Бихарская мозаика

МАЛЕНЬКИЙ ГОРОДОК ЧАС

…В этом маленьком городке всегда шумно, даже ночью. Тут есть Старый и Новый Час. В Старом (он стоит прямо на трассе Калькутта — Ранчи и обслуживает ее) вдоль открытых сточных канав протянулись авторемонтные мастерские, придорожные чайные, лавки с овощами и фруктами. Палатки торговцев прячутся здесь под развесистым тенистыми деревьями, а в жару их накрывают навесами. Тут всегда много автобусов, грузовиков и приезжих.

Иногда в многоголосье Старого Часа вносят свой «вклад» и стаи обезьян, совершающие набеги в город из «Обезьяньей рощи», которая расположена в окрестностях городка. Похоже, они приходят к людям в гости и любят будоражить их своим вторжением. Там, где появляются эти беспокойные посетители, особенно суматошно и шумно. Возникает возня и неразбериха. Возмутители спокойствия носятся по крыше старой гостиницы «Индиа», забегают на балконы и, убедившись, что там нечем поживиться, вновь возвращаются на крыши или устраиваются на деревьях возле овощного рынка. Как тут много соблазнов! Обезьяны бросаются на хлипкие навесы тележек, опередив кричащих торговцев, в прямом смысле грудью защищающих свое добро, стараются ухватить гроздь бананов или аппетитный золотистый мандарин и снова прыгают на ветки деревьев.

Оттуда, с удовольствием уплетая сочные плоды, они равнодушно наблюдают за тем, как разъяренные торговцы что-то кричат им и машут палками. Беззастенчивые животные не знают, что эти игры нравятся не только им самим, но и людям. Точно такие же плоды растут вдоль дороги из «Обезьяньей рощи» в город, и их можно рвать, но это скучно. А вот почувствовать себя в центре внимания толпы зрителей, которая подзадоривает участников игры, намного приятнее. Может быть, обезьяны знают о своем бесспорном сходстве с Хануманом, богом в облике обезьяны, который помог героям «Рамаяны» победить демона Равана и теперь так свято почитается всеми индусами? Причин, видимо, много, но истина одна: нашествия обезьян на Старый Час — дело обычное.

В облике Часа трудно отыскать что-либо особо запоминающееся, характерное лишь для этого города. От своих собратьев — маленьких городков он ничем не отличается, все они на одно лицо. Может, в поразительном феномене сходства и заключается завидное своеобразие? При всем желании точный возраст Часа определить нельзя. Скорее всего он существует несколько веков, протянувшись своей более старой частью вдоль единственной улицы, идущей перпендикулярно к трассе. Ездить по ней можно только ночью зимой, когда люди и коровы мирно спят. Но пройтись по этой улице всегда интересно. Заглядывая в харчевни, распахнутые двери магазинов, наблюдая на действом, происходящим в крошечных храмах, которые встречаются в Старом Часе на каждом шагу, можно незаметно для себя с удовольствием провести много часов. На суматошной средневековой улице торговцы выставляют свои товары. Тут можно увидеть на круглых металлических подносах и тарелках, на передвижных тележках аппетитно выглядящие пухлые шарики из специй, поджаренных в масле, пирамиды оранжевых апельсинов, липкие груды халвы и барфи, натертые до блеска плоды папайи, зубчатые грозди бананов и сушеные фиги — любимое лакомство детей и взрослых. Тут же преграждают дорогу ржавые металлические прессы, на которых мальчишки-подростки выдавливают сок из стеблей сахарного тростника. Здесь нет автоматов с газированной водой, а прохладительные напитки в бутылках не по карману, да и не всегда по вкусу простому индийцу. Зачастую они утоляют жажду традиционными напитками — соком из стеблей сахарного тростника или молодого кокосового ореха и спасительным напитком — чаем с молоком.

Двери магазинов тканей гостеприимно распахнуты. Пол застлан белой тканью. Хозяин полулежит на обтянутых белым подушках-валиках. За его спиной сложены рулоны тканей разных расцветок. Перед ним стоит бюро, скорее напоминающее ларец, чем кассу. Обычно такие магазины семейные. Глава семьи — владелец, его дети или племянники — продавцы. На пороге появляется покупатель, привычным движением он сбрасывает обувь и ступает на белый пол. Хозяин движением бровей делает знак продавцам, и они спешат усадить посетителя, снимают с полок рулоны тканей и с изящной ловкостью фокусников раскатывают их на полу у ног покупателя, бойко рекламируя качество и гамму цветов. Работает вентилятор, и воздух наполняет ткани движением: они трепещут и переливаются, словно волны. Покупка отреза ткани или сари — это целый ритуал. Ведь нужно выбрать расцветку, плотность, обсудить стойкость крашения, поторговаться. Кстати, в магазинах тканей сари никогда не прод&ют, а в магазинах сари нет длинномерных тканей. Эти магазины очень похожи, разница состоит, пожалуй, лишь в том, что там, где торгуют сари, нет рулонов, а разложены стопками пакеты с готовыми изделиями. В магазинах, где продаются ткани, чаще покупатели — мужчины, в то время как в лавках сари больше женщин. Они не спеша прицениваются к товару. Сделать выбор нелегко — двух одинаковых сари нет. Хозяин безучастно наблюдает за происходящим, получает деньги, запирает их в бюро и снова погружается в дремоту.

Если в магазинах, торгующих сари или тканями, двери всегда распахнуты, то ювелирные магазины со стороны улицы закрыты решетками и выглядят довольно неприветливо. С некоторых пор, когда сообщения об ограблениях ювелиров стали систематически мелькать на страницах газет, решетки и железные жалюзи «украсили» их фасады. Стоит покупателю войти в магазин, как над прилавком вспыхивают яркие светильники — на подносах сверкают золотые и серебряные изделия, мерцают россыпи драгоценных камней.

В парфюмерных лавках вам предложат выбор ароматических палочек и флакончики с экзотическими благовониями и маслами. Здесь же, в окружении ярких этикеток арсенала готовой парфюмерии, торговец может приготовить любое сочетание духов и масел по желанию покупателя.

В магазинах обуви рядами выставлены расшитые золотом сандалии, заостренные носы которых напоминают гондолы, кожаные штиблеты «на один палец».

В многочисленных лавочках огромный выбор дешевых украшений из стекла — своеобразные «изумруды», «алмазы», «рубины» и «сапфиры» бедняков: блестящие металлические и стеклянные браслеты, кольца, пояса, жилеты и блузы, расшитые цветными стекляшками.

Когда идешь по такой улице, можно по запаху, буквально с закрытыми глазами, назвать продаваемый товар. Когда-то англичане шутили, что в Индии пахнет все, кроме роз. Но они ошибались. Запах индийских роз буквально опьяняет. Торговцы цветами выкладывают горы роз и жасмина на плетеные подносы. По пряному запаху легко отыскать магазины специй, карри, приправ для маринадов «пиклз». И уж совсем без труда по специфическому аромату находишь лавку по продаже развесного чая.

На высоком деревянном прилавке в маленьких коробочках насыпаны образцы — шарики и длинные скрученные листочки ассамского и дарджилингского чая. Даже в крошечной лавке имеются не менее восьми-десяти сортов — от чайной пыли до крупных хлопьев дорогого чая. Здесь нет ярких упаковок, больших сувенирных коробок с надписями «Лучший индийский чай» или «Новый аромат — новое настроение», этикеток с Тадж-Махалом, слонами, танцовщицами и альпийскими лугами, звучных рекламных оберток «Липтон», «Брук Бонд». Действительно, хорошему чаю реклама не нужна. Тут его хранят в больших фанерных ящиках, покрытых изнутри фольгой. В нижнем углу есть пробка-заглушка. Составленные вместе ящики напоминают ряды бочек в винных погребах. Чтобы набрать чая, торговец подставляет большой совок, резко выдергивает пробку и, отсыпав нужное количество, так же резко затыкает пробку. Поражаешься мастерству торговца, который, не просыпав ни крупинки, набирает точный вес, хотя он идет на граммы.

Таблички в магазинах напоминают, что расплачиваться следует на месте. В зависимости от фантазии владельца они бывают простыми, вроде «Кредита нет», и витиеватыми, например: «Мы верим лишь в бога, остальное — наличными».

В каждой лавке развешаны лубочные картинки, расставлены статуэтки божеств, которым поклоняется хозяин. В солидных торговых заведениях можно увидеть портрет Учителя, то есть гуру владельца, и фотографии политических деятелей страны. Однако солидные заведения находятся за пределами Старого Часа, в новой части городка.

Старый и новый город словно капиллярами соединяются улочками и переходиками, в которых с трудом могут разминуться два человека. Главная улица Нового Часа широкая. По ней на большой скорости проносятся грузовики и автомашины. Пешеходы также чувствуют себя свободно. Есть на главной улице и рестораны с кондиционерами, и кинотеатры, и дорогие магазины. Среди гостиниц выделяется отель с экзотическим названием «Кингз Пэлэс» («Королевский дворец»). Дворцом ее, конечно, не назовешь, но цены там королевские. Новый Час продолжает строиться. Это объясняется тем, что рядом расположен металлургический завод в Бокаро. Именно здесь обосновались владельцы небольших частных фирм, работающих на завод, выполняющих контракты, подписанные с государственным сектором. Весьма символично то, что две улицы старого и нового районов сходятся возле моста, по которому идет дорога к металлургическому гиганту в Бокаро.

Довольно сложно определить точки соприкосновения и порой слияния традиционного и современного укладов жизни. В этой стране не перестаешь удивляться главному чуду — сочетанию старого и нового, архаике веры и динамике современного развития. Воистину поразительна способность индийцев внести в ритмы второй половины XX века традиционную обрядность, правда слегка осовремененную.

