Битва дикой индюшки и другие рассказы

ЧЕРЕП АДЕЛЬБРАНДА

Недалеко от датской деревни, где жила семья моей матери, был замок, известный у крестьян и селян как Башня Адельбранда, хотя он вовсе не был похож на средневековую крепость под таким же названием. В разные времена владельцы замка пытались установить ему более подходящее и менее грозное название, но всё было бесполезно.

Сам замок был очарователен. Он был построен во времена Кристиана IV Строителя в спокойном элегантном французском стиле семнадцатого века, популяризировавшимся этим королём. Он стоял на земле, на которой раньше был мрачный феодальный замок, построенный Адельбрандом в средние века. У него были необычайно толстые каменные стены с бойницами для лучников. Высокая каменная стена с парапетом высотой по грудь окружала замок, внутри которого было достаточно места для конюшен и помещений для слуг. Вокруг стены был ров, широкий и глубокий, с дубовым подъёмным мостом. До появления артиллерии замок был непроницаем.

Подкрепляя инженерные сооружения замка, там водились темные невидимые силы дохристианского мира, таившиеся в пруду в пределах крепостных стен. Пруд представлял собой почти круглый бассейн тридцати футов в диаметре, яму, вырытую ледниками как будто гигантским буром. Все считали, что пруд бездонный, но в действительности он был чуть больше двухсот футов глубиной. Независимо от погоды, сухой или сырой, вода стояла в нём в десяти футах от края.

По всей ледниковой Европе такие каровые озёра в первобытных религиях играли почти такую же важную роль, как и скалы, выветренные в форме купола, как утёс Кашел в Типперери. Но купола были священны во имя солнца и Сил Света. Каровые озёра были священны во имя ночи и Тёмных сил. Господин семнадцатого века мог разрушить необитаемый замок, но он не смел коснуться такого озера.

Адельбранд, строитель башни, был исключительно типичной фигурой того времени.

Время было не очень удалено от времён короля Горма Старого, которого римский легат не сумел обратить в христианство. Новая религиозная догма, особенно понятие о небесах, нравилась старому язычнику. Но он спросил: «А где же мои великие предки?» Легату пришлось ответить: «В аду». Тогда Горм заявил: «Я пойду по стопам моих великих предков».

На том переговоры и закончились. Но позднее, другой король, не так уж чтивший предков, посчитал, что раз уж большая часть Европы перешла в христианство, для Дании было бы аполитично оставаться языческой. И он издал декрет, повелевающий всем датчанам перейти в христианство. А датчанам не очень-то хотелось, чтобы Тор, Один и Фрейя воевали за них с Отцом, Сыном и Святым Духом. Они приняли новую религию в типично в датском духе: «А может и обойдётся».

Итак, датчане стали христианами, но христианству ещё предстояло проделать долгий путь, чтобы дойти до сердца датчанина. Дольше всего этот путь к сердцу был у благородных людей, которые при слабой королевской власти действовали как, как хотели, и нередко их удовольствия были жестокими. Среди всех остальных наиболее жестоким сердцем отличался Адельбранд.

Он был пиратом, которого боялись и ненавидели, у него был быстрый корабль, на котором он мог перехватывать купеческие корабли на Северном море и в проливе Ла-Манш. Ему даже удалось ограбить кого-то в виду города Дублин; а что касается своих вод, Балтики, то капитаны не осмеливались даже выходить из порта, если твердо знали, что Адельбранд находится в Северном море.

У Адельбранда был неизменный обычай. После того, как он забирал на захваченном корабле всё ценное, он связывал капитана и команду и поджигал корабль. Мертвые ничего не рассказывают.

Он грабил также и на дорогах, но лишь ради развлечения. Разъезжая со своими головорезами по стране, он встречал группы купцов, направлявшихся на главный рынок. У них обычно бывало немного серебра, да товары, не представлявшие для него большой ценности. Но ему было интересно разоружить охра ну, забрать у них товары, которые затем выбрасывались. Он раздевал их наголо и отпускал восвояси, украсив напоследок тремя рубцами кнута.

