Биология желания. Зависимость — не болезнь

Глава 3 КОГДА ТЯГА СТАНОВИТСЯ СИЛОЙ

Натали родилась и выросла в городке на востоке США и, как многие другие дети ее возраста и социального слоя, поступила в скромный гуманитарный колледж в городе неподалеку. Она описывает себя как приятного человека и компетентного специалиста, достаточно умного, чтобы заработать себе на жизнь. Она легко схватывала суть, отбрасывая ненужные подробности; она знала, как избегать неприятностей. Она умела расслабляться в социальных ситуациях — по крайней мере, выглядеть расслабленной. Ко времени поступления в колледж ровесники считали ее великодушной, простой в общении, веселой. Так она описывала более молодую версию себя на наших первых встречах. И это описание соответствовало моему впечатлению от нее, хотя тогда ей было около двадцати пяти. Натали без проблем знакомилась с людьми и заводила друзей; она могла выбирать, каких людей привлечь в свою жизнь.

Первый год учебы в колледже Натали жила в общежитии, затем, к началу второго года, она стала снимать квартиру напару с соседкой Грейс, которой нравилось быть рядом с Натали, нравилась ее живость, ее смешные маленькие хобби типа вязания и акварелей. Они с Натали частенько рисовали вместе по вечерам. Но Грейс отошла на второй план, когда у Натали появился Фред: приятный молодой человек с мягким нравом. Они познакомились в ресторане, где она работала три дня в неделю, обслуживая ребят, с которыми сидела рядом на лекциях по литературе двадцатого века и философии. Со смехом они обсуждали раздутое самомнение студентов, с умным видом рассуждающих обо всем на свете; затем они хихикали над своим самомнением, так что никто не оставался обделенным. Фред был просто другом, затем неожиданно стал любовником. Это было внове для Натали, но она чувствовала, что время пришло. Секс с Фредом был дружеским. И это тоже было достижением — близость, а не подчинение.

Через пару месяцев после того, как они с Фредом сошлись, она привела домой нового друга, Стива, — высокого и тощего, с татуировкой в виде листа марихуаны на предплечье и южноамериканским выговором. Что-то в Стиве привлекало ее, казалось таинственным, но он определенно не годился в бойфренды. Грейс нравился Фред, и она была не в восторге от Стива. Он как будто выпускал на свободу темную сторону Натали, иногда уязвимую и зловещую, которая не соответствовала остальной ее личности. Иногда казалось, что она проявляется все сильнее и сильнее с каждым месяцем.

Но Натали по-прежнему была хорошей девочкой. Все так думали. Вот почему никто — ни Грейс, ни Фред, ни даже Стив — не могли себе даже представить, что Натали проведет девять месяцев в тюрьме строгого режима задолго до окончания колледжа.

Натали не имела особенных моральных предубеждений против приема наркотиков, и они с Фредом и Стивом экспериментировали, как и многие их друзья, со всем, что попадется. Галлюциногенные грибы, даже ЛСД по случаю — это были билеты в экзотический Диснейленд, который можно посетить без долгих сборов и денежных трат. Трип начинался и заканчивался всего лишь за 8 часов, идеально для прогулки по парку и наблюдения за тем, как солнечный свет превращается в яркую радугу, так красиво, что захватывает дыхание. Затем было экстази, идеально для танцев в одном из двух местных рок-кафе, где диджеи и молодежь совместными усилиями достигала высот кайфа от союза музыки и движения. Это были «хорошие» наркотики. Они не вредят, не вызывают зависимости, не очень дорогие, и на следующей день ты работоспособен, пусть и в голове до конца не прояснилось.

Героин был другим. Поначалу мне сложно было понять, как этот самый страшный наркотик проник в жизнь Натали. По ее воспоминаниям, все началось с употребления рецептурных препаратов, например оксикодона, который доставал Стив. «Оксиконтин», «Перкоцет», «Дилаудид» — все это опиоиды, предназначенные для облегчения боли. Но Натали и Фред обнаружили, что они дают самый приятный кайф, который только можно представить. Они не отправляют вас в яркий волшебный мир, как грибы и кислота.

Вместо этого они заворачивают вас в уютный плед внутреннего спокойствия; абсолютной расслабленности. Состояние не похоже на седативный эффект транквилизатора; оно тоньше и сильнее. Чувство полного благополучия; которому ничто не препятствует; которое делает вас сонным и осоловелым. Опиаты расслабляют; устраняют ощущение опасности и позволяют разуму свободно путешествовать по фантастическому ландшафту оставаясь на месте.

Натали мало думала об этом; но подспудное ощущение угрозы долго составляло часть ее жизни. Его было сложно описать; — рассказывала она мне, — но она чувствовала риск провалиться в той или иной области — в учебе; может быть; или более широко; в социальном плане. Это стало навязчивой идеей еще до колледжа, когда она иногда становилась жертвой насмешек за свою, как она выразилась, «невзрачность». Ничего ужасного, но все равно такое тяжело переносится — постоянно существующая угроза, которая действовала ей на нервы, разъедающая душу тревога быть отвергнутой одноклассниками, которые вроде бы друзья, но на следующей неделе могут мутировать в преследователей. И даже сейчас, будучи второкурсницей с работой, бойфрендом и хорошей успеваемостью, она могла представить, как теряет все, чего удалось достичь. Это все еще могло случиться. Тревоги всегда грозовыми облачками парили над безмятежной гладью ее повседневной жизни. Пока не вмешались опиаты.