Иностранец сразу ощущает этот феномен. Но лишь путем долгих наблюдений, анализа, сопоставлений, встреч и бесед ему удается постепенно разобраться в обескураживающей мозаике парадоксального и естественного. Индийцу же нет необходимости обременять себя анализом, кропотливым разбором существующих реалий. Его жизненная философия, высокая духовная культура, вся сфера человеческих отношений подвергалась за последние столетия незначительным изменениям. Все новое, неотвратимо вторгающееся в традиционное, тут же к нему приспосабливают и ему подчиняют. Например, нет ничего противоестественного в том, что на допотопном прилавке-магазинчике, торгующем склянками с самодельными лекарствами, приготовленными по рецептам народной медицины, можно увидеть последней модели магнитофон, из которого льются звуки современных песен. Не вызывает удивления и заклинатель змей, разместивший корзинки со своими питомцами прямо на автостоянке. На улицах люди в ритуальных одеждах, отправляющиеся в места религиозного паломничества. Не собирается толпа зевак и вокруг аскета, тело которого покрывает только слой задубевшего пепла. Он уныло плетется, сопровождаемый лязгом железной цепи, опутывающей его шею, плечи и грудь. Услышав этот звук, поклонники его веры приветствуют странника привычным движением — берут прах с его ног. Все здесь и необычно и буднично, все сугубо по-индийски и не поддается ни повторению, ни копированию.

СЫН АСКЕТА

Наш взгляд часто задерживался на яркой вывеске магазинчика возле моста. Она была на русском языке. «Медные изделия Аджаны», — читали мы, а рядом красовалась надпись на английском — «Аджана метлз». Однажды, войдя туда, мы оказались среди нагромождения медных ваз ручной работы, подставок, колокольчиков и светильников.

Владелец магазина господин Аджана отдавал указания своим помощникам, которые энергично смахивали пыль с товара метелками из перьев попугаев. В воздухе висело облако пыли. Мы попытались ретироваться на улицу, но было уже поздно. Словно дирижер, Аджана опустил руку, и уборка окончилась. А он уже шел навстречу с распростертыми объятиями и широкой профессиональной улыбкой.

— Добро пожаловать в «Аджана метлз», — торжественно начал он хорошо отработанную вступительную речь, которой, очевидно, всегда встречал новых покупателей. — Только в нашем магазине вы можете приобрести лучшие изделия раджастханских мастеров, покрытые орнаментом из цветных эмалей. Мы также можем предложить фигурки богов из Тамилнада. Имеются изделия из Махараштры, выполненные в технике нанесения серебряного узора на основу из бронзы или сплавов из нескольких металлов, приготовленных по старинным рецептам.

Тем временем помощники выставляли на прилавок наиболее изысканные и дорогие вещицы. Но наше внимание приковал портрет в массивной черной раме. Сходство человека на портрете с Аджаной не оставляло сомнений. Та же горделивая улыбка, красивая посадка головы, тот же добрый взгляд умных глаз.

— Это мой отец, основатель нашего магазина, — сказал Аджана.

В Индии траур выражается по-разному. Но традиции держать портрет в траурной рамке не существует.

— Как давно он скончался? — поинтересовались мы.

Аджана смутился и что-то пробормотал. Потом он знаком отпустил помощников и, собравшись с духом, начал свой рассказ.

Очевидно, только на Востоке могла произойти подобная история. Такого и представить себе было невозможно. Оказывается пять лет назад в дружной семье Аджаны произошла трагедия — внезапно умерла мать. Горе потрясло всех, но больше других страдал отец, ведь он прожил вместе с женой более сорока лет. Даже сознание того, что со смертью мать избавилась от земных страданий, не утешало его. Он утратил всякий интерес к жизни, своим детям и внукам, все чаще предавался медитации и много времени проводил в Дели в обществе своего гуру.

Семья Аджаны исповедовала джайнизм и относилась к секте дигамбаров, то есть «одетых в небо», «одетых в воздух». В наши дни шветамбаров легко узнать по традиционным белым одеждам и повязкам, а дигамбара-мирянина внешне определить трудно, так как своей одеждой он не отличается от других людей. Занятие торговлей очень характерно для дигамбаров. И если они внешне совсем не выделяются, то значительно отличаются образом жизни, так как их вера предопределяет особый жизненный кодекс.

Когда Аджана-старший овдовел, он решил, что вера поможет ему перенести горе, и весь отдался этому чувству. Дети и внуки его больше не интересовали. Он решил порвать все связи и отказаться от привязанностей. Семья восприняла это решение спокойно. Отца проводили в большой храмовой комплекс, и он, ни разу не оглянувшись, поднялся по высоким ступеням, сбросил привычную одежду, а с нею вместе и бремя мирских забот. Отныне он стал «одетым в небо», «одетым в воздух». Он шагнул в мир аскетизма и святости в поиске Тропы спасения души.

Мы были поражены и взволнованы рассказом Аджаны. Известно, что аскетизм широко распространен в Индии. На дорогах можно встретить странствующих аскетов, но мы никогда не задумывались над тем, что странник оставил, от чего отказался ради веры. И вот перед нами стоял человек, добрый, славный Аджана, и рассказывал историю своей семьи, которая не могла не поразить.

— Отец жив, но его с нами нет и никогда уже не будет, — закончил свой рассказ Аджана.

Его слова прозвучали трагически. Но в них сквозило и чувство гордости, ведь не каждый джаин может поведать подобное о близком человеке. Так в чем же заключается истинная близость людей? Мы привыкли окружать своих родителей, достигших преклонного возраста, заботой и вниманием. В свою очередь, они последние годы проводят в заботах о детях и внуках. Благородная старость мечтает понянчить и правнуков. Здесь же все произошло наоборот. Старый человек, порвав с домом, остался один на один с верой. Его перестало заботить все, что связано с жизнью людей.

Аскетизм всегда считался вершиной религиозного фанатизма. Для джайна-дигамбара — это кульминация веры. Ступая на путь аскетизма, он дает «Пять великих клятв»: быть честным, без разрешения не пользоваться тем, что ему не принадлежит, быть скромным и не иметь никакой собственности. Он также обязуется соблюдать «пять правил»: быть осторожным, когда двигается, говорит, ест, пьет, поднимает или ставит предметы. Все это делается лишь с одной целью — не причинить зла или физической боли другим существам, большим или маленьким, не оскорбить их чувств. Затем он берет на себя обет молчания и обет неподвижности, проводя много времени в застывшей позе, достигая абсолютного контроля над мыслями, речью и телом. Аскет воспитывает в себе и строго соблюдает «Десять священных заповедей» джайнизма — милосердие, прямоту характера, самоконтроль, правдивость, смирение, воздержанность, умерщвление плоти, самоотречение, уединение и сдержанность. Любой дигамбар-мирянин почитает эти заповеди и пытается следовать им, но для аскета они становятся его сутью, внутренним содержанием. Выполнение всех клятв, заповедей и правил выражается и во внешних проявлениях. Тело аскета всегда обнажено. Он не моется, не чистит зубы, спит на голой земле, на камнях, на колючей сухой траве. Волосы ему стричь нельзя, но время от времени необходимо их выдергивать и на голове, и на лице. Его постоянно сопровождает верный спутник — голод. Аскет никогда не ест досыта, часто проводит несколько дней, воздерживаясь от пищи. Это бывает тогда, когда он выполняет какие-то условия, в которые сам себя ставит, но о них никому не рассказывает. Когда же испытание окончено, он примет пищу, если ее предложат, но не коснется ее руками. Аскета должны кормить, как младенца, другие люди.

Трудно подробно рассказывать о правилах аскетизма. Но даже из этого короткого перечисления внешних проявлений, а ведь существует и сложнейшая аскетическая философия, можно немного представить его существование. Именно на это и отважился отец Аджаны. Пожалуй, «отважился» — верное слово. Оно соответствует и понятию «джайн», что означает «победитель», «герой». Более всего в рассказе Аджаны нас поразило то, что родственники видятся с главой семьи, но привычных отношений больше нет. Он для них стал святым. Они даже не предполагают, что их узнают. Единственная форма общения, оставшаяся доступной, — почтительно склониться перед ним и, не касаясь его ног, сделать легкое движение над ступнями и затем провести ладонями по своим волосам и лицу, то есть снять прах с его ног. Эта традиция существует в Индии издревле и, наверное, заимствована из ритуала омовения ног родителю, святому или желанному гостю, переступившему порог дома. Старик-аскет никогда не интересуется домашними делами, успехами внуков, здоровьем невесток. Он более не видит в собственном сыне, склонившемся перед ним в почтении, никого, кроме очередного пришедшего в Параснатх паломника.

ПАРАСНАТХ

Крутые склоны горы Параснатх, или Саммедашикхара, вселяют в джайнов благоговейный трепет. Действительно, вид ее весьма необычен и загадочен. Она невольно приковывает к себе взгляды тысяч людей. Гора возвышается над огромной равниной плоскогорья дистрикта Хазарибагх. Она видна и из Бокаро, и из Часа. Сколько раз нам случалось любоваться этой горой по пути на работу и домой! Наблюдая за ней, мы даже научились угадывать, какая нас ждет погода. Если у подножия Параснатха лежала дымка и виднелась только вершина, это означало, что день будет жарким и безветренным, а если окружала мгла — жди дождя или пасмурного дня. Если во всем своем великолепии, словно мираж, гора контрастировала на фоне ослепительного неба, день обещал быть прохладным и ясным. Можно сказать, что вид ее менялся в зависимости от времени года. Но всегда взгляд искал ее на горизонте. На вершине ее белели какие-то постройки, но мы не догадывались, что эта гора считается священной, хотя буквально чувствовали ее присутствие. Она манила к себе, звала в дорогу. Очевидно, в древности люди и приписывали ей святость потому, что чувствовали ее присутствие. Одинокая гора, словно вырастая из равнины, не имела ни отрогов, ни соседних гор, поэтому Параснатх люди окружили легендами.

Джайны почитают Параснатх как место, где достигли нирваны двадцать Гиртханкаров, то есть практически все «Ведущие по океану жизни», за исключением лишь четырех: Ришабхи, Васунуджия, Ариштамени и Махавиры. Согласно преданию, основоположники джайнизма, каждый по-своему, долго и мучительно искали истину. И вот на этой горе она открылась им, они прозрели, или, как формулирует джайнская традиция, достигли нирваны. Здесь же, озаренные истиной и состоянием абсолютного блаженства, они окончили свой земной путь. Последний и наиболее почитаемый тиртханкар Махавира жил в VI веке до нашей эры. После него джайнизм сформировался как религиозно-философская концепция, приверженцы которой минимум два раза в течение жизни посещают Параснатх, выполняя сложный ритуал паломничества.