Больше всего его ненавидели за склонность к насилию. Но изнасиловать крестьянскую девушку или жену селянина, — на это ему даже не хотелось тратить силы. Они не смели противиться грозному Адельбранду. Монашка же вот это было удовольствие!

Адельбранда отлучили от церкви, но что для него это значило? Епископ обрёк его на муки ада, но он не верил в ад.

В скромной усадьбе неподалёку от деревни жила Лонтилия, дочь одного мелкого дворянина. Лицо и фигура у неё были неописуемой красоты, но подлинную славу она заслужила широким водопадом золотых волос, которые касались земли, когда она шла к мессе, единственному её выходу из дома.

Адельбранд, как-то проезжая мимо, заметил барышню Лонтилию. Вот это желанная добыча! Но второй взгляд на неё обескуражил его. Подобной красоты не было ни на суше, ни на море. Адельбранд медленно проехал дальше и затем скрылся в одном из темных залов в своём замке. Лонтилия! Она должна стать его невестой. Отец её не сможет отказать величественному и грозному Адельбранду.

Он послал за судейским писарем, чтобы написать письмо. Аристократы в ту пору брезговали такой ручной работой, как составление писем и изложение слов на пергаменте. Адельбранд продиктовал ужасное письмо отцу Лонтилии, который, дрожа от страха, изложил дочери его содержание.

— Отец, никогда не говори мне больше об этом злодее. Если ты это сделаешь, я уйду в монастырь и попрошусь в послушницы.

Отец не решился лично сообщить об отказе Лонтилии. Он написал письмо, в котором объяснил, что его дочь бесповоротно решила уйти в монахини. И добавил, что вокруг много девушек, гораздо более знатных, которые с гордостью примут руку знаменитого Адельбранда.

Первым порывом Адельбранда было отправиться к старику и забить того до смерти, спалить ему дом. Но в таком случае он несомненно потеряет Лонтилию.

Она пренебрегла им. Он был отлучён от церкви, она же набожна. Если уж церковь в состоянии отлучать, значит она может также отпускать грехи. Она сможет смыть ему грехи, хотя их было много, и они были ужасные.

Грозный дух, который он всегда держал на поводу, вырвался на волю и стал мучить его — совесть. Последний потопленный им корабль с моряками, молившими о пощаде, женщина, которую он убил, потому что она слишком сильно визжала — перечень был долог и ужасен. Он исправит, что сможет, совершит покаяние. Он преклонится перед епископом и принесёт золото. Церковь ведь нуждалась в золоте и редко интересовалась, откуда оно.

Епископ затрясся, когда викарий сообщил ему, что лорд Адельбранд просит аудиенции. Но это уже был не тот дикий Адельбранд, которого знавал епископ. Этот Адельбранд пришёл с поникшей головой, слёзы обильно текли у него по щекам. Он принёс тяжёлый кожаный мешок.

Его угнетали грехи, сказал он слабым голосом. Он готов признаться в них, и что возможно, исправить, он готов понести такое наказание, какое наложит церковь.

Он принёс золото. Поднял кожаный мешок и предложил епископу попробовать его на вес, но епископ так и не притронулся к нему.

— У меня есть ещё золото, — умоляющим тоном сказал Адельбранд. Достаточно, чтобы построить храм в честь церкви и вашу честь.

Выражение лица у епископа смягчилось. Он знал, что золото получено пиратством и разбоем на большой дороге. Но неправедно добытое золото лучше использовать во славу Господа, чем оставить в руках злодея для свершения нового зла.

А в качестве искупления Адельбранд обещал отправиться в крестовый поход, который в то время организовывали в Италии и Франции. Он будет сражаться за гроб Господень, сражаться насмерть во имя вечной жизни.

— Только отмените отлучение от церкви.

— Это не в моей власти, — ответил епископ. — Только Рим может сделать это. Я могу отправиться в Рим и представить дело его Святейшеству папе. Думаю, что моя мольба не останется всуе.

— Вы поедете в Рим ради меня! Да благословит вас Господь!

