Библиотека географа

ОТЕЦ ЕГО — СОЛНЦЕ, А МАТЬ — ЛУНА

Озеро Массапог казалось из окна необычно спокойным и тихим и загадочно мерцало подобно опалу в свете позднего осеннего солнца. Ни рыбаков, ни лодок не было видно. Телефоны в редакции не звонили, мы с Артом хранили молчание.

Стрелки на часах, показывали начало десятого, Остел еще не приходил, Нэнси не вернулась из отпуска. Легкий бриз рябил воду у берега и шевелил почти голые ветви деревьев. Мы сидели в кабинете Арта. Он, по обыкновению, дымил сигаретой, перед ним стояла чашка с кофе, я же держал в руках газету. Другими словами, утро еще не переросло в рабочий день.

Предыдущий вечер я провел у телевизора, следя за перипетиями весьма среднего футбольного матча, который показывали по спортивному каналу. В это время года, когда осень трансформировалась в зиму, команда «Джетс» только делала вид, что играет. На самом деле она доигрывала. В настоящее время стратегия «Джетс», по мнению моего брата Виктора, заключалась в том, чтобы «как-нибудь дотянуть до конца игры». Так уж вышло, что четыре матча в сентябре и октябре, которые команда рассчитывала выиграть, она проиграла, а три матча в ноябре и начале декабре, которые по всем показателям должна была проиграть, — наоборот, выиграла. В этой связи на ее положение в турнирной таблице уже мало что могло повлиять, и футболисты откровенно халтурили.

Донесшиеся из коридора быстрые решительные шаги вывели нас с Артом из транса. Мы почти синхронно перевели взгляд на дверь, которая в следующее мгновение распахнулась.

— Я приготовила ленч, чтобы тебе было чем заморить червячка в течение дня. Ты не можешь жить только на табаке и кофеине — особенно в твоем возрасте и с твоим сердцем. — Донна Ролен театрально промаршировала к столу своего мужа, держа перед собой пластмассовый контейнер с большим сандвичем, декорированным лежавшим сверху яблоком. Арт поморщился — тоже слегка театрально, — взял у жены контейнер, открыл его и понюхал содержимое.

Донна перевела дух и повернулась ко мне.

— Привет, дорогуша. Мой не слишком на тебя давит? Что это у тебя — сандвич с ветчиной? Ты что, уже принялся за ленч?

К своему стыду, должен признать, что действительно ел сандвич с ветчиной в девять часов утра.

— Нет, и еще раз нет. Это не ленч, а завтрак с ветчиной — моя мать, знаете ли, родом из Голландии. А вот ленч я с собой сегодня не захватил — слежу, знаете ли, за своей девичьей фигуркой.

Она расхохоталась, да так громко, что, вероятно, зашевелилась черепица на крыше — моя примитивная шутка не могла и претендовать на такую реакцию.

— Ты протянешь ноги. Не понимаю, как можно думать, если моришь себя голодом? При такой диете даже самый простой вопрос поставит тебя в тупик. — С этими словами она выхватила контейнер с ленчем у своего мужа и поставила на стол передо мной. — Все равно он никогда мои сандвичи не ест. Только вид делает. Так что бери его себе. Он с индейкой. Ты любишь индейку? — Я кивнул. — Вот и хорошо. И не позволяй ему над собой насмехаться, — ткнула она пальцем в мужа, который напустил на себя выражение оскорбленной невинности. — Надеюсь, ты знаешь, что делать, если он начнет тебя вышучивать?

— Ответить ему тем же? Надеть на палец волшебное кольцо, защищающее от насмешек, как от блох?

Донна посмотрела так, будто у меня вдруг выросла вторая голова, заставив задаваться вопросом, уж не задел ли я невольно ее сверхтонкие чувства, взращенные Новой Англией. Но тут она широко раскрыла рот и расхохоталась еще громче прежнего.