Как ни странно, но паломничество к святым местам и массовый туризм — порождение XX века — слились в единый механизм, приводящий в постоянное движение людей Индии. Немногие могут позволить себе отправиться в дорогу просто для того, чтобы посмотреть мир, удовлетворить жажду приключений. Трудно оторваться от привычных занятий, запереть дом и двинуться в путь ради того, чтобы побывать в далеких краях, выйти из собственного мирка. В этой стране духовные ценности выше материального блага. И вот человек создает себе возвышенную цель — побывать в святых местах, выполнить долг ортодоксального верующего.

Мирянин уделяет много времени и прилагает много сил, чтобы подготовиться к паломничеству. Отправиться в путь можно только после того, как все улажено с работой, финансами, здоровы близкие и с ними налажены добрые отношения. Нельзя выполнять этот важнейший обряд, имея, например, долги или находясь в ссоре с близкими. Сердце и мозг должны быть свободны от мирских проблем, чтобы общаться со святынями и для внутреннего самосовершенствования. Разобравшись с делами, человек отправляется в паломничество в приподнятом, праздничном настроении. Он проникается чувством, что взялся за выполнение благородного и святого дела.

Часто люди отправляются к святым местам группами. По пути они встречаются со странниками из других мест, заводят новых знакомых, беседуют с ними о вере и о мирских делах. Паломники-джайны стараются не пользоваться транспортом, так предписывает им древняя традиция. Это связано с тем, что они выступают против причинения зла другим, а под колесами могут погибнуть разные букашки, муравьи. Когда они идут, то внимательно смотрят под ноги, а наиболее глубоко верующие подметают себе дорогу специальными метелками. Эти люди не разводят огонь — ведь он тоже может кого-нибудь погубить. Они тщательно фильтруют через полу одежды питьевую воду. Многие джайны носят специальную повязку, закрывающую рот и нос, дабы не вдохнуть какое-либо крошечное насекомое.

Медленно и торжественно движутся группы паломников по дорогам страны, особенно те, кто относится к секте шветамбаров, или «одетых в белое». Путаясь в полах длинных одежд, когда дыхание затруднено повязкой на лице, а руки заняты узелком со скромной поклажей и метелкой, эти в основном пожилые люди упорно бредут к своей цели, туда, куда влечет их вера. Так в течение многих веков, пешком и только пешком, проделывали они свой изнурительный путь. Но наш век вносит свои коррективы даже в строгие каноны джайнов. Теперь никто не осудит, если до места паломничества они доберутся автобусом, поездом или приедут на автомобиле.

По дороге в Параснатх мы увидели много паломников. Нас это весьма удивило, ведь мы отправились туда в обычный день, и никаких специальных фестивалей там не намечалось. Не все они были в ритуальных одеждах. Мы обратили внимание на то, что паломники, ехавшие на автомобилях и на мотороллерах, одеты в европейские костюмы. Люди путешествовали семьями — тут были и дети и старики.

Сначала нам показалось, что до горы буквально рукой подать. Но прошло часа два, а мы все никак не могли приблизиться к ней. Дело в том, что дорога как бы описывала гигантскую петлю вокруг горы. Наконец мы добрались до склонов, покрытых изумрудной зеленью, и оказались в зарослях джунглей. Чем ближе мы подъезжали, тем быстрее улетучивалось мистическое чувство, производимое горой на расстоянии. Вот и железнодорожная станция, и белые стены храмового городка.

Вокруг ни селений, ни полей — лишь джунгли. Они покрывали равнину и вплотную подходили к беломраморным стенам городка Параснатха, расположенного у подножия. Это довольно странный городок — здесь нет ни жилых домов, ни магазинов — только шатровые башни храмов и причудливые «колонны самоутверждения», которые, словно острые пальцы, указывали на небо. Кое-где причудливо торчали верхушки деревьев папайя.

Машина сделала крутой поворот и замерла на площадке. Дальше пути не было. Наступил момент, когда нужно было покинуть ее спасительную скорлупу и, преодолевая робость, выйти и окунуться в чуждый нам мир. По тому, как на нас смотрели люди на площади, мы поняли, что европейцы здесь не частые гости. Мы вспомнили напутствия Аджаны. Он взял с нас обещание, что обязательно поднимемся на гору. Аджана предвидел момент, когда мы почувствуем робость и некоторую неловкость, но заверил, что наше появление там не оскорбит религиозных чувств джайнов, ведь они дружелюбны и всегда придут на помощь, если таковая потребуется. У нас не было причин не верить Аджане. Во-первых, мы знали друг друга полгода, а во-вторых, были не просто знакомы… Однажды он назвал нас своими братом и сестрой. В Индии подобное случается не часто, но если такое происходит, значит, между людьми установились особые отношения. С его стороны этот шаг был продиктован признанием нашего искреннего участия в его судьбе, интереса к его Родине.

ПОДАРОК БРАТУ

Аджана всегда с большим интересом слушал рассказы о нашей жизни, рассматривал фотографии и открытки. Однажды он задал свой сокровенный вопрос. Обычно этот вопрос можно слышать только от индийца, с которым сложились доверительные отношения. Задают его не из праздного любопытства и не в первый день знакомства. Но рано или поздно, порой с извинениями и оправданиями, его время приходит.

Для любого индийца, независимо от того, является ли он индусом, парсом, джайном, сикхом, мусульманином или буддистом, религия существует не сама по себе. Она — часть его образа жизни, жизненная философия и культура. На нас они смотрят как на людей из страны, где религию рассматривают как опиум для народа, относятся как к пережитку прошлого, анахронизму. В глазах индийца человек, называющий себя атеистом, не только ни во что не верит, но и ведет пропаганду против религии. Главное, что волнует индийца, — это проблемы морали. Есть ли она у атеиста, каковы его нравственные устои? Религия занимает такое огромное место в жизни индийца. Если он от нее отказался — значит, просто-напросто перестал быть индийцем. В Индии не каждый носит традиционные знаки принадлежности к той или иной вере. Довольно часто приходилось встречать людей, которые говорили, что родом из семьи индусов, но религиозных верований не придерживаются. Затем наступал какой-то важный момент в их жизни, например время вступать в брак, и тогда они начинали метаться между астрологами, сверять гороскопы и совершать индуистский свадебный обряд, ведя свою суженую вслед за брахманом по семи магическим кругам у свадебного костра. Думается, что Индира Ганди, появляясь на важных религиозных праздниках и совершая необходимые обряды, делала это не только для того, чтобы поддержать свой авторитет главы хоть и светской, но в высшей степени религиозной республики. Она никогда не принимала важных решений, не посоветовавшись с астрологом. Семья Ганди постоянно проявляла религиозную терпимость. Так, младший сын Индиры Санджай произвел глубокое впечатление на индийцев тем, как была устроена его свадьба. Мать Санджая принадлежала к высшей индуистской касте браминов, а отец был парсом. Женился Санджай на девушке из семьи сикхов, а свадьба происходила в доме друга семьи — мусульманина. Но индийцы в своих лидерах хотят видеть также и образец ортодоксальной веры. Пока Раджив Ганди находился вдали от политических дел, мало кого волновало, что он женат на итальянке. Но когда он стал премьер-министром, его брак был осмыслен заново. Так, теперь в мемориальном музее Индиры Ганди девушки-экскурсоводы с восторгом рассказывают о супруге Раджива:

— Она была итальянкой.

Услышав такие слова, иностранец невольно восклицает: —Разве она умерла?!

Но индиец всегда поймет все правильно, без докучливых вопросов. Ему не надо объяснять, что Соня Ганди, восприняв индуизм, перестала быть для индийцев чужой, теперь она уже не итальянка.

Они безоговорочно отождествляют национальность с вероисповеданием. Поэтому при знакомстве с советским человеком срабатывает сигнал тревоги: «Осторожно, атеист!» Индийца не беспокоит, что человек может нарушить их религиозные принципы (они слишком устойчивы), в силу вступает простое человеческое любопытство. Настороженность связана лишь с боязнью осквернить себя контактом с человеком, который с отказом от религиозной догмы мог утратить и мораль. Поэтому к такому человеку долгое время присматриваются, изучают и, лишь убедившись в его «моральном здоровье», стараются выяснить, что лежит в основе нравственного облика советского человека. Порой они понимают ситуацию так, будто философия марксизма-ленинизма — просто другая религия.

Такие беседы всегда были трудными и долгими. Нельзя с уверенностью сказать, что удавалось кардинально повлиять на точку зрения собеседника (такую задачу никто не ставил), но обмен мыслями о морали и нравственности явно способствовал лучшему пониманию друг друга. Иногда споры с Аджаной были довольно горячими. Он легко соглашался с тезисом о цели жизни, но совершенно не мог понять, в чем ее смысл. Его ошеломляла мысль, что человек сам хозяин своей судьбы. Правда, он соглашался, что человеческие возможности самосовершенствования практически безграничны, но не в состоянии был абстрагироваться от эгоистического индивидуализма дигамбара, в силу которого бытие человека замыкается на нем самом.

Настал момент, и Аджана назвал нас своими братом и сестрой. Прозвучало это как декларация абсолютного признания. На Ракши Бандхан, когда сестры повязывают братьям на запястье цветные шелковые шнуры, украшенные цветком или просто орнаментом из цветной фольги и стекляруса, руку Аджаны тоже украсил подарок, подтверждающий его статус брата. Этот прекрасный с точки зрения человеческих отношений праздник с незапамятных времен ежегодно отмечается в Индии в первое полнолуние индуистского месяца Шраван, который выпадает на август — сентябрь. Такой браслет, или, как его называют, ракхи, считается символом любви сестры, ее привязанности и должен оградить брата от всех бед, принести ему удачу.

Символика ракхи связана с легендой об Индре — правителе небес. Согласно преданию, когда демоны зла изгнали Индру из его владений, поруганный и оскорбленный, многие годы он вынужден был скрываться. Его супруга Сачи обратилась за помощью к богу Вишну. Тот дал ей шелковый шнурок, велел привязать на запястье супруга и сказал, что это принесет ему удачу. С помощью магического подарка Индра смог вернуть свои владения. Много веков ракхи обязывал сильных и богатых покровительствовать слабым и бедным.