Возьмите столько золота, сколько надо на поездку. Я принесу ещё. Но, господин епископ… — Он упал на колени. — Лонтилия должна стать моей женой. Она набожна, она любит Вас, и Ваше слово для неё закон. Скажите ей, что я изменился, что я каюсь в своих прежних грехах и грешить больше не буду, а буду вести жизнь скромного богопослушного человека. Скажите ей, что выйдя за меня замуж, она окажет большую услугу церкви и общине, которую я терроризировал в дни своего злодейства. Скажите, что отлучение от церкви уже снимается, уже снято, и ожидается лишь утверждение в Риме при Вашем посредничестве. Она должна стать мне женой, иначе я умру.

Устроение браков вовсе не входило в функции епископа. И всё же, вот душа, которую можно спасти, а спасение души злодея вызовет гораздо больше ликования на небесах, чем спасение души, которая и так почти чиста. А ещё храм. В своём воображенииепископужевиделновый готический храм, сверкающий в лучах утреннего солнца, с двойными башнями, как в Шартре, который епископ считал верхом совершенства во всей архитектуре.

— Сын мой, я поговорю с Лонтилией. Она очень решительная особа, и разговор будет трудный. Однако, при воле господней нет ничего невозможного.

Но Лонтилия была непреклонна.

— Да я скорее буду лежать на дне карового озера Адельбранда, чем в его объятиях.

Епископ перекрестился. — Дочь моя, Господь запрещает нам лишать себя жизни.

— Господь скорее простит мне на дне озера, чем в постели Адельбранда.

Епископу пришлось сообщить о неудаче Адельбранду. При этом он говорил много слов в утешение и хвалил других женщин, которых можно было завоевать. Лицо у Адельбранда было бледным и мрачным. не проронив ни слова он резко вышел из комнаты, пошёл в конюшню и оседлал коня. Галопом проскакал по подъёмному мосту, нещадно нахлёстывая коня. Всю ночь онбесцельно проездил по городам и весям.

Возвращаясь поутру, то ли по воле судьбы, то ли по неосознанному влечению он проехал мимо дома Лонтилии. Впереди по тропке она медленно шла к мессе, золотые волосы её почти касались земли. Адельбранд поскакал за ней, схватил её за волосы и поволок за собой, пока она не скончалась.

Адельбранд вернулся к себе в замок в бешенстве, но действия его были логичны. Он составит завещание. Послал слугу за писарем судьи и сразу же продиктовал завещание.

В первой части его он завещал свой титул и поместье ближайшему родственнику, двоюродному племяннику. Всё его достояние завещалось этому наследнику, за исключением значительной суммы золотом священнику, который пытался помочь ему.

Но всё завещание ставилось в зависимость от условия, которое церковь считала неблагочестивым и языческим. Это касалось того, как обойтись с его телом.

Адельбранд требовал, чтобы ему отрубили голову, выварили её, а череп бросили в пруд. Это сопровождалось страшным проклятьем тому, кто потревожит череп в месте успокоения его на дне пруда.

Закончив диктовать завещание, Адельбранд отпустил писаря, сказав, что тот потребуется снова через час. Затем он заколол себя в сердце.

Церковь вскоре перестала противиться тому, чтобы исполнить завещание. Судьи всё-таки рассудили, что завещание есть завещание, и что несоблюдение хоть одного слова в нём лишает силы всё. В конце концов, там было очень важное положение в пользу церкви.

В начале 50-х годов 18-го века Башня Адельбранда, как крестьяне всё ещё называли элегантный французский дворец времён Кристиана IV, достался барону Бертилу Хедемарку, который переименовал его в «Хедемарк Плезанс». Дворяне и священники приняли новое название, слугам барона пришлось смириться в этим, но простой народ придерживался старого названия.

Барон Хедемарк обожал Францию и всё французское. Летом он скромно жил в Дании, а зимой прожигал жизнь в Париже. Он очень старался подружиться с литераторами, как с мужчинами, так и женщинами, в особенности с философами, среди которых Дидро, редактор Энциклопедии, маячил для него, как величайший человек века.

