Библиотека географа

ВОТ ЧТО Я ДОЛЖЕН СКАЗАТЬ ОТНОСИТЕЛЬНО ЗАВЕРШЕНИЯ ОПЕРАЦИИ «СОЛЬ»

— Итак, — сказал Тону. Он стоял в проеме открытой двери, держась за дверную ручку и поставив одну ногу за порог. — Кажется, я ответил на все интересующие вас вопросы? — В конце фразы он повысил голос и вскинул брови.

— А Албанец Эдди?

— Ах да, Эдуард… Похоже, мы про него совсем забыли. — Он криво улыбнулся, и мне показалось, будто я смотрю на опасную рептилию, готовую в любой момент на меня броситься. Странно, что кто-то мог ему доверять. — Эдуард был талантливым контрабандистом. В совершенстве овладел этим искусством еще при советском режиме с его недоверием и маниакальной подозрительностью. И мы не сомневались, что в этой либеральной стране, где принято доверять людям, он преуспеет в своей деятельности.

— И что же с ним случилось?

Тону хотел было вернуться в квартиру, но передумал и остался в прежней позиции — с рукой на дверной ручке и ногой за порогом.

— Он был похож на Яна — такой же жадный, лживый и лицемерный. С другой стороны, Эдуард работал по найму и был лишь временным членом нашей группы. Хотя он помог нам заполучить кое-какие нужные вещи, пользоваться его услугами на постоянной основе мы не собирались…

— Какие вещи?

Тону отлепился от дверной ручки и сделал шажок назад, снова ступив в коридор.

— Я не буду отвечать на ваши вопросы. Вы и так знаете больше, чем нужно.

— Ничего подобного, — возразил я. — Сейчас у меня к вам больше вопросов, нежели три часа назад. Вы не можете так просто взять и уйти… То, что вы мне до сих пор рассказывали, не имеет никакого смысла…

— Какую часть моих объяснений вы не понимаете?

— Всё, все части. Я просто не могу поверить…

— А вам и не надо. Я лично не знаю такого закона, который обязывал бы кого-либо верить в ту или иную истину. Вам следовало быть более благодарным, знаете ли. Людей убивают и за менее ценную информацию, нежели та, которую вам доверили.

— И вы, значит, думаете, что я буду молчать?

— Надеюсь ли я на ваше молчание? — рассмеялся Тону. — Конечно. Ну кому вы об этом расскажете? Кто вам поверит? Думаю, на сей счет мы можем быть спокойны. Однако предусмотрели все возможности. Так что если вы вдруг разговоритесь, я могу снова нанести вам визит. Кроме того, теперь, когда Ян разбудил любопытство людей, которые ищут «Изумрудные скрижали» и желают их приобрести, вы, начав распространяться о своих знаниях в этой области, несомненно привлечете к себе внимание куда более жестоких и бескомпромиссных, нежели мы, субъектов. Между тем, как я уже говорил, мы в скором времени уедем отсюда и помочь вам будет некому.

— А что, если я все-таки решусь на это, наплевав на все опасности? Право же, история того стоит, — сказал я, блефуя. Впрочем, блеф был так себе, слабенький, ибо никакой решимости продолжать игру я в себе не ощущал.

Тону, одарив меня разочарованной улыбкой, пожал плечами:

— Как вы понимаете, я не собираюсь поселиться у вас в квартире. И не смогу контролировать ваши действия. Хочу, однако, напомнить, что в случае опубликования материалов на эту тему вас привлекут к суду за незаконное насильственное вторжение и, возможно, по подозрению в убийстве. Так что если вам вдруг захочется ознакомиться с современным положением дел в тюрьмах штата Коннектикут, мистер Сикль, будьте уверены, сделает все, чтобы это ваше желание осуществилось. Впрочем, если бы мы думали, что вы тупы и упрямы до такой степени, то ни вас, ни вашего приятеля Джозефа, ни его дядюшки уже не было бы в живых. Так что проявите мудрость, мистер Томм, не нарывайтесь на неприятности. Это квинтэссенция того, что я могу вам пожелать.

С этими словами Тону вышел из моей квартиры, аккуратно прикрыв за собой дверь и демонстрируя тем самым, что хорошие манеры свойственны ему при любых обстоятельствах. Я слышал удаляющийся звук его шагов на лестнице, а выглянув из окна, увидел, как он садится в неброский автомобиль неопределенного цвета. Заведя мотор, Тону включил указатель поворота, хотя других машин на улице не было, и поехал в южном направлении — вон из города Линкольна.

