззадоренный Гоша не придал этому значения – он нарочно плеснул из бутылке ей в лицо. – Успокойся, родная, – прорычал он с ухмылкой, но в следующую секунду ужаснулся: лицо девушки мгновенно покрывалось красными язвами, они шипели и пузырились, как погашенная уксусом сода. Лена хрипела. Ее кожа горела, превращаясь в месиво. Гоша растерянно смотрел на страшное зрелище, и еще не понимал, что натворил.

2007 г.

За окном висела полная луна на светлом небе белой ночи. Плотные шторы покачивались на ветру. На стенах лежали блики свечи и тени. Нина сидела за кухонным столом, сильно сутулясь. Она рисовала на листе женскую фигурку: вывела глаза, нос, губы – это ее соперница. Губы получились с опущенными уголками, на щеках слезы – пусть разлучнице будет горько. Затем вырезала фигурку и поднесла к свече, приговаривая чуть слышно:

- Поутру встает солнце красное, а как ночь придет – луна нежная.

Солнце красное – распрекрасное, луна нежная безмятежная.

И никогда они не встречаются, вместе нам не являются.

Так пусть Инна с моим милым не встретится, никогда она с ним не слюбится.

Как сказала я, так и сбудется.

Бумага свернулась и превратилась в черный пепел, пламя приблизилось к длинным суховатым пальцам, собираясь их обжечь, но женщину это не пугало – она заворожено смотрела, как уходит в небытие соперница. Потом пепел полетел в форточку - на семь ветров, как этого требовал ритуал. Нина задула свечу, она еще долго оставалась сидеть в темноте, задумчиво глядя в окно.

- Вот, разгильдяи! Опять свет не погасили, - шлепая по коридору разношенными сандалиями, ворчал охранник, дед Савелий. Ему было восемьдесят два года, и он работал в этом здании уже полвека, сначала служащим, говорят, даже занимал достаточно высокий пост. Потом, его карьера пошла под горку – дед Савелий большую часть своей жизни провел в сторожах. Когда-то в этих стенах располагалось управление завода. Завод закрылся, и помещения управленцев отдали под курсы повышения квалификации. Курсы сменились мелкими предприятиями: мастерская по пошиву одежды, мини-пекарня, автомагазин, ломбард, ремонт обуви – чего только тут не было. Потом, корпус признали аварийным, и он какое-то время простаивал необитаемым. В последние годы в здании произвели косметический ремонт и присвоили гордое название «Бизнес-центр». Дед Савелий прибился к архитектурной мастерской «Камея» и теперь охранял ее немногочисленные помещения.

Девятый час. Последние трудоголики давно покинули свои рабочие места. Лето, на улице красота – сотрудники предпочитали в офисах не засиживаться. Дед Савелий по многолетней привычке в это время совершал обход вверенной ему территории. Он уже обошел почти все коридоры, холлы и закутки, подергал ручки комнат – порядок, все заперто. Как всегда, сопел и бормотал что-то себе под нос. В безлюдной тишине звуки, издаваемые старым сторожем, распространялись на все большое крыло, занимаемое архитектурной мастерской.

«Совещание что ли?», – подумал дед Савелий, подходя к последней комнате, из-под двери, которой пробивалась узкая полоска света. Он подошел и осторожно потянул за белую металлическую ручку. Дверь оказалась не запертой и бесшумно отворилась.

- Вот, разгильдяи! – повторил дед Савелий свое любимое ругательство. - Он собрался восстановить порядок: погасить оставленный безалаберными сотрудниками свет и запереть дверь на ключ, как вдруг его дальнозоркий взгляд привлекла внимание чья-то рука. Рука с наманикюренными короткими ногтями и рюшей на запястье, безусловно, принадлежала женщине. Кисть неподвижно лежала на клавиатуре, будто что-то собиралась напечатать. Дед Савелий, ахнув, подошел ближе.

- Ну и дела! – За рабочим столом, на полу, опираясь спиной на кресло и опустив голову, сидела молодая женщина.

- Инночка! Что ты там сидишь, моя хорошая?! Ну-ка, поднимайся, куколка! – Он взял женщину за плечи и попытался поднять. Потом, тревожа каштановые локоны, заглянул ей в лицо. Глаза закрыты, щеки бледные, тонкая полоска губ.

- Что же ты это, деточка, вздумала? – бормотал дед Савелий. Он хлопотал вокруг Инны, пытаясь привести ее в чувства, но его действия оказались напрасными - женщина была мертва.

Дед Савелий набрал номер скорой, не желая верить в необратимость случившегося. Он надеялся, что Инна вот-вот задышит, дрогнут ее подкрашенные ресницы или пошевелятся пальцы.

Инна Вишнева сидела неподвижно, обхватив виски ладонями. В голове шумело, эхом отзывались голоса: «Из-за парты не успела выскочить, а уже нос задрала…. Зуб даю, не обошлось без любовной связи, прости господи…. И смотрит на всех свысока, словно стоит на вершине горы, а остальные внизу барахтаются. Мы теперь гордые, мы при должности…. При должности, при должности, при должности…».

Еще три недели назад она и представить себе не могла, как изменится ее жизнь. Она, Инна Вишнева - начальник проектного отдела! Ладно, пусть пока только и.о. – исполняющая обязанности начальника - с испытательным сроком, но все равно, если руководство остановилось именно на ее кандидатуре – это успех. Ведь кто такая Инна еще вчера? Девочка, выпускница института, правда, с красным дипломом, но этим никого не удивишь, как не удивишь победой в студенческом конкурсе молодых архитекторов и выигранным грандом. Все эти достижения, конечно, учли при приеме на работу в «Камею», но на этом их значимость закончилась – для дальнейшего карьерного роста требовалось проявить свои лучшие профессиональные качества. Инна работала увлеченно, с большим интересом. У нее всегда были собственные взгляды по поводу воплощения проектов. Одним это нравилось, других раздражало. Если точнее, рационализаторские идеи молодого специалиста приводили в явное бешенство только главного архитектора Мараклиева, остальные сотрудники воспринимали их доброжелательно, по крайней мере, негативного отношения не выказывали.

И вот, спустя три года работы в компании конструктора Вишневу назначили на столь высокую должность. Эйфория победы длилась недолго. Воодушевленная успехом, Инна принялась за работу с утроенной силой, но собственного усердия теперь оказалось недостаточно – необходимо было, чтобы желание трудиться разделял весь коллектив. Вверенный Вишневой проектный отдел и раньше не отличался трудолюбием – прежний начальник своеобразно относился к этому вопросу: он тащил на себе добрую часть работы. Для него было главным, чтобы ему не мешали, отвлекая по пустякам. Инна не хотела браться за ту метлу, которая метет по-новому, но другого способа наладить работу она не видела. Первое, на что она обратила внимание, была дисциплина. Вишнева не стала зверствовать, требуя от подчиненных армейского порядка, но, все же, категорически настояла против опозданий более, чем на пятнадцать минут. Следующим шагом была личная беседа с каждым и составления планов работы. Люди очень болезненно воспринимают любые перемены, особенно, если те касаются их лично. У Инны и раньше отношения в коллективе складывались не совсем гладко – уж очень она выделялась среди остальных: эдакая отличница – активистка на фоне флегматичных середнячков, а теперь и вовсе между ней и коллективом образовалась стена. По одну сторону стены билась начальница. Она пыталась помочь, объяснить, если кто-то чего-то не понимает, вникнуть в ситуацию каждого, но все тщетно – в ответ равнодушие и полное не желание слушать. По другую сторону плотным рядом стояло непробиваемое: «Мы так привыкли». Инна была в отчаянии: проектный отдел работал все хуже и хуже. Чтобы совсем не завалить сроки, ей пришлось самой выполнять чужую работу: разработать чертежи те, что не успел закончить конструктор, начертить за оператора, переплести за переплетчицу. Когда со скрипом проект был сдан, Инна разревелась навзрыд. Только ее слез никто не увидел. Она сидела в глубоком уютном кресле в своей квартире. Ноги, высвобожденные из модельных туфель на каблуках, наслаждались мягкостью паласа, туфли валялись рядом. За окном одиннадцать вечера – всего час назад закончилось совещание, на котором утвердили злосчастный проект. В квартире, кроме нее ни души – никто не помешает быть слабой, плакать и дать волю эмоциям, чтобы завтра собраться и быть снова Инной Владимировной Вишневой, той самой Вишневой, которой доверили руководить отделом – организованной и уверенной в себе.

«С меня довольно!», – сказала она себе. – «Достаточно церемоний, пора принимать жесткие меры. Согласна, руководитель я неопытный и, может быть, совершенно не умею работать с людьми. Мне откровенно хамили, а я делала вид, что ничего не происходит. Надеялась, перебесятся и все станет на свои места. Я делала шаги навстречу, пыталась найти общий язык, но ничего не получилось. Наверное, я никудышный начальник, раз не смогла договориться с коллективом. Что ж, пусть меня не утвердят после испытательного срока, пусть снимут с должности хоть завтра, но мириться с таким положением больше не стану. Время душеспасительных бесед закончено, грядут расправы. И пусть будет, что будет, а я больше не собираюсь это терпеть».

Следующий день начался с серьезного разговора. По одному в кабинет вызывались наиболее злостные нарушители. Только слова молодой начальницы должного воздействия не произвели. Подчиненные слушали в пол уха и с явным одолжением. Никто не хотел воспринимать Инну всерьез, будто бы и не было никакого назначения. Одни относились к ней, как и раньше – на равных, а иные, особенно те, кто на много старше, смотрели свысока. Они всем своим видом пытались показать неприятие этого «случайного недоразумения», по которому генеральный директор подписал «столь нелепый приказ». Все ждали, что вот-вот Вишневу отстранят, а на должность начальника отдела назначат кого-нибудь более достойного (таковыми считала себя большая часть сотрудников) или хотя бы пригласят со стороны нового человека. Обидно все-таки, когда такая солидная должность достается молодой свистушке.

Инна была настроена решительно. Ее могут не любить, но уважать себя она заставит. Не хотят по-хорошему, будет по-плохому. Первой жертвой стала оператор Людмила Похомова. Она позже всех приходила на работу, хотя жила недалеко, неимоверно долго обедала и постоянно висела в разных легкомысленных форумах. Если бы она справлялась с работой, Инна закрыла бы на это глаза, ан нет, своим обязанностям Людочка уделяла от силы треть рабочего времени. И как результат, поручения никогда не выполнялись вовремя.

Ее ровесница, барышня двадцати четырех лет, в майке до пупа, в свободных льняных брюках и в пляжных тапках на босую ногу с демонстративным недовольством вошла к Инне в кабинет. Она уселась, закинув ногу на ногу и подперев рукой подбородок, молча уставилась на начальницу.

- Людмила, хочу с тобой поговорить вот о чем, - начала Вишнева. - Тебе был поручен проект по реконструкции здания в Сосновке. Где он?

- Еще в работе, - непринужденно ответила Люда.

- Срок сдачи давно прошел. Заказчик ждать не будет. У тебя какие-нибудь сложности?

- Нет никаких сложностей, просто еще не закончила.

- По-моему, времени на работу было отведено достаточно, - сухо произнесла начальница. – Что тебе еще осталось доделать?

- Да я только начала.

- Ты это серьезно?!

Инна смотрела на свою недавнюю приятельницу строгим взглядом. Как та изменилась! Эти показные вздохи, взгляды, исполненные одолжения… Подругами они никогда не были, но чтобы вот так разговаривать, это впервые. Разве она требует чего-то сверхъестественного? Всего лишь, выполнять свои обязанности, которых не так уж и много.

- Не хотите работать не надо, я вас больше не задерживаю, - произнесла Инна твердым голосом.

Люда поднялась с места и возмущенно хмыкнула, вздернув острый носик - дескать, чего тогда было вызывать? Она еще не поняла истинного смысла слов начальницы.

- Все, что я могу вам предложить, это написать заявление «по собственному желанию».

Людмилу уволили быстро, без положенной двух недельной отработки. Девушка сначала стала в позу, пыталась доказать свою правоту, надеясь на поддержку коллектива. Коллектив не подкачал, но преимущество оказалось на стороне Вишневой. Как только речь зашла о том, что остальных может постичь та же участь, что и Похомову, страсти вмиг утихли – высшее руководство – не Инна, с ним в игры играть опасно.

До конца дня отдел шумел, как птичий рынок. Все обсуждали произошедшее, осуждали начальницу-самодура, и с особым вдохновением перемывали ей кости. Теперь, правда, за глаза.