Довольно простому и посредственному датчанину было бы трудно добиться близкой дружбы с заносчивым французом. Но Дидро любил изысканную пищу и её изобилие. Его собственного кошелька ему едва хватало на хлеб с сыром, лишь на то, чтобы не голодать. У барона же был роскошный обед и ужин в любое время. Датчанин, может быть, и тяготил его, но во время пышного пира бывают вещи и похуже, чем скука.

Надеясь позабавить Дидро, барон Хедемарк рассказал историю Адельбранда и черепа в пруду. Дидро же это не позабавило. Он был взбешён. Он воевал с предрассудками в любом виде и как раз в это время вёл жёсткий спор с духовенством по поводу исцеления открытых ран и язв святым касанием.

— Вы должны нанять сапёров, обшарить дно и достать череп. Положите его себе на каминную полку, и пусть он будет там до тех пор, пока последний идиот во всём идиотском крестьянском населении не увидит, что здесь ничего нет, кроме костей мертвеца.

— Но ведь прошли сотни лет. Череп, может быть, уже разложился.

— В холодной воде на глубине двухсот футов ничего не разлагается. Достаньте его.

Вы уничтожите предрассудок. А долг каждого разумного человека всеми силами бороться с предрассудками.

Для барона это был приказ, который надо выполнять. По возвращении в Данию он нанял в Копенгагене сапёров, чтобы обшарить пруд. Его же собственные слуги сбежали из дворца, как только появились сапёры.

Вскоре они достали череп. Адельбранда? Ведь могли быть и другие. Они ещё раз систематически обшарили пруд, но не нашли ничего, кроме узкого плоского камня, на который была намотана прядь удивительно длинных волос. Оба предмета были обесцвечены илом, но после того, как их отмыли, в волосах показались тусклые отблески золота.

Поздним утром следующего дня управляющий и двое слуг осмелились вернуться во дворец. Они обнаружили барона Хедемарка в своём кабинете сходящим с ума. Он увещевал, умолял череп, стоявший перед ним на каминной полке. Стеная и визжа, он угрожал ему кинжалом. Слуги попятились и подались в город, где обратились в полицию. С ними вернулись четыре здоровяка, которые после некоторой борьбы связали барона и увезли в больницу. Рассудок так и не вернулся к нему, но к счастью, после этого он прожил недолго.

Во владение домом вступил его сын и приказал управляющему бросить череп и обёрнутый волосами камень обратно в пруд. Но управляющий так и не тронул их, так же поступили и остальные слуги. Новому хозяину пришлось с глубоким отвращением сделать это самому.

Там-то череп Адельбранда и волосы покоились в течение века. Где-то в середине девятнадцатого века дворец, всё ещё известный в низшем сословии как Башня Адельбранда, поступил во владение барона Карла Хедемарка. Барон Карл обожал Англию. Он часто ездил туда, иногда задерживаясь там по полгода. Его глубоко интересовала наука, бурно расцветшая тогда при Дарвине, с которым он был знаком, но никак не мог сблизиться. Но зато было много дарвинцев, которые были гораздо менее радикальны, чем сам учёный. Для них Дарвин значительно сократил расстояние между человеком и близкими к нему млекопитающими. Как считалось, человек обладает исключительным даром разума. Но разве осёл не мыслит, когда прячется в густой роще, чтобы его не поймали и не заставили работать? Разве не мыслит лиса, применяя сотню хитроумных путей, чтобы сохранить в тайне свою нору? Верно, человек, единственное из млекопитающих, которое мыслит словами. Но разве человек частенько сначала не мыслит, а слова находит позже?

Дарвин обошёл богословские аспекты своей доктрины. Но только не его ученики.

Самые смелые из них считали, что как всадника, так и лошадь в конце концов ждёт смерть. Вечная душа человека? Плод воображения невежественного, страшащегося смерти человека, переработанный духовенством в философию.

Барона Хедемарка раздирали противоречия. Набожным он вовсе не был. Ешё в молодости он отошёл от доктрин, проповедывавшихся пасторами, в частности от учения о потустороннем мире. Изобретение богословов, считал он, предназначено, чтобы подхлестнуть невежество и направить его в религиозную струю. Это был явный абсурд. Чтобы благоволящий бог установил орудие пытки безмерно более жестокое, чем может представить себе самый злобный дикарь? И концепция небес пошатнулась с отменой ада.