В наши дни каждый почитает за честь получить ракхи. Задолго до Ракши Бандхан начинается оживленная торговля ракхи разных форм и размеров, украшенных затейливой мишурой. В день праздника каждая сестра завязывает на руке брата причудливый браслет, угощает его сладостями и читает несколько строк молитвы. Если на Ракши Бандхан брат находится вдали от родного дома, подарок посылается по почте. Повсюду звучат древние песни о любви к брату. Люди надевают лучшие одежды. Практически у всех мужчин на руках поблескивают вещественные подтверждения того, что они любимы сестрами и нужны им.

Идея подарить Аджане ракхи родилась, когда повсюду началась предпраздничная торговля ракхи. Выбирая ракхи, мы не знали на чем остановиться. Пришлось наблюдать, какие браслеты покупали женщины из разных сословий. Простые женщины выбирали подарки попроще, а нам нужно было что-то особенное. И вот достойный подарок найден! Он был сделан из шелка и бархата, расшит стеклярусом и бисером. Когда Аджана увидел его, радости не было границ. Как ребенок, хвастал он перед соседями подарком, с восторгом рассказывал его историю покупателям «Аджана метлз» и носил ракхи три дня.

СНОВА ПАРАСНАТХ

Перед тем как отправиться в Параснатх, Аджана подробно описал все, что нам предстояло увидеть. Но, приехав туда, мы немного растерялись. Наше появление вызвало интерес, нас долго разглядывали. Смутили нас и надписи на хинди, которые мы не могли прочитать. Рядом остановилась машина с делийским номером, и из нее вышли пассажиры — семейство с ребенком. Они тоже привлекли внимание людей на площадке, и мы, воспользовавшись моментом, решились выйти из машины.

Аджана советовал нам сначала осмотреть часть комплекса у подножия Параснатха. Поэтому, отказавшись от энергичных предложений сразу отправиться в гору на носилках, мы углубились в улочки городка. В тени одной из гостиниц для паломников у полусонного торговца удалось купить карту-схему. Карта была красочной, в стиле индийского лубка, но все надписи на ней были сделаны тоже на хинди…

Городок разделен на отдельные секторы-компаунды, окруженные глухими каменными стенами. С улицы можно попасть только в гостиницы для паломников — дхарма-шалы. Их двух- и трехэтажные фасады опоясывали открытые широкие галереи, похожие на веранды. Окон в домах не было. Горизонтальные линии галерей «разрезали» лишь распахнутые двери комнат. Не было видно замков, засовов, кое-где сохло белье. Кругом тихо и безлюдно. Пожалуй, только здесь, в Параснатхе, люди не боялись воровства, не думали о нем.

Это сразу бросалось в глаза потому, что путешествующий по Индии повсюду видит какие-то охранные средства: колючую проволоку, железную ограду с острыми наконечниками, каменные заборы, в верхнюю линию которых вмурованы крупные осколки бутылочного стекла. Совсем не обязательно, чтобы в одном месте использовались все средства, но в любой квартире, доме есть хотя бы железные решетки на окнах. Гостиницы находятся под охраной целого штата охранников. Такой же штат содержат и богатые семьи. Интересно, что собак для отпугивания или поиска воров не держат. Не пришлось нам видеть и домашних собак. Четвероногий друг человека разделяет удел бродячих и бездомных коров. Худые и больные, они кружат вблизи жилья в надежде чем-то подкрепиться. К сожалению, в отличие от коров, они не считаются священными животными.

Дхармашалы Параснатха окружают низкие развесистые пальмы, молодые деревья манго, высоких деревьев здесь нет. Стены и лестницы обвивают роскошные кусты бугенвилеи, создавая яркие цветовые пятна на фоне зелени и белизны стен. Пройдя через пустынную дхармашалу, мы оказались во внутреннем дворе одного из компаундов. Вход в храм украшали резные слоны, над которыми извивались белокаменные змеи, устремившиеся вверх по мраморной виноградной лозе к выступающему своду крыши. Доносились приглушенные голоса молящихся, то и дело звучал колокол.

ПОСВЯЩЕНИЕ — ДЕЛО СЕМЕЙНОЕ

Возле храма появились паломники, и мы поспешили отойти в сторону, чтобы уступить им дорогу, но они не спешили входить туда. Среди паломников мы сразу узнали женщину. Не часто можно видеть такое дорогое сари из зеленого шелка, расшитого серебром. Но в ее муже, одетом в ритуальную одежду цвета слоновой кости, с четками и книгой в руках, с трудом угадывался глава семейства, который буквально пятнадцать минут назад в безукоризненном европейском костюме вышел из машины с делийским номером. Их сын был по-прежнему в шортах, белой рубашечке и ярко-красном свитере. Они первыми вступили с нами в разговор. Семья Джайпурии действительно приехала из Дели. Он владелец книжного издательства, которое выпускает общеобразовательную, философскую, и научную литературу. Путешествие в Параснатх они предприняли ради сына, которому через месяц исполняется девять лет. Стоило нам только спросить, что означает эта годовщина, как Джайпурия преобразился и принялся подробно рассказывать о традициях джайнов. Мы слушали и только дивились, с какой готовностью индийцы говорят о себе с иностранцами, стараясь объяснить им, втолковать мельчайшие детали и подробности своей жизни. Так случалось всякий раз. стоило чем-нибудь поинтересоваться. Казалось, Джайпурия проехали тысячу километров только для того, чтобы заняться нашим образованием. В его манере говорить не было и следа назидательности, он так легко общался с нами, что складывалось ощущение, будто мы знакомы уже много лет.

Выяснилось, что его отец тоже привозил сына в Параснатх, когда Джайпурии было столько же лет, как сейчас его сыну. Девять лет — это новая веха в жизни джайна. Правда, отсчет важных периодов в жизни начинается задолго до появления человека на свет. Первый обряд, связанный с рождением ребенка, совершается перед соитием, при этом супруги должны пребывать в возвышенном, радостном настроении. По словам Джайпурии, любовь дается людям только для счастливого воспроизведения потомства. Затем совершается еще четыре обряда — на третьем, пятом, седьмом и девятом месяце беременности. Делается это для того, чтобы будущая мать почувствовала заботу и внимание окружающих, чтобы создать ей хорошее настроение, ведь теперь ее должны занимать мысли о высоком, которые благотворно повлияют на физическое, умственное и нравственное развитие младенца в утробе. Шестой важный обряд связан с рождением ребенка. На двенадцатый день ему дают имя. Торжественно отмечаются дни, когда ребенка на четвертом месяце жизни впервые выносят за порог дома, когда он самостоятельно сядет, когда сделает первый шаг. Празднично обставляется первое кормление твердой пищей. Когда ребенку исполняется год, его впервые стригут. Это тоже большое семейное торжество. В четыре года ребенка начинают учить читать и писать. Это тоже праздник. Когда джайну исполняется девять лет — наступает важнейший период в его жизни. Считается, что в этом возрасте человек достигает зрелости и может приступить к осознанному приобщению к религиозным традициям. Ребенку объясняют смысл ритуалов, значение таинств и обетов, которые предстоит принять в девять лет и строго соблюдать всю жизнь. В этом возрасте джайн становится на «Тропу, или Путь, освобождения души», т. е. на путь воспитания в себе, развития и гармоничного сочетания трех ценностей джайнизма — правильной веры, правильного знания и правильного поведения. Подготовка к посвящению — дело семейное. Мать рассказывает ребенку древние легенды, поучительные истории, а отец читает вслух священные тексты, терпеливо объясняет значение великих истин. В девять лет юному джайну нужно принять первый обет, который, согласно традициям джайнов, способствует воспитанию восьми основных человеческих качеств. Соблюдая обет, джайны не едят мясо, рыбу, яйца и все остальные животные продукты, кроме молока и масла, не употребляют вино, не притрагиваются к меду, потому что он собран из сот, не лгут, не воруют, не занимаются махинациями и прелюбодеянием.

В девять лет маленький джайн дает также обет не вступать в брак до тех пор, пока учится, пока полностью не овладеет профессией. Но когда он становится самостоятельным и образованным человеком, наступает пора создавать собственную семью. Свадьбу празднуют торжественно и пышно. Это один из важнейших семейных обрядов. Семья джайнов живет праведно, заботясь о благосостоянии, честно зарабатывает на хлеб насущный и делает, по возможности, сбережения на будущее, выполняя обязанности перед обществом, не нарушает установленных законов, воспитывает детей, соблюдает все обеты, клятвы, посты и ритуалы. Джайны постоянно продолжают свое образование и в светских науках, и в религиозной философии, потому что одна из их заповедей гласит: «Человек — это те знания, которыми он обладает». Когда же заканчивается земной путь и душа покидает бренное тело, при кремации выполняется последний обряд. Правда, в отличие от индусов, не готовят погребальный пирог и не проламывают обуглившийся череп, дабы выпустить бесценную душу в бездонную вечность.

Закончив рассказ об обрядах джайнов, Джайпурия вновь обратился к тому, как они готовят сына к посвящению. Посещение Параснатха — лишь часть большой поездки по святым местам. Их сын, виновник приятных хлопот, смирно стоял возле родителей. Как завороженный, уже в который раз он слушал рассказ отца. Мы так и не узнали имени мальчика. Родители не обращались к нему по имени, да в этом и не было необходимости — он был рядом, ловил каждое слово, стоило отцу или матери что-либо сказать. Как многие индийские дети, он выглядел намного младше своих московских сверстников. А мы думали о том, что детство этого ребенка заканчивается и он вступает во взрослую жизнь, нам стало немного грустно. Джайпурия и его супруга не были сентиментальны. Настроение у них было приподнятое, они спешили по своей Тропе, увлекая за собой и своего ребенка.