— Тебе нужно отсюда сматываться. Найди себе компанию молодых людей, делай глупости, веселись напропалую! Арт слишком тебя любит — потому и держит возле себя. Правда, Арт? — Она даже не повернулась к мужу за подтверждением. Тем не менее я заметил, как он кивнул, после чего закатил к потолку глаза. — В твоем возрасте, мальчик, надо почаще выбираться на свежий воздух. Не беспокойся, мы без тебя не пропадем…

Я знал об этом. Арт и Донна не пропали бы ни при каких обстоятельствах. Им довелось жить в таком количестве разных стран, какое мало кому удалось посетить даже в качестве туриста. При этом семейная рутина и демонстративные отношения типа «властная жена — подкаблучник-муж» оставались неизменно комфортными для обоих, в духе семейной комедии, однако основанными на глубокой и проверенной взаимной любви. Мои родители последние десять лет старались не оставаться вдвоем в одной комнате, чета же Ролен в течение сорока лет вряд ли провела друг без друга хотя бы одну ночь. Семья Донны жила в Линкольне на протяжении двухсот лет, и хотя жена Арта постоянно рассуждала о жесткости, замкнутости и эмоциональной холодности обитателей Новой Англии, не было случая, чтобы она не приготовила мне обед в мой первый месяц пребывания в этом городе. Образно говоря, я никогда не уходил от нее без куска хлеба с маслом, даже если это был ленч, отобранный у мужа для последующей передачи мне.

— Ты сказал ему? — спросила она у Арта. Тот покачал головой.

— Мне уже можно начинать волноваться? — спросил я.

— Да, ты уволен, о, мой единственный ведущий репортер! — Арт подмигнул мне и повернулся к Донне. — Он действительно настолько наивен, что полагает, будто я могу его уволить и позволить Остелу превратить эту газету в какие-нибудь «Провинциальные узоры»! У тебя, мой мальчик, нет причин для волнения. Просто мы с Донной говорили вчера об умершем профессоре и…

— Я никогда не встречала этого парня, — перебила Донна. — А между тем считала, что я знаю здесь всех. Ну, за исключением тех типов, что приезжают сюда на уик-энды. — Последние слова она произнесла так, будто речь шла о тараканах. — Но я слышала о нем.

Я потянулся за свои блокнотом.

— Где? От кого?

— От нашей новой учительницы музыки. — Донна работала библиотекарем в Академии Талкотта, местной закрытой средней школе. — Она снимает квартиру на первом этаже принадлежащего Мери де Соуза дома, что выходит окнами на Орчад-стрит. Этот ваш профессор жил на Орчад-стрит?

Я сверился со своими записями и согласно кивнул.

— Тогда это точно он. Она часто рассказывала мне о странном старикане из дома напротив. Говорила, что у него нет друзей, что он родом из далекой страны, ужас как много всего знает, но живет одиноко и это очень печально, — ну и так далее в том же духе. Насколько мне известно, она для него готовила и даже играла с ним в шашки.

— Как ее зовут?

— Ханна Роув. Она начала работать у нас в этом году, и все наши мальчики сразу же на нее запали.

— Она что — хорошенькая? — Я старался, чтобы мой голос звучал ровно и бесстрастно, но поскольку давно уже был лишен романтических встреч, заинтересованности в вопросе сквозило больше, нежели я хотел показать.

— Вот видите! — расплылась в улыбке Донна. — Все-таки он живой человек и ничто человеческое ему не чуждо. — Она рассмеялась. Я покраснел. — Ханна очень хорошенькая. Разве что малость высоковата, но это единственный ее минус, если высокий рост можно считать недостатком. — Донна сделала паузу, перевела дух и понизила голос. — Честно говоря, любимицей коллектива ее не назовешь. Хотя мы, например, отлично ладим.

— А что с ней не так? Почему ее недолюбливают?

— Трудно сказать… Вероятно, мне не следовало затрагивать эту тему. Но уж коли мы об этом заговорили… Возможно, все дело в том, что молодая красивая женщина невольно вызывает пересуды среди людей предпенсионного возраста.

Я неопределенно кивнул. Мне еще не приходилось слышать, чтобы Донна отзывалась критически о своих знакомых, и теперь она, совершенно очевидно, чувствовала себя не в своей тарелке.

— Значит, Ханна вам все-таки нравится? — спросил я.

— Разумеется, нравится… Хотя не могу утверждать, что знаю ее достаточно хорошо. Но она вежливая и серьезно относится к служебным обязанностям. — Донна сделала паузу и сглотнула. — Признаться, я пока не думала приглашать ее на ужин или какое-нибудь семейное мероприятие, но с другой стороны… По-моему, она достаточно искренняя и сердечная.