- Инна Владимировна! Я вам не помешала? – поинтересовалась Мария Николаевна бойким голосом и вошла в кабинет.

- Нет, - очнулась от дум Инна. – Я вас слушаю, что вы хотели?

Мария Николаевна уселась напротив и глубоко вздохнула.

- Не кажется ли вам, Инна Владимировна, что вы ведете себя не корректно?

- Что вы имеете в виду?

- А вы не догадываетесь? Помягче надо с коллективом. Вас только назначили, а вы уже порядки устанавливаете. У нас ведь так не принято. С людьми считаться надо.

- Вы пришли сюда читать мне нотации?

- Что вы? Вам это не поможет. Вы чужого мнения не уважаете, – на лице Марии Николаевны отразилась гримаса мученицы, которая ради коллектива была вынуждена переступить через себя, дабы донести до зарвавшейся особы глас народа. - По какому праву вы уволили Похомову?

- Оператора Похомову я не увольняла, поскольку это не входит в мою компетенцию. Я обратила внимание руководства на ее трудовую дисциплину и на халатное отношение к служебным обязанностям, после чего было вынесено решение об ее увольнении.

- Как вы можете судить о чьем-то отношении?! – серые с красными прожилками глаза Марии Николаевны округлились, на шее выступили крупные розовые пятна. Голос стал на тон выше и пронзительнее. - Да ты посмотри на свою дисциплину! С себя надо начинать, дорогуша, прежде чем о других судить. Устинов такого себе не позволял. Мы при Устинове по-другому работали, и нечего в наш монастырь со своим уставом лезть. Без тебя разберемся. Ишь, выискалась! И откуда только такая взялась?!

Вишнева и не пыталась возражать: если переплетчица завелась, то пока не выговорится, не успокоится.

- Да что с тобой разговаривать?! Только время напрасно тратить, - Мария Николаевна поднялась с места и направилась к выходу. – Мы напишем обращение к генеральному, вмиг слетишь с должности, - пробухтела уже в дверях.

Ну вот, очередное хамство. Инна ничему не удивлялась – услышать подобное от переплетчицы вполне вязалось с ее характером. Мария Николаевна годилась Вишневой в матери и поэтому считала уместным разговаривать с нею в поучительном тоне, в силу же склочного нрава, позволяла себе переходить на личности и приклеивать оппоненту ярлыки. К слову сказать, переплетчица так себя вела не всегда, а только в моменты особого нервного возбуждения.

- Это я так тоже не оставлю, - произнесла Инна, когда в дверном проеме скрылась цветастая юбка Марии Николаевны. Она пока не придумала, каким образом поставить на место хамку, но решила больше ни в коем случае не спускать подобных выпадов в свой адрес.

В широком холле «Камеи» кипели нешуточные страсти. Женщины, преимущественно подчиненные Вишневой, собрались обсудить последние новости.

- Вот и носит же таких земля!

- Совсем cбрендила тетка!

- Возомнила себя центром Вселенной!

- Что б ей провалиться, кикиморе!

- Что приуныли, красавицы? - к группе женщин подошел Игорь Михайлович, лысоватый заведующий сектором с всегда добродушным выражением лица. Сам он был худощав, но фигуру полнило выдающееся вперед брюшко. Вероятно, из-за брюшка Игорь Михайлович ходил степенно и никогда никуда не торопился. Речь его тоже была медленной и размеренной.

- Новая начальница Люду Похомову уволила! – возмущенно сообщила Екатерина Навзина, миловидная блондинка с маленькими узкими очками на курносом носу.

- Что она себе позволяет?! – поддержали ее остальные.

- Тише, девушки, тише, - стал успокаивать дам завсектором. - Она молодая, неопытная, надо отнестись с пониманием. Набьет шишек, со временем научится …

- Пока она научится, мы с ума тут сойдем! – перебил его нервный женский голос.

- Девочки, что вы так переживаете? – снова завел свою песнь Игорь Михайлович. – Не все так страшно. Вот, посмотрите лучше, погода как разгулялась. Солнце, небо ясное, тепло… Я в обед по улице прошелся – одно удовольствие! Не расстраивайтесь, все будет хорошо.

- Будет тут хорошо, - проворчала Мария Николаевна. – Когда бог избавит нас от этой напасти, тогда и будет. Свалилась же на нашу голову, сто лет бы ее не видеть!

«Что правда, то правда, не видеть бы», - сказал про себя Игорь Михайлович, который тоже был не в восторге от неожиданного карьерного взлета Вишневой. Против самой Инны он ничего не имел – энергичная, приятная девочка (все особы женского пола моложе его сорока девяти лет, у Игоря Михайловича считались девочками), раньше она ему даже очень нравилась, пока Игорь Михайлович не почувствовал в ней конкурента. Сначала он и мысли не мог допустить, что какая-то пигалица, у которой-то и опыта без году неделя, заявит себя компетентным специалистом. С этим он еще как-нибудь смирился бы, но постепенно не к нему, а к Инне стало прислушиваться руководство, и не ему, а, опять же, этой девчушке доставались наиболее ответственные задачи. Это могло означать только одно – шеф имеет на Вишневу серьезные планы. Так и случилось, только, к удивлению Игоря Михайловича, случилась слишком быстро и произошедшее имело гораздо катастрофичный масштаб, нежели он предполагал. Начальником отдела должен был стать он, Игорь Авдеенко. Ведь он всегда был на руководящих должностях – заведующий сектором, координатор группы, бригадир, – хоть маленький, да начальник. И, в конце концов, это у него почти тридцать лет стажа. Пусть архитектурой он занимался не всегда, и образование у него не профильное, но его опыт и знания, бесспорно, гораздо больше, чем у этой вчерашней институтки. «Не в свои сани ты влезла, девонька. Не долго ж тебе в начальницах ходить. Бог, он все видит».

Этим утром, на летучке в своем кабинете майор милиции Андрей Денисович Атаманов вел себя подчеркнуто официально: он ходил то взад, то вперед, заложив руки за спину, словно преподаватель по аудитории, с входящими здоровался сухо, задумчиво глядя в пол. Такое несвойственное ему поведение никого не удивляло - все догадались, что Атаманов вернулся с ковра и, скорее всего, с ковра мохнатого. Когда все собрались и расселись, Андрей начал тихим голосом:

- Капитан Юрасов, что вы можете доложить по вчерашнему трупу?

- Ты Вишневу имеешь в виду? – спросил Антон, и, наткнувшись на суровый взгляд Андрея, осекся.

- Вам, что одного трупа мало? Вы с этим делом разберись. Заросли в глухарях!

Антон Юрасов поднялся и стал докладывать как положено:

- Тело Вишневой Инны Владимировны двадцати четырех лет, начальника отдела проектирования архитектурной мастерской «Камея» было обнаружено на ее рабочем месте вчера, в двадцать, пятнадцать охранником Терноуховым. Врач скорой помощи констатировал смерть, после чего бригада уехала. По предварительному заключению судебного медика, смерть наступила от отравления сильнодействующим препаратом около семнадцати тридцати. В ходе проведенных оперативных мероприятий было выяснено, что отравить Вишневу мог практически любой сотрудник, поскольку ее кабинет в течение дня не запирается, и народ ходил табунами. Вишнева в браке не состояла, проживала одна, ее родители живут отдельно. Круг знакомых устанавливается.

- Коллег допросили?

- Допросили, а что толку? Никто ничего полезного не сообщил. Все скорбят по «дорогой и незаменимой» Инне Вишневой. Их послушать, так погибшая была для сотрудников «Камеи» отрадой, без нее теперь им свет не мил. Уж так переживают.

- Да, занятно, - протянул Андрей. – И что, ни каких конфликтов у этого ангела не было? Так не бывает в рабочем коллективе, тем более погибшая занимала такую должность. Руководить людьми – дело не благодарное, обязательно найдутся недовольные.

- Она всего три недели в начальницах ходила, недавно назначили. И то, пока и.о. с испытательным сроком. Не успела обзавестись «доброжелателями».

- Врагов нажить – дело не хитрое, для этого много времени не надо, - философски заметил Андрей. – Вот, что. Не надейтесь, что будете прохлаждаться, до результатов экспертизы. Шубин, ты завтра в «Камею», посмотришь, что там за публика. Этот участок будет твоим. Ну, а вы, - Атаманов посмотрел на Юрасова с Костровым, - вам изучить личную жизнь Вишневой.

- Совсем молодая была, - запричитала Мария Николаевна. Когда Анатолий Шубин явился в «Камею», первой, кого он встретил, была переплетчица. Она выходила из санузла с большим пластиковым подносом, на котором дребезжали мокрые чашки. – Такая милая девушка погибла. С отличным образованием, красавица, умница – вон, как по служебной лестнице продвинулась. Двадцать четыре года, а уже руководитель отдела – такой успех!

- Мария… простите, не знаю вашего отчества.

- Просто Мария. Можно, Маша. Мы же с вами почти ровесники, - кокетливо проворковала Мария Николаевна.

«Маша, так Маша», - решил про себя Шубин, хотя дама была его старше, как минимум, на пятнадцать лет. Шубин принял правила игры: делал комплименты и даже пару раз назвал собеседницу Машенькой, за что был награжден откровением.

Из рассказа Марии Николаевны следовало, что взаимоотношения Вишневой с окружающими складывались неоднозначно. Инна пришла в «Камею» молодым специалистом. Сразу проявила независимый характер, который далеко не всем пришелся по нраву. Руководство отметило ее успехи, а главное, желание работать и учиться. Инна охотно отправлялась на всевозможные курсы и семинары.

Кто мог точить зуб на Инну? Люда Похомова. Накануне Вишнева ее уволила. Это, конечно, не причина для столь радикальных мер, но все же стоит иметь в виду. Кто еще? Некий господин Мараклиев Кирилл Андреевич, главный архитектор и консультант. К слову сказать, весьма заслуженный человек. Он не стеснялся в выражениях, когда отзывался о профессиональном уровне молодой женщины. Недавно в пух и в прах разнес ее проект, который, однако, утвердили. Мараклиев жутко обиделся, что не учли должным образом го мнение и ушел на больничный, где до сих пор и пребывал. Мог ли он убить Вишневу? Кто его знает. Во время убийства он болел, но это еще не алиби, тем более, что вполне мог действовать чужими руками.

Позавчера у Инны были посетители – двое представительных мужчин. Как их зовут, Мария Николаевна не знала, но это выяснить легко, достаточно посмотреть записи на посту охраны. О чем они разговаривали, никто не знает, известно только, что из-за дверей кабинета Вишневой раздавались громкие голоса. Голоса принадлежали мужчинам, а Инну слышно не было. Что интересно, один из них явился на следующий день, то есть вдень убийства. На этот раз все было тихо и мирно.

Девушка с посеченными мелированными волосами, собранными на затылке в хвост, улыбалась щербатым ртом. Мелкие черты, веснушчатое лицо, но при умелом макияже, оно выглядело симпатичным – черная подводка, тушь, и маленькие бесцветные глаза становились выразительными, пару штрихов карандашом, и тонкие сухие губы превращались в нечто чувственное и трогательное. Светлана Когтина, так ее звали, оказалась свидетельницей разговора на повышенных тонах между Вишневой и посетителями, о котором поведала переплетчица. Собственно, от Светы об этом все, и Мария Николаевна, в том числе, и узнали. Когтина зашла с каким-то чертежом к Вишневой, когда та принимала гостей. Девушку посетители не смутили, она немного постояла посреди кабинета, и когда убедилась, что никто ее слушать сейчас не будет, удалилась. Прежний начальник Устинов, вечно поглощенный работой, не придавал значения соблюдению субординации и хотя бы маломальского делового этикета. Сотрудники быстро сели ему на шею и были с ним на короткой ноге. Светлана считала само собой разумеющимся обращаться к начальнику в любой момент времени и по любому поводу, и чем бы тот не занимался он, в ее представлении, должен был бросить все и уделить ей внимание. Устинов, будучи галантным мужчиной, никогда не отказывал дамам, разве, что, когда был совсем в цейтноте. Тогда он извинялся и просил зайти позже. Инна часто наблюдала нелепую картину: молодые девицы разговаривают с начальником - человеком в возрасте - так, словно общаются со свои приятелем на вечеринке. Она ценила Устинова, как грамотного специалиста, но уважала его едва. Сама Вишнева, сменив слишком лояльного руководителя, твердо решила не допускать никакого панибратства. Это давалось тяжело, поскольку со многими своими подчиненными еще вчера она была на равных, а теперь приходилось строго обозначить границы поведения: на работе – служебные отношения, вне работы – прежние приятельские. Только ее правил никто не желал принимать: «Значит, мы вам теперь в подруги по статусу не годимся», - хором сделала вывод женская часть коллектива и жутко обиделась. У Светы были свои причины не любить Вишневу. Она, считавшая себя неотразимой и привыкшая требовать к себе особого отношения, была очень недовольна переменами – для нынешней начальницы Света ничем не отличалась от остальных.