ХРАМЫ ДЖАЙНОВ

Джайпурия предложил вместе осмотреть Параснатх. Нам пришлось задержаться на пороге храма, — надо было оставить у входа обувь, снять кожаные чехлы с фотоаппаратов, избавиться от ремней — джайны, как и индусы, не разрешают проносить в храмы предметы из кожи. Сквозь дым от ароматических палочек и курящихся благовоний трудно было определить размеры зала. Он был не просто большой, а огромный. Нельзя было сказать, сколько здесь собралось паломников — все были одеты в одинаковую ритуальную одежду: кусок ткани цвета слоновой кости, обернутой вокруг тела. Свободный ее конец был переброшен через плечо. Одни паломники ходили по залу, приводя в движение слои дыма от благовонных палочек, другие, сидя на полу, застыли над раскрытыми книгами. Некоторые верующие выкладывали на плитках пола священные знаки из зерен риса. В центре зала на массивном возвышении стояло изображение Джины. Вслед за нами вошли еще несколько человек. Остановившись у входа, возле тех, кто выкладывает знаки, они стали произносить какие-то стихи, очевидно мантры, в которых часто повторялось сочетание «Ом Намо». Затем эти люди направились к статуе, вновь остановились и несколько минут буквально с обожанием смотрели на нее. Потом склонили головы в глубоком почтении и снова прочитали мантры. После этого они разложили свои подношения.

— Это самая простая церемония поклонения. Люди надеются на очищение души, — послышался тихий голос жены Джайпурии. Она незаметно подошла к нам сзади.

Семь раз обошли паломники святыню, потом, найдя свободное место, присоединились к сидящим, положили перед собой принесенные книги и принялись перебирать четки.

Обстановка в храме напоминала представление, а люди — театральных актеров. Склоненные головы молящихся, драматические складки их одежд, перезвон колокольчиков, шорох перелистываемых страниц, произносимые шепотом молитвы — все это создавало атмосферу мистификации.

В такт словам Джайпурии периодически звучало священное слово «Ом», которым джайны начинали каждую приветственную мантру. Воздух в храме был так сильно насыщен дымящимися благовониями, что стали слезиться глаза. Странные звуки, полумрак, даже тихий вкрадчивый голос рассказчика нагнетали обстановку. Хотелось поскорее вернуться в залитый солнечным светом дворик храма. И когда наконец нам удалось вырваться, на свежем воздухе буквально закружилась голова.

Мы решили в храмы больше не ходить, а обойти компаунды и поскорее подняться на гору. Сейчас уже трудно вспомнить, как мы шли по Параснатху. В памяти сохранилась встреча с живописной группой шветамбаров-стариков, которые пристроились у стены своей дхармашала, словно старички на завалинке. Они мирно беседовали о чем-то своем, перекинув через левое плечо метелки. Издали трудно было угадать, кто говорит, а кто слушает, потому что нижнюю часть лица прикрывала специальная повязка. Вот разговор оборвался, и головы старцев повернулись в нашу сторону, руки взметнулись в приветствии, приглашая присоединиться к компании. Увидев фотоаппарат, стали прихорашиваться, поправлять метелки и складки на белых одеждах. Такого мы от них не ожидали. Но благодаря их энтузиазму на память остались фотографии людей в белом и их лица, излучающие доброту. Мы жалели, что разговор не состоялся — они говорили только на родном языке.

Запомнились также праздничные колесницы из серебра, которые мы обнаружили в соседнем дворе. В дни больших фестивалей на них вывозят из храмов святыни. Воистину это были произведения искусства, которыми могли бы гордиться самые прославленные музеи мира. Ажурная работа древних мастеров покрывала каждый сантиметр поверхности колесниц искусным растительным орнаментом. Они стояли под солнцем, покрытые слоем красноватой пыли, и ожидали своего часа, когда их покатят по улочкам Параснатха, вызывая благоговение тысяч паломников, обращающих свою приветственную мантру к установленным на них святыням.

Мы не стали задерживаться в библиотеке, где паломники изучали древние тексты и беседовали с гуру, а направились к храму Двадцати четырех знаков, одному из главных у подножия горы. Это была постройка под открытым небом. Мраморная лестница вела к огромной платформе, по трем сторонам которой рядами стояли маленькие ступы, словно шеренга средневековых воинов в шлемах. Их-то и называли знаками в честь двадцати четырех Тиртханкаров. В центре храма-платформы было мраморное изваяние Ришабхи, которое окружали лишь металлические решетки, окрашенные в белый цвет, в тон комплекса. Четыре мраморных столба покрывала резьба в виде вьющихся растений. Столбы поддерживали свод над скульптурой, из которого поднималась высокая, около 30 метров, манастамбха — «Колонна самоутверждения». Получалось, что решетчатый павильон со скульптурой был просто массивным пьедесталом колонны. Завершала колонну башенка с заостренным куполом и с изображением сидящего Джины.

На мраморе пьедестала и железных решетках, сквозь которые сияло лазурное небо, расползались самые священные знаки джайнов — свастики. Джайны поклоняются многим знакам-символам, таким, как трехъярусный зонтик, зеркало, нимб, сосуд с водой, веер, колокол, лежащий лев и масляный светильник. Ими украшают и культовые места, и дома, и магазины, и книги, и визитные карточки. Многие религиозные символы стали торговыми знаками фирм. К виду свастики, хотя и белого цвета и развернутой под несколько другим углом, чем фашистская, привыкнуть невозможно. В Индии этот знак встречается буквально на каждом шагу, и каждый раз при виде его мы вздрагивали. Реакция невольная, для нас он навеки останется символом мрака, трагедии, которая уже унесла миллионы жизней. Иронично выглядят святыни джайнов, клейменные свастикой, да и сами джайны, выкладывающие на полу храмов свастику из рисовых зерен. Ведь они и мухи не обидят. Для них ее ломаные линии — это пути борьбы добра и зла, положительного и отрицательного начал, пути освобождения души, циклы перерождений. Не только для джайнов, но и для индусов свастика — знак удачи. Кстати, и те и другие уверены, что участь фашизма была предрешена еще тогда, когда он присвоил их священный знак, ведь по правилам джайнов пользоваться без позволения тем, что тебе не принадлежит, запрещено.

К колонне подходили паломники, читали мантру, сыпали перед Ришабхой рис, который тут же склевывали стаи воробьев, потом поклонялись всем двадцати четырем ступам.

Суровое и простое изваяние Ришабхи смотрело вдаль, застыв в позе внутреннего самосозерцания и полной отрешенности от всего земного. Взгляд был обращен не на землю и не в небо, а в бесконечную даль. Он излучал покои и призыв к совершенству духа. Его всегда изображают так, в йогической позе достижения нирваны. Все детали и сама скульптурная композиция соответствовали канону джайнов, сформулированному в древних текстах, который предписывает даже диспропорции. Длинные мочки ушей почти достигают плеч. Плечи широкие, но не атлетические. Опущенные вдоль тела руки непропорционально длинные. Обнаженный торс с завышенной талией. Ноги стройные, но короткие. Подумалось, что мастерам, которые ваяли Ведущих по океану жизни, не суждено было в полной мере раскрыть свои талант и фантазию. Канон есть канон, и выходить за его рамки нельзя. Но эту скульптуру делали великие мастера или мастер. Идеально отполированный мрамор излучал тепло и свет. Он как бы согревал своей чистотой, отражая солнечные лучи.

Мы внимательно разглядывали Ришабху. Тем временем к нам подошел Джайпурия с сыном и стал рассказывать о тиртханкарах. Интересно, задавали мы себе вопрос, почему в этой древней стране люди из разных религиозных общин так настойчиво стремятся убедить себя и других, что именно их религия самая древняя, что именно их культура стала колыбелью цивилизации на Индостане, породила культуры других религий? А у джайнов такая уверенность граничит с фобией. Аджана любил рассуждать на эту тему: то. что имеет Индия, — все это достигнуто благодаря джайнам, история Индии — история джайнов, даже индуизм существует только потому, что его породил джайнизм. Он уверял: джайнизм уходит своими корнями в доарийский период — это старейшая философия и религия дравидийского происхождения. По его мнению, йога джайнов тоже существовала задолго до проникновения ариев и не имеет ничего общего с ортодоксальным брахманизмом. Джайпурия по сравнению с Аджаной получил прекрасное образование. Он окончил университет и сейчас руководил издательством, которое подготовило серию публикаций в честь важной для джайнизма даты — 2500-летия достижения Махавирой нирваны. Эти книги носят не только религиозный характер. В них подводится своеобразный итог исторического, культурного и философского наследия. Знания Джайпурии были академическими, а речь яркой и образной. И тем забавнее казалось содержание его рассказа.

Аджана лишь провозглашал тезис о бесконечности времени. А Джайпурия пытался обосновать его. Согласно традиции джайнов, заверял он, вселенная бесконечна, как бесконечно все, что в ней заключено. Время следует рассматривать как колебание маятника, то есть сначала нисходящее движение, а затем восходящее, затем снова нисходящее и так далее до бесконечности. Единицу космического времени, полный цикл колебания маятника джайны называют калпа. Итак, калпа состоит из нисходящей части — авасарпини и восходящей — утсарпини. Каждую часть делят на шесть сегментов. Первый сегмент авасарпини характеризуется как очень счастливый период. Затем следуют: просто счастливый, не очень счастливый, не очень несчастливый, несчастливый, очень несчастливый. Утсарпини зеркально отражает эти периоды. Таким образом, авасарпини представляет собой цикл деградации человеческого счастья, физической силы, здоровья и даже продолжительности жизни. От первого до третьего периода человечество жило счастливо, полностью завися от природы, не зная общественных законов. В четвертом периоде, который был наиболее благоприятным для формирования человеческой цивилизации и ее культуры, настала эра тиртханкаров. Мы сейчас живем в пятом периоде, который начался спустя несколько лет после достижения Махавирой нирваны, в 527 году до нашей эры, и продлится 21 тысячу лет.

Мы смотрели на изваяние. Мраморный Ришабха был на пороге нирваны. Его душа освобождалась от страстей и желаний и достигала совершенства, расцветала красота духа. Это конец земного пути.