Когда Стив приносил новую упаковку оксикодона, а это случалось все чаще и чаще, Натали чувствовала радостное предвкушение, как будто собиралась домой на выходные — не в реальный дом, а в дом ее мечты, где все по-дружески к ней относятся и нет проблем. Именно тогда синапсы в ее мозге начали новую волну роста, образовав новый набор связей. И когда эти синапсы активировались, она чувствовала, как приближается луч надежды. Фреду тоже нравился оксикодон, хотя она не совсем понимала, почему. Натали и Фред закупались на несколько дней — несколько дней яркого спокойного кайфа — и наслаждались вместе после занятий или работы. Но опиаты влияют на тело, не только на то, что выше шеи, но и на то, что ниже, успокаивая желудок и замедляя дыхание и пульс. Так что через несколько недель она начала чувствовать дискомфорт, если не принимала оксикодон. Чего-то не хватало, не только в плане настроения, но и в плане телесных ощущений. Мы можем назвать это физической зависимостью, в дополнение к расцветавшей психологической зависимости Натали. (Хотя, разумеется, все в мире имеет физическую природу. И мозг — это тоже часть тела.) Другой проблемой была толерантность, еще один признак так называемой физической зависимости. К весне Натали и Фред вынуждены были принимать три или четыре таблетки по 20 мг, чтобы кайфануть. Что выходило уже дорого, даже если они толкли таблетки и нюхали порошок. Никто не зарабатывал достаточно, чтобы все шло по-прежнему и арендная плата вносилась вовремя.

Героин был намного дешевле, и Стив выглядел самодовольным, когда в один мартовский день бросил пару пакетиков по $20 на стол. По примеру Стива Фред с Натали курили его через наспех переделанную трубку для травы. Но нюхать его оказалось не хуже, поэтому в последующие недели нюхание стало их предпочтительным modus operandi. Кайф был более сильным, чем от оксикодона, но ничего, как бы бонус. Почти шокирующий водопад спокойствия обрушивался на нее через несколько секунд после того, как героин достигал легких или слизистой оболочки. И раз от раза ожидание приносило все больше удовольствия. Синапсы продолжали образовываться, а нейроны соединяться. Это была веселая поездка, и особенно потому, что никого не было за рулем.

Но по-прежнему героин не определял всю жизнь Натали. «У меня было много других забот, — рассказывала она мне, — включая учебу, работу». Поддерживать отношения с родителями во время приездов по выходным и праздникам стало сложнее, чем раньше, потому что отчим все чаще находился в скверном расположении духа. Героин хорошо отвлекал от всех неприятностей, был наградой за непростой день, психическим пикником, к которому она, Фред, Стив и еще несколько друзей могли возвращаться снова и снова. Но она не нуждалась в нем. Пока еще нет.

Затем она попробовала колоться. Она увидела, как девушка Стива привычно готовит себе укол, и процесс ее сразу заинтриговал. Натали отозвала ее в сторону и попросила показать, как это делается. И Натали, добросовестная и дотошная по природе, запомнила непростой ритуал во всех подробностях. Насыпать нужное количество коричневого порошка в ложку, добавить воды, подержать ложку над горелкой, пока жидкость не покипит пару секунд. Чтобы отфильтровать раствор, нужен ватный шарик. Жгут. Вздутая вена на внутренней поверхности руки. Необходимо действовать спокойно и четко, ничего не разлить, ничего не испортить. Когда игла попала в вену, она в ту же секунду почувствовала, как открылся проход для этого экзотического любовника, посланника из Афганистана или откуда он там прибыл, чтобы он мог войти в ее тело, ее сердце, ее мозг.

Больше не о чем было беспокоиться, с момента как игла проколола вену, даже прежде чем наркотик изменил химический состав ее нервной системы. Полное умиротворение наступило уже от знания, что это верняк, больше никаких «может быть». Вот что она искала так долго и наконец нашла.

Но не наркотики в целом, опиаты или даже героин изменили жизнь Натали. А регулярные уколы. Сначала она словно попадала во власть нахлынувшей волны, полчаса химического афтершока. Это было здорово. И классно. Все части процесса соединялись в единое целое, все детали сливались во что-то уникальное. «Весь ритуал… Я его любила, — сказала она мне. — Иногда я колола других, потому что у меня получалось лучше всего и мне нравилось делать это для них». Казалось, Натали с головой погружалась в черную мессу. Кожа и блеск стали, голубоватая просвечивающая вена. Ложка и пламя, момент кипящего колдовства, которое открывало вход в иное измерение. А когда игла входила в ее руку — ощущение самого наркотика внутри себя. Кандалы со звоном падали со всей ее нервной системы, действуя на прошлое, сглаживая все неприятные воспоминания и гарантируя на последующие часы защиту от неприглядных мыслей и образов, вселение в сознание, пропитанное умиротворением.

Эта гармония ощущений поселилась в разуме Натали как сеть синапсов, соединенных в ее мозге. И из этой штаб-квартиры начала рулить безотлагательная необходимость. От первого укола и до момента, когда она начала постоянно колоться героином и ее дни покатились однообразной чередой, прошло меньше месяца. Во второй половине дня реальность начинала сворачиваться в воронку, ведущую вниз трубу, которая должна опустошиться в резервуар в какой-то момент. Этот момент — момент укола. Неотвратимо от первого крена ее внутреннего взора до момента времени, когда безмятежные часы остаются позади.