- Светлана, постарайтесь вспомнить, о чем шла речь, что именно вы слышали в кабинете Вишневой?

- Я вообще-то не подслушиваю, - девушка сделала многозначительную паузу и улыбнулась, - но разговор был таким громким, что не услышать было невозможно. Они наперебой что-то обсуждали, а потом один из посетителей, тот, что моложе, сказал: «Не советую так шутить, ты меня знаешь!».

- Что, так и сказал?

- Именно так.

- А Вишнева что?

- А что Вишнева? Сидит, как истукан, ресницами хлопает. Я сразу поняла: нарвалась, тетка. А потом на меня посмотрела и говорит: «Света, зайди позже. У нас сейчас совещание». Ну, понятное дело, совещание. Выставила меня за дверь, чтобы никто не узнал о ее проблемах. Только я все равно слышала. Как только я вышла в коридор, у них такое началось! Тот мужчина стал очень громко кричать.

- И что же он кричал?

- Я не поняла. Что-то про правила игры. Да я под дверью не стояла, не подслушивала – сразу ушла на свое рабочее место.

Обыск на квартире Вишневой ничего полезного не принес: никаких зацепок найдено не было. Обычная однокомнатная квартира, осиротевшая без хозяйки. Лимоны, словно чувствуя утрату, склонили крупные листья, на пятнистой диффенбахии выступили слезы. Мать Инны собиралась забрать растения, но пока не забрала.

- Могу поспорить, что это не ее, - сказал Костров, протягивая руку к лежащей на полу заколке для галстука. Заколка была из дорогих: серебряная с малахитовой вставкой.

- Не дурак, сам вижу, - отозвался Юрасов. Их перебил эксперт Куликов. Он зашипел на оперативников, замахав, как крыльями, широкими руками.

- Куда своими клешнями? Опять все залапаете, - Куликов был, как всегда, хмур и ворчлив.

Обстановка подсказывала, что у хозяйки был роман: коробки конфет, декоративные корзины с губкой внутри и невянущими цветами, ленты, подарочные упаковки, в сушке – парная посуда: два бокала, две тарелки, две вилки. Судя по тому, что кроме заколки для галстука больше никаких мужских вещей обнаружить не удалось, отношения зашли не слишком глубоко. Родители погибшей о ее личной жизни ничего сказать не могли – Инна эту тему избегала. Подруг у девушки оказалось крайне мало, все больше приятельницы, с которыми Вишнева ничего серьезного не обсуждала.

Оперативникам все же удалось найти одну более менее близкую подругу Инны – Наталью Карамышеву. Девушки когда-то были очень дружны, но со временем отдалились и перестали быть в курсе дел друг друга.

- Инка в последнее время сильно изменилась, - рассказывала Наталья. – Деловая, всегда занятая, она стала какой-то чужой. И речь у нее поменялась: то говорит нормально, а то выдаст какой-нибудь навороченный канцелярский оборот – хоть стой, хоть падай. Совсем перестала выходить в свет – раньше не раздумывая могла сорваться и пойти в клуб или с компанией на вечеринку. Мы в кино часто ходили, на выставки, а потом... – Карамышева печально вздохнула, сожалея о прошедших веселых временах, - потом у Инны появились другие интересы: курсы английского, деловые встречи, выставки, но уже до зевоты скучные – профессиональные. Она собиралась в институт поступать, чтобы второе высшее получить. Мы встречались по старой памяти, но говорили на разных языках, словно между нами и не было двенадцати лет дружбы. У Инны кто-то был. Но, по-моему, это не серьезно. У нее никогда серьезно не бывало – разбрасывалась поклонниками на право и налево, а они, судя по подаркам и обхождению, один лучше другого, - в голосе Наташи зазвенела обида. Девушка была симпатичной, но Вишневой, бесспорно, проигрывала. - Последний Инке кольцо с бриллиантом подарил. Стоит, между прочим, не дешево. Ее ухажера я не видела. Инка меня ни с кем не знакомила, хотя могла бы, раз самой не нужны. Она же была не нормальная в этом смысле. Как однажды влюбилась в школе, так и все - заклинило. Перебирала мужиков, искала точную копию своей школьной любви, а такой больше не бывает. Я думаю, она сама не знала, чего хотела.

С экспертами надо дружить. Это правило Андрей усвоил давно, еще, когда пришел на службу после университета, едва надев новенькие лейтенантские погоны. Он был очень удивлен, когда узнал, что к экспертам большая очередь, и поэтому результатов экспертизы можно дожидаться очень долго.

С Ильей Куликовым Атаманову удалось установить приятельские отношения, способствующие значительному ускорению работы. Андрей мог ему позвонить и запросто поторопить, если дело не терпит отлагательства.

- Отравлена твоя Вишнева, - пробасил в трубку Куликов, - причем яд обнаружен в сахарнице. Барышня выпила чаю, подслащенного отравой, и преставилась.

- Что значит, выпила? Ты хочешь сказать, что яд подействовал не сразу?

- Можешь и так считать. Вишнева умерла через десять минут после того, как вещество попало в ее организм. Этот яд крайне любопытный, я бы сказал, уникальный.

- И в чем же его особенность?

- Ну, подробности я тебе рассказывать не буду, все равно ничего не поймешь. Сейчас мало кто разбирается в химии, даже в пределах школьного курса не ориентируются.

Андрей в химии разбирался. Конечно, не так, чтобы знать названия всех соединений, но галогены от этанолов отличить мог. Он возражать не стал - пусть эксперт почувствует свою значимость.

- Яд этот абсолютно не содержит никакого запаха и вкуса, - назидательно вещал Куликов. - Белого цвета, похож на сахар и точно так же, как сахар легко растворяется в воде. Убийца наверняка знал толк в химии. И еще. Такой яд могли выпустить всего несколько заводов: Тимошевский, Уфимский имени Курчатова, Тульский. В Даугавпилсе еще один был - не знаю, работает ли сейчас. И, кстати, наш Ленинградский. Так что, ищи химика.

- Ленинградский, это тот, что на Гражданке?

- Именно он.

Атаманов с утра собрал в кабинете своих подчиненных, чтобы обсудить план работы по делу Вишневой. Антон Юрасов, Анатолий Шубин, Миша Костров – были все, кроме Саши Носова, который по-прежнему находился в отпуске и его отсутствие, как отсутствие любого сотрудника их отдела, очень ощущалось.

Атаманов поднялся с места и стал делиться своими соображениями:

– Господина Мараклиева можно пока отмести. Думаю, тут вопросов быть не может – не того полета птица. Не при его регалиях враждовать с какой-то девчушкой. Для этого он слишком велик. Что ему Вишнева? Бровью поведет и руководство «Камеи» попросит ее подыскать себе другую компанию, чтобы бы не раздражала нервную систему уважаемого Кирилла Андреевича, - произнес Андрей и сделал паузу, обдумывая следующую фразу.

Первоначально, когда узнали, что главный архитектор «Камеи» Мараклиев был наиболее нетерпим к Вишневой, оперативники стали рассматривать его кандидатуру, как одну из перспективных на роль убийцы. Но уже при поверхностном сборе данных от этой версии пришлось отказаться. Кирилл Андреевич Мараклиев оказался слишком масштабной фигурой, чтобы быть причастным к гибели молодой сотрудницы. По крайней мере, для подобной версии, нужно иметь веские факты против главного архитектора.

- Насчет Людмилы Похомовой у меня двоякое мнение: увольнение – не повод для убийства. Если бы Людочка мстила, то выбрала бы более приемлемый способ мести. Как выяснилось, кроме увольнения, ей на Вишневу обижаться не за что. Уволили – нашла другую работу. Делов-то. Не девяностые годы, когда народ списками сокращали – сейчас полно рабочих мест на любой вкус. И по нормальной статье Вишнева ее ушла – «по собственному желанию». Так что, если эта Людочка не псих, то нам тратить на нее время незачем.

- На психа не похожа, вполне вменяемая девица, только смурная какая-то, - отозвался Шубин, который накануне беседовал с Похомовой. - Смотрит исподлобья и всегда о чем-то думает.

- В то же время, совсем сбрасывать со счетом ее не стоит. Кто знает, что там за интриги плелись в этой «Камее»? Антон, займешься Похомовой. Дамочку уволили накануне, так что теоретически подсыпать яд она могла. Что там с мужчинами, которые скандалили у Вишневой за день до ее гибели. Как ты сказал имена, этих посетителей? – Этот вопрос майор задал Шубину.

Анатолий открыл свой ежедневник и зачитал данные на гостей Вишневой.

- Некие господа Ремезов и Терновых. Субподрядчики. Приходили согласовывать текущие вопросы. Из-за чего разгорелся сыр-бор? Терновых сетовал на беспорядок на объекте, по причине которого они не могли соблюсти все пункты договора. Он вовсе не угрожал Вишневой, как это показалось Светлане Когтиной. Такое часто бывает на совещаниях: войдя в раж, сотрудники сами не замечают, как переходят на повышенные тона. Присутствующие подобное поведение воспринимают адекватно, а вот непосвященный, попавший на совещание в разгар дебатов, может истолковать ситуацию превратно. Зачем Ремезов приходил к Инне на следующий день? Сказал, что принес для рассмотрения пилотный проект.

- Мог ли Ремезов подсыпать яд Вишневой? – задал Анатолий вопрос, и тут же на него ответил. - Запросто. Из посторонних именно он был в ее кабинете последним. Ремезов вышел из «Камеи» в пять часов, то есть за двадцать минут до того, как Вишнева выпила чай с отравой.

- Яд в сахарницу могли подсыпать накануне, - предположил Юрасов. - Может, Вишнева напитки сластила не всегда, а по настроению или вообще чаи гоняла редко – раз в день, перед уходом.

- Нет, не подходит. Коллеги говорят, что часто видели на столе у Инны чашку. И рабочий день у нее начинался с чайной церемонии. А сахар барышня насыпала щедро, совсем фигуру не берегла.

- Так ведь и любящие коллеги могли ее отравить, - подал голос Костров, - им это совсем легко было сделать – кабинет Вишневой, как проходной двор, не запирается в течение дня - народ тучами ходит.

- Если среди сотрудников искать, так это нам никогда не найти, - обнадежил Антон.

- Что там у Вишневой с личной жизнью? – Атаманов выразительно посмотрел на Кострова – это было Мишино задание.

- Инна Вишнева была барышней свободной, - монотонно начал Михаил, - проживала одна, компаний не водила - соседи не жаловались. В гости иногда приходила подруга – примерно, раз в месяц. Мама наведывалась с какой-то пожилой родственницей. Соседка однажды видела мужчину, лет тридцати пяти – сорока, он вместе с Инной в квартиру заходил. Похоже, что ухажер – у девушки в руках был большой букет.

- Когда его видели?

- За неделю до убийства. Еще раньше этот же тип был замечен возле ее дома - под окошком в машине сидел. По словам свидетельницы, у него «автомобиль, как у важного начальника с люком в крыше серебристо - блестящего цвета».

- А номера твоя свидетельница не запомнила?

- Какие номера? Там бабулька лет семидесяти в очках с большими диоптриями.

- Так может, она и мужика не того видела, раз слепая совсем.

- Слепая – не слепая, а что захочет, разглядит. На кой ей на номер смотреть? Что в нем интересного? А вот кто к кому пришел, да если с цветами- конфетами, тогда это другое дело.

- Работать надо лучше, - проворчал Андрей. – Ищите где хотите, но чтобы в течение трех дней у меня были сведения об этом воздыхателе. Завтра похороны. Посмотрим, что там за публика соберется, может и ухажер явится.

- Вот, пожалуйста, последний писк системы контроля доступа, - сообщил Шубин и положил на стол Андрея пухлую тетрадь с потрепанными листами. – Реквизировал у Терноухова.

