ГЛАВА 17

На следующее утро я проснулся оттого, что впервые за больше чем полвека моего лица, как старый добрый друг, коснулось золотисто-лавандовое тосканское солнце. Я переночевал на единственном постоялом дворе в Анкьяно. Это было обветшалое, заросшее плющом строение по меньшей мере столетнего возраста, с неплохой таверной. Я одновременно испытал сожаление и облегчение оттого, что проснулся, потому что был весь во власти увиденного длинного сна: Николо Сильвано читал с кафедры проповедь, тыча в меня пальцем и хохоча безумным смехом. Затем я увяз в паутине и ползал по ней, а паутина была огромной, розово-зеленой, вместе со мной по ней ползали другие люди, одни подползали ко мне, другие уползали. Я кричал и барахтался, наконец прорвал паутину и, выскочив через дырку, вдруг очутился в зале, посреди маскарада. Играла музыка, по зале расхаживали люди в роскошных костюмах и беседовали. Ко мне подошла стройная женщина, и сердце мое заныло еще до того, как она встала передо мной. Это была она, та женщина из видения философского камня, женщина, которую я выбрал, не испугавшись расплаты. Она стояла передо мной в ослепительном сиянии, ее лицо скрывала маска, и все во мне смягчилось, растаяло и раскрылось. Но когда я протянул руки, чтобы коснуться ее и обнять, она отступила. Я бежал за ней, а она все отдалялась, и мое сердце бешено билось от желания. А потом я почувствовал теплые пальцы на щеках и, открыв глаза, понял, что это был длинный лучик света, а не рука моей возлюбленной.

Я почувствовал себя нагим и беззащитным, но со сном не поспоришь. Вчера я понял, что, рассказывая о видении юному Леонардо, я уже знал, что тем самым вызову его из небытия и мною завладеют чары. Тоскуя, я спрашивал себя, когда же наконец я встречу свою избранницу в этой долгой запутанной жизни (если, конечно, я сделал настоящий выбор, и она была настоящей, ведь я прождал ее более ста лет и уже начинал отчаиваться). Я быстро оделся и спустился в таверну позавтракать. Хрустящий хлеб, густая горячая каша, кусочки деревенской ветчины и нарезанная дольками белая груша — все это принесла мне прелестная белокурая девушка. Стремясь избавиться от мучительного наваждения, которое навеяли эти сны, я обратил все свое внимание на эту женщину. Ее золотистые локоны спускались по спине такими мягкими волнами, что у любого мужчины руки сами так и тянулись их погладить. Она взмахнула ресницами и улыбнулась мне полными алыми губами, показав ровные белые зубы. Я ответил ей восхищенной улыбкой, а потом пристально вгляделся в ее большие, широко посаженные на изящно вылепленном овальном лице глаза и понял, кто она такая.

— Катарина, — произнес я.

— На вашей стороне преимущество, синьор. Я вашего имени не знаю, — ответила она грудным голосом, удивленно подняв брови.

— Его зовут Лука Бастардо, — пропел мелодичный голос. — Он будет моим учителем.

Это был Леонардо в изумрудно-зеленой рубахе с неровно обрезанным подолом, как будто он сам укорачивал его своими руками. Он вбежал в комнату и сел рядом со мной на скамью.

— Неужели, молодой человек? — переспросила Катарина и потрепала его по волосам. — Я принесу тебе хлеба с медом, детка.

И она ушла, покачивая стройными округлыми бедрами под платьем без рукавов. Плечи у нее были белые, крепкие: наверное, она поднимала и носила много тяжестей в таверне.

— Не стоит тебе так глядеть на мою маму, — предупредил Леонардо и положил передо мной на стол мой кинжал, а мою миску с кашей пододвинул к себе.

Я смотрел, как Леонардо набросился на еду, и вспомнил, как всегда ел один у Сильвано. Кормили там вкусно и до отвала, правда, в скудной и неприятной компании: компании себя самого. Леонардо и представить себе не мог такую бедность духа и как далеко человек может зайти, чтобы облегчить ее. Его жизнь питало нечто другое, нечто светлое и свободное, что составляло глубинную основу его существа.

— Я не сказал, что собираюсь тебя учить, — в очередной раз возразил я, хотя нежелание рисковать жизнью, оставаясь вблизи Флоренции и обучая этого мальчика, уже шло на убыль.

Я все смотрел на него, не в силах по какой-то причине отогнать воспоминания о том, как я и другие дети жили у Сильвано. Я несколько десятилетий почти не вспоминал о публичном доме, а теперь вспомнил все до мелочей. Вспомнил ночь, когда впервые собрали всех детей вместе и Бернардо Сильвано перерезал сухожилия на ногах Марко. Вспомнил, как из ног Марко хлестала кровь прямо на дорогую одежду Сильвано. Вспомнил, как Марко закричал и упал, вспомнил, как он, худенький и окровавленный, сидел, прислонившись к опоре моста. Леонардо, столь уверенный в своих привилегиях, и понятия не имел о таких страданиях. Я бы посчитал его поведение заносчивым и нескромным, если бы в нем не было столько искреннего тепла и доброты, если бы не ореол покоя, окружавший его, как нимбы над головами ангелов на картинах.

— Ты вернулся, а значит, решил учить меня, — сказал он между ложками каши. — Пожалуй, начнем сегодня. Я готов к занятиям, учитель.

— Сегодня я еду во Флоренцию посмотреть на собор, — возразил я немного резко, потому что мне никогда не нравилось, когда мной командовали или водили на поводке, как домашнее животное, а в последнее время это случалось слишком часто.

На моем кинжале остались следы засохшей крови, я взял его со стола и вытер своей рубашкой, а потом сунул в ножны на поясе.

— Флоренция, отличная идея! — с восхищением воскликнул он.

Его мать вернулась с тарелкой хлеба, намазанного сливочным маслом и густым медом.

— Мама, Лука сегодня везет меня во Флоренцию!

— Попридержи коней… — начал было я.

— Ах да, тот чудный конь в конюшне твой? Гнедой жеребец? — тут же перебил меня Леонардо. — Я бы хотел его нарисовать! Начну прямо перед отъездом, даже если мне не хватит времени закончить!

— Тебе не кажется, что надо сначала сказать папе о новом учителе? — спросила Катарина.

Она поставила тарелку перед Леонардо и сама села напротив нас. Ее полную грудь обтягивал желтый фартук, надетый на простое синее платье, а из расстегнутого воротничка выглядывала белая шея. Кроме цветочных духов, от нее пахло тушеным мясом, дрожжевым хлебом и разлитым вином. На нижней губе блестела капелька меда, который она, видимо, пробовала. Мне так и хотелось слизнуть этот мед. Она наклонилась ко мне через стол и спросила:

— И сколько вы спросите за уроки, синьор? Сер Пьеро щепетильно относится к деньгам.

— Я не знаю, сколько зарабатывают учителя, — ответил я и сделал большой глоток воды из чашки, чтобы скрыть, как от ее чар забилось мое сердце и участилось дыхание.

— Мы хорошо ему заплатим, я поговорю с папой, — серьезно заявил Леонардо. — Хорошо, но не слишком, чтобы папа не рассердился.

Он дотянулся до моей тарелки и стащил ветчину, сначала подмигнув маме, затем мне — и повторив все заново. Он был неотразим и знал это. Выхода просто не оставалось: мне придется стать его учителем. Я даже не представлял, чему буду его учить, зато ему, похоже, это было известно. Он будет руководить мною. С любым другим человеком, хоть живым, хоть мертвым, меня бы такое положение дел удручило. С тех пор как я вырвался из публичного дома, самым важным для меня было сохранять свою свободу. Ранее никогда и ни для кого я не сделал бы в этом ни малейшей уступки. Даже великую любовь из видения, женщину, обещанную мне в жены, я отодвинул в область туманного будущего, а сам отправился странствовать по свету. Теперь же, из-за просьбы Леонардо и потому что Козимо лежал на смертном одре, а мое непоседливое сердце полюбило их обоих, я добровольно согласился остаться в городе, где меня могли бросить в тюрьму и убить. Я злился, что оказался в таком положении. Я не мог понять, сержусь ли я на Леонардо за его просьбу, на себя ли — за то, что я так не хотел и в то же время так страстно желал это сделать, на Сильвано ли — за то, как он осквернил и испортил меня; или на Козимо — за его близкую смерть и за то, что он находит утешение в моем присутствии; на Гебера ли — за то, что он вызвал видение, повлиявшее на всю мою дальнейшую жизнь; или на Бога, который в этот момент, без сомнения, смеялся до слез. Кому-то как-никак доставляло удовольствие смятение в моей душе.