— Думаете, она станет со мной разговаривать?

— Думаю, станет. Во всяком случае, очень на это надеюсь. Мне кажется, с твоим обаянием тебе нечего опасаться. — Она протянула руку и ободряюще похлопала меня по коленке.

— Не уверен в этом, но все равно спасибо. Вы не знаете, случайно, номер ее домашнего телефона?

— Номер ее телефона? Как-то мы очень уж быстро продвигаемся, ты не находишь? — подмигнула она. — Боюсь, я не знаю ее домашнего номера, но уверена, что в отделе информации он есть. Однако лучше позвонить прямо в школу. Она будет там, это точно. Кстати, мне нужно туда вернуться. Я сказала Джоанне, что отлучусь всего на пять минут. — Донна взглянула на часы и посмотрела в окно. Подобно большинству линкольнских старожилов, она, ненадолго отлучаясь, никогда не выключала мотор своей машины (я всякий раз удивлялся, наблюдая этот феномен). — О'кей! — воскликнула она, поворачиваясь к Арту. — Надеюсь, ты сегодня все-таки поешь? Ленч, который я приготовила, съест Пол, ну а тебе придется заскочить домой и взять что-нибудь из холодильника.

— Пытаешься учить меня, что делать? Почему бы тебе заодно не напомнить, чтобы я не стоял долго у открытого холодильника? Вдруг продует? — Арт подпер щеку рукой, приняв позу обиженного школьника.

Донна показала ему кулак и по-матерински поцеловала в лоб.

— Ему просто повезло, что я его люблю. В противном случае я бы его убила… Ну пока, мальчики. Главное, не перерабатывайте! — И она кокетливо помахала нам на прощание, прежде чем покинуть кабинет.

Когда ее шаги затихли в коридоре, я положил ленч Арта на его стол, но он пододвинул его ко мне.

— Тебе в любом случае придется съесть это. Я захвачу что-нибудь из дома.

Я пожал плечами и взял контейнер, задаваясь вопросом, когда мой родной отец в последний раз предлагал мне сандвич, приготовленный дома, но ничего такого не вспомнил. Мы с отцом не были близки до такой степени. Другое дело, мой брат Виктор, который окончил факультет правоведения, обзавелся семьей, собственным домом и играл в гольф по уик-эндам. К нему отец по причине сродства характеров испытывал большее притяжение. Виктор же ухитрялся поддерживать родственные отношения и с отцом, и со мной ровно в той степени близости, которая всех устраивала.

Всякий раз, когда отец интересовался, чем я собираюсь заняться в жизни, в его голосе заранее сквозили пессимистические нотки. Эти же нотки звучали, когда на День благодарения в прошлом году он заявил мне, что «многие очень успешные люди начинали свою карьеру с того, чем ты сейчас занимаешься». Я сказал жене Виктора Анне, что сие стоит отпраздновать, и попросил подать к столу три бутылки вина. Когда же отец огорчился, что я расстался со своей, как он выразился, «весьма умной девушкой ориентального происхождения», я потребовал принести еще три, чтобы заодно отметить и это. В последнее время отец изменил тактику и вместо декларативного недовольства все чаще выражал по моему поводу сожаление — особенно когда узнал, что мне нравится моя работа и я собираюсь заниматься ею и впредь. В этой связи я все время тянул со звонком ему, поскольку не сомневался, что он пригласит меня на Рождество к себе в Индианаполис, где, то и дело вздыхая, будет обсуждать мое поведение со своей новой женой, постоянно напряженной искусственной блондинкой, и обретенными во втором браке великовозрастными тупоголовыми пасынками.

— Между прочим, ты сейчас занимаешься самым настоящим журналистским расследованием, — заметил Арт, — а не обычной рутинной работой, связанной с жизнью местной общины, которую делал раньше для моей газеты.

Я неопределенно пожал плечами, поскольку не до конца понимал, к чему он клонит.

— Я это к тому, что такой материал надо печатать в более крупном издании, нежели наш «Курьер».

— В каком, к примеру?

— Чтобы обсудить это, я и попросил тебя прийти сегодня пораньше, — сказал Арт и потянулся к телефону.

— Кому вы собираетесь звонить?

