BioShock: Восторг (ЛП)

Нью-Йорк, Пятая авеню 1945

Салливан, шеф службы безопасности, застал Великого перед гигантским окном в его корпоративном офисе. Силуэт босса вырисовывался на фоне городских огней. Другим и единственным источником освещения здесь была лампа с зеленым абажуром. Она стояла в дальнем конце комнаты на большом столе со стеклянной крышкой, так что Великий был практически полностью скрыт тенью. Он держал руки в карманах пиджака и задумчиво смотрел куда-то за горизонт.

Было уже восемь часов, и Салливан, утомленный мужчина средних лет в промокшем от дождя костюме, безумно хотел пойти домой, стащить с себя обувь и послушать бой по радио. Но Великий часто задерживался на работе и сейчас ждал два доклада. Один, в частности, с которым Салливан желал разделаться побыстрее, – из Японии. Из-за этого доклада хотелось как можно скорее выпить чего-нибудь крепкого. Но он знал, что Великий такого не предложит.

«Великий», так Салливан думал о своем боссе, одном из богатейших и могущественнейших людей мира. Этот термин был двояким: и насмешливым, и серьезным – но Салливан держал его при себе. Великий был весьма тщеславен и остро чувствовал малейшее неуважение. Несмотря на это, порой казалось, что магнат пытается найти друга, которого смог бы приблизить к себе. Салливан на эту роль не подходил. Он редко нравился людям. Есть что-то такое в бывших копах.

– Что ж, Салливан? – спросил Великий, не оборачиваясь. – Они у вас?

– Оба, сэр.

– Давайте сначала разберемся с докладом о забастовках, уберем его с глаз долой, а вот другой… – он покачал головой. – Придется прятаться от урагана в погребе. Но для начала надо будет вырыть сам погреб, так сказать…

Салливану стало любопытно, что босс имел в виду под этим замечанием о погребе, но все-таки решил не заострять на этом внимание.

– Забастовки продолжаются в шахтах Кентукки и на нефтеперерабатывающем заводе в Миссисипи.

Великий нахмурился. Угловатые плечи его костюма, выполненного по последней моде, чуть поникли.

– Мы должны быть жестче в этом вопросе, Салливан. Как во благо нашей страны, так и нас самих.

– Я послал туда штрейкбрехеров. Отправил людей Пинкертона, чтобы они узнали имена зачинщиков. Посмотрим, сможем ли мы… нарыть что-нибудь на них. Но эти ребята крайне настойчивые. Упертые.

– Вы были там лично? Вы ездили в Кентукки или в Миссисипи, шеф? Хм? Вам не надо ждать моего разрешения, чтобы начать действовать. Точно не в таком деле! Профсоюзы… У них была своя маленькая армия в России, ее называли Рабочей милицией. Знаете, кто все эти бастующие? Они все агенты красных, Салливан! Советские агенты! И что они требуют? Почему-то именно повышения зарплат и улучшения условий труда. Что это, если не социализм? Пиявки. Я не нуждался в профсоюзах! Я сам проложил мой путь.

Салливан знал, что во многом Великому повезло – он нашел нефтяное месторождение еще в молодости, но и то правда, сделал прекрасное капиталовложение.

– Я… прослежу за этим лично, сэр.

Великий протянул руку, коснулся стеклянной стены, вспоминая:

– Я приехал сюда из России совсем мальчишкой. Большевики тогда только-только захватили власть… и нам с трудом удалось выбраться живыми оттуда. Я не хочу видеть, как эта зараза распространяется.

– Да, сэр.

– И другой доклад? Это правда, не так ли?

– Оба города практически полностью уничтожены. На каждый по бомбе.