Иногда, в свою смену в ресторане, радуясь летним лучам солнца, проникающим сквозь зеркальные окна, она вдруг вспоминала. Образ мог быть вызван дымом от сигареты посетителя, стоявшего рядом с входом. Иди специфической сглаженной формой ложки рядом с грязной тарелкой на соседнем столике, которая напоминала деформированную ложку наркомана, согнутую таким образом, чтобы из нее в горизонтальном положении ничего не выливалось. Или вибрацией ее мобильного, означавшей звонок от Фреда, который, возможно, уже встретился со Стивом. У которого, возможно, уже достаточно на всех. На сегодня. Или урчанием желудка, который плохо работал в последние дни. Или тем, как выглядела ее рука. С опущенными рукавами внешне ничего не было заметно. (Хотя все как будто бы знали, что Натали живет на другой планете.) Но когда она закатывала рукава, чтобы помыть посуду, она часто мельком видела синяк, темневший на сгибе локтя.

Что бы ни было спусковым крючком, она проигрывала одно и то же ощущение снова и снова — ощущение, как ее несет от желания до действия. Сначала неожиданно появлялось напряжение в желудке и груди, ощущение чего-то надвигающегося, проблемы или угрозы, или великолепной возможности, в зависимости от того, как она разыгрывала карты. Секунду-две чувство не имело цвета, содержания, а затем трансформировалось в тягу. С этого момента она не могла перестать об этом думать ни на минуту. Неодолимое желание овладевало ее мечтами, каждой мыслью, пока она механически выполняла работу. Каждые пять минут она проверяла телефон. Она была уверена, что Стив еще будет дома. Еще не было часа дня. Она посылала ему эсэмэску каждый раз, когда выходила на кухню. Что, если он уже раздобыл дозу? Тогда он сейчас возвращается домой. По словам Натали: «Когда он застревал в пробке, я испытывала страшные муки… Я буквально не сводила глаз с телефона, моля его зазвонить». А когда он возвращался, она думала: хватит ли на всех? Что, если он оставил только для себя? Тогда ей придется его просить.

Этот тип внутреннего диалога четко проявился во время наших с Натали бесед. После первых вопросов с моей стороны она вспомнила и мысли, и поступки. Она могла воспроизвести целый телефонный разговор: «Давай, Стив. Я поеду с тобой, если хочешь. Я не против. Я освобожусь в пять». И она часто прокручивала в голове мрачный исход ситуации: «Ему нравится мое общество. Но что, если он уедет на выходные? Черт, мы должны были тратить экономнее. Мы отложили один пакетик, но его недостаточно для двоих. Тогда на фиг Фреда. Он всегда полагается на меня в таких вопросах, я должна обо всем заботиться. Но что, если он уже позвонил Стиву? Что, если он забыл, что я уезжаю домой в пятницу вечером? Мне нужно взять с собой запас, чтобы протянуть уикенд; иначе будет совсем кошмарно быть с мамой и этим говнюком».

Невозможно было игнорировать момент, вписанный в будущее этого дня, момент, когда наркотик окажется в ее руках. До тех пор у нее будет непрестанно сосать под ложечкой — предвкушение с желанием, смешанные с панической тревогой. Это чувство не ослабеет. Пока она не будет знать наверняка. И даже тогда что-то может пойти не так.

К началу мая Натали еще не была настолько зависима физически, чтобы она и дня не могла прожить без героина. Но к этому всё шло. Вот как она описывает свои тревожные мысли: «Я знала, что мне будет довольно дискомфортно на следующее утро и, конечно, к вечеру станет хуже. Два дня без дозы — сложно сказать». Она уже неделями не делала перерывов на два дня. «Думаю, было бы очень плохо». И все равно она не думала о своей зависимости как о физической. «Физическая зависимость никогда меня не тревожила. Она была почти исключительно психологической. Я была одержима этим. Если у нас ничего не было запланировано на следующий день, мы вставали очень рано или ложились поздно, ожидая телефонного звонка». В своих фантазиях она разыгрывала личную драму: я наркоманка, вот я кто. Моя жизнь — это кино, а я — девушка-секси, играющая блюз на автобусной остановке, сгорбившаяся, трагичная фигура. Не спокойная маленькая Натали, которая читала книги и редко проводила время вне дома. Она, безусловно, жила на грани, именно это придавало ее жизни форму, задавало направление, раскрашивало в цвета, определяло наполнение. И эта неудержимая тревога, это неудержимое желание, эта тяга, которая становилась все сильнее с каждым часом, пока она ждала Стива. Что, если его телефон разрядился? А вдруг он забыл его дома?

Глубоко в слоях коры головного мозга расположены области, которые есть у всех животных, вплоть до рыб (если идти в направлении; обратном эволюции). Среди этих структур выделяется крупная и очень сложно устроенная область; имеющая форму полумесяца, которая образует что-то вроде завитка вокруг самого центра мозга. Она называется полосатым телом (см. рис. 1). Эта структура является главным действующим лицом — главным злодеем — при формировании зависимости. Полосатое тело эволюционировало как структура, участвующая в выборе действий, которые ведут к достижению целей. Вообще говоря, в действиях, не ведущих к цели, нет особого смысла, именно поэтому полосатое тело функционирует ради соединения действия с целью. Полосатое тело видит цель на радаре и затем посылает сценарий действий в другие части мозга (например, моторную кору) для его выполнения, чтобы мышцы задвигались определенным образом и вы сделали то, что собирались: начали нажимать кнопки на телефоне, потянулись за кошельком, произнесли нужные слова.

Но единственный способ заставить животное действовать — мотивировать его (если только это действие не является жестко запрограммированным, как, например, рефлекторное извивание червяка в ответ на прикосновение или же подергивание ноги, когда по колену молоточком стучит невролог). Эмоции, мотивация — это те эксперименты эволюции, которые начались примерно в то время, когда появились первые млекопитающие. Поскольку млекопитающие собирались учиться на собственном опыте (в отличие от своих холоднокровных предков) — им потребовалась более гибкая операционная система, чем фиксированные паттерны действия, отвечающие за то, чтобы червяк извивался или лягушка «выстреливала» языком. И вот часть мозга, расположенная глубоко в коре, — мозг действий, полосатое тело — стала также мотивационным центром мозга. И она стала ответственной за эмоцию_; благодаря которой мы достигаем своих целей_; часто настойчиво и упорно стремясь к ним; — желание.