— Линни, — бросил Арт, набирая номер. — Иначе говоря, Эйлин Коулин. Она заместитель редактора большой бостонской газеты, мы с ней… — И замолчал на полуслове, прислушиваясь. — Линни? — певуче повысил он тон на втором слоге, и губы его растянулись, словно в широкой улыбке. — Да, нормально. А как ты? Подожди секундочку — я включу громкую связь.

В офисе послышалось низкое женское контральто с сильным бостонским акцентом.

— …надоело слушать тебя в этом чертовом динамике. Пора уже встретиться, как это делают все нормальные люди.

— Линни, ты помнишь, на вечере у Метцгера я упоминал о парнишке-репортере, который на меня работает? О Поле Томме?

— Помню.

— Ну так вот: сейчас Пол у меня в офисе. Корпит над материалом, на мой взгляд, больше подходящим для твоего издания, чем для моего.

— Неужели? Что ж, рекомендации Арта Ролена дорогого стоят. Я вся внимание. Путь расскажет о своей работе.

Арт ткнул в мою сторону пальцем и кивнул. Я поведал Линни свою историю в максимально сжатом виде, выделив ее темные стороны (а именно: загадочный образ параноика профессора, носившего при себе пушку и иногда стрелявшего из нее, не установленную пока причину его смерти, неизвестных типов, звонивших из платного таксофона с сообщением о случае со смертельным исходом, возможное ограбление, полицейское досье мертвеца) и опустив банальный вариант возможного развития событий (смерть одинокого чудака профессора от естественных причин).

— Что ж, — произнесла Линни, когда я закончил свое повествование, — вас послушать, так в этом деле и впрямь что-то есть. С другой стороны, опять же исходя из ваших слов, оно может оказаться абсолютной пустышкой. История тем не менее любопытная. Скажите, Арт руководит вами или только дает вам советы?

— Только советы, дорогуша, — заверил Арт. — Паренек действует, опираясь в основном на собственные силы.

— Сделайте мне любезность, Пол, — засмеялась она. — Говорите в трубку, а то когда вы кричите в динамик, у меня фонит. Благодарю, так лучше. Итак, подведем некоторые итоги. Арт хорошо отзывается о вас, а для меня он авторитет. Он считает, что вы думаете, будто напали на интересное дело. Если вы действительно так думаете и сможете это доказать, то он прав — это дело не для вашего «Курьера». Если выяснится, что оно и впрямь стоящее, дайте мне знать, и мы обсудим наше сотрудничество более детально. Вне зависимости от результатов вашего расследования нам также важно знать, что интересного происходит у вас на местах. Если вы в процессе своих изысканий раскопаете какой-нибудь колоритный местный материал, сразу же поставьте нас об этом в известность. Ну а теперь передайте, пожалуйста, трубку Арту. Вам же хочу пожелать удачи и новых плодотворных контактов с нами.

Арт попрощался с Линни, высказав весьма галантное, но не осуществимое в ближайшее время предложение встретиться, и повесил трубку.

— Ну так как — она обещала выделить для тебя место?

Я кивнул.

— В том случае, если в этом деле обнаружится что-то действительно интересное… Скажите, что она имела в виду, говоря о колоритном местном материале?

— Тебе, помимо всего прочего, придется освещать события в нашей глубинке, поскольку их местный корреспондент — субъект чрезвычайно ленивый и ненадежный.

— И кто же это?

— Я, — сказал он с обезоруживающей улыбкой. — Пишу одну статью в несколько месяцев; ты же сумеешь сдавать по статье в месяц. Оплата приличная, материал особых усилий не требует, а кроме того, это повод лишний раз напомнить о себе, если уж ты захочешь перебраться в Бостон. А ты, поверь мне, этого захочешь. Что же касается твоего расследования, то продолжай копать где только можешь. — Он указал на телефон. — Ну так как — будешь звонить этой учительнице музыки?

Если профессиональные бегуны спонсируются изготовителями спортивной обуви, то репортеров должны спонсировать производители телефонов: никто, кроме нас, да еще, пожалуй, продавцов из телемагазинов, не эксплуатирует их с такой интенсивностью. Я набрал номер школы, и мне ответил занудливый местный грамматист.

— Академия Талкотта. Миссис Терли на проводе. Чем могу помочь?

— Я бы хотел поговорить с Ханной Роув.