Великий покачал головой в изумлении:

– Всего лишь одна бомба для целого города…

Салливан подошел ближе, открыл один из конвертов, отдал фотографии. Великий поднес их к окну, чтобы лучше рассмотреть в мерцающем свете горизонта. Это были довольно четкие черно-белые снимки разрушенной Хиросимы, сделанные в основном с воздуха. Дерзкие городские огни Нью-Йорка ложились на глянцевую поверхность так, словно они-то и уничтожили Хиросиму.

– Наш человек из Государственного департамента достал это в обход закона, – начал Салливан. – Некоторые люди в этих городах были… расщеплены на частицы. Разорваны в клочья. Сотни тысяч погибших и умирающих в Хиросиме и Нагасаки. Огромное количество умирает от… – Дальше он зачитал из доклада, который принес с собой: – «От термических, радиационных ожогов и травм. Ожидается, что такое же количество умрет от лучевой болезни и, возможно, рака в ближайшие двенадцать месяцев».

– Рак? Вызванный оружием?

– Да, сэр. Это еще не подтверждено, но, опираясь на результаты последних экспериментов… они говорят, что такое возможно.

– Я понял. Мы можем быть уверены, что Советы создают нечто подобное?

– Они работают над этим.

Великий хмыкнул с сожалением:

– Две гигантские империи, два огромных осьминога, борются друг с другом, вооружившись чудовищным оружием. Одна бомба может уничтожить целый город! И эти бомбы будут становиться только больше и мощнее. Как вы думаете, что произойдет в итоге, Салливан?

– Атомная война, как некоторые говорят.

– Я просто уверен в этом! Они нас всех уничтожат! И все же… есть другая возможность. Для некоторых из нас.

– Да, сэр?

– Я презираю то, чем становится цивилизация, Салливан. Сначала большевики, потом Рузвельт, теперь Трумэн, который продолжил многие его начинания. Маленькие люди сидят на плечах у великих. Это прекратится только тогда, когда настоящий человек поднимется и скажет: «Достаточно!»

Салливан кивнул, вздрогнув. Порой Великий мог передавать свои внутренние убеждения другим как громоотвод, проводящий мощный заряд электричества. Несомненно, вокруг него витала какая-то сила.

Через мгновение Великий посмотрел на Салливана с любопытством, словно раздумывая, насколько ему можно доверять. Но, в конце концов, босс произнес:

– Я принял решение, Салливан. Я начну воплощать проект, который раньше был лишь забавой. Из простой игрушки это переродится в блистательную действительность. Безусловно, риск велик, но это должно быть сделано. И знайте: возможно, мне придется потратить все до последнего цента…

Салливан моргнул. До последнего цента? В какую крайность теперь ударился его босс?

Великий усмехнулся, по-видимому, наслаждаясь удивлением Салливана:

– Ах да. Сначала это был просто эксперимент. Немногим больше чем гипотеза – игра. У меня есть наброски маленького варианта, но это может быть больше. Гораздо больше! Это решение гигантской проблемы!

– Проблемы профсоюзов? – удивленно спросил Салливан.

– Нет, но да, в долгосрочной перспективе. Профсоюзов тоже! Но я имею в виду более насущную проблему – потенциальное уничтожение цивилизации. Проблема, Салливан, в неизбежности атомной войны. И эта неизбежность требует гигантского решения. Я отправил исследователей. Я выбрал место, но не был уверен, что когда-нибудь дам ход этому делу. До сегодняшнего дня, – он вновь посмотрел на фотографии руин, стремясь лучше поймать свет. – До сегодняшнего. Мы можем сбежать. Вы и я, и, конечно же, другие. Мы можем сбежать от взаимного уничтожения этих сумасшедших маленьких людей, что отираются в залах государственной власти. Мы построим новый мир в месте, до которого безумцы не смогут дотянуться…

– Да, сэр, – Салливан решил не требовать объяснений, а просто надеяться, что какие бы там ни были раздутые замыслы у Великого, он откажется от них, увидев смету расходов. – Что-нибудь еще? Я имею в виду на этот вечер? Если я собираюсь разобраться с забастовками, то мне лучше отправиться ранним утром…

– Да, да, идите и отдохните. А вот у меня отдыха сегодня уже не будет. Надо обдумать план…

Сказав это, Эндрю Райан отвернулся от окна, пересек кабинет и отбросил фотографии в сторону. Разрушенные Хиросима и Нагасаки проскользили по стеклянной крышке стола.