- Журнал посещений. Знакомая штука, но малополезная, - прокомментировал Атаманов, - При входе в иной офис требуют документы и переписывают основные паспортные данные в такую вот гроссбух. Целесообразность такой операции трудно понять. Выяснить из этих записей, сколько пробыл внутри посетитель, куда именно он пошел, когда вышел, да и вышел ли вообще, как правило, невозможно.

- Ну, извини, что добыл, то добыл.

Андрей открыл страницу за двадцать седьмое мая – неделя до убийства Вишневой. Так и есть: кроме паспортных данных было еще две информативных графы – «когда пришел» и «к кому». Впрочем, графа «к кому» часто пустовала.

- Это если человек приходил к определенному лицу. Курьеры, например, зачастую не знают, кто у них примет корреспонденцию. И им все равно, кому ее вручить, лишь бы расписались в квитанции. Поэтому, на вопрос вахтера: «К кому следуете, уважаемый?», курьер ответить не может. Еще существует всевозможная доставка: офисной бумаги, воды, еще чего-нибудь. Их, как можно догадаться, вообще могут не записать. Явился человек в робе, с бутылями на обоих плечах – кто его останавливать станет? Видно же, не праздно шатается, человек при деле. Ему еще подсобят – дверку подержат.

- Получается, доступ в офис почти свободный?

- Я бы так не сказал. Двери настежь только в рабочее время. И то, посторонний становится у всех на виду. Так просто шастать по кабинетам вряд ли удастся. После восемнадцати ноль – ноль сотрудники не заходят, и вахтер никого не пропустит.

- И даже своих?

- У своих электронные ключи, так называемые «таблетки». Прикладываешь к считывателю, и двери открыты. Кстати, ключи именные, то есть имеют индивидуальные номера, закрепленные за определенными людьми. Информация о перемещениях поступает в компьютер, где, при достаточном объеме памяти, может храниться довольно долго. В «Камее» компьютер средненький, и там последняя запись месячной давности. Но нас это устраивает. Самое главное, что такие считыватели стоят не только на входе – выходе из «Камеи», но и на каждом кабинете. Правда, в рабочее время электронные замки отключают, но в конце дня всем сотрудникам инструкцией предписано кабинеты закрывать. Более того, если дверь в общий коридор «Камеи» можно открыть любой таблеткой, то в кабинеты доступ ограничен. Туда могут войти лишь те, чьи ключи запрограммированы на вход. Как правило, это хозяева кабинетов и обслуживающий персонал: уборщица, системный администратор – те лица, которым необходимо иметь доступ всюду.

Затем Шубин представил распечатку посещений – внушительную пачку, отпечатанных на принтере листов.

- Надеюсь, уже отработали? – спросил Атаманов.

- Когда?! Знаешь, сколько тут всего?! Я только час назад это получил.

- Я так и думал. Но хотелось надеяться на чудо. Значит, Миша, подключайся, - обратился Андрей к Кострову. – Надо выяснить, кто вне рабочего времени входил в кабинет Вишневой.

Шубин был сам не рад, что раздобыл этот длинный, как балет в Мариинском театре, список посещений. Короткая стрелка больших настенных часов давно уже перевалила за десятку, а они с Мишей не осилили и половины работы.

- Ерунда какая-то! – возмутился Костров. – Если верить этому тупому компьютеру, который фиксирует посещения, то получается, что некоторые сотрудники вообще из «Камеи» не выходят, но потом каким-то образом появляются с внешней стороны входной двери. Будто через окна выпрыгивали.

- Нормальное явление, - заметил, Анатолий. – Народ ведь у нас как ходит? Если кто-нибудь впереди идет, разве будут ждать, пока дверь закроется, чтобы потом ее снова открыть? Прикладывают таблетку через раз - так и появляются в здании «призраки».

- И откуда ты все это знаешь?

- У меня приятель в банке работает. Там, в отличие от «Камеи», система нормально настроена: Если зашел в помещение с кем-то «прицепом», то с другой стороны замок не откроется – жди, пока не выпустят.

К утру было выяснено, что за последнее время кабинет Вишневой никто, кроме нее самой электронным ключом не открывал. Инна приходила в «Камею», как минимум за пятнадцать минут до начала рабочего дня и часто задерживалась после шести. Судя по записям в тетради вахтера, никто из посторонних вне рабочего времени в течение двух последних в архитектурную мастерскую не приходил.

- У нас получаются следующие варианты, - подвел итог Шубин. – Первый. Яд подсыпали в сахарницу в рабочее время. Это мог быть кто-то из сотрудников. Скажем, улучил момент, когда Инна вышла из кабинета. Или посторонний. Он мог быть гостем Вишневой, но не обязательно. Второй. Если яд попал в сахарницу вне рабочего времени, то это мог сделать только сотрудник «Камеи». Думаю, что следует проверить всех посторонних. И что-то мне подсказывает, что искать следует среди тех, кто к Вишневой не записывался.

Игорь Михайлович Авдеенко вот уже который день подряд дежурил в одном из двориков, что спрятаны за величественными фасадами проспектов Петроградской стороны. Он сидел в белых неприметных «Жигулях» пятой модели и смотрел на угловую парадную. Дом был пятиэтажным и старым, и, к радости Авдеенко, в интересующей его парадной, было всего семь квартир. Всех жильцов он уже знал в лицо, а так же изучил распорядок дня каждого из них: кто, когда выходит и во сколько возвращается. Интерес для него представляла всего одна квартира – двадцать шестая, на четвертом этаже, вернее, ее хозяин. Ключи от квартиры у Игоря Михайловича имелись – три штуки от всех добротных замков входной двери, - но пробраться в дом он никак не решался. Спрятавшись под тенью развесистых кленов, Авдеенко чувствовал себя разведчиком. Так про себя думать ему было удобней, нежели признаться самому себе, что он занимается постыдной слежкой. Много лет назад, когда Игорь Михайлович еще не знал о существовании остеохондроза и колита, а жизнь казалось бесконечной, он служил в строительных войсках. Теперь он старался вспомнить, все военные хитрости, которые в него смог вдолбить лейтенант в учебке. Кроме строки из устава: «Солдат обязан стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы», ничего на ум не приходило. Авденко пожалел, что в свое время не попал в разведроту или в десант. Во времена его юности форма десантника производила на девушек магнетическое действие, служить в десанте или, того лучше, в разведке было гарантом девичьего внимания. Но хлипкий очкастый юноша для столь элитных войск не подошел и был отправлен в стройбат. И хотя Игорь Михайлович приближался к полтиннику, он до сих пор испытывал неловкость, когда разговор заходил об армейской службе – уж очень силен в нашем обществе стереотип стройбата, как места службы самых беспутных призывников.

«Пора действовать, - подбадривал себя Авдеенко, - удобнее момента не будет – Корифей (так он называл про себя жильца двадцать шестой квартиры) ушел на работу, у его дом работницы выходной, соседи тоже с утра все поразбежались, одна старушка с последнего этажа осталась, но она не в счет. Во дворе ни души – кто же в такую жару гулять выйдет».

Игорь Михайлович воровато оглянулся и вышел из машины. Проверил в карманах наличие перчаток и направился к парадной. Дверь скрипнула ржавой пружиной и с шумом захлопнулась за незваным гостем. Авдеенко от волнения забыл ее придержать, он от неожиданности вздрогнул и замер на месте. На лестнице было тихо и прохладно. Сквозь мутное окошко пробивался тусклый свет, такая же амбразура этажом выше – все освещение. Это Игоря Михайловича успокоило. Он по-кошачьи тихо поднялся на четвертый этаж и подошел к нужной квартире – на лестничной площадке она единственная. Высокая двустворчатая дверь с черной обивкой под кожу. Авдеенко проворно надел перчатки. В руках откуда-то появилась дрожь, сердце стучало, как дятел. Он достал ключи и собрался вставить их в замки. Все же, следить и вскрыть чужую квартиру – вещи разные. Запал, с которым он шел на дело, по мере приближения к цели уменьшался в геометрической прогрессии, и под конец исчез совсем. Авдеенко придумал себе еще одну отсрочку от взлома – он решил подняться на этаж выше, дабы убедиться, не помешают ли ему в его специфическом занятии. С ловкостью юнца он вспорхнул по лестнице вверх. Никого. Из-за старушечьей двадцать седьмой квартиры с ободранной дверью и пыльным ковриком для ног не доносилось ни звука. У перил две пластиковых миски, в одной прокисшее молоко с черной шерстью в другой сухой корм. Благородный нос Игоря Михайловича уловил терпкий кошачий запах. Авдеенко брезгливо поморщился – коты не относились к его любимым животным. Не смотря на пропитанный специфическим ароматом воздух, он мечтал, чтобы время остановилось, и готов был здесь стоять сколь угодно долго. Пока он еще не перешагнул черту, не стал домушником. Этот неприятный момент он оттягивал, как мог. Бросить свою затею было не в его правилах. Зачем тогда столько усилий? И эта глупая слежка? Зачем он брал отгулы? А сколько труда и нервов стоило ему сделать слепки ключей? Улучить момент, когда его коллега покинет рабочее место, залезть в карман (!) оставленного на спинке кресла пиджака и извлечь от туда ключи. И самое главное – цель. Он давно ее себе наметил. Когда цель будет достигнута (а Игорь Михайлович в этом не сомневался), наступит очень важный этап его жизни. К сожалению, не все должным образом отнесутся к этому событию, но для него самого это будет настоящая победа. Пусть даже приходится поступать не очень прилично - его мечта и не такого стоит. Отступаться от задуманного Авдеенко не умел.

Игорь Михайлович глубоко вздохнул, чтобы справиться с волнением. Преисполненный решимости совершить непристойный с точки зрения морали и уголовно наказуемый поступок он шагнул вниз. Снизу донесся глухой хлопок. Опять сердце Авдеенко забухало – на этот раз дверь подъезда сыграла в его пользу. Игорь Михайлович замер, прислушиваясь к легкому шелесту шагов. Их звук приближался, идущий уже миновал третий этаж. «Неужели кого-то принесло к старухе? Не хватало, чтобы меня здесь увидели!», – забеспокоился Авдеенко. Как себя повести, чтобы не вызвать подозрений, он так и не придумал. Шаги прекратились, и на мгновенье повисла тишина. Игорь Михайлович почти не дышал, он очень боялся себя обнаружить, в то же время его гложило любопытство. Тихо канарейкой прозвенел звонок. Авдеенко его сразу узнал – такой звонок был в двадцать шестой квартире. Спустя минуту звякнули ключи, неизвестный тихо отпер замки и исчез за дверью. Кто это был – Игорю Михайловичу рассмотреть не удалось, уж очень рискованно было выглядывать в лестничный пролет. С безопасной позиции он сумел увидеть только кроссовки и нижнюю часть брюк визитера. В том, что это не хозяин квартиры сомнений не было – тот не носит кроссовок и ходит иначе – шумно топая и покашливая.

«Этого я раньше здесь не видел. Какого черта он здесь делает?». Игорю Михайловичу вдруг стало очень тоскливо, он пожалел, что ввязался в эту авантюру. «Сейчас седел бы на даче, машину ремонтировал. Или на работе договор кропал не спеша». При мысли о работе у него защемило душу.

Из размышлений его вывел шорох с низу. Как догадался Авдеенко, отворилась дверь двадцать шестой квартиры. Незнакомец вышел и тихо запер ее на все замки, потом так же тихо и быстро направился к выходу. Забыв о конспирации, Игорь Михайлович ринулся к окну. Сквозь грязное в трещинах стекло он увидел спешно удаляющегося молодого человека. Он был одет в ковбойку и светлые брюки, волосы темные, курчавые, в руках спортивная сумка. Он свернул под арку и Авдеенко увидел его профиль – на вид парню было лет двадцать, не больше.

«Неужели домушник? Обнес Корифея. Вот бы мы встретились, коллеги». – Эта мысль отчего-то рассмешила Авдеенко. – «А если бы он меня того, фомкой по темечку?Зачем ему свидетель? Вон, какой здоровый, под два метра, с таким не потягаешься – весовая категория не та». Теперь Игорь Михайлович радовался, что не вскрыл квартиру и тем самым избежал встречи с этим малым.

Мастер цеха Ленинградского химического завода Виктор Гаврилович Сироткин создавал впечатление очень занятого человека. По территории завода он передвигался быстро, никогда не отвлекался на беседы со встреченными знакомыми – поздоровается и рысью по своим делам. Если коллега оказывался словоохотливым, Виктор Гаврилович избавлялся от него нехитрым способом: доставал мобильный телефон и сосредоточенно начинал нажимать на кнопки. Попутчики отставали. Когда Сироткин сидел за рабочим столом, то взгляд его обязательно был погружен в бумаги. Он все время что-то писал, перелистывал или подсчитывал на калькуляторе. Посетители тревожили мастера цеха только в крайних случаях, поскольку обращаясь к нему, чувствовали себя очень неловко.