Как главный мозговой центр контроля действий; полосатое тело обладает способностью порождать чувства влечения и увлеченности; ключевые для целенаправленного действия. Но оно также и проверяет достижимость цели, а когда цель достигнута, она сигнализирует нам, насколько та доставила удовольствие (или разочаровала) в сравнении с ожиданиями. Таким образом, среди его должностных обязанностей — формирование мотивации для выполнения чего-либо, определение того, сколько усилий придется приложить и обеспечение хорошего (или плохого) настроения, когда желание удовлетворено.

Полосатое тело учится на своем опыте. Оно изменяет нейронные связи с учетом того, достижение каких целей вызвало хорошее настроение в прошлом, и того, насколько сложно этих целей было достичь. Так полосатое тело переводит прошлые удовольствия в актуальные желания. Когда Натали переживала приступ тяги к героину, представляя, как хорошо ей будет после его приема, прокручивая в мыслях весь ритуал укола, ее полосатое тело деловито гудело. Синаптические сети, соединенные в «героиновый» паттерн (распространившийся на весь ее мозг), были переполнены информацией, передающейся от одного нейрона к другому — доля возбужденных нейронов достигала критического уровня (красной зоны под грифом «срочно»). Одновременно другие цели Натали: хорошо работать в ресторане (чтобы босс был доволен), наладить отношения с Грейс, позвонить маме, ослабевали, отступали на второй план. Сети, которые поддерживали эти цели, затухали и затем погасали совсем. Как и с остальными нейронными сетями, «нейроны, которые возбуждаются вместе, соединяются вместе», а что не возбуждается вместе — с остальной командой, — оказывается не у дел. Неактивируемые синапсы теряют эффективность и могут исчезнуть совсем.

Прилежащее ядро — это одна из вентральных (нижних) областей полосатого тела (как показано на рис. 1). Оно спрятано глубоко в переднем мозге, образует основу коры и лимбической системы и посылает свои сигналы во многие другие участки мозга. На изображениях, полученных с помощью МРТ (магниторезонансная томография), оно выглядит как пара пятен, одно в левом полушарии и одно в правом. Но эти пятна делают массу работы. Прилежащее ядро — это убежище для очень древней мозговой ткани, которая работает как двигатель, спрятанный под подвижными деталями механизма, — она управляет другими регионами мозга. Прилежащее ядро — это часть мозга, упоминания о которой встречаются чаще всего, когда речь идет о зависимости. Зависимость оккупирует «горячий» (интенсивно используемый) конец полосатого тела, где расположено больше всего связей с другими регионами, в которых порождаются эмоции, ожидания и действия. Чтобы привести вас к цели, прилежащее ядро организует нейронную активность, не только в коре лобной доли, где вырабатывается понимание и формируются ожидания, не только в задних областях коры, где оживают образы и воспоминания, но и в миндалине, которая порождает эмоциональные реакции, в центрах ствола мозга, которые представляют собой материальную основу для чувств и эмоций, и в премоторной и моторной коре, где режиссируются и выполняются действия. Большинство этих связей работают в обоих направлениях. Прилежащее ядро получает информацию от этих регионов. Вот каким образом игла и порошок; вздувшаяся вена могли влиять на намерения и цели Натали, на ее заранее в мельчайших подробностях продуманные просьбы к Стиву. Но прилежащее ядро также посылает информацию в другие регионы, включая миндалину, которая привносит в эту смесь эмоции, и нижние отделы мозга, которые активируют работу ее потовых желез и заставляют ее чувствовать нервную дрожь. Способность прилежащего ядра управлять вниманием, восприятием, чувствами и действиями безгранична, и оно использует свое влияние, чтобы блокировать разношерстную компанию других целей и оставить только одну, безотлагательную, самую важную. Вот куда мы идем. Вот что мы собираемся сделать.

Считается, что именно в прилежащем ядре загорается желание. И большинство специалистов единодушны в том, что интенсивное желание, или тяга, — это темная лошадка зависимости. Но прилежащему ядру нужно горючее, чтобы «воспламенить» нейроны. И таким горючим является дофамин, нейромедиатор, поступающий из центра мозга — среднего мозга, — расположенного этажом ниже и немного сзади (см. рис. 1). Тяга усиливается, когда средний мозг посылает дофамин в прилежащее ядро. Чем больше дофамина, тем больше активируется ядро, тем сильнее переживаемая тяга. Мне это нужно, и нужно прямо сейчас! Я знаю, что мне будет хорошо или, по крайней мере, намного лучше, чем сейчас. Все остальное неважно. Ученые часто говорят об этом механизме как о «цепи удовольствия» (pleasure circuit), однако оказалось, что наше активное преследование цели, такой как секс, героин и шоколадный чизкейк, гораздо больше связано с желанием, чем с удовольствием. Хотеть что-либо — не то же самое, что любить это что-либо, а большая часть прилежащего ядра отдана именно хотению. Удовольствие — это заварное пирожное, десерт — что-то такое, что случается один раз и не повторяется. Желание — вот что на самом деле побуждает нас к действию, будь то звонок дилеру, поездка в винный магазин или кража двадцати баксов из тетиного кошелька. Дофамин, полученный полосатым телом, это горючее для желания, а не для развлечения.