— Нам трудно представить время, когда жил Ришабха, — продолжал Джайпурия. — Но он был хорошо известен жителям долины Инда, где существовала доарийская цивилизация. Его имя упоминается в «Ригведе» — древнейшей на земле книге. Правда, брахманизм посягнул на его авторитет первого тиртханкара и объявил Ришабху одним из ранних земных воплощений бога Вишну. Он вообще много позаимствовал из нашей культуры. Даже йогу, которую создали джайны. Все, что существует на земле, связано с нашей традицией. Джайны первыми поклонились природе, осмыслили ее, первыми отказались от употребления в пищу мяса животных, птиц и рыб. Мы никогда не признавали обрядов, связанных с жертвоприношением живых существ. Наши пророки первыми обратились к людям с призывом отказаться от насилия и не причинять зла. Мы не признаем авторитета богов, потому что уверены, что человек более совершенен. Боги не могут достичь нирваны, если не родились человеком.

И тут мы не смогли удержаться от вопроса:

— Разве не парадоксально, что джайнизм, не признающий никаких сверхъестественных сил, богов, которые могут судить людей, карать их или миловать, покровительствовать или проклинать, признает поклонение, предписывает джайнам столько обрядов? Известно, что люди обычно обращают свои молитвы к тем силам, которые могут исполнить их желания или, если разгневаются, обрушить на их головы все беды и болезни. Вы говорите, что джайнские святые по своей природе не могут вознаграждать и наказывать. В чем же суть поклонения?

— Наше божество — это тот, кто достиг вершины доступного для обыкновенного человека. Божество не имеет ничего общего с миром людей и не вмешивается в их дела, не отвечает на молитвы, не реагирует на почести и поклонение. Ему безразлично, поклоняются ему или нет. Мы считаем, что каждый человек пожинает плоды своих дел. Добро порождает добро, зло порождает зло. В этом процессе никакие божественные силы не участвуют. Но вера должна объединять людей. Совместные обряды и молитвы сплачивают верующих. Простые люди не имеют ни времени, ни способностей для овладения метафизическими и философскими основами учения. Им не чужды мирские желания, честолюбие, страх, сомнения и другие слабости. Они мечтают о легких и простых путях освобождения души. Обряды джайнов для этого и существуют. А для более интеллектуальных и духовно развитых верующих молитвы и обряды не имеют такого значения. Духовную пищу они получают посредством медитации и концентрации воли, что достигается путем строжайшей самодисциплины. Ориентируясь на большинство, джайнизм рекомендует соблюдать посты, участвовать в религиозных фестивалях, выполнять обряды. Все религии грешат этим, и наша, увы, не исключение. Но джайны никогда не обращаются в молитве к изображению святого. Мы не признаем идолопоклонства. Изображение, из чего бы оно ни было сделано, остается лишь творением рук ремесленника. Мы поклоняемся самому святому. В нем видим идеал, пример для подражания. Молясь, джайны ничего для себя не просят, они лишь превозносят великого человека, доказывают преданность и восхищение.

АСКЕТ И ЕГО ОБЕД

Неожиданно тишину в храме нарушили паломники, которые спешили добраться до платформы по ступеням. Они не обращали внимания ни на ступы, ни на Ришабху. Причиной ажиотажа стал аскет-дигамбар. Он неторопливо брел вдоль ступ. Потом мы еще долго гадали, как этот человек оказался на платформе и как мы умудрились пропустить момент его появления, хотя и сидели на скамейке, откуда просматривался храм и подходы к нему. «Одетый в небо» в одной руке держал пышную метелку, а в другой медный кувшин.

Аскет был довольно молод, не старше тридцати лет. Почему-то под влиянием рассказов Аджаны о старом отце и поучительных древних историй Джайпурии сложился стереотип, что аскетами становятся пожилые люди, имеющие большой жизненный опыт «в миру». Нам хотелось спросить, что думает по этому поводу Джайпурия, но его уже не было рядом. Он, как и другие, спешил навстречу аскету. Паломники снимали прах со святых ног, замирали в приветственном жесте — «намаете». Казалось, аскет не замечает подобострастия паломников. Иногда он взмахивал метелкой, и нельзя было точно понять, то ли он отмахивался от докучливых знаков внимания, то ли, словно священник, размахивающий крестом, благословлял их. Лицо святого было бесстрастным. Он даже не щурил глаза от лучей яркого солнца. Вот он остановился у лестницы, как нам показалось, оценивая производимый эффект.

Чем дольше мы наблюдали за дигамбаром, стоящим на лестнице, тем больше крепла уверенность, что под личиной спокойного безразличия пряталось изрядное честолюбие и даже позерство. Хотя он и не звал фотографировать себя, как старики шветамбары, но и не возражал против этого. Уже все паломники, сбежавшиеся к лестнице, отдали ему почести, а он продолжал стоять как бы в ожидании новых знаков внимания. Наконец он двинулся вниз по ступеням, ловко смахивая метелкой с абсолютно чистой поверхности букашек, которые якобы там проползали. Толпа двигалась вслед за ним на почтительном расстоянии. Аскет шел к ближайшей дхармашале, где его встречала другая толпа паломников. Приветствуя, они расступались, освобождая святому путь во двор. Он вошел и остановился, ожидая приглашения к столу.

Как мы уже писали, аскеты сами не едят. Их кормят. Они никогда не просят поесть. Если ему пищу не предлагают, он продолжает голодать. У джайнов есть легенда, будто Ришабха, известный и как первый аскет, выполняя добровольный обет, не принимал пищу и воду шесть месяцев. Когда срок обета истек и можно было утолить голод, ему пришлось не есть еще шесть месяцев, ведь в те времена никто еще не знал, что аскета надо кормить. Годичный пост Ришабхи был прерван после того, как измученного странника накормил правитель города Хастинапура. Люди, устыдившись того, что произошло с первым аскетом, теперь спешат предложить аскету еду, которую он милостиво принимает. От пищи он отказывается в том случае, если ее предлагают в то время, когда он постится. Все уже знают: если аскет отказывается от помощи людей, значит, она не требуется. Когда же аскет сам приходит к местам, где его могут покормить, как случилось с дигамбаром, за которым мы наблюдали, это значит, что пост окончен и обет выполнен. И люди спешат быть ему полезными, ухаживают за ним.

Обед дигамбара — удивительное зрелище. Он восседал на земле в центре двора дхармашалы. При этом его лицо не выражало никаких эмоций. Дигамбар не проронил ни слова и ни на кого не смотрел. Вокруг него толпились паломники. Они с обожанием смотрели на него. Из распахнутой двери кантина дхармашалы спешили другие паломники с полными тарелками и мисками в руках. Вынести еду для святого, особенно в таком месте, как Параснатх, — величайшая честь. И те, кому посчастливилось вовремя ухватить на кухне блюда, теперь стояли в очереди к аскету. А он тем временем неторопливо разглядывал протянутое угощение и кивком головы давал понять, будет его есть или нет. Его не интересовали вкусовые качества пищи, а заботило лишь одно — не попало ли в тарелку какое-нибудь незадачливое насекомое. Паломники кормили дигамбара руками — зрелище, прямо скажем, малоприятное. Представьте себе взрослого голого мужчину, всего в крошках и с перепачканным лицом! Аскет ел много. Казалось, он никогда не насытится. Насытившись, он стал отвергать протянутую пищу. Лицо Джайпурии буквально светилось от счастья, ведь ему посчастливилось кормить святого!

К ВЕРШИНЕ ПАРАСНАТХА

Солнце стояло в зените, и нам надо было торопиться, ведь путь на вершину горы был неблизким. На склоне сквозь деревья просматривалась дорожка, ведущая вверх. Джайпурия с семьей оставались внизу. На гору они собирались подняться на следующий день, а нам надо было везде побывать сегодня. Когда мы выходили из городка, нам пришлось отбиваться от настойчивых предложений отправиться к вершине на носилках. Сухоньких и жилистых носильщиков наш отказ огорчил, ведь они были готовы донести нас до вершины бегом.

По мере того как мы поднимались, срезая, где возможно, углы на поворотах серпантина, перед нашим взором открывался все более захватывающий вид на городок. Сверху он был похож на сказочный замок, но без бастионов и неприступных стен. Городок со всех сторон был окружен джунглями. С высоты четко просматривались компаунды. Было видно, как толпа снова сопровождает какого-то аскета, который пришел пообедать. А вдруг это отец Аджаны? Подсознательно мы все-таки надеялись его встретить. Чем выше мы поднимались, тем чаще видели аскетов: медитирующие святые, устроившиеся то тут, то там подальше от дорожки, напоминали застывшие изваяния. Изредка покой склона Параснатха нарушало шарканье босых ног. Это носильщики спешили со своими поклажами. Люди на носилках дремали, утомленные полуденным зноем и обилием впечатлений от общения с заветными святынями. Носильщики двигались бегом и только по дорожкам. Заунывно позвякивали их керосиновые лампы, прикрепленные к верхней перекладине носилок. С наступлением темноты они будут освещать им путь назад. Вот очередные носилки пронеслись мимо и скрылись за поворотом, и снова наступила тишина.

С того дня прошло много лет, но больше всего нам запомнились тишина и безмятежное спокойствие Параснатха. Даже ажиотаж с кормлением аскета показался наивной игрой, после того как довелось присутствовать на одном из самых экзальтированных праздников джайнов. Но это случилось уже на юге страны, в деревне Шравана Белгола, расположенной в 150 километрах от Бангалура, куда нас привела командировка.

ШРАВАНА БЕЛГОЛА

Когда мы приехали в эту деревню, она нам показалась полусонной, да и проживало в ней не более пяти тысяч человек. Но в одно тихое утро сюда устремились автобусы, повозки, запряженные волами, грузовики, такси и автомобили, а вместе с ними — тысячи людей. Буквально за ночь в окрестностях Шравана Белголы выросло одиннадцать палаточных городков. Там обосновались паломники и появилась передвижная телефонная станция. Несколько тысяч полицейских и их добровольных помощников патрулировали улицы, контролировали движение транспорта, помогали справиться с нахлынувшим потоком фанатичных верующих.

Число прибывших оценивалось в пятьсот тысяч человек!