— Я должен кое-что подготовить, — сказал я и встал из-за стола, так ни к чему и не притронувшись, чего раньше со мной почти никогда не бывало: я слишком наголодался за свою жизнь, чтобы добровольно терпеть голод.

— Ты скоро вернешься? — крикнул мне вслед Леонардо.

Я кивнул ему через плечо и заметил, что Катарина поднесла ладонь сына к губам и пристально смотрит мне в спину. У меня засосало под ложечкой, я слегка расправил плечи и приосанился. В Анчьяно мне предстоит много интересного!


Я поскакал к маленькому винограднику, который получил в наследство, и представился арендаторам якобы потомком первого владельца Луки Бастардо. Так я превратился в своего сына, ради Леонардо и Козимо. За виноградником ухаживала пожилая чета с двумя взрослыми сыновьями. Сначала они встретили меня недоверчиво, и тогда я привел им цифры за последние десять лет, количество собранного урожая, проданных бочек вина и имена купцов, которые покупали вино, а также цену и прочее и прочее. Все в точности совпадало, потому что я вел тщательный учет своей доли урожая. Убедившись, что я тот, за кого себя выдаю, они начали из кожи вон лезть, лишь бы мне угодить. Я объяснил, что собираюсь задержаться в Анчьяно на неопределенный срок, и мы обсудили, где мне поселиться. С деньгами, которые я скопил за несколько десятилетий, я, разумеется, мог жить где угодно. Я не сказал им этого, потому что виноградник устраивал меня как нельзя лучше. Я не хотел выставлять напоказ свое богатство, ни привлекать внимание к своей персоне, обзаведясь собственным домом. Пожилая пара с одним сыном жила на главной вилле, а старший сын с женой и ребенком — в маленьком домике на территории виноградника. Мы порешили, что молодая семья вернется в дом к родителям, а я займу домик через два дня, когда из него вынесут вещи и сделают там уборку. Еще я сказал, что моей лошади нужен хороший уход, и младший сын, долговязый и мосластый деревенский паренек примерно одного возраста с Лоренцо, так и просиял и пообещал заботиться о Джинори «лучше, чем мужья за своими женами».

Устроив все по своему вкусу, я ускакал обратно в таверну. Леонардо играл на лужайке перед постоялым двором в какую-то игру с камешками, выложенными квадратом. В этой игре зачем-то нужно было прыгать, и он скакал по земле, размахивая листочком бумаги.

— Лука, вот твоя лошадь, хочешь посмотреть? — крикнул он, когда я спешился.

Я подошел к нему, и он вручил мне листочек дорогой льняной бумаги.

— Где ты раздобыл бумагу? — спросил я, потому что бумага в те времена стоила недешево и считалась предметом роскоши.

Весь листок был покрыт множеством маленьких рисунков: лиц, птичек и даже насекомых, был там и вид горы Монте Альбано. Рисунки были сделаны каким-то грубым угольным карандашом, но рука, державшая этот карандаш, была необычайно чуткой и умелой, слишком развитой для обычного одиннадцатилетнего мальчика. Использование теней для придания объема, постепенная градация поверхности — такие замысловатые приемы использовали опытные художники.

— Кто это нарисовал?

— Я, кто же еще! Мама покупает мне бумагу, когда у нее есть деньги. Иногда можно выпросить у папы, — весело ответил он, подхватил несколько круглых серых камешков и покидал в карманы. — Я люблю рисовать.

— А где лошадь? — спросил я, изумленно пожирая глазами миниатюрные рисунки.

Каждый из них был чудесным образцом смелой и эмоциональной графики. Любовь Леонардо к птицам проглядывала в каждом изящном изгибе крыла. Его восхищение человеком пульсировало в повороте щеки или взгляде. Всего несколько уроков — и этот мальчик превратится в великого художника. Но я не мог его научить этому. Держа в руках рисунки, я понял, что способен ему дать лишь немногое. Ему нужны лучшие учителя, гораздо лучше, чем я. Я одновременно почувствовал и облегчение, и грусть, и любопытство при мысли о судьбе Леонардо. Может, все-таки не стоило выселять из домика моих арендаторов. Мой срок на поприще учителя Леонардо, скорее всего, будет недолгим.

— Лошадь? Вот она.

Он дотянулся до моей руки и перевернул листок другой стороной и вверх ногами. Под наброском пухлого младенца и собаки была лошадь.

— Нравится? Как зовут твою лошадь? Мы на ней поедем во Флоренцию? А когда мы уезжаем? И долго займет путь? Мы скоро поедем?

Закончены были только шея лошади, холка, голова и одна нога. Небрежными штрихами были обозначены остальные три ноги и круп.


— Прекрасно, но не закончено, — заметил я.

Леонардо пожал плечами. Я посмотрел на листок и заметил, что большинство рисунков были брошены незавершенными. Половина лица идеально прорисована, а половина едва намечена, или одно крыло птицы прорисовано в деталях, а все остальное — лишь намечено парой штрихов по бумаге.

— Ты что, никогда не завершаешь начатое?

— Столько всего нужно узнать, — ответил он, и по обеим сторонам его широкой улыбки появились озорные ямочки, совсем как у его хорошенькой матери.

Я покачал головой.

— Ты должен научиться доводить начатое до конца, это важно.

Он одарил меня ангельской улыбкой на непроницаемом лице, и я подумал, что если уж ничему больше не способен его научить, то научу его хотя бы настойчивости и упорству, которых во мне было хоть отбавляй. Позже я сам смеялся над своим тщеславием. Уж не знаю, чему он научился у меня, но я, глядя на него, прекрасно усвоил: учить значит извлекать наружу то, что изначально заложено в человеческом сердце, и человека можно научить только тому, чему он сам хочет научиться.

— Возьми, если хочешь, — сказал он и легко взмахнул ангельской ручонкой.

Я всегда ценил подарки, и этот не был исключением. Я нежно дотронулся до его головы и потрепал волосы. А потом отправился на постоялый двор. Этот листок с детскими рисунками был для меня настоящей драгоценностью, и я решил сохранить его. Я взбежал по ступенькам к себе в комнату и открыл кожаную сумку. Ей было всего несколько лет, я купил ее на базаре в Константинополе, где товары резко подешевели после падения города несколько лет назад. Я вынул блокнот Петрарки, который всегда носил с собой, как и фреску Джотто с изображением святого Иоанна и рыжеватого щенка у его ног. Я осторожно открыл обтянутую кожей книжку на середине.

— Что это? Записная книжка? А почему она пустая? — спросил мелодичный голосок прямо у моего локтя.

Естественно, Леонардо Любопытный пробрался за мной в мою комнату.

— Она пустая, потому что я еще ничего в ней не написал, — ответил я.

— А почему нет?

— Не знаю.

— Ты должен, — заявил он, подбоченясь.

Я вздохнул.

— Наверное, ты прав. Я жду, когда случится что-то особенное. И тогда запишу это в книжку.

— Особенное? Что, например? — не унимался он. — Что-нибудь из твоего видения о будущем? Вроде великой любви, о которой ты рассказывал тогда у пещеры, когда я тебя первый раз встретил?

Он, конечно, видел меня насквозь, но мне не хотелось об этом говорить.

— Ты чрезмерно любопытен и расспрашиваешь о вещах, которые тебя не касаются, — сказал я как можно строже.

— Дай-ка посмотреть, — потребовал он и осторожно взял у меня из рук книжку.

Леонардо сел на пол и внимательно пролистал ее, разглядывая каждую гладкую пергаментную страницу, как будто на ней и впрямь было что-то написано или он мог прочитать то, что будет написано в будущем. Хотя если и был человек, способный прочесть книгу будущего, то это был Леонардо.

— Я что-нибудь для тебя нарисую в этой книжке. На первой странице, чтобы тебе захотелось в ней писать.

Он лукаво улыбнулся и достал из кармана огрызок карандаша.

— Не знаю, хорошо ли это, — ответил я, уперев руки в бедра.

Слишком поздно — Леонардо уже взялся за дело. Его рука проворно забегала по странице.


— Ты левша, — заметил я и в ожидании присел на кровать.

— Угу! — хмыкнул он, не поднимая головы.