Двое ученых из Мичиганского университета, Кент Берридж и Терри Робинсон, обновили нейробиологические данные о двух важных аспектах зависимости. Во-первых, они представили карту мозга, на которую нанесли области «я хочу» и «мне нравится». Они обнаружили, что большая часть полосатого тела участвует в хотении, а в «мне нравится» вовлечена только небольшая область. По-видимому, эволюция отвела гораздо больше территории желанию, чем конечному состоянию — удовольствию или облегчению, — которого мы иногда достигаем. Во-вторых, они представили формулу роста желания конкретных целей, учитывающую степень развития зависимости. Эта формула описывает, как наркотики (и секс, и еда, и другие привлекательные вещи) начинают вызывать импульсивное поведение. Их эксперименты проводились в основном на крысах и мышах, но наш мозг не слишком отличается в том, что касается функционирования прилежащего ядра. Чем больше стимулов, указывающих на скорое получение наркотика, вызывающего привыкание (и даже сахара), получали грызуны, тем больше эти стимулы захватывали прилежащее ядро. Любой стимул, будь то зеленый свет или рисунок горизонтальной полоски, все больше управлял вниманием и поведением, нацеленным на вознаграждение. Берридж и Робинсон назвали этот процесс стимулирующей сенситизацией (incentive sensitization). Оказалось, что механизм, обеспечивающий развитие сенситизации, — это просто-напросто прилив дофамина, устремляющегося от среднего мозга к прилежащему ядру. Где-то между зрительной корой (где стимул был зарегистрирован как входная информация) и прилежащим ядром (отвечающим за выходную информацию) опыт изменил нейронную сеть, и стимул стал кнопкой, включающей дофаминовый насос. Более того, даже вторичные стимулы, связанные со стимулами, имеющими прямое отношение к наркотику, приобретали эту жуткую власть. Получается вот что: один стимул предсказывает появление другого, который предсказывает получение кайфа. Первый стимул в этой цепочке, например звонящий мобильный телефон Натали, становится первым камешком лавины — с него начинается выброс дофамина.

Такова была ситуация Натали через месяц после злополучного эксперимента с героиновым уколом. Она не могла противостоять лавине возбуждения, желания и тревоги, которую вызывал первый намек на появление наркотика на горизонте. Это не значит, что у Натали не было теперь другого выхода, кроме как потреблять все больше и больше героина. Ее действия не ограничивались и не обусловливались изменениями, произошедшими в мозге. Но ее мысли и чувства последовательно изменялись. Все чаще и чаще накатывала неумолимая тяга и сужалось поле внимания — два потока сливались в один, — поскольку связь между стимулом и результатом зажигала синаптические сети в ее полосатом теле как гирлянды лампочек на рождественской елке. И конечно, каждый раз, когда лампочки загорались, было все сложнее отыскать выключатель. Каждый раз, когда она вводила новый стимул в качестве нового компонента «героиновой цепочки», например отдельный рингтон для звонка из родительского дома Стиву, этот стимул получал власть над дофаминовым насосом. Все больше и больше дорог вели в Рим. Все больше формировалось «героиновых» синапсов, связанных между собой. А это привело к тому, что возбуждение «героиновой» нейронной сети стало инициироваться проще, быстрее, надежнее. Причем инициировать возбуждение можно было теперь с любой из множества стартовых точек.

Вот как у Натали развилась серьезная привычка. Это не значит, что она была принуждена действовать в ответ на стимул. Ей просто стало все сложнее и сложнее противиться искушению.

К концу мая жизнь Фреда и Натали, представителей среднего класса, начала рушиться. Они катились вниз с горы, не думая о том, что делают, загипнотизированные системами мозга, гораздо более древними, чем интеллектуальные базы данных, на которые нацеливались их профессора. Натали помнит, как падала. Она помнит, как подмечала хмурые взгляды Грейс, когда та обозревала последствия последнего ночного разгула — использованные шприцы, переполненные пепельницы, — и думала: «О-о-о, опять долго спала с утра. И мы не убрали за собой, прежде чем отправиться спать. Не могу вспомнить, как мы легли».

Так что Натали не была удивлена, когда Грейс решила изменить ситуацию. Ведь арендная плата все равно повысилась. Грейс собиралась переехать в дом, сняв его в складчину с другими жильцами, а Натали — ну, возможностей много, но пока она просто решила пожить у Фреда, у которого и так почти всегда ночевала. Когда они накопят денег на первый и последний месяц аренды, они переедут в квартиру попросторнее. К началу осеннего семестра уж точно. Все наладится. Все уже налаживается, убеждала она себя.

Но пока не были выставлены оценки за семестр, она не понимала, что в беде. Она сказала Фреду и Стиву, что пора остановиться. Она помнит этот момент во всех подробностях. «Я озиралась по сторонам в квартире, которая была пропитана запахом окурков, и ужасалась ее кошмарной запущенности; повсюду мусор, грязные иглы, разбросанные учебники. Не осталось ни одной не согнутой ложки, ни одного не вымытого маленького пакетика. Беспощадной правдивости открывшейся картине добавляли мои друзья… Они тоже были безнадежно зависимы от героина. Одно дело думать про себя, что вот да, есть проблема, и совсем другое — видеть, как двое других людей это подтверждают. Мы начали говорить об этом и потом, кажется, проплакали несколько часов. Я хотела немедленно все прекратить, и на следующее утро мы все были с красными глазами, вялыми и чистыми». Следовало изменить ситуацию.

Но она не могла измениться сама собой. Обстоятельства пришли на выручку.

