Безопасный жалобщик

КТО ЗАЖИГАЕТ ФОНАРИ

В нашем переулке фонари зажигаю я. Нет, я не хожу к какому-то выключателю, или пульту, или рубильнику. Честно говоря, я даже не имею понятия, где это все находится. То, чем включают и выключают. Один писатель-фантаст даже уверял меня, будто уличные наши фонари загораются в зависимости от движения по небу дневного светила, то есть каким-то там хитрым способом, чуть ли не с помощью оптического глаза. Сперва мне это показалось почти невероятным. А потом наш дворник Виталий, который учится на втором курсе какого-то техвуза, сказал, что ничего невероятного в этом нет, просто фотоэлемент управляет включателем-выключателем в зависимости от силы внешнего освещения.

Объяснение это меня вполне устроило. Вот если бы, подумал я, тот же фотоэлемент еще и менял перегоревшие лампионы или посматривал бы за другим фотоэлементом, который может неожиданно потерять свое зрение или, говоря языком наших дедушек, просто «сломаться». Вот тогда бы я бросил заниматься несвойственным мне делом и вместо того, чтобы зажигать фонари, читал бы книги или лепил из пластилина летающие тарелки.

А сейчас на это времени у меня не хватает. Сейчас я возвращаюсь с работы и вижу: не горит. Один не горит, другой не горит, а третий пока еще горит, но уже нахально подмигивает. Дескать, подожди немного, отдохну и я.

При этом мне становится как-то неуютно. Согласитесь, что темный переулок — это гораздо хуже, чем светлый. И никаких светлых мыслей в зоне темного переулка у человека не возникает. Ну, разве что эта темень ему наруку и он готов благодарить свою судьбу за такое везение. Прихожу домой и сразу к телефону.

— Что с тобой? — спрашивает жена. — Поздоровался хотя бы, шапку снял, пальто…

Но мне не до тонкостей туалета. У меня мысль. Она сверлит мой мозг и заставляет действовать. Ведь если я не позвоню этим диспетчерам, фонари не будут гореть до следующего общегородского субботника. А ведь у нас в переулке люди живут. Как говорится, старики, женщины и дети. А зимой темнеет рано.

Звоню. Слышу знакомый голос диспетчера.

— A-а… это вы… — говорит она. — Ну что, опять не горит? Ох, и надоели же вы мне со своими фонарями. Будто у вас и заботы другой нет.

— Ах, девушка! — говорю я. — Забот у меня полно, да только кто же позаботится о фонарях? И вообще, есть ли в нашем районе такая должность: человек, который зажигает фонари?

— Ну, вы совсем офонарели! — острит девушка. — Такой должности у нас нет и не может быть. У нас техника.

— А кто смотрит за техникой?

— Техники.

— А кто смотрит за техниками?

— Инженеры.

— А кто смотрит за инженерами?

— Их начальники.

— А кто же зажигает фонари?

От дальнейшей игры в слова девушка-диспетчер отказывается. Но я знаю, что монтеров она все-таки пришлет. Она добрая. А могла бы, в конце концов, и не прислать. В конце концов, кто я такой? Какой-то чудак, которому почему-то до всего дело. Почему из жэка не звонят диспетчеру насчет фонарей, почему дворник не сигнализирует, почему именно мне больше всех надо?

Жена давно уже подметила во мне этот недостаток и постоянно надо мной посмеивается.

Прихожу я как-то с овощной базы, где мы пытались спасать в силу сознательности загнивающие овощи. Устал я, конечно, как черт и был зол как собака. И не потому, что мне пришлось там повкалывать. При сидячей работе это полезно. А потому, что работа была дурная. Ну, позвали бы нас спасать это добро, когда оно еще цело было. Ну, посоветовались бы с нами, стоит ли складывать мокрую и гниющую картошку вместе с сухой и здоровой. Мы хоть и не специалисты в этом деле, но думаю, что плохого совета не дали бы. Но приходить только для того, чтобы выбрасывать гнилье? Нет, говорю жене, завтра же пойду куда надо и буду добиваться наведения порядка на этой базе.

— Ну вот, — говорит она. — Снова тебя в фонарщики потянуло. Думаешь, без тебя там не разберутся? Один ты, что ли, такой сознательный?

Но я насмешки ее терплю. Это ведь она не со зла. И не от малой сознательности. Ей просто моих нервов жалко. Она считает, что все болезни от нервов. А если реагировать на каждый погасший фонарь, никакого здоровья не хватит.

Но я знаю, что она сама реагирует.

Возвращаемся мы как-то с приятелями из-за города. Приятель ведет машину, рядом с ним сижу я, а наши жены — на заднем сиденьи.

Вдруг моя жена говорит приятелю:

— Андрей, останови, будь добр, машину. А ты (это она обращается ко мне) пойди и убери с дороги вон тот деревянный ящик. Стемнеет, на него кто-нибудь напорется, вылезут гвозди, проколют шины, будет авария…

Мимо мчатся десятки машин. Они аккуратно объезжают ящик. На меня смотрят с ухмылками. Что за чудак, мол, нашелся, ящик с дороги убирать? Некоторые даже весело крутят пальцем у виска. А двое хорошо улыбнулись и показали мне большой пален.

А может, это заразительно? Ведь жена заразилась от меня этим зудом. Может, он и на посторонних действует? Ведь если каждый будет зажигать фонари, то в каждом переулке, на каждой улице будет светло и празднично. И нервы у людей будут крепче. И люди будут здоровые и веселые.

РЫБИЙ ГЛАЗ

Автору хотелось бы в начале этого фельетона обратиться к понятию «рыбий глаз», привлечь его на помощь, как некий образ, врезавшийся ему когда-то в сознание при посещении севастопольского морского аквариума.

Во время этого культурного мероприятия автор с огромным интересом и энтузиазмом разглядывал живые экспонаты аквариума. Экспонаты в свою очередь с полным безразличием разглядывали автора. Впрочем, их взоры были не просто безразличны. Какое-то высокомерное презрение, какая-то наплевательская самовлюбленность, какие-то полусонные рыбьи амбиции были в этих взорах.

— Вам это только кажется, — сказал тогда в беседе с автором научный сотрудник аквариума. — Просто зрение у рыб более короткофокусное, чем у наземных позвоночных…

Но отделаться от своего впечатления автор уже не мог. И вот теперь, когда он решил написать о наплевательстве и бездушии во взаимоотношениях между отдельными гражданами, о незаслуженных обидах, которые мы походя и часто, не думая об этом, наносим друг другу, в его сознании всплыл этот самый рыбий глаз, подмигнул в несвойственной рыбам манере и тупо уставился на кончик застывшего пера.

А застыло оно потому, что автор размышлял. Ему, видите ли, хотелось разобраться в причинах упомянутого явления. Но причины упорно прятались за фактами, не желали выставляться напоказ, выглядели подрумяненными случайностями.

И, право, разве не случайность, что молодая дородная мамаша шумно потребовала в переполненном троллейбусе освободить место ее десятилетнему на вид сыну. Объектом атаки была женщина лет сорока. «Вы видите, — кричала мамаша, — здесь написано «Места для детей и инвалидов». А вы, насколько я понимаю, ни то, ни другое, ни третье!» Женщина молча поднялась. А ребенок, который наверняка мог часами гонять шайбу или футбольный мяч на своих юных и крепких ногах, с достоинством занял освободившееся место. И автор может поклясться, что он заметил, как в этот момент веселый и озорной зрачок мальчишки приобрел полупрезрительное рыбье выражение. Взгляд его стал короткофокусным, и стало ясно, что, кроме себя, он никого уже вокруг заметить просто не может.