Некоторое время я просто сидел, наблюдая, как рисует этот мальчик. Стоял ясный теплый июньский денек, за окном щебетала какая-то птичка, и комната вдыхала ароматы полевых цветов. Солнечные лучи, отраженные от мирных холмов и ярких подсолнухов, от скалистой Монте Альбано и струящихся ручьев, мягким, словно благоухающим светом заливали комнату. На какой-то миг я почувствовал, что погружаюсь в покой, растворяюсь в нем без остатка. Мое тело отяжелело, все мысли улеглись и замолкли. И мне вспомнился давно минувший день в Босе на острове Сардиния, когда с письмом от Ребекки Сфорно ко мне пришел Странник. Как и в тот день, дрожащие тени остальной моей жизни растаяли, оставив лишь этот единственный миг. Я ощутил пространство — не пустое, а наполненное чем-то неопределенным, что чувствовало сердце, — между мной и этим одаренным мальчиком, который рисовал в записной книжке, подаренной мне когда-то давно Петраркой. И вот я успокоился и принялся ждать, когда Леонардо закончит рисунок. Наконец он поднял голову.

— Это очень хорошая книжка. Мне тоже такую надо. Ты мне купишь? — спросил он с такой искренней мольбой в глазах, что я ответил «да» прежде, чем обдумал эту просьбу.

Мальчик так и просиял.

— Здорово! Спасибо, учитель Лука. Ты столь же щедр, сколь и красив!

— Ну-ну, — с сомнением пробормотал я.

Я знал, что он подлизывается. Но Леонардо запрокинул голову и засмеялся.

— Нет, правда! — воскликнул он. — Но моя книжка не останется пустой! Я заполню ее магическим письмом. А потом еще одну, и еще, и еще!

— Ну-ну, — повторил я, но с гораздо меньшим сомнением. Запросто можно поверить, что магия — прислужница златовласого Леонардо. А если так, то, может быть, именно ему я смогу наконец доверить воображаемую магию, которая преследовала меня всю жизнь: мою вечную молодость и долголетие. За все годы странствий я встретил только одного человека, который обладал тем же даром: это был Странник. Возможно, какие-то алхимики вроде Гебера и знали секрет долголетия, но никто не признавался в этом, по крайней мере, при мне такого не случалось. А я спрашивал. И у Леонардо я спросил, небрежно, хотя на самом деле вопрос был для меня очень важен:

— А как же ты его сделаешь магическим?

Он вскочил и вручил мне книжку.

— Не знаю. Я буду писать задом наперед или еще как-нибудь иначе.

Он вдруг вытаращил глаза и засмеялся. Я вопросительно посмотрел на него, и он пояснил:

— Ты рассказывал мне, что видел будущее. Иногда я тоже что-то вижу — мельком, словно мгновенно заглядываю вперед сквозь время. Я только что видел людей, которые живут в далеком будущем и пытаются прочитать мой перевернутый почерк. Они будут озадачены и сбиты с толку. Поэтому мое письмо покажется магическим другим людям, но объяснение будет простым и естественным. Магию всегда можно легко объяснить, разве нет?

Я промолчал, разглядывая его рисунок. На нем был привлекательный человек лет двадцати пяти с правильными тонкими чертами, не слишком изящными, но благородными. Было что-то задумчивое и печальное в его взгляде и едва заметной, ироничной и почти горькой усмешке на полных губах.

— Неужели я такой печальный? — тихо спросил я.

— А разве нет? — невинно переспросил он.

— Нет.

— Может, когда-нибудь станешь, — пожал он плечами. — Может, ты не сможешь найти свою великую любовь и будешь сильно опечален! Тогда ты будешь рад, что учил меня, и если не будет любви, то у тебя хотя бы будет моя дружба! Правда?

Я угрюмо посмотрел на него. Он дождался, пока я осторожно положу его листок с набросками в книжку Петрарки, закрою ее, завязав кожаным ремешком, и уберу обратно в сумку. А потом весело спросил:

— Итак, мы наконец едем во Флоренцию? Где я буду сидеть — впереди тебя или сзади?


Собор был достроен. Таким я никогда его не видел. Великолепный красный купол был самым большим во всем христианском мире, он возвышался над городом, покрывая едва ли не все население Тосканы своей тенью. Необязательно подходить к нему близко, как сделали мы: он был виден отовсюду, он возникал над каждой узкой каменной улочкой, неожиданно и властно врываясь в поле зрения, стоило только завернуть за угол или ступить на площадь. За долгое время, что я отсутствовал в моей несравненной родной Флоренции, строительство было закончено, и собор был мне горьким напоминанием о том, сколько всего я упустил. Хотя негодяю Николо Сильвано и не удалось сжечь меня на костре шестьдесят четыре года назад, ему удалось отнять у меня целый человеческий век воспоминаний о моей родине — Флоренции, где самые улицы, казалось, напитали меня небывало долгой молодостью, где церкви и дворцы были моей родней, где я получил крещение от вод реки Арно.

— Его построили круг за кругом, — рассказал Леонардо, прервав мои мысли. — нутренняя конструкция сделана очень изобретательно, так что начало и конец невозможно отделить одно от другого, поэтому давление сил распределяется по кругу и нигде не нарушается. Круги позволяют куполу вознестись на небывалую высоту, о какой до этого собора нельзя было и мечтать!

— Он восьмигранный.

— А внутри сложен кругами, — настаивал Леонардо. — В куполе имеется два внутренних каркаса, которые выполнены в виде серии концентрических колец, которые уменьшаются к вершине. Поэтому капомаэстро[111] Брунеллески[112] построил его без лесов. Он полагался на силы, которые сходятся у вершины купола, где фонарь своим весом может поглотить внутреннюю силу и перенаправить ее наружу. А еще он использовал древнеримский способ кладки кирпича «в елочку», соединяя каждый новый слой кирпичей с предыдущим таким образом, чтобы конструкция сама себя поддерживала. И вот собор тянется ввысь благодаря целостному замыслу, и Брунеллески был великим гением!

— Откуда ты столько знаешь, малыш? — спросил я и потрепал пушистые волосы, разглядывая купол.

Вокруг нас было мало людей, хотя стоял ясный летний день. Чума имела обыкновение заманивать людей в дома и за запертые двери.

— Все говорят о соборе, — ответил он. — А я слушаю!

— В этом я не сомневаюсь. А что еще ты слышал?

— Умный Брунеллески изобрел несколько механизмов для строительства. Разве не здорово? — воскликнул Леонардо. — Я тоже хочу многое изобрести! Он придумал лебедку для поднятия огромного веса на огромную высоту. Эту лебедку тянут волы. Ты только представь! Он поднимал мрамор, кирпичи, камни и известку под самые небеса! Это просто чудо, его лебедка, такая огромная и мощная, а уж эта двусторонняя шестерня…

— Хватит! — Я поднял руки. — Я не архитектор и не математик и ничего не смыслю в технике. Тебе нужен другой учитель, если хочешь этому научиться!

— Но разве тебя это не увлекает? Эти вопросы силы, и движения, и веса? — Он повернулся ко мне, жестом указывая на Собор. — Если мы сумеем их подчинить, то для человека не будет ничего невозможного! Мы сможем построить летающие машины, которые ты видел в своих видениях, плавающие машины и другие изобретения, в которые так трудно поверить! Разве ты не понимаешь, как это важно?

Мне с трудом верилось, что это тот самый ребенок, который звякал камешками в карманах после прыгалок на траве. О лебедке он говорил совсем как взрослый мужчина. Он заслуживал уважения к себе, и я поразмыслил немного, прежде чем ответить. Я окинул взглядом неестественно тихие улицы, и одна часть моего сознания высматривала лицо с острым, как нож, носом и выступающим подбородком, а другая — последствия чумы. Я слышал, что в настоящее время в городе умирает по сорок человек в день. Это меньше, чем умирало в разгар чумы 1348 года, во время первой эпидемии, но все равно это слишком много. Слишком много матерей, отцов, сыновей и дочерей умирали безвременной смертью. Что смешного видит Бог в таких ужасных бедствиях? Я посмотрел на Леонардо и решил защитить его. Мир безмерно обеднеет, если такой человек умрет молодым. Он терпеливо смотрел на меня, нахмурившись, в ожидании ответа на свой вопрос.

И я сказал:

— Мне больше интересен вопрос о красоте. Обрати внимание, насколько изящен восьмигранник, стройный, но величественный и в то же время массивный, как скульптура…

— Подумаешь, скульптура! Искусство живописи выше скульптуры, — ответил мальчик. — Живопись превосходит все человеческие творения, потому что включает столько тонких возможностей. Скульптуре не хватает многих естественных свойств живописи, она не может показать прозрачные, светящиеся или блестящие тела, как на картинах. Но если тебе больше нравится скульптура, пойдем со мной в Ор Сан-Микеле!