Однажды вечером друг, пошатываясь, вошел в квартиру через открытую дверь, крича, что только что стал виновником автомобильной аварии. Оттуда он приехал прямо к ним. Он был заметно пьян. И не мог допустить встречи с копами. Но он ехал на машине Фреда_; и номер был зарегистрирован по этому адресу. Естественно, через несколько минут в дверь настойчиво постучали. Натали сидела на диване, набивая трубку марихуаной (относительно невинное прегрешение для нее), подняла голову и увидела, как лучи света проникают через окно, выходящее на улицу. Кто-то забыл задернуть занавески.

«Мы знаем, что в доме есть наркотики, — сказал стальной голос. — Откройте дверь. У нас есть право войти в любом случае, откроете вы или нет».

Добыча полицейских была до смешного скудной: пара ложек, сожженных снизу, классифицированных как принадлежности для употребления героина, и одна таблетка рецептурного наркотика. Но этого было достаточно для обвинения в хранении наркотиков. Так что через неделю Натали сидела напротив помощника окружного прокурора, обязуясь пройти курс лечения, — сделка о мере наказания, как ей сказали, от которой она не могла отказаться. Она признала себя виновной во вменявшемся преступлении и согласилась на год амбулаторного лечения, по завершении которого судимость будет снята.

Натали не учла, насколько невыносимой станет для нее программа лечения. Настолько невыносимой, что она не сможет подключиться к ее целям. Она стойко перенесла абстинентный синдром — это было не так ужасно, как она боялась, — и оставалась чистой несколько месяцев. Но довольной она не была. Она должна была посещать групповую терапию три раза в неделю и бывать на собраниях местной группы, работающей по 12 шагам, еще три раза в неделю. Это просто было чересчур много. Все это сидение кружком и разговоры о том, как не пить и не принимать наркотики. Люди там как будто принадлежали к другому виду. Эти высохшие пьяницы, постоянно потягивающие плохой кофе, отчаянно пытающиеся продержаться месяц в завязке. Что у нее с ними общего? В план не была включена индивидуальная терапия, не было никого, с кем она могла бы по-настоящему поговорить. Однажды, когда влечение прорвало плотину решимости и она знала, что падает, Натали отозвала лидера группы после собрания в сторону и умоляющим голосом сказала: «Я действительно хочу захотеть измениться». Но, прошептала она себе, я не хочу превратиться вот в это.

Так она снова села на иглу. Она подделывала регулярно проводившиеся анализы мочи, принося мочу друга в бутылке в кармане. К лету она кололась каждый день. Когда ее поймали в первый раз, она получила предупреждение. Во второй раз ее отправили в реабилитационный центр на 30 дней. Он назывался лечебным центром, но, по мнению Натали, это был обычный наскоро переделанный мотель, управляемый двумя бывшими зависимыми, которые воображали, будто знают, как лечить людей, потому что им самим удалось бросить. Первой соседкой по комнате была сорокапятилетняя проститутка, которая употребляла крэк, героин, все, что могла раздобыть. «Приятная женщина, — вспоминала Натали. — Я хочу сказать, у нее определенно было какое-то расстройство личности, но мне она нравилась». Затем был парень со шрамом. Все звали его «Шрам». Он шел от уха до уха, и ходили слухи, что он пытался перерезать себе горло. Натали было жалко парня. Длинные волосы, фланелевая рубашка, одиночка по натуре. Это его двадцать пятый реабцентр, смущенно признался он. Натали думала, что он самый неумелый человек из всех, кого она когда-либо встречала. Он даже не смог выбрать более надежный способ самоубийства.

Она звонила Фреду несколько раз в неделю, но он собирался с ней расстаться. Она это знала. Когда она попросила его привезти ей что-нибудь расслабляющее — всего один пакетик, — он бросил трубку. Он переезжал к родителям, как и собирался. Он бросил. А ее дела приняли мрачный оборот.

После реабилитационного центра она возвратилась в пустую квартиру и начала работать в ресторане на полную ставку. Она продолжала проходить амбулаторную программу, как от нее и требовали, но снова начала регулярно колоться. Она нашла другой способ подделывать анализ мочи. Эта повторная вспышка зависимости произошла незаметно, без фанфар, без предупреждения. По словам Натали, невозможно было понять, что же пошло не так. Дело в том, что «героиновые» связи расходились веером от ее полосатого тела к другим участкам мозга как оптоволоконные кабели, ожившие после перебоя питания. И больше всего энергии они получали от тревоги, тревоги о том, чтобы быть в порядке. Но героин был как причиной этой тревоги, так и единственным средством, снимавшим ее. Натали преследовало ощущение обреченности. Обусловливающий это ощущение паттерн мышления и соответствующая ему нейронная сеть формировались постепенно, но теперь угнетали ее целый день. В ресторане она не показывала боль и страх, но затем, по приходе домой, она делала себе укол, и эти чувства уходили, как отступающая армия, окапывающаяся где-то вне пределов досягаемости. Пока что.

Через шесть месяцев после начала амбулаторной программы она попалась в третий раз. Она поздно уснула, пропустила группу, и когда брела вверх по лестнице в комнату, где проходили встречи, ее остановил инспектор по надзору.

Этой пятидесятилетней женщине было хоть чуточку не все равно. «Я думала, вы хотели с этим справиться, — сказала она. — Пойдемте со мной».

Натали последовала за ней в ее кабинет.

«Знаете, возможно, вы вылетите из программы, — добавила она. — Сядьте здесь. Мы обыщем вашу машину. Затем решим, что с вами делать».

Они нашли пластиковый пакетик с остатками героина. Он был прямо в бардачке. Ясный криминальный ум — это было не про Натали. Все было кончено.