Конечно, такой факт мог быть и случайностью в гражданской биографии этого подрастающего человека. А если он случайностью не был? Если он был естественным выражением мещанского эгоцентризма некоторых наших граждан, для которых публичное возвышение своих деток — средство личного самоутверждения. Дома такой ребенок может подвергаться всяческим гонениям и придиркам, но достаточно ему переместиться во внешнюю сферу — во двор, на улицу, в общественный транспорт, и, кажется, нет для его родителей существа более воздушного и нежного, организма более ранимого и слабого. Там, где ступила нога этого инфанта, все должно замереть и пасть ниц в восторге перед его персоной. Освободите места, усталые женщины, а также усталые мужчины! Вы можете и постоять… Уберите прочь со двора ваши машины, граждане автомобилисты! От них пахнет бензином. Катитесь ко всем чертям, собачники, кошатники, голубятники! От ваших питомцев — одна зараза. Но уж если мы сами обзаведемся автомобилем, если сами решим ублажить своего инфанта покупкой собаки или голубя, если сами захватим место в переполненном автобусе, держись, окружающая среда! Поедете и в тесноте и в обиде.

Не нужно обладать особым воображением, чтобы представить себе, как современный мальчик, не получивший необходимых уроков в детстве, станет современным молодым человеком, который начнет давать уроки другим. Уроки равнодушия и хамства.

Одетый и причесанный на уровне среднемировых стандартов, оснащенный современной бытовой электроникой, летающий из одного города в другой со скоростью звука, смотрящий хоккей с другого континента, плещущийся в индивидуальной ванне, черпающий полной мерой все блага материально-технического прогресса, этот бывший мальчик ничем не отличается от своих духовных предков, таких же пещерных себялюбцев, как и он. Только те стриглись «под бокс», а этот — «под патлы» или «под битлы», автор точно не знает, как это называется. Те носили сапоги гармошкой, гитару под мышкой и выставляли на окошко примитивный приемник, который своим слабым пятиламповым голосом помогал им самоутвердиться, нарушая тишину в радиусе всего лишь пятидесяти метров. Этот — приобретает сложные стереосистемы на транзисторах, увеличивающие радиус звукохамства во много раз. Вместо сапог в гармошку носит полусапоги на молнии, а гитаре все чаще предпочитает портативный магнитофон. Однако суть от этого не меняется.

Стоит ли удивляться, если этот великовозрастный инфант на транзисторах, налившись соками и ощутив в руках силу, оттолкнет в очереди старика, сидя за рулем, обдаст прохожих фонтаном хамства из-под колес, заняв место рядового служащего, не увидит в упор стоящего перед ним посетителя или в порыве злобной откровенности напишет в редакцию «Известий» следующие строки: «Я ненавижу этих старух и стариков, так прочно сидящих в трамваях, троллейбусах и автобусах… Пора прекратить громогласно учить друг друга культуре и этике». Нет, удивляться этому не стоит.

Удивляться приходится другому. Почему мы, тратя огромные силы на оборудование счастливого детства, неся невиданные расходы по воспитанию, образованию и увеселению подрастающего поколения, так мало нагружаем это поколение обязанностями, которые воспитывают душевную культуру куда эффективнее, чем любые педагогические проповеди и увещевания.

Вспомните «Тимура и его команду». Сколько благородных мальчишеских сердец породило возникшее до войны движение добровольных помощников стариков и больных — пионеров-тимуровцев! Сколько добрых дел сделали эти ребята во время войны, помогая семьям фронтовиков! Как автор ни напрягает свое воображение, он не может представить себе тимуровца в роли инфанта, для которого согнали с места женщину.

К сожалению, эффект рыбьего глаза — болезнь весьма заразительная. Она поражает порой и лиц, казалось бы, с неплохим иммунитетом.

Обратите внимание на очередь, которая образовалась у дверей врачебного кабинета. Очередь уже часа два не двигается. Первый так первым и остался. Но не подумайте, что кабинет все это время не работал. К его открытию явилась независимого вида гражданка и вошла туда, что называется не моргнув своим рыбьим глазом. В ней многие узнали работника сферы обслуживания, человека, в городе весьма влиятельного. На смену ей пришла другая нарушительница, которая также проследовала в кабинет, обдав очередь невидящим взором. Медсестра объяснила очередникам, что внеочередница — школьная подруга докторши… Затем явился еще какой-то гражданин, имевший, видимо, перед врачом особые заслуги.

Когда в плотной череде внеочередников возникла некоторая промоина, в которую очередь могла осторожно сунуть свою голову, с улицы явился новый участник этой маленькой человеческой драмы: пожилой мужчина со щекой, подвязанной теплым шарфом и глазами, перекошенными дикой болью.

— Уважаемые! — обратился он к очередникам. — Погибаю… Просто на стенку лезу… Может, пропустите…

И тут-то очередь взвилась. Терпение ее лопнуло. Глаза у всех моментально стали короткофокусными, слова — грубыми, тон — обидным. И чего только не услыхал в свой адрес бедный больной.

— Да разве вы люди? — сказал он. — До чего же народ бездушным стал!

Откуда ему было знать, этому больному, что, заявись он сюда двумя часами раньше, те же люди пропустили бы его, да еще бы и пожалели, да к тому же и посочувствовали. И надо ли после этого нам удивляться, что многие сейчас говорят об огрублении нравов, о хамстве, которое неизвестно откуда берется, о человечности, которая становится все более ценной? Нет, удивляться этому не стоит. Удивляться приходится другому. Тому, что система блата, знакомства, пресловутая система «Ты — мне, я — тебе», раздражающая людей, дегуманизирующая их отношения, не встречает в ряде случаев должного организованного отпора со стороны нашей общественности, пользуется каким-то полупримиренческим отношением. Вроде мальчика-шалуна, который неизбежно должен перенести болезни своего роста.

Но особенно рыбий глаз нетерпим в мало-мальски заметном кресле. Здесь степень его заразности возрастает во много раз и может стать порой даже причиной небольшой местной эпидемии.

В городе готовились широко отметить встречу ветеранов. Участникам было предложено собраться у военкомата, откуда пешей колонной под духовой оркестр направиться к центру города. Там их должны были приветствовать городские руководители и население.

Большинство ветеранов с удовольствием откликнулось на эту инициативу. Но нашлось и немало таких, для которых пройти в пешем строю довольно большое расстояние, отделявшее военкомат от трибуны, было не под силу. Ничего не поделаешь — старики, инвалиды. Но оставаться дома в торжественный день им, естественно, не хотелось. С этой заботой они и обратились к работникам горисполкома. А те ответили: «Так что же, прикажете на «Волгах» вас мимо трибуны провезти?!» Видимо, они были твердо уверены, что катать инвалидов мимо трибуны на «Волгах» — верх гнилого либерализма. Хотя инвалидов, нуждавшихся в транспорте, было, в общем, не так много, а «Волг» в городе вполне достаточно.

Стоит ли после этого удивляться, если урок равнодушия, преподанный гражданам в исполкоме, не пропадет даром, если, расстроенные и обозленные, они принесут это настроение в свои семьи, а члены их семей передадут эстафету рыбьего глаза продавщице магазина или кому-нибудь еще, кто подвернется им под руку в тесноте или спешке, а тот — еще кому-нибудь. И так далее. Нет, удивляться этому не приходится. Ведь не зря древний мудрец сказал: «Человек родит человека, несправедливость — другую несправедливость». Если бы он знал тему нашего фельетона, то обязательно бы добавил: «А грубость ничего, кроме грубости, родить не может».

ШИРОТА БЕЗ НАТУРЫ

Вот вы говорите экономия.