- Добрый день! – прогремело с порога. В кабинет ворвался вихрь в виде высокого, широкоплечего мужчины. Дверь с грохотом закрылась, заставив Сироткина вздрогнуть. Мастер цеха поднял глаза на посетителя, который уже стоял посреди кабинета.

- Уголовный розыск, капитан Юрасов, - представился он, взмахнув удостоверением.

На лице Виктора Гавриловича отразилось нечто среднее между любопытством тревогой.

- Сироткиным вы будете? – поинтересовался капитан.

- А в чем дело, - он замешкался, подбирая слово, - товарищ?

- Значит, вы, - заключил Антон, и уселся на свободный стул. Затем он достал из коричневой дерматиновой папки лист.

- Взгляните, пожалуйста, Виктор Гаврилович, вам о чем-нибудь говорит этот препарат?

Сироткин поправил на носу очки и углубился в чтение.

- Ну, говорит. Очень ядовитое вещество, когда-то разрабатывалось у нас на производстве, но давно не выпускается.

- Давно, это с каких пор?

- Лет двенадцать уже. Разработали по спецзаказу в одной из наших лабораторий, а потом выпустили штучной партией.

- На заводе образцов не осталось?

- Нет. Говорю же, это был спецзаказ, поэтому с предприятия сразу все ушло.

- А кто заказчик, - поинтересовался Антон с детской непосредственностью.

- Ну, вам ли не знать, кто тогда такие заказы делал, - Сироткин выдержал многозначительную паузу. – Известное дело, кто. Комитет.

- Как могло получиться, что этот яд оказался в обиходе?

- Не понимаю, что значит, в обиходе?

- Недавно им отравили женщину.

- Трудно сказать. Могу предположить, что кто-то из комитетчиков воспользовался.

- А если со стороны производителя? Мог кто-нибудь из тех, кто был занят в производстве, вынести яд с завода?

- Теоретически нет. На таких производствах, как наше, обычно все под строгим контролем. Хотя… Я тогда еще тут не работал. В девяностые годы здесь, как и во всей стране, был большой бардак. Завод практически стоял, зарплату месяцами задерживали. Так, что все может быть.

- А кто из ваших сотрудников работал в то время? Я имею в виду причастных к спецзаказу?

- Из старожилов, пожалуй, одна Иванова. Ведущий инженер-технолог. Только она сейчас в отпуске.

- Вы дадите мне список сотрудников лаборатории? - спросил Антон напоследок. – Мне нужны все данные людей, у которых был доступ к яду, с адресами и телефонами.

- Адреса – это не ко мне. У Веры они. Пойдемте, провожу.

Вера Дмитриевна, молодящаяся дородная блондинка с крупными жесткими кудрями сидела, закинув ногу на ногу, и деловито разговаривала по телефону. При появлении незнакомого мужчины в сопровождении Сироткина она положила трубку и кокетливо поправила локон.

- Вера, тут товарищ из милиции, дай ему данные химиков шестой лаборатории за девяносто пятый год.

Вера Дмитриевна встала и демонстрирую походку «от бедра» пофланировала до стеллажа с пухлыми офисными папками. Потом так же эффектно уселась за компьютер и защелкала мышью.

Послышалось шуршание принтера, и перед Юрасовым предстал список с возможным преступником. В списке было пятнадцать фамилий. Всех этих людей следовало проверить, чтобы определить, кто мог воспользоваться отравой.

- Молодой человек, окрикнула Антона в коридоре Вера Дмитриевна.

Юрасов остановился.

- Молодой человек, что же вы так быстро уходите. Я вам даже чаю не успела предложить.

Вера Дмитриевна улыбнулась густо напомаженными губами цвета спелой вишни.

- Спасибо, я тороплюсь, - учтиво ответил Юрасов и двинулся дальше – дама была явно не в его вкусе.

Женщина погрустнела – сегодня ей не везло.

По мере работы, список редел: двое оказались умершими, один переехал в Москву, еще двое в Израиль. Встретиться получилось с шестью сотрудниками – остальных не удалось найти по месту регистрации – оно и понятно, лето – пора массовых разъездов. Беседа с теми, с кем удалось встретиться, ничего полезного не дала – все шестеро делали удивленные глаза и разводили руками – не то, чтобы сильнодействующий яд, колбы никто из лаборатории не вынес. Как такое и в голову могло прийти?!

Оперативные данные показали, что никто из сотрудников лаборатории и членов их семей не был связан с Инной Вишневой. Но это не о чем не говорило. Яд, попал в руки преступника, скорее всего, через работников химического предприятия – не приложила же свою железную руку ФСБ?! Не того полета птица эта Вишнева, чтобы комитетчики вмешивались. Хотя в ФСБ тоже люди служат и у них есть родственники и знакомые, которые могут иметь личные счеты с Инной. Но если еще и с этой стороны искать, тогда лучше даже и вовсе не браться – дело изначально безнадежное.

Информация распространяется быстро, а в рабочем коллективе она разлетается еще быстрее, особенно, если среди сотрудников есть женщины.

С утра всех будоражила новая подробность убийства Вишневой – яд был подсыпан в сахарницу Инны, которая стояла на ее столе. Откуда просочились эти сведения и насколько они достоверны, никого не интересовало. Все строили версии, додумывали подробности, вспомнили злополучную сахарницу: желтую в виде мыши с сыром – подарок от коллег на день рождения.

- Как душно! – капризно пожаловалась Света, и настежь распахнула окно.

- Только ведь проветривали, - Аня бросила на нее умоляющий взгляд. Анна Логаж сидела около окна и ей всегда дуло в спину. Остальные сотрудники, что сидели в комнате были не против проветриваний, но относились к ситуации с пониманием. Света же, то ли в силу возраста, то ли из вредности, уступать не хотела и в любой момент старалась открыть окно.

В этот раз сошлись на том, чтобы окно закрыть, но оставить открытой дверь. Аню это тоже не устраивало – с двери дуло прилично, но все же меньше, чем с окна. Логаж – тихая, застенчивая женщина, о каких говорят «серая мышь». Одевалась скромно и неприметно. Она работала офис – менеджером - это что-то вроде завхоза. Работа ей не нравилась, но ничего лучшего она найти не могла. Впрочем, и не искала. Она была в том возрасте, когда юность осталась далеко позади, а пенсия еще не скоро. На работе все, даже Света, что была почти ровесницей ее сыну, называли офис-менеджера Аней и обращались на «ты». Аня не возражала, поскольку ей это было безразлично – хоть горшком назовите, только в печку не ставьте, - говорила она. Что значило: оставьте меня в покое. Но Логаж в покое не оставляли. Редко найдется женский коллектив без склок и сплетен. Склоки ему необходимы, как воздух, без ссор и интриг, жизнь течет вяло и неинтересно: нет тем для разговоров, некого обсудить и некому кости перемыть. Женщины почувствовали слабину в Ане и не могли не ополчиться против нее. Но это оказалось неинтересно – уж слишком она у себя на уме, никакой реакции на нападки. Аню спасло повышение Вишневой, дамочки переключились на Инну, оставив затюканную офис-менеджера в покое.

- Жарко! – в комнату вошла Лида - девушка в джинсах с низкой талией, которые открывали на показ не только живот, но и складки на боках. Она шумно выдохнула через рот, отчего ее губки зашлепали, как у балующегося малыша. Ее рабочее место находилось в другой комнате, поэтому, распахнуть окно Лида не решилась.

- Так некоторым холодно, - отозвалась Светлана.

- Ну, вообще… – Лида демонстративно стала обмахиваться листом бумаги. - Чем вы тут дышите? – Она дождалась, когда принтер выдал ей распечатанный чертеж, и гордо удалилась.

- Я знаю, кто Вишневу того, - Света заговорчески оглянулась. И хотя кроме них с Лидой в курилке больше никого не было, она понизила голос. - Это Анька.

- Какая Анька?

- Анька Логаж. Наша офис-менеджрица.

- Да ей то зачем? – Лида смотрела на подругу с недоверием, но была рада поддержать эту тему.

- Уж не знаю зачем, но… - Света опять оглянулась, - это она Вишневой яд в сахар подсыпала. Я видела, как она в тот день с сахарницей к Инке заходила. Инкину сахарницу я сразу узнала, ее еще Вишневой на день рождения дарили. Когда сегодня сказали, что яд нашли в сахарнице, я сразу про Аньку вспомнила.

- Вот тебе и серая мышка.

- Не говори. Только прикидывается. А я ее еще жалела, думала, без мужа, вся такая несчастненькая.

- А вдруг она маньяк? Нас всех потравит.

- Она всех ненавидит. Видела, какой у нее взгляд? Всегда исподлобья и с презрением. И не с кем не разговаривает. Тихоня.

- Ты об этом следователю скажи. Он визитку оставлял. Просил, если, что кто вспомнит, звонить.

- Скажу обязательно, только, вот, что я думаю. Давай чуть позже позвоним. У меня появилась идея.

Девушки зашептались, то и дело задорно смеясь над чем-то тайным.

С утра Анне Логаж ничто не предвещало неприятностей. Обычный день офис-менеджера: привезли бумагу для принтеров, доставили только до входа, а там - носите сами. Аня давно просила, чтобы взяли в штат грузчика: то бумагу привезут, то воду, то мебель - ей самой такую тяжесть не унести. Приходится обращаться к сотрудникам мужского пола, чтобы помогли. Они, конечно, помогают, но очень неохотно, не пытаясь скрыть своего нежелания. Офис-менеджер никому не интересна – возраст не тот в совокупности с натурой интроверта. Ане всегда было неловко отрывать мужчин от работы, и, помявшись, она каждый раз просила их, и при этом чувствует себя так, словно на паперти стоит.

Когда закончила с бумагой, разбиралась с заявками на канцелярию. Потом пришли за лампочкой – в бухгалтерии перегорела. Закончился цветной картридж, сломался плоттер – все к Ане. Ближе к обеду она присела за компьютер, чтобы занести в таблицу расходные материалы.

- Аня, у тебя сахарку не найдется? – прозвучал над ухом голос Лиды.

Аня машинально открыла тумбочку и хотела сказать привычное: «Да, пожалуйста», но тут же одернула руку. Она вспомнила, что сахара у нее нет.

- Возьми у меня, а то мало ли что, - сказала Света вполголоса, но достаточно громко для того, чтобы Аня расслышала. Девушки переглянулись, еле скрывая улыбки. Они склонились, пряча головы за монитор, и беззвучно засмеялись.

Аня похолодела. Они все знают! Но как? Теперь об этом скоро будет известно всем. Сколько времени должно пройти: пять минут, десять, час? Не сегодня-завтра эта весть облетит «Камею». И в милиции тоже узнают.

До конца дня она сидела словно на иголках. На Свету и Лиду старалась не смотреть, а они как нарочно постоянно маячили перед глазами. Аня прислушивалась к их разговорам, и все больше убеждалась в безнадежности своего положения.

Нина залпом запила две таблетки «цитрамона» - одна не помогала. Начиналась мигрень. Голова болела в последнее время все чаще и причина тому – издерганный постоянными переживаниями организм. И как же тут не волноваться? Павел, которого Нина давно считала своим мужем, начал потихоньку отдалятся. Первым звоночком стали цветы. Желтые, засохшие хризантемы. Павел был каким-то чужим, когда протягивал ей этот неживой букет. Он стоял на пороге, и было не разобрать: то ли он только собирается войти в квартиру, то ли уже уходит. В комнате стоял полумрак, и потягивало холодом. Как будто было раннее утро, а может, быть вечер – Нина не поняла, поскольку все это ей приснилось. Когда открыла глаза, майское солнце заливало комнату, и сразу сделалось легко на душе. Нелепый сон забылся, но вскоре Нине о нем пришлось вспомнить и не однажды.