Было уже слишком поздно или слишком рано, чтобы ложиться спать. Должен признать, что у меня до сих пор проблемы со сном. Впрочем, по мере того как проходят дни и эти события все больше от меня отдаляются, сон понемногу нормализуется. Как известно, мельницы Господа Бога мелют медленно, но перемалывают все.

Итак, вместо того чтобы идти спать, я принял душ, побрился и выпил полный кофейник кофе, который, впрочем, вмещал не более двух чашек, поскольку в этой квартире буквально все, включая посуду, было рассчитано только на одного жильца. Покончив с кофе, я в семь пятнадцать утра поехал на работу.

Я был сам не свой, словно набитый ватой. Как человек, который пытается танцевать, когда музыка кончилась, или, вывернув из потока уличного движения, оказывается вдруг в глухом тупике. Кроме того, меня преследовало ощущение, будто я опоздал на какое-то очень важное для себя мероприятие. Нечто подобное хотя бы раз в жизни испытывает каждый человек — за исключением, быть может, тех, кто проводит свою жизнь в разъездах или способен безошибочно угадывать время.

Подобные чувства я испытывал, когда учился в последнем классе и на выпускном курсе университета. И вот теперь они снова меня посетили, и я понял, что надо срочно что-то менять в своей жизни. В противном случае придется до конца своих дней лелеять в душе ощущение потери и неудовлетворенности действительностью. Я выбрал первое.

— А вот и он, — сказал Арт, даже не потрудившись поднять на меня глаза, когда я вошел в комнату.

— Что вы здесь делаете в такую рань? — спросил я.

— Чем старше становишься, тем хуже спится.

Вспоминая Арта, я чаще всего представляю его таким, как в то утро, когда он сидел в своем закутке, откинувшись на спинку кресла и задрав на стол ноги, и просматривал свою любимую «Таймс». В углу рта у него, как всегда, дымилась сигарета, а на столе стоял термос с кофе.

Носком ботинка он переправил в мою сторону лежавшее у него на столе письмо.

— Нашел сегодня утром под дверью редакции. И подумал, что сначала дам тебе его прочитать, а уж потом узнаю, как обстоят дела с некрологом.

Я кивком поблагодарил Арта, опустился на стул и вскрыл конверт. Еще до того, как мне удалось разобрать паутинный почерк, я уже знал, кто отправил послание.

Последняя строчка, несомненно, немного меня утешила — но только немного. Ведь, в сущности, в своем письме ты сказала мне следующее: «Я помогла убить старика, и сделала это по причинам слишком возвышенным и благородным, чтобы ты мог меня понять; я уехала вместе с убийцей, но знаю, что ты неплохо пишешь, поэтому хочу получить твои записи о своих деяниях, за что буду вспоминать о тебе с теплым чувством». Как, интересно знать, я должен был на это реагировать? Что предпринять?

Повинуясь ложно истолкованному рыцарскому чувству или вполне прагматичному писательскому эгоизму, я действительно написал своего рода отчет о наших встречах, но теперь полностью отказываюсь от каких-либо прав на это сочинение. Надеюсь, ты не рассердишься, когда будешь читать о себе в третьем лице? Так мне было удобнее думать о тебе и разговаривать с тобой. Я также очень надеюсь, что ты сожжешь мой опус после прочтения. Однако если тебе захочется его сохранить, я, как ты понимаешь, воспрепятствовать этому не смогу. Черт, я даже сомневаюсь, что смогу когда-нибудь тебя найти.

Похоже, мне осталось только одно: рассказать о судьбе нескольких второстепенных героев — все они простые смертные — этой истории, которая теперь находится в полном твоем распоряжении. Прочитав твое письмо, я напечатал для Арта вот эту заметку, появившуюся в следующем выпуске «Курьера»:

Вставив готовый текст в ксерокс, я услышал, как под Артом заскрипел стул.

— Вот, значит, чем все закончилось? — сказал он, подходя к моему столу и с любопытством на меня поглядывая. — И это итог бесконечных разъездов между Линкольном и Уикенденом и напряженной недельной работы с полицейскими источниками?

— Ничего у меня не вышло, — вздохнул я.

— Что значит «не вышло»? А полицейские файлы? А другие материалы… о том… о том… — Он несколько раз хватанул руками пространство перед собой, словно пытаясь выловить недостающие сведения из воздуха. — Тебе лучше знать, о чем… Почему ты не использовал другие материалы?

— А никаких других достоверных материалов нет. Множество слухов и домыслов и очень мало фактов. Не за что зацепиться.

— Что ж, посвяти этому еще неделю. Если ты хочешь опубликовать свою писульку — отлично, публикуй, но это не значит, что нужно сбрасывать со счетов историю в целом. Продолжай копать. Если уж не ради этой газеты, то хотя бы ради Линни и своей будущей карьеры.