Электроэнергию экономь, металл экономь, горючее экономь… Да на что она мне сдалась, эта экономия? Тем более не дома, а на работе. Дома, конечно, другое дело. Тут у моей жены порядок строгий. Попробуй не погасить в туалете лампочку, крику не оберешься. У тебя что, мол, лишние деньги завелись? Вместо пачки сигарет в день установила мне лимит в десять штук. Так, говорит, полезнее и для здоровья, и для покупки новой мебели. Старую обувь ни за что не выбросит, заставляет меня в утиль ее нести…

Зато на работе… На работе я освобождаюсь от этих надоедливых пут, тут я испытываю гордое чувство хозяина, богатство которого неисчерпаемо, а расход с доходом никак не связаны.

Ну какого лешего я буду гасить какую-то лишнюю лампочку, если мы создали самые мощные в мире источники электроэнергии! Стоило ли, спрашивается, так стараться, чтобы потом выключать отдельные лампочки.

А взять тот же металл. Да вы знаете, сколько у нас одной только стали в год выплавляется? Полтораста миллионов тонн! Так надо ли экономить на пустяках?

Вот я лично на производстве связан с нефтепродуктами. У меня этого добра хоть залейся. Я его даже не учитываю. Почему? Да потому, что у меня приборы и инструменты для этого дела отсутствуют. А для чего они мне, если инвентаризации проводятся редко, да и то по бумагам, а в емкости никто не заглядывает, потому что им это неинтересно. Чего крохоборничать?

Это же прекрасно, у меня просто дух захватывает от гордости за наше богатство! Если бы не оно, разве позволил бы я себе довести свое складское хозяйство до нынешнего состояния? Трубопроводы и краны текут, заправку машин мы производим просто ведрами, не скупясь, поливаем землю никем не считанными литрами и тоннами. А заправочные колонки, между прочим, у меня сами томятся в очереди, ждут не дождутся, когда их наконец установят. Да и стоит ли с ними возиться, если я могу обходиться даже без оборудования для полного слива железнодорожных цистерн! Не верите? Можете проверить. В цистернах остаются после нас не килограммы, а тонны жидкого топлива. Вот доказательство нашего богатства и щедрости.

А сколько лишнего бензина мы выдаем шоферам наших грузовиков. Иной поглядит на этот бурный поток и даже возмутится: какая вопиющая бесхозяйственность! Но бесхозяйственностью, между прочим, этот бензин не пахнет. Тут как раз полный хозяйственный расчет. Автопредприятию для выполнения и перевыполнения плана требуются лишние тонно-километры. Их легко можно приписать, страна наша велика, дороги длинные… Но лишние километры требуют лишнего бензина. Значит, надо от него избавиться любой ценой. Бензин выдают шоферу, тот его продает в виде талонов за бесценок «налево». Зато автохозяйство получает премию за перевыполнение плана. И шофер в том числе. Так что не бесхозяйственность это, а широта натуры.

В общем, как видите, гордиться мне есть чем. Но я — человек скромный, мне чужой славы не надо. Ведь я пока только ученик. И потому мне хочется поблагодарить своих наставников и учителей: руководителей Министерства мелиорации и водного хозяйства СССР.

Ведь это на большинстве их предприятий достоверный учет нефтепродуктов организовать невозможно, для этого там нет ни приборов, ни инструментов. На 274 из 355 проверенных Госснабом СССР предприятий краны и трубы плачут горючими слезами, а машины заправляют ведрами, банками, склянками. Мол, знай наших! Что нам тонны бензина и прочего, которые проливаются при этом на землю-матушку. Пущай их льются! Может, наши потомки на этом месте откроют новое нефтяное месторождение. Вот смеху-то будет!

А еще мне хочется выразить свою чувствительную признательность дирекции Талды-Курганского завода железобетонных изделий. Ведь это там я заимствовал опыт выдачи лишних талонов на горючее. На момент проверки их оказалось у шоферов на 10 тысяч литров.

Не могу не сказать и о колхозных и совхозных нефтескладах Новгородской области. Именно здесь я обнаружил неустановленные бездействующие заправочные колонки и понял, что они никому не нужны. В одном только Демянском районе таких колонок я насчитал семнадцать. И, знаете, как хорошо и быстро распространяется такой опыт? Он докатился даже до Челябинской области. Там, в совхозе «Магнитогорский», автомобили заправляют как попало, а новая заправочная колонка выглядит архитектурным излишеством.

В заключение мне хочется обратить внимание читателей на железнодорожную цистерну № 7370292, прибывшую на промывочно-пропарочную станцию Новокуйбышевская из Ракитнянского районного объединения Госкомсельхозтехники Украины. В ней оказались неслитыми 24 тонны дизельного топлива.

Вот почему я и говорю о нашем неисчерпаемом достатке, вот почему я и горжусь широтой нашей натуры и восклицаю: вот истинное доказательство нашего богатства и щедрости!

Кстати, на днях я собираюсь на собственной машине с друзьями по грибы. Так жена говорит, чтобы стоимость бензина я распределил между всеми поровну. Придется покориться. У меня, знаете, при столкновениях с ней широта, конечно, остается, но натура не выдерживает. Зато уж на работе… Эх, раззудись, плечо, размахнись, рука!

НЕ ЗВОНИТЕ АНОНИМНО

— Послушай, — сказал я за ужином жене. — Как фамилия этого молотобойца, который живет над нами?

— Какого молотобойца? — удивилась жена. Она у меня не очень догадливая.

— Какого, какого… — передразнил я ее. Когда меня недопонимают, я раздражаюсь.

— Ну, того, что по выходным бьет нас молотком по голове.

— А-а… — обрадованная своей догадкой, улыбнулась жена, — Чумаченко это… Но ты раньше называл его народным умельцем.

— Могла бы сразу сообразить, — буркнул я. — Нарушение правил социалистического общежития как ни назови, оно все равно нарушением останется.

— А с чего это ты таким высоким штилем заговорил? — удивилась жена. — Раньше ты называл его воскресные поделки воскресными проделками и относился к ним вполне терпимо.

— Терпимо-терпимо… — снова не удержался я. — Будешь терпимым! Не идти же к человеку и, глядя ему в глаза, требовать, чтобы он отказался от своего хобби.

— А почему? — спросила жена. — Если тебе это так мешает… — Она у меня очень простодушная.

— А потому, — сказал я, — что в ответ он свободно может потребовать, чтобы наша дочь перестала бубнить на пианино свои гаммы. Ты знаешь, что их слышно на всех этажах, а эту музыку не всякий любит… Но не волнуйся, теперь я его уйму. Будет знать, как вести антиобщественный образ жизни.

— А что изменилось? — спросила жена. Она у меня не очень информированная. Всегда все узнает в последнюю очередь.

— Потерпи, узнаешь, — сказал я. — Сперва надо список составить… Значит, так… Под номером первым записываем Чумаченко.

Я заметил, что жена снова хотела о чем-то спросить, но воздержалась. Все-таки уважает она меня как главу семьи и даже по-своему любит. Эту черту я в ней очень ценю.

— Так вот… — задумчиво говорю я. — Помнится, Маша из пятнадцатой заняла у нас в прошлом году пачку соли и до сих пор не вернула… Уж сколько раз хотел напомнить ей об этом при встрече, но все не решался. Еще думаю, не так поймет.

Жена приоткрыла было рот, но, поймав мой взгляд, быстро его захлопнула.

— Ты права, — сказал я, — пачка соли — это, конечно, не пачка денег. Но прощать такие вещи тоже нельзя. Тут важен принцип. Кстати, не помнишь, что у них там прошлым летом было в семье?

— Где — там? — осторожно спросила жена.

— Нигде! — отрезал я. — В пятнадцатой, вот где!

— А что? — сказала жена. — По-моему, ничего.