Пол шестого, Павел работает до шести, еще, как минимум, час на дорогу. А она уже, как на иголках. Накрутила кудри, надела шелковое выходное платье, на ногах туфли вместо уютных, стоптанных тапочек, на лице слой макияжа. Повернулась к зеркалу – лицо, конечно, не ага, еще и тени под глазами – никакой пудрой не скроешь. Морщины от недосыпа стали резче, уголки губ опустились в скорбной гримасе. Чего ожидать, тридцать шесть лет – не девятнадцать. Это в юности веснушки – проблема номер один, а лопоухость – катастрофа. Сейчас Нина не раздумывая, согласилась бы променять свои классические черты: прямой нос, высокий благородный лоб, правильный овал лица и миндалевидные карие глаза на средненькую внешность, но, чтобы только была молодая гладкая кожа.

Ей очень хотелось позвонить Павлу, было одиноко и тревожно. Она держала в руке мобильный телефон, уже нашла в записной книжке его номер, но нажать на клавишу не решалась. Позвонишь, и что скажешь? «Где ты, милый?» - на работе, ясно где. «Как дела?» - он очень не любит такие вопросы, буркнет дежурное: «нормально». Нину, впрочем, дела Павла не интересовали, тем более, что все основные вехи его карьерного пути ей были отлично известны. Ее сейчас волновали только две вещи: не встречается ли он с другой, и когда они зарегистрируют брак.

Павел Сандалов относился к тем мужчинам, которые не торопились обзаводиться семьей. Сначала было некогда – учеба в институтах, компании, спортивные залы, походы, потом, работа и связанные с ней разъезды, желание создать надежный материальный фундамент для будущей семьи. Затем подоспело тридцатилетие и разочарование в отношениях с противоположным полом. У Павла часто случались романы, благо он обладал привлекательной внешностью атлета и выразительными чертами лица отрицательного кино героя, но романы эти продолжались недолго. К тридцати семи годам Павел имел гражданскую жену и десятилетнего сына. Наличие внебрачного ребенка Павел старался скрывать. И, поскольку, его жена, с которой они были вместе в течение пяти лет, о существование ребенка не узнала, скрывать Павлу удавалось. Нина его всем устраивала. Хозяйственная, благоразумная женщина, никогда не устраивала скандалов, не докучала глупыми вопросами типа: «Где ты был?» или «Почему не берешь трубку?». Только в последнее время она стала капризничать. Все чаще их разговоры стали заходить на брачную тему. Их начинала Нина, она, сначала издалека и как бы невзначай заговаривала о семье, об общем ребенке. Павел отмалчивался, у него срочно находились разные дела, и под этим предлогом он срывался с места и исчезал за дверью. Хоть Нина и считала их союз гражданским браком, жили они порознь. Павел перевез в квартиру жены некоторые свои вещи, но не переезжал полностью. Он мог жить у Нины неделями. В свою квартиру ее никогда не приглашал. Нина однажды побывала в гостях у Павла. Квартира в новом доме, недалеко от метро, уютная, просторная. Глаз у Ниночки загорелся. Хоть Павел ее не водил по комнатам – они заскочили на минуточку – от цепкого женского взгляда не ускользнула добротная мебель, и современная бытовая техника. И район Нине очень понравился – через дорогу парк, всюду чисто, по улице пройтись приятно, не то, что в ее Рабфаковском переулке. Павел тогда сказал, что собирается делать ремонт, и поэтому пока переезжать не стоит. Нина больше не возвращалась к этой теме, что ему очень понравилось. Нина отнюдь не была наивной дурочкой, которую можно кормить обещаниями. Но он ведь ничего и не обещал. Уходил от ответов на скользкие вопросы, либо говорил настолько расплывчато, что понять его слова можно было двояко. Нина терпела и все прощала. Но всякое терпение иссекаемо, даже у самой терпеливой женщины. Однажды она произнесла сакраментальную фразу: «Павлуша, нам надо серьезно поговорить». Он, по привычке, попытался все обратить в шутку, но наткнулся на холодный взгляд. Она не кричала, не била в истерике посуду, а просто неподвижно стояла и смотрела. Нина была такая чужая, не похожая на ту прежнюю милую, уютную женщину, к которой он так привык. Павел тогда не придумал ничего лучше, как спастись бегством. Он пробормотал что-то про деловую встречу и стал быстро собираться.

- Хорошо, - сказала Нина ледяным тоном, - поговорим, когда ты освободишься.

После «деловой встречи» Павел к Нине не пошел. Он отсиживался в берлоге, как он называл свою квартиру, и даже не звонил гражданской жене. На третий день ему, отчего то очень захотелось вернуться. Тянуло не к женщине, с которой он не расставался на протяжении нескольких лет, а к ее дому. К сытным ужинам и к завтракам, к отутюженным рубашкам, к салфеткам на столе и чистым полотенцам. Павел с удовольствием сейчас съел бы фирменное блюдо Нины - жареную картошку с курицей, посыпанные сыром. Ему уже успело опостылеть меню всех ближайших кафе, про еду собственного приготовления и говорить нечего – яичница и пельмени в горло не шли. Павел готовить умел, но не любил. Тем более, что для этого нужно было идти за продуктами.

Если бы Нина сформулировала свою последнюю фразу иначе, не так бесповоротно. Хотя бы сказала: «Поговорим, когда будешь готов». Тогда можно было бы оттянуть неприятную беседу до тех пор, пока он не будет готов, то есть на неопределенный срок. О чем будет разговор, Павел не сомневался – конечно же, о об их будущем. Нина хотела определенности, а точнее, выйти за него замуж. А Павел жениться не хотел. Почему он должен этого хотеть? Ему и так удобно. Было. Пока не начались претензии. Как и любой нормальный мужчина, Павел не выносил давления.

Но Нина его так просто не отпустит. Начнутся звонки с требованием объяснений и прочие неприятности. А если ей станет известно про Инку, тогда – туши свет. Ревнивая женщина страшна, а если она в придачу еще и брошенная, тогда берегись - сметет все на своем пути. Уж эту сторону Ниночкиного характера он изучил - были прецеденты. Стенания по телефону – еще цветики, по сравнению с тем, что она может сделать. А может она здорово попортить ему материальное благосостояние. Обратиться к своим приятелям при чинах и тогда дорогой господин Сандалов прощайтесь с бизнесом. Это только непосвященный может наивно полагать, что секретарь в районной администрации никакой власти не имеет. Еще как имеет. Прямых полномочий у Нины нет, но она по работе общается с разными большими начальниками. С некоторыми из них она на короткой ноге, и симпатизирующие ей чиновники не сочтут за труд выполнить ее просьбу. Когда Павлу понадобилась лицензия, Нина ему все устроила. Тогда у них и начались отношения. Павел преподнес хорошенькой секретарше Ниночке дежурную коробку конфет, чтобы та не задерживала его документы. Он не сомневался, что не оригинален, и что Ниночка завалена подношениями посетителей, поэтому немного удивился, когда женщина расценила его подарок, как сигнал к более близкому знакомству.

Потом были урегулированы сложные отношения с пожарной инспекцией и получено «добро» санитарного надзора. Бизнес Сандалова набирал обороты не без участия Нины. «Как бы она не приложила руки, чтобы все разрушить, - с тревогой подумал Павел, - нужно срочно что-нибудь предпринять».

Двухкомнатная хрущевка, расположенная вдали от метро и транспортных узлов в живописном уголке соцреализма – высокие полосатые трубы щедро «озонировали» воздух густыми клубами дыма. Когда Шубин появился на пороге этой квартиры, он понял: здесь живет уныние. Свежие светло-синие обои – это единственное, что указывало на заботу хозяев о своем жилище. Все остальное – трещины на потолке, старый протоптанный линолеум и облупившаяся краска на дверях говорили о том, что дела в доме идут не важно. Усугублял восприятие полумрак. Это был не тот полумрак, который придает обстановке романтичность, затемнение вызывало неприятную ассоциацию со склепом. Тонкая женщина стояла в самом темном углу коридора. Анатолий не мог разглядеть ее лица, лишь грациозный силуэт на фоне кладовки. Шубину было известно, в этой квартире проживают двое: Милена Игнатьевна Иванова сорока семи лет и Елизавета Александровна Иванова двадцати одного года. Мать и дочь.

- Так что вы хотели узнать?

По низкому грудному голосу и размеренной речи Анатолий догадался, что перед ним Иванова старшая.

- Милена Игнатьевна, меня интересует химзавод, на котором вы работаете.

- Что именно? – спросила женщина, продолжая держать гостя в прихожей.

- Вот это вещество, - оперативник протянул ей листок с названием химического соединения.

Женщина была вынуждена сделать шаг вперед, чтобы дотянуться до бумаги. Ухоженная тонкая рука с длинными пальцами порхнула в воздухе и снова скрылась вместе с ее обладательницей в свое убежище, но цепкие глаза Анатолия успели заметить широкий шрам на левой щеке женщины. Шубин понял, что в полумраке Милена Игнатьевна старается скрыть свои увечья и увечья эти, судя по всему, значительные. Ему стало очень неловко, словно он подсмотрел за чужой личной жизнью в замочную скважину.

- Пройдемте, - предложила хозяйка и направилась в комнату.

Здесь было значительно светлее, но все так же мрачно. Не смотря на дневное время, окно наглухо закрыто занавесками. Ветхая мебель: пара кресел и старомодный сервант без хрусталя и зеркал. Шубин в этой квартире вообще не заметил ни единого зеркала.

Женщина сидела в кресле, прямые распущенные волосы скрывали ее профиль, так что Шубин мог видеть лишь пепельные локоны и тонкие нервные пальцы.

- На производство этого соединения был разовый заказ. Если я не ошибаюсь, в девяносто пятом году. Больше на нашем заводе его не производили.

- А вне завода могли его изготовить? Скажем, в домашних условиях.

- Вы шутите? – голос Милены Игнатьевны приобрел иронический оттенок. - Для этого нужна целая лаборатория со сложным дорогостоящим оборудованием.

- А если предположить, что существует такая подпольная лаборатория? - настаивал Шубин.

- Нет, - покачала головой женщина. – Вопрос даже не в цене приборов, необходимых для производства. Такое оборудование изготавливается на заказ в штучном порядке и контролируется государством. Этот яд мог быть произведен только в заводских условиях.

- Хорошо, вы меня убедили. Тогда скажите, пожалуйста, как могло получиться, что яд покинул пределы завода и был применен в качестве орудия убийства?

- Убийства?!

- Да, убийства. Недавно им была отравлена молодая женщина. Поэтому постарайтесь вспомнить, не выносили ли вы или кто-то из ваших коллег за пределы завода это вещество?

-Во-первых, выносить реактивы запрещено, - Милена Игнатьевна сделала многозначительную паузу, мол, как вы могли обо мне такое подумать? – А во-вторых, все было под строгим контролем, при недостаче, ответственному лицу грозили серьезные служебные разбирательства.

- Ну, а как же период кризиса, когда ваш химзавод стоял, и его практически растаскивали на куски? Вспомните середину девяностых, когда людям не платили зарплату, и каждый выживал, как мог.

Милена Игнатьевна не поддалась на провокацию, она все отрицала, как отрицали и ее коллеги. Конечно, в нестабильных девяностых никто уже не следил за хранением химикатов. Выпуск продукции прекратился, красть стало нечего, и на несунов уже смотрели сквозь пальцы – все понимали, что жить людям на что-то надо. О том, что тащили реактивы, представляющие хоть какою-нибудь ценность, Милена Игнатьевна знала - сама с завода что-то выносила. Она воровала скромно. Начальник участка в девяносто восьмом продал трехуровневый фильтр. Он был хорошим человеком – поделился выручкой. В их среде было принято не распространяться о кражах. Все всё знали, но по негласному уговору молчали. Что и говорить: рука руку моет.

Анатолий собрался уходить. Чтобы не смущать хозяйку, он старался не смотреть в ее сторону. На стене он заметил портрет в простой металлической раме. Очень милая, светловолосая девушка смотрела игривым взглядом и улыбалась пухлыми детскими губками. Рядом он заметил еще две фотографии: на одной из них та же девушка в широкополой кокетливой шляпе и букетом ромашек, на другой она была запечатлена в полный рост в кокошнике и народном костюме. Девушка была чудо, как хороша, эдакая Василиса Прекрасная из сказки.

Уже на пороге Шубин непроизвольно обернулся, и чуть не отпрянул. Хозяйка вышла его проводить. Крупные шрамы пересекали ее лицо. Лоб закрывала густая челка, из-под которой ломаной стрелой на переносицу спускался фиолетовый рубец. На правой щеке шрам в виде крыла бабочки, от левой скулы до подбородка шрам, похожий на лист клена. Не тронутые неизвестным Анатолию несчастьем, остались одни глаза. Пронзительно-бирюзовые, они выражали огромную боль и страдания. Казалось, на Милену Игнатьевну была надета нелепая, безобразная маска.