— Мисс Роув больна, и ее сегодня не будет. Хотите оставить для нее сообщение?

— Честно говоря, мне нужно поговорить с ней лично. У вас есть номер телефона, по которому я мог бы с ней связаться?

— С кем я разговариваю? Представьтесь, пожалуйста.

— Это ее кузен Берт, — солгал я, заставив тем самым Арта затрястись от сдерживаемого смеха. — Звоню ей, поскольку сегодня вечером планирую проехать через Линкольн, в связи с чем хотел бы завернуть к ней и поболтать. Проблема в том, что я оставил ее телефонный номер у себя в Филли и не могу связаться с женой, чтобы ею получить. Может, выручите меня и поможете перемолвиться с ней словом?

— Обычно мы так не поступаем, но уж коль скоро вы ее родственник — ведь вы ее родственник, не так ли? — я, так и быть, дам вам номер. Записывайте: пятьсот пятьдесят пять-ноль-семь-девяносто один. И передайте ей, что все мы за нее волнуемся и надеемся на ее скорейшее выздоровление.

Я тогда не верил ни в судьбу, ни в рок, ни в предначертание — то есть во все то, что Ханна называла «признаками деятельности высших сил на земле». До встречи с ней я смотрел на такие верования снисходительно — как на безвредную попытку некоторых не слишком просвещенных людей хоть как-то художественно упорядочить окружающий их бессистемный в своей основе мир. Теперь же я активно все это презираю, ибо подобные верования опасны, в том числе и потому, что создают ненужные иллюзии, даже, я бы сказал, вызывают галлюцинации. Теперь я знаю, что люди верят в это, прежде всего теша собственное тщеславие. Однако, презирая за это других, я равным образом презираю и себя самого — за то, что позволил ей так быстро увлечь и очаровать себя.

Тем не менее я продолжаю думать, что тот телефонный звонок был и впрямь совершенно необыкновенным событием. Я сохранил записи о нем в своем дневнике, который начал вести в тот самый вечер, хотя ее слова и без того засели у меня в памяти словно вырезанные изо льда иероглифы, вмерзшие в мозг. Я рассказываю эту историю не потому, что мной овладела страсть к мемуарам, — просто пытаюсь облечь свои чувства и эмоции в словесную оболочку и тем самым избавиться от них, чтобы уберечь себя от разрушения личности.

Итак, трубку сняли на третьем гудке, когда я набрал номер, данный мне миссис Терли.

— Алло?

— Это Ханна Роув?

— Она самая.

— Меня зовут Пол Томм. Я репортер газеты «Линкольнский курьер».

Ее голос потеплел. Я понял, что она улыбнулась. Меня до сих пор охватывает трепет при воспоминании об этом.

— О, мне нравится ваш «Курьер». И ваше имя я знаю. Ведь это вы написали статью о реконструкции старой мельницы?

— Совершенно верно. Вы, мисс, умеете польстить репортеру.

— Это никакая не лесть. Я и мистер Релафорд — он преподает визуальные искусства, — прочитав вашу статью, повели учеников на эту мельницу. Пока они рисовали, я играла в большом каменном зале. Это все равно что играть в церкви — такая там отличная акустика. Так что спасибо вам за статью, Пол Томм.

Услышав свое имя из ее уст, я испытал странную неловкость и благодарность одновременно. Вот что бывает, когда здоровый молодой человек поселяется в маленьком городе, где на протяжении многих месяцев не имеет контактов с особами противоположного пола. Впрочем, мне всегда было проще выстраивать романтические отношения в воображении, нежели в реальной жизни.

— Спасибо за теплые слова. Мы все здесь, знаете ли, немного эгоманьяки. Нам нравится видеть свое имя в прессе. Признание — вот что нам нужно, и на эту неделю вы мне его обеспечили.

В ответ она рассыпалась довольным смехом, чувственным и дразнящим.

— Я вам звоню, потому что работаю над статьей о Яне Пюхапэеве. Насколько я понимаю, он ваш сосед.

— Да, это так.

— Вы видели его в последнее время?

— Дайте подумать… Не сегодня и не вчера, это точно, во вторник же вечером я сопровождала свою младшую группу в церковь. Обычно я захожу к нему в уик-энд и один раз в середине недели, но на этой неделе еще не заходила.