— Ничего! — возмутился я. — Конечно, ничего, кроме того, что во время отпуска ее благоверного мы встретили Машу в кино с каким-то усатым мужиком.

— Так это же был ее двоюродный брат с периферии. Она же сказала.

— Ну и доверчивая же ты у меня, просто сил нет, — сказал я. — Запомни, милая, усатых двоюродных братьев не бывает. Усатыми бывают только хахали. В общем, мне лично вопрос ясен: в пятнадцатой семья неблагополучная. Заношу их в список под номером два. Будут знать, чем долг красен! Та-ак… Припомним еще, кто чем нас в доме задел или обидел. Может, Грачев, а? Помнишь, он машину свою у нас под окнами ставил. А я ему намекнул, что машины полагается держать в гаражах, а у кого их нет, так пусть и машины не заводят. А он сказал, что с моей психологией нужно жить на хуторе. Психология ему, видишь ли, моя не подходит. На хуторянство мое намекает. А у самого сын-подросток бросил учебу. Как считаешь, припомнить ему этого подростка, внести в список под номером третьим? Или пусть пока так живет, без номера?

— Послушай, — сказала жена жестким тоном, который обычно появляется у нее в дни моей зарплаты. — Что за список, что за номера? Фамилии ему, видишь ли, подавай, грехи соседские регистрируй! Ты думаешь, у тебя у самого фамилии нет?

— В данном случает нет! — с чувством собственного достоинства сказал я. — В данном случае я — бесфамильный. Вот слушай, дуреха, что сказано в официальном обращении совета общественного пункта охраны порядка нашего микрорайона, которое я нашел сегодня в почтовом ящике: «О всех известных вам нарушениях общественного порядка и правил социалистического общежития, о лицах, ведущих антиобщественный образ жизни, не работающих, злоупотребляющих спиртными напитками, неблагополучных семьях, подростках, бросивших учебу, просим, не называя своей фамилии, сообщать в совет общественного пункта охраны порядка микрорайона с 19.00 до 23.00 часов по телефону 72-02-82, в другое время суток — в отдел внутренних дел района по телефону 76-70-21 и 77-31-00».

— Но почему же, не называя? — удивилась жена. — Да еще и специально просят об этом… А потом… Ты уверен, что у тебя у самого семья благополучная?

Я посмотрел на нее с неожиданно вспыхнувшим подозрением. В самом деле, на вид она еще ничего, а как причешется да намажется — так и вовсе… А это если?.. И Маша из пятнадцатой, которая наверняка тоже получила такую открытку, об этом знает? Что если она позвонит по указанному номеру и, не называя своей фамилии, укажет нашу? А это, если этот Грачев, который безусловно не забыл моей атаки против его автомобиля, тоже позвонит куда следует и, назвавшись доброжелателем, квалифицирует мое поведение как антиобщественное? Поди жди, пока эти общественники разберутся, кто из нас прав. Тем более я и сам в этом не очень-то уверен. А может, она не такая уж дуреха, моя жена? И как тонко она это сформулировала: мол, уверен ли ты, что у тебя самого семья благополучная? И как это можно выяснить? Подглядыванием в замочную скважину? Подслушиванием доносящихся из-за стенки супружеских ссор? Из бесед на лавочке? Может, она как раз вовремя сообразила — что к чему? Может, эти общественники и в правду перегнули, изобретя и внедряя в жизнь телефонную анонимку?

Короче говоря, я взял свой неоконченный список и на глазах у жены демонстративно порвал. Не знаю, как оценит мой поступок совет общественного пункта охраны порядка. Может, как антиобщественный. Но жена сказала: «Молодец!» — и велела дочке садиться за пианино.

Вскоре по дому разнеслись нудные гаммы.

Может, обойдется, как вы думаете?..

ФЕЛЬЕТОН С ПОПРАВКОЙ

Отныне я буду писать фельетоны очень осторожно. С поправкой на идеального читателя. Ибо после того, как я познакомился с Харисом Гайнутдиновым, иначе поступать уже невозможно.

Нет, раньше я, конечно, был не прав. Хотя расчет мой был благороден и прост. Скажем, пишу я фельетон о том, что никто не должен быть равнодушным. Мол, увидал, что фонарь в твоем переулке не горит — позвони куда положено, не жди, пока это сделает другой. Заметил на дороге бревно — останови машину, убери препятствие, не жди, пока кто-нибудь об него расшибется.

Я даже не задумывался над тем, что будет, если каждый откликнется на фельетон подобным образом. Если все граждане нашего переулка одновременно бросятся звонить насчет этого несчастного фонаря в компетентную организацию. Или все водители одновременно остановятся на дороге и станут вырывать друг у друга из рук это злополучное бревно, чтобы доказать свою гражданскую активность. Представляете, какая свалка будет?

А теперь позвольте представить вам Хариса Гайнутдинова. Инженер. 35 лет от роду. Работает постоянным представителем чебоксарского приборостроительного завода на казанском авиационном. Женат. Имеет двоих детей. Запись в моем блокноте из разговора с Гайнутдиновым: «Если со всякими безобразиями не бороться, то в каком мире будут жить наши дети?»

Год назад Гайнутдинов написал в книге жалоб продмага нелестное замечание в адрес одного из продавцов — Ямалетдиновой. Через некоторое время к нему на квартиру явился какой-то мрачный тип и в присутствии соседки заявил жене, что коллектив магазина терпеть его жалобы не намерен. Если он не оставит это дело, его семью перережут. Так и сказал: «перережут».

Милиция не сумела обнаружить, кто бы это такой мог быть. А Гайнутдинов продолжал бороться с недостатками. Усмирял хулиганов, безобразничавших в подъезде. Наводил порядок возле пивного ларька. Боролся с обсчетом покупателей в магазине. Короче говоря, не проходил мимо.

— Ох, и активный ты у меня, на мою голову! — сокрушалась жена.

Но Гайнутдинов ей отвечал, что если так будет поступать каждый, то жизнь скоро станет значительно лучше. Об этом, мол, и в газетах пишут. И вообще, безумство храбрых — вот мудрость жизни.

В конце августа прошлого года, несмотря на полученное предупреждение, он снова вступил в поединок с тем же магазином. Возмутившись нарушением порядка очереди, он потребовал книгу жалоб и сделал в ней соответствующую запись.

Коллектив магазина ахнул от такой наглости. Ведь предупрежден же человек! Целый месяц потребовался для того, чтобы собраться с мыслями и назначить вид наказания Гайнутдинову. По истечении этого срока из магазина в райотдел внутренних дел Московского района г. Казани поступило коллективное письмо, в котором Гайнутдинов был обвинен в злостном хулиганстве, завершившемся клеветнической записью в книге жалоб.

Участковый инспектор вызвал Гайнутдинова и потребовал объяснений. Тот объяснил. Но инспектор нашел его объяснение неубедительным и предложил явиться на следующее утро для беседы с заместителем начальника райотдела.

Не подозревая подвоха и надеясь привлечь руководство районной милиции к активной борьбе с нарушениями правил торговли, Гайнутдинов явился в назначенное время. Но беседовать с ним никто уже не стал. Его поместили в камеру для задержанных вместе с настоящими хулиганами, а затем всю компанию повезли под конвоем в народный суд. Никакие протесты со стороны Гайнутдинова и требования разрешить ему хотя бы добраться до суда на общественном транспорте не помогли. Видно, опасность для пассажиров автобуса этого упрямого борца с недостатками не вызвала у работников милиции никакого сомнения.