Шубин поймал себя на мысли, что неприлично долго рассматривает обезображенное лицо, словно перед ним не живой человек, а мартышка в зоопарке. Капитан почувствовал укор совести и поспешил удалиться.

- Не смущайтесь, - усмехнулась женщина ему в след, – я уже привыкла.

Погруженный в тяжелые мысли, Шубин спускался по лестнице и чуть не сбил с ног девушку, идущую навстречу.

- Простите ради бога старого солдафона, - Анатолий принялся собирать вещи из рассыпавшейся женской сумочки.

Красавица присела на корточки, и стала поднимать свое добро: пудреницу, зеркальце, помаду, ключи, электронный брелок – «таблетку», мобильный телефон (удивительно, сколько всего может уместиться в маленьком ридикюле). Затем взглянула на Шубина яркими, блестящими глазами с длинными загнутыми ресницами. На ее пухлых губах капитан прочел прощение своему неосторожному поступку. Незнакомка была прекрасна. В сознании невольно всплыло страшное лицо недавней собеседницы. Волнующая красота и отталкивающее уродство - этот контраст вызвал у Шубина какие-то не понятные чувства. Ему захотелось смотреть на прекрасное как можно дольше, но девушка уже упорхнула вверх, стуча изящными каблучками.

Она остановилась на площадке пятого этажа. Порывшись в сумочке, достала ключи, и открыла дверь той самой квартиры, которую только что покинул Шубин.

- Мама, у нас хорошие новости! – сообщила она с порога. – Сегодня пришел ответ на мой запрос. И он положительный!

Милена Игнатьевна смущенно улыбнулась. Дочь была единственной отрадой в ее жизни, и она всегда радовалась, когда той что-либо удавалось.

- Может, все-таки не поедем? Страшно ведь так далеко уезжать.

- О чем ты говоришь, мамочка! Что мы тут теряем? Эту хрущевку? Грошовую пенсию, которую ты будешь получать? А может, близких друзей? Так их у тебя нет – все отвернулись, а я себе найду новых, - девушка говорила с жаром, ее щеки наливались румянцем и горели глаза.

- Хорошо, хорошо, - сдалась женщина, - поедем, раз ты этого хочешь.

Максим исступленно смотрел на монитор компьютера. Только что он получил по электронной почте фотографию. Молодая красивая девушка, кокетливо склонив голову на бок, улыбалась тонкими губами. В зеленоватых глазах лукавство, завиток каштановых волос непослушно спадал на щеку с ямочкой. Он ее сразу узнал. Разве можно забыть эти черты? Она никогда не была замухрышкой, а теперь и вовсе стала красавицей. Инна Вишнева. Когда Максим впервые увидел это имя в тексте письма, решил, что совпадение – мало ли Инн Вишневых? А теперь сомнений не осталось – это та самая Инна.

Максим знал, отказываться от задания непрофессионально, тем более что это задание для него первое. Иначе, какая репутация у него сложится? Кто после этого обратится за его услугами? Сейчас необходимо зарабатывать себе имя, а не носом воротить: за этот заказ примусь, за тот нет. Когда решил стать киллером, Максим не мог предположить, что возникнет такая проблема. Он много думал, о том, сможет ли убить. Убить, не под действием сильных чувств, а по заказу. То есть, человека, который лично ему ничего плохого не сделал. По всему выходило, что сможет. Мастер спорта по кунг-фу, он считал себя воином. Воину чужды сантименты, он должен идти в бой, не задумываясь ни о судьбе противника, ни о своей собственной. Его учили не бояться соперника, бороться, не обращая внимания на боль, – только так можно победить. И Максим побеждал. Он был щуплым, взглянешь - не скажешь, что это лучший ученик в группе. Какой-то невероятной внутренней силой он укладывал на татами рослых и широкоплечих товарищей. Его наставник, Семен Константинович говорил: «Уверенность в себе и воля – вот твои преимущества. Никогда не теряй их и достигнешь многого». Сколько раз в школе пытались сделать из него забитого, неуверенного в себе человека, постоянно унижали и заставляли занизить самооценку. Учителя в этом плане неплохо преуспели – едва не растоптали его подростковую психику.

У Максима не было родственников, не считая матери, которая уже лет пять, как жила в Ирландии. Отца своего Максим не знал – мать поднимала его одна, жила во всем себе отказывая, и только, когда он вырос, смогла, наконец, заняться личной жизнью. Где-то в сетях Интернета встретились две одиноких души: ирландский таксист и русская пианистка. Очень не доверчивый и замкнутый, Максим ни с кем не дружил, в лучшем случае, приятельствовал. Поэтому он не боялся получить заказ на дорогого ему человека – таковых просто не существовало. А что касается других, тех, которых придется убивать, к ним он относился философски. Раз фигурант кому-то мешает, значит, он сильно насолил. Максим почему-то был уверен, что заказов на невиновных людей не бывает. А про Инну он забыл. Точнее сказать, он о ней никогда и не думал. Инна Вишнева была, пожалуй, единственным человеком, который много для него значил. И надо же такому случиться, что он теперь вынужден будет ее убить. Отказаться невозможно, и даже если он откажется, заказчик обратится к другому киллеру и Инки не станет. Допустить этого Максим не мог.

В недавнем прошлом оператор, а ныне безработная Людмила Похомова чувствовала себя замечательно. Она не стала кидаться искать работу. На улице жара, разгар июня, – самое время отдохнуть. Люда нежилась до полудня в постели, затем праздно шаталась по квартире. После обеда она решила отправиться в ближайший парк, позагорать и подышать свежим воздухом. Люда положила в сумку большое махровое полотенце, бутылку минеральной воды, общую тетрадь в потрепанной зеленой обложке и гелевую ручку. Накинула на купальник халат и сунула босые ноги в резиновые сланцы. В этом виде ее и застал Юрасов. Похомова открыла дверь сразу, без лишних вопросов. К милицейскому удостоверению девушка не проявила ни малейшего интереса.

- Проходите, - со вздохом пригласила она Антона. Было видно, что тот пришел не вовремя.

Людмила на вопросы отвечала неохотно. Антону приходилось вытягивать из нее каждое слово. Услышав, версию о собственной причастности к гибели Вишневой, Людмила отреагировала вяло, будто бы ей было все равно.

Или она ловко прикидывается, или, действительно не имеет к убийству никакого отношения. Медлительная, как сонная муха, говорит тихо и невнятно. К тому же толстая и не поворотливая – настоящая рохля. Такая вряд ли способна на какое-нибудь действие, тем более на хорошо спланированное убийство. Ни улик, ни намеков.… А может, это обманчивое впечатление, и за внешней нерасторопностью скрывается дерзкая и мстительная особа?

- Ее Катька Навзина очень не любила, - вымолвила Люда. – Вишнева у нее мужика увела. Навзина сдуру их познакомила на каком-то общем празднике. Катька симпатичная, но в меру, к тому же ей давно не двадцать лет. Инка хоть и стерва, но рядом с Катькой смотрится звездой. Навзиной этот Пашка, что свет в окошке был, грезила им. Инка хвост распустила, он на нее и переключился. Катька мутная ходила, злой стала, как собака на всех кидалась. Потом как-то сказала: «Убью жабу!». Мы тогда решили, блефует – чего с обиды не скажешь? Но вон оно как обернулось…

Ну вот, очередной персонаж - Екатерина Навзина. Сколько их там еще, этих кровников у Вишневой? Уже человек пять набралось. Каждый при жизни Инну «добрым» словом обласкал. Кто за глаза, а кто и в глаза ругать не стеснялся. Теперь, конечно, они «глубоко скорбят». Еще бы, какой дурак признается, что желал Вишневой смерти - сразу под подозрение попадет.

Юрасов тщетно пытался выудить у Люды еще хоть какую-нибудь информацию о Навзиной и о загадочном Паше, но девушка не рассказала больше ничего.

С Екатериной Навзиной Юрасов предпочел встретиться вне работы. Он дождался, когда она выйдет из «Камеи» и пригласил для разговора.

«Вполне ничего, но Вишневой значительно проигрывает»,- отметил про себя Антон, когда Катерина подошла ближе. Навзину он видел раньше в «Камее», только мельком. Тогда разглядывать было некогда.

Они сели в серую юрасовскую «Волгу», по которой давно скучала помойка. Дно и бока прогнили, мотор чихал, но упорно продолжал работать. Вот и сейчас, при повороте ключа машина заурчала, покапризничала и, громыхнув, тронулась с места.

- Вам куда? – поинтересовался Антон.

Женщина жила не далеко. Не так уж, чтобы совсем близко, но для беседы времени хватит.

- Я вас умоляю! О чем вы говорите? Вы серьезно считаете, что это я убила Инну? – без церемоний спросила Навзина. – И стоило из-за чего! Да я ей должна быть благодарна, что она увлекла собой этого самовлюбленного павлина, и тем самым оградила меня от разочарований.

- А разве, то, что мужчина вас бросил ради другой женщины – не разочарование?

- Во-первых, это дела давно минувших дней, - Катя улыбнулась уголками детских губ. – Тогда я, действительно, очень переживала, Павел меня словно чем-то охмурил. Знаете, он видный мужчина: высокий, статный, хорошо одевается и умеет произвести впечатление. Женщины до того истосковались по красивым ухаживаниям и галантности, что любой мужчина с более менее приличной внешностью и хорошими манерами, начинает казаться им сказочным принцем. Обаятельный негодяй – типичный персонаж любовных романов. Павел дарил мне цветы, водил в рестораны, но в душе у него была пустота. А я растворялась в нем. Все: музыка, привычки, увлечения – стали точно такими, как у него. Паша не любит зарубежную эстраду, а я только ее и слушала, - стала увлекаться шансоном. Я терпеть не могла фантастику – полюбила. Свои привычки я отмела, делала все, как нравится Паше. Вещи выбирала только на Пашин вкус. Он как-то обмолвился, что ему нравятся светловолосые девушки с короткими стрижками. И вот, результат вы видите.

- Вам очень идет, - польстил Антон.

- Идет, не идет, - разве в этом дело? Главное, что это был не мой выбор. Я, словно слепая, шла у него на поводу. Ловила каждое его слово, каждый жест. Стоило только Пашеньке повести бровью, я тут же кидалась воплощать его идеи. Нет, он не требовал соответствовать его идеалу, не пытался меня переделать. Ему это было не нужно потому, что я сама ломала себя под его настроение. При этом никакого душевного дискомфорта я не испытывала. Я же все делала ради любимого человека, и это было мне в радость. Поломать себя в радость. Как будто совершаешь моральное самоубийство. Перенять Пашины привычки, образ жизни и вкусы – это как впитывать в себя его жизнь, жить им одним. Это же так естественно для влюбленной женщины – интересоваться всем, что связано с любимым и делать ему приятное даже в мелочах. Для Паши мои перевоплощения под его вкус были милыми пустяками, не больше. А я радовалась, когда ловила на себе его одобряющий взгляд. Я превратилась в его тень. Я заметила, что стала говорить, как Паша и думать его мыслями. У нас было общее мнение на двоих. Вернее, это было только его мнение, которое сразу становилось и моим. Прежде чем ответить на какой-нибудь вопрос, мне обязательно нужно было посоветоваться с Пашей, а если это не представлялось возможным, тогда я терялась и пыталась представить, как думает он.

- Но теперь, надеюсь, для ответов на вопросы вам не нужно участия Паши?

- Слава богу, нет. Я избавилась от этого наваждения. Я опять стала собой, даже в большей степени, чем раньше. Вырвавшись из омута, с неистовой силой я стремилась все делать по-своему: ни на кого не оглядываясь, высказывала только свое мнение, полностью поменяла гардероб, вот только с прической вышла не задача – волосы так быстро не отрастают. Отрастут, обязательно верну свой цвет, а может, выкрашу в рыжий или в любой другой, который мне понравится. Так за что же мне настолько ненавидеть Вишневу, чтобы ее убивать?

- Я так понимаю, вы к ней теплых чувств не испытывали?

- Я этого не говорила, но вы правы. С Инной у нас были отношения прохладные. Неприятно, когда у тебя уводят любовника, пусть даже законченного эгоиста. Удар по самолюбию. Но это не повод для убийства.

Юрасовская «Волга» дотарахтела до Серебристого бульвара, на котором жила Навзина.