Это было простое дело. У нее был государственный защитник, и все, чего он смог добиться, это уменьшить срок заключения до 9 месяцев. Но это было еще не самое плохое. В действительности было облегчением узнать, что такой жизни пришел конец. Хуже всего было то, что родители узнают. Они узнают всё. Вся семья узнает: тети и дяди, все добродетельные католики, которые даже никогда не употребляли бранных слов. И никогда не пили, даже вино за ужином. Они узнают, что Натали отправилась в тюрьму. И по причинам, которые она так никогда и не смогла понять, ее отправили в тюрьму с максимально строгим режимом.

Туда ее и отвезли, сразу после суда. Возможности подчистить хвосты не было. Отец и сестра забрали вещи из ее квартиры несколько дней спустя. Вот так обстояли дела теперь. Два ряда камер, две кровати в камере и центральный пункт наблюдения. Теперь это был дом.

Почти все там были из-за хранения наркотиков. Могло быть хуже. То ли в тюрьме было мало персонала, то ли она была бедной или совершенно не гуманной, но Натали и другим заключенным разрешалось проводить вне камеры только два часа в день. В остальное время им нечего было делать, некуда было деться. Время тянулось так мучительно медленно, Натали казалось, что она может просто слететь с катушек, начать кричать, обезуметь. Самым ярким событием дня было зачеркивание квадратика на календаре. Только 122 дня осталось. Еще один день стал вчерашним. У первой соседки по камере был острый психоз, она разговаривала сама с собой, кричала в пустоту. Но, по крайней мере, она не казалась опасной. Когда ее выпустили или перевели — этого Натали никогда не узнала, — объявилась соседка номер два: молодая симпатичная девушка, которую посадили за наркотики, обнаруженные в машине. Это было уже получше. «Но она была такая тупая, — вспоминает Натали. — Думала, что Айван — это где-то в Америке».

Чтобы сохранить здравый рассудок, начать представлять будущее без привкуса горечи, Натали начала медитировать. Она заказала более десятка книг по медитации и осознанности и прочитала их от корки до корки. Они помогли. Она поняла, что возможно просто присутствовать в центре своего хаотичного разума, принимать резкие голоса, спорящие на повышенных тонах, мучительные чувства, которые она никогда не позволяла себе испытывать. Она не могла не признать, что в сущности была несчастлива много лет. И когда она открыла глаза и вернулась к нынешним обстоятельствам, то спрашивала себя снова и снова: как я дошла до такого? что пошло не так? почему я сделала такое с собой?

Она не ощущала себя жертвой какой-то травмы, героиней одной из тех многих жутких историй, что вы слышите, с отвратительными эпизодами физического или сексуального насилия, часто со стороны родителя или приемного родителя. Ее детство не было ужасным, его даже нельзя назвать необычным. Родители развелись, когда ей было девять, но куча людей пережили распад семьи и не стали героиновыми наркоманами. Отец, с которым у нее были самые теплые отношения, после развода редко появлялся. Возможно потому, что новый мамин муж — она недолго оставалась одна — был полным ничтожеством. Он был подвержен частым беспричинным вспышкам гнева. Если белье было сложено недостаточно аккуратно, если Натали опаздывала на ужин на пять минут, он вскипал от праведного гнева. Но его вспышки ярости и агрессии можно было выносить, раз ее мама не захотела изменить ситуацию; она была рада, что в доме есть мужчина. Так что у Натали не было другого выбора, кроме как жить с мамой и ее мужем. Он был плохим отчимом.

Натали не была счастлива. На самом деле, вспоминая прошлое, она понимала, что большую часть подросткового возраста она провела в болоте депрессии. Ее отношения с другими детьми всегда носили отпечаток неуверенности: как они к ней относятся? Она им действительно нравится? Находиться дома было равносильно хождению по мукам. Так что она не выходила из своей комнаты. Эту привычку она приобрела еще будучи ребенком: читала книги от корки до корки, валяясь на кровати, не желая наблюдать за тем, как отношения между родителями становятся все хуже. А затем, в подростковом возрасте, не желая находиться рядом с отчимом. Войдя в подростковый возраст, она продолжила совершенствоваться в искусстве оставаться безучастной, настраивалась на незанятую полосу частот между радиостанциями, выключалась. Она позволяла себе выглядеть так же плохо, как она себя чувствовала, — вдруг это привлечет внимание и ей кто-нибудь поможет. И она много спала. Она спала так много, как только могла.

Но она все равно не думала, что ее детство и отрочество были настолько плохи, чтобы это оправдывало ее нынешнее положение. Почти у всех других заключенных истории были намного ужаснее. Она не могла поверить, что эмоциональные страдания — это настоящие страдания, что это тоже считается. Она привыкла винить себя за собственные неудачи. Ее размышления заканчивались одним и тем же рефреном: со мной никогда жестоко не обращались. Все было не настолько плохо.

Но, возможно, все было настолько плохо. Люди часто принимают наркотики, видя в них лучшее решение проблем. Чтобы заглушить боль, которая не уходит, боль, которую другие не видят, которую они сами не могут определить. Натали нашла, как заполнить пустоту, делая себе уколы тепла, хорошего самочувствия, комфорта, которым никто не мог помешать. Добросовестно, почти с врачебной тщательностью выполняя этапы процедуры, она прибывала в мир, где она была довольна и никто не мог этого отнять.

И он уводил ее из дома — дома, который все еще существовал в ее фантазиях. Он освобождал ее от нелепых правил, вбитых в нее отчимом. Никто не мог контролировать Натали-наркоманку. Или так она надеялась, так воображала себе. Но только теперь в заключении оказались и ее тело, и ее ум, без шансов на спасение. По крайней мере, до тех пор, пока она не выйдет на свободу.