Народный судья в принципе против активной борьбы с нарушениями правил торговли ничего не имела. Но позиция Гайнутдинова ей не понравилась. «Ты что — ОБХСС или народный контроль? Зачем мешаешь людям работать?» — удивилась она. «Не могу мириться с безобразиями», — откровенно отвечал ей подсудимый. «Что-то ты слишком сознательный, — определила судья. — Пусть в твоем поведении разберется товарищеский суд». И направила дело о хулиганстве Гайнутдинова на его родной завод в город Чебоксары.

Товарищи по работе «хулигана» оправдали. Но радоваться еще было рано. Заместитель директора завода по кадрам, который в принципе непримиримость к недостаткам приветствовал, в частности, решил, что дыма без огня не бывает и что спешить с реабилитацией Гайнутдинова не стоит. Надо, мол, еще разобраться, такой ли уж Гайнутдинов борец с недостатками, каким желает казаться. Ведь из милиции зря материал не направят…

На момент моего приезда в Казань дела у Гайнутдинова обстояли далеко не лучшим образом. Борцом с недостатками он еще оставался, но ударником комтруда уже не был. Лишили его в Чебоксарах этого звания. Вместе с месячной премией. Несмотря на отсутствие каких-либо дополнительных данных по его «делу».

Из прокуратуры Московского района, которая по жалобе Гайнутдинова занялась проверкой всех обстоятельств конфликта, никаких сообщений не было. Клеймо хулигана, едва не стертое товарищеским судом и реставрированное рукой заместителя директора по кадрам, продолжало украшать биографию беспокойного гражданина. Но он, надо отдать ему должное, не унывал.

— Понимаете, — говорил он мне, — если что-то не получается, какая-то вещь не работает, порядок нарушается, у меня так и чешутся руки поправить дело, вмешаться… Как говорится, не пройти мимо…

— Скажите, — говорю, — а что бы вы сделали, если бы увидели, что уличный фонарь у вашего дома не горит?

— До фонаря добраться не так просто, — обстоятельно говорит он. — Тем более в фонарях сейчас не лампочки, а специальные лампионы… Ну, наверное, позвонил бы куда положено… Но вот если бы я увидел, что фонарь горит, а на дворе ясный день, уже тут бы вмешался обязательно. Ведь так можно разбазарить всю электроэнергию!

— Стоп! — сказал я самому себе, подытоживая впечатления от встречи с Гайнутдиновым. — Это он! Идеальный читатель. Надо срочно его спасать. Ведь ни за что страдает человек.

И я пошел в Московский РОВД г. Казани, к его начальнику.

Мне хотелось узнать, как этот товарищ относится к беспокойным гражданам, которые не проходят мимо… Оказалось, что в принципе хорошо. Ведь без активной поддержки населения, сказал начальник РОВД, наша борьба с различными правонарушениями была бы гораздо менее эффективной. А вот в том, что касается Гайнутдинова, мой собеседник высказался куда менее положительно. Понимаете, сказал он, в отношении его хулиганского поступка было коллективное заявление работников магазина. А коллектив мы уважаем.

— А прокуратуру? — спросил я. — Ведь еще в феврале вы получили из районной прокуратуры предписание проверить законность привлечения Гайнутдинова к ответственности за хулиганство. При этом вам было указано на то, что коллективное заявление работников магазина вызывает сомнение в своей объективности и подлежит тщательной и всесторонней проверке. Что вы ответили прокуратуре?

— Пока ничего…

Я пошел в районную прокуратуру. Заместитель районного прокурора сказал:

— Безобразие! Столько времени прошло, а они нам ничего не ответили. А мы не проконтролировали… И в Чебоксарах до сих пор ждут нашего сообщения. Наверняка думают, что, если дело так затянулось, значит, что-то такое есть. Обязательно примем меры!

На следующий день из районной прокуратуры ушло два письма. Первое было адресовано начальнику Московского РОВД г. Казани. В нем говорилось, что работники милиции в течение двух месяцев держали материал без движения и никакого решения по нему не приняли. В связи с этим прокурор потребовал наказать в дисциплинарном порядке лиц, виновных в волоките.

Второе письмо было адресовано дирекции Чебоксарского приборостроительного завода и в копии — прокурору города Чебоксары. В нем прямо и недвусмысленно утверждалось, что инженер Гайнутдинов ни в чем не виноват. А даже наоборот. И потому примененные к нему на заводе административные и общественные меры воздействия следует признать необоснованными и отменить. О чем сообщить Гайнутдинову в письменной форме.

Я уверен, что Харис Гайнутдинов сохранит это сообщение для внуков, как убедительное свидетельство торжества своего правого дела. Более того, я не сомневаюсь, что он завещает им быть такими же непримиримыми к недостаткам и не проходить мимо, как и он сам.

Но я, как человек постарше Хариса и с большим житейским опытом, сделаю из этой истории свои выводы. Я буду писать фельетоны значительно осторожнее. Буду прямо и косвенно намекать читателю, что когда фельетонист призывает немедленно и активно бороться с недостатками, не нужно понимать его буквально. Не следует тут же кидаться зажигать фонари, убирать с дороги бревна, заносить свои критические замечания в книги жалоб и благодарностей.

Свои поступки надо хорошо обдумать. Надо взвесить последствия и застраховать себя от неприятностей. Надо осторожно расспросить жителей переулка, не звонил ли уже кто-нибудь из них куда следует насчет фонаря. Собрать на дороге небольшой слет попутных водителей и голосованием определить ответственного за уборку бревна. А наводить в магазине порядок только при поддержке заранее мобилизованных свидетелей.

Если же мне скажут, что при таком подходе я превращусь из фельетониста в его прямую противоположность, отвечу: вы абсолютно правы! И тут же побегу искать свидетелей моих добрых намерений, в которые входило прямо и недвусмысленно, хотя и с некоторыми оговорками, сообщить, что безумству храбрых поем мы песню.

ПОРА И ЧЕСТЬ ЗНАТЬ

На днях в троллейбусе под давлением окружающей среды я наступил на ногу солидному гражданину.

— Медведь! — воскликнул солидный.

— Сами вы медведь! — не остался я в долгу.

— Ах, так, — сказал он, — в таком случае я вызываю вас на дуэль.

— Отлично! — сказал я. — Будем драться на шпагах. Куда прикажете прислать моих секундантов?

— В Рижский институт сложных конструкций…

— А как ваша фа…?

Но он уже вырвался из троллейбуса.

В тот же день два моих секунданта вылетели в Ригу с поручением отыскать этого человека.

— Он там, в институте, — сказал я им, — наверняка самый чувствительный в смысле чести. Найти его будет довольно просто.

Вернулись они через сорок восемь часов усталые и злые.

— Ну и работку ты нам задал! — упрекнули они меня. — Не мог придумать чего-нибудь полегче.

— А в чем дело? — спрашиваю.

— А в том, что у них в институте вопрос о чести фундаментально кое-кем запутан.

И тут я узнаю от секундантов довольно любопытные факты, которые постараюсь изложить своими словами.

Так вот, Министерство высшего и среднего специального образования СССР решило проверить работу Киевского и Рижского институтов сложных конструкций. Работники государственной инспекции вузов должны были сперва направиться в Киев, а уж потом в Ригу.

В Рижском институте приняли смелое решение: направить двух доцентов в глубокую разведку. Пусть, мол, съездят в Киев, понаблюдают, как идет проверка в Киевском институте, изучат характеры, привычки и личные особенности членов комиссии, а также выявят содержание всех контрольных вопросов.

Доценты-разведчики, явившиеся под благовидным предлогом в расположение своих коллег-киевлян, энергично взялись за выполнение особого задания.

По нескольку раз в день из Киева в Ригу летели их телефонные донесения о каждом шаге и вздохе проверяющих.