- Во двор не надо, я здесь выйду, - засуетилась Катерина, когда подъехали к ее дому. Антон не стал возражать – на все вопросы женщина ответила. Более того, она назвала данные Павла: адрес и телефон. Телефон, правда, только мобильный – предусмотрительный, собака. Юрасову Павел уже не нравился.

Шесть часов вечера - пик дневной жары прошел, но на улице по-прежнему находиться было невыносимо. Несмотря на неприятную погоду и неудобную дорогу – полтора часа на метро через весь город, - Нина приехала на Смоленское кладбище. Деревья шатром раскинулись в старой части кладбища – там захоронения двух вековой давности, - ближе к проспекту самый солнцепек. Нина пробиралась по дорожке мимо высоких причудливых памятников. С гранитных громад смотрели суровые лица молодых мужчин. Их обладатели жили богато, но не долго. За «аллеей братвы», как окрестила этот участок Нина, показался невысокий церковный купол. Храм великомученицы Ксении Блаженной. Здесь всегда много народу, сегодняшний день не был исключением. К вечерне прихожан собралось особенно много. Нина с трудом протиснулась внутрь храма, чтобы купить свечи. Когда началась служба, все притихли, и места как будто стало больше. Нина слушала священнослужителя, читавшего молитву, не воспринимая слов. Это была колыбель для ее измученной души. Жара и духота куда-то исчезли, люди стали спокойными, и на их лицах отражался золотистый свет. Казалось, что они светятся изнутри. Если бы Нина увидела себя со стороны, она была бы приятно удивлена, как похорошела: напряжение ушло, а с ним и сгладилась резкость морщин, губы и глаза перестали смотреть настороженно.

Когда закончился молебен, прихожане струйкой потянулись к большой мраморной плите, над которой висела икона с изображением Ксении Блаженной. Каждый, кто подходил к ней что-то говорил. Кто про себя, кто шепотом, потом приклонялись к плите и целовали серый камень.

Нина положила руку на плиту, перекрестилась и поклонилась иконе. Она молила заступницу Ксению о помощи.

- Прости мне тяжкий грех. Видит бог, не хотела я, но не знаю другого выхода, - прошептала она, не отводя глаз от чудодейственной иконы. – Прошу тебя, умоляю, избавь меня от разлучницы сейчас и впредь. Я достаточно натерпелась за все эти годы, неужели я не заслужила покоя? Помоги мне и прости.

Нина вышла на улицу и подошла к храму с востока. Поставила свечу «за упокой» в специальный ящик с песком. В щелях стены белели записки – здесь их оставляли прихожане. Согласно поверью, Ксения Блаженная всем помогала справиться с жизненными трудностями. К ней шли со своей бедой, как к последней надежде. Со всех городов ехали люди к Ксении, и она им помогала. В основном у храма собирались женщины, но встречались и мужчины. Нина видела на вечерне молодого человека. Он очень усердно молился, затем вынул из кармана «мелочь» - пятисотенные и тысячные купюры и положил в чашу для пожертвований.

Нина тоже решила оставить в стене записку с желанием (по большому счету, это и было целью ее поездки). Она достала из сумочки блокнот и стала писать красивым мелким почерком.

Костров добросовестно сортировал фотографии, снятые на кануне: раскладывал пасьянсом на двух широких столах, перемещал, собирал в стопки – сначала в пять, затем в три, в две - потом снова раскладывал. За этим занятием его застал Шубин. Он пришел с улицы веселый, пахнущий утренней свежестью.

- Над чем колдуешь, Мишаня? – гаркнул он с порога.

- Тише, не мешай думать. И так голова пухнет – вчера совсем поздно лег и встал чуть свет.

- Что же тебе не спится, совесть не чиста?

- Да иди ты! – отмахнулся Миша. – Меня Атаманов повесит, если я ему ухажера Вишневой не предъявлю. А где его взять?

Шубин подошел к столу, и стал рассматривать фотографии: люди в строгих темных одеждах, на лицах скорбь, в руках венки. Черные ограды, кресты, площадка перед въездом на ней автомобили. На похороны Вишневой собралось не много народу. Родственники: родители, тетя, двоюродный брат с женой, сплоченные семейным горем, они стояли особняком. Где-то рядом три молодых женщины - подруги Инны. Они вытирали слезы мятыми платками, держась друг дружки. Недалеко от них двое молодых мужчин в черных костюмах, имели вид строгий и сосредоточенный. Как догадались сыщики, это спутники подруг Вишневой. От «Камеи» пришел весь проектный отдел, замдиректора и бухгалтер.

- Не явился, сволочь! – констатировал Миша. – Где мне его искать?

- А что близкие Вишневой говорят?

- К родителям соваться не стал – мать не в себе от горя, тетка и брат ничего толком не знают – виделись редко. Подруги, как не странно, о личной жизни Инны были не осведомлены. Вишнева больше карьерой увлекалась, а о поклонниках говорить не любила. Все разговоры на эту тему ограничивались фразами типа: «Что о мужиках, рассуждать? Они не заслуживают нашего драгоценного внимания» или «Пока ничего серьезного у меня не с кем не намечается. Когда влюблюсь, расскажу».

- Что Денисычу сказать, понятия не имею, - вновь пожаловался на судьбу Костров. – Он в последнее время не в духе ходит, вот попаду под горячую руку, без премии останусь.

Участливый Шубин стал строить предположения, как можно отыскать поклонника Вишневой. Миша отвергал версии одну за другой: над этой он уже думал, другую проверял, третья тоже результатов не дала…

- Не иголка, найдется, - подбодрил его Анатолий. – Авось, все само разрешиться.

- Угу, разрешится, - пробурчал Костров. – Прилетит фея и на блюдечке поднесет этого франта.

Лейтенант и не догадывался, насколько его слова оказались близки к истине. Фея, конечно, не появилась, но зато прислала своего пажа.

В кабинет ввалился Юрасов. Он держал в одной руке пакет с, купленными в ларьке беляшами, а в другой бутылку кваса и папку из кожзаменителя.

- С утра на ногах, пожрать некогда, - сообщил он и вывалил на пластиковую тарелку маслянистые беляши. Затем налил в высокую немытую кружку кваса и устроился завтракать.

Когда Антон утолил первый голод, к нему вернулось красноречие.

- Что, Миха, такой убитый, Атаманов пропесочил? Так, вроде, рано еще.

- Не трави душу, и без тебя паршиво, - огрызнулся Костров. – Я что, специалист по поиску кавалеров? Да и вообще, дался он нам, будто других подозреваемых мало.

- Андрей велел найти, значит, будем искать, - примирительно заметил Шубин. – Только за один день не управиться.

- Стоило из-за чего переживать, - добродушно отозвался Юрасов и как фокусник из рукава достал из папки данные Павла.

Доклад о визите к Людмиле Похомовой Андрея удовлетворил.

- Мотив у нее слабенький, так что пока отметем, - сделал он вывод о причастности Похомовой к убийству. - Поищем более подходящих кандидатов. Навзина – вряд ли. Я ее хорошо помню: худощавая блондинка создает впечатление благоразумной женщины. Это в горячке можно из ревности соперницу порешить, а здесь история уже мхом покрылась. Тем паче, что у Навзиной налажена личная жизнь – недавно в ее окружении появился мужчина. Говорят, с серьезными намерениями.

- Похомова какая-то не понятная, задумчивая и рассеянная. Я с ней разговариваю, а она меня как будто не видит. Думает о чем -то. Хотя, понятно, о чем - траванула начальницу, а потом переживает, как бы возмездия избежать.

- Ты, Антоха, привык, что барышни тебе в рот заглядывают, а на Людочку твоя харизма не подействовала. Вот ты на нее и взъелся. Нормальная реакция, мало ли какие у нее думы, будто кроме нашего трупа у нее интересов нет. Оставим в покое Похомову, в любом случае, она от нас никуда не денется. Лучше, займите свое внимание гражданином Сандаловым, который в последнее время тесно общался с убиенной. Если погибает молодая женщина, ищи причину либо в любви, либо в деньгах. Большие деньги рядом с Вишневой не крутились, значит, дело в личной жизни.

К Павлу Сандалову было решено пока не приближаться. Стоило понаблюдать за ним какое-то время, чтобы получить представление об его образе жизни и установить круг ближайших знакомых. Представительный мужчина, Сандалов выглядел в точности так, как его описала Екатерина Навзина. Он жил один, работал техническим директором какой-то небольшой фирмочки и водил серебристый автомобиль марки «Рено». За неделю ничего странного в его поведении не обнаружилось: с утра на работу, с работы домой с заездом за продуктами в супермаркет. Никаких сомнительных связей и походов в подозрительные места. Продолжать наблюдение было не целесообразно – по другим делам тоже хватает фигурантов, там наружка нужнее.

К разговору с милицией Сандалов был готов. Он сильно волновался, хотя прикладывал не мало усилий, чтобы скрыть свое состояние.

- Почему вы не пришли на похороны, ведь погибла ваша близкая подруга?

- Был в командировке.

Павел не лгал. Оперативники установили, что за три дня до убийства Вишневой Сандалов уехал в Финляндию и вернулся от туда на следующие сутки после похорон.

- Откуда вы узнали о смерти Вишневой?

- Позвонил ей на домашний телефон. Трубку взяла ее родственница и сообщила, что Инны больше нет.

Опять сходится: мать Вишневой показала, что Инне звонили несколько раз, пока она была в ее квартире. Кого-то она знала лично, кто-то, не представляясь, клал трубку. С Павлом они не были знакомы, но тот сразу назвал себя – фамилию и имя, как положено при деловых переговорах. Женщина тогда так и решила, что это с работы.

- После этого вы ходили к ней на кладбище?

- Нет. Работы много, знаете ли, – потупленный взгляд, в голосе неловкость. – Как вам объяснить…. Мне тяжело так сразу увидеть могилу Инны. Пока я ничего этого не видел, она для меня жива, будто бы мы расстались на какое-то время. Потом, когда боль уляжется, я к ней обязательно схожу.

Ну, никак не подкопаться! Работы много? А у кого ее мало? Так складно говорит о чувствах – не захочешь, поверишь. Мужик – мастер вышибать слезу.

- Вы не заметили, с Вишневой в последнее время все было в порядке? Каких-нибудь странностей в поведении, тревог не проявлялось?

- Нет, все как обычно.

- Может, ей кто-то угрожал? Кто, по-вашему, мог убить Инну?

- Нет. Не имею представления. – Внутри у Павла все сжалось. Еще бы ему не знать! И угрозы он слышал, и.… О господи! Если заподозрят Нину, то могут зацепить и его. А это ни к чему.

Сандалов покидал отделение милиции с острым желанием снова скрыться в Финляндии, а лучше, на другом континенте, чтобы переждать наступившие в его жизни смутные времена.

«Спокойно!», – приказал он сам себе. – «Вести себя благоразумно и никаких резких движений. Ничего у них на меня нет и быть не может, главное, не совершать глупостей».

День тянулся мучительно долго. День был будничным и пасмурным. Аня с утра позвонила на работу и сказала, что заболела: «Нет, ничего серьезного. Голова что-то разболелась. Давление, наверное». Выхлопотав таким образом выходной, она, как любой симулянт, должна была с удовольствием завернуться в одеяло и спать, пока не надоест. Не смотря на бессонницу на кануне, утренний сон приходить не желал, и Аня встала совершенно разбитая.

До полудня она провела на кухне, изредка заходила в комнату и заглядывала за перегородку, посмотреть, не проснулся ли сын. Вот он лежит, сладко посапывая на двух подушках - такой хорошенький! Аня с умилением смотрела на свое сокровище. Двадцать два года – уже отросли редкие темные усы, голос давно стал басистым, но для нее Славик всегда был и будет маленьким.

Славик пока еще не работал, но уже нигде не учился. После школы он «очень устал» и о вступительных экзаменах не хотел слышать. Когда поступать стало поздно, а в недалеком будущем замаячила повестка из военкомата, Аня проявила чудеса расторопности и пристроила сына в Сельскохозяйственную академию. Специальность, которую должен был освоить Славик, называлась то ли плодоовощеводство и виноградарство, то ли технология переработки сельхозпродукции. Были там более понятные агроном-эколог и ландшафтный дизайнер, но обучение стоило дороже, и так на овощевода еле наскребли. Но это ничуть не расстраивало семью Логаж. Для Анны главное, что сына в армию не забрали, а Славику, что мать отстала. На овощевода Славик не доучился – вылетел из вуза за неуспеваемость после первой же сессии.