Берега светлых людей

ГЛАВА 1

Войско было огромным. Эта земля видела толпы и побольше: набегали-убегали полчища, но это не походило ни на одно из предыдущих.

Выпуклая поляна напоминала перевёрнутую вверх дном миску. Конные полки выходили из прореженного осенью леска едва слышимой поступью. Все, не сговариваясь, старались быть неприметными, несмотря на огромное количество усталых ног. Друг с другом воины делились впечатлениями о местах этих и, не замедляясь, шествовали краем зелёной поляны, повернув к падающему, расплывающемуся солнцу сутулые спины. Долго пробиравшиеся по лесам и редколесью конники с интересом разглядывали сочную зелень горбатой поляны.

Озимый хлеб перед снегами успел подтянуться, распушиться и окрепнуть в сырой земле, ещё хранившей тепло ушедшего лета. Головные безмолвной кавалькады по серпантину узкой тропки покидали открытый гладкий бугор. Посматривая на соратников, следовавших сзади, они вновь углублялись в лесок из изглоданных ветрами молодых деревьев, больше напоминавших использованные веники.

Хвост той бредущей колонны ещё только готовился к встрече с поляной, сквозь прозрачную панораму серостылого леса высматривая впереди зеленеющее пятно. Замыкающие стороной обгоняли передних, спеша побыстрее достичь изумрудного сияния. Некогда узкая лесная тропочка превратилась теперь в чёрную пашню. Хвост ратной процессии походил на толпу настороженных новичков, старавшихся на исходе длинного пути в чужие дали не отстать от основного войска.

На поляне каша из клейкого чернозёма, дернины и опавших листьев выдавливалась, месилась и подбрасывалась к склонённым мордам следом чапающих лошадей. Конские ноздри, учуявшие сладкий запашок свежей зелени, влекли тяжёлые копыта на хрупкий ковёр молодого хлеба. Чернота вытоптанной безжизненной жижи увеличивалась, разрасталась. Когда лесная птица вновь села на качавшуюся верхушку деревца перед поляной, озимые больше чем наполовину превратились в глубоко взрытый тракт.

— Сарос, нас где-то здесь должен встречать Роскилд. Где он?

— Лично быть не обещался он. Но встреча назначена здесь, перед морем. Я чувствую запах морского ветра. Только встречи, видимо, нам не дождаться... — Сарос выехал из общего строя конников и бросил тревожный взор на порушенные длительным переходом ряды своего войска. — Что там, Карла давно не видать? — крикнул он едущим впереди.

Конунгу ответили, что Карл не возвращался с утра, что его разведывательного разъезда давно не слышно и не видно...

Готы после битвы у Борисфена договорились с союзниками-халанами, что их беспрепятственно пропустят по степям до устья Танаиса, где готская усталая рать спокойно перезимует. Первая часть договора выполнена неукоснительно: в приморской степи не встречено ни одного воинственно настроенного племени. А вот встреча войска и проводка его к зимовьям заставляли себя ждать...

Сарос опустил глаза и свёл вместе брови, чтобы никто не видел его смятения, ото всех отворачивался. Чувствуя озабоченность вождя, Стемид пустил своего большого жеребца рядом с конём Сароса, скрыв неуверенность сильного человека от ждущей дальнейших распоряжений взглядов дружины. Он снял с седельного крюка свой щит и стал рассказывать Саросу про недавний бой в устье Борисфена, показывая глубокие насечки на конической бляхе. Конунг с благодарностью смотрел на грязные руки лохматого Стемида, вовсе не слушая его, а думая про своё, про общее. Стемид чему-то рассмеялся, в который раз заглянул в глаза конунга и хлопнул его коня по щетинистой щеке. Конь вождя задрал морду, потом мотнул ею аж до плеча своего угрюмого седока и выпустил струю пара между Саросом и его верным другом и советником. Конь Стемида тоже захрапел и, покачивая головой, чуть отдалил своего говорливого хозяина от конунга. Стемид, не прекращая рассказа, потянул за повод, загибая буйную лошадиную голову чуть ли не себе на колено, вновь заставил двух коней сблизиться, повесил щит за седло и показал уверенной рукой на что-то вдали. Сарос припустил своего рысака вскачь, громогласно прокричав распоряжение осмотреть близлежащую рощицу и становиться уже на ночлег.

Полки стали медленно съезжаться в правильный круг. Крайние конники по выработавшейся привычке озирались по сторонам, зорко высматривая возвышенные места с деревцами в середине будущей стоянки. Немногие из этого конного войска были заправскими всадниками. Большинство впервые в жизни село верхом в полях возле Тираса, Западного Гипаниса, Борисфена.

Несколько раньше в районе среднего течения Тираса, на восточных окраинах Карпат, к северным готам присоединилась многочисленная дружина сериванов — давних их сюзеренов. Тогда-то войско и обрело внушительность.

К голубому Тирасу, блестевшему в зарослях бука и фруктовых деревьев, вышли шумной толпой. Искали на прибрежных стволах условные зарубки. Армейские следопыты вскрикивали то там, то сям, потом быстро бежали к штабу и докладывали об уже проследовавшей флотилии.

Часть готских корабелов с умельцами из сериванов занялись постройкой небольших посудин, чтобы некоторое число готов спустилось к устью реки для помощи и охраны ранее прошедших кораблей. Основное же войско рассредоточилось по окрестностям и, следуя по реке и разведывая её притоки, нападало на селения, преследуя две цели: кормиться и добывать лошадей. Дело это приносило плохие результаты: местные жители заранее уходили, унося и уводя всё, что возможно. Посему рать занималась в основном шумной охотой.

Когда закончилось содействие густого, кудрявого леса, когда в редколесье открылись поселения упрямых и не таких уж малочисленных местных обитателей, северное воинство всерьёз задумалось о форсировании Тираса. К тому же река сильно раздалась вширь и обещала вскоре стать непреодолимой.

Остановились там, где противоположный берег был далеко открыт взорам с этой стороны, а потому всякие непредвиденные ситуации почти исключались. Разведка Карла прикрыла полукругом юг готовившейся к переправе армии. Карл челноком разъезжал от напряжённого кордона, рассредоточившегося на вершинах заросших вереском холмов, до ставки Сароса.

Дело в том, что даки с римским экспедиционным легионом встали на пути готов и ясно давали понять, что не пропустят незнакомое воинство через свою территорию. Карл предупредил Сароса, что даки вполне могут напасть на ту часть войска, которая задержится после переправы на другой берег основных сил. Много перевидавший на своём веку, он хорошо знал жителей Карпат и Паннонии — эти отнюдь не брезгуют добычей в виде оружия и продырявленных металлических лат... Исключая подобную возможность, готы навязали множество плотов для ратной поклажи и неумелых пловцов. Воины, коих не пугала водная стихия, должны были плыть со своими лошадьми. В воду решили войти все одновременно.

Так и сделали — согласованно сводное воинство под предводительством готов вошло в Тирас. Воздух всколыхнул плеск воды и сдавленное ржание коней. Карл с разведкой первым устремился на ту сторону, чтобы осмотреться.

Переправа прошла без неожиданностей. Когда командиры подразделений докладывали Саросу о случайно погибших в воде бойцах, к главнокомандующему подъехал Карл и указал на даков, потрясавших оружием на оставленном готами берегу.

Не теряя времени, войско двинулось в путь. Пыль заклубилась под копытами авангарда, плотным облаком окутывая скачущих. Боковым ветром её сносило на восток, и перед пешими ратниками открывался рыхлый тракт. Бойды, теперь надеявшиеся на свои ноги, покидали вывернутую наизнанку дорогу, трусцой следовали по твёрдой обочине, изредка оглядываясь назад, в сторону преодолённой реки. К вечеру догнали остановившихся конников. На видном всем месте Сарос довольно гарцевал на изящном гривастом красавце, подбадривая валящихся с ног пехотинцев.

По Бугу быстро спустились к широкому и тёплому лиману. После тщательного осмотра местности позволили себе расслабиться: срезали всклокоченные бороды и шевелюры, купались... Не считая каких-то лошадёнок на горизонте, радостных птиц в небе и рокочущего гласа моря, ничто не привлекало к себе внимания.

Вдруг, словно призраки, средь бела дня в лучах солнца возникли пятеро всадников. Остановившись на возвышении, они поворачивались боком к многочисленным пришельцам, крикливо и бодро разговаривали меж собой, смеялись над чем-то, а в довершение устроили непонятные танцы на конях.

Охранение из разведчиков Карла, бросившееся было к ним, в нерешительности остановилось на полпути, вопросительно оглядываясь назад в сторону Сароса.

Конунг не подал ни единого знака. Он пристально смотрел на тех пятерых и на голубеющий за их спинами морской простор до самого горизонта.

Карл поехал навстречу незнакомцам один. Осанисто откинувшись на коне, он внимательно вглядывался в оба берега Буга, в степь за рекой — туда, откуда могла явиться эта странная пятёрка. Когда до чужаков оставалось совсем немного, те решительно двинулись ему навстречу: пронеслись мимо, нарочито набирая ход, вызывающе рассмеялись в лицо, издевательски разглядывая мало что понимающего седока. Далее степняки ускорились в направлении вооружённого заслона, побросали на землю оружие, подняли голые руки вверх, на скаку по-прежнему смеялись, демонстрируя чистые, светлые лица.

За несколько шагов до оцепления перед нацеленными на них пиками бесноватые всадники свесили ноги на одну сторону своих лошадей, а руки ещё выше вскинули над головами, недвусмысленно показывая свои намерения. Оцепление, не шелохнувшись, пропустило наглецов и удивлённо уставилось на очутившегося в нелепом положении Карла, который растерянно возвращался к своим обалдевшим людям.

В стане Сароса поднялась суета. Купавшиеся повыскакивали из воды, накидывали кожуха, натягивали толстые стёганые нарукавники, хватали мечи и ангоны. Пятёрка степняков, улыбаясь, соскользнула с коней, сошлась и спокойно встала плечом к плечу. Никто из готов не решился обыскивать удивительных гостей, никто не взял их на прицел.

Сарос подумывал вскочить на коня и надменно подъехать к ним, но, оценив ситуацию, громко рассмеялся и уселся на скатку суконной одежды.

Подоспевший Карл проехал за спинами стоявших смиренно гостей, приподнял перед ними коня на дыбки. Копыта гулко топнули, подняв с земли облако тяжёлой пыли. Пыль поползла гостям в глаза. Те, скрыв недовольство, посмотрели на Карла, но пыль заставила их, дотоле незыблемых, сощуриться и заморгать. Карл взорвался громогласным смехом, который поддержали все рядом стоявшие. Дальние же стремились узнать, что там происходит в ставке.

Сарос жестом приказал усилить охрану стоянки и поманил одного из гостей пальцем. Пятёрка замялась, и вместо высокого степняка с широко расставленными глазами, на которого указал конунг, вышел другой — ниже ростом, с простым, живым лицом. Он чуть склонил голову и ждал вопроса.

Саросу не понравилось непослушание. Один из советников конунга, посмеиваясь и косясь на командира, спросил степняка: «Ты, верно, вышел оттого, что надеешься понять вопрос на нашем языке? Если не поймёшь, то всё будете вспороты и набиты вашим же песком!»

Халан, не смутившись угрозой, чуть поднял глаза на Сароса и ответил едва понятно, что Лехрафс знает об их походе и ищет встречи с предводителем. Сарос спросил у него, на каком языке он разговаривает — на своём или специально обучен готской речи? Переговорщик ответил, что сейчас говорит с предводителем на настоящем халанском языке. Сарос удивлённо переглянулся с приближёнными и ответил халану, что давно ждёт встречи с Лехрафсом. Если так, проговорил переговорщик, то готам придётся подняться по реке: там союзниками уже наводится переправа.

Сарос что-то презрительно буркнул, приготовился небрежно зевнуть, но передумал. Он долго смотрел на море и бурые берега, демонстрируя степным посланникам свой красивый царственный профиль, — будто показывал им, что в здешней степи объявилась ещё одна сила. Потом размеренно заговорил: «Войско устало в пути... Ежели халанам нужен добрый союзник, то пусть наберутся терпения и подождут, пока люди после длительного перехода смоют грязь и соль».

При последних словах свита вождя приблизилась к посланцам. Готы снисходительно хмыкали и неподдельно радовались преимуществу своего роста над халанами. Только тот степняк, которого вызывал Сарос, статью северянам ничуть не уступал.

Роальд — командир конной гвардии при конунге — широкой ладонью хлопнул халанского богатыря в грудь и предупредил, чтобы тот больше не рисковал ослушаться Сароса никогда в жизни. Хотел было досказать, что произойдёт с ослушником, но потом выбрал другой способ донести угрозу. Неторопливо достал меч, за рукоять двумя руками поднял его так, чтоб остриё смотрело вниз, расслабленные пальцы чуть качнули тяжёлое оружие. Роальд с вызовом хищно улыбнулся высокому халану. Все притихли. Серо-зелёные глаза Роальда на миг затуманились, и огромный меч со свистом вонзился в песчано-каменистую землю до самого перекрестия.

Воинство загремело одобрительным смехом. Очень довольный Сарос предложил послам проделать то же самое. Халаны стояли молча. Ни на одном лице не было и тени разочарования.

Сарос после паузы объявил посланцам, что завтра, когда солнце подойдёт к зениту, он двинет свои полки от моря. А пока Лехрафс пусть будет рад и тому, что готы прибыли сюда.

Все пятеро степняков, позабыв об уважении, бесцеремонно поворотились и пошли к своим коням. В такт хлопая ладошами, подозвали животных, как ни в чём не бывало весело вспорхнули на них, гуськом проследовали через цепь Карла, подобрали оружие и умчались в степь.

Сарос приказал почаще делать объезды, в которых задействована была уже чуть не половина армии. Осматривались все лески и складки окрестности. Воинство прекратило всякое купание и чистку амуниции. Подняв светлые знамёна повыше, готы смотрели на море, ожидая свои куда-то запропастившиеся корабли, обязанные уже подойти к сухопутной армаде.

Тёплой ночью костров не жгли. С первыми лучами солнца опять всматривались в море, но кораблей так и не увидели... Не дожидаясь полдня, по большой дуге, сторонясь Буга, двинулись назад. Разведка Карла рассредоточилась редкой шеренгой от реки до настороженно бредущей армии: места незнакомые, люди их встретили другие — остерегались подвоха.

Халаны ожидали готов у излучины. Берег был усеян множеством плотов, челнов и гонок. Сопровождение степняков торопило северян с переправой.

С оружием наголо готы небольшими группами форсировали реку. Сарос глазами искал Лехрафса, но ни одного мало-мальски прилично наряженного халана так и не заметил. Уже на другом берегу степняки объявили, что Лехрафс ждёт конунга в своей веже.

Гвардия готов, окружив Сароса, подъехала и встала перед шатром и перед стеной из конных халан. Сарос с несколькими преданными людьми покинул своих и проследовал к шатру. Спешиваться не стал — ждал выхода Лехрафса.

После небольшой заминки, после нескольких приглашений войти, после гордого и молчаливого отказа от тех приглашений из вежи как ни в чём не бывало вышел Лехрафс. Свой золотой шлем он держал в руке.

Сарос быстро спрыгнул наземь и направился к халанскому царю.

Перед ним стоял тот самый высокий степняк, что накануне в простецкой одёже был посланником в стане готов. Сарос, скрывая растерянность, принялся припоминать вчерашнюю встречу у лимана, а Лехрафс, чуть заметно улыбаясь, широким жестом пригласил его в шатёр. Даже сам жест демонстрировал знатное происхождение хозяина всех этих степных и лесных вотчин.

Центр шатра занимали большие атласные подушки, более похожие на тюфяки. Лехрафс рукой отослал прислугу, чтобы никто не беспокоил беседующих вождей, по-царски важно уселся на розовый пуф и откинулся далеко назад — почти что лёг. Сарос мгновение смотрел на союзника, потом за упругое ухо подтянул подушку к себе и оседлал её — будто коня.

Лехрафс тут же поднялся. Впервые прозвучал его ровный голос. Царь объяснил, что подушки разложены так, чтобы собеседники не сидели напротив друг друга и взгляды их не пересекались. Гот, уяснив смысл путаной степной речи, учтиво склонил голову, но лицо его выражало такую холодную и надменную мину, что Лехрафс тотчас ощутил если не опасность, то щекотливость ситуации.

Гот довёл до сведения халана число своих воинов, сильно преувеличив его, рассказал о несметном количестве судов сопровождения. Лехрафс, поддерживая предложенный тон беседы, поведал о множестве туменов в степи и в окружающих селениях. Речь, конечно, велась о личной силе каждого. Похвальба прекратилась как-то сама собой, когда две пары светлых глаз всё же встретились — как будто оба вождя ощутили внезапно тишь степи и мощный разгон ветра над замершими войсками...

Ветер гуляет над Причерноморьем, верно, столько времени, сколько обретается под знойным солнцем вся эта степь. Возможно, когда-то здесь были леса и болота... Возможно, ласковое море плескалось на этой равнине... Но когда травяной плед устлал балки и пригорки взамен исчезнувшей густой чащобы, тогда покатил сухой ветер комки безжизненных корешков хилых трав на запад и на север...

Когда-то туда, где берег встречается с морем, явились эллины, удивились зеленеющим гаваням и пустынным пляжам. Местные из тех, кто нашёл в себе способности ранее чем-то отличиться в приморском краю, подчинились им, согласились стать вторыми. Приходившие из-за гор, из степи и леса, вливались в братство притягательно-деятельной Итаки. Берега Чёрного моря густо обросли суетным народом, смысл бытия которого определялся требованиями великолепной цивилизации. Те же, кто жаждал для себя успешной жизни, стремились создать модель, аналогичную греческой, — вот только землю надлежало выбрать где-то другую, а центр смысла в ней должен был принадлежать теперь им. Шум прибоя другого моря и голоса других земель увлекали их дальше и дальше... Никто тогда не мог предвидеть, что, проделав путь до краёв Света, до промозглых пределов Европы, люди — уже с другим языком и с иною плотью — возвратятся к тёплому морю и встретят здесь близкородственный говор, узнают черты лиц и повадки, вздрогнут от открытия, что не позабыта и тут арийская суть трепетных сердец...

Помнил Лехрафс, как маленьким мальчиком, крепко вцепившись в гриву высоченного коня, слушал зычный отцовский голос. Халаны большим представительством ехали на северо-запад, к суровому морю, где должна была произойти памятная встреча с хранителями жёлтых слёз — с племенем, на чьих сказочных землях от побережья до сосновых полян прозрачным золотом рассыпан янтарь... Как корнями упавших деревьев выкорчёвываются крушицы светло-бурого камня, так многие лета рождался во влажных, хвойных дебрях готский народ с власами цвета янтаря, с глазами сродни холодному морю...

Искал халанский царь Сфандр встречи с главой уже великого готского народа... Лехрафс помнил из детства лишь то, что встреча состоялась, что отцу обещана была помощь, что отец при расставании кланялся отчего-то и вроде кланялся ниже страшного лицом гота... Все готы показались тогда маленькому Лехрафсу страшными и безжизненными...

С тех пор времени минуло столько, что если бы снег над прибрежными волнами не таял, то каша из него завалила бы всё греческое море, сделав невозможными морские странствия ненавистных и злобных людей... Лехрафс вырос и возмужал, а северная помощь всё утопала где-то в лесах людей-змей, и когда надежда стать при морских портах почти иссякала, появился вот этот Сарос с воинством неисчислимым и с кораблями, которые, поговаривают, достойны греческих...

«Где ваши корабли?» — поинтересовался халанский порфироносец.

«Будут корабли, и будет славный бой!» — убеждённо произнёс Сарос в ответ.

Лехрафс, конечно же, понимал положение гота, который в сей дальней для него земле вёл себя немного растерянно, догадывался и о настрое сводной армии, ожидавшей несметной добычи в награду за мучительное путешествие, которое ранее никто совершить не отважился.