Он взял меня за руку и ринулся на юг от Санта Мария дель Фьоре, туда, где в мои молодые годы стояло сгоревшее зернохранилище, Ор Сан-Микеле. За время моего заточения у Сильвано там выстроили новый многоэтажный рынок с лоджиями: верхние этажи использовались под склады, а на первом отправляли богослужения. Со временем его окончательно превратили в церковь в честь чудотворного образа Девы Марии.

Леонардо остановился перед одной из наружных ниш.

— Вот великолепная скульптура, — указал он, запыхавшись от бега по улице.

Я заглянул в нишу, на которую он показывал. Это была самая западная ниша на южной стороне здания. И в самом деле, там стояла замечательная скульптура святого Марка. Убедительная поза, идеальное равновесие и внутренняя устойчивость. Я тотчас заметил, что скульптор с особым мастерством расположил складки одежды, которые ниспадали, как на живом теле. Облик святого дышал энергией и жизнью, в нем были соблюдены естественные, правильные пропорции. Каждая складка одежды, каждое место, где драпировка прилегала или ниспадала с фигуры, усиливали впечатление от крепкого, здорового тела под одеждой.

— Кто этот скульптор? — восхищенно спросил я.

Как раз в тот момент зазвонили церковные колокола, а потом набат подхватили и другие колокольни Флоренции. Эта какофония призвана была отогнать чуму, уносящую жизни горожан. На улицах появилось какое-то движение, раздались крики, и несколько встревоженных священников понесли куда-то образ Мадонны. Процессия с картиной выражала мольбу, одновременно служа оберегом от болезни и смерти. Я, как давний и опытный врач, только покачал головой. Суеверия ни от чего не спасают. Моше Сфорно верил, что чума, как и любые болезни, имеет естественные причины, их нужно найти, чтобы придумать лекарство.

— Этого святого Марка изваял Донателло на средства полотняной гильдии. Посмотри, как прекрасно его лицо и какое оно умное, — кричал Леонардо, стараясь перекрыть колокольный звон, и тембр его голоса оставался нежным и мелодичным, несмотря на громкость. — Видишь, как задумчиво он нахмурился. Посмотри, какой у него сосредоточенный взгляд — это потому, что на глазных яблоках насечены зрачки, чтобы глаз получал образы из воздуха. Разве Донателло не гениален?

— Ты говоришь как горячий поклонник скульптуры, — лукаво заметил я, ткнув мальчика локтем в бок.

— Я не отрицаю, что это прекрасно, — ответил он. — Просто мне больше нравится живопись, и мои рассуждения привели меня к выводу, что это высший вид искусства.

— Неужели? — переспросил я. — Ну, раз уж ты любишь живопись, тогда пойдем в церковь Санта Кроче и посмотрим на фрески Джотто. Вот это я называю красотой!


Три дня спустя мы с Леонардо отправились вместе в Кареджи на ужин на вилле Медичи. С нами поехал и второй долговязый сын моих арендаторов Нери. Я попросил Нери нас сопровождать, решив, что было бы благоразумно с моей стороны заручиться крепким плечом для игры в кальчо, даже если это плечо неученого крестьянина. Да и кто я такой сам, как не уличный босяк, шлюха и врач, богатый искатель приключений, превратившийся в учителя? Мой собственный опыт подсказывал мне, что положение человека в жизни не определяет его качеств.

Стояло солнечное июньское утро, на небе ни облачка, и легкий ветерок колыхал лаванду на тосканских лугах. Мы ехали через череду холмов, мимо аккуратных виноградников и серебристо-зеленых оливковых рощ и благоухающих кипарисовых островков. Мы видели крестьян за работой, но никто нас не приветствовал: как и всегда во время чумы, все сторонились незнакомцев. Я привез с собой сокола, которого получил от старого кондотьера, напарника в нескольких сражениях. Сварливый старый солдат был франком, а не флорентийцем, но после отставки обосновался в тосканской деревне, наслушавшись моих рассказов о Тоскане. Из его писем я знал, где он живет. Когда я появился у него на пороге, он со слезами обнял меня, а когда я сказал, что мне нужен подарок, достойный короля, он кивнул и еле согласился взять с меня деньги. Все-таки я настоял, ведь он был в отставке и нуждался в деньгах. Итак, он продал мне лучшего сапсана из своего питомника — красивую, обученную птицу с большими крыльями, которая спокойно позволила набросить на себя колпак. И мы отправились с подарком к Лоренцо де Медичи.

Леонардо шел передо мной в перчатке, держа за ремешок сидящую на руке птицу. Его привело в восторг это задание, и между воркованиями и похвалами, обращенными к птице, он попросил меня пустить лошадь галопом. Я уступил, и он взвизгнул от восторга. Джинори пошел шире, расправил плечи, и мы помчались через холмы к вилле Медичи.

Мы прибыли в Кареджи и рысью объехали скопление повозок с говорливыми дамами. Мы остановились около лошадей с заплетенными в косы гривами и хвостами, с которых спешивались мужчины. Слуга забрал Джинори и крепкую крестьянскую лошадку Нери, пока я озирался в поисках Лоренцо. Я не увидел его, но, когда вывел Леонардо из толпы, он сам нас нашел.

— Лука Бастардо, почетный гость! — донесся до меня его высокий гнусавый голос. — Добро пожаловать!

Он подошел к смеющейся переговаривающейся толпе, и люди почтительно расступились, пропуская его: хотя ему и было всего пятнадцать, но все уже чувствовали исходившую от него властную силу. Он направлялся к нам, черные волосы развевались на ветру, лицо светилось радостью. Быть может, мне это только показалось, но я и тогда уже догадался, что, когда дело касалось Лоренцо, тут никаких «показалось» быть не могло. На нем была простая рубаха поверх штанов, без камзола. Видимо, он готовился к игре в кальчо.

— Синьор, — поприветствовал я с легким поклоном.

Лоренцо засмеялся и сердечно обнял меня.

— Ты старый друг семьи. Дедушка тебя любит, неужели ты думал, что смог бы отделаться таким прохладным приветствием? А кто этот юный плутишка с такой чудной птицей на рукавице? — спросил Лоренцо и отступил на шаг, чтобы разглядеть Леонардо.

По лицу Лоренцо при виде Леонардо разлилось тихое умиротворение — типичная реакция на его дивную красоту. Однако страх, мгновенно промелькнувший в глазах Лоренцо, не был типичным. Интересно, чего он испугался.

Леонардо невозмутимо улыбнулся Лоренцо. Этот мальчишка редко чего боялся, скорее принимал все с полным спокойствием.

— Ты будешь очень важным человеком. Будешь править миром, — произнес Леонардо. — Я вижу это. Но твоя дорога будет полна опасностей.

Лоренцо задумался.

— А дедушка с тобой знаком, мальчик?

— Вряд ли. Меня зовут…


— Отлично, тогда я познакомлю тебя с семьей, — улыбнулся Лоренцо и потрепал золотистые кудри Леонардо.

— Разумеется, — кивнул Леонардо. — Меня зовут Леонардо, сын сера Пьеро из Винчи, — со всей серьезностью произнес он. — А это подарок для вас от моего учителя, Луки Бастардо.

Он протянул птицу Лоренцо, и у того загорелись глаза. Лоренцо смотрел на сокола, затаив дыхание. Он умело распутал путы на ножках птицы и быстрым движением пальцев спустил колпак. Потом он взял Леонардо за руку и подбросил птицу. Та взмыла в небо. Толпа замолкла, и все, запрокинув головы, следили за ее полетом. Она парила и кружила высоко над холмами темной крапинкой на фоне солнца, и ее контур вычерчивался тонким ободком лилового сияния. Я подумал, что вот так, наверное, выглядел мой дух в те давние годы, когда я уносился к фрескам Джотто, работая у Сильвано, хотя я был не хищником, а скорее жертвой, которую пожирали каждый день. Внезапно сокол поджал крылья и нырнул вниз, и его силуэт становился все крупнее и крупнее, приближаясь так стремительно, что захватывало дух. И вот он камнем упал на землю на холме неподалеку от виллы. Толпа зааплодировала, и все понеслись к месту падения.

— Заяц! — закричал Лоренцо, который, естественно, ринулся впереди всех, возглавляя гонку.

— Заяц, заяц! Браво! — присоединились другие голоса.

Леонардо подбежал к Лоренцо, тот взял у мальчика перчатку и посадил птицу себе на руку.

Через минуту и я подошел к ним, проталкиваясь через толпу зрителей.

— Этой красавице нужно мяса, — проворковал Лоренцо.

Волосы у него растрепались, сам он запыхался. Я вынул кинжал из ножен и, держа за кончик, протянул Лоренцо. Тот засмеялся и бросил мне зайца.

— Отрежь ей кусочек, — сказал он. — Ты не испугаешься крови и потрохов!