— Стало быть, вы видели его в последний раз?..

— Дайте подумать… Полагаю, в прошлый четверг или пятницу. Значит, вы пишете о нем статью? Давно пора. Он такой интересный человек.

Я сделал паузу. К своему стыду, должен признать, не потому, что меня вдруг обуяло уважение к мертвецу, а лишь из боязни испортить нашу беседу, заговорив о чем-то печальном. А потом я поймал себя на мысли, что мне хочется ее утешить, сжать в своих объятиях… Подумать только! Я грезил о женщине, которую никогда не видел, да и говорил-то с ней не более десяти минут.

— Мне очень неприятно вам это сообщать, но Ян Пюхапэев умер как раз на этой неделе.

Она молчала, и я услышал сдавленные рыдания.

— Мне очень жаль, — сказал я. Мне и в самом деле было ее жалко. — Вы в порядке?

Она шмыгнула носом.

— О да. Просто горько думать, что он умер в одиночестве. Но сейчас, я уверена, он в лучшем мире.

Последний тезис мне не хотелось оспаривать или комментировать.

— Послушайте, я могу поговорить с вами о нем? В любое удобное для вас время? Я пишу о нем статью, а вы, похоже, единственный человек в Коннектикуте или на Род-Айленде, который его знает.

— Статью? Вы хотели сказать — некролог?

— Да, в общем и целом.

Она вздохнула.

— Разумеется. Но официально я считаюсь больной, поэтому мне бы не хотелось куда-либо выходить. Может быть, заглянете ко мне во второй половине дня, скажем, на чашку чая?

— С удовольствием. Я слышал, что вы живете рядом с Яном.

— Вернее, жила, — печально усмехнулась она. — Мой дом на другой стороне улицы, чуть ниже. Номера на нем нет, но вы легко его найдете — коричневый, трехэтажный, с белыми ставнями. Я живу на первом.

— О'кей. Спасибо, что согласились со мной встретиться.

Помолчав, она заговорила было снова, но лишь со второй попытки смогла произнести что хотела.

— Я, знаете ли, любила его. И мне хочется, чтобы о нем помнили. Так что я делаю это ради Яна. Если сможете, приходите сегодня около четырех.

— Смогу. Увидимся в четыре. — Мы распрощались, и я повесил трубку.

Возможно, все произошло по той простой причине, что я ни с кем не спал после Мии — даже не флиртовал. А может, со мной сыграл дурную шутку живший во мне нереализованный профессор-гуманитарий, всегда видевший в поздней осени некое обещание. Или я просто был одинок. Но как бы то ни было, я испытал сходное с пробуждением легкое потрясение и, вешая трубку, заметил, что у меня дрожит рука.

— Значит, ты встречаешься с ней в четыре вечера. А что будешь делать до этого?

— Может, мне вернуться домой и переодеться?

Арт хохотнул и откинулся на спинку стула, забросив руки за голову.

— Расслабься, парень. Это ведь не свидание, не так ли? Кроме того, надо продолжать расследование.

— Да, надо. Извините. В таком случае мне следует…

— Тебе следует позвонить Панде и узнать, нет ли у него для нас чего-нибудь новенького.

Я набрал номер коронера и неожиданно услышал гнусавый женский голос:

— Медицинский офис округа Нью-Кендал.

— Позовите доктора Сарат… Шата… — Я посмотрел на визитную карточку и медленно, чуть ли не слогам, прочитал: — Доктора Сунатипалу, пожалуйста.

— Вы член семьи?

— Извините… Вы имеете в виду, не собираюсь ли я забрать тело? Нет.

— Я спрашивала, не родственник ли вы доктора Сунатипалы.

— Боюсь, что нет…

— Тогда кто со мной говорит?

— Репортер Пол Томм. Его знакомый, — проблеял я.

— В таком случае с прискорбием должна вам сообщить, — официально проговорила она, — что доктор Сунатипала вчера умер. Его сбила машина по дороге домой.

— Умер?.. Но я только вчера с ним разговаривал. Я не могу…

Арт смотрел на меня в упор, распахнув глаза. Роту него слегка приоткрылся, а рука замерла, словно прикипев к пачке сигарет, лежавшей в нагрудном карманчике рубашки. В следующее мгновение он покачал головой, но ничего не сказал. На лице у него застыло выражение шока, страха и неверия в случившееся.