«Неподалёку отсюда есть гавань греческая, — заговорил о главном Лехрафс, уперев локти в широко расставленные колени и искоса глядя на гота. — Подступы к своей колонии греки стерегут весьма ревностно. При малейшем скоплении любой силы навстречу ей сразу выдвигается фракийский конный корпус. Не увязая в битве и медленно отступая, он правильным строем отходит за городские укрепления. Если опасность велика, греческие корабли снимаются с якорей и уплывают в море. Брать приступом с суши все те укрепления невозможно — оборона отлаженная и вязкая, поэтому ценные товары расторопные людишки успевают отправить на корабли. Оставленная добыча скудна и безрадостна... Ещё и деды халан, и отцы дедов пробовали пробиться за валы и стены, но всё тщетно: отдача от трофеев более портила устои здешнего бытия, нежели награждала за принесённые жертвы. И не в неумении степняков дело! Сие греческое поселение очень богато. Многие из халан подвизаются на портовой торговле, сопровождают караваны. Они же — халаны-наймиты — и есть главные помощники греков в обороне. На данный момент даже не ясно, в каком лагере халан больше: в степном или греческом — при халанских купцах»...

Происходило то, что всегда происходит с разделившимся народом, часть которого — традиционная периферия, а другая часть — процветает и благоденствует. Окраинные, отдалённые от моря районы халан продолжали существовать давно уложенным порядком. Время от времени их жителей использовали преуспевшие единоплеменники и разные купцы из сплочённого братства срединных морей.

На береговой же полосе существовало вроде бы отдельное царствие — суетное, обустроенное и процветающее. Территория того светлого мирка невелика, но манит к себе оттёртый от лакомого куска многочисленный, разноликий люд, дразнит примером всю степь, весь лес — вплоть до великого северного народа.

Но народ приморской равнины, оттеснённый на сторону, не фатальный неудачник! Он полнится силой соседних племён, лучшими умами Степи и Леса возбуждается!..

Амбиции степняков жили и крепли. Разница меж их долей и миром светлым уяснена. Без похода положение не изменить. Конечно, не всем достанет места возле отвоёванной кормушки, но стать её пользователем мечтал каждый...

Халанам было не ясно, отчего язык готов им понятен, почему матери и старцы в один голос твердили о каких-то прошлых делах совместно с норманнами, о взаимном содействии и походах к, например, северным островам и фиордам, об общих сказках, объединяющих два мира. Земля велика, но для ищущих друг друга нет пространств и расстояний. Части целого всегда найдут способ слиться для поиска смысла. Правда, клич помощи доступен лишь ушам элиты. Человечку маленькому, не могущему объять великое, требуется другой посул... Если храбрость сердец рождает совместный порыв и дружбу, если заботы в доме соседа так похожи на твои собственные, если суровые лица просветлели благодарностью потомкам общих прадедов, значит, в том есть повеление небес свершиться большим делам!..

Выходя из шатра к ждущим взорам, Лехрафс сказал Саросу, что готам уже гонят отару тучных овец. Сам он со своими отрядами немного отойдёт в сторону, дабы избежать нечаянных стычек между горячими головами двух воинств.

С убеждённостью хорошо осведомлённого человека Лехрафс также успокоил Сароса насчёт греческих вылазок из морских портов и Борисфена, коих быть, в связи с осторожностью хитрых и жирных итакских котов, не должно, и намекнул сюзерену на распрекрасных плясуний.

Сарос вообще ревностно относился к дисциплине и равенству в своей армии и потому от такого рода услужения отказался...

Две армии стали недалеко одна от другой на недельный отдых: готская — от утомительного перехода; халанская — от спешных сборов по всей степи разрозненных вождей финно-угорских, иранских и прочих отрядов. Кстати сказать, на какое число всадников он может, при случае, опереться, Лехрафс в точности не ведал.

Сарос отправил глашатаев оповестить свою армию, разлёгшуюся кто на траве, кто в горячей пыли, что халаны — настоящие союзники, что где-то на подходе сочное, правда, пока ещё блеющее мясо, и желающие могут отправляться встречать сытный ужин.

К вечеру над готским степным станом витал дух жареной баранины. В сырые овчинки летели стрелы. Удальцы из гвардии ночью привезли к центральному кострищу растрёпанных баб. Сарос с ближайшими сподвижниками от такого «десерта» теперь не отказался — всё же добыча! Пусть и остальное воинство привыкает к новой обстановке и тоже учится сыскивать подруг...

Карл не слезал с коня — сновал от сторожевой цепи, что дугой раскинулась по Полю, до наблюдателей на берегу. С десятком друзей ездил к лагерю степняков — послушал халанские выкрики.

Лехрафс больше находился один. Иногда подзывал кого-то из свиты, чтобы отдать распоряжение. Одно из них — приглядывать за готами, наблюдать всякие неожиданности и изменения в настроении союзнической оравы в связи с пополнением её сил с моря. На восток были отправлены гонцы с извещением к жителям, чтобы от греха убирались подальше да прятали баб и девиц.

Пронеслись два дня ожидания. Плохо ориентировавшиеся в незнакомом море балтийские суда наконец вперили носы в прибрежный песок и ссыпали голодных моряков в объятья улыбчивых собратьев. Почти тут же к лагерю подоспели наскоро сколоченные на Тирасе посудины. Все много рассказывали друг другу — каждый о своём, вместе смеялись, созерцали небо и звёзды, вдыхали аромат чужой земли. Расслабившись на пышущей жаром земельке, прислушивались к себе, а также к растворенному в глухом и неясном напряжении пульсу чужбины.

Впрочем, вольготное лежание быстро надоело — здешняя теплынь возбуждала ток буйных мыслей. Кто-то загорелся желанием прямо сейчас направиться к халанам и предложить прокатиться на кораблях по игривым волнам: прознали уже, что халаны флота не имеют, потому как кем-то от моря отогнаны и к плаваниям различным не способны. Весельчаки из готов или сериванов подшучивали — мол, слишком много на степняках ненужного железа! Видно, оттого это, что в пучину окунуться уж и надежда утеряна!.. А без сечи на воде, судя по всему, эллинов не одолеть — догадывались другие.

Подъехал к отдыхающей братии Роальд с гвардейцами, попросил воинов подождать с придирками к степнякам — пока истинная сила халан не изведана. После, дабы не показаться чужаком среди своих, отъезжая, задорно высказался чуть притихшей толпе о недомыслии хозяев. Чтобы взять крепость, у коей стена лишь со стороны земли, надо напасть с моря — и никак иначе! А халаны все бьются о камни своими обветренными лбами! Так говорил Роальд, откочёвывая с глазастыми гвардейцами к другому кострищу, к другой разноголосице, боевито звучавшей на сытый желудок.

Утром, когда рассеялся туман и просохла роса, Лехрафс и Сарос со своими свитами съехались в чистом поле. Лехрафс, выспрашивая о настроениях в стане союзника, поведал о ночных гостях — лазутчиках под личиной вроде бы заблудившихся в степи. Шли-де греческие соглядатаи каждый в одиночку, каждый по своим делишкам... После утреннего суда проходимцев подняли на копья и волоком отправили поближе к приморскому гарнизону.

Пока Лехрафс рассказывал, его свита цепко наблюдала за Саросом. Лошади халан одна за другой вздымались на дыбы и ржали, выказывая горячий боевой дух.

Сарос спокойно дослушал и спросил, глядя на греческое море позади Лехрафса: «Может, то и не лазутчики были, а простые прохожие?»

Халаны, переглянувшись, засмеялись. Лехрафс же ответил, что если кому жизнь дорога, пусть дома сидит!.. «Вся округа уже знает о наших с тобой приготовлениях!» — сообщил Лехрафс, отозвав Сароса в сторону.

Халан перво-наперво высказал готскому вождю подозрение, что готы недовольны, когда конунг отстраняется от них... Сарос успокоил его, что с этими людьми и горел, и тонул... Лехрафс только посмеялся — мол, мои же люди и следят за тем, чтобы я не горел и не тонул... Сарос улыбнулся одними устами, а потом поинтересовался, где же мог тонуть царь халан?.. Тот отвечал, что его страна — не только эта степь, но и лес, и реки, и горы...

«Будем мудры, встанем при море! — посуровел Сарос, переходя к делу. — Баранов твоих доели... Когда же сподобимся вкусить своей добычи?»

Лехрафс похвалил готское мореходное умение, с которым, впрочем, лично знаком не был, и тонко намекнул, что, дескать, им, готам, и верховодить взятием портов неприступных...

Сарос при осмотре места предстоящих боёв ничего чрезвычайно неприступного в наземных укреплениях не обнаружил. Сейчас он пытался понять глубину личности Лехрафса и смысл его слов. Сарос подметил в союзнике внутреннюю перемену — тот стал как-то раскованней, говорливей, энергичней, наблюдательней...

Гот спросил у халана: «А достанет ли силы нашей, чтобы плотно охватить гавань с суши? Ведь входить в поселения придётся всё-таки не с моря, а с земли!»

Лехрафс ответствовал, что с каждым днём его армия увеличивается, так что людишек достанет...

Сарос пообещал, что сегодня же сократит время отдыха моряков, пополнит число кораблей на рейде и без промедления начнёт ученья. Это означало безотлагательную подготовку к штурму...

С тем и разъехались.

Дальнейшие события происходили без согласования планов обоих военачальников. По прошествии недели со дня первой встречи в шатре, пока готы собирали прибитые к берегу стрелы, выпущенные в грузных черноморских чаек, огромная часть халанского воинства попросту ушла из объединённого стана. Как легко собрались ветреные халаны, так же просто и съехали в неизвестном направлении... Среди оставшихся степняков ходили слухи, что один царёк увёл отряды к антской реке Рос, другой — к воротам Джора: лазутчики, видимо, сделали своё дело — перекупили халан прямо под носом у их царя Лехрафса, чтобы те провели за хорошую как никогда плату купеческие поезда на восток и юг... Оставшаяся степная орда стала день ото дня таять — но уже без всяких позывов извне.

Через три дня после условленного срока штурма Сарос с большим сопровождением влетел в лагерь Лехрафса и, спешившись, самым обычным ором вызвал царя халан к себе. Укорив за разброд в армии, за то, что халаны шепчутся всяк сам по себе, подозвал красноречивым жестом сразу всех, что были вокруг, степняков, повернулся негодующе спиной к Лехрафсу и хрипло, с надрывом, сильно злясь, выдал план предстоящих действий. Он настаивал отнестись и к своему царю, и к пришлым союзникам как к друзьям: ведь бог — громовержец и судья — никогда не карает крепких духом и ниспосылает неудачу лишь увиливающим от боя хитрецам!..

Не очень-то поняли халаны иноземца — больше смотрели на Лехрафса. И тот во всеуслышание объявил готам, что халаны — люди вольные, чем немало уважил всех своих вояк...

Сарос подступил решительно и горячечно к царю, приблизил к нему своё лицо и тихо произнёс: «Твой отец просил моего дядю прийти на помощь! Дядя умер — пришёл я! Встречай, брат! — Надсаженным голосом прорычал далее, повернув к толпе безумные и потерявшие цвет глаза. — Гони всех, кто подл и лукав! А завтра, коль останется при тебе даже один человек, склонюсь перед тобой прилюдно и пойдём в бой!»

Сарос был искренен, но сильное возбуждение его халаны восприняли как упрёк и надменный вызов. Стоявшие рядом степняки выкрикивали гордые фразы, спрашивали у царя, почему сносит он такой тон по отношению к себе?

Сарос отъехал, выбравшись из окружения окаменевших, понурых гвардейцев и отворотив к далёкому горизонту полное непонимания и ярости побелевшее лицо. Готы переглядывались меж собой, но с мест не сходили — следили за халанами.

Не в обыкновении Лехрафса было в трудную минуту слушать совета. Ведь разрозненная система всяких-разных халанских племён подчинялась его воле, его поведением усмирялась или, наоборот, возбуждалась... Лехрафс не обернулся к своим, не отъехал на плешь, где недавно дислоцировалось его могучее войско: храня царственность осанки, мимо готов поехал он к побережью. Встав на береговой уступ, осматривал чужие корабли.

Чуток времени спустя позади него сгруппировались верные ему халаны. Подняв руку — это был всем знак внимания — сделал выжидательную паузу. «Посмотри, Гуды, — обратился он только к одному человеку — тому самому переговорщику невысокого роста, — носы их лодок изваяны в виде голов и грудей прелестных женщин, а вон те — в виде драконов... И на наших стягах тоже алые тамги с драконами! Ведь не глупцы же наши отцы, что испрашивали содействия этих северных людей?!»

Лехрафс вопросил громко, для всех, и халаны за спиной независимого и бесстрашного человека решили: царь примкнёт к северянам, даже оставшись один... Потому-то все предки Лехрафса и слыли мудрецами, что умом своим держали в узде Великое Поле и нити прохладных рек, текущих, как одна, с севера... Да, царствовать может не каждый смертный... Похоже, есть сейчас у царя-отца уверенность в грандиозной затее.

«Сбросим греков в море?!» — выкрикнул резко Лехрафс.

Ему недружным ором отвечали — давно пора!.. И никто из отвечавших больше не вспоминал вчерашние и позавчерашние шатания свои...

Весь день до самой ночи готы снова и снова прыгали с борта на борт своих ладей, крепко вязали верёвки к большим кошкам, гнули в дугу длинные жерди багров, тренировались в бросании на ростры посудин лестниц, пока каждый бросок не стал точным — самая крайняя прореха лесенки должна была там надеться на мысок, а с этой стороны за тетивы должны успеть ухватиться два силача и, упираясь ногами в свой борт, крепко натянуть абордажное приспособление. В роли неприятеля дали возможность выступить некоторым любопытным халанам, но сноровка их была столь никчёмна, что, после насмешливых возгласов, к отражению атаки приступили сами готы. Они ловко скидывали в воду зацепы, рубили жерди, выбегали по грядкам встречь, готовые в жару рубануть наступавшего товарища.

На следующий день прибыли из затихшей и напуганной колонии разведчики Лехрафса. Они сообщали, что в гарнизоне паники нет, но поселяне наперебой размышляют о неизвестном, неведомо откуда появившемся воинстве. Меж торговыми слободами бесконечно перемещаются боевые отряды колонистов — греков, фракийцев, горцев, степняков. Торжки разредились, гости большим числом отплыли.

Лехрафс говорил Саросу, что к колонии скоро должно подойти подкрепление, что и так потеряно и время, и — без боёв — практически всё халанское войско, что надо атаковать греков, пока те не усилились. Сарос более не укорял халанского царя за распад строптивого ордынского соединения. Готский стратег смотрел на гавань, растворившуюся в дымке стихшего моря, и отчего-то медлил с выступлением. В тайне от всех дожидался позднего вечера.

Штурм — первое боевое крещение готов на тёплом море — начался как-то вдруг и намного раньше намеченного конунгом срока. Против застывшей в ожидании готской флотилии появились греческие корабли с огромными парусами — рассматривали противника, изучали ситуацию...

Сарос какое-то время любовался ими, советовался с гвардейцами на предмет того, не помощь ли это грекам подоспела?.. Дружно решили, что нет, обычные разведчики. И Сарос бросил клич-команду флотилии отчаливать: «Обязательно настичь и утопить наглецов!»

Расстояние до маячивших на просторе кораблей было достаточно большим. Посланные на разведку греческие парусники тотчас же поворотили к гавани. Готская эскадра из посудин, размерами много меньших, резала угол, ловя ветер, разгонялась почти вдоль берега. Маленькие паруса похлопали и налились силой морского дыхания. Гладь голубого раздолья серебрилась, мерцала, обманывала зрение возбуждённых зрителей на берегу, которым казалось, что корабли стоят, не движутся. Однако готская эскадра, увлечённая охотой, вскоре превратилась в темнеющие на лучистом фоне точки.

Сарос, согласно готским обычаям, не говоря ни слова свите, сотворил что-то схожее с ритуальным молебном — с вздыманием рук к небесам, с урчанием себе под нос — и, будто забыв про быстроногого коня, изготовив ангон, берегом моря побежал к гавани. Первые шаги — лёгкой трусцой, потом заметно ускорился, словно желая убежать от соратников и вступить в бой один. Готы, обнаружив долгожданный сигнал к атаке, смолкли, опьянели, похолодели. Халаны, стоя на пригорке, совершенно ничего не поняв, продолжали ждать распоряжений Лехрафса. Готская лавина шевельнулась и в молчании разом поскакала-побежала, набычась, за вырвавшимся далеко вперёд Саросом. Конница сплотилась в таран, а пехота, наоборот, рассыпалась.

Лехрафс заворожённо крутил ничего не понимающей головой, смотрел то в море на погоню, то на сухопутный демарш союзников, наконец, грозно призвал своё войско поддержать выступление.

Когда Лехрафс догнал Сароса, тот был уже на коне и призывно пел боевой речитатив в общем готском хоре. «Стройся со своими рядом с моей конницей и не ломайте нам клин! Влетим на валы — пусть твои не останавливаются и стремятся к причалам!» — приказал на скаку Сарос. Царь отъехал к своим.

За невысокими каменистыми валами укреплений в кучевых облаках акаций обнаружилась суетившаяся гавань. В море поспешали две громадные галеры, несколько боевых судов тоже собирались отчалить — поспешно и хаотично.

Расстояние, разделявшее нападавших от открытых подступов перед валами, было пройдено. Никакой кавалерии защитники не выставили. Перед клином приближавшейся к каменным нагромождениям завывающей конницы выросли высоченные фракийцы с луками. Кони готов и халан спотыкались, кубарем катились, подпрыгивали по земле, давя и ломая всадников. «Мирки!» — кричали готы; «Марха!» — вторили им халаны. Оба клича означали «смерть!».

Со спин лошадей атакующие прыгали на большие валуны, цеплялись за уступы под ногами фракийцев и напирали — на спины товарищей, принимавших стрелы и мечи защитников.

Не ввязываясь в рукопашный бой, фракийцы разили противников и отступали плотной шеренгой. Из-за их спин выступали греки с копьями наперевес и кололи, отпихивали оставшихся без своих коней готов и халан. Бой обещал затянуться — позиции оборонявшихся были удобны. Но с незащищённого фланга вдруг появилось конное подкрепление, с криком налетевшее и затоптавшее греков, фракийцев — всех. Далеко на взгорье, на другом берегу гавани, поднялась густая пыль — это уходили халаны, недавно бывшие верными греческому протекторату. Сопротивление было сломлено полностью, и гулкая дробь копыт оживила опустевшие настилы причалов.

А на море вскипело настоящее побоище. Уходившие от погони греческие корабли-разведчики сразу же развернулись для боя, когда из гавани им на подмогу вышли осанистые триремы и другие боевые суда меньших размеров. Многочисленная готская эскадра успела покрыть нужное расстояние вовремя и своею атакой порушить строй убегавших кораблей. Всё на панораме боя быстро смешалось, большие суда оказались облепленными малыми скорлупками неприятеля.

Началась бойня. Несколько небольших северных судёнышек и лодок приходилось на один корабль эллинов. Не подпуская атакующих близко, греки метали в них подожжённые горшки с нефтью и смолой — готские посудины вспыхивали жаркими факелами. Сбивая, заливая пламя, готы ничуть не теряли боевого задора. Удивлённые летящими бомбами и опалённые огнём их, они неистово кричали и решительно приближались к высоким греческим бортам, чтобы гореть вместе.

Остававшиеся сзади готские суда, не участвовавшие пока в схватке, начали путано маневрировать в поисках лучших вариантов продолжения боя — пока не смекнули: к греческим кораблям, изрыгающим огонь, надо подступать со стороны их носов. Там не было катапульт, а адские сирийские огненные трубы имелись лишь на двух посудинах. Черноморские моряки бросали горшки руками, и у готов была возможность подходить почти под самый нос неприятеля, не подвергая себя риску быть сожжёнными. Мало того, блокированные спереди, греки пытались хоть немного развернуться боком, дабы обрушить шквал камней, стрел, пламени на нападавших, и теряли взаимодействие друг с другом.

Бой отдалялся в море. Халаны Лехрафса с берега с ужасом смотрели на борьбу над ждущей жертв бездной. Но там, в море, никто, похоже, о смерти не помышлял. Бесстрашные неприятели ожесточённо терзали друг друга на отбортовках и палубах. Корабли горели, тонули, крутились с перекошенными, разодранными парусами на месте. Лишь высокий трёхмачтовый фрегат и длиннющие галеры, снаряженные частым гребнем вёсел, быстро уходили к горизонту, увозя рабов, ценный товар, первых мужей колонии.

Халанское сознание склонилось перед умелыми мореходами из неизвестной стороны. Морской бой длился куда дольше сухопутного — очень похожего на молниеносный прорыв. Некоторые готы даже задались вопросом о слишком лёгкой добыче, отчего-то ранее непосильной для халан.

