Бездомники

XI

Чубыкинъ сдержалъ данное дядѣ слово и ужъ въ этотъ день въ рынкѣ и около рынка больше не появлялся. Онъ даже вообще не просилъ сегодня больше милостыни, чувствуя, что въ карманѣ его звенятъ четыре съ чѣмъ-то рубля, и отдался бражничанью въ закусочныхъ и чайныхъ той мѣстности, гдѣ помѣщался ночлежный домъ, въ которомъ онъ провелъ двѣ ночи, разумѣется, не забывая и винныхъ лавокъ. Въ закусочныхъ ѣлъ онъ только селянки, кильки, сосиски, сырую кислую капусту. Онъ ждалъ Скосырева, съ которымъ, по условію, долженъ былъ встрѣтиться около ночлежнаго пріюта, когда Скосыревъ вернется съ кладбища. Визитъ свой къ отцу Чубыкинъ отложилъ до завтра или послѣзавтра, приберегая ту срывку, которую онъ сдѣлаетъ съ отца, къ такому времени, когда отъ имѣющихся въ карманѣ четырехъ рублей останется очень немного.

Со Скосыревымъ Чубыкинъ встрѣтился только въ сумеркахъ въ винной лавкѣ, близъ ночлежнаго дома. Чубыкинъ купилъ себѣ мерзавчика и выходилъ изъ винной лавки, а Скосыревъ входилъ въ винную лавку за мерзавчикомъ. Чубыкинъ былъ уже пьянъ, а Скосыревъ еще пьянѣе его.

— Не попался? — спросилъ его Чубыкинъ.

— Какъ видишь, на свободѣ, хотя на Васильевскомъ островѣ и удиралъ отъ фараона, — отвѣчалъ Скосыревъ. — Даже свистки тотъ давать началъ, но я подъ ворота, на дворъ и сѣлъ за полѣнницами дровъ. Спасибо, что не надулъ и пришелъ къ товарищу, — прибавилъ онъ. — Сегодня я тебя, Пудя, самъ попотчивать могу… Невѣсткѣ на отместку… На кладбищѣ стрѣлялось важно.

— Ну?! А я, какъ обѣщалъ, для бани тебѣ переодѣвку бѣлья принесъ.

По мерзавчику Чубыкинъ и Скосыревъ выпили тутъ-же на тротуарѣ, около винной лавки и закусили баранкой, которую Скосыревъ имѣлъ при себѣ.

— Такъ пойдемъ въ баню-то? — предложилъ Скосыревъ. — У меня грѣшное тѣло давно бани просить.

— Завтра. Завтра утречкомъ мы въ баню пойдемъ, а сегодня я гулять хочу, кутья поповна, — отвѣчалъ Чубыкинъ. — У! Загуляла ты, ежова голова! — воскликнулъ онъ, какъ-то заржалъ отъ восторга, крутя головой, и стукнулъ ногой въ тротуаръ. — Потчуй меня, товарищъ, сегодня, пои виномъ, корми селянкой!

— Дурья голова, да одно другому не мѣшаетъ. Баня баней, а угощенье угощеньемъ. Сначала попаримся, а потомъ и угощаться будемъ.

— Брось. Завтра утромъ будемъ въ банѣ хмель выпаривать, а сегодня гуляю!

И Чубыкинъ уже сталъ выбивать ногами дробь на тротуарѣ, такъ что стоявшій невдалекѣ отъ него на посту городовой подошелъ къ нему и погрозилъ пальцемъ, сказавъ:

— Проходи, проходи! Около казенки безобразничать нельзя

Чубыкинъ и Скосыревъ пошли по тротуару.

— Право, пойдемъ въ баню, товарищъ….- уговаривалъ Чубыкина Скосыревъ. — У меня живого мѣста нѣтъ, гдѣ-бы не чесалось. Съ бани будетъ легче.

— Доктора говорятъ, что пьяному въ баню ходить вредно.

— Ну?! Смотри, о чемъ заговорилъ! Да когда-жъ ты трезвый-то будешь? Вѣдь завтра, какъ выйдешь изъ ночлежки, такъ сейчасъ-же опохмелишься.

— Изъ ночлежнаго? Нѣтъ, поднимай выше! Сегодня я въ ночлежный-то и не загляну. Ночлежный — это монастырь. Туда хмельного и не впустятъ. А я гулять хочу. Пойдем, кутья, торбанъ слушать! Я знаю одинъ постоялый дворъ, гдѣ на торбанѣ играютъ. Музыку, музыку хочу! Пить будемъ.

Чубыкинъ снова началъ приплясывать.

— Ну, и здорово-же ты, должно быть, настрѣлялъ сегодня! — крикнулъ Скосыревъ.

— Есть… Есть въ карманѣ! Звенитъ. Дядя отъ меня сегодня тремя рублями откупился. Вѣдь у него-то я бѣльишко и вымаклачилъ для бани. Угощай, кутья!

— И не отрекаюсь. Веди на постоялый. Бутылка моя. Больше я не въ состояніи, а бутылку — изволь.

— Съ селянкой обязанъ! — крикнулъ Чубыкинъ. — Я тебѣ рубаху съ портами припасъ, чортъ паршивый!

— И съ селянкой могу. На постояломъ будемъ пить за упокой рабовъ божіихъ Герасима и Анны. Такъ сегодня на кладбищѣ приказывали.

— Плясать хочу!

Чубыкинъ продолжалъ приплясывать. На него напалъ какой-то хмельной восторгъ.

— Тише ты, тише. Не попади вмѣсто постоялаго-то въ часть… — предостерегалъ его Скосыревъ. — Гляди, вонъ городовой смотритъ.

— Ты меня виномъ и селянкой, кутья, потчуй, а я тебя пивомъ, — говорилъ Чубыкинъ, утихнувъ и косясь на городового, но какъ только прошли мимо него, сейчасъ-же воскликнулъ:- Охъ, много я сегодня прогулять могу! И плясать буду. Танцы танцовать. Я знаю такое мѣсто, гдѣ плясать буду. Пѣсни пѣть стану.

— Ну, веди, веди, — спокойно говорилъ ему тоже ужъ заплетающимся языкомъ Скосыревъ. — Я самъ тебѣ пѣсню спою. Нашу семинарскую пѣсню: «Настоечка двойная, настоечка тройная»…

— Знаю! Сами пѣвали! — перебилъ его Чубыкинъ. — «Сквозь уголь пропускная — удивительная»…

— Тише! Не ори! Видишь, повсюду городовые…

— Ну, и что-жъ изъ этого? Что ты меня все городовымъ пугаешь! Что мнѣ городовой? Я милостыню не стрѣляю, а только веселюсь. Душа чиста — ну и веселюсь.

— Да вѣдь и за пѣсни сграбастать могутъ. Нарушеніе общественной тишины и безопасн…

Скосыревъ запнулся.

— Ищи, Спиридонъ, винную лавку и покупай еще по мерзавчику, — сказалъ ему Чубыкинъ.

— А дойдемъ-ли тогда до постоялаго-то? Какъ-бы не расхлябаться.

— На извозчикѣ поѣдемъ, Спиридонъ. Ужъ кутить, такъ кутить! Гуляй, золоторотцы!

— Вотъ оно куда пошло! А только что-жъ ты меня все Спиридономъ… Не Спиридонъ я, а Серапіонъ.

— Ну, Серапіонъ, чортъ тебя задави. А все-таки, ты Спиридонъ-поворотъ. И я Спиридонъ-поворотъ. Насъ вышлютъ изъ Питера, а мы поворотъ назадъ, — бормоталъ Чубыкинъ.

Винная лавка была найдена. Скосыревъ зашелъ въ нее, купилъ два мерзавчика, и они были выпиты. Чубыкинъ сдѣлался еще пьянѣе и сталъ рядить извозчика.

— На Лиговку… Къ Новому мосту… — говорилъ онъ. — Двугривенный.

Извозчикъ смотрѣлъ на золоторотцевъ подозрительно.

— Съ собой-ли деньги-то захватили? — спросилъ онъ.

— Не вѣришь? — закричалъ ему Чубыкинъ. — Бери впередъ двугривенный! Бери!

— А поѣдемъ, и по дорогѣ сороковку купимъ, такъ и тебя роспить пригласимъ, — прибавилъ Скосыревъ.

Извозчикъ согласился везти. Они сѣли и поѣхали. Чубыкинъ, наклонясь къ уху Скосырева, бормоталъ:

— А ты, кутья, такія мнѣ пѣсни спой, какія ты въ хору по садамъ пѣлъ. Эти пѣсни я больше обожаю. Ахъ, товарищъ! Что я по садамъ денегъ просадилъ — страсть!

— Могу и эти пѣсни спѣть, могу… — отвѣчалъ Скосыревъ.