Шравана Белгола лежит у подножия горы Индрагири. Эта гора значительно ниже Параснатха и не столь впечатляюща. Скорее ее можно назвать холмом, а не горой. На Индрагири возвышается двадцатиметровый каменный колосс — монолитная скульптура младшего сына Ришабхи Бахубали. Для непосвященных она выглядела весьма заурядно. Правда, поражали размеры. Мы осмотрели колосс в первые дни приезда и, занятые работой, забыли о его существовании. И даже представить себе не могли, что он может стать объектом такого неистового поклонения.

В день, когда сюда хлынули толпы паломников, статуя, возвышающаяся над колышащимся людским морем, над тучами пыли, словно преобразилась, наполнилась новым содержанием. Обнаженная фигура стояла очень прямо, символизируя достижение нирваны. Тот, кто поднимался на Индрагири из деревни, сначала видел широкий лоб, плоские щеки, удлиненные мочки ушей и только потом тело с короткими ногами, которые до колен оплетают каменным орнаментом ветки вьющегося растения. Высекая сначала голову, древний скульптор так увлекся, что, вероятно, утратил чувство пропорции. Серая, твердая, холодная, с застывшей улыбкой статуя безмятежно царила над суетой и кажущейся неразберихой там, внизу, и словно мираж нависала над всем происходящим.

Для тысяч людей, собравшихся у его ног, это была духовная одиссея. Освящение статуи происходит раз в двенадцать лет и вызывает благоговейный трепет в сотнях гуру, в ученых-теологах. Они считают этот момент выдающимся событием времени.

Здесь, в Шравана Белголе, перед нами разворачивалось драматическое представление со всеми атрибутами, характерными для индийского паломничества, — тиратха. Начинается оно как священный ритуал и постепенно превращается в карнавал, где стилизованное пышное представление в духе прошедших веков удивительным образом сочетается с саморекламой и надувательством наших дней, а под флагом учения, проповедующего аскетизм, самоотречение и совершенство духа, происходит веселое празднество.

Людей становилось все больше и больше. Они прибывали отовсюду — из роскошных особняков Бомбея и пещер Гималаев, из глухих индийских городков и из-за границы. В котле Шравана Белголы фантастическим образом смешивались святые и мошенники, нищие и миллионеры, калеки и факиры, аскеты-муни и женщины с детьми. Сюда приехали министры из центра, губернатор и главный министр штата. Некоторые индийские промышленники собирались пробыть в этой деревне несколько недель. Не все они были джайнами и верующими. Но всех их, святых и мирян, паломников и любопытных, исполнителей обрядов и случайных путешественников, собрал и объединил древний ритуал освящения изображения божества. Чтобы исполнить его и вызвать дух Бахубали, младшего сына первого из тиртханкаров, нужно было вылить много молока, сыворотки, гхи (топленого масла), настоя шафрана, воды и множества других смесей.

Вокруг скульптуры разворачивалось классическое индийское представление со всеми анахронизмами, противоречивыми эмоциями, несопоставимыми личностями участников — обнаженные аскеты толклись рядом с дамами из высшего света, разодетыми в дорогие сари, золото и жемчуга. Тут смешивалось народное и массовое искусство, кастородовая замкнутость и благотворительность, очищение паломничеством и исполнение обетов. Но каковы бы ни были побуждения, приведшие сюда этих людей, с рассвета до заката толпы босых людей неиссякаемым потоком лились на гору, где тысячу лет назад военачальник Чамундарая приказал изваять эту статую и сам совершил обряд ее первого освящения. Особая таинственность и аскетическая сдержанность ритуала приводят в трепет паломников и поражают туристов.

Конечно, впечатление, которое производит Бахубали, связано с нелегким подъемом. Трудности подъема настраивают людей на волну особого восприятия, ведь нужно преодолеть 614 ступеней, высеченных в крутой скале. Пожилых и больных поднимают на бамбуковых носилках — их несут четыре носильщика, а не два, как в Параснатхе. Носильщики, минуя ступени, по которым движется бесконечный поток людей, почти бегом достигают вершины Индрагири. Те, кто поднимается пешком, замедляют ход по мере приближения в Бахубали: ведь чем ближе к вершине, тем ступени становятся круче. Потом путь проходит через открытый двор храма, где собраны разные исторические реликвии: древние эдикты на маратхи и каннада, резные колонны и таблички, вделанные в стены, свидетельства почтения и знаков внимания, оказанные гигантской статуе многими династиями правителей. Из глубины открытых галерей, опоясывающих двор, просматриваются двадцать четыре скульптуры тиртханкаров из черного мрамора, любая из них своим пластическим совершенством могла бы затмить Бахубали, если бы кто-нибудь попытался сравнить их художественные достоинства. Но статую Бахубали сравнивают лишь с гигантскими каменными скульптурами Будды в Бамияне (Афганистан) или статуей Рамзеса II в Египте. Бахубали — самая крупная из свободно стоящих монолитных скульптур.

Мы наблюдали за тем, как двигалась пестрая толпа, и отдавали должное организаторам праздника. Сколько предприимчивости и практического опыта нужно иметь, чтобы управлять полумиллионной массой на сравнительно ограниченном пространстве Шравана Белголы! Они также сумели найти довольно неординарное решение такого вопроса, как пальма первенства при свершении обряда освящения. Церемония освящения начинается с омовения статуи водой. Для этого надо со специально построенной платформы, украшенной государственными флагами Индии и разноцветными флажками, вылить 1008 кувшинов воды. Организаторы торжества объявили, что право на первые калаши — сосуды для возлияний — принадлежит тем, кто предлагает самую высокую цену. Таким образом они выделили самых значительных членов общины джайнов. В те дни газеты писали, что первые семь семей внесли по сто тысяч рупий (месячная зарплата высокопоставленного государственного чиновника не превышала четырех тысяч рупий). Но так и осталась в тайне сумма, которую внесла семья калькуттского промышленника Гангваля за право быть первой среди первых. Несколько сотен последних кувшинов воды стоили уже всего по тысяче рупий.

В день омовения утром произошло чудо: разноликое море паломников вдруг что-то объединило. Может, так проявилось взвинченное до апогея важностью события чувство единства и сплоченности общины. Большинство паломников были одеты в новые белые дхоти, а женщины в сари шафранового или желтого цвета. Человеческое море разливалось и у подножия Индрагири: люди толпились на ступенях и дорожках по склонам горы, члены разных сект джайнов заняли специально отведенные для них места в галереях и на нижних этажах платформы святилища Бахубали. Внутренний двор был уставлен 1008 калашами, прикрытыми кокосовыми орехами вместо крышек. Возбужденная толпа ожидала начала церемонии. Наконец зазвучали мантры, затем священники из рук в руки по цепочке стали передавать калаши. Громко называлось имя следующих участников омовения, которые ждали своей очереди возле бамбуковой лестницы, ведущей на платформу. Они все еще сжимали в руках свои пропуска. По почерневшей от времени и мансунов поверхности колосса потекли первые струи очищающей воды. Музыканты заиграли священный гимн. На голову Бахубали из калашей лилась вода. Она растекалась по плечам и с шумом падала к ногам, символизируя надежду прервать круг перерождений, прекратить муки, связанные с рождением, старостью и смертью. Сквозь толпу к ногам Бахубали пробирались аскеты, чтобы подставить свое чело под струи сбегающей сверху воды. Омовение длилось несколько часов. Поток людей, поднимающихся на платформу, напоминал хорошо налаженный конвейер.

Когда началась вторая часть фантастического представления, солнце поднялось высоко. К этому времени из больших медных сосудов на статую уже вылили тысячу литров молока. Серый гранит превратился в белый от потоков молока, струившихся по телу безмятежного исполина. Толпа восторженно кричала, трубили фанфары, а музыканты играли придворную мелодию времен прежнего правителя Майсура. Затем на статую выплеснули 150 литров сока сахарного тростника, от чего она сделалась прозрачно-перламутровой. А когда посыпали рисовой пудрой и мукой из кокосовых орехов, вокруг скульптуры образовалось огромное белое облако и она стала бледно-серой. Теперь вступили в свои права яркие цвета. Благодаря пудре сандалового дерева статуя начала отливать оранжевым глянцем, который буквально светился в лучах солнца. Один цвет сменял другой: ярко-красный превращался в густой цвет красного дерева, а настой из трав окрашивал камень в коричневые тона. Эффект был ошеломляющий. По мере того как менялись цвета и Бахубали омывали разными смесями, создавалась иллюзия, будто статуя ожила, приобрела внутренний динамизм. Доведенные до экстаза люди подставляли свои фляги, бутылки, кувшины, чтобы собрать драгоценные струи и взять домой как священные реликвии.

Толпа приветствовала происходящее восторженными криками, а порой, потрясенная, замирала. Воздух был насыщен запахами шафрана, тамариска, разными сильно пахнувшими растениями, травами, специями.

Мы присутствовали на грандиозном, великолепно отрежиссированном представлении, в котором точный расчет умело сочетался с блестящим исполнением. Толпа была доведена до экстаза. Насквозь промокшие люди, покрытые разноцветными от вылитых смесей пятнами, ликовали. Они неистово кричали:

— Еще! Еще!

И тут на божество посыпались со всех сторон лепестки живых цветов. Трудно сказать, с большим ли ликованием отметили джайны в 1887 году момент, когда на Бахубали посыпались дождем золотые и серебряные цветы вперемешку с девятью разновидностями драгоценных камней.

За всем происходящим мы наблюдали с большого расстояния. Нам было страшно оказаться в толпе фанатичных верующих. Конечно, нам повезло, что мы оказались в этих местах в праздничные дни, ведь это было значительное событие для всей страны. В день начала освящения еще на рассвете мы видели, как недалеко от Индрагири приземлился вертолет. Организаторы торжества кинулись встречать тех, кто прибыл на вертолете. Вечером мы узнали, что здесь побывала премьер-министр страны Индира Ганди. Она всегда посещала важные праздники, использовала их для встреч с лидерами различных движений, руководителями религиозных общин. Проявляя личное внимание и участие, она старалась заручиться поддержкой своей политики, обеспечить единство сложной по религиозному и этническому составу страны. На следующий день центральные газеты поместили фотографию, на которой Индира Ганди беседовала с обнаженными старцами во главе с лидером секты дигамбаров муни Видьянанда. Она выступила на митинге в Шравана Белголе, осыпала статую Бахубали с вертолета цветами. Однако среди джайнов тоже нашлись злопыхатели. Они ворчали, что ни один лепесток не коснулся Бахубали, ведь никто, даже птицы, никогда не смели летать над священной горой.