Натали искала в героине решение проблемы, остававшейся нетронутой с детства, — проблемы, наличие которой она даже не осознавала. И хотя решения никогда не хватало надолго и оно было все менее эффективно от месяца к месяцу, оно все еще успокаивало ее, удовлетворяло ее. Но недолгое умиротворение будило чудовищное желание. Поэтому оно требовалось ей снова и снова. Пока оно не потребовало ее. Никто ей этого не объяснял, и сама она этого не понимала. Натали не могла сложить детали картины в единое целое. До сего момента. Теперь, после долгих раздумий, она видела, как они сошлись.

После выхода из тюрьмы Натали переехала жить к матери. Ее ужасный отчим наконец-то получил пинок под зад, и у мамы оказалось больше места для Натали в ее жизни. Первые несколько месяцев ее изредка посещала острая тяга. Но Натали научилась медитировать, и этого оказалось достаточно, чтобы пережить такие моменты. Приступы тяги накатывали неожиданно и сразу не отступали: приходилось бороться с ними или отрешаться от них, или просто ждать, пока пройдет, не поддаваясь им. Постепенно их интенсивность ослабла и, наконец, они исчезли.

Как ей удалось справиться с зависимостью?

Мы можем назвать это самоконтролем, поддержанным неприглядными последствиями приема героина. Но не все так просто. Натали нужно было найти себя, прежде чем она смогла отыскать самоконтроль. Ей было нужно время на размышления, на медитацию, на то, чтобы вспомнить и оплакать травмированное детство. Время, проведенное в худшем месте из возможных, стало лучом солнца, пробившимся сквозь черные тучи. Но широкий проспект нейронных связей между полосатым телом Натали и ее префронтальной корой стал улицей с двусторонним движением. И теперь большой поток информации пошел в противоположном направлении. Ее префронтальная кора (ПФК) — часть мозга, которая планирует, регулирует и контролирует импульсы, — начала формировать новые паттерны синаптических связей, новые привычки, основанные на более полном осознании себя. Новые паттерны стали настолько устойчивыми, что смогли противостоять разрушению. Они выжили и оказались способны предотвратить распространение желания из ее полосатого тела. В коне концов, воздержание само стало паттерном, привычкой. Натали научилась тому, что временной промежуток между появлением тяги и действием, направленным на ее удовлетворение, можно растягивать бесконечно — настолько, насколько хочет она сама, насколько это соответствует ее намерению контролировать себя. В течение следующего года приступы тяги становились все более редкими и затем совсем исчезли.

Натали не принимала героин с тех пор, как вышла из тюрьмы. Она воздерживается от употребления любых опиоидов. Исключением был один мрачный вечер, когда она проглотила несколько таблеток «Перкоцета». Результат ее не порадовал. «Как только меня охватило знакомое чувство, меня переполнили ужас и отвращение, — рассказывала она мне, — поскольку оно было прочно связано с кошмарными последствиями моей зависимости. Я плакала и плакала; ничто не стерлось из памяти». Вот так. Ей потребовалось одно-единственное напоминание.

Можно сказать, что Натали выбрала прекратить употребление наркотиков, но, опять же, не все так просто. Помимо сознательного, добровольного выбора изменить свою жизнь, предлагаемые героином «блага» были дискредитированы слишком сильным одиночеством, слишком сильными угрызениями совести, слишком большой тревогой и страданиями. Она не мучилась часами, пытаясь избавиться от тяги. Влечение и отвращение теперь поставлялись два в одном. Но двигатели желания в полосатом теле не исчезли. Иначе вместо человеческого существа, которое полно желаний и постоянно развивается, появился бы зомби. Вместо этого были изменены нейронные сети. Теперь желание оказалось в одной лиге с другими целями: самосохранением и самоконтролем, и это стало передышкой после истощения. Как упоминалось в главе 2, новые привычки должны включать остатки прежних — группу синапсов, которая не исчезает в никуда. Но новые привычки также видоизменяют старые привычки непредсказуемым образом. Для Натали героин перестал быть облегчением. Теперь облегчением стало воздержание.

Бросила бы Натали принимать наркотики, если бы не та череда событий, которая привела ее в тюрьму? А если да, заняло бы это больше времени? Статистика не проливает свет на каждый единичный случай; но большинство людей; приобретших героиновую зависимость; как правило; в конце концов бросают. Некоторые ученые предполагают; что в среднем люди бросают героин через 15 лет после начала употребления. Определенный процент зависимых не бросают никогда; и многие из них умирают_; как мы знаем. И даже те, кто смог бросить, всегда мучаются вопросом: насколько сильный вред я себе причинил в процессе?

Натали вернулась в колледж сразу, как вышла из тюрьмы. Она получила степень бакалавра и вписалась в программу социальной работы; она смогла этого добиться частично благодаря тому, что выползла со дна многоэтажной Америки, места, куда редко попадают ребята, посещающие колледж. Она поступила в магистратуру, завершила программу и устроилась на работу в одно из учреждений, где проходила практику, не ради прошлого, а ради настоящего. Потому что она умна, располагает к себе и, что необычно, искренне и чистосердечно рассказывает о своем страшном опыте. Сейчас Натали работает в амбулаторном лечебном центре для закоренелых наркоманов. Пытаясь помочь им наладить свою жизнь, она лучше, чем остальные ее коллеги, знает, что не так уж много она может сделать. Пока они не будут готовы. Пока они не начнут двигаться вперед или хотя бы не начнут думать о движении вперед. Тут как раз такой случай, когда легкий толчок может привести к огромным длительным изменениям.