Я пожал плечами и вспорол зайцу брюхо.

— А теперь, учитель, если будете резать осторожно, то увидите тонкую мембрану, которая отделяет кожу от внутренностей, — заговорил мне под руку Леонардо, сам как старый учитель, а не одиннадцатилетний мальчик. — Не надо так резко. Осторожно, осторожно, внутренности чудо как хороши, ведь это механизм самой природы!

Я только покосился на него и вполголоса спросил:

— Кто тут у нас учитель, а?

Он хохотнул, но ничего не ответил. Я вырезал зайцу кишки и бросил кусок кровавого мяса Лоренцо, который он скормил соколу-сапсану.

— Прекрасный подарок, — произнес он и склонил голову. — Подарок, достойный короля. Принимаю его с удовольствием!

Но взгляд, который он бросил, был пронзителен, как у сокола, и я понял, что, выдержав первое испытание и ответив достойным подарком на подаренное седло, я еще не прошел проверку и испытания продолжаются.

— Не теряйте даром зайца, пусть ваши слуги его потушат, — предложил я.

Он весело засмеялся и показал на слугу. Я бросил зайца человеку, похожему на мавра, и тот низко поклонился.

— Я должен показать этой принцессе ее новый дворец! — объявил Лоренцо. — А потом готовьтесь играть в кальчо!

И он удалился, сопровождаемый дюжиной мужчин, которые поздравляли его с чудным подарком, нахваливая красоту и ловкость птицы. А я повернулся к Леонардо.

— Как играют в кальчо? — спросил я.

Леонардо тихо рассмеялся и зажал себе рот ладошкой.

— А ты никогда не играл?

— Откуда взять время на игры, когда надо зарабатывать деньги, чтобы не умереть от голода, предотвратить неудачи, разорения, бедствия и смерть? — спросил я резковато.

С тех пор как Массимо, мой старый приятель с улицы, продал меня Бернардо Сильвано, я никогда не испытывал судьбу. Я знал, как серьезно люди относились к состязанию, даже когда оно имеет вид игры.

— Да и кому вздумается играть в глупые игры, когда можно наслаждаться фресками Джотто и Фра Анджелико или скульптурами Донателло? И зачем…

— Не волнуйтесь, учитель, — ответил Леонардо, жестом призывая меня успокоиться. — Кальчо очень простая игра. После праздников мальчики из Анкьяно собираются вместе и играют против мальчиков из Винчи. Я еще маленький, чтобы с ними играть, но всегда смотрю, как они играют. Есть кожаный мяч, его нужно загнать за линию противника. Это называется гол. Бежишь с этим мячом или передаешь кому-нибудь другому. Еще его можно поддавать ногой.

— Да, вроде легко, — согласился я. — А правила?

— Какие еще правила? Загнать мяч за линию противника. Но это нужно сделать умело. Если попытка окажется неудачной, это дает половину гола для другой команды.

— И как же загнать мяч за линию противника?

— Да как угодно, — пожал плечами Леонардо.

— Естественно, вы в моей команде, мне нужны сильные люди, — бодро сказал Лоренцо и бросил мне зеленую тунику. — Мне надо самому посмотреть на уличный темперамент Бастардо, которым так восхищался дед, да и воспользоваться им, как он. Я непременно должен одержать победу!

Он бросил своей команде зеленые туники, а белые — команде противника. Затем сжал мое плечо — по-дружески, но этот жест был неумолимым и, наверное, оставил синяк. Вот и еще одно испытание, подумал я. Как хорошо я за него сыграю. Увидеть, каков мой темперамент, чтобы знать, как им воспользоваться. Мне это не пришлось по душе: ни испытание, ни скрытая за ним цель — оценить мою полезность. Если я докажу свою пригодность, Лоренцо заставит меня пойти к нему на службу, и моя свобода выбора будет резко ограничена. Если покажу себя непригодным, он даст мне отставку и лишит покровительства, которым я пользовался у его деда. Ни то ни другое меня не устраивало.

— Дай-ка зеленую рубашку и моему товарищу Нери, — ответил я, махнув через плечо на парня у меня за спиной.

Лоренцо метнул в него молниеносный оценивающий взгляд.

— Подкрепление? Разумно!

Он улыбнулся и бросил мне еще одну рубашку. Я поманил к себе Нери, который грелся с Леонардо на солнышке и жевал травинку. Нери подарил мне ленивую широкую улыбку и подошел, шаркая ногами. Я бросил ему рубашку, он стянул свой рваный и залатанный камзол и накинул рубаху. Я последовал его примеру: снял свой камзол и натянул зеленую тунику.

— Хорошая у вас рубашка. Надеюсь, вы не любите ее так, как своего коня, Джинори у вас всегда чистенький и гладенький, — серьезно сказал Нери. — А рубашки после кальчо у всех драные.

— А ты раньше играл? — спросил я, и он просиял.

— А как же! Столько раз, что и не сосчитаешь. Я хороший игрок. Меня не очень-то потолкаешь, я же вон какой здоровый!

— И какие тут правила?

Он почесал косматую голову.

— Надо загнать мяч за линию, и будет гол.

И он ткнул пальцем в деревянную загородку по грудь высотой, которая перегораживала с обоих концов поле — поросшую травой площадку за виллой.

— Понятно, — сквозь зубы процедил я.

Оглядевшись, я увидел деревянные скамейки, которые поставили вдоль поля под яркими, украшенными лентами навесами. Без умолку болтающие дамы в праздничных нарядах, орущие дети и ворчащие старики — все стекались из дома и сада, чтобы занять места под навесами. С каждой минутой гомон становился громче. Затем поднялся радостный приветственный гул, и, обернувшись, я увидел, как нетвердой прихрамывающей походкой из дома вышел Козимо. С одной стороны его поддерживала под руку жена, с другой — скверно одетый человек лет за тридцать, следом шли заботливые слуги. Козимо в знак приветствия поднял руку, а потом, заметив меня, махнул ею. Он указал на украшенную фестонами телку, которую вели сзади, и победно сцепил руки над головой. Я понял, что телка предназначалась победителю в качестве приза и Козимо пожелал мне удачи. Я улыбнулся, кивнул и помахал в ответ. Потом повернулся к Нери.

— Так как именно добиться гола?

— Можно бросить мяч за линию, можно забить ногой, — начал Нери, почесав затылок.

— Играют две команды по двадцать семь человек, — вмешался Лоренцо.

Он уже раздал всем рубашки и жестом подозвал к себе всех «зеленых». Он представил меня остальным «зеленым» просто как «Луку», хотя среди них я узнал много знатных людей. Даже те, чьи имена были мне неизвестны, были богачами, судя по добротным кожаным ботинкам и дорогим штанам. Лоренцо начал объяснять:

— Цель гола — это загнать мяч за линию противника. Его можно нести в руках, можно бросать, забить ногой или передать другому игроку. Нужно увертываться от защитников противника, которые всеми способами будут стараться не пропустить тебя: сшибать с ног, бить, пинать — да все что угодно.

— Все что угодно? — переспросил я.

Лоренцо улыбнулся и коснулся своего сломанного носа.

— Думаешь, как я это заработал? — Он подмигнул мне. — Ты же не боишься, Бастардо? После всего, что я наслушался о тебе от деда! Или ты бережешь свою храбрость для него?

— Лучше смерть, чем позор, — сухо ответил я, и «зеленые» с криками «Браво!» стали хлопать меня по спине.

Лоренцо подмигнул, уловив иронию в моем голосе, но тут же энергично закивал, словно воспринял мои слова всерьез.

— Вот таких игроков я люблю! — сказал он. — Твердых и решительных. Для меня нет ничего важнее победы. И я приближаю к себе людей, которые помогают мне добиться победы. — Он наклонился к самому моему уху, чтобы только я расслышал последние слова: — А те, кто не помогает победить, пусть катятся к черту!

Он многозначительно посмотрел на «белых», и я проследил за его взглядом. Я увидел худощавого юношу, который только что выбежал на поле поучаствовать в игре. Он сбрасывал жилет и натягивал белую тунику. На юноше были крепкие кожаные ботинки и недешевые штаны, сшитая по фигуре рубашка. Он, очевидно, был богат и пользовался успехом среди знатной молодежи, его обступили гурьбой, подтрунивая над ним за его опоздание. Затем юноша обернулся, и у меня внутри все похолодело, к горлу подступил комок. Это лицо преследовало меня в кошмарах: похожий на нож нос над острым торчащим подбородком. Я быстро отвернулся, пока он меня не заметил. Я костями чувствовал, что клан Сильвано меня помнит.