Готские моряки, возвращаясь в порт, наполнили гавань вымученной, страшной песней. Их суда и трофейные посудины греков бессильно тюкались обугленными бортами и носами в причалы. Стона раненных под громогласные команды морских волков почти не было слышно. Уцелевшие выводили-выносили пострадавших во славу союзников.

Лехрафс чувствовал внутренний трепет и смуту своего сердца. Он замер, потрясённый звериным видом и рыком завывающих в темноте готских моряков. Те же чувства владели практически всеми халанами.

Сарос позвал Лехрафса в степь. В окружении готской гвардии они выехали в тихую, чуткую ночь — поближе к цепи Карла. Умостились на войлоке для размышлений и сна. От моря неслись бесовские звуки победной пирушки, в степь стлалась пелена гари. Дома колонии дымились, визжали дети, бабы, мужиков и пленных сгоняли в охраняемые места.

Лехрафс на следующий день, уже после полудня, тщетно пытался вызвать командиров своих отрядов. Посыльные в портовые слободы возвращались ни с чем. Лишь единицы соизволили прийти на сбор.

Саросу было весело от такого нелепого хотения его царственного союзника. Говорил он халану: «Я своих петухов не трогаю — пускай нагуляются вволю! Потому-то они и настойчивы в бою, словно ястребы!»

Лехрафс видел лукавство конунга: воины Карла — начеку; в доме, куда снесли тяжело раненных ратников, готы устроили лечебницу, и на время многие грязные и ободранные мужики превратились в целителей; слышна была также деятельность большого корабельного ремонта... Сарос никого и не думал звать, потому что все его люди знали своё дело.

«Отчего ты не смотришь добычу? — спросил Лехрафс конунга. — Почему не полнишь казну? Да и где она — твоя казна?»

«Единственный человек, у которого нет покоя и свободы, — это я. О добыче же не беспокоюсь — есть кому ей заниматься!» — мудро отвечал Сарос.

Халан спрашивал: «Там, внизу, полно женщин — неужто не желаешь их?»

«Не время. Победа — самое великое испытание войску. Примусь сейчас блудить, и уши твои, брат мой халан, перестанут слышать стук молотков и рвение пил...»

Халан в душе восторгался разумению жизни готского вождя, понимая северную природу этого разумения. Тем не менее нашёл время предупредить конунга о скором возвращении греков из-за моря. Сарос спросил у царя совета, куда править отряды дальше, внимательно выслушал союзника.

А Лехрафс присоветовал вот что. Кружить, тем более встревать в схватки здесь — уже чревато. Селения Борисфена пока лучше оставить в покое. Скоро зима. Стоит подумать о ней и о возвращении домой.

Сарос без обиняков ровным тоном объяснил, что домой не поедет, потому как не с чем: зимовка будет тут, в гостях... Лехрафс отвечал, что племена халан очень разные, что он с трудом понимает языки лесных и восточных своих подданных, поэтому, как ни прискорбно, поручиться за спокойную зимовку союзников не может.

Опустошив всё, что нашлось, обидев всех, кто попал под руку, союзное войско нехотя собралось в степи и скрытно двинулось на восток. Лехрафс представил Саросу премного странного человека по имени Роскилд и сказал, что тот поедет чуть впереди готов и сделает их путь совершенно безопасным. По уговору, Роскилд должен был указывать дорогу, двигаться днём-двумя впереди, предупреждая местные племена о приближении союзников.

Потрёпанная готская эскадра прямо-таки крадучись вышла в море. Взяли в уничтоженной колонии двух толковых лоцманов, рассадили их от греха подальше на разные корабли. Не мешкая, вереница серо-красных скорлупок и ладей под предводительством гота Кантеля потянулась к Боспору Киммерийскому.

Лехрафс отделился от готской армии и направился в свой стольный город на Танаисе, окружённый дремучим лесом. Именно туда будут съезжаться посланники племён, находящихся под рукой халанского царя. Кто-то, унижаясь, станет клясться в лояльности и верности; кто-то поведёт себя независимо, ещё и укорит отсутствием крепости руки объединителя; кто-то пришлёт дары в ожидании вызова... Так или иначе, Лехрафсу совершенно необходимо присутствовать в центральном стане.

В дороге было о чём подумать. Многое слышал Лехрафс о северных собратьях и союзниках. Всегда ощущая себя безграничным властителем Великого поля, относился он к готам, как к далёким соседям, при случае — гостям и помощникам... А увидел царь иных людей — сильных, непонятных...

Примерно такие же чувства испытывали юго-восточные и восточные халанские владыки к главенствующему клану Лехрафса. Они называли племя царя «светлыми халанами». У них переняли это название персы и греки. А ещё те, кто достигал степных берегов Чёрного и Азовского морей, именовали светловолосых обитателей здешних просторов «русаланами». Чтобы разниться с азиатами и южанами, гордые русаланы называли себя «весью». Слово это и у халан, и у готов означало «белый»...

— Что ж, — сказал Сарос, расталкивая устраивавшихся на отдых готов и, будто пловец, высоко перебирая руками в устремлении к небольшому пригорку. — Попали мы в сумрачное место... Темно оно неверными мыслишками здешних обитателей... — Сарос объявлял это всем; гул большой, уставшей толпы стихал от центра к краям. — Сохранение наших жизней не есть главная задача для нас! — прокричал конунг назад, двигаясь задом наперёд; бойцы, бывшие впереди него, бойко расступались, оттягивали коней, уже расслабленно клонивших головы. — Кто мы здесь? Крылатые ястребы?! Охотники?! Яичко под курицей?! Я не знаю!..

Вождь уверенной рукой снял с рядом стоявшего воина рогатый шлем и водрузил на себя поверх помятой маленькой стальной каски.

— Но вести себя нам надлежит в этой пустой земле, ровно зверю, чудом вырвавшемуся из облавы! Каждый должен помнить, что ему неуютно и неудобно!.. — Сарос, наконец, взошёл на пригорок, за рога поправил шлем на голове, улыбнулся своим преданным соратникам. — Единиться что-то не получается... Так что будем искать удачу сами! — Вождь решительно обнажил хитрый оскал; толпа просветлела лицами, издавая крики твёрдой уверенности в будущих победах. — Проводник наш на глаза не кажется! Но кто нам запрещает самим найти заветный город?!

Люди устало повторили хищный командирский оскал, а Сарос громко заключил:

— Если уж всё смолкло вокруг нас и никто не желает подавать нужных нам подсказок, то мы насторожимся пуще этой пустыни!

Слова Сароса разлетались далеко — храп коней и приглушённый шум вовсе не мешали речи вождя. В пульсирующей полутишине все ждали от конунга продолжения. А он перед всем войском долго смотрел на беспорядочные облака, разрываемые в вышине порывистым ветром.

— Спать мало — пусть кони лишь вволю спят! — наконец произнёс Сарос. — Не шуметь, не разбредаться — пусть обманутый тишиною зверь сам приходит к нашим стрелам! Пока я не пойму, где мы, — рога наши пусть будут всегда наготове и не страшатся ничьей крови!

Сарос снял с себя шлем и резко пронзил кривыми бычьими рогами воздух над головой. Это означало, что стеречься надобно даже здешних высших сил, даже самих небес!.. Толпа ухнула, но, памятуя об осторожности, принялась бесшумно устремлять острые мечи вверх, повторяя жест вождя, его героический вызов. Коль на выкрики и вопли наложен запрет, каждый боец готского войска старался душевней ахнуть раскрытой пастью. На Сароса смотрело несколько тысяч белых, решительных глаз. Он, широко расставив ноги, стоял, как истукан, упрямо и вызывающе глядя в небо.

Понемногу влажный ветер с моря успокоил немую толпу. Люди стали расходиться и укладываться. Гвардия возле недвижно усевшегося на землю Сароса ждала распоряжений, потом поняла, что сказано в общем-то всё. По рядам повалившихся на землю воинов побежали посыльные — набирать в оцепление добровольцев. Люди готовы были для дела на всё, что требуется, — отходили от дымка первых кострищ, обмякших, почерневших коней тянули за поводья и с готовностью вставали в строй. Гвардейцы смотрели на серые лица, шатающиеся стати и совсем немногих брали с собой.

Туманный вечер долго напряжённо белел в темноте. Дымок стлался над распластавшимися, беззвучными телами впавших в забытье долгожданного сна лохматых солдат. Гвардейцы, растирая влагу тумана на лицах, стояли на лесных опушках и буграх овражков, перед полем вслушивались и вглядывались в ночь.

Луна плыла в неиссякаемых небесных потоках. Она утихомирила землю, стянула все ветра-опахала на себя. Ночная тишь в Приазовье удивительна. Всё вокруг поддалось её очаровательному оцепенению — кроме разве что степных волков. Степной край мирно спал...

Обняв шею чуткой кобылицы, гвардеец озябшим носом вдыхал тёплый дух её гривы. Охраняя сон товарищей, радовался соратникам, выехавшим недалеко на поляну и разговорившимся. Он подносил ладони к своим щекам, жарко дул в оплетённую всклокоченной гривой шею лошади — та переступала ногами и низко склоняла голову. Гвардеец ёжился от холода, вспоминал тёплую землянку в заснеженном лесу...

Утром туман сгустился ещё плотнее. Воины со стоном поднимались с сырых лежбищ, пробирались по просыпавшемуся лагерю к окраине, брели вниз к морю. Навстречу им поднимались угрюмые гвардейцы — стягивались на отдых в загудевший лагерь. Отоспавшиеся солдаты про себя благодарили их за покой этой ночи, ловили тёплые брызги низких волн ещё почивавшего моря, плескали на лица солёную влагу, искали над горизонтом вялое, будто неживое, солнце.

Сарос ходил по биваку, сам заводил беседы с бойцами, определяя, сколько времени потребуется для отдыха. Лично объехал сменившееся оцепление, после растолкал спящего Стемида и долго беседовал с ним наедине.

Через четыре дня снялись со стоянки и быстро двинулись на полдень — к легендарному Боспору Киммерийскому. Сутки спустя к шумной кавалькаде подъехала дюжина смельчаков неизвестного халанского племени и на малопонятном языке поинтересовалась, в чём дело. Роальд ответил за Сароса, что они — друзья Лехрафса. Халаны, видимо, хорошо знали своего царя, сразу поняли, о чём речь, и, указав дальше на юг, стремительно помчались прочь — и от союзников, и от гудящего моря.

Ещё через день, сметаемые неимоверно могучим и совершенно беспрерывным западным ветром, подъехали к селению, окружённому мрачной стеной из чёрных, как смоль, брёвен.

— Это их главный город! Я уверен, и Лехрафс здесь! — обретший в голосе твёрдость заявил Роальд.

Готы, готовые ко всяким неожиданностям, разбили лагерь чуть восточнее града, за жиденькой рощицей, надеясь защититься ею от уже дурманившего ветра. Часовые со стен видели, как со дня на день ожидаемое превеликое войско рассредоточилось в рощице напротив их убежища, как отдельные всадники сновали по низине, поднимались к копям высоченного холма. Ни о чём не ведавшие землекопы и носильщики бросали лопаты, кирки, кули и разбегались прочь.

Сарос понял сразу — это мирное место, где всё и вся заняты своим делом.

Готы вокруг вождя громко спорили: разбежавшиеся людишки копали братскую могилу или большущий колодец?.. А что это за городьба эдакая, от коей аж досюда тянет хвойным духом и смолой?..

Ждать какого-либо отклика пришлось довольно долго. Гвардейцы уже шутливо советовали Саросу подпалить сию поленницу. Конунг улыбался и отвечал, что полымя станется чересчур превеликим — уж больно заслон широк и высок, даже моря отсюда не видно!..

Наконец город соизволил открыться. Часть стены гулко отвалилась, соединила берега овражка; на мосту объявились семь разодетых в железо всадников. К ним выехал Роальд — также в сопровождении шестерых гвардейцев. Хозяева и гости съехались, поговорили, после чего Роальд послал за Саросом. Когда конунг прибыл, плотно окружённый большой группой готов, старший из хозяев учтиво пригласил его в город. Готы, осмотревшись ещё раз, повлеклись приглашением.

На откинувшиеся сходни навстречу делегации готов вышли три восхитительно стройные красавицы. Девица по центру с большими, немного испуганными василькового цвета глазами держала в руках на белоснежном, расшитом полотенце каравай хлеба с полной солонкой.

Сарос со товарищи, не ожидая препон так сразу, чуть не сбили с ног ровно посреди дороги вставших прелестниц, но, к счастью, вовремя осадили коней. Стихнув, помешкав, готы вопросительно глядели в спины краем проехавших семерых провожатых, с недоумением любовались хрупкими красавицами, застывшими прямо под фырчащими мордами коней. «Мужики зовут, а бабы не впускают!?» — подумалось гостям.

Молодица с васильковыми глазами чуть-чуть приподняла краюху, сама краснея от замешательства гостей и пытаясь улыбнуться. Глаза её тревожно искали главного из пришельцев.

— Тебя ищет! — сообразив в чём дело, повеселел Стемид, выталкивая Сароса вперёд.

Конунг склонился с лошади к девице и громко спросил:

— Ты что, с длинной дороги прямо здесь меня покормить задумала, берёза весенняя?

В глаза ему бросилось, что и эта с хлебом, и две её более возрастные, приветливые спутницы увешаны золотыми побрякушками от маковок до краёв длинных до земли подолов.

Девушка держала на вытянутых руках хлеб и, казалось, не дышала. Женщины рядом белозубо улыбались, что-то напевали и пританцовывали. Сарос догадался, что это местный ритуал, и протянул руку дабы подхватить хлеб. Но девица вдруг прижала каравай к себе.

— Что за игры? — Сарос резко выпрямился в седле, оглядел своих, потом городских зевак, собравшихся и расшумевшихся в рамке ворот, грозным ястребом навис над прекрасной девушкой. Она же вновь приподнимала хлеб, но кивком головы показала гостю, что надо бы спешиться чести ради.

Взгляд пылавшей румянцем прелестницы упёрся в мохнатое лицо Сароса. Конунг перекинул ногу над шеей коня и спрыгнул на деревянный настил. С трудом пряча резанувшую затёкшие ноги боль, ступил навстречу склонившимся в низком поклоне посланницам. Взяв хлеб-соль, Сарос потоптался и решил тут же отдать приношение Роальду. Но девица лёгким движением обильно позолоченной ручки остановила его, цепкими пальцами отщипнула от края мягкой ковриги жменю, макнула в соль и поднесла к устам гостя. «Не издёвка ли всё это, не унижение ли вся эта возня на пороге?» — мелькнуло в голове гота, но поразительной красоты васильковые очи девушки смотрели искренне и с ожиданием.

«Отчего же она так кротка, ведь наверно не рабыня тутошняя?» — Сарос по-мальчишески открыл рот. Стоял, жевал, смотрел на опущенные ресницы девки, пытался дотянуться глазами до груди, однако почему-то вдруг постеснялся — оробел. А за своей спиной почуял жаркие догляды друзей, наблюдавших за ним и за всей этой сценой. Сдавленно вздохнул, но так и не посмел оглядеть девицу ниже подбородка.

Проглотив угощение, конунг проговорил на готском языке благодарственное слово и, неожиданно даже для самого себя, уже отступившую в сторонку девушку облапил за шею и неуклюже поцеловал, крякнув вдруг всем нутром. Колечки, звёздочки, серёжки, колты, перлы зазвенели от резко отдёрнувшегося ангельски-целомудренного личика. Сарос передал хлеб Стемиду и вскочил в седло, не обращая внимания на хитрющие улыбочки соратников.

— Что ж, приём сладок, братцы, — огласил своё ощущение предводитель и наполнил воздухом мощную грудь. Радостно покрасовался перед товарищами. Проезжая мимо пытавшейся скрыться в толпе синеокой молодицы, подхватил её и втащил на своего коня. Девка ахнула, закрыла руками от знакомых горожан вспыхнувшее лицо и гибкой статью припала к конской шее. Сарос хотел победно глянуть на гикнувших одобрительно гвардейцев, но бёдра его вдруг ощутили жар округлых и мягких девичьих ягодиц... Конунг с окаменевшим ликом вылетел из седла, взял коня за повод и в город вошёл пешком.

Толпа говорливого и глазастого люда крутилась у ворот, толкала готских коней, сняла зардевшуюся девку с высокого жеребца, смеясь над пришельцами.

В городе было на удивление много людей, шумною толпою собравшихся для тщательного освидетельствования гостей. Сарос, высясь над всеми и зорко осматривая всё вокруг, прямо перед собой увидел вдруг шеренгу великолепных витязей в длинных кольчугах и островерхих шлемах. Конунг, оторопев, остановился. Его спутники, взяв на изготовку ангоны, окружили своего вождя и тоже выстроились более или менее ровно — как смогли.

Готов всю дорогу мучил один вопрос: куда скрылся Лехрафс? Сарос, видя, как всё гладко обставлено со встречей, почему-то решил, что рядом где-то должен быть царь халан. «Ещё девка эта! Глазастая, мягкая, стеснительная, будто обиженная кем-то... Но где же Лехрафс? Почему не выходит встречать? Опять ждёт, когда меня приведут к нему?»

Слева к готам приблизились два достаточно пожилых человека в тёплых одеяниях, покроем очень схожих с греческим хламидами. Перед ними со стальной тонкой тростью шёл простоволосый богатырь, бесцеремонно отворачивал морды готских коней, раз от разу недовольно покрикивал на упрямых гостей, не дававших дорогу его господам. Последние тоже были без головных уборов. Их волосы перехватывали искрящиеся тонкие пояски. Один мужчина был смугл, другой светел.

Сарос, наблюдая приближение видных людей города, определил, что также надлежит спешиться. Он подал знак Роальду, и они вместе, оставив коней, двинулись навстречу седовласым мужам.

Готы, оставшиеся в сёдлах растерянно смотрели на своего вождя. Их кони гарцевали, крутились, отодвигались к толпе чёрного люда. Так что вокруг представителей обеих сторон образовалась открытая площадка.

Смуглый и светлый остановились перед прямо-таки звериными статями главных готов. Как будто сошлись внезапно два мира. Волосы бояр были уложены крупным гребнем так ровно, что локоны их причёсок хранили ровные бороздки прядей. Бороды, умащённые маслом, имели формы ровных лопаток и совершенно не поддавались морскому ветру, раздольно гулявшему по городу. Темно-бархатные богатые опашни отцов града резко подчёркивали разность положений встречавшихся, косвенно указывая на ничтожность варваров.

Сарос с Роальдом испытывали в сей миг чувство страшной неловкости, разглядывая горделивых стариков. Конунг с открытым неудовольствием ответил на заносчивые, оценивающие взгляды городских вождей. Ему — бесстрашному, умелому воину — даже сейчас было что продемонстрировать в пику их неприятной надменности.

— До нас долетели вести, что смелый воитель разрушил большой и сильный греческий полис менее чем за половину дня? — поднимая лопату-бороду, спросил светлый боярин.

Из сказанного конунг уразумел не более двух слов. Поморщившись, зло взглянул на обоих стариков. Смуглый крикнул переводчика, а светлый повторил вопрос-приветствие. Сарос с силой выдавил воздух из ноздрей и стал боком к совершенно непонятным людям.

— Где Лехрафс? — Гот едва повернул голову в сторону бояр, зорко вглядываясь в туман глаз светлого, в мерцание пытающихся уразуметь гостя очей смуглого.

— Лехрафс в своём родовом стане, — успел ответить первый переводчик, тут же заменённый на другого, который, подступив к готам поближе, сказал:

— Ваш язык мне знаком... — И просиял к месту пришедшейся надобностью, покорно косясь на господ.

Сарос загадочно посмеялся, посмотрел на напряжённо внимавшую ему гвардию, будто представляя городским правителям своих молодцов. Затем сделал два шага навстречу светлому и, не замечая нового толмача, не скрывая насмешки, спросил:

— А Роскилд где? Ха-ха-ха!

Оба боярина изменились лицами. Смуглый хоть и понял вопрос, всё равно отвёл взгляд на переводчика — тот выдал никому не нужный перевод.

— Царя готов мы просим во дворец обмыться и отдохнуть с трудной дороги к друзьям, — проговорил светлый, делая рукой приглашающий жест.

Сарос не двинулся с места. С чего бы это ему следовать за незнакомцами, пусть назвавшихся друзьями? Тем более не было ясности: к нему одному относится приглашение, или ко всем готам сразу?

