Без мужика

Три мира (киевская элегия)

Бабушка уже несколько лет не вставала. Ежедневно, под вечер, мама делала ей необходимый туалет, а он с тетрадками и учебниками перебирался в коридор. Там был роскошный низкий подоконник. Он приносил из кухни табуретку и садился писать. Подоконник заменял письменный стол, соседи по коммуналке прижимали палец к губам: «Пусть мальчик занимается». За спиной гремела кухня с тремя плитами и единственным умывальником, хлопали в бесконечных коридорах двери. Эти звуки постепенно стали необходимым элементом для самоуглубления. Большая часть умопомрачительных открытий юности была сделана здесь, за этим письменным подоконником. Здесь были прочитаны любимые книжки и просто сделано множество домашних школьных заданий, которые он выполнял весьма старательно. Он был рад выбраться из непрямоугольной комнаты с узким подоконником — окно выходило в небольшой внутренний дворик. Из окна же в коридоре открывалась небывалая панорама Города. Позднее ему случалось вылезать с друзьями на крыши различных домов, чтобы увидеть Город. Но ниоткуда краски весны или осени не казались такими пронзительными, и купола церквей так не сияли, и открывавшийся Днепр нигде больше не был словно соединенным таинственными сосудами с кровеносной системой юного киевлянина, у которого в этом городе были только уставшая мама, несчастная бабушка, не способная ничего рассказать, и непрямоугольная комната в квартире, принадлежавшей когда-то адвокату то ли с еврейской, то ли с немецкой фамилией. Его фамилия — с буквой «ъ», сохранилась на парадной двери квартиры, и адвокат, сам, по-видимому давно умерший, бродил поздними вечерами по коридорам своего дома, и чуткое, знающее ухо различало звук его шагов среди шарканья и звяканья в квартире, населенной многочисленными нынешними жильцами.

Иногда к подоконнику подходила Марианна, ее мать кричала из-за двери: «Оставь мальчика в покое! Пусть занимается!» Но Марианна тихонько садилась на краешек и с увлечением разглядывала его тетради и книжки. Сама она никогда не делала домашних заданий, ела стоя в кухне возле плиты и до вечера тынялась в школьной форме. Марианна была очень красивой: грациозная, тоненькая, с чистым нежным личиком, с роскошными золотистыми волосами, которые она никогда не заплетала в косы. Он любил смотреть на Марианну, когда она этого не видела. «Какая красивая! Это ж надо, такое чудо на коммунальной кухне!» — думал он про себя. Он не был влюблен в Марианну и этим гордился. Не попался на крючок роскошных волос и маленьких грудей. Постепенно Марианна тоже стала чем-то, что создавало комфорт во время его сидения за письменным подоконником. Иногда, не имея других собеседников, он излагал Марианне некоторые положения своих открытий, сделанных прямо здесь.

— Понимаешь, в мире людей есть три мира…

Каждая классификация сплющивает объемный мир, это он знал уже тогда. И все равно, придуманное им вертикальное распределение людей его очень увлекало.

— А, третий мир, нам говорила географичка или историчка…

— Нет, это совсем другое… Другая классификация… три мира… Нижний, средний и там, вверху, высший. Все мы живем во втором, среднем мире, стоим в очередях или даже если не стоим… Ездим в переполненном транспорте… Что-то делаем ради хлеба насущного, иногда ходим в гости с бисквитным тортом…

— А дядя Юра вчера принес «Киевский»! Вот повезло! Почти без очереди! Давали на углу Житомирской, представляешь?

— Даже, если достанем «Киевский», это все равно средний мир, не высший. А под нами — низший… Там на грязных матрацах спят в подвалах или на чердаках. Там проигрывают людей в карты, там тюрьмы, следственные изоляторы, привычка к побоям, синяки.

Он замолчал, — вспомнил, что дядя Юра недавно залепил маме Марианны как раз такой синяк.

— Это все, конечно, бывает и в среднем мире, но там, внизу, понимаешь, все в сто раз страшнее, там страшные законы, там люди уже не люди!..

Однажды в их почтовом ящике оказалась открытка с таким текстом: «Положи, паскуда 500 руб. под тот камень, а то матку вырву». Перепуганная мать побежала к участковому милиционеру.

— А, это не вам, это Вальке из тридцатой квартиры, — успокоил участковый, и реальное, законное существование ужасного нижнего мира с его серыми, непонятными и пугающими, но все-таки людьми, впервые поразило его.

— Но существует еще третий мир, высший. Там читают Шекспира! В оригинале! Без словаря! Там люди собираются, чтоб читать стихи и слушать музыку, а не пить водку, хотя рюмочку могут выпить и там… Там что-то поняли про жизнь, что-то важное…

— А что тут понимать? Есть деньги — вот и хорошо, — будут и книжки, и музыка. Маме Булгакова предлагали — так за 120 рэ. Это же кримпленовый костюм! А хороший проигрыватель — знаешь, на сколько потянет?

Ответы Марианны его не раздражали. Что с нее взять? Безнадежная обитательница среднего мира. Неблагоприятные условия могли бы толкнуть такую ниже. Но никакое счастье не заставит ее пробить верхнюю границу, за которой начинается бесконечность.

Больше всего он любил сидеть за письменным подоконником в последние дни весны, когда уже не нужно было тащить через весь коридор удлинители для лампы. В розово-фиолетовом небе вспыхивала первая звезда. Лента Днепра синела словно вена на горле. А когда цвели яблони и вишни, от красоты вида из окна можно было сойти с ума. Он открывал окно, не боясь шальных сквозняков большой несуразной квартиры, и иногда в окно залетали бело-розовые лепестки. И тогда ему казалось: еще немного — и он вырвется из тенет среднего мира и навсегда переберется в высший, третий мир. Там будет с кем поговорить и будет где побыть в одиночестве. Там будут по-настоящему прочитаны вечные книги и найдутся ответы на вечные вопросы. А рядом будет девушка, красивая, как Марианна, и такая же умная и добрая.