Оставшись в одиночестве в темном офисе, Райан упал в обитое кожей кресло, стоявшее у стола, и потянулся к телефону. Самое время позвонить Саймону Уэльсу и дать разрешение на начало следующего этапа.

Но его рука застыла, дрогнула, и он убрал ее от телефонной трубки. Надо успокоиться перед звонком. Кое-что из того, что он рассказал Салливану, пробудило болезненное, до жути яркое воспоминание. «Я приехал сюда из России в 1918 году совсем мальчишкой. Большевики тогда только-только захватили власть… и нам с трудом удалось выбраться живыми оттуда...»

В то время его звали не Эндрю Райаном. Он американизировал имя, когда перебрался в США. Его настоящее имя – Андрей Раяновский.

Андрей и его отец стоят на открытой для всех ветров железнодорожной станции, дрожа от холода. Раннее утро, они оба смотрят на пути. Отец – бородатый мужчина, с морщинистым, мрачным лицом, его правая рука покоится на плече сына, в левой – он держит их единственную сумку.

Рассветное небо цвета давнишнего синяка закрыто облаками; пронзительный ветер плюется мокрым снегом. Еще несколько путников, кутающихся в темные, длинные пальто, стоят чуть дальше, сбившись в группку. Кажется, они волнуются, хотя женщина с круглым красным лицом, с пушистым платком на голове, что-то негромко говорит, улыбается, стараясь поднять им настроение. Рядом с дверьми станции старик в подранном полушубке и меховой шапке раздувает самовар. Андрей бы сейчас не отказался от кружечки горячего чая.

Мальчик слушает свист ветра, раздающийся над бетонной платформой, и не понимает, почему они стоят так далеко от остальных. Хотя догадывается о причине. Многие из их деревни, что на окраине Минска, знали: отец был настроен антикоммунистически и много чего говорил против красных. Те, кого они раньше считали друзьями, сейчас начали осуждать таких «врагов народной революции».

О том, что зачистка начнется сегодня, отец узнал накануне вечером от священника. Так что утром, когда станция открылась, он и Андрей были первыми в очереди у кассы и взяли билеты до Константинополя. У отца с собой путевые бумаги, разрешение на приобретение турецких ковров и других товаров, пригодных для ввоза. Эти документы должны быть достаточно надежны, чтобы помочь выбраться из России…

Отец крепко держит деньги в кармане – это на взятку таможенникам. Вероятно, они заберут все.

Его дыхание вырывается из легких и превращается в пар… Пар валит и из трубы поезда. Он приближается, проступает сквозь серость: неповоротливый силуэт, единственный фонарь над скотосбрасывателем которого прорезает туман конусом света.

Андрей смотрит в сторону других пассажиров и замечает подходящего к ним человека.

– Пап, – шепчет мальчик по-русски, оглядываясь на высокого, худого мужчину с винтовкой на плече, одетого в зеленую шинель с красными пагонами и черную шапку, – этот человек из Красной гвардии?

– Андрей, – отец сжимает плечо сына и заставляет его отвернуться от солдата, – не смотри на него.

– Петр? Петр Раяновский?

Они оборачиваются. Перед ними стоит кузен отца – Дмитрий, он обнимает одной рукой супругу, Василису, коренастую, бледную, светловолосую женщину, в желтом платке. Ее нос красный от холода. Она протирает его и умоляюще смотрит на отца.

– Пожалуйста, Петр, – шепчет она ему, – у нас больше нет денег! Если ты заплатишь солдатам…

Дмитрий облизнул губы.