Мертвые есть мёртвые, так теперь считал барон. Другие пусть утешаются мыслью о загробной жизни. Барон даже пытаться не будет просвещать их. Что ему было до того, что они населяли мрак демонами, волшебниками и привидениями. Ну и что же, что люди верят в миф о проклятии Адельбранда? Он, тем не менее, хорошо с ними ладил, и они ему верно служили.

Он был заядлым садовником. Однажды, вернувшись из Англии поздней осенью, он обнаружил, что все его сады зачахли от засухи. В Дании дожди идут умеренно и, как правило, равномерно распределяются по временам года. Но в этот год неделя проходила за неделей, а дождя всё не было. Деревья ещё держались, но зерновые на полях пожухли, и трава на пастбищах выгорела. В колодцах замка было достаточно воды, чтобы сохранить отборные кустарники и цветники. Но на многие акры садов воды не хватало.

Но разве мало воды в этом каровом озере? Оно, несомненно, подпитывалось подземными источниками, так как уровень его не опускался даже в засуху. Насос, полдюжины насосов, поднимут достаточно воды, чтобы спасти сады.

Садовник был поражён, когда барон предложил ему поливать сады из озера. — Эта вода отравит все ваши цветы и кустарники. Если поливать огород, то овощами отравятся все, кто будет ими питаться. Нет, я к этому не прикоснусь.

Барон рассвирепел и тут же уволил садовника. Поехал в соседнюю усадьбу, где, как ему было известно, у садовника был толковый помощник, услугами которого можно было временно воспользоваться, как он полагал. Но когда он рассказал суть дела этому садовнику, его заверили, что ни помощник, ни какой-либо другой садовник в Дании не возьмёт воды из Адельбрандова озера.

Этот предрассудок оказался не простой чепухой, а разрушительной силой. Если бы прежний барон Хедемарк в восемнадцатом веке сумел продержать череп на полке достаточно долго и победить суеверие, а затем достойно похоронил бы его, то сады нынешнего барона не страдали бы от засухи.

Как гласило предание, барон Бертил сошёл с ума в ту ночь, когда вынули череп. Он сошёл с ума, это точно. Но было ли это в ту самую ночь, как утверждала молва, а не в какую-либо другую ночь, может быть, недели или месяцы спустя? Молва довольно свободно обходится с временными рамками. И было ли это вызвано потрясением от черепа на каминной полке, всё это его сумасшествие? Люди сходят с ума по разным причинам. Иногда эти причины известны докторам, гораздо чаще они лишь делают вид, что знают.

В одном же барон был твёрдо уверен, в его собственном мозгу не было никаких семян безумия. Верно то, что он родственник по крови несчастному Бертилу, но ведь прошло двести пятьдесят лет с того времени, как они черпали из одного и того же источника крови. Его собственная кровь брала начало из многих других источников, которые могли бы образовать целую речку, если их слить вместе.

Он знал, что может снести любой гнев, и даже смерть, не дрогнув. Если то, во что верили невежды, — правда, и что существуют настоящие привидения, то он готов встретиться с одним из них и смело, как Гамлет, спросить: «Просвети меня, пожалуйста, что за жизнью живешь ты в царстве теней?»

Он решил снова поднять череп Адельбранда. Не так уж трудно достать предмет с твердого дна под слоем двухсот футов воды. Да в любом порту есть судостроители со всеми необходимыми механизмами. Но судостроители суеверны. Тогда он послал в Копенгаген за сапёрами.

Сапёры живо подняли и принесли ему череп и предмет, который озадачил их: узкий плоский камень, весь обмотанный прядью волос. Слуги разбежались, но помощники сапёров отмыли оба предмета от ила.

Барон положил их на свой рабочий стол. — Посмотрите на череп, — сказал он сапёрам. — Он необычайно длинный, высокие надбровные дуги, лоб узкий и покатый.