Когда освящение статуи завершилось, палаточные городки и телефонную станцию быстро свернули и сотни тысяч паломников, словно по мановению волшебной палочки, тут же покинули Шравана Белголу. Здесь снова наступили тишина и покой. Лишь памятник Бахубали, символ физической и духовной силы человека, который первым из смертных достиг нирваны, по-прежнему возвышался над сонной деревней.

ПАВАПУРИ

На земле Бихара также есть жемчужины джайнской архитектуры. Так, в крупном центре паломничества Павапуре, на острове посредине большого озера, покрытого цветами лотоса, возвышается храм Джала-мандир. Он стоит там, где, согласно джайнской традиции, в 527 году до н. э. достиг нирваны последний тиртханкар — Махавира.

Рассказывают, что в те далекие времена озера не было. Согласно легенде, паломники, которые вот уже два с половиной тысячелетия совершают паломничество в Павапури, уносят с собой со священного места горсть земли. Так образовалось озеро, но мы не видели, чтобы кто-нибудь брал землю.

Паломники ведут себя здесь довольно обычно. Сначала они обходят храмы на берегу, а затем по мостику направляются в Джала-мандир. Там паломники читают приветственные мантры, оставляют подношения, совершают обряд омовения на мраморных ступенях. Мостик из красного камня напоминает узкий длинный коридор. Словно красная лента, врезается он в водную гладь и ведет к беломраморному храму. И мостик и все вспомогательные постройки на берегу возведены из красного песчаника. Ажурные резные решетки служат перилами, изящные, покрытые резьбой фонарные столбы радуют глаз. Когда с красного каменного мостика переходишь на белый мрамор, кажется, что ты попадаешь в другой мир. Безусловно, такое впечатление создается от идеальной гармонии храма. Однако великолепные полы, потолки, арки, галереи, резьба по мрамору, удивительная симметрия напоминают мраморные дворцы и усыпальницы Великих Моголов. Очевидно, его строили во времена правления Джахангира или вскоре после него, когда техника обработки мрамора была доведена до совершенства. В центре Джала-мандир находится главная реликвия — плита с отпечатками ступеней Махавиры. Она намного старше всего комплекса и изготовлена в те далекие времена, когда джайны и буддисты еще не изображали своих святых, а поклонялись их символам.

На этом месте скончался семидесятидвухлетний Махавира, или, как его называют джайны, Великий Учитель. Последние тридцать лет своей жизни он провел в странствиях. Махавира проповедовал мир и ненасилие ради совершенства и величия души; призывал не разделять людей на расы, касты и классы, учил, что все они равны независимо от возраста и пола. Махавира не основоположник новой религии, его считают реформатором и продолжателем веры, которую формировала целая плеяда тиртханкаров. И повсюду, где звучали его проповеди, Махавира находил новых учеников и верных последователей. К моменту достижения им нирваны число джайнов-аскетов достигло 50 тысяч, джайнов-мирян, среди которых имелись люди из богатых и родовитых семей, правители, сановники и простые торговцы, было более полумиллиона.

ДИВАЛИ — ФЕСТИВАЛЬ ОГНЕЙ

Великий апостол учения об ахимсе окончил свой земной путь, достигнув нирваны в пятнадцатый день безлунной половины месяца картика в 527 году до нашей эры. Джайны ежегодно отмечают этот день — зажигают масляные лампы-дивы, символизирующие вечность и универсальность правдивого и озаряющего душу «Огня знания», который зажег Махавира. Это джайнский Новый год — «Дивали» или «Дипавали» — фестиваль огней. Огонек в глиняной, наполненной маслом чашечке, которая умещается на ладони, — главное украшение праздника. Масляные лампады горят в окнах домов, на крышах и оградах, в храмах и на улицах. В этот день во время обряда поклонения джайны размахивают дивами перед изображением Махавиры, читая приветственную и праздничную мантры.

В Индии множество праздников, и они удивительным образом переплетаются. Так на Ракши Бандхан сестры дарят братьям шелковые шнуры-ракхи. В тот же день отмечают еще один праздник, и он также связан со шнурком. Это Упакарма, или Смена священного шнура. Священный шнур — признак отличия «дваждырожденных», то есть брахманов, которые проходят упанаяну — церемонию посвящения. Эта древняя церемония рассматривается как величайшее таинство. Мальчиков-брахманов посвящают в касту в возрасте от восьми до двенадцати лет. В день, который определяет астролог как наиболее благоприятный, ребенку бреют голову, его купают и украшают священным шнуром, состоящим из трех хлопковых нитей белого цвета, и нашептывают ему священный гимн Гаятри из «Ригведы». Вскоре после упанаяны мальчика отправляют в дом его гуру. Слово «упанаяна» значит «начало обучения под руководством учителя». Всю последующую жизнь каждый год в светлую половину месяца шраван носящий священный шнур, меняет его на новый. Брахманы собираются в группы со своим гуру и совершают омовение в водах священных рек. Они надевают новый шнур через левое плечо, затем сбрасывают старый, читают ведические мантры и делают подношения богу Солнца.

Что касается Дивали, то его празднуют поклонники разных религий. Для джайнов он важен по одному поводу, а для индусов — по другому. Но все празднуют его пышно и весело. Масляные лампады — дивы или электрические огни зажигают во всех городах и деревнях, страна, залитая светом, кажется сказочной.

Дивали отмечают на амавасия — пятнадцатый день темной половины индуистского месяца картик, который падает на октябрь — ноябрь. Индусы считают, что в этот день Рама — главный герой «Рамаяны» — вышел из леса после четырнадцатилетнего изгнания. Жители Айодхьи встречали его с зажженными лампами. Сейчас праздник Дивали длится пять дней.

В первый день, то есть тринадцатый день картика, дома и магазины моют, чистят. Перед порогом дома или квартиры выкладывают многоцветным орнаментом надпись «Добро пожаловать!». Чтобы облегчить эту работу, теперь уже можно купить большую наклейку с готовым приветствием. В этот день принято покупать изделия из золота и серебра, новую металлическую кухонную утварь.

Второй день, или Нарана Чатурдаши, знаменует победу над злым демоном Наракасура, который заточил в своем гареме шестнадцать тысяч женщин, дочерей богов, святых и мудрецов. Бог Кришна убил тирана и освободил прекрасных пленниц. Этот день — самый веселый и шумный. Все просыпаются задолго до восхода солнца, совершают ритуальное омовение, натирают тело благовонными маслами и надевают новые одежды. Вечером обычно устраивают фейерверки, пускают ракеты, повсюду шипят и ухают петарды.

Третий день посвящен умилостивлению Лакшми — богини благополучия и процветания. Во всех домах зажигают дивы, чтобы приветствовать ее. Коммерческие фирмы и частные торговцы подводят итог финансовой деятельности за год и открывают новые счета, заводят новые бухгалтерские книги.

Четвертый день — праздник, или пуджа, Говардханы. Это название пригорка неподалеку от Матхуры в Брадже. Согласно индуистской традиции, бог Кришна поднял его, чтобы укрыть коров и пастухов от ливня, устроенного правителем небес богом Индрой. Поэтому люди в Пенджабе, Харьяне, Уттар-Прадеше и Бихаре складывают сухие лепешки коровьего навоза в пирамиды, символизирующие Говардхану, обильно украшают их цветами и распушенной ватой, поклоняются им. Этот день отмечают и как Аннакут, или «Гора еды». Во всех храмах перед изображениями божеств выкладывают, как правило, горкой всевозможные яства.

Пятый день Дивали называется «Бхатия Дудж». По традиции мужчины в этот день обедают в доме своей сестры, дарят ей подарки. На севере его называют «Яма Двития», ведь в семнадцатый день картика бог смерти Яма посетил свою сестру Ямуну, или Джамну, обменялся с ней подарками и дал обещание, что каждый, кто получил на Дивали от сестры тилак и вручил ей свои подарки, никогда не будет наказан богами. Братья и сестры собираются на берегу реки Джамны и, взявшись за руки, окунаются в священные воды.

Азартные игры на Дивали тоже стали национальной традицией. Это связано с легендой о том, что Парвати играла в кости на Дивали со своим супругом богом Шивой, благословив этот день как наиболее благоприятный для игр. Индийцы поистине весьма изобретательны. Кроме костей и карт они придумали десятки разных игр на деньги. На Дивали можно без оглядки предаваться национальной страсти — азартным играм.

В Бокаро Дивали — это, пожалуй, самый веселый праздник года. На каждом углу раздаются взрывы, шипение и треск петард и хлопушек. Вот когда можно вволю пошуметь! Маленькие дети зажигают чудесные, брызгающиеся искрами бенгальские огни, шалят и танцуют. Дети постарше пускают в воздух ракеты самых невообразимых конструкций: двух- и трехступенчатые, с парашютами и без них. Новые наряды, обилие сладостей, всеобщее ликование, иллюминации, бесконечные линии колеблющихся огней див превращают праздник в радостный и щедрый карнавал. Да, именно щедрый. Все охвачены одним порывом — быть щедрыми. Ярко освещенные магазины и ларьки осаждает празднично разодетая толпа. Все, даже бедняки, спешат купить подарки своим детишкам и близким. После праздника эти несчастные снова будут с трудом сводить концы с концам, но в этот день стараются не отказать себе и другим ни в чем.

На Дивали принято ходить в гости. Нагруженные пакетами с подарками для хозяев и гостей, мы обычно отправлялись в дом Чиббара, где нас ждали радушная хозяйка и хозяин дома. Все дома в их высокопоставленном секторе были залиты морем огней. Гирлянды из электрических лампочек свисали с крыши вниз до фундамента дома. Получался великолепный огненный водопад. В изощренности украшений домов чувствовался элемент соперничества. Несмотря на обилие огней, вместе с хозяевами мы зажигали традиционные дивы, и в сверкающем чистотой доме Чиббара, который никому и никогда не мог уступить пальму первенства в размахе и пышности, начинался веселый и шумный прием.