Смуглый что-то наговаривал светлому в спину и старался не смотреть на Сароса. Роальд, почувствовав настрой конунга, красноречиво показал подвести коней. Горбатый нос смуглого дёрнулся в сторону пришедших в движение готских всадников, потом повернулся к их вождю, решительно взобравшемуся на обрадованного коня.

— Лехрафс обещал нам зимовку! — крикнул сверху вниз конунг. — Будет за неё вам нужна какая-то услуга, мы с готовностью её окажем. Да, если то в ваших силах, устройте ж мне встречу с Лехрафсом! — Вождь наконец освободился от неприятной растерянности, овладевшей им с того момента, когда часть стены с грохотом отвалилась, открыв дорогу в чудо-град.

Конь Сароса увлёк за собой к выходу своих гривастых собратьев. Его наездник, оценив беседу с боярами руссов как некую мороку, искал в пёстрой толпе девицу с васильковыми глазами. Конунг крутил головой, резко оборачивался, тянул повод на себя, тормозя напор выезжавших соратников. В толпе кричали — мол, лохмач — дикий, совсем закрутился!..

— Стемид! — позвал Сарос, и когда тот в толчее под аркой ворот пробрался к нему, резко скомандовал: — Нечего всем выезжать! Возьми людей и останься!.. А ну назад, в город! — Вождь отсёк половину готской толпы условным движением своего копья. — Стемид, всё тут разузнай, особенно — кто тут самый главный!.. Девку с хлебом мне найди! Выясни, кто она. Коли рабыня, покараем негодяя... Хм, нет, лучше выкупи и приведи!.. — Сарос напоследок оглядел пёструю, смеющуюся толпу. — Где Карл? — крикнул он, когда съехал с помоста на чёрную, сырую, обветренную землю. Сарос начинал искать кого-либо, когда сразу несколько планов обрушивалось на его бедную голову.

Армия его разъехалась и принялась шнырять по всей округе. Конники носились вдоль бревенчатой стены, маячили на плешке обезглавленного холма. Часть возвратилась с моря: перепачканные грязью плавней всадники доложили вождю, что корабли Кантеля стоят на рейде и им подан знак. Сарос дал указание отойти войску от города на полдневное расстояние и где-нибудь в леске или низине разбить лагерь. Войско обогнуло опустевший, перепаханный холм и двинулось вдоль края поросшего камышом болотца, зыркая по сторонам в поисках пропитания.

Выбрали местечко для зимнего стана, которое не понравилось почти никому. Заболоченная, сырая, просторная низина, однако, имела возвышенности по краям, представлявшие собой надёжные преграды для ветров. Единственное незащищённое направление — горловина ручья, вытекавшего из топей буро-мутной, кисельной жижей. Грязный поток вдали менял цвет и сливался с водами непорочно-голубого моря. Оттуда, с южной стороны, хорошо видимые корабли могли вплотную подойти к берегу широкого залива, а также, чуть поднявшись по руслицу, спрятаться от будущих штормов. К тому же там пока ещё светило мало-мальски тёплое солнышко... По периметру возвышавшихся над лагерем бугров принялись рыть землянки-форпосты для наблюдения, охапками сносить туда рогоз.

Прошёл день, потом второй. Стоянка беспрестанно дымила кострами. Меж коней ошалело отирались пригнанные откуда-то овцы и козы. По лагерю носились бабы. В ответ на их взвизги и причитания слышался раскатистый смех мужиков.

Сарос восседал в кругу военачальников.

— Никогда в своей жизни даже и представить не мог ничего подобного! — делился впечатлениями о жизни города руссов Кантель, разбивая о камень конский мосол и со свистом высасывал из него ещё горячие мозги. — Правда, кораблей у них мало, но эти длинные, с вёслами, хороши! — Кантель утёр усы и бороду.

— Чего они в них возят? — поинтересовался Сарос у всех.

— Может, землю копают да на тот берег переправляют? — предположил Стемид. — И чего они в земле роют? Братья ездили, всё осмотрели — ничего в той земле нет, кроме самой земли.

— Лехрафс — царь им, иль нет? — Вопрос Роальда в последние дни звучал частенько, не давая покоя готским командирам.

— Они его знают — раз предлагали нам... то есть тебе, конунг, погостить в их дворце. Приняли нас, как посланцев от него... — рассуждал Стемид. — Может, такой град не один у Лехрафса? — Мысль Стемида никого не оставила равнодушным, глаза присутствующих упёрлись в него. — Какие людишки-то чистые, гладкие, а бабьи глазки так и блещут в толпе!

Сароса при словах этих передёрнуло:

— Ты там всех, что ли, пересмотрел? Говоришь пустое, а дела от тебя не слышно! Берёзку мою в висюльках нашёл?

Стемид приезжал из города всегда ближе к вечеру. Первым делом Сарос спрашивал его о той зазнобе. И сейчас вопрос вождя проскрипел укоризною.

— Ведать по всему, рабыня она, конунг. Я тебе говорил — у них есть местечко, где торгуют невольничий товар. Но там нет её... Или затворенная у кого?.. Во все дома ведь не войдёшь, не проверишь. Я хожу, спрашиваю... Ты, командир, не отчаивайся — сыщется. Если только...

— Что?! — Сарос схватил Стемида за локоть. Тот дёрнулся, посопел носом, откинулся на спину и закончил:

— ...если она не какая-то царица здешняя! А ещё... — Стемид чуть поднял голову и всхохотнул при виде уставившегося на него конунга. — Ещё, правда, я не был, где лён моют и чешут. Дом там есть, а к нему дорожка из просыпавшегося зерна... Видел также здание большое — вроде паруса там набивают бабы с мужиками. Ты Кантеля туда пошли — сие по его части: спросится там у кого-то, зайдёт, посмотрит...

Кантель, развалившийся на земле, задумчиво улыбнулся в небеса, провёл засаленной, пахнувшей мясом пятерней по копне прямых, белёсых волос на темени. Стемид продолжил перечислять места, где могла бы скрываться зазноба Сароса:

— При войске ещё бабы есть — исподники стирают каждый день на взморье... А может, она мотылёк при ночном костре? Я-то ухожу рано...

— Пустое! Дочка она чья-то! Молодая ещё... — не согласился Сарос, на самом деле сильно сомневаясь в незрелости девицы. Взглянул на друзей — что они мыслят о ней?

— Да-да, на сучку с кривой спиной не похожа, — сам же и отверг своё предположение Стемид.

— Мне от тебя нехорошо стало! — громыхнул на Стемида вождь. — Ты ищи, а не придумывай тут ерунду! Ходите там смотрите, а я здесь как...

— Хороша девка! — будто ничего и не слышал лучший друг конунга. — Найду — времени у нас много!

— Найдём! — поддержал и Роальд.

— Долго вы ищите! Мочи больше нет! Хоть не вспоминай — и в глазах темнеет, и щемит... Не было со мной такого-то никогда! Раз — и всё опрокинулось, братцы!..

Воители понимающе посмеялись над другом.

— Там, чуешь, новенькие визжат — привести, что ль? — предложил на полном серьёзе Роальд.

— Если завтра не найдёте, послезавтра сам пойду! — Конунг ощупал на себе шевелюру, бороду, усищи, кои оттянулись почти до самой груди и никак не походили на ровные лопатки городских вельмож. — Давай беги за той, слышишь, голосистой... Пока не начудили — веди сюда скорей! — Сарос собственноручно поднял Роальда и погнал на крики весьма и весьма голосистой бабёнки. — Успей, чтоб ножичек острый ей доверить не страшно было... Беги же! В городе, что ль, ловите? Не ловите в городе! — разнёсся над гундящим лагерем призыв вождя.

Роальд пересёк наискосок пологий склон. В темноте на кого-то с разбегу нарвался, на кого-то истошно наорал. Вот голос его приблизился обратно, на подходе звучал успокоительно — видимо, относился к всхлипывающей женщине.

Баба стояла перед Саросом, затравленно прижимая кулаки к впалой груди. Роальд на всякий случай её обыскал и, не зная, зачем вдруг командиру понадобилась эта крикунья, растравляя мужской интерес, похлопал ту по бокам и жидкой заднице.

— Ну, иди, садись, ешь... — попытался успокоить гостью вождь. — Не ной... Подними лицо, дай посмотреть.

Баба ухнулась на землю и принялась скрести её руками, сучить ногами и орать.

— Ты чего, не успел?

— Где там успеть? Небось, пока сюда тащили, не раз пользовали.

— Плохо... Чего она так визжит-то? Ущерб какой у неё?

— Нет, целая... С чертями в голове, наверно. Чу, не вопи! — Роальд пнул бабу в бок, та охнула, вытянула руки и стала плакать тише.

Сарос подошёл к пленнице. Приблизив своё лицо, принялся ласково говорить с ней, поглаживая её волосы. Потом прогнал товарищей и водой из меха обмывал зарёванное лицо. Баба чуть утихомирилась. Сарос для пущего успокоения обнял вздрагивавшую женщину и завалил на себя. По-отцовски подобрал её руки и ноги с сырой и холодной земли, как люлька, чуть закачался телом, нараспев говоря что-то. И баба, не дождавшись страшного для неё, сначала смолкла, потом ровно задышала и перестала сопливеть.

Старания Сароса не пропали даром: горемычная пленница робко поглядела на лунного цвета лицо незнакомца, задержала на нём взгляд подольше, миг не дышала. В довершение уткнулась мокрым носом в его бубнящие уста.

Не желая более искушать природу, дабы не испортить свою задумку, Сарос отвалил бабу, бросил ей тёплые подстилки и отошёл к костру. Острым лезвием маленького ножичка обрезая на себе пряди бороды и всклоченных патл, гот говорил, что ей некого и нечего тут бояться. Что надо обрезать мои волосы правильно — по-городскому.

Баба большими глазищами смотрела на пучки его волос, озиралась, порывалась уйти, на малопонятном языке пыталась уговаривать и что-то объяснять, указывая в сторону степи. Гот, решив подождать с подстриганием до утра, холодно заявил вновь возбудившейся пленнице:

— Спи уж, грейся. Завтра день большой. Сделаешь мне тогда, как у них... — Он снял с себя козью накидку и бережно укутал бабе ноги. Сам сел у костра и оселком стал вострить нож. Чуть погодя к огню вернулись друзья...

Следующим утром первые снежинки закружились на сыром, голомянистом ветру. Прибыл давно ожидаемый вечно угрюмый Карл. Возле Сароса в этот момент никого из близких друзей не было: все отправились в город.

Услышав шум, смех и свист воинства за буграми, вождь поспешил наверх. Большой отряд Карла цепью втекал в стаю, состоявшую из растрёпанных, праздных, безоружных воинов, вздымавших вверх руки и лезших с объятиями, — неприятная для глаз главнокомандующего картина. Он и не пошёл оттого никуда, с возвышения осмотрел своё срамное воинство и вернулся к костру.

— И это все наши? А где остальные? — Карл на тонконогом скакуне топтался над Саросом.

— В городе все, или промышляют где-то... — Конунг поднял глаза на Карла, но тот будто и не желал спешиваться: лошадь его, пританцовывая-подпрыгивая, прошла за спину, встала, тюкая надоедливо копытцами. — Да слазь ты! И расскажи хоть что-то! — Сарос обернулся назад и увидел в неуютной близости от себя шустрые ходули степного красавца, который прямо-таки выламывался под умелым седоком. — Брось своего кузнечика и рассказывай, где был!

— Хочешь подарю?

— Мяса в нём мало, не кормил, что ли?

— Замысловато ты тут устроился... Безрадостно... Только о мясе теперь и думаешь.

— Как рубану по тараканьим этим ножкам! — Сарос не выдержал пляски-глумления за спиной, поднялся, обнажил меч.

— Что в городе? — Карл выехал к костру и заставил коня выкинуть залихватский курбет: за поводья сильно вывернул лошадиную морду — скакун на задних ногах сделал два прыжка назад и, резко выравниваясь, сильно тряхнул наездника.

— Убьёшься, чёрт! — Сарос, наконец, заметил стать скакуна. — Красавец!

Карл соскочил на землю, подошёл к конунгу, пал перед ним на одно колено и склонил непокрытую голову. Сарос возложил на неё ладонь и тихо произнёс:

— Слава богам, что милуют тебя непоседливого.

— Не думал уж и увидеться, — проговорил Карл, когда уселись с той стороны костра, куда не совался гуляющий шлейф тяжёлого дыма; Сарос ничего не ответил, приготовившись долго и напряжённо слушать. — Лехрафс не зря, совсем не зря тебя позвал. Тяжело ему очень. Своих воинов, ты и сам понял, у него немного. Хоть он и царь, но на битву пойти за ним могут лишь новые племена, которых никто из купцов не приглашает в дело, да ещё гвардия его, коей он платит даже и без походов. Здешний народец, что у моря вдали городов, и народец, что на Тавре и на Тирасе, родственные нам. Все глазеют на другой берег, кормятся с греческих рук да ждут, кто больше заплатит. Коль платы от Лехрафса долго нет, то и разбегаются от него каждый по своим промыслам. Тут все такие. И город этот... Как он зовётся?

— Не знаю я... Забыл... Кантель говорил что-то...

— Мне в степи называли: город асов — Ас-град. Река чуть дальше течёт, и город ещё на ней стоит, а болот там уже нет. Если не врут люди, то река до гор ведёт, до племён, где каждый поодиночке живёт — не как мы... — Карл выбросил указующую десницу в сторону видных отсюда деревянных стен и вопросительно посмотрел на Сароса: конунг ничего этого не знал. — А за рекой, за городом соседним опять город лежит — только на другом море. Оттуда к грекам короче, — продолжил Карл.

— Здесь что, два моря? — Конунг теперь и сам понял, что в последнее время совсем не занимался никакими делами.

— Что-то ты помолодел... Ветром выдуло всю твою поросль, или болен? — Карл с недоверием всмотрелся в лицо командира, выражавшее внимательный интерес, задержался на сильно укороченной причёске, потом отвернулся к невидимому за бугром селению. — Город сей построен людьми, которые в незапамятные времена отошли туда, — Карл показал рукой на север, — а здесь нынче непонятные племена живут сами по себе. Но всё равно, мне говорили, они послушны Лехрафсу.

— Так кто же Лехрафс? — Сарос явно испытывал раздражение от неприятного осознания полного непонимания ситуации.

— Что ты нервный такой? Чего лик оголил-то?

— Сердечная немочь обуяла.

— Кто ж виновница?

— Есть тут одна... Горожанка... Пальцы цепкие. Глаза — ах, ах! — вроде бьют по темени и лезут внутрь! Но краснеет и пугается... Не могу боле. Вожделею её! Город намерен вверх дном перевернуть...

— Да... — понимающе покивал Карл и стал ждать, когда Сарос закончит пыхтеть, моргать, сжимать кулаки, ощупывать остатки бороды и вновь вспомнит о рассказчике.

— Может статься, этот город и не Лехрафса вовсе? — вышел-таки из душевного раздрая вождь.

— Лехрафс его обороняет от всех — это точно.

— А какой народ под Лехрафсом?

— Он тут царь всем!

Конунг мало что понял в последнем изречении и пообещал:

— Я у тебя больше ни о чём не спрошу — сижу и молчу. Ты вещай по порядку, что знаешь. После соображения выскажешь. А власы мои не тронь — я из-за этого ненужные грады готов брать! — Сарос устроился поудобнее и смолк.

Карл посмотрел на ушедшего далеко вверх своего скакуна.

— Другой породы, а всё ж тянет его и к непохожим на него кобылам... Чем кормить-то будем коньков наших здесь?.. А, ладно... — Карл повернулся к конунгу. — Тут, в городе, своя управа, но они платят Лехрафсу оружием, а тот уряжает степь... Поговаривают, и второй здешний город под защитой когда-то Лехрафса предков обретался, так как войску греческому путь туда всегда был закрыт. Там люди живут — всем здешним сородичи, временем разведённые, житием разобщённые. По сии поры боятся они, что Лехрафс, вернее, люд асский, спихнёт их в море или, уйдя куда-нибудь, перестанет быть стеной — что ещё хуже. Беда у них такая: горцы Кораиса досаждают — выходят из-за гор и преграды чинят. Речка, от которой этот Ас-град с умыслом понятным отступил, прямо и ведёт во владения тех беспокойных горных людишек.

— И что, второй город такой же великий? — не удержался Сарос от вопроса.

— Этот — великий, а тот маленький. Так говорят... Но и тот, и этот норовят жить сами по себе. Сей Ас-град от богатства своего задумал воинство большое держать. Стеной этим летом новой обнёсся, и люди там объявляются, доселе никому не знакомые.

— А у Лехрафса что? — Сарос кивнул в сторону северной степи.

— Думаю, вся будущность Лехрафса пройдёт в степи. В городе он не власть, хотя может его разрушить. Но, опять же, останется без доброго оружия. Ему рушить — себе самому вредить только. Город на самом деле уже и сейчас сам по себе. Лехрафс очень напрасно далеко засел.

— Да, Карл, здесь народ другой, хозяйство непохожее, опять же корабли иные, а жизнь — ровно в клетке... Мы-то здесь зачем? Ни добычи тут, ни уюта!

— Нам до весны, — перенял беспокойство вождя разведчик. — Сейчас надо подумать, как зимовать станем. Что это — зимовье? — Карл с болью смотрел на вялых людей, бродивших по краям болотистых очагов, на коней, без всякого интереса обнюхивавших жухлые камышовые стрелки и корявые, жиденькие, чуть живые деревца. — Сарос, по весне половины людей и коней не досчитаемся — сгинут.

— Что ж, уходить? Куда? В город? Этот большой город для нас мал...

— Езжай, скажи, чтоб корм коням выдали да вежи, скот, работников!

— У них нет столько, — не ясно для чего Сарос пытался защитить город, кой только что хотел перевернуть вверх дном. — Лехрафс сказал зимовать здесь, а не рушить...

— Не то место, где следует помнить Лехрафса! Пойди к городскому конунгу и закажи всё, что нам надо! — настаивал Карл.

— Подождём день-другой. Сейчас придут Стемид, Кантель...

— Кантелю скажи, чтоб ни единого их судёнышка боле не впускал и не выпускал — посговорчивее будут.

— Может, и вправду сжечь городок? Какой и кому толк в нём? Возьмём только, что надо...

— А с кем ты его возьмёшь? С ними? — Карл стоял, обращённый к простуженному и сейчас, в полдень, какому-то совершенно пустому лагерю.

Сарос снял с пояса бычий рог и затрубил сбор. Лагерь онемел, напрягся, радостно зашумел. К конунгу прибежали военачальники — те, что были в данный момент в стане, и с просветлёнными ликами ждали команд. Карл отъехал от занятого делом вождя, попросив свой разведотряд тут ни во что не вмешивать: людям требовалось отдохнуть после долгой и смертельно опасной дороги.

— Что случилось, Сарос? — прокричал с пригорка Стемид. — Город всполошился, на нас волками смотрят, их войска встали у ворот. Кантель на берегу ждёт указаний.

— Карл вернулся? — смотрел на пришедшее в движение войско Роальд, пытаясь хоть что-то понять.

— Стемид, Кантеля ко мне! — грозно распорядился Сарос. — Убрать из лагеря всех баб! Чего они тут до сих пор?! Роальд, скажи всем, что гулянье окончено!

Вернувшийся из города в числе остальных Роальд бросился по откосу исполнять распоряжение.

Сарос выехал на заполнившийся воинством западный бугор и заорал о смерти, здесь притаившейся, если всё в таком бездействии и продолжится. Самыми внимательными слушателями его были только что прибывшие из города друзья-военачальники и шебутные гвардейцы. Не уяснив до конца своей роли на этом сборе, они принялись приструнивать личный состав, во всеуслышание выкрикивая вопросы к рядовым: «Что за копьё?», «Когда с игрушками покончишь?» Отъезжать в глубину рядов, правда, не спешили, ловя каждый звук речи оратора.

— А кто наш самый главный враг? — спросил у взбодрённого войска конунг и сам же огласил ответ. — Конунг армии, которая не знает, что делать, когда не звенят мечи, и не падают тела ненавистных противников!

На это меж рядами послышался неодобрительный шум, в котором тонули следующие слова Сароса. Он тем не менее скакал, орал, хмурился ещё больше.

— Покровительство наших богов в сей земле не властно над случаем! Здесь боги лукавые, им молятся маленькие людишки, которые решили нас заживо сгноить!..