Не хотелось бы встретиться с обладателем такого черепа, особенно на узкой дороге. Но меня удивляет второй предмет. Женские волосы, невероятно длинные.

Кажется они были золотистыми. Но предание ничего не гласит об этом.

Он заплатил сапёрам и отпустил их.

Слуги собрались на следующее утро у сельской церкви. Они не смели вернуться назад в замок. Но управляющего осенила счастливая мысль. Они попросят пастора отвести их.

Пастор выслушал их рассказ. Он сказал, что можно спокойно идти назад, бояться нечего. Они настояли, чтобы он отвёл их сам, и он согласился, хотя и неохотно.

Они вошли в большой зал и постучались в дверь баронова кабинета.

— Войдите. — Голос был обычным. Барон поднялся, чтобы пожать руку пастору.

Но пастору вдруг стало плохо, слуги побледнели. Волосы у барона были седые, совсем белые. Накануне же у него не было ни одного седого волоса.

— Надеюсь, у вас крёстный ход по поводу дождя, — сказал барон, стараясь говорить ровным голосом. — Если вскорости не будет дождя, крестьяне потеряют урожай. Не знаю, что можно сделать для них, но нельзя же допустить, чтобы они голодали.

Глаза слуг бегали по комнате. Ни черепа, ни обмотанного камня нигде не было видно. Может быть, их спрятали в ящик или в чулан? Управляющий встретился взглядом с властным взглядом барона. Нет, эти жуткие предметы были в озере, в этом управляющий был уверен. Барон уже бросил их туда.

Мой дядя Джордж Билл был учеником «средней школы», заведения подобного немецкой гимназии, где готовили абитуриентов в университет. Ученики в средней школе были того же возраста, что и в американском младшем колледже, но интеллектуальный уровень в средней школе был гораздо выше. Среди учительского состава было четверо учителей, которых взяли бы докторами наук в любой стране, но только не в Дании. Во всей Дании было только две кафедры философии, и там прочно обосновались ученые, которым ещё не было и пятидесяти.

Джордж Билл был пылким учеником с кристально отзывчивым умом, гордостью всех четырёх учителей, обречённых на то, чтобы прививать подобие культуры посредственным сыновьям невыдающихся отцов. К последнему году своего обучения он сильно увлёкся философией. Хорошо знал Платона и Аристотеля, был знаком с трудами Декарта и Спинозы, Канта и Гегеля, Хьюма и Локка. Он восхищался ими в и некотором роде любил их. Он был неисправимый скептик, скептик по отношению к откровениям религии, философии, науке, тогда ещё в коротеньких штанишках, но смело тянущейся к всезнанию. Он был даже скептиком в отношении скептицизма.

Как это нередко бывает у молодых людей, он много думал о проблемах смерти. Что это такое, конец? У его любимого учителя была неизменная поговорка: «Когда мы научимся понимать жизнь, тогда, возможно, начнём понимать смерть.» Учитель философии говаривал: «Жизнь — это голубое пламя, мерцающее над прудом клеток, которые самовозобновляются до тех пор, пока не погаснет пламя.» Метафора. А Джордж считал метафору изобретением, предназначенным успокоить тщетное стремление человека к истине.

Его очень интересовал фольклор о привидениях. Не то, чтобы он чуточку верил в их существование. Но он считал, что они занимают слишком много места в умах людей, чтобы к ним относиться с таким презрением, с которым их рассматривают учёные.

Писал ли кто-либо книги, собирая примеры в разных странах, анализируя общие характеристики известных привидений? Таких книг он найти не смог.

Его собственная коллекция таких случаев была невелика, и всё же можно было сделать кое-какие обобщения. Типичное привидение обладает характером и внешностью человека, жившего ко времени смерти души. Оно обитает в определённой местности, доме или кладбище при церкви. Оно чувствует себя неуютно в царстве теней. Гомеру были известны настоящие истории с привидениями, так как он вложил в уста Ахиллу такие слова о Гадесе: «Лучше жить последним слугой при свете солнца, чем быть царём в Гадесе». Вергилий, Данте и Мильтон даже не упоминают о жизни привидений.