— Я знаю. Мы все потрясены. Он был таким милым человеком. У нас состоится мемориальная служба в его честь. Но нам пока неизвестны планы семьи. — Ее голос звучал все напряженнее, словно она пыталась сдержать рыдания и это давалось ей с превеликим трудом.

Что я мог на это сказать? Мне хотелось одного: как можно скорее повесить трубку.

— Мне очень жаль…

— Благодарю за сочувствие.

Я тоже ее поблагодарил, повесил трубку и передал этот разговор Арту. Он так долго сжимал переносицу большим и указательным пальцами правой руки, что я подумал, он уснул. При этом он медленно съезжал вниз по спинке стула, превращаясь в некую оплывшую тушу — так, вероятно, оплывала бы ледяная скульптура под феном для сушки волос в парикмахерской. Я молча стоял рядом, а когда уже хотел было положить руку ему на плечо, Арт неожиданно выпрямился на стуле и тихо сказал:

— Вот, расклеился… Хотя работал в таком количестве «горячих точек», что число умерших людей, которых я когда-либо знал, превысило, пожалуй, число живущих. А все никак не могу к этому привыкнуть…

Он сунул руку в карман и извлек сложенный вчетверо лист бумаги, пожелтевшей от времени.

— Это мне дал епископ в Хевроне лет двадцать пять назад. Я тогда жил в Бейруте и писал репортажи о гражданской войне. Жуткое было время. Как сейчас помню… — Он быстро помахал перед лицом рукой и покачал головой, словно отгоняя какие-то особенно тяжелые воспоминания. — Но об этом в другой раз… Ну так вот: этот епископ построил на горе маленькую молельню. Тогда, при Бегине, начало набирать силу движение поселенцев, и он хотел опротестовать его идею относительно того, что Господь отдал эту землю людям определенного вероисповедания, проигнорировав всех прочих. Итак, он вышел из церкви и направился в свою молельню, где собирался провести сорок дней и сорок ночей в молитве, не принимая ничего, кроме воды. Однако через три недели некий доктор из Бруклина, приехавший в Землю обетованную, чтобы, так сказать, получить по векселю, выданному Господом, ранил его выстрелом из пистолета, после чего отвез в госпиталь при поселении, где сделал операцию и фактически спас ему жизнь. Он не хотел убивать епископа, просто пытался прогнать с горы. Кое-кто из нас, репортеров, прослышав об этом, отправился в Хеврон, чтобы взять у священника интервью. Мне никогда этого не забыть. Епископ тогда сказал нам, что всякий раз, когда Провидение проверяет его веру на прочность — а это, на мой взгляд, происходило довольно часто, — он обращается не к Откровению Иоанна Богослова или другому широко известному месту из Евангелия, но к этим строкам из Екклесиаста. — Арт развернул листок и прочитал: — «Что бы ты ни делал, делай это со всею страстью, ибо нет никакой работы, никакого дела, знания и мудрости помимо Меня». — Он поднял глаза. — Епископ хотел показать нам, что вера приходит и уходит, и даже священники не могут верить все время, а действие часто значит больше, нежели самая преданная вера. Я помню, как он выделил меня из толпы взглядом — истинный католик всегда чувствует вероотступника — и добавил: «Вы пришли ко мне, потому что я получил пулю в живот. Для того чтобы прослушать мессу, вы бы не пришли». И он был прав.

Ты, наверное, задаешься вопросом, какое отношение все это имеет к смерти Панды? Признаться, я и сам не знаю, но всегда читаю эти строки, которые епископ держал при себе в молельне — видишь, они написаны по-арабски и переведены на английский специально для меня, — когда кто-нибудь из моих знакомых умирает. И поверь мне, паренек, в жизни тебе предстоит встречаться со смертью куда чаще, нежели ты можешь себе представить. Если, конечно, ты не из породы счастливчиков, в чем я лично сильно сомневаюсь.

Он устало мне подмигнул, поднялся с места и надел свое мешковатое зеленое пальто, привычно похлопав при этом по карманам.

— Поеду домой и буду скорбеть. А потом отправлюсь к Ананье и попробую ее успокоить. Увидимся здесь завтра утром.