Дальнейшую речь конунга напрочь уничтожил неистовый всполох возмущения и досады, рьяное желание отмщения всем и вся за то, что случилось.

— Зовите Кантеля!

Приказ вождя бросились исполнять ещё полсотни гвардейцев. Командиры малых подразделений выехали из рядов и начали подтягиваться к Саросу. Армия, облачённая в рогатые шлемы, ужасные красные маски, перьевые нарукавники, в украшенные металлическими бляхами шкуры и кожаные панцири, жаждала насладиться боем.

— Что вы с Карлом задумали? — громко прокричал Саросу Стемид. — Штурм?

— Пусть люди окружат город и всё, что перед стеной, сожгут!

— И пристань?

— Всё! Где Кантель?! Поехали к Карлу!

Через несколько мгновений заведённое воинство взорвалось улюлюканьем.

Карла искали долго. На том месте, где его оставил Сарос, разведчика не было. Разведчики на вопрос, где ваш командир, бестолково мычали и отворачивались...

— Карл, вставай — совет будет! — Сарос ногой подгрёб угли в почти растаявший костёр.

— Ух, горазды вы кричать! — Из шкур высунул ещё спящую физиономию Карл.

Собравшаяся братия вытащила его, сильно била по плечам — здороваясь, а за одно и пробуждая.

— Есть что-то, чего ты не успел мне поведать? — Сарос был серьёзен.

— А мы не знаем, что вы по сию пору напридумывали! — Стемид был настроен не менее решительно. — Давай-ка заново!.. А войск в городе немало. Железо на каждом! Как бы не выступили!

— Роальд, пошли кого-нибудь, чтоб у ворот стояли до команды!

— Там ворот — до десятка! — раздражённо ответил вождю Роальд.

— Ворот, а не лазеек!.. Хотя правильно — всё там обложите, и чтоб комар носа не высунул!.. Кантель где?!

— Убыл на корабли. Ему дали знать.

— С этой поры город в осаде — так войску веселей! — Сарос гордился внезапной находчивостью. — И незачем мне про всё у вас выспрашивать, как там и что: теперь они сами, звери норные, явятся сюда, на это болото... Шлем мне с рогами и перьями сделать этой ночью! Гвардейцам своим скажи сейчас же!

Роальд, отряхиваясь, побежал отдать распоряжение.

— Карл, много ли народа в округе поблизости? — обратился к другу Сарос.

— Дороги как будто пусты, но племена все в своих кочевьях. Вряд ли они ничего о происходящем не узнают. Вокруг — главным образом в лесках — таятся хуторки тех, кто землю пашет и хлеб сеет. По ним и слывёт молва. Огонь-то у стен града издалека увидят.

— Ух, ты! — Все вскочили полюбоваться, как озарился предвечерний небосвод, которому откликнулись кровавыми блестками волны моря.

— А если город займётся?

— Вот беги и скажи, чтоб город берегли пуще зеницы! — Этот крик вождь вновь адресовал уже прилично запыхавшемуся Роальду. — Нет, выеду сам руководить... — Конунг смотрел в удалявшуюся спину Роальда, взгромоздившегося на коня.

— Уймись, брат, они там будут сидеть, как мыши в старой шубе! — убеждал вождя Карл, показывая на пустующее возле себя место и предлагая вернуться. — Так вот, города, что с этой стороны моря, все принадлежат власти Лехрафса, а на той — греческие суть города. Когда-то давно эти платили царю халан — при дедах и прадедах... Я так понял, что Лехрафса уже совсем от моря оттёрли.

— А зачем людям Лехрафса море? — засмеялся кто-то у костра.

— Вишь, города-то привередничают уже! — Карл показал на зарево и куда-то ещё в сторону.

— И тебе Лехрафс сказал с ними воевать? И нас он звал, чтоб ему вернуться к морю! — недоверчиво засмеялся Стемид. За ним молча сидел передавший очередной приказ Роальд и более не собирался произносить ни единого звука.

— А чего нас звать? Отцы наши давно норовили отправиться к полдню! — произнёс всё тот же голос за костром.

— Инегельд, ты как глашатай из-за туч! Иди сюда! — позвал Сарос.

— Ну-ка, расскажите о городе, — попросил Карл.

— Не город — чудо! Народу — тьма!

— Поточней! Сколько народа, какие лица, каков товар, какие цветом кожи рабы? — основательно взялся за дело Карл.

— Народ обычный, но шумный. И глазастый, — подал пример подробного рассказа Сарос.

— Горбоносые и чернявые есть. Стоят — как сурки и зайцы. Не шевелятся — чисто столбы! — дополнил картину Стемид.

— И войско их не шевелится, — Роальд, не моргая, смотрел на Сароса.

— Бабы — что молодые головы клонят! — проговорил Стемид, сильно взволновавшись.

— А на торге? — всех спросил Карл.

— Торг большой, там всё есть, — основательно произнёс Инегельд.

— Железных мелких вещей с умыслом со всяким полно, есть штуки, какие на дверь вешают, и никто войти не может.

— На кубках, из каких и мы пьём, узор лежит, словно заворожённая вода!

— Как лёд.

— А под ним цветы, решётки... Видел и я.

— Между домов гати плоские настелены...

— Девки хороши...

— Бабы хохочут прямо в лицо...

— Человек плясал в бусах и с осиным гнездом из тряпок на голове... Чёрный, зубастый... На малого ребёнка ликом похож, а чёрный — страсть!..

— Бабы ругаются! Только их и слышно, да горбоносых с печёными...

— Песни поют, когда нам уж уходить...

— Работники стоят у пристани толпой. Когда мы только прибыли, они землю стаскивали с горы, теперь стоят и ругаются...

— Галер много? — Карл рукой показал, что это такие длинные, с высокими мысами суда.

— Есть всякие, и эти тоже. Все корабли очень большие. Люди нарядные, разноцветные...

— А войска где-нибудь ещё есть? В каком-нибудь здании сидят? Велико ли число таких зданий, и сами здания велики ли?

— Они на конях и пешим ходом у ворот главных, на площади перед дворцами. На пристани их много. Лезут некоторые, пристают, а больше гурьбой подходят и смеются...

— Да, смеются они неприятно, никак не останавливаясь, всех вокруг собирая...

— Воины те белы?

— Белые. И тёмные чуть есть, и с глазами коричневыми, как у Инегельда...

— А с перьями на шлемах — вот так, гребнем — есть? Как на моём...

— Нет...

— Нету...

— Фракийцев? Нету! — с пониманием подтвердил Роальд.

— Да-а, — протянул Карл. — Все эти города живут сами по себе.

— А чем они живут-то? Если племена с округи все ушли? — Роальд задал слишком сложные вопросы для товарищей, только что пришедших из варварских мест.

— Нам о том не стоит печалиться, — сказал Сарос. Так и не дождавшись слова от Карла, переглянулся со всеми. — Торгуют: в одном месте берут — в другое везут.

— Изготовляют что-то. Стараются, землю таскают... — В голосе Стемида сквозили нотки смутного понимания, сожаления, ошибки.

Пристани были большие. Огонь, объявший их, взмыл до самых небес. Заморские купцы в который раз сетовали на руссов: в Фанагории-де, от такого случая подальше, пристань расположена в тридцати стадиях от главного града. Здесь же во время пожара часто расположенные портовые сооружения всегда выгорают!.. Еле-еле сегодня отстояли, чтобы стена не занялась полымем!

В запертом городе всё население вышло на улицы — ждали худшего, готовились к бою и смерти. Войска руссов жаждали праведной сечи, просили дозволения у бояр выйти — пусть и на верную погибель — за ворота.

Вертфаст, тот самый светлый боярин, что в первый день встречал Сароса, настоял подождать с вылазкой и отправился домой. Там под суконный, шитый золотом кафтан поддел мелко-кольчатую железную рубаху, достал золочёный ассирийский шлем и спустился в тёмные подвалы своего дворца...

С севера от стоянки готов послышалось оживление и крики «Вот он!», «Сам явился», «Несёт нелёгкая гостя!» У костра Сароса все подумали, что приближается Кантель, сопровождаемый толпой. Но зачем так грубы словечки там?.. Бестолковый кортеж по мере приближения сыпал издёвки всё более часто. Сарос, чуя неуклад, бросился навстречу. За ним остальные.

На спотыкавшейся и всё время норовившей оглядеть свою спину лошади везли посла. Тот лежал на животе, прижатый сильными лапами к подпрыгивавшему хребту животины. Длинные, поседевшие волосы колебал ветер. Сарос за патлы приподнял голову посла и посмотрел ему в лицо. Каково же было удивление конунга, когда он узнал того самого светлого боярина с площади.

— Чего вы добиваетесь, звери? — хрипло вскричал боярин — впрочем, его язык мало кто понимал.

— Снимите его! К костру поближе... С уважением к нему!.. Полетели первые ласточки!.. Карл, понимаешь, что он сказал?.. Дайте на что сесть старику. А мне шлем получше! — отрывисто командовал Сарос и веселел, и ликовал, и укреплялся.

— А его шлем вот каков! — Молодой гот показал ассирийский шишак.

— Отдайте ему. Переговоры пройдут чинно! — объявил великодушный Сарос. — Чего он там ляпнул при входе в наш дом?

— Говорит, что мы звери, — спокойно передал смысл боярского приветствия Карл.

Сарос сглотнул слюну и покосился на смолкших приятелей.

— Этот стариковский рык — достойный отпор нашей забаве! — Сарос зловеще посмотрел в сторону города; люди около старика засмеялись.

Опытный переговорщик Вертфаст, не воспринимая заявлений другой стороны, спокойно расселся на низком сиденьице из скрученной в скатку войлочной подстилки и уставился на Карла. Последний, подметив, что стоит неудачно, чуть отодвинулся и стал наблюдать красные огоньки в глазах русса в свете костра, хлынувшего на напряжённого боярина. Вертфаст обратил взор к Саросу и, постепенно взяв себя в руки после бесцеремонной доставки к варварскому конунгу, больше не моргнул ни разу.

Конунг рассматривал лицо совершенно внезапно, на ночь глядя, явившегося переговорщика, вспоминая боярина, когда тот вышагивал по площади в своём городе. Некстати вспомнилась и девка с хлебом... Сарос отвёл взгляд на огонь и хмыкнул что-то себе под нос. Вертфаст по-своему понял его поведение и решил надменно и достойно прервать паузу.

— Вы хотите взять город? Мы что, враги? Так скажите об этом, если вы не безмолвная стая жадных степных собак! — размеренно и с чувством проговорил он.

— Пусть нарядный муж ответит нам сам: мы ему враги или гости, по совету его царя прибывшие сюда? — бросил Сарос Карлу.

Карл перевёл вопрос на язык торговцев Северного Причерноморья. Посол возмущённо дёрнулся и на повышенных тонах принялся доказывать неправоту нынешнего готского злодеяния. Карл, всё выслушав, пересказал намного короче.

— Зачем вы нам пристань сожгли? Почему никто не пришёл для разговора? Чего вам нужно?

— Армия моя велика. Но ни гостями, ни друзьями вашими мы себя не ощущаем. Воины мои скоро начнут умирать на этом ветру. Вокруг — ни скота, ни дичи. А ещё мужчинам нужны женщины. По окончании зимовки мы останемся без единого коня. Нам требуются работники — возвести крыши над головой. Дров нет, и костры не сегодня-завтра угаснут. Вы хотите, чтобы весной ваши землекопы закопали наши кости, обглоданные диким зверем?

Карл едва успевал передавать смысл горячих фраз конунга. Настала пора призадуматься руссу. А Сарос вдруг произнёс:

— Нам необходим поход и добыча!

Друзья-военачальники радостно посмотрели на вождя.

И лик боярина после перевода заметно просветлел.

— Для нас морской путь в последнее время стал менее опасен, чем хождения наших поездов по степи к северным рекам. Народ кочевой расселился на караванных путях и ворует...

Не дослушав вступления оживившегося боярина, Карл пододвинулся поближе к Саросу и сказал:

— Лукавый муж наслать желает нас на племена Лехрафса, что живут в тех степях...

— Лехрафс отблагодарит вас, если вы накажете его соседей-разбойников... — услышав имя халанского царя, быстро встрял Вертфаст.

Карл нехотя перевёл. Сарос, потянувшись, встал, оглядел внимающих ему сподвижников и дал окончательный ответ:

— То, что ныне содеялось у вас, примите как наказание за невнимательность к гостям. Тебя, смелый человек, сейчас проводят до ворот. Мы пожалуем к вам завтра, но очень ждём доброго приёма и уважения. Рады будем вновь увидеть хлеб-соль. И если не желаете быть зажаренными в вашей смоляной корзинке, предлагаю впредь хорошо заботиться о гостях. Переговоры проведём прямо возле ворот. Всех ваших вождей хочу видеть завтра перед собой.

Обрадованная ходом дел публика у главного костра готского лагеря провозгласила здравицы Саросу, бряцая оружием, посадила посла на мохнатого коня, выстроила улюлюкающий эскорт, бросавший задорные кличи чужому небу.

— А где же Кантель? Роальд, змей, как он вышел из города?

— Он змей, а не я. Завтра скажу тебе — как: найдём его лазейку!..

Сарос уснул лишь под утро. И мало кто в готской армии в ту ночь мог позволить себе сон. Основные силы стояли вокруг города, плотно окружив его. Отряжённые специально смельчаки умчались в обе стороны по побережью. Вокруг было совершенно пустынно. За исключением одиноких хат при упокоенных временем года полях, огородах и бахчах, никаких поселений не наблюдалось. Казалось, город включил в себя всех местных людишек, сконцентрировав за своими стенами сам смысл этой земли. Племена, занимавшиеся разбоем, издавна тянулись к приморской богатой приманке. За века они и разорили всю округу.

Готы с сериванами, не сознавая того, очень рисковали, находясь здесь. Многие племена одичавшего Поля уже получили сведения о нахождении какой-то армии у моря и тщательно обдумывали свои возможности по захвату оружия и рабов на продажу. Халанам Волги и Урала, жителям рек, которых персы и арабы величают русскими, ничего не стоило занять себя зимой походом за грандиозной добычей.

Этого и боялся торговый Ас-град. Гнать северную силу он не решался, но и ждать беды от доброго своего расположения к союзнику затаившегося на далёком Танаисе Лехрафса также выглядело неоправданной глупостью... С приходом готов под стены делового и складного мира Приазовья боярство Ас-града крепко призадумалось, как устранить свалившееся некстати соседство, способное притянуть арену боевых действий под стены родной обители. Как в который уже раз устранить угрозу Дикого Поля? Как сохранить устраивавший горожан мирный уклад жизни?..

Утром Сароса разбудил Стемид. Подал влажную тряпицу — чтобы конунг взбодрился, похвалил вчерашние его действия, рассказал о боевом настрое войска... В голове же конунга металась мысль о девице с хлебом, о её мягком, тёплом, отстраняющемся теле.

— Берёзку мою нашли?

— Где ж её теперь найдёшь? И сегодня встречи с ней не жди. Хотя б мщения какого не выдумали!

— Где Карл?

Побежали за Карлом.

— Искал меня, конунг? — появился Кантель.

Сарос, попивая тёплую воду и отщипывая длинные волокна вчерашнего мяса, не смог припомнить, по какой-такой жгучей нужде был надобен ему вчера главный готский флотоводец.

— Что там, с моря кто-то норовил подойти к городу?

— Прошлым утром — корабль. Не смог: команда — в городе, корабль сгорел.

— Все корабли их пожгли?

— Нет. Те, которые зубки показать удумали...

— Не все, значит, хм?

— Два оставили. Людей некоторых утопили, а кто-то связан...

— Отпустить! Чего ж так горячились?

— Никто ничего не знал толком, а я припозднился.

— Всегда там будь!.. Нет, стой! Сейчас будь здесь. Я проснусь и вспомню, чего хотел от тебя.

Кантель молча присоединился к утренней трапезе вождя. Пришёл Карл.

— Ты спал — люди ко мне приходили, которые в разъездах были. Говорили про округу.

— И чего нового в округе? — вяло спросил Сарос, почувствовавший, наконец, вкус еды.

— Нет тут ничего. Одни дороги... — сообщил Карл, с умыслом намекая, что на зимовку вставать здесь никак нельзя.

— Уйдём. Нет нам соперников. Куда хочешь — туда и уйдём... За морем тепло, Карл? — хитро покосился на всезнающего разведчика вождь. Вместо ответа тот продолжил насущную тему:

— Может, в город вовсе не ходить? Вызовем посольство и поговорим, так сказать, на ничейной земле?

— Нет, надо в город! — быстро и уверенно парировал Сарос. — Я далеко не пойду — только войду... Надо мне в город... Кантель, ты нас всех на судах поместишь?

— С конями?

— С конями... Карл, до Лехрафса далеко? На кораблях-то?

— Он нас не прокормит. Надо идти на западный Гипанис или Тирас — там проживём своим промыслом, да и ветер там не таков.

— Да, здесь мы, выходит, не медведь у дупла... Далеко никуда не уйдём... — подвёл итог конунг и, погодя, в раздумьях добавил: — Кантель, куда девать твои корабли, потом решим. Еда-то у тебя есть?

— Мы рыбу ловим, — не слишком бойко ответил Кантель.

— Отдайте ему всё, что есть! Мы себе в крепости возьмём!..

К городу подъехали с криками и воплями. Как ни старался Сарос, утихомирить толпу долго не удавалось. Воины, не увидев открытых ворот, носились на конях вдоль стены, жутко завывали, бросали через огорожу камни, дубасили дубинами в плотно подобранные створы малых ворот. Все и грелись, и негодовали на обман ночного горожанина. Гвардейцы сопровождали толпы озорующих бойцов и кричали на них ничуть не тише, требуя отойти на расстояние, кое бы не пугало осаждённых.

Саросу стояние перед слякотной канавой быстро надоело, и он в сердцах бросил в адрес затворившихся непристойность. По цепочке его словеса облетели вокруг чёрной стены. Гвардейцы, получившие указание хранить спокойствие, терялись в догадках, как вести себя после ругательств конунга.

— Сейчас пожжём это чёртово лукошко! — процедил сквозь зубы Сарос Карлу.

— Они нас пустят, когда порядок наведём. Наверно, боятся открывать, видя нашу рьяную толпу, — разумно рассудил Карл.

Конунгу это было и так ясно, но отойти, выстроить перед практически побеждёнными лихую, напившуюся степного ветра армию, потом в составе посольства ожидать, когда их впустят, а затем ещё и выслушивать насмешки городских зевак он не желал. Равно как и остуды духа своих бесстрашных воинов.

Отослав командиров, Сарос жестами и криками вызвал к себе гвардейцев. Стемид, Роальд и Карл попытались приблизиться, но конунг резко отогнал их...

Войска отошли от стен, разбились на три ударные группы. Одна встала против главных ворот, две другие — с запада и востока. Со стен с ненавистью и испугом наблюдали за манёврами неприятеля. Готы из рощицы натаскали сухостой, старые ветки, траву, и, сложив всё это у стены, запалили. Морёные брёвна сами горели плохо, но свежая смола занималась, с треском освобождалась от влаги, капала и потихоньку несла огонь вверх.

На это дело Сарос отрядил дюжину молодцов. Над ними теперь свешивались негодующие руссы и из едкого дыма выкрикивали язвительные фразы. Некоторые слова были понятны обеим сторонам. Снизу смеялись и отпускали ругательства не менее колкие и забористые.

Наверху послышалась перепалка воевод меж собой: кто-то успокаивал, кто-то звал в бой... Наконец вниз полетел крик: дескать, зовите главного, будем разговаривать, как положено.

Саросу донесли, что его ждут у стены. Но на это конунг стал собирать перед центральными воротами лучников. В городе партия рассудительных бояр поняла, что она в проигрыше: ратующие за переговоры отошли в тень. На стенах тоже появились лучники, оттуда полетели камни. Обе стороны стихли перед решающими событиями. Силы, понятно, были неравны, но защитники уважали себя и ненавидели пришельцев, коих никто не звал.

Посуровевшие готы ждали-жаждали клича-рывка к атаке: уже наготове штыри, колотушки, верёвки, багры, кошки, нарочные штурмовики-удальцы. Подошёл ближе флот и загудел песней.

— Всем — сто шагов назад! — заорал Сарос, гонцы полетели к западной и восточной группам. — Оставьте меня, шагайте назад! — прошипел приятелям-гвардейцам, всей своей группе неистовый вожак.