Типичному привидению известно прошлое, настоящее и будущее, но только близкое будущее, поскольку нигде не встречается предсказания отдалённых будущих событий, за исключением поэтического воображения.

Привидение не злонамерено, но может быть мстительным, как например, в случае с успешно скрытым убийством. Оно может предсказать судьбу, но может и предупредить об опасности, которой можно избежать. И любое настоящее привидение всегда говорит правду. Обычные церковные рассуждения о том, что привидения — вымысел, придуманный отцом лжи, упускают из виду тот факт, что привидения не лгут.

Джордж Билл разговаривал с людьми, которые утверждали, что видели привидение — Гьенгангера, лунатика по хитрому датскому выражению. Но в этих историях были явные признаки вымысла. Если бы только ему удалось получить от барона Хедемарка рассказ, или хотя бы намёк, о том, что у него произошло с черепом Адельбранда, случае, который был достаточно ярок, раз уж у барона поседели волосы!

Джордж никогда не встречался с бароном, да и вероятность встречи с ним вообще была ничтожна. Вряд ли мог студент из бедной семьи познакомиться с бароном, кроме, может быть, в качестве слуги.

Джорджу пришла в голову интересная мысль. А почему бы не попробовать поступить к барону секретарём? Джордж навёл справки и выяснил, что у барона не было секретаря. За небольшую плату, а то и вовсе без жалованья можно попробовать наняться к нему.

У Джорджа был покровитель, настоятель Фоенс, духовник из аристократического рода, который устраивал Джорджа в среднюю школу и считал, что было бы скверно, если такой умный мальчик с аристократической фамилией Билл оказался вкрестьянской школе. Джордж попросил настоятеля познакомить его с Байроном Хедемарком. Настоятель согласился, что пост секретаря при бароне может оказаться полезным, ну хотя бы на период летних каникул.

Барон обошёлся с молодым студентом учтиво и поручил ему привести в порядок счета усадьбы. Они были запущены, но Джордж достаточно владел бухгалтерским делом, чтобы справиться с этим. Когда он покончил с ним, ему практически больше нечего было делать, так как барон не вёл переписки и не составлял никаких документов.

Но после обеда барон был не прочь порассуждать о философии и религии.

Никаких намёков о случае с Адельбрандом, но Джорджу казалось, что он близок к цели. Он стал рассуждать о некоторых упущениях церковников по тексту библии.

— Возьмём случай с Саулом и волшебницей из Аэндора, — начал однажды Джордж. — Она воскресила Самуила заклинаниями. «Саул, для чего ты тревожишь меня?» И в ответ на вопрос Саула об исходе завтрашней битвы Самуил сказал: «Завтра ты и твои сыновья будете со мной». Так вот церковь утверждает, что Самуил был на небесах. А в библии не говорится, что онсошёл с небес, чтобы поговорить с Саулом, он пришёл снизу, из могилы, в погребальных одеждах. И он напророчил, что Саул с сыновьями будет с ним, но не на небесах, а в некотором тенистом месте, где не любят, чтобы тревожили их сон. В этом месте Саул с сыновьями узнает будущее. А ведь Ионафан должен был знать о том постыдном трюке, которым Соломон сумел убить сына-калеку Ионафана, не нарушая своего обещания Давиду. Вам не кажется, что Ионафан должен был преследовать Соломона? И если да, то разве Соломон не сообщил бы нам об этом?

Барон отвернулся. — Молодые люди бывают иногда слишком умными. Вы пытались вынудить меня словом или фразой, или выражением лица дать вам знать что-либо о якобы бывшем со мной случае. Никому никогда не удастся сделать этого, пока я жив. Именно это и было вашей целью, когда вы просились устроиться у меня. Так как вам это не удалось, вам нет резону оставаться здесь дальше. Управляющий уплатит вам месячное жалованье вперёд. Я же больше не хочу вас видеть.

Следующий барон Хедемарк велел засыпать озеро. Слуги не возражали, они даже охотно возили землю к озёрку.

Череп Адельбранда и волосы Лонтилии теперь покоятся под двухсотфутовым слоем земли и мусора.