— Послушайте, я сильно сомневаюсь, что из этого можно извлечь что-то стоящее. Мне бы хотелось заняться чем-нибудь другим.

— Может, тебе нужно сообщить мне нечто конфиденциальное?

— Что, к примеру?

— Ну не знаю… Может, ты пытаешься защитить свой источник? — Я внимательно на него посмотрел. — Моя дочь, знаешь ли, произносит эту фразу всякий раз, когда намекает, чтобы я не вмешивался не в свое дело. — Я улыбнулся, но ответной улыбки у Арта не вызвал. — Но я не могу требовать от нее правдивого ответа, поскольку она у меня не работает. — Он извлек листок с моим некрологом из ксерокса и отшвырнул в сторону. — Так ты собираешься сказать мне, что происходит? Почему ты не продвигаешься дальше в своем расследовании?

Некоторое время я сидел молча, созерцая поверхность стола, и наконец тихо произнес:

— Был бы рад рассказать вам обо всем, Арт. Честно. Но не могу. О'кей? Так что ничего, кроме этого некролога, у меня нет. Хотите — печатайте его, не хотите — не печатайте. Можете даже меня уволить, если пожелаете…

— Господи, Пол! Кажется, я уже говорил, что не собираюсь тебя увольнять… Просто все так странно… Сначала ты с энтузиазмом раскапывал это дело, меня им заразил — до такой степени, что я сосватал тебе знакомую редакторшу из бостонской газеты… А теперь… А теперь все выглядит так, словно кто-то выключил программу. Ладно, не хочешь говорить, что произошло, — не надо. Но я тоже внес в это дело свои два цента и в этой связи должен сказать, что, отказавшись от него, ты, возможно, совершаешь ошибку. — Он замолчал и, склонив голову набок, с минуту меня рассматривал, словно пытаясь определить, сколько я вешу.

Я пожал плечами и устремил свой взор через окно на озеро Массапог и прилегающие к нему улицы. Всюду была тишь да гладь — как и у нас в редакции. Воистину Линкольн — тишайший город, предназначенный для уик-эндов. Признаться, он мне нравился; я даже был бы не прочь снова его посетить — через несколько лет. Но так уж вышло, что он меня не принял, отверг. Кажется, Тону говорил, что нет людей, которые не проигрывали бы хотя бы раз в жизни. С этим нужно смириться и жить дальше.

Когда я сказал Арту, что хочу уволиться, его реакция показалась мне какой-то неопределенной, размытой. Он не выразил по этому поводу энтузиазма, но и тешить мое эго и просить одуматься тоже не стал. Он вообще никак мои слова не прокомментировал и просто вернулся к себе в кабинет. Я же остался за своим столом и попытался заняться каким-нибудь делом, не напоминающим хаотичные сборы уволенного мелкого служащего.

Около полудня Арт вышел из своего кабинета и повел меня в ресторан «Колонист» — на ленч и, как он выразился, для «задушевной беседы». Там он спросил, куда я собираюсь направить свои стопы. Поскольку я не думал об этом, пока он не задал мне вопроса, то сказал лишь, что вернусь в Бруклин и поживу там некоторое время, пока не решу, как быть дальше. Потом мы обсудили, к кому мне следует обратиться в поисках работы и куда ему послать рекомендательные письма. Он обещал мне такие хорошие рекомендации, что, по его словам, с ними можно будет «поступить хоть на небо». В отличие от многих знакомых мне людей он не пытался давать мне руководящие указания — он вообще никогда не пытался руководить мной. Просто принимал к сведению мои деяния или решения и обрисовывал их возможные последствия. Он не стал уговаривать меня остаться, за что я до сих пор ему благодарен, и просто спросил, когда я собираюсь уезжать.

— Как только соберу свои пожитки и погружу в машину, — ответил я.

— Приходи ко мне в пятницу обедать, — сказал он, посматривая на меня краем глаза, словно опасаясь, что я могу ему отказать. — Донна хотела бы попрощаться с тобой и пожелать тебе доброго пути.

— Хорошая мысль. Обязательно приду.

Мне и вправду было у них хорошо: они отнеслись ко мне как к собственному сыну, и этот прощальный обед напоминал скорее проводы, которые устаивают домашние по случаю отъезда близкого родственника. Донна плакала, мы с Артом много пили, Остел же, используя в качестве наглядного пособия зернышки кукурузы и косточки от оливок, вдохновенно повествовал о единственном сражении, в котором участвовали жители города Линкольна. Дана, дочь Роленов, приехавшая к ним из Нью-Йорка на уик-энд, оказалась приятной девушкой с таким же, как у отца, продолговатым лицом и мягкими манерами. Помимо прочих достоинств, она обладала способностью подмечать в людях хорошее, вытаскивать это наружу и демонстрировать окружающим. По нынешним временам — редкое, достойное зависти качество.