Бубнение сопроводило их отход. Сарос, поправив на голове старый железный шлем, этим утром украшенный новыми вороньими и сорочьими перьями, в одиночку поехал к воротам.

Расстояние до них становилось всё меньше и меньше. Вскоре уже стрела из лука могла легко пронзить одинокого всадника. Сарос, развернув плечи, ехал дальше. Два камня упали к ногам коня. Сарос презрительно посмотрел на них и встал прямо перед канавой — в двух десятках шагов от ворот.

Была ли в этой земле когда-нибудь такая тишь — неведомо. Вдруг бревенчатая глыба гулко треснула, отваливаясь и гремя четырьмя струями цепей, распростёрлась перед ахнувшим про себя готом.

В проходе стояли Вертфаст и ещё кто-то. Улыбающийся Сарос въехал, покачал головой вышедшим навстречу пешим боярам, не выезжая на площадь, спешился. Посмотрел на людей, рассредоточившихся за бочками, завалами, углами, повозками.

— Мы уже в который раз в гости! — на весь город гаркнул гот, и голос его донёсся даже до чутко слушавших отдалённых слобод. — А вы — то смеётесь, то молчите!

В ворота влетели Стемид и Роальд. Лица их выдавали испуг — боялись не руссов, а не оставившего никаких указаний на сей случай командира.

— Я один тут управлюсь. Придётся разочаровать войско, — сказал им Сарос.

Роальд, осмотревшись вокруг, понёсся назад.

Воины Ас-града оставались на местах. Городской народ стал приближаться к конунгу и не думая избавляться от секир, дубин, мечей. Стемид мотнул своим получеловеческого роста палашом и свесил его вниз. Сарос быстро и пристально оглядывал лица — искал её. Сзади него топтался Вертфаст, ничего не понимавший в действиях гостя из другого мира. Он решительной отмашкой показывал толпе, чтоб убиралась прочь или, на худой конец, остановилась.

Но кто остановит любопытствующих людей?.. Встав на удобные для обзора места, они начали бороться за лучший первый ряд. Город оживал. Сарос пошёл вдоль шеренги лиц, улыбался всем, показывая своё мужественное и доброе лицо. Сам же искал лицо прелестницы.

— Дайте дорогу! — призывал Вертфаст.

Из толпы к господину вырвался переводчик. Стемид с коня крикнул:

— Мы не враждовать с вами пришли!

Переводчик глазами испрашивал дозволения перевести его слова, и Вертфаст кивнул. Миротворческая фраза прозвучала. Толпа загудела настороженным одобрением и чуть раздалась перед готскими смельчаками.

Саросу кто-то протянул нарядный опашень, он его взял, стряхнул свою серую кису и набросил подарок поверх плечевых зонтичных лат. Если бы не дикарский шлем на голове, то конунг сейчас — с приведёнными в порядок причёской и бородой — очень походил на обычного русса. Только холодный взор его обрамляли не такие выразительные ресницы и брови, нежели у черноморцев.

— Нет вам врагов на моей родине! Нам пора уходить... — обратился готский вожак к горожанам и, к изумлению Вертфаста, повернувшись, пошёл к воротам.

Обрадованная толпа, мысля о странном поведении своего боярства по отношению к гостям, охотно расступалась и пропускала его. Сарос, теряя надежду увидеть знакомое личико, сновал от края до края коридора, оборачивался, игнорируя рядом чего-то ждущего Вертфаста.

— Мужчины всех женщин назад оттёрли, — пожаловался Сарос боярину.

Тот, растерянный, готу помочь не мог ничем. Лишь покрикивал иногда: «Уберите свои бородатые рожи!»

«Бородатые рожи» переглядывались и никуда убираться не соглашались.

— Кто говорить со мной будет? Зови, смелый человек, всех. Кто там ещё у вас? — недалеко от выхода пророкотал Сарос терпеливому и разумному руссу.

Вертфаст специальным рожком подал сигнал. Через толпу пробрались решительные молодцы, угрожая кинжалами, хлеща плетьми, быстро расчистили приличных размеров площадку и стали ждать новых указаний.

Возле арки ворот вырос походный шатёр. Туда понесли еду, скамьи, подушки. Смуглый и горбоносый Спор прошептал Вертфасту:

— Я хорошего пса на улице сыскал, прикормил, к себе приучил, но в доме он жить, видно, так и не сможет — дикий норов. С ним уж не совладать!

Зевак отгоняли подальше. Атмосфера приготовлений походила на действо загадочное, неопределённое, не ясно, что обещающее и что в себе таящее.

Сарос со Стемидом, выйдя на мост и вызвав советчиков, обсуждали состав своих переговорщиков. Готское воинство недовольно толпилось в поле. Слышались призывы погулять по улицам открывшегося города. Гвардейцы рычали, возмущались, заставляли ждать, в который раз неслись за указаниями к Роальду, что-то громко доказывавшему Саросу и другим.

Во всём парадном облачении лучшие мужи русского боярства и купечества вошли в шатёр. Там главные места уже заняли Сарос с друзьями и Вертфаст со Спором.

Спор сидел молча. Его пояс украшали несколько кинжалов, густо отделанных самоцветами. Карл тихо беседовал с Вертфастом. Стемид докладывал Саросу, что прошёлся везде, но зазноба друга как сквозь землю провалилась! Роальд по решению всех отбыл в войско — так, на всякий непредвиденный случай.

Со стороны города расселись в шатре и те, кто внешностью и одеянием своим сильно отличались от местных. Коллегия городских архонтов, как и готы, также выглядела на фоне смуглолицых людей довольно-таки бледно. «Что между ними и руссами общего?» — подумал Сарос. Поняв немой вопрос конунга, Карл на ухо ему стал разъяснять ситуацию:

— Вот эти копчёные орлы — заморские гости: торгуют, живут, дела тут решают... Наш приход им сильно не по душе, тем более что корабли их сожжены. Вертфаст боится, что уйдут в другое место, — городу это верная смерть.

— Все мы, великие люди этой земли, — с места мягким голосом начал Спор, — принимаем наших гостей, — Спор напряжённо крякнул, оглядывая лица, — и не можем не радоваться такому событию.

Карл тихо выдавал перевод для своих. Готы были покорены по-кошачьи ласковым обхождением и вкрадчивыми интонациями оратора, но Сарос вдруг заметил, как в него разом вперилось множество чёрных, непроницаемых, не то оценивающих, не то угрожающих глаз. На миг конунг перестал воспринимать перевод — в глубине души человек очень воинственный и любящий уважение, он взъярился от такой наглости незнакомцев. Зло глянул на молодого брюнета с глубокими ямами над красивыми скулами. И остальные купцы, напротив сидевшие, смотрели на него так же дерзко.

Не в силах переносить такую обстановку, Сарос поставил огромные, ободранные кулаки на колени и спросил:

— Чего они на меня так смотрят?

Вопрос относился ко всем присутствующим. Когда прозвучал перевод на греческий, в шатре воцарилась тишина.

— Мы должны понять гостей, прибывших из лесной страны, — снимая напряжение, заявил Вертфаст. — Тем более гости имеют огромную армию, — русс едва заметно, но многозначительно улыбнулся, — неотлучное нахождение в которой приучает обходиться без церемоний.

Саросу не очень-то понравилось объяснение светлого, однако он не подал виду, а мгновение спустя понял, что прозвучавшие слова — выгодное подспорье в замысловато начавшихся переговорах.

— Пристани наши скоро, очень скоро будут отстроены заново. Хорошо, что дело не дошло до городских пожаров, — послышался мягкий голос Спора, и заморские купцы, видимо, вспомнив о возможности ещё более худшей участи, потупили страстные взоры и подобрали себе другие, соответствующие их истинному положению, позы. Только красавец южанин упрямо следил за поведением Сароса, невзирая на первостепенное положение гота на этих вынужденных переговорах.

Стемид, сидевший рядом с конунгом, не сразу заметил борьбу взглядов. Потом, убедившись в странном рассматривании своего вождя, сказал:

— Вот у этого лягушачьего запевалы корабль сгорел со всем добром. Если нет — золотое тавро, что летом у греков взял, тебе отдам! — Стемид вынул из-за пазухи литую золотую печать с нарезками и метками и с ладони показал Саросу.

— Зла сему граду мы не желаем, и впредь желать не станем, — проговорил Сарос, убирая от себя руку Стемида. — Принял тяжбу твою... Потому что мне кажется, у него к нам дело важное есть...

Смысла этих слов, путано переведённых, никто из присутствующих так и не понял. Главнокомандующий северных гостей продолжил ровным голосом дальше, дождавшись, когда после Карла городской толмач закончил перевод:

— Земля ваша очень разная. Царь ваш по большой и давней дружбе пригласил нас, но в вашем городе мы оказались нежеланными нарушителями вашей тишины, за что простить нас сумейте и понять. И примите нас, числом великих, и сохраните всех, худо никому не творящих...

Карл таким же ровным тоном, каким было сделано заявление, всё пересказал.

Горожане выслушали и параллельный перевод своего толмача, для пущей ясности толковавшего речь. Переводы чуть разнились, поскольку язык этого купеческого города состоял большей частью из греческих, а также из халанских слов. И смысловые отличия переводимых знатоками фраз не могли не возникнуть. Городской толмач всё перекладывал подробно — ведь он говорил на родном языке, не знал ни о какой смеси, не испытывал затруднений при объяснении сути своей стороне. Карлу, знакомому ещё с наречиями сериванов, герулов, с латынью, с античным говором крымского Причерноморья, приходилось о многом догадываться и многому обучаться прямо на месте. И Сарос ценил поэтому его талант особо.

Вертфаст уверенно глянул на заморских купцов. Те быстро и тихо заговорили-засекретничали между собой. Среди них выделялся красивый перс из Трапезунда, щебетавший более остальных. Сарос со Стемидом глаз с него не сводили — удивлялись разительной перемене норова.

Вертфаст был весьма доволен ходом переговоров. Не думал он, что всё так обернётся. Думал: «Лохматый вожак подыграл с извинением своим... Нарочно или невзначай?.. И не такой уже лохматый. Остригся там, в болоте, от нечего делать?.. Скоро стихнут ветра, встанут зимники. Асов вызовем, чтоб рядом встали полукружьем... Или этих волкодавов попросить? Уж очень их много... Зато при согласии защита станет надёжной... А сколько лишь одного сена им надо! Как бы здешние асы, позвав на помощь всю остальную свою свору, не явились гнать этих необычных северян! Сидят тут рядом, ничему человечьему не обучены, а ведут себя с тактом и толком, и всё на лету схватывают».

— Карл, спроси у этого, что ж мы — не достойны чести слышать хоть самый малый отзвук их болтовни? — Сарос сделал недовольное лицо.

Карл, сидевший между конунгом и Вертфастом, передал всё руссу, потом склонился к Саросу с ответом:

— Они — люди толковые. Из теперешнего положения ищут выход, в коем может быть польза всем.

— Стемид, нам нужна их польза?

— Нам нужна своя польза, — включился в шепотки Стемид. — Инегельд, если на копчёных гостях столько добра сверкает, что ж мы пожгли в трюмах их судов?

— Два их корабля у Кантеля в море — можно будет спросить у него, — обрадовался участию в перекличке Инегельд и начал шептать дальше склонившимся к нему двум гвардейцам.

Наконец секретные консультации заморских гостей стихли. Персы, пафлогонцы, арамейцы, ионийцы ещё раз напомнили о своём ущербе, но, будто бы проявляя благородство, согласились навек забыть потери, обиды, великодушно не выдвигали претензий к горожанам. За это скифская сторона должна была поспособствовать возвращению и восполнению капитала. Выбор предлагался такой: или разорить Херсонес, или в устье реки Альбы набрать-наловить рабов из племени варзии. Племя то смиренное, ни под чьей защитой не находящееся. А после отрядить на время купцам пятнадцать самых больших готских кораблей для доставки невольников хотя бы в Синопу или Амисос — там купцы надеялись покрыть убыль от разбоя. Кроме того, готы должны были вернуть два неправедно удерживаемых судна.

— А голову я не должен склонить перед ними за их ущерб? — язвенно скрипнул Сарос и сверкнул полными бескрайней усмешки очами.

Вертфаст не мог допустить, чтобы сказанное дошло до ушей торговых гостей. Находясь меж двух огней, он пытался потушить эти огни для пользы всем. Вертфаст, пользуясь предоставленной ему, как хозяину, властью, громко обрывал разговоры, заявления, шепотки, претензии.

— Не можем мы уподобиться подплывшему к берегу дельфину и увидевшей его лошади. Все высказывания понятны, каждой стороне стоит оценить и противную позицию, — русс ещё повысил голос, — тогда лишь возможно согласие. Город — всем родной отец и кормилец. Я и Спор проведём переговоры с вами и вами по отдельности, дабы исключить взаимно неприемлемые места. Не думаю, что задержка будет долгой. Идущий в гору да не поспешит; нырнувший в воду пусть не мешкает в пучине; искатель смысла да пребудет в терпении!

Вертфаст со Спором встали, дождавшись перевода, и начали тихо убеждать противников. Спор склонялся и под руки помогал подниматься купцам. Вертфаст прямо подошёл к Саросу и заговорил сразу о главном:

— Прокорм вашего войска город берёт на себя. Для передних людей из готского братства будут предоставлены дополнительные услуги. Всё это до той поры, пока не образуется выгодное продолжение сложившейся сущности.

— Так мы о чём договорились, человек? — Хорошо, что слова Сароса уже не слышали смугляки, покинувшие шатёр. — Мои бойцы хотят в город, а в городе на торге желают брать вещи. С них требуют монеты — у нас их почти нет. Город обманывает и смеётся! Палёные чухи здесь — и то готовы зубы скалить!.. Зачем они вам?

— Исстари было так! — резко ответил Вертфаст.

— Войско в город не пойдёт, — сказал Сарос. — За свой постой мы заплатим ратным умением. Но после четырёх условий, которые вы безоговорочно выполните.

Вертфаст от недобрых предчувствий побледнел и устало уселся напротив переводившего слова вождя Карла.

— Ваша беда, смелый муж, что у вас есть то, что нам требуется обязательно, — будто бы извинился наперёд Сарос; Вертфаст смотрел на склонённую голову конунга, слушая чёткие и звонкие слова Карла. — Воинство моё уже давно не едало досыта — сегодня тот день, когда оно должно утолить и голод, и холод!

Неподалёку от шатра послышались громкие голоса южан. Шум походил на ругань. Сарос быстро встал и вышел наружу. Купцы мигом осеклись и отступили от Спора. Некоторые, поднимая ладони вверх, бурчали и уходили. Гот их не держал, только одаривал взором всё прознавшего о проступке детей отца. Оскорблённые таким поведением варвара, остальные купцы уходить не спешили. Собрались вместе и фыркали на Спора, словно в чём-то его обличая.

Сарос, сопя застуженным носом, разглядывал лица и одёжи. Обошёл своим вниманием разве что красивого перса. Остановив взгляд на двух его искривлённых кинжалах роскошной работы, спросил:

— Будешь драться со мной? — И вытащил свой охотничий финский нож с выщербленным в каком-то бою лезвием и золотым перекрестьем-змейкой над рукоятью.

Толмач, держась на почтительной дистанции от сошедшихся единоборцев, перевёл.

— Если ты победишь, что, будешь более сытым, твой дом станет теплей, а твоя женщина нарядится и спляшет для тебя так, как ни для кого боле не плясала? — Перс, наслаждаясь сиюминутной инициативой, останавливаться и не думал. — Да у тебя и дома нет! А для услады тебе достанет куска сырого мяса и самки грязного зверя!

Переводчик исправно всё перевёл, кроме последнего — испугался. Услышанное отдалённо напоминало Саросу речи близких, наперёд прощённых друзей, и конунг удивлённо, с налётом горести, ответил:

— Да, дома у меня сейчас нет. А ты, такой дерзкий, наверно, желаешь, чтоб я выгнал тебя из твоего?

— Нет, я желаю, чтобы ты построил свой дом!

— Мы не держим рабов, которых ты ловишь на нашей стороне моря и заставляешь работать на себя, строить дома, которыми ты, чуха, гордишься! — выступил с греческой речью из-за спины конунга Карл.

— Я не свинья! Посмотрите на меня — я чист! — лицо перса плохо скрывало ненависть.

— Свинья моется целыми днями в дерьме своём и чужом! — Карл сейчас сильно отличался от Сароса: был холоден и перед ответом не задумывался.

— Смотрите на звёзды вечности и на людей! — дал совет персидский смельчак, сожалея, что помощник не дал продлить момент глумления над вожаком.

— Я бы тебе доверил десяток своих людей, но не больше! — надменно крикнул Сарос. Никто не стал переводить его фразу.

Вертфаст, всё слышавший через полость шатра, по возвращении к нему северян казался сильно постаревшим. Потерявший внутреннее равновесие Сарос неожиданно начал с того, что его заботило со дня прихода к городу.

— Где те женщины, что выносили хлеб и соль?

Вертфаст повернулся к Саросу и с ответом задержался.

Конунг второй раз за сегодняшний день ощутил в себе какую-то шаткость — состояние не совсем взрослого человека... Если бы не Карл, перс переговорил бы его и насмеялся над всей армией в лице вождя. И сейчас командующий несметным войском сидел растерянно перед пожившим на этом веку человеком и не находил понимания своему пылкому исканию.

— Всё тело моё в шрамах. Ни на одной руке нет косточки, не сломанной когда-то. Я не единожды видел красное и ледяное лицо облизывающейся смерти, готовой в последний раз боднуть меня и забрать с собою... Здесь я встретил награду, и цена всего вашего города для меня меньше любви весенней берёзки!

Карл задумчиво перевёл, сбившись в том месте, где речь шла о городе и берёзке.

— И что ты с ней сделаешь? Она ведь молода и чиста, а ты — зверь бездомный! — Русс в расстройстве закрыл ладонью лоб и глаза, чтобы скрыть от чужаков печаль.

— Ты её знаешь, смелый муж? Я хочу на неё посмотреть.

— Это твоё второе требование к городу?.. Поведай и два оставшихся!

Всё может перемениться после свидания с ней. Я посмотрю, а она пускай что-то говорит.

— Мне надо дать команду кормить твоё войско, да собрать рыбаков на промысел.

— Возьми наши суда. Я дам им знать, чтобы подошли. А мне скажи, куда идти к синеокой. Пойду один. Железо тут брошу.

Сарос скинул подаренный опашень и сгрузил с себя все ратные приспособления. Когда остался в вязанной старой душегрейке, сильно порванной и засаленной, накинул снова русскую полотняную одёжу и встал, как огромный подросток, перед Вертфастом.

— Скажи, отец, куда идти?

— Спросишь дом Вертфаста. Коли объяснишься — тебе дорогу укажут.

Все долго смотрели на боярина.

— Возьми пояс с клинком! — Стемид, не слушая отговорок друга, навешивал ему ремень с кинжалом.

— Тебя в городе убьют, — не без опаски уверял Карл. — Мы поедем с тобой. До порога.

Когда проехали площадь и зацокали по каменистой улице, увидели отрады вооружённых руссов. За глинобитными и саманными домами возвышалось несколько строгих дворцов и теремов с расширяющимися повалами — вооружённых людей там было ещё больше.

— Убьют! — предрёк Стемид, и Сарос с друзьями и несколькими гвардейцами вернулись к воротам.

Здесь они увидели тянувшуюся из городских загонов и кошар вереницу коз, баранов, волов, кляч, гонимых за стены на съедение готам. В глубоких носилках тащили дымящиеся лепёшки хлеба. Спотыкаясь о блеющую и мычащую животину, Сарос в окружении друзей выехал в поле. Радостный Роальд натолкнулся на угрюмых друзей и под хвалебные кличи столпившейся армии подстроился к ним для расспросов.

Бойцы ловили коз и овец, с коней копьями закалывали волов. Подъезжали к Саросу, но Сарос никого не хотел видеть. Он потрусил сквозь мечущуюся толпу, отмахнувшись от сопровождения, выехал на открытое место. Конунг не мог понять, почему он так испугался? Ведь раньше лапы смерти не страшили его, и он, не поддаваясь никакому смятению, шёл на верную гибель. «Может быть, всё оттого, что мы так далеко от дома? Что этот народ — самый непонятный из всех, которые я и друзья мои встречали?.. Я боялся не доехать до неё... И не могу её не видеть — это выше сил моих! Увижу сегодня, теперь, сейчас!..»