— Молодой человек, а почему бы Вам не делать уроки в моей комнате? У меня есть хороший письменный стол. Я им почти не пользуюсь.

Он вздрогнул, к нему впервые обратились на «вы». Это был Микола Маркиянович, собственник квартиры за дверью, обитой дерматином. Комната служила адвокату парадной гостиной, и была так велика, что Миколе Маркияновичу и его покойной жене удалось выкроить себе небольшую прихожую и даже добиться постановления местного совета, чтобы построить собственный санузел. Так что коммунальными удобствами Микола Маркиянович не пользовался, а значит, не принимал участия и в их уборке, что вызывало лютую ненависть на коммунальной кухне. Но кипятить чайник или одиноко варить какую-нибудь кашу приходилось на общей с горластой Зинкой плите. На кухне Миколу Маркияновича называли «профессор», но, как выяснилось потом, профессором он так и не стал, хотя много лет преподавал в университете.

— Профессор! У вас снова каша убежала! — кричала горластая Зинка с особым восторгом. Так ликовала дворничиха, если его мама, случалось, бросала мусор не в тот бак: «А еще учительница!..» Микола Маркиянович покорно вытирал плиту тряпкой, обжигая руки о горячую решетку.

— Профессор, вы взяли не ту тряпку! Сколько раз вам говорили: тряпка для плиты висит на гвозде, а эта для посуды! — не успокаивалась горластая Зинка…

— И почему бы вам не воспользоваться моим помещением, молодой человек? — повторил Микола Маркиянович.

Так он попал за дерматиновую дверь. Мать не позволяла часто беспокоить старика, но все-таки он нередко садился за его письменный стол, перед бронзовыми письменными принадлежностями, возле лампы, в основании которой возвышалась фигура прекрасной женщины. Микола Маркиянович молча сидел в кресле с книжкой или газетой, а иногда они разговаривали.

Ряды книг высились от пола до потолка старинной комнаты. Картины и фотографии на стене напоминали алтарь. В этой комнате хотелось молиться, хотя икон в ней, собственно, не было.

Иногда Микола Маркиянович не слышал, что к нему стучат. Стучать громче было неловко, и он садился за свой письменный подоконник, где тоже хорошо думалось и даже Марианна не мешала.

— Ну что, у профессора красиво?

— Очень. Понимаешь, Марианна, там третий мир. Тот, самый высокий, и он здесь, совсем рядом с нами.

— А между прочим, твой профессор сидел, ты это знаешь?

Он знал. Он знал, что миры переплетаются между собой, и в провалах нижнего есть люди из высшего. В тетради он записал:

«Принадлежность к высшему миру дает возможность оставаться человеком в страшном нижнем. Но как выбраться в третий мир из унылой грязи серой обыденности?»

— Знаю, Марианна. Между прочим, он выучил там фарси. Сидел вместе с одним востоковедом.

— А что это — фарси? Такие приемчики?

— По-видимому, это приемы борьбы за жизнь.

…Квартиру на Радужном они получили, когда он уже поступил в университет. Как раз тогда умерла бабушка.

— Трехкомнатную вам бы все равно не дали, — успокоил их инспектор в райисполкоме.

Жизнь пошла по-новому. Изредка он заходил к Миколе Маркияновичу и тогда обязательно останавливался возле своего письменного подоконника, смотрел на Киев и узнавал новости коммуналки. Мать Марианны расписалась с дядей Юрой, чтобы занять непрямоугольную бывшую их комнату. Марианна собиралась замуж за здоровенного бугая, который щупал ее прямо в коридоре, даже не разглядев, какая она красивая.

А через несколько лет пришло и его время жениться. Когда вернулся из свадебного путешествия, узнал, что Микола Маркиянович умер. Все, старики уходят, новые не приходят… Ни для кого он не будет тем, чем был для него Микола Маркиянович. Никому не укажет он дорогу в третий мир. И даже никогда не войдет в свою бывшую квартиру, не посмотрит на город сквозь окно над письменным подоконником. Боже мой, как грустно!.. Молодую жену обижала эта грусть. А его обижала ее обида…

Жизнь продолжалась, и жизненные пути не пролегали мимо бывших пенат. И все-таки в один из весенних дней, когда полетели бело-розовые лепестки, он твердо решил приехать с полуторагодовалым сыном к своему дому. Это была авантюрная идея. Первые штанишки он поменял возле метро, вторые — на Владимирской горке, и это уже были последние. Жена дала на прогулку только две пары, малыш, непривычный к длительным путешествиям, начал хныкать, а растерянный отец нервно подсчитывал, хватит ли денег обратно поехать на такси. Он взял ребенка на руки и так дошел до заветного места. Сел на лавку, пустил мальчика походить, закурил, поднял голову и нашел глазами эркер Миколы Маркияновича. А в торце было его одинокое окно с тем самым письменным подоконником по ту сторону.

— Привет! Это твой? — Толстая некрасивая женщина села рядом с ним. — Не узнаешь? Пришлось рожать третьего, чтобы захватить профессорские апартаменты. Теперь у нас всего две семьи. Знаешь? Горластую Зинку посадили. Хоменкам достались ее комнаты, занимаемся теперь переделом кухни. Возьмем себе парадный ход, а они пусть берут черный. Будет у нас изолированная квартира, совсем как у вас, будем жить в третьем мире… А я помню, как ты учил уроки в коридоре… Три мира… Помню! Мы то окно заложили досками, сделаем полочки для консерваций. Приходи, гостем будешь!