Мы с Даной пару раз встречались после того, как я переехал в Бруклин и вновь обосновался в своей комнатушке, где провел детские годы. Из окна я мог наблюдать тот же кусок парка с пожухлой травой и угол площади Гранд-Арми-плаза, которые видел в детстве. Кроме того, держа голову под определенным углом, я созерцал с кровати верхнюю часть Триумфальной арки, как и мой дядюшка Шон, обитавший в этой комнате в мое отсутствие. Мы с матерью довольно быстро вернулись к тем отношениям, которые практиковали, когда мне было шестнадцать. Когда она спрашивала меня, куда я направляюсь, я бормотал нечто невразумительное. Когда я спрашивал ее, скоро ли обед, она отвечала ворчанием. Так нам обоим было и легче, и комфортнее. Хотя бы потому, что, приходя под вечер домой, я постоянно задавался вопросом, не в последний ли раз возвращаюсь под родной кров и не съеду ли отсюда в самое ближайшее время.

Моя невестка Анна была, казалось, весьма обеспокоена, что я, журналист в прошлом и бездельник в настоящем, могу ввергнуть ее сына и моего племянника в пучину ничегонеделания уже самим фактом своего общения с ним. У меня есть все основания полагать, что если этот парень доживет до восемнадцати без нервных срывов и серьезной химической зависимости, то это будет невыносимо нудный и скучный тип.

Мы с Артом уже не раз обсуждали, куда мне пойти работать, хотя я, честно говоря, особой потребности в новом рабочем месте не ощущаю. Возможно, это последние в моей жизни продолжительные каникулы. Зимние каникулы в Уикенденском университете длились шесть недель, что было данью традиции, в основе которой лежал энергетический кризис семидесятых, когда помещения нечем было отапливать. Помнится, я воспринимал их как период безграничной свободы, позволявшей осознать себя и накопить силы для следующего семестра. Но как бы то ни было, я собираюсь после новогодних праздников посетить редакторов газет в Хартфорде, Уикендене, Манчестере и Конкорде. Посмотрим, что из этого получится.

Через несколько дней после отъезда из Линкольна я позвонил Джо Джадиду, чтобы узнать, как у него дела. Все получилось точно так, как обещал Тону. Фотографии, запечатлевшие вторжение Джо в дом Яна, были пересланы адвокату Вернуму Сиклю, который, в свою очередь, отослал их Джо. В прилагавшемся к фотографиям послании было сказано, что Джо, если не хочет лишиться работы, должен немедленно прекратить расследование. Джо так и поступил (то есть бросил это дело). Кроме того, он попросил Сэлли не отвечать на звонки своих приятелей из ФБР. После этого Джо отбыл определенный ему начальством срок сидения на одном месте, больше никуда от своего стола не отлучаясь. Принимая во внимание тот факт, что некоторые из его неприятностей имели прямое отношение к моей скромной особе, он разговаривал со мной по телефону исключительно любезно. Я сказал ему, что ищу работу. На это он мне заметил, что лучше уж я, чем он. И выразил надежду, что работу в Уикенденской газете я не найду, поскольку ему совершенно не улыбается со мной общаться.

Джо сообщил об этих фотографиях своему дядюшке, который сразу же согласился прикусить язычок и никому о Яне и его странном хобби не рассказывать. Все сделанные Яном в кабинете усовершенствования, а именно: сложные замки на дверях, плексигласовые стекла на окнах и сейф — были по приказу профессора Джадида в один из уик-эндов незаметно сняты и унесены на склад, после чего кабинет передали профессору, который должен был занять его в следующем семестре. Найденные в офисе книги — за исключением двух или трех, которые профессор Джадид отнес домой, — перекочевали в библиотеку факультета. Профессор, правда, обещал передать их родственникам Пюхапэева, если таковые вдруг объявятся. Мы с профессором разговаривали как-то по телефону и, прощаясь, согласились, что было бы неплохо поддерживать отношения. Возможно, на этот раз так и будет (в конце концов, я могу взять инициативу на себя).

Пару недель назад я хотел одного: побыстрее уехать из Линкольна. Теперь, насидевшись в своей детской спаленке, где мои контакты с внешним миром были сведены к созерцанию сериала «Закон и порядок» по каналу НЮ-1 в четыре часа пополудни (контакты с Анной, Даной, матерью и Виком не считаются), я вдруг подумал, что готов дать руку на отсечение, лишь бы только снова там оказаться. Это, однако, все эмоции, а эмоции, особенно такие сильные, быстро проходят.