Гвардейцы и друзья, поглядывая на освежёванные тушки, проследовали за Саросом в город. Свита на сей раз была внушительна.

— Построиться бы надо. По шесть. И не разъезжайтесь! — сдавленным голосом приказал ближним из залихватского эскорта Сарос. Роальд пробовал исполнить пожелание вождя.

— И впереди надо поставить шестерых, чтоб ехали первыми. Пусть чистят и спрашивают дорогу, — посоветовал Карл, потом научил головных задавать на языке этого торгового города нужный вопрос.

Остроглазые руссы, подметив заминку готского вождя, когда тот в малой компании пытался проехать по городу, более не встречались в таком количестве на улицах — остались только небольшие скопления возле дворцовых подъездов.

Сароса угнетало то, что его отступление было кем-то замечено, и эти кто-то теперь разошлись. «Что они про меня говорили меж собой? А вдруг пришли к ней и сказали — мол, он нас испугался!»

— Карл, дай мне твой гребень!

— Больше так не дери — зубцы гнутся, — подал медную вещицу Карл.

Сарос неумело дёргал взад-вперёд патлы, морщился и переживал. Карл громко выкрикивал наперёд авангарда вопросы к озиравшимся горожанам.

Наконец двое вооружённых руссов указали на выбеленный дом с длинным подъездом и колоннадой по бокам, подтвердив: «Вертфаст».

— Кто она ему, дочь? У них ведь так?

— Да, похоже, что дочь. По их закону ты, Сарос, Вертфасту вроде сына станешь! — лукаво улыбнулся Карл.

Конунг был в полном смятении.

— Ничего плохого ей не сделаю... Как мне вести себя, чтобы всё ладно прошло?

— Самое главное — чтобы нас во дворце не посекли!

— Тогда я встану на пороге — пусть позовут... Вертфаст ведь был не против! Расстроился, но не препятствовал!

— Что они делают, как себя ведут, что задумали — мне доподлинно не понять, но наше положение здесь хуже, чем ты думаешь! — Карл попытался хоть как-то достучаться до сознания вождя. Однако тот был взведён, растерян, практически глух и слеп. Все предостережения были напрочь забыты им, как только достигли они каменных сходней заветного дома.

Сарос ладонями ещё раз провёл по волосам, убирая их назад, пальцем почистил уголки глаз и нос, слетел с лошади и вошёл, с трудом отворив массивную кованую дверь.

С той стороны было совсем темно. Следом входившие провожатые светом с улицы озаряли внутренность прируба дома и дверной проём впереди.

«Сказка!» — подумалось всем, кто, наталкиваясь друг на друга, скопился в пахнувшем дымком и ещё чем-то коридоре. Многих, попытавшихся последовать за конунгом, резко возвратили на улицу, приказав ждать.

Сарос, сверкая глазами в полутьме, ступил вперёд, дрожащими пальцами огладил выступающее обло, гусаком заглянул в просторное прихожее помещение с лавками, какой-то обувью, воронцами наверху.

Половицы скрипели и заставляли вздрагивать гостей. Они уселись на лавки под лестницей, ведущей на второй ярус дома, и искренне боялись шевельнуться, чтобы не звякали мечи и кинжалы на поясах.

На площадке над головой послышались чьи-то робкие шаги, затем стихли. Слышалось лишь чьё-то дыхание.

Готы крутили головами, смотрели друг на друга, ожидая. Вдруг из маленькой дверцы скрытого рундука выпорхнула перепуганная девка и, закрыв лицо руками, по галереям побежала к тому месту, где стихли шаги. Там сразу возник шёпот, кто-то толкал и куда-то посылал упиравшуюся служку.

— Идите сюда кто-то! — крикнул Карл, ошеломив варваров своим голосом, прозвучавшим резко и хрипло в окружавшей тишине.

— Где Вертфаст? — спросил Сарос на готском.

С улицы проникали, будто крались в засаду, высоченные фигуры соратников. Увидев вождя, ждали распоряжений. Сарос не реагировал, Карл уговаривал Роальда пойти на улицу и навести порядок. Роальд шикал на Карла, отказываясь, да косился на конунга.

Двустворчатые двери, из которых тянуло какой-то неведомой вкуснятиной, резко отворились. Два мужика, избегая столкновений со скопившимися готами, внесли части разборного стола. В полукольце вооружённых людей к щитам приспособили ножки, распорки, всё это пристукнув деревянным молотом. Готы нюхали запахи, теперь беспрепятственно проникавшие сюда из открытых дверей дымной, курной клети. Не нашедшие себе сидячих мест бойцы, мешаясь и по-своему извиняясь за столкновения с молчавшими мастерами, разглядывали в дымчато-парном облаке мечущихся людей.

— Они нас будут кормить, — совершенно точно определил Сарос.

— Нам бы зиму провести дома, а после и опять сюда прийти, — ответил на это Роальд.

— Скоро пойдём домой. Соберём здесь всё и пойдём... — загадочно буркнул Сарос.

— Вот бы и себе город такой же построить! Пусть не здесь — на Тирасе, либо на Гипанисе... — Карл встал и взглянул на верхнюю площадку, но оттуда уже все, кто там был, ушли, затворив за собой двери.

Готы у дверей в прихожую посторонились. Из темноты прируба в арке дверей возник Вертфаст. Ни на кого не глядя, прошёл наверх и скрылся за одной из дверей второго этажа.

— В нашей земле такой большой дом не выстроить. Как его отопить? Весь лес на дрова порубим! — заметил Роальд, и всем готам, услышавшим его, стало грустно и завидно: сами обстоятельства жизни делали их ущербными дикарями.

— У нас сейчас снег по грудь...

— По утрам накат заиндевелый капает...

— Выходить никуда не хочется. За быком, бывало, гоняешься, а сам думаешь, как нос поскорее к очагу приткнуть...

— Где-то здесь город надобно выстроить, потом пригласить всех этих к себе и тоже похваляться достатком...

В скором времени несколько женщин, девиц и мальчиков стали сносить съестное из кухни на стол. Парок от блюд тут же перемешался — рыбный, мясной, овощной... В нескольких братинах плескалось и пенилось только что налитое в погребке тёмное, непроницаемое фруктово-ягодное питьё. После появления большого глазурованного чана в прихожей густо запахло горохом.

Готы подходили, толпились возле стола и пробовали. Уважительно пропустили к яствам конунга, который тоже что-то отламывал и жевал.

Расторопная полная женщина, подталкивая молодцов боками, кричала на нарушителей. Весь тот дикий скоп подчинялся ей с сочувственным пониманием.

Внесли лавки, поставили, призвав полуголодную братию спокойно сесть. Воины, уделив неспокойным взглядам на молодиц и сочных баб совсем чуть времени, полезли, толкая друг друга, к трапезе. Ещё не усевшись, уже тянулись к лакомым кускам в серёдке.

Роальд с полным ртом прокричал своим гвардейцам: «Меняйтесь идите, и будьте настороже!»

Никто его не услышал. Входившие бойцы без обиняков наседали на плечи сидевшим и тащили в рот всё, до чего могли дотянуться. Вскоре остался лишь полный чан с распаренным в бараньем жиру горохом. Самые скромные — последние, устроившись поудобнее, черпали его, хвалили город.

— Поел — душой подобрел!.. Они-то так быстро, небось, и не едят? — отошёл от стола и повалился на лавку Сарос. — А вдруг она смотрела где-то в щёлку?! Карл, ты, если живы будем, устрой мне как-то трапезу с ними. Я посмотрю, как они пищу уедают... Эх!

Так хорошо Сарос давно себя не чувствовал.

— Не думай — так же едят, только их за столом поменьше нашего, — успокоил Карл.

— Все одинаковые — правильно... Где ж хозяева? Надо бы отблагодарить! — спохватился Сарос.

— Вертфасту лучшей благодарностью будет, если мы уйдём отсюда прямо сейчас, а завтра — от города.

— Эх! Не порти, Карл, настроения!

Бойцы, потыкав клинки и финки в разгромленный стол, вызвали обслугу, спросили-потребовали пива и медов. Роальду стоило немалых усилий спровадить за двери отъевшуюся вольницу. Оставшиеся малым числом готы терпеливо ожидали чьего-нибудь прихода. Мальцы с расторопной полной женщиной принялись за уборку места стихийной трапезы. Женщина всё время громко охала над разбитыми черепками. Целые горшки и кружки споласкивали в корыте с чистой водой и выставляли на воронцы.

Неожиданно в подклет спустился Вертфаст и, опять ни на кого не глядя, произнёс:

— Иди, она тебя ждёт.

Сарос встал, обернулся к Карлу, подумал, посмотрел на боярина и пошёл наверх. Давешняя молодая девка отворяла двери, кланялась и проходила за гостем следом.

Скоро Сарос попал в чисто убранную светёлку, где сидели три одинаковые девицы, в коих знакомую синеокую красавицу так сразу было и не узнать.

Её выдал немигающий взор. Большущий мужичина заслонил собою весь дверной проём и, наверное, только поэтому девицы на миг присмирели, чего-то ожидая.

Звуки стихли, не было никакого движения, лишь курился в уголке благовонный фимиам. Девка за спиной, дыша ртом, подвинула гостю ослон, поверх его засаленной руками головы состроила рожицу. Девицы скромно прыснули и затаили на лицах едва зримые улыбки. Сарос обернулся, крякнул, но смолчал.

— Еда у вас вкусная... — промолвил он, не зная, что сказать.

Зря надеялся венценосный воздыхатель на продолжение беседы и понимание. Лишь хохоток посмелевших девиц был ему ответом. Сарос хлопнул ладонями по коленям и сказал, что желал бы подойти поближе и остаться наедине. Когда поднял глаза на неё и всмотрелся, то вдруг увидел серые, совсем взрослые и умные глаза молодой женщины — такие часто встречались ему на готских речных торжках.

«Как будто и не она?.. Была бы ближе да в том же одеянии, да повернулась бы гибкой, тонкой спиной...»

Сарос взял ослон, приблизился и сел напротив. Он совершенно не ощутил того пыла, какой был в нём прошлый раз.

Конунг рукой показал, чтобы подружки удалились вместе со своими смешками. Девицы переглянулись между собой, и никто не двинулся с места. Гот при других обстоятельствах рассердился бы, но тут ему отчего-то стало смешно. Сытая еда, сладкий воздух, пахнувший почему-то цветочными ароматами, красавицы, не подвластные ни его рыку, ни жесту... Забавным было и то, что его не понимали.

Сарос занялся высказыванием своих умозаключений вслух:

— Я о тебе думал... Внутри меня из-за тебя всё ныло... Я мог бы взять и город, и тебя, никому ничего не объясняя и не мучась ни дня, но не стал... Девок я много перевидел! Мне и пели, и плясали в покорившихся племенах, и жарко слюнявили моё тело. Даже похожая на тебя была — я от неё отмахнулся наутро... А ты мне люба... Я любил, когда был совсем юным, а потом только дрался... И всегда побеждал!

Глаза девицы были внимательными и неподвижными, она смотрела по крайней мере с чувством. И Сарос узнал свою мечту, потому что синеокая сделалась похожей на себя у ворот. Она чуть вскинула личико и едва заметным движением ресниц показала, что ждёт продолжения.

— Меня зовут Сарос. Я конунг людей многих побережий. Если я позову друзей-конунгов с их людьми, нам всего вашего берега до самого Тираса будет мало! Хочешь, вываренные черепа всех этих нарядных людей вашего города я развешу под твоим окном? — Сарос нахмурился и засопел. — Скажи, как тебя зовут? Вот я — Сарос; твой отец — Вертфаст; а тебя как зовут?

— Ргея, — прозвучал довольно грубоватый голос молодицы.

— Ргея? — переспросил гот. Отчего-то девицы вновь рассмеялись, правда, на этот раз быстро остановились, внимательно глядя на подругу. Та больше не поддерживала их веселье.

Она встала, с загадочным видом прошла к стенному шкафу, украшенному резными волютами наподобие ионических барашков, и сняла с полки небольшую шкатулку. Поворошив содержимое, достала тёмную брошь из твёрдого дерева со светлой керамической сердцевиной и, чуть приклонив одно колено, смотря прямо в глаза Саросу, протянула её. Конунг взял вещицу, не отводя зачарованного взора от лица девы.

— Возьми мою аграфу с цветком, — с участием предложила Ргее одна из сидевших девиц. — Она хоть золотая и со звенящей каймой.

А Сарос уже охватил вместе с деревянной брошкой ладонь возлюбленной, сиял очами, прерывисто дышал, чуть привстав. Ргея высвободила руку, отступила, но на место не пошла. Одарив внимающих девчат загадочным взором, она на мгновение замялась, потом за спинку вытянула из-под Сароса ослон и красноречиво показала уходить.

Конунг подчинился, дошёл до открытых девкой-прислужницей дверей, поворотился и сказал:

— Я ещё приду завтра. И сегодня. Я по вашему закону тебя возьму. А всех, кто к тебе приблизится, убью. Пусть их будет даже несчётное число!

Схватив решительной дланью рукоять сильно качнувшегося меча, Сарос вышел.

— Надо найти ещё копчёных гостей, — с каменного крыльца объявил конунг. Выходившие следом сподвижники пытались понять его намерения, но ни о чём не спрашивали, чувствуя себя весьма погрузневшими после сытного кушанья.

Найти купцов оказалось делом нелёгким. Гостиный двор возле причала во время пожара заволокло плотным дымом, и заморская гильдия перебралась во дворец одного из греков, постоянно проживавшего в городе уже много лет.

По наитию готы поначалу устремились к приморской стороне. Лишь не обнаружив искомых людей, возвратились обратно в район белых дворцов.

Над улицей, прямо ведущей от причала к дворцам, густо витал рыбный запах. Где-то рядом находился пункт просола мелкой рыбёшки для многочисленных северян. Утренний улов во второй половине дня усилиями работников переместили с берега в закрома большого сусека на одной из улиц, где всё усердно перемешали с солью.

— Солят... Для нас... Закопошились... Надолго загадывают... Все стараются — и овечек ведут, и рыбачат.

— Кабы чего не придумали дурного... Как изменились после нашей угрозы! Жидкие души.

— А нам-то что? Было б куда уйти до поры, и сами себя прокормили бы, да домой воз отволокли.

— Ох, сейчас нечего везти-то.

— Надо всех наших звать сюда — нам на сем море соперников нет! И зима не так люта здесь: даже и не понять — зима ли, осень?..

Наконец узнали, где находится нужный дом. Настороженно взирали северяне на лики страшилищ, висевшие над входными подъездами богатых домов. Эти лепные лики здешних руссов очень напоминали травяные чучела, которые окунали в глиняную болтушку и развешивали после над жилищами сами готы. Варвары замирали, проходя мимо страшных масок, говорили тихо, оглядываясь и вникая каждый в своё.

Большой, оживлённой толпой встали у дома грека, приютившего заморскую, изрядно обнищавшую от последних событий, братию. Из дома появились люди — разведать причину шумного наезда. Несколько раз готы говорили, чтобы позвали хозяев для беседы с готским царём. Наконец, на крыльце, недовольно ёжась, небрежно переговариваясь между собой, объявились купцы. Тучный, широколобый, широколицый пожилой грек и красивый перс выдвинулись на полшага вперёд.

Карл выехал из когорты соратников. Добротная фракийская кольчуга на его плечах и руках отражала красноватый свет уходящего в вечернюю морскую дымку солнца. Карл был представителен, горделив, нарочно выпрямился в седле, чтобы быть не ниже южан на ступенях. Недаром он считался знатоком нюансов поведения купечества этой стороны: изучил некоторые хитрости и тонкости такого рода встреч и переговоров, побывав когда-то с поручениями в Ольвии, на Тавре, в Томах...

А ещё Карл умел смотреть на всех сразу. Уверенность и силу бесстрастного готского народа олицетворял он в себе сейчас, долгой, с оттенком надменности паузой заставив это почувствовать впереди стоявших купчин, ранее заносчивых, а теперь немало зависимых. Южане кожей ощутили изменение своего положения, с удивлением обнаружив знакомые повадки в дикарях. Теперь явно их роли были вторыми.

Купцы заговорили первыми.

— Если приехал готский цесарь, стало быть, это неспроста, — произнёс широколобый грек.

— У царей всякая езда неспроста, — широко улыбнулся Карл.

Аргамак под ним, почувствовав настроение хозяина, изящно загарцевал-заходил. Смирив задор коня, сумев-таки повернуться к публике вполоборота, готский глашатай выразительной мимикой показал — дескать, безобразник и красавчик подо мной, никак не даёт к деловым людям обратиться. Потом веско произнёс:

— Если достойные мужи знают способ, как помочь своему горькому положению, но не находят сил явиться к светлейшему конунгу для дружеской беседы, то и сам он без суетной гордыни понял — вам есть что сказать ему. Потому и приехал... — Речь Карла была по-восточному сочна, и снабжена соответствующим подтекстом. — Хитрый лис оттого и слывёт хитрым, что, в отличие от глупой и слепой мыши, знает весь лес — от колоска на земле до вороны на верхушке самого высокого дерева или злобного пса, только ещё намеревающегося ступить на лесные тропы. Тропы здешние нам незнакомы; лис играет с нами; лес выдаёт нас всему и всем. Но мы не желаем быть мышью с телом тура, которому бросового зерна никак не довольно для сыти!

Купцы прониклись уважением и к речам таким, и к человеку, произнёсшему их. Всякий южный человек, когда он не отъявленный глупец, обязательно оценит интересную беседу. Собеседник, облечённый даром увлекающего слова, без труда завоёвывает их чуткое внимание.

Заморские купцы охотно расступились, чуть поклонились, пригласили войти и откушать хлеб-соль.

Расселись на красно-оранжевые ковры и подушки, недалеко запели нежные струны.

— Этот муж слышал, что туры живут за Петром. Он также спрашивает, а в вашей стороне тоже есть туры? — перевёл готам смысл первой застольной фразы широколобого грека Карл. Сарос, а за ним другие сдержанно посмеялись. Вождь с похвальбою отвечал:

— Мои единоплеменники владеют обширными землями, что от вас за Истром, и Янтарное море тоже наше. Вот насчёт туров... — Вождь повернулся к своим, подбирая слова. — За тем самым Истром люди гоняются за сиротливыми и несчастными быками, а на моей родине мы сами от них бегаем!

Понявшие смысл перевода хозяева громким смехом оценили ладный и весёлый ответ конунга. Азиаты стали сомневаться в диком нраве северян, откровенно бросавшемся в глаза попервоначалу. Заправилы этого приёма — пожилой грек и молодой перс — распорядились подавать лучшее, приговаривая: «Попробуйте это».

Готы были сыты, лишь выпили вина и вкусили сласти.

— Мы многое знаем об этом городе и этой земле, многому можем и вас научить, — проговорил широколобый грек Пётр, подзывая двух чернявых смуглянок разливать гостям вино.

Гостей было немного — вместе с Саросом в дом вошли шестеро, а остальные после обещания, что состоится жёсткий разговор, остались караулить на входе и вокруг дворца. Те немногие, что лицезрели и вкушали часть сладкого восточного мира, подвергшись действу хмельного зелья, неотрывно разглядывали животы жгучих красавиц, подававших блюда.

— Такие только у нас есть! Мы их с собой из-за моря привезли для услады, — переводил единственно трезвый Карл хвастливую и лукавую фразу Иегуды — молодого перса.

— Будто всё лето нежились под солнцем! Загар — как на молодых липках, — брал рог Сарос.

— Если их раздеть и поближе осмотреть, то можно убедиться, что это не загар, а настоящий цвет любви и страсти! — взглянул черноглазый змей-перс на конунга.

Сарос едва мог глотать вино, заворожённо хлопая глазищами. Перс отчеканил ладонями условленный ритм, и в залу вплыли плясуньи. Музыка изменилась, часть хозяев во главе с Петром покинула место несостоявшихся переговоров. Иегуды в такт мелодии поворачивал поднятые кисти нежных, холёных рук. Плясуньи буквально касались бёдрами носов гостей, дозволяли им дотрагиваться до своей цвета печёного яблока кожи.

— Рыжая, не прячься! Сюда иди! — кричал срывающимся пьяным голосом Роальд. Иегуды орлиным взором заставил единственно белёсую танцовщицу приблизиться к зовущему готу.