– Они ищут нас, Петр. Потому что я выступал вчера на собрании. У нас есть билеты на поезд и ничего больше. Ни рубля! Может быть, за взятку они нас отпустят.

– Дмитрий, Василиса, если бы я мог чем-то помочь, то помог бы. Но сейчас нам важна каждая копейка. В первую очередь я должен думать об этом мальчике. Мне нужно оплатить путь до… нашего пункта назначения. Нам предстоит очень долгое путешествие.

Поезд с громким пыхтением движется к станции, проявляется внезапно, от него сильно несет угольным дымом. Андрей даже немного подпрыгивает, когда видит, как двигатель яростно выпускает струи пара.

– Пожалуйста! – просит Василиса, заламывая руки. Милиционер смотрит в их сторону… и еще один, затем третий выходит из дверей станции. У всех винтовки.

Поезд движется мимо платформы, замедляясь. Но Андрею кажется, что он никогда не остановится. Милиционер обращается к Дмитрию, в его голосе слышится рык:

– Вы! Вы должны ответить на несколько вопросов, – он снимает винтовку с плеча.

– Дмитрий, – произнес отец тихо, – сохраняй спокойствие, ни звука!

Поезд все еще содрогается. Но вот он наконец-то останавливается окончательно, и Андрей чувствует, как руки отца подталкивают его в спину, как он поднимается по железной лесенке, чуть не падая на голову Петра, который карабкается следом.

Они врываются в прокуренный вагон, сквозь окна которого ничего не видно из-за слоя жира и копоти, находят место на деревянной скамейке, и, пока отцовская рука протягивает билеты контролеру, Андрей умудряется протереть платком стекло достаточно, чтобы видеть Дмитрия и Василису. Они разговаривают с милиционерами. Василиса плачет, размахивает руками. Дмитрий стоит неподвижно, качает головой, заслоняя собой жену.

Спор продолжается, пока вооруженные люди хмурятся над проездными бумагами.

– Андрей, – бормочет отец, – не смотри…

Но Андрей не может отвести взгляд. Высокий милиционер прячет документы куда-то и взмахом винтовки приказывает идти за ним.

Дмитрий качает головой, размахивает билетами. Поезд вздрагивает, звук свистка как взрыв…

Василиса старается тянуть мужа к поезду. Солдаты вскидывают винтовки. Андрей вспоминает, как Дмитрий пришел на его десятый день рождения, улыбаясь, как принес в подарок вырезанную из дерева саблю.

Свисток поезда разрывает воздух. Милиционеры кричат. Один из них сбивает Василису на колени и тычет в нее винтовкой. Лицо Дмитрия становится белым, когда он хватает за ствол оружия. Тогда боец наставляет винтовку на него и стреляет.

Поезд дергается, начиная движение, а Дмитрий спотыкается.

– Папа! – кричит Андрей.

– Не смотри, сын!

Но Андрей не может не смотреть, он видит, как Василиса замахивается на солдат, еще два выстрела. Она вздрагивает, падает на Дмитрия. Двое умирают на платформе, пар, вырывающийся из-под колес, укрывает их, так же как и укрывает их полог прошлого. Поезд, как время, мчится вперед…

Эндрю Райан покачал головой:

– Рабочая милиция… – с горечью пробормотал он. – Революция для бедных. Чтобы спасти нас всех… для холодной смерти на железнодорожной станции.

И это было только начало. Во время путешествия с отцом он видел и более ужасные вещи. Райан опустил голову, рассматривая снимки Хиросимы. Безумие, но не многим страшнее, чем разрушения, которые творит социализм.

Он всегда мечтал создать нечто способное пережить любую кару, которую эти маленькие безумцы решат обрушить на его голову.

Если бы только отец мог быть здесь и видеть, как он поднимается из тени, великолепный, не знающий страха, последний оплот свободы.

Восторг.