— Улыбнулись…

— Нахмурились…

— Заказали компот на третье…

— Играли в шахматы…

— Обратили внимание на физподготовку…

Содержание контрольных вопросов передавалось с особой тщательностью.

В Рижском институте донесения разведки аккуратно записывались, а затем изучались лицами, ответственными за операцию под кодовым названием «Честь». Задача стояла до предела ясная: любой ценой не посрамить чести родного вуза, доказать министерству, что здешние студенты и преподаватели не лыком шиты. Хотя надо сказать, что учебная работа в этом вузе и так была поставлена неплохо, но, видно, уж очень хотелось блеснуть…

Накануне приезда комиссии (кстати, приехали не те, кто заказывал компот) преподаватели выпускных курсов по указанию своих деканов проводили усиленную подготовку к предстоящей проверке. Студентам заранее указывали на неисправности, которые под взглядами проверяющих нужно будет найти в приборах, готовили спортсменов-разрядников для демонстрации рядовых спортивных достижений, диктовали готовые решения контрольных задач, которые оставалось только на виду у комиссии переписать из конспектов в контрольные…

Даже мастера шпаргалки испытывали чувство неловкости и краснели. А крепкие студенты стали откровенно осуждать предстоящую театрализованную постановку. Тогда духовные наставники им сказали:

— Ваша студенческая гордость не позволит уронить честь нашего института! Поймите, что мы идем на это во славу нашей альма-матер. Разве может быть для нас с вами более благородная цель? Смотрите только, чтобы не было повальных пятерок. Это тоже нехорошо. Могут не поверить.

…Секунданты доставили мне также письма студентов-выпускников Рижского института, в одном из которых, в частности, говорится:

«Администрация и партком превратили проверку в большую фикцию, разыграли тщательно отрепетированный спектакль, стараясь обмануть инспекцию, министерство, а в их лице государство. Эти действия ректор и деканы объясняли как вынужденные. Мол, на это они идут ради высокой цели».

Да, секунданты правы, вопрос запутан. Драться-то надо, но с кем? Кому же я все-таки наступил на ногу в московском троллейбусе, кто в этом институте щепетильнее других в вопросах чести? Может быть, тот профессор, который выступил на ученом совете радиотехнического факультета с вопросом, почему до сих пор очковтирательская акция оказалась ненаказанной и честь института не восстановлена. А может, это был другой профессор, один из активных руководителей операции «Честь»? Или… сам директор института?

Между прочим, друзья советуют мне отказаться от поединка.

— Никто никого давно уже на дуэль не вызывает, — говорят они. — Вызывают на местком, на партком, наконец, на коллегию…

Но я все-таки готов рискнуть. Как-никак дело идет о чести.

МУЖЧИНА В ЮБКЕ

Для начала автор хочет поклясться, что он не намерен выступать зачинателем юбочной моды среди своих собратьев. А ведь такая опасность на нас надвигается. Свидетельство тому — тревожное письмо в редакцию В. Петрова из Мичуринска. Обратим внимание на такие его строки:

«В Шотландии мужчины носят юбки… А что, если какая-нибудь сумасбродная модельерша провозгласит это модой и у нас? И я, мужчина, буду везде щеголять в юбке, и в официальных местах тоже?»

Согласитесь, что такие мысли не могут не взволновать. Особенно в жаркий летний день, когда невольно с тихой завистью поглядываешь на женщин в легких юбках. Кстати, В. Петров отнюдь не против юбок. Он пишет, что «вообще-то эта шутка не так уж плоха, женщинам идет». Он просто против того, чтобы мужчины в юбках, а также женщины в брюках посещали различные официальные учреждения. Чтобы они входили в таком легкомысленном виде, скажем, в помещение Госбанка, или «Запчастьснабсбыта», или, например, горисполкома.

Собственно, если говорить откровенно, именно с исполкома горсовета все и началось. «Известия» опубликовали ироническое письмо читателя, в котором было высказано сомнение в целесообразности запрета посещать это весьма уважаемое учреждение города Дубровска женщинам в брюках. Насчет мужчин в юбках в заметке ничего не говорилось. В. Петров этот вариант додумал исключительно сам. Очевидно, для того, чтобы полностью уравнять женщин с мужчинами в Международный год женщины.

Вообще-то редакция получила немало положительных откликов на эту публикацию. Их авторы, представьте, выступили за брюки. Но если быть уж до конца объективными, то нужно со всей прямотой сказать, что не один В. Петров придерживается иного мнения. У него имеется немало единомышленников. Одна читательница пишет: «Хотелось бы выразить большое спасибо Дубровскому горисполкому за то, что они ведут борьбу с разгильдяйством». А ведь благодарность читателя не каждый день выпадает на долю критически помянутого в печати учреждения.

З. Стулов из Волгограда, к сожалению, благодарности борцам против женских брюк не выражает, но зато он сразу привлекает нас в ряды своих сторонников кристальной ясностью и доходчивостью аргументации.

«Поздно вечером, — пишет он, — идя по улице, молодые парни выражали нескромные слова. А впереди них шли две фигуры в штанах и кепках.

— Чего вы при женщинах так вульгарно выражаетесь? Как вам не стыдно! — сказали они.

— А мы вас посчитали за мужчин… — честно ответили парни.

И правильно. Ведь именно одежда является признаком полового опознания даже на расстоянии».

Вот это убедительный довод. Вот тут ничего не скажешь. Хотите, чтобы вам оказывали рыцарские почести и не выражались при вас «нескромными словами», носите четкие признаки, чтобы и на большом расстоянии вас было видно.

Прочитав эти и другие подобные письма, автор не решился просить руководителей Дубровского горисполкома, чтобы они все-таки допускали женщин в брюках в свое помещение. Наоборот, автор решил поддержать их славное начинание и даже разработал подробный перечень костюмов, в которых нельзя посещать то или иное официальное учреждение.

Автор настойчиво предлагает не пускать на порог и не беседовать ни о ремонтах домов, ни об озеленении улиц, ни об очистке дворов от мусора, ни о предоставлении квартир, ни о нарушении правил торговли:

а) с мужчинами в узких брюках (пока местное начальство носит широкие);

б) с мужчинами в широких брюках (пока начальство ходит в узких);

в) с женщинами в длинных юбках (пока ответственные жены носят короткие);

г) с женщинами в коротких юбках (когда жены уже перешли на длинные);

д) а также с мужчинами, наряженными под шотландцев, ежели таковые выищутся.

Автор уверен, что это обеспечит четкую и бесперебойную работу любого учреждения и мудрое решение всех проблем и вопросов.

ЧУВСТВО ПОД ЗАМКОМ

На тему об ответственности создано немало внушительных трудов: от «Преступления и наказания» до инструкции о штрафе за повреждение трамвая.

Где-то между этими произведениями человеческой мысли разместилась стройная система уголовной, гражданской, административной, моральной и прочей ответственности.

Психологи говорят, что чувство ответственности должно покоиться на гранитном пьедестале сознательности. Ребенок должен знать, что бросать фарфоровые чашки на пол — нехорошо, и воздерживаться от таких поступков. Отец ребенка должен знать, что бросать свою жену с детьми очень плохо, и никогда этого не делать. Начальник отца ребенка должен знать, что увольнять людей без всяких причин — противозаконно, и не поступать так.

Но жизнь, как всегда, вносит свои поправки.

Впервые человек сталкивается с этим в раннем детстве, когда за разбитую чашку его лишают сладкого. Потом встречаются и случаи посложнее, но основной механизм процесса все тот же: если ты виноват в чем-нибудь, надо отвечать. И тут уж можно остаться не только без сладкого…

Как часто мне хочется перейти улицу не там, где надо, купить газету без очереди, опоздать на работу, не сдать в срок статью, бросить все и уехать куда-нибудь на недельку…

Но я себя сдерживаю, беру себя в руки, не даю себе воли… И это очень трудно. Вы сами это хорошо знаете.