Карл мягко встал и последовал туда, куда удалился Пётр. Грек изумлённо обернулся, когда ему шепнули, что гот идёт за ними, дабы продолжить разговор. В сей миг грек выглядел совершенно другим человеком: брезгливые чёрточки возникли на его равнодушном к гостю лице, глаза уже не казались заинтересованными, чуть позже в них проявилась печать усталости и раздражения.

— Царь ваш теперь занят и отдыхает, — грубо проговорил Пётр, махнув рукой в сторону празднества.

— Я могу говорить и от своего имени. Недоверие ко мне завтра может выразиться в гневе конунга. Вы удачно подобрали ему любовниц, так пускай эдакая невидаль в женском обличье не отвратит от нашего хозяина доброе расположение духа его переменчивой воли! — Карл подошёл, чтобы быть видней и выше, как господарь, оглядывал настороженных сподвижников Петра...

Через недолгое время на низкой скамье, устланной неброскими, ворсистыми холстинами, расселись переговорщики. Тщедушные и худосочные слуги — молодые мужчины — подносили чаши с чаем и, низко кланяясь, отступали, замирая в позах полной готовности исполнить любое желание. Здесь и сейчас Пётр выглядел полноправным главой всей этой торговой компании. Ни подошедший к уединившимся Иегуды, ни речи высокого, суетливого хозяина этого дома-дворца, который упреждал возможные паузы в беседе, его главенство не уменьшали. Пётр и начал беседу.

— Всё-таки я думаю, что полный состав вашей стороны необходим. Мы собираемся показать вам крупную добычу и научить, как её взять. Вы и ваш царь болезненно восприняли наши предложения. Однако Херсонес и глупые, грязные обезьяны в стране меотов — хороший выход для всех нас.

— Учитывая бесполезное стояние вашей армии в зимней грязи, Херсонес — просто находка! Там нет зимы, там много добра и женщин. Оттуда видно всё море, что делает жителей Херсонеса хозяевами Понтийского мира! — Лицо и голос Иегуды были удивительно спокойны и дружелюбны.

— Вам нужен Херсонес — мы будем там!.. Кто ведает о варварской стороне Понта? — Карл этой своей фразой премного расположил к себе купцов. — Что творится нынче на Истре? Наши корабли были возле устья реки. Там наши конунги ведут войну, и, если бы не обязательство прийти на помощь Лехрафсу, флот остался бы там. Мы званы туда и теперь напряжённо думаем.

— Там — голое место. Рим алчно простёрся над золотыми рудниками... — На скулах Иегуды заиграли желваки. — Даков, карпов и варваров не понять, но Рим дорого платит за вразумление безмозглых дикарей. Нет ничего, что можно было бы здесь противопоставить Риму. А вот с вами мы станем хозяевами везде. Сгоним жадных, продажных греков и римлян — что самые варвары и есть! Мы будем могущественней императоров, на берегах и в проливах приведя дикарей к повиновению, и степь поклонится берегу!

— Степь — это Лехрафс? — прищурился Карл, с трудом соображая, отчего это при недобрых словах о греках далёких рядом сидящие греки и бровью не повели?

— Лехрафс станет на Тавре и поможет нам с теми племенами, какие говорят на языке русалан. Ваш друг ещё и поблагодарит вас! — навис над головами мощный глас Петра.

Разошлись с тем, что всё надо решать вместе, с мудрой расстановкой, но безотлагательно продумать совместную позицию.

Карла проводили в залу.

Оргия, развернувшаяся в месте первоначальных переговоров, остановила его на подходе к ней.

— Ты много думаешь, воин, — проговорил ему на ухо высокий и уже не такой суетливый хозяин дома Иосиф. — Вон та львица ждёт тебя! — Он, не дыша, указал на приближавшуюся смуглянку.

Карл посмотрел на навзничь опрокинутых друзей, пищавших над ними баб, которые ещё успевали размахивать кубками и пританцовывать на голых, грязных, готских телах, резко развернулся, вошёл в опустевшую комнату и под шуршание старательных веников пластом разлёгся на скамье. Вернуться сейчас к подъезду, где ждали соратники, было никак нельзя. Для них всех в сию минуту идут нелёгкие переговоры...

Вертфасту на следующее же утро донесли в подробностях о визите готов к купцам. Он терялся в догадках о задумках людей, исключивших его, да и весь город из судьбоносных процессов, лишивших голоса настоящих хозяев сих мест.

О чём отдельно толковал Карл с купцами, Вертфаст не знал. Его осведомительница — та самая рыжая плясунья, как бы случайно попавшая во дворец высокого грека, — и раньше могла доносить лишь о людях, но не об их разговорах.

«Может, шепнуть Саросу о своевольном сношении того умника с гречинами?.. Но не ясно, какие у этих странных людей отношения меж собой... Вероятно, Карл сам уже обо всём рассказал своему командиру... Что узнал командир и что замышляет его ловкач, мне поведает Ргея... Только бы не отвадили коварные Гречины своими блудницами цвета кахвы залётного соколика от моей наживки — моей прекрасной девочки!..»

«Девочек» у Вертфаста имелось несколько. Далеко не все они были его дочерьми, нет... Ещё в молодости Вертфаст заметил в южанах сильную тягу к уюту родного дома в местах, где они останавливались погостить. Заморские гости не мыслили себя без молодых, загорелых и нежных женских тел — это русс, ранее много попутешествовавший, тоже запомнил. Вот и собирал планомерно в Ас-граде девиц, отличавшихся исключительной красотой. Бывая в заморье, он обязательно приобретал женщин и девушек; некоторых привозил ему сын.

Пленённые ли, выкупленные у родителей, у племени или на рынке, послушные красавицы всегда служили делу Вертфаста исправно. Сборный немногочисленный женский отряд, сменившийся не один раз и всегда молодой, не очень тяготил, а польза от него была велика! Что происходило на гостином дворе, в теремах видных жителей, в местах расположения войск, даже в среде жреческой касты и в соседнем городе Тма-тарха, — всё немедля или погодя узнавалось Вертфастом и Спором.

Красотки менялись: постаревшие пристраивались боярами где-нибудь; новые обучались многосложному и мудрёному ремеслу.

Ргея была одной из таких красоток. Умная молодая девчонка смогла избежать участи обычных шпионок, более походивших на подчинённых воле Вертфаста потаскух. Великолепие её тела, лица, движений, живой ум, проникновенные слова поразили хитрющее сердце стареющего боярина, и он оставил её в своём доме для собственных утех. С ней можно было говорить обо всём, а в скором времени для него даже стало обыденным делом исполнять её просьбы: интересная собеседница, волевая, всегда спокойная молодица стала подругой двух дочерей Вертфаста.

Был у боярина и сын, купечествовавший в самой Греции. Там у него обреталась и семья. В родные края сыну удавалось выбраться редко... Прошедшей весной сын гостил у отца с матерью, но Вертфаст быстро нашёл вескую причину немедля отправить его за море — из-за Ргеи. Мать ничего не смогла поделать... А всё потому, что Ргея была молода, и цветущий её организм искал развлечений.

Не находя себе иного применения, кроме унизительного обслуживания своего господина, молодая женщина придумала собственный мирок, где она властвовала и вершила добродетель...

Вертфаст общался со Спором, делился кое-какой информацией, взамен получал некоторые дополнительные сведения и комментарии. Вот и сегодня они собрались в его доме.

Вертфаст был напряжён: Сарос обещался быть во второй раз вчера, обещался быть и сегодня, но уже половина дня миновала, а гот и носа не кажет...

Спор говорил, что дурные вести уже, верно, разлетелись по обоим берегам Эвксинского Понта, и купцов теперь ждать придётся долго... Надо избавиться от готского присутствия — и чем скорей, тем лучше для города. Не потому, понятно, что жить народу пока предстоит на рыбе — бывали и раньше лихие годины! — боязно, что торг вообще не вернётся за Боспор! Находящаяся дальше от Поля и ближе к Понту Тма-тарха вновь при выгоде: корабли, идущие из-за моря, все сгружаются-нагружаются там!..

— Удружил змей-Лехрафс! — с ненавистью выдохнул Вертфаст.

— Союзника какого-то неведомого пригласил... И где только взял такого?! Асам с ним не появился! — раздражённо кивал головой Спор.

— Подослал, тьфу, русая морда, степной ветер, пёс, царь хвостов и копыт! — У Вертфаста потемнело в глазах, он встал и отвернулся от собеседника.

«А может зря я сватаю готу Ргею? Пока мила мне... Не надоела... Нет! Десять дней назад и полгорода бы отдал, лишь бы эта вонючая свора мимо прошла. И Ргею бы в придачу спровадил!..»

Вертфаст извинился перед Спором, пояснил, что дела домашние тяготят, проводил друга, с крыльца посмотрел, нет ли ожидаемого гостя, поднялся в комнату Ргеи и закрыл накрепко дверь...

Сарос ближе к вечеру взял два десятка гвардейцев и отправился в город.

Утром, проснувшись у купцов совершенно голым и в окружении баб, всех растолкав, он громко позвал Карла. Затравленно подойдя к разведчику и верному сподвижнику, долго смотрел ему в глаза, будто спрашивая: «Как же так?..» Потом кое-как все оделись и покинули пустую залу, явив измятые лики свои ожидавшим бойцам...

Конунг прохаживался под домом, заглядывал за изразцы, стоял на сходнях, не входя, — собирался духом, упорядочивал мысли, сапогом растирал песчинки о каменную плиту ступени. Наконец решился.

Покрутившись в безлюдной прихожей, он уселся на лавку. Сарос знал, что замечен, и стал, волнуясь, ждать.

Вертфаст спустился вниз. С ним была его жена — полная, тяжело дышавшая женщина. Судя по всему, боярин хотел придать моменту торжественность, чего-то важного ожидая от предстоящей встречи. Супруг обходительно держал свою половину под руку, пока та строго усаживалась недалеко от гостя.

Сарос решил, что это, наверное, мать Ргеи, и вышла она, чтобы посмотреть на него — искателя её дочки. Как ни старался он подыграть непонятной ему церемонии, не сумел перебороть сущность конунга — одарил хозяйку по-змеиному холодным взглядом. Посмотрел — как царь на просительницу...

Старуха скукожилась, утопила в телесах шею, подняв оплывший подбородок, сморгнула, шмыгнула носом...

Какой мог получиться разговор, если стороны понимали разные языки? Но неожиданно, пускай и с напряжением, истый торговец Вертфаст заговорил на наречии Лехрафса!

Старуха ничего не понимала, но довольно успешно смогла подобрать представительную позу. После приветствия от лица обоих хозяев, после благодарности за визит высокого гостя, русс сказал, что Ргея всю ночь не спала и спрашивала о нём, Саросе. Лицо конунга непроизвольно исказила гримаса, вызванная неожиданностью сообщения, странным звучанием родной речи, интуитивным недоверием и моментальным воспоминанием о сюрпризе прошедшей ночи одновременно.

Довольно ли войско, поинтересовался далее русс. Сарос оставил вопрос без внимания, вытянул ноги и бухнул на них грузный меч.

— Не спала... Думала... Я ночью сплю... Я думал о ней сегодня днём, — проговорил тихо гот.

— Поднимайся к ней, она ждёт тебя, — так же тихо произнёс русс.

Сарос, уяснив смысл и интонацию этого разрешения, вдруг понял, что все они вести себя будут уступчиво, мерзко угождая ему и торгуясь с ним... Он резко встал и медленно, тяжёлыми шагами стал подниматься наверх.

Та же девка-прислужница стояла около дверей. Сарос остановился возле неё, не торопясь входить в светёлку, замялся и отчего-то задумался: «Скромная, а со мной вольна!»

Девка, памятуя о пылком поведении жениха в прошлый раз, вольно заглядывала ему в глаза, рукой показывая проходить в распахнутую дверь, взяла гостя за локоть...

Сарос повернул к наивной тяжёлую голову, выпучил глаза, в кулак собрал на её мгновенно сжавшейся грудке сарафан и одной рукой вздёрнул служку над собой. Девка потерянно запищала и бессильно свесила ручки-ножки. Конунг небрежно отставил её и ввалился в комнату.

Сцена у дверей, вид совершенно другого Сароса заставили трёх лжесестриц сомкнуться и замереть. Конунг ткнул в Ргею указательным пальцем, затем поднял его вверх и угрожающей стойкой приказал лишним побыстрее убраться.

Девицы — обе дочери Вертфаста — некоторое время смятенно ждали хоть какого-то знака от Ргеи. Последняя даже не помышляла предпринимать никаких телодвижений, и попытки не сделала хоть для видимости защиты законного права хозяев на присутствие в любом месте собственного дома... Внутренне возмущённые, но остерегаясь настойчивого Сароса и потому скрывая праведное негодование, сёстры кротко вышли, из протеста всё же оставив дверь открытой.

Сарос лёгким шагом вернулся к двери, аккуратно закрыл её и, не поднимая глаз на Ргею, спросил:

— А ты ведь знаешь язык Лехрафса? — Подождал недолго ответа. — Как же мне с тобой говорить? Ты хоть что-то должна мне сказать.

— Плохо знаю, — на всякий случай привставая, ответила прелестница, и Сарос испытал чувство, похожее на грустное облегчение.

— Много мути в вашем городе... И в степи, открытой как небо... И в людях много тумана... Как вы живёте? Разум вами не позабыт в чёрной куче умных и вредоносных слов?

— Не понимаю... Говори мало — тогда пойму... — Голос молодицы смягчился, в нём послышались нотки некоего смущения, и Ргея стала похожа на настоящую невесту, далёкую от вчерашней дарительницы броши.

«Что за перемена? Иль она дитя Цернобока?..»

Конунг вздохнул опять и постарался разглядеть в глазах красавицы её естество, но они выражали лишь смиренное заискивание...

Саросу это очень не понравилось. С грустью он отметил лживость её поведения и помыслов. Под его спешно разобранными на стороны волосами выломилась грубая борозда морщины. Саросом овладело обессиливающее уныние. Он подобрал губы и выпустил воздух через длинный прямой нос.

«Всё же это не она, которая живёт во мне с той младой поры, когда я только-только научился по крику распознавать мальчика и девочку... Но ведь желанна! Руки мои так и тянутся к ней...»

Ргея заметила на лице гота страдальческую, никак не подходившую к образу полководца и храбреца, гримасу. Ей стало жалко его и невыносимо стыдно оттого, что она участвует в заговоре, обманывает мужественного человека... Как продолжать водить его за нос, коли он люб ей в сей миг и достоин её женского снисхождения?

Сарос увидел, как на лице красавицы боязливо-заискивающее выражение сменило сострадание.

«Это игра, глумление противной девки!»

Он подошёл к ней вплотную, обеими руками больно взял её груди и вперил в очи пронзительный, выжидающий взор. Сильные руки стянули сарафан сборками. Он с настойчивостью дикого вепря смотрел ей прямо в душу.

Ргея, выпрямив напряжённую спину, не мигая уставилась на тонкие губы его рта, не издавая ни звука.

— Кто вы, черти вас паси?! — Он оттолкнул её на топчан.

Она неудобно откинулась, к вогнутой груди подтянула белые ручки, затаилась. Глаза её закрылись, она судорожно дышала, но молчала и ждала ещё чего-то.

— Что со мной? — Он наклонился к ней; брови и ресницы её красиво замерли. — Обманете вы меня... Ты, кошка, обманешь!.. Храни тебя, лукавую, боги! Храни тебя вечно бог огня — свет жизни и успокоитель душ!.. Я сейчас сяду рядом, а ты говори мне — и не вздумай играть! Не то не избавишься от страдания никогда! Говори, кошка, отчего столько ликов у тебя? Жду...

Она продолжала молчать. Он сильно тряхнул её за остренькие плечики. Руки несчастной бессильно упали на одну сторону. Ргея подняла чистые, синие глаза.

— Жду же, — прошипел Сарос, — говори мне правду!

«Что, он знает всё?!.. Стыдно... Тошно... Ненавижу всех, и жизнь свою подначальную!.. Силён... Он ведь совсем зверь безмозглый, и глаза его змеиные! А слёзки чуть блещут в глазах-то... Властный... И вроде люб мне... Открытый такой...»

— Это не твой дом... — Из вертевшихся в голове мыслей непонятным для самой Ргеи образом прозвучала именно эта.

— Я тебе покажу, чей это дом! — зло и предрешённо выдохнул Сарос.

Дальнейшее совсем не трудно было предугадать: его шаги к двери значили плач, вой, визг, смерть, огонь...

— Сарос, стой! — звонко выкрикнула Ргея, вложив в свой крик и страх, и просьбу, и обещание всевластной силе.

Гот замер, пыхтя, изводил в себе буйство, потом обернулся, напрочь уставший и замороченный.

— Город, люди должны жить... Огня не надо... Они будут жить, правда? — тихо сказала она.

— Мне нельзя здесь долго... Войску без боя — смерть... У меня людей не меньше, чем в твоём городе. Они спят с ветром в обнимку. Леса нигде нет...

— Не ходи никуда. Садись... — Ргея уже не боялась смотреть на Сароса.

Речь гота она понимала не вполне, но с каждой фразой смысл его слов улавливался всё лучше и лучше. Если бы он ещё объяснялся спокойней...

В детстве она говорила на халанском языке. Однажды её мать после беды, о которой маленькая Ргея знать не могла, собрала своих домочадцев и в истерзанной толпе переселенцев пришла к морю. В леске люди основали посёлочек, научились у местных ловить рыбу в море, пряча от степи, разводили скот. Но долго в мире и тут пожить не удалось.

Налетели, подобно вихрю, степные разбойники, разорили посёлок, детишек, что поприглядней да покрепче, увезли с собой...

Так и очутилась Ргея в Ас-граде. Мыла, чесала пряжу в доме купившего её ремесленника, убиралась за большой его семьёй, учила язык... Кто знает, как бы всё сложилось, однако возросла она в красивую, боевую девчонку, которой невмоготу было усидеть в неродном доме. Рано почувствовав ответственность за устроение своей жизни, она твёрдо решила вырваться из холопских пут и непременно заиметь свой дом, где будет у неё покой без никаких приказчиков!..

Как-то на приморском базаре увидела она деловитую, решительную, с почти мужским лицом торговку. Верно, сам черт той торговке был братом: ни боярин, ни заморский купец ей не могли указывать!.. Пришла как-то Ргея к ней, умоляла, жалилась, плакала, убеждала выкупить её, и за то дочерью обещалась стать родной. Хватка и нюх тётки сказались: выкупила.

Два года они с девчонкой жили душа в душу. Торговали, лачугу обустраивали, когда и прятались, когда и праздновали... А через два года зашёл к ним как-то Вертфаст, и показалось Ргее, будто знаком он давно с её хозяйкой...

— Город большой... Он вам и так всё отдаст, что сможет... — Ргея облокотилась на большую подушку, скинула чёботы, подобрала на расшитый узорами триповый топчан ноги. — Ты чего хочешь?

— С тобой быть.

— А у тебя есть дом, или мне рядом на коне скакать?

— Гм... Дом мой далеко... Зачем нам дом?

— А в войске твоём есть ещё женщины? — Ргея спросила об этом так, как ремесленник спрашивает урок у подмастерья и после долго смотрит на ученика.

И Сарос понял всю большую разницу между ним и девушкой: она о жизни думает не так, как он.

— Если ты потешишься со мной и уедешь в свой дом, то я останусь неприкаянной собакой на улице. Не хочу больше грязи никогда! — Ргея искренне заплакала, глядя прямо перед собой. Слёзы текли по её щекам немой безысходностью: всё рассказать ему она не смела.

Сарос же увидел другой её лик, но теперь верил всему и почти не дышал, думал, понимал и желал всем пылким сердцем ей успокоения. Вышедшая из равновесия Ргея уткнулась в подушку, горько вздыхая.

— Тебя со мной никто не посмеет обидеть!.. Отчего ты печалишься, разве я виной тому?.. Всё своё золото я отдам тебе! Обберу соседний город и его добро свалю к твоим ногам!

— Ты уйдёшь, город тот придёт к нам, меня распнут... Если и нет, то всё равно деньги не будут моими: мужчины правят Миром! — Ргея нашла в себе силы успокоиться, ждала ответа Сароса, какого-то выхода для себя.

— У вас вообще есть жены?

— Я не вернусь домой без обильной добычи! — Сарос был весь в своей войне. — Ты живи пока мирно. Я пойду на тот город, который мне укажут, как богатейший. Вернусь к тебе и поедем в мой дом. Такой же город у нас будет, и ты станешь царицей его. Тебя я вижу всю жизнь в своих снах!..