— Пьетро Сильвано, — прошептал я, и у меня перехватило дыхание.

— Рад, что ты понимаешь, насколько высоки ставки, — проговорил Лоренцо.


«Зеленые!» — кричали одни зрители, а другие: «Белые!»

Джулиано де Медичи, красивый и не по годам возмужавший младший брат Лоренцо, возглавлял команду «белых». Он был на несколько лет младше Лоренцо, но быстро взрослел. Расхаживая с важным видом, он махал руками и посылал воздушные поцелуи посмеивающимся дамам. Одна полная матрона встала и крикнула что-то про его тощие ножки под штанами, и Джулиано демонстративно обхватил себя за промежность, чем вызвал еще больше смеха и гиканья. Лоренцо выразительно посмотрел на брата: не в его характере было рисоваться перед публикой, и стал громким голосом давать последние указания команде «зеленых». Меня он назначил защитником, а Нери приказал быть готовым брать пас. Затем раздалась барабанная дробь, запели фанфары, и зрители умолкли, приготовясь смотреть. Игроки начали занимать свои места на поле, между делом перебрасываясь хвастливыми репликами и добродушной бранью. Я встал сзади, заметив, где стоит Пьетро Сильвано, и решил держаться от него подальше. Веселый задор угас во мне, игра перестала быть для меня игрой. Или это было продолжением все той же смертельной игры, которая сопровождала всю мою жизнь — нескончаемый фарс на потеху Богу. Меня сильно разозлило то, что я вновь оказался в старом качестве невольного шута, объекта божественной иронии.

Мальчик в зеленой рубахе и с зеленым флагом занял место перед зеленой оградой на одном конце поля, а одетый в белое паренек с белым флагом встал на другом конце, обозначая линии обеих команд. Народ встретил мальчишек свистом и криками, призывая их держать флаги повыше, и ребята, залившись румянцем, подняли руки повыше. Через несколько секунд вновь трижды пропела труба. Коренастый судья в головном уборе с плюмажем и с зубастой улыбкой подбросил мяч в воздух, и началось побоище.

Лоренцо был выше и крупнее Джулиано и мог подпрыгнуть выше и ударить сильнее, чтобы заполучить мяч. Он пнул его зеленому игроку, и участники игры понеслись по полю в разные стороны. Я побежал к Лоренцо с намерением смести «белых» с его дороги, что, видимо, и должны были делать защитники. За мной бросился Нери, а потом меня сбили двое «белых». Я рухнул на землю, и по мне безжалостно замолотили ногами. Я знал то, чего не знали напавшие на меня игроки, — все мои ссадины заживут через день или два. Но меня все равно взбесило то, что меня бьют. Меня немного утешило, что среди этих игроков не было Пьетро Сильвано, хотя они словно намеревались выполнить за него его работу. К счастью, Нери заметил, что меня сбили. Он расшвырял «белых» и улыбнулся мне сверху.

— Это вы должны так делать с «белыми», — прокричал он, чтобы я услышал его за ором игроков и воплями зрителей.

— Буду иметь в виду, — прокричал я в ответ, вытирая кровь с губы.

Нери кивнул и помчался дальше, а я огляделся вокруг в поисках Лоренцо, Сильвано или мяча. Не стоило мне задерживаться надолго в одном месте, потому что в следующую секунду на меня сверху накинулся какой-то «белый». Он ударил меня, и мы покатились по земле. После первой схватки я был уже ученый и не дал уложить себя на лопатки. Я изо всей силы ударил мужчину между ног, он взвыл и откатился от меня. Я вскочил на ноги и побежал зигзагами. Я не знал, куда нужно бежать и зачем, но решил, что лучше не расслабляться и двигаться быстро, чтобы еще раз не напали. Я увидел, что мне навстречу бежит Сильвано, и свернул в другом направлении. В тот же момент ко мне полетел кожаный мяч и угодил со всего размаху в живот. У меня перехватило дыхание и глаза чуть не вылезли из орбит, но я не остановился, а прижал мяч к груди и огляделся, кому бы его передать. Недалеко от меня Нери разнимал игроков. Я бросился бежать дальше, виляя из стороны в сторону, а потом из-под кучи тел, которые растаскивал Нери, выскочил Лоренцо в порванной рубашке и с окровавленным лицом. Лоренцо увидел меня, и я изо всей силы бросил ему мяч. Он был тяжелый, но Лоренцо ловко поймал его и кинулся бежать, на бегу прижимая мяч к груди.

На Лоренцо кинулись двое «белых», но я рванул им наперерез, а нам на помощь уже бросился Нери с другими «зелеными». Лоренцо вырвался вперед, подбежал к загородке и метнул мяч через нее. Зрители взорвались криками, забили барабаны, зазвучали фанфары. Судья подбросил свою шляпу с плюмажем, возвещая гол «зеленых». Знаменосец «зеленых» с криками замахал флагом и перебежал на другую сторону поля, и вся команда «зеленых» с ликующими криками последовала за ним. На меня смотрели многие «белые», чего я очень хотел избежать, поэтому я, понурив голову, смешался с толпой ликующей команды. Знаменосец «белых» как бы под шумок тоже перешел на другую сторону поля, и теперь линии поменялись местами.

Затрубила труба, мы встали по местам, и я занял место сзади, приметив на другой стороне поля Сильвано. Ему порвали белую рубашку, на лице тоже была кровь, как и у большинства из нас. Может, подобраться к нему сзади и сшибить с ног так, чтобы он меня не увидел? Тогда он выйдет из игры, и риск быть узнанным сведется к минимуму. Может быть, я смогу даже убить его, выполнив наконец старую клятву убить Николо Сильвано? Я обвел взглядом команду, взвешивая шансы на успех. Шансы были неважные. Слишком большая неразбериха, а если я убью человека во время кальчо, это привлечет ко мне внимание.

Судья вновь подбросил мяч. И снова началась потасовка. На этот раз я не стал мешкать, и правильно сделал, потому что меня сразу окружили четверо «белых». Теперь они рассвирепели, потому что я помог забить гол, и пришлось вспомнить все уловки, которым я научился на улице, чтобы обхитрить их и не попасться на глаза Сильвано. Мне это не очень удалось, и один «белый», налетев откуда-то сбоку, дернул меня сзади за руку, и я завертелся волчком. Я потерял равновесие и влетел в кучу «белых», которые навалились на меня и сшибли на землю, а потом начали мутузить по лицу и по ребрам. Я выворачивался, закрывая лицо и горло руками, лягнул сначала одной ногой, потом другой. Казалось, это продолжалось целую вечность, но, скорее всего, заняло несколько минут, а потом «белые» скатились с меня, как мешки с зерном, сброшенные в кучу. Путь был свободен, и я вскочил, раздавая пинки, и, едва утвердившись на ногах, заехал кулаком в лицо показавшемуся передо мной «белому» игроку. Я угодил ему прямо в нос, из которого хлынула струя ярко-алой крови. Человек со стоном рухнул на землю и сгреб в кулак ленты на моей тунике, а рядом уже был верный Нери; тяжело дыша, он стоял рядом с Лоренцо, который мне подмигнул.

— Быстро учишься, — пропел Лоренцо.

Лоренцо и Нери снова умчались в разные стороны, а я бросился на «белого», который кое-как поднялся на ноги. Мне никогда не нравилось, когда меня били. Моей команде это вряд ли принесло пользу, зато я отвел душу, двинув его кулаком в челюсть и глядя, как он валится без сознания.


Вновь поднялся гвалт, но на этот раз гол забили «белые». Затрубили горны, судья швырнул свою шляпу к «белым», и знаменосец «белых» побежал через поле, уводя за собой игроков своей команды. Их возглавлял Джулиано, он бежал размашисто и высоко вскидывал руки, поздравляя себя и свою команду. У большинства игроков на белых рубашках расплывались багровые пятна, кто-то вообще уже остался без рубашки, сорвав ее с себя во время игры. Среди таких был и Сильвано, и он бежал впереди, рядом с Джулиано. Он, кажется, до сих пор не заметил и не узнал меня. Я юркнул за спины своим «зеленым» и, оглянувшись, увидел, как Леонардо машет рукой. Только волшебник Леонардо мог так командовать Медичи. Лоренцо подбежал к мальчику и наклонился к его златовласой голове. Леонардо жестикулировал, Лоренцо кивнул и убежал пошептаться с Нери и другими «зелеными». Они на минуту сгрудились вместе, а потом для нас зазвучала труба, призывая занять места на поле. Судья подбросил мяч, Лоренцо присел на корточки, вместо того чтобы подпрыгнуть, и Джулиано смог ударить по мячу. Юный Джулиано не ожидал получить мяч и ударил неудачно. Мяч соскочил на землю, и его поймал Лоренцо, отбежал на несколько ярдов прямо к «белым» и, крутанувшись, метнул мяч Нери, который вовремя вынырнул у него из-под локтя, затаптывая «белых», как бык овец. Нери не схватился за мяч, а бросил его перед собой и пнул в воздух. Удар получился сильный, потому что тяжелый мяч описал в воздухе широкую дугу и приземлился прямо в руки шустрого «зеленого», который поджидал у самой линии «белых». «Зеленый» проворно швырнул мяч через линию, и толпа взревела. Еще один гол в пользу «зеленых», и на этот раз сразу после гола противника. Лоренцо поднял большой палец, обернувшись к Леонардо, и дерзкий мальчуган, расплывшись в улыбке, отвесил ему учтивый поклон. Даже тогда я знал, что становлюсь свидетелем зарождающейся дружбы. И мне пришел в голову вопрос: может быть, вернувшись во Флоренцию, я, вместо того чтобы жить своей судьбой, помогаю осуществиться судьбам других людей? Во что же я ввязался?