А вот если я стану вас уверять, что мое чувство ответственности питается одной только сознательностью, можете мне не поверить. Конечно, сознательность — великое дело, но, кроме того, я знаю, что за нарушение правил уличного движения положен штраф. И недооценивать его воспитательное значение нельзя.

То же самое и у других. Директор завода знает, что за невыполнение плана он может получить выговор. Отца-беглеца заставят платить алименты, хулигана осудят на пятнадцать суток. И это очень хорошо, потому что мы еще не окончательно доросли до того, чтобы руководствоваться одной только высокой сознательностью.

В этом меня убеждает хотя бы пример из жизни директора химического НИИ Федора Васильевича Тонконогова.

Как видите, само название должности — «директор» — наводит на мысль, что Федор Васильевич в своем деле человек не только глубоко сознательный, но и ответственный. Но вот речь зашла не о деле, а о человеке, и тут химия чувств Тонконогова дала отрицательную реакцию. А лакмусовой бумажкой в этой реакции послужила бумажка об увольнении из института механика-инструментальщика Степана Степановича Горшкова. Она была подписана директором вопреки элементарным понятиям о справедливости и нормам трудового права.

За несколько дней до этого Горшкова понизили в должности. Он лично связал это обстоятельство со своим отказом принять участие в ремонте собственной директорской автомашины. Другой бы на месте Федора Васильевича, может, и действовал бы более тонко, стал бы придираться по мелочам, выносить взыскания. А этот не захотел канитель разводить и сразу издал приказ о понижении. Я не сомневаюсь, что сотвори такую штуку с любым из нас, мы бы ни за что с этим не согласились.

Не согласился со своим понижением и Горшков. Он подал заявление в местком, а сам на работу по новой должности не вышел. И правильно сделал. Потому что нечего всякому беззаконию потакать. Тем более, что он имел на это полное право. Согласно трудовому законодательству.

Но директор института то ли не был с этим законодательством лично знаком, то ли признавал его не в полном объеме, то ли престиж начальства не захотел попусту ронять, но он взял да и уволил Степана Степановича из института за… прогул.

Ну что бы мы с вами сделали в подобном случае? Конечно, обратились бы в суд. И суд бы нас восстановил. Потому что нечего всякому беззаконию потакать…

Восстановил суд и Горшкова.

И тут Федор Васильевич взыграл. Свое чувство сознательности он вынул из левого бокового кармана и переложил в несгораемый ящик. Чувство ответственности, которое он носил вместо жилетки, аккуратно разгладил, повесил на плечики и убрал в шкаф.

Освободившись таким образом от стеснявших его движения атрибутов, он размахнулся и подписал приказ о предоставлении Горшкову не прежней должности, а совсем другой, для которой тот заведомо не имел нужной квалификации. С таким же успехом его можно было назначить и машинистом электровоза, и главным врачом стоматологической поликлиники, и космонавтом, и сталеваром, и вообще кем угодно. И поскольку Горшков для новой работы заведомо не годился, его через две недели опять уволили из института «ввиду обнаружившейся непригодности».

Вот что бывает, когда такие люди, как Тонконогов, себя не сдерживают, не берут себя в руки, дают себе волю. А потом гуляют и не мучаются, дышат свежим воздухом и не переживают.

Нет, на одном чувстве сознательности в таких случаях далеко не уедешь! Тем более, если это чувство находится в прочном сейфе.

НАХОДЧИВЫЕ ЖЕНИХИ

Я решил развестись с женой и сообщил ей об этом за воскресным завтраком.

— Ну, вот… Надумал! — пренебрежительно говорит она. — Не много же времени тебе для этого понадобилось. Всего тридцать лет и три года.

— Ничего, — говорю, — зато мысль дельная. Сто восемьдесят рублей заработаем!

— Ладно выдумывать! — говорит жена. — На разводе еще никто не заработал.

— Много ты знаешь! — говорю. — Впрочем, чего я тут буду с тобой теорию разводить? Займемся лучше практикой. Ты не заметила, у тебя в паспорте штамп о браке есть?

— Конечно… — говорит. — А у тебя что — нет? Ты уже подготовился?

— Да нет, — говорю. — В том-то и дело. И это обойдется нам в лишнюю десятку.

— А что, — говорит, — теперь за такую цену эти штампики аннулируют?

— Нет, — говорю. — Теряют.

— Как теряют? — удивляется жена.

— А так, — говорю, — вместе с паспортом. А за утерю паспорта берут десять рублей штрафа и выдают новый паспорт.

— Уже без штампика? — догадывается жена.

— Да нет, — говорю, — вообще-то со штампиком. На этот счет у нас строго. Но можно. Если указать в документах, что ты незамужняя, и не вызвать никаких подозрений, можно проскочить и без штампика.

— Понятно, — говорит жена.

— Что тебе понятно? — говорю. — Пока ты могла только понять, как мы избавимся от наших штампиков. Но ты не спросила, как мы заработаем сто восемьдесят рублей.

— А зачем? — говорит. — Не хочу подыгрывать твоим дурацким шуткам.

— Отнюдь не дурацким! — говорю. — И сейчас ты в этом убедишься. Значит, так… Мы теряем паспорта, платим по десятке и получаем новые. Затем идем во Дворец бракосочетания.

— Ты, наверное, имеешь в виду бракоразведения? — все-таки втягивается в игру она.

— Да нет, почему же? Именно бракосочетания. Где и сочетаемся законным браком.

— Но…

— Какие могут быть «но»? Одновременно с заявлениями о нашем желании пожениться мы подаем заявления, в которых просим в связи с первым браком выдать нам по сто рублей компенсации для приобретения обручальных колец.

— А что, при первом браке на это полагается компенсация? — наивно спрашивает она. — Когда мы с тобой женились, этого не было.

— Ну, тогда цветных телевизоров тоже не было, — говорю.

— А сейчас есть.

— А что, на цветные телевизоры тоже дают компенсацию?

— Нет, — говорю, — цветные телевизоры — это предмет роскоши.

— А золотые кольца? — спрашивает она.

— А кольца — это предмет первой необходимости. Это — замечательная традиция, содействующая укреплению семьи. Но не каждый может такое кольцо купить.

— Но какой же смысл нам их покупать? У нас уже есть.

— А зачем покупать? — говорю. — Покупать не нужно. Человеку просто дают компенсацию — и все. Так что вычтем из двухсот рублей компенсации двадцать, израсходованные на штраф, а остальные оприходуем как премию за сообразительность. Но это еще не все.

— А что? — вполне серьезно спрашивает она. — Еще можно клад откопать?

— Вот ты иронизируешь, — говорю, — а тут надо деньги считать. Вот смотри: в нашем городе четыре дворца бракосочетания. Мы можем обратиться в каждый из них по очереди. Соображаешь? Четырежды сто восемьдесят — семьсот двадцать. Но и это еще не все! — вдохновенно говорю я.

Жена смотрит на меня с неподдельным интересом.

— На следующем этапе мы совершаем внутрисемейный обмен! Я переезжаю в квартиру нашего сына, он с семьей — сюда, а ты остаешься здесь.

— Ты сошел с ума! — восклицает она. — Мы с таким трудом тогда разъехались!

— Не волнуйся, — говорю. — Никаких переездов не будет. Просто мы поменяемся адресами и окажемся с тобой в разных районах. Это даст нам возможность еще дважды вступить в брак по первому разу. В твоем райзагсе и в моем… Сто восемьдесят на два — триста шестьдесят. Плюс семьсот двадцать — тысяча восемьдесят! Соображаешь? Такие деньги практически ни за что! За мелкие организационные хлопоты.