Прошло совсем немного времени (я потерял ему счет из-за опасностей жестокой игры и попыток спрятаться от глаз Пьетро Сильвано), и счет уже был четыре — четыре. Каждый получил свою долю побоев, в той или иной степени. Я сам был весь покрыт синяками и залит кровью, хотя в основном это была чужая кровь. Одно ребро мне точно сломали, но я не остался в долгу: тоже дрался не хуже других. Человек, сломавший мне ребро, убрался с поля со сломанной рукой. Пришедший ему на замену опасливо поглядывал в мою сторону и обходил меня стороной. Остальные «белые» стали злыми и осторожными. Я ловил на себе их хмурые взгляды, слышал, как они шепчутся и топают ногами. С запозданием я понял, что не стоило давать себе волю и в пылу схватки ломать «белому» руку. Я стал гораздо заметнее, своего рода мишенью для остальных «белых». Мои глаза выискали Пьетро Сильвано, который смотрел в мою сторону, прикрывшись ладонью от солнца. Я отступил в задний ряд и решил держаться на время игры поближе к отважному Нери. «Белые» только что забили гол, и Лоренцо поглядел на Леонардо, который уже стоял между Козимо и двумя его прислужниками. Леонардо поймал взгляд Лоренцо и выбежал из-под навеса. Лоренцо подошел к нему, и они стали совещаться. Леонардо ткнул в меня пальцем, Лоренцо кивнул и затрусил ко мне.

— Теперь будете нападающим, — сжато сообщил он.

— Что? Да я не знаю как. Мне просто повезло, что я передал тебе мяч для первого гола, — испуганно ответил я. — Я просто каждый раз пытаюсь увернуться от побоев!

— Встаньте впереди слева от меня. Я пошлю вам мяч.

— Впереди? Ты шутишь? Да «белые» меня прикончат! Вон как разозлились, что я тому парню руку сломал!

— Этот парень, если хочешь знать, Леопетто Росси, наследник одного из старейших и богатейших родов Флоренции, и он собирается жениться на моей сестре Марии, — сказал Лоренцо, покосившись на меня.

Ему разорвали всю рубашку, как и всем нам, его резко очерченное лицо и вся мускулистая грудь были в подтеках и синяках. Гордо, как боевой конь, он словно не замечал своих ран и каждый раз бросался в самую гущу схватки, за что дамы и старики провожали его криками: «Браво, Лоренцо!» Думаю, для него было бы унижением остаться целым и невредимым. Он бы выглядел трусом. Могли бы даже подумать, что ему безразлично его положение. Этого он боялся больше всего на свете.

— Ничего себе! У твоего богатенького зятя полно друзей, и теперь они все ополчились против меня, — угрюмо ответил я.

Я надеялся, что вражда, возникшая во время этой игры, прекратится после ее окончания. Не хватало мне еще нажить новых врагов во Флоренции после того, как я вернулся сюда в поисках дружбы и любви, которая, как я надеялся, посетит меня по возвращении на родину.

— Ничего личного. — Лоренцо дружелюбно сжал мое плечо. — Это только кальчо.

— А Сильвано? — негромко возразил я, чтобы больше никто не услышал вопроса.

Лоренцо пожал плечами.

— Ради победы приходится идти на известный риск и на жертвы, не так ли? Когда судья подбросит мяч, бегите вперед и ловите. Вы должны стать героем для моей команды!

Пронзительно взревел горн, и все заняли свои места на поле. Лоренцо что-то объяснял другим жестами, но я не понял, что он хочет сказать. Я выбежал вперед и встал рядом с Лоренцо, как мне сказали, и человек, чье место я занял, улыбнулся и отошел назад. Меня увидели несколько «белых», в том числе Пьетро Сильвано. Тот, усмехаясь, переглянулся с остальными, и сердце мое ушло в пятки. Теперь уж меня определенно поколотят! Хуже того, теперь меня узнают, и если я выживу после избиения, меня потащит на костер Пьетро Сильвано со своим Братством. Судья подбросил мяч в воздух, и Лоренцо ринулся за ним, а я бросился вперед, к линии «белых». На меня накинулись по меньшей мере десять человек. Я не видел, был ли среди них Сильвано. Меня придавили так, что невозможно было дышать, но кости, кажется, остались целы. Я сражался, как мог, но не надеялся освободиться из-под навалившейся на меня своры, а уж тем более не видел возможности схватить мяч. И тут разом, в самом центре схватки, под грузом дерущихся тел, я понял, что и не должен был поймать мяч. План был совсем другой. Я должен был сделать именно то, что делал: забежать на линию «белых», отвлечь часть игроков и пожертвовать собой, чтобы Лоренцо передал мяч кому-нибудь, кого не опекают чужие защитники, чтобы он забил гол «белым». Меня использовали! Хуже того, я позволил себя использовать, несмотря на то что столько раз в своей жизни обещал себе, что никогда этого не допущу. Мне стало ясно, что Лоренцо де Медичи нет никакого дела до чужих обетов, данных самим себе или Богу. И еще мне стало ясно, что, оставшись во Флоренции ради Козимо, я сделался пешкой в руках его внука. Можно сказать, я снова вернулся в рабство, и хотя оно было гораздо мягче, чем в публичном доме у Бернардо Сильвано, но так же ограничивало мою независимость. Оставалось только надеяться, что обещанная в моем видении любовь скоро меня найдет и оправдает эту ужасную жертву.

Раздались фанфары, и я понял, что план Леонардо сработал: «зеленые» забили гол. Затем трубы и барабаны заиграли вместе, возвещая об окончании игры. Десяток человек, которые прижали меня к земле, никуда не делись, и два «белых» на самом дне свалки с азартом бросились щипать меня, а еще один «белый», придавивший своим телом мои ноги, больно уперся локтями в мое колено. Им негде было размахнуться, так что никто из них не мог отвесить толковый удар, но все же было больно. Во мне закипала злость, я начал кусаться и царапаться, потом обхватил первое попавшееся горло и крепко стиснул. Я знал, что это не горло Пьетро Сильвано, но он был где-то рядом, возможно, даже наверху кучи, и эта мысль придала мне сил. Мой противник дергался, но не мог издать ни звука. Груда тел начала распадаться, но я не выпускал горло «белого». Он хватал меня за руки, пытаясь разжать мои пальцы; наконец с него слез (или был сброшен) тот, кто его придавил. Кто-то схватил меня за локти и оторвал от горла «белого». Он перевернулся и свалился на землю, хрипло ругаясь и потирая посиневшее горло. Над ним склонились несколько «белых», в том числе и Сильвано, который стоял ко мне спиной. А надо мной нависли Нери и Лоренцо.

— Полегче, учитель, — предупредил Лоренцо и помог мне встать. — Это же товарищеская игра! Сегодня никто никого не собирается убивать, тем более Франческо де Пацци.

— Ладно, оставлю его на следующий раз, — буркнул я. — Может, сегодня я убью кого-нибудь другого!

Я посмотрел прямо в живые глаза Лоренцо, давая понять, что разгадал его план. Лоренцо улыбнулся.

— Выше нос, вы же у меня герой! Игра окончена, и «зеленые» выиграли!

— Потому что я шел впереди и отвлек на себя дюжину «белых»! — сердито прошипел я.

— Это была коварная жертва, вы вышли из схватки целым и невредимым и теперь получите дюжину приглашений от дам! — воскликнул Лоренцо.

— Я был бы не прочь заранее знать, когда меня хотят использовать! — огрызнулся я и нашел глазами Леонардо, который ликовал у навеса.

Я погрозил ему пальцем, он тихо рассмеялся и, хлопая в ладоши, заплясал, наслаждаясь моей злостью. Козимо поймал мой взгляд, хлопнул в ладоши над головой, закивал и крикнул:

— Браво, Лука!

— Мы с Леонардо знали, что вы рано или поздно догадаетесь. Меня очень заинтересовал этот мальчик, — тихо, но горячо произнес Лоренцо. — Совершенно необыкновенный юноша!

Потом вокруг нас столпилась вся команда. Они хохотали, хлопали меня по спине, взволнованно говорили о телке, которую мы выиграли, и обсуждали другие игры. Лоренцо сказал мне что-то, и я подставил к уху ладонь, не расслышав за поднявшимся гамом, что он говорит. Он позволил остальным заключить его в объятия и охотно присоединился к поздравлениям. Я потерял его из виду, когда и «белые» смешались с «зелеными». Все обнимались, целовались, а я отошел в сторону от игроков. Я был не в настроении, чтобы изображать притворное дружелюбие. Я не хотел нечаянно столкнуться лицом к лицу с Пьетро Сильвано. Прошло шестьдесят лет с тех пор, как его прадед чуть не предал меня огню, но я знал, чего можно ждать от этой семейки. Я знал, что зло сидит у них в крови. Они никогда не забудут кровной вражды. Пьетро наверняка рассказали обо мне и показали мое юное лицо на фреске Джотто, а я до сих пор был очень похож на того мальчишку.

Игра оставила во мне лишь беспокойство, тревогу и злость. Я был рад, что «зеленые» выиграли, но предпочел бы отметить это событие, отвернув парочке «белых» головы, в особенности Пьетро Сильвано. Не понравилось мне и то, что Лоренцо нечаянно подверг меня опасности. Я направился к Леонардо, чтобы высказать ему все, что я думал о подсказанном им стратегическом плане. Впрочем, одних слов тут явно было недостаточно. Хотя защита детей, можно сказать, заменяла мне религию, а благоговейное восхищение искусством было единственным ритуалом, который, как мне казалось, не может рассмешить Бога, но за боль и унижение, которые мне пришлось испытать, когда меня без предупреждения отправили на растерзание к противникам, где меня мог узнать мой заклятый враг, можно было отвесить и пару затрещин. А Леонардо был не дурак и, едва завидев меня, проворно спрятался за стулом Козимо.

— Отличная игра, Лука Бастардо! — засмеялся Козимо и протянул ко мне дрожащую руку в старческих пятнах. — Вы молодец, синьор! Отважный, смелый шаг с вашей стороны. Бросились в самую гущу «белых» и помогли «зеленым» одержать победу!

— Это я придумал, — подал голос Леонардо из-за стула. — Разве не отличная стратегия?

— А вот насчет этого, Леонардо… — мрачно начал я.

— Но стратегия действительно хороша, — отозвался старик рядом с Козимо.

Несмотря на пожилой возраст, он не потерял обаяния, которое очень молодило его. Одет он был в какие-то обноски, почти лохмотья, хотя было видно, что Козимо де Медичи его ценит. Старик положил руку мне на плечо.

— Меня зовут Донато ди Бетто Бард и, и я очень рад познакомиться с другом моего господина Козимо. Он много раз говорил мне о вас, но никогда не упоминал, как вы красивы!

Он жеманно опустил ресницы, нежно поглаживая меня по плечу, и я бы оскорбился, если бы не понял, кто он. Я все же убрал его дряблую закостенелую руку со своего плеча.

— Донателло, скульптор? — переспросил я, и он кивнул.

Я поклонился ему.

— Польщен встречей с вами. Ваш святой Марк просто великолепен, синьор!

— Об искусстве вы поговорите позже! — засмеялся Козимо. — Посмотри, Лука, вот еще один мой старый друг, очень одаренный ученый, врач, музыкант и глава Платоновской академии, лучшей философской школы в мире. Это Марсилио Фичино!

Из-за спины Козимо появился низенький, худой и немного сутулый человечек. Поклонившись мне, он произнес с улыбкой, слегка заикаясь:

— Синьор Козимо, никогда не прерывайте человека, когда он говорит об искусстве.

У него было румяное, пышущее здоровьем лицо и волнистые белокурые волосы, которые вились высоко надо лбом. В глазах его, напомнив мне Петрарку, сверкал огонь.

Фичино проговорил:

— Искусство напоминает бессмертной душе о ее божественном происхождении, создавая подобие мира идей. Говорить об искусстве значит говорить о Боге и нашем божественном происхождении. Оно напоминает нам, что в нашей власти стать кем угодно, и человек, имея должные инструменты и божественный материал, может создать настоящий рай. Говоря об искусстве, мы утверждаем свое достоинство!

— Если в нашей власти стать кем угодно и создать рай, то, наверное, мы могли бы создать летающие машины? Как вы полагаете? — спросил Леонардо, выглянув из-за стула Козимо.

Я протянул руку, но он отскочил прежде, чем я успел схватить его за шиворот. Выглянув с другой стороны стула, он показал мне язык. Я грозно нахмурил брови. Мальчик тихонько рассмеялся и спрятался.

— Мой юный Леонардо, думаю, что если бессмертная душа может летать, то недолго осталось и до изобретения способа, благодаря которому летать сможет и тело, — ответил Фичино.

Леонардо высунул голову, чтобы кивнуть ему, и я снова попытался его схватить, но мальчишка опять оказался проворнее меня.

— Любой разговор с Фичино всегда начинается и заканчивается бессмертием души, — произнес у меня за спиной незаметно подошедший сзади Лоренцо. — Если, конечно, не начинается и не заканчивается Платоном!

— Лоренцо, мой лучший ученик, в таком юном возрасте уже превосходный поэт, дипломат и атлет.

Фичино подмигнул юноше, который возвышался над ним. Высеченным, как из камня, лицом, гордо поднятой головой, обнаженными мускулистыми плечами, покрытыми кровью и потом, выпуклыми голубыми венами Лоренцо напоминал какого-нибудь древнего бога войны. Донателло влюбленно посмотрел на юного Медичи и вздохнул.

— Все, чего я добился, — это заслуга моего великолепного учителя, которого нашел для меня дедушка, и самого дедушки, — тепло ответил Лоренцо. — Но об этом позже. За ужином и на пирушке у нас будет время обо всем поговорить, — пообещал он, взяв меня под руку. — Я должен отвести героического Луку к моей матери, которая от него просто без ума. А затем надо ведь и заявить права на призовую телку!

— Я бы хотел побеседовать с синьором Фичино о природе человека и его бессмертной душе, — торопливо пролепетал Леонардо, который, пользуясь моментом, пока меня держал Лоренцо, высунулся из-за стула.

Я замахнулся, чтобы огреть мальчишку свободной рукой, но Леонардо оказался проворней. Он взял Фичино под руку и повел его прочь, бросая через плечо озорные взгляды.

— Моя матушка Лукреция из рода Турнабуони — удивительная, проницательная женщина, люди говорят, что она обаятельна и обладает острым умом, — сказал Лоренцо, уводя меня в противоположном направлении, к игровому полю. — Все, кроме бабушки, ее просто обожают, но так часто бывает в семейной жизни: женщины ссорятся, — пожал плечами он.

Кто-то окликнул его, он улыбнулся и помахал толпившимся рядом игрокам и дамам. И, понизив голос, чтобы только я слышал его слова, сказал:

— Вы мне нравитесь, Лука Бастардо. Вы храбрый, сильный, умный и готовы на все ради победы. Вы не боитесь подвергнуть себя опасности или придушить обидчика. Вы не страдаете излишней щепетильностью. Вы, наверное, сын опасного человека и женщины с трезвым, рассудительным умом. А еще вы скрытный и стараетесь не держаться на виду. Мне бы пригодился такой человек.

— Пригодился для чего? — тихо спросил я.

— Для деликатных поручений, которые требуют скрытности и осторожности. Следить за послами, собирать информацию… Да для многого, где правителю нужен скрытный и преданный человек, — ответил Лоренцо, пожав плечами. — Я же со своей стороны мог бы предложить такому опытному и верному человеку свое покровительство и защиту.

— Защиту от чего? — тихо переспросил я, стараясь угадать, сколько обо мне известно Лоренцо.

— Защиту от любого, кто захочет сжечь на костре человека за использование магии для продления молодости, — ответил он вполголоса. — Защиту от братства Красного пера, которое, как вы сегодня поняли, хотя и не пользуется популярностью, но пока еще тайно существует.

Загрузка...