— Ну ты, между прочим, фантазируй, да не увлекайся, — говорит жена. Вообще-то она у меня очень рассудительная. Порой даже противно. — А не думаешь ли ты, что нас могут разоблачить при первой же попытке?

— Конечно, могут, — говорю. — В Московском дворце бракосочетаний № 4 проверили пятьсот заявлений о выдаче компенсаций, и оказалось, что шестьдесят из них были поданы гражданами, желавшими получить премию за сообразительность. Вот они, веселые и находчивые женихи и невесты, которые решили украсить таинство своего второго супружества небольшим финансовым фокусом. Подумаешь, государство не обеднеет! Дают — бери, а станут бить — покаешься…

Недавно в один из городских загсов обратился некий жених семидесяти трех лет, имя которого я по соображениям чистой гуманности не назову. Так вот, этот жених просил в связи с первым браком выдать ему компенсацию для приобретения обручального колечка. То, что такая компенсация существует, это хорошо. А вот то, что при проверке жених оказался вдовцом, отцом, дедушкой и прадедушкой одновременно, — это уже нехорошо. Но я надеюсь, у нас все обойдется и мы свою премию заработаем. В конце концов если в одной только Москве выплачивают в год миллионы рублей такой компенсации, то почему бы нам не получить из этих миллионов хотя бы тысячу?

— Ладно, хватит! — говорит жена. — Знаешь, мне надоело служить статистом в твоих фельетонах. Да и себя нечего в роли всяких деляг и проходимцев изображать. Пора стать серьезным человеком.

— Послушай, — говорю, — а ведь я серьезно. Свой паспорт я уже вчера потерял. Так что очередь за тобой.

ШАШЛЫК В ДУБЛЕНКЕ

Не знаю, пользуетесь ли вы блокнотами-ежегодниками, а я лично пользуюсь и очень эту штуку ценю.

Перед Новым годом я обзавожусь новым ежегодником. И перелистываю прежний, чтобы уточнить, что, когда, с кем и почему не состоялось и что необходимо перенести в план будущего года.

Ну вот, не успел я это подумать, как наткнулся на запись: «17 янв. чтв. Зв. Мар. Ив. 11–30». А рядом кружочек с минусом внутри. Это означает, что звонить-то я звонил, но результат был отрицательный, просили позвонить еще раз. А что это за Марья Ивановна и в чем она мне так упорно отказывала, убейте, не помню.

А вот запись: «5 фев. вт. зв. Прилуцк.: билеты для Н. С.».

Ну, кто такой Прилуцкий, вы сами знаете. Прилуцкий есть Прилуцкий. И мне жутко повезло, что я в позапрошлом году отдыхал с ним в одном нервно-соматическом санатории для практически здоровых больных. Он тогда под влиянием мягкого тамошнего климата и расслабляющих водных процедур пообещал мне билет в театр. Можно даже с женой. Или с приятельницей. Я года полтора колебался. Но когда Николай Степанович, большой мастер по части автозапчасти, меня любезно спросил, не силен ли я в этом вопросе, отказать не смог.

Ну вот, с билетами получился порядок. Что значит современный деловой стиль! Записано — значит, сделано. Позвольте, позвольте… А что это у меня за запись такая: «18 февр. пнд. Догов. о встр. с Борей». А рядом — даже пустого кружочка нет. Выходит, я ему и не позвонил. Господи! Боря! Да ведь это мой старинный и душевный друг. Мы уже давно собираемся с ним созвониться, плюнуть на все дела и заботы, встретиться, посидеть, потолковать о жизни. Да как же это я ему даже не позвонил? Что мне могло в тот день помешать? Ну-ка, ну-ка… М-да… Ясно. На тот же день у меня было записано: «18.00, зв. Мар. Ив. — м. крупн. габар. После 14.00 звон. насч. гост. д. Скаковского. 19.00 — рест. «Пр.», свад. п-цы Стан. Ант. Подарок». Ничего себе денек! Во-первых, опять эта неясная Марья Ивановна… Это «м. крупн. габар». ничуть не поясняет дело. Ну, «крупн. габар.» — это еще можно понять. Полные женщины в нашей жизни порой еще встречаются. Но почему в таком случае «м», а не «ж»? И потом, какое значение могут иметь ее габариты при наших с ней, я уверен, абсолютно деловых отношениях? Ну, ладно, не помню — значит, не помню. Но ясно, что время на дозванивание к ней я в тот день, конечно, потерял. А полдня на звонки директору гостиницы насчет моего дальнего киевского родственника, который с радостью остановился бы и у нас и насильно кормил бы меня всю неделю своим обязательным «Киевским» тортом? А свадьба племянницы Станислава Антоновича, которого я очень высоко ценю за его талант руководителя? А как же Боря? Неужели мы с ним потом так и не встретились? Полистаем книгу нашей быстротекущей жизни, полистаем… Кстати, интересная запись: «23 мая. птн. Достать книгу». Помнится, намаялся я с этой книгой. Раз двадцать пришлось звонить, переписывая это дело с пятницы на вторник, со вторника на четверг, с четверга на среду, с мая на июнь, с июня на июль, с июля на август… Это дело, как снежный ком, обрастало другими делами. В ежегоднике одна за другой появлялись записи: «Подписка на ж. «За рул.» для Кошкина А. П. — зв. Иванову Ф. Р.». «Щенок ризеншнауцера для Иванова Ф. Р. — зв. Белоусу Н. В.». «Кактус нижнетагильский для Белоуса Н. В., зв. Геворкянову А. Ш.». Ну, в общем, и так далее. Наконец, 13 окт. в понедельник рядом с записью «Достать книгу» я поставил кружок с крестиком в середине и водрузил книгу на полку. И как только я сбросил с плеч эту гору, в моем деловом блокноте появилась запись: «14 окт. Догов. о встр. с Борей». И опять, смотрю, она осталась безо всякой пометки. Да что же это я за человек такой! Неужели для меня вся эта суета важнее встречи с душевным другом? Неужели я не мог в тот день отказаться от похода в гости к скучному и самовлюбленному Петровки ну, где ожидался в тот вечер не знакомый мне знаменитый хоккеист В.? Неужели не мог плюнуть, наконец, на эту гигантскую кучу мусора у меня под окном и по крайней мере в этот день — 13 октября, понедельник — не беседовать с Марьей Ивановной из конторы механизированной уборки нашего района? Да, да, с той самой. Ибо буква «м» в той записи означала м(усор). Мусор крупногабаритный, вывозку которого она никак не могла обеспечить.

Нет, конечно, единственное, что могло бы оправдать меня в глазах Бори в тот день, — это запись: «Шашлык в дубленке» — фельетон о баранах (бюрокр. методы их разведения). Написать и сдать». Но ведь я его не написал, этот фельетон, и не сдал по сей день. И остроумный заголовок, подаренный мне на день рождения знакомым физиком, так и остался неиспользованным. Ну, да ладно, заголовок я еще как-нибудь пристрою. Хотя бы назову так свой новогодний фельетон. В конце концов он может символизировать наши неосуществленные личные намерения, которые нам еще надо осуществить. Но вот с Борей в уходящем году я уже никак не встречусь. Время истекло.

…Я раскрываю свой новенький «Ежегодник» и в разделе «Важнейшие дела года» записываю:

Вернуться к нашим баранам.

Звонить Мар. Ив.

Прочитать книгу.

Сходить в театр.

Боря — обязательно!

Не знаю, пользуетесь ли вы деловым блокнотом, а я лично пользуюсь. И очень эту штуку ценю.